Караул у Евдокима строгий. И объекты серьезные. Вещевой склад всей артели. Добра в нем заперто на мильёны, а может и больше.Три старинных амбара добром завалены.
Окон на стенах нет. Двери из столетней ели тесаны. Замки пудовые. А все же без присмотру в нынешнее лихое время на ночь оставлять опасно. Народ нынче балованый пошел. Лихих людишек прибавилось. Не подломят склад, так какой-нибудь неудавшийся фермер, от зависти ли, возьмет да подпустит красного петуха...
Караулит Евдоким с той самой поры, как пилораму оставил. Сколько леса в распил пустил, разве упомнит. Тридцать пять лет пластал дерево. Все, какое привезут. Везли много. Тогда и строили много. Фермы. Дома. Телятники. Сушилки. Клуб.
Лес тогда свой был. Колхозный. Большой. Едва не тыща гектаров за колхозом числилось. Брали бережно. По хозяйски. Деловой на стройки. Сорный на дрова. Старикам даром возили.
Потом колхозный лесхоз сделали. Чтобы пользовать по научному. Уже не хозяевами в своем лесу стали, а квартирантами. Елку спилить, в район спросить сбегай. А теперь и ту контору разогнали. Крестьянин в лесу чужим стал. Ногой не ступи. Под Глуховым рощу сеткой обнесли. Частная. Гриб не сорвешь. Дожили...
Зато браконьеры по лесам стаями шастают. Им свобода. Наедут в бор на машинах с пилами. Стон по лесу идет. Словно бурей-ураганом строевая сосна да елка валятся. Два бревна вырежут и стрелой в кузов волокут. Полчаса, час и лесовоз полон.
А за ними по бору словно Мамай прошел. Вершинник валяется. Сучки не рублены. Завалы и засора. Клещам, клопам и короедам раздолье. Какая лесина от резни убереглась, под напасть паразитов угадает.
А другой прием у браконьеров - лес заживо огнем палить. В жаркую летнюю пору подпалят бор с подветренней стороны. И гудит пожар. Гуляет по бору, куда ветер дунет. Наживет силу, верховым сполохом кинется. Деревья факелами занимаются. Огонь страшную силу замает и огненным валом по лесу катится. Птицы от этой беды первыми улетают. За ними зверье удирает. Лесная мелочь заживо сгорает. Ничем эту стену не унять.
Встречный пал зажигают. На пути огня пожар устраивают. Жженый воздух над пожарами в небо рвется и на свое место с низов тянет. Огонь к огню притягивает. По этой волне огненные стены друг к дружке и рвутся, пока не сшибутся... А как сошлись, больше гореть нечему. Кругом все выжжено. Прием этот в народе встречным палом прозвали.
И опять браконьерам лафа. С невинными рожами в лесхоз идут и билет на санитарную рубку выгарей выписывают. За копейки. Опять барыш не меряный. При пожаре ствол дерева не сгорает, только крона. Да кора обуглится. Дерево уже не жилец, а на пилораму годно. Наймиты вымажутся изрядно, но, за лишнюю бутылку, распластают. На кромленую доску изрежут, поди разбери покупатель, из какой лесины резано...
А в старые времена рама была слабая. Пилила тихо. Ломалась часто. Во дню не успевали. Вечера прихватывать приходилось. А куда денешься. Сам забежит. Попросит. Стройка ждет. Уважительно попросит. Пилили и до ночи. А утром опять: жик-вжик, жик-вжик.
Нынешнюю бы раму на тот аврал, до обеда бы все распластал. Стоит пилорама. Который год стоит. Мародеры движок распотрошили. Медь украли. А лес теперь выкупать надо. За немыслимые деньги. Отобрали лесок у крестьян.
А раньше, как в бор войдешь, на вершину любой елки посмотри - шапка свалится. Вековые елушки словно свечки стоят. Одна к одной. Ровные. Строевые. Нашенские.
Но служба... Закинет Евдоким оружие на плечо и двинется на обход своего объекта. Одностволка его стреляла последний раз, наверное лет сорок назад. Уже курки присохли так, что и молотком едва взведешь. Да, кто о том знает...
На улице тихо. Ночь светла. Начало лета. Народ скотину управил. Поужинал. Мужики да бабы на покой. Парни по девкам. Вон Никитка Петров, сосед Евдокима, Иринку из клуба провожает. Под крылышко взял. Воркуют. Любятся.
А Евдоким караул исполняет. Обойдет объекты. Посидит на крылечке склада. Устанет отдыхать. Да опять сторожевую тропу не торопит. А Никитка уже обратным ходом топает... Евдокиму этот парень нравится. Не ленивый и не хулиганистый. Дружат. Не идет парень, а порхает. Как мотылек по лужайке. Счастливый. Наверное сегодня Иринка в щечку, в счастливую ямочку, чмокнуть разрешила.
А дед на крыльце сидит. Строгость наводит:
- Стой! Кто идет!? - И ружьем грозит.
Парень смеется и словно пугается:
- Свои... не стреляй... свои... -
- Пароль, говори! - Гремит охранник и оба смеются.
- Домой? -
- А, куда? -
- Отпустила? -
- Прогнала... -
- Так, так, парень... - согласно кивает дед, вспомнив давно минувшие времена своей буйной молодости.
- Ну, я пойду, - возвращает деда на крылечко Никита. - Скучно, наверно, тебе одному тут ночь коротать? - Сочувствует на прощание.
- Да нет. Что ты, какая скука. Некогда скучать. - Оживляется Евдоким. - Вчера всю ночь загадку разгадывал. Еще и на нынешнюю осталась. Обоих нас с тобой касается... -
- Не секрет? -
- Какой же секрет, если это у всего народа на виду, - располагаясь на крылечке и для порядка оглянув оба фланга караула, промолвил Евдоким. - Вот жили мы с тобой, Никита, раньше в Калининской области. Теперь ее в Тверскую переименовали. При царе она звалась Тверская губерния. И управлял ею губернатор. Звание правителя сидело на подвластной территории плотно, как седло на добром коне.
Теперь зовут нашу Тверскую землю областью, а управляет ею губернатор. Имена-то не срастаются. Если управляет Тверской землей губернатор, так надо и землю губернией именовать.
А если землю нельзя губернией звать, то тогда губернатора сподручнее именовать обланатором... Или как? А то имя правителя лежит на его территории, как кавалерийское седло на худой корове.
Может быть от этого и управляют так знатно...-
- Обланатор, говоришь... забавно... - Хмыкнул Никитка и пожелав деду благополучного караула, поспешил домой.
Картинка - какая нашлась в интернете. Спасибо.