СЭГ № 290. ПОМОЩЬ ШЕФОВ
Мне приходится часто обращаться к книгам начальника сортировочного эвакуационного госпиталя (СЭГ) № 290 Западного, а затем-3-го Белорусского фронтов, военврача 1-го ранга Вильяма Ефимовича Гиллера. Он был бессменным начальником этого огромного госпиталя все годы Великой Отечественной войны 1941-1945 годов.
В воспоминаниях персонала СЭГа № 290, которые здесь публикуются, практически ничего нет о помощи населения, предприятий – помощи шефов. А потому драгоценны строчки об этом В.Е.Гиллера.
Он – «Батя», так его называли за глаза, был в курсе всей жизни своего сложного госпитального хозяйства. Несколько его книг, написанных и изданных после войны, сохранили имена тех, кто принимал, оперировал, выхаживал, охранял раненых, и факты участия советских граждан в помощи госпиталю.
Несколько примеров из его книги «Во имя жизни. Записки военного врача» (Военное издательство Министерства обороны Союза ССР. Москва – 1956). В этом издании все фамилии подлинные. При переиздании книги автор их изменил.
НОСКИ И ДАЖЕ…ЮРТЫ
В эти тяжёлые дни (В сентябре 1941 года СЭГ № 290 сформировался и начал свою работу в районе железнодорожной станции Новоторжская, близ города Вязьмы – Л.П.-Б.), которые переживала армия и вся страна, нас не забывали трудящиеся нашей Родины. К нам приезжали делегации из ближайших городов - Вязьмы, Тулы, Москвы и даже из далёкой Сибири.
Они привозили множество разных пакетов, узелков, мешочков, коробочек с трогательными надписями, написанными детским или женским почерком, а то и просто каракулями.
Кто что мог, от всего сердца, от всей души, присылал славным защитникам Родины.
Надо было видеть, с какой радостью и благодарностью раненые читали письма и записки, вложенные в подарки. И чего только не было в подарках! Носки, фрукты, шерстяные чулки и рукавицы, вино, бритвы, конверты, дорогие папиросы и много всякой всячины.
Руководительница московской делегации, высокая женщина в синем костюме, рассказывала о своём заводе, который перевыполнил план, о том, что многие домохозяйки, заменившие своих мужей на предприятии, успешно осваивают новые профессии.
Её слова здесь, во фронтовой обстановке, в палатах и землянках воспринимались особенно чутко. И не раз после отъезда делегации сёстры и врачи говорили, что настроение у раненых очень поднялось и даже их раны стали лучшей заживать.
Однажды приехала делегация трудящихся Монголии с тёплым письмом маршала Чойбалсана и богатыми подарками. Она привезла сотни великолепных меховых конвертов–одеял, войлочные юрты, сослужившие нам большую службу, когда начались заморозки, и много продовольствия.
Приезд каждой делегации был праздником и для раненых, и для персонала.
ЩЕДРЫЙ ДАР - ОДЕЯЛА
В землянках «с приземистыми потолками и крохотными окнами» размещали по тридцать-сорок раненых. Мастерили нары, но кое-кому доставались и кровати. Тюфяков было мало; в основном раненые лежали на матрацах, набитых соломой: «сёстры утверждали, что они более гигиеничны».
«Приехавший фронтовой интендант, увидев, что раненые накрываются собственными шинелями, расщедрился и лично привёз на трёх машинах свыше тысячи одеял и подушек.
Как будто немного, но за этим мы чувствовали всё более повышающееся внимание фронта к нашему госпиталю».
КАК ДОБЫВАЛИ ПЕЧКИ
1941 год. Приближаются холода.
- Начсанфронта звонил каждый день, - вспоминал В.Е.Гиллер. – Его задание подготовить не менее трёхсот железных печек в землянках и бараках буквально сводило нас с ума. А он, знай себе, звонит и на мою информацию только повторяет: «Мало! Мало! Пойми ты, наконец! Времени осталось – считанные дни! Они мёрзнут, понимаешь ты? Последний срок даю – двадцать пятое сентября, а потом – пеняй на себя!»
После такого разговора и я, естественно, начинал, в свою очередь, подгонять своих верных помощников: Степашкина (Иван Андреевич Степашкин, заместитель начальника госпиталя по материально-техническому обеспечению, интендант госпиталя – Л.П.-Б.), Маковецкого, коменданта госпиталя Будаева.
- Знать ничего не знаю, делайте, что хотите, кровь из носа, а чтоб печки были в срок.
Мы и сами видели, что раненые начинают по ночам мёрзнуть, особенно те, которые были размещены в бывших складских помещениях маслозавода. Да и в землянках было невесело. Занимали их сразу, не давая, как следует, обсохнуть, а теперь, кроме того, кое-где начинали течь крыши, в тамбурах стояла вода, было сыро…
По ночам мне стали сниться печки: голландские, круглые, русские; изразцовые печи с трубами и без труб, «буржуйки» времён гражданской войны.
Попробуй, достань эти проклятые печи, или хотя бы железо для них, когда печкомания охватила все госпитали и тыловые части, расположенные вокруг Вязьмы!
Никогда в мирное время не предполагал, что придётся на войне заниматься такими прозаическими проблемами, как обыкновенная железная печка. Вспоминая сейчас, сколько мы затратили усилий, чтобы сконструировать наиболее эффективную и, в то же время, экономичную печку, мне хочется плакать и смеяться.
Мы просиживали часами, чтобы установить, что лучше для нас: печка с двумя коленами или с тремя, с поддувалом или без него.
Учтёт ли наши муки творчества современный читатель?
Шлыков (Александр Архипович Шлыков, нейрохирург – Л.П.-Б.), по опыту советско-финской войны, предложил использовать в качестве печек бензиновые бочки. Но, когда наши снабженцы бросились их разыскивать, оказалось, что и их нет.
О печках стали говорить на партийных собраниях, на совещаниях. В конце концов, правильное решение подсказал наш комиссар Савинов, лишний раз, преподав молодым коммунистам урок, как надо бороться с трудностями.
(Георгий Трофимович Савинов, заместитель начальника госпиталя по политической части, по-народному - комиссар. О его жизни можно прочитать здесь же, среди воспоминаний персонала СЭГа № 290 – Л.П.-Б.)
Савинов вышел на трибуну необычайно оживлённый. Меня, признаться, вначале это даже взбесило: нашёл, мол, время радоваться.
- Чего пригорюнились? – воскликнул Савинов. – Трудно их достать? Трудно, слов нет, трудно! Никто их нам не принесёт на блюдечке, никто! Но руки опускать нечего!
Вязьма, я вас спрашиваю, чья? Наша или не наша? Гжатск, Можайск, Москва – наши или нет? Наши! Должны они помочь раненым? Должны! И я уверен, что помогут! Надо пойти к коммунистам, прямо в цеха, в мастерские, в парткомы.
Большевики Вязьмы нам уже не раз помогали: строить подземные операционные, разгружать поезда, кормить раненых; больше того скажу, вряд ли мы с вами могли бы освоить помещение маслозавода, построить отдельную железнодорожную ветку без их помощи.
Что делать? Надо поручить нескольким коммунистам выехать на предприятия. Мы ещё не все резервы используем.
Через пять-шесть часов он вернулся из города. Прыгая через три ступеньки, он вбежал в комнату.
-Если бы ты знал, где мы только не были! То, чего не могли сделать мы и хозяйственники в течение целой недели, сделал горком партии за пять часов!
Савинов побывал в железнодорожных мастерских. Эти мастерские находились возле станции. От них почти ничего не осталось, и всё же люди, продолжая работать в сараях и подвалах, по-прежнему ремонтировали паровозы.
- И не плачут, как некоторые! – заметил я.
- И не плачут, это ты верно сказал. Словом, я поговорил с рабочими, потом с мастером, зашёл к инженерам, и тридцать печек считай нашими, послезавтра можно за ними посылать.
- И это всё! – разочарованно протянул я.
- Да нет, оттуда я с инструктором горкома партии поехал по другим предприятиям, и сотня печек будет в наших руках не позже, чем через трое – четверо суток.
- А трубы? – вдруг вспомнил я.
- И трубы, и распроклятые колена к ним будут!
Крепко прижимая Савинова к груди, я поднял его высоко в воздух.
- Задушишь, проклятый, - едва дыша, сказал Савинов, вырываясь из моих цепких объятий. – Вырос, как верстовой столб, и не знаешь, куда свои силы девать. Не тебе я помогал, между прочим, а раненым, и не я помогал, а наша партия, и не путай, пожалуйста, эти понятия, товарищ начальник.
Я с серьёзным видом поклонился ему в ноги.
В последующие дни стали свозить обещанные печи. С одной из машин, доставившей печи, прибыли два пожилых рабочих.
- Партийный комитет прислал нас помочь ставить печи, чтобы нашим героям было легче выздоравливать.
Двадцать пятого сентября, в седьмом часу вечера, как и обещал, приехал начсанфронта. Он был необычно суров. Я решил проявить выдержку, хотя кислые мины чиновников из его управления вывели меня из себя. «Дай, думаю, пополирую у них кровь немного».
- Пойдём в эвакуационное отделение, нечего засиживаться в штабе, - сразу предложил начсанфронта. – Долго ли ещё будут на тебя жаловаться, - спросил он, шагая рядом со мной, - что раненые у тебя валяются на соломе и мёрзнут от холода? Будет этому когда-нибудь конец или нет?
- И я его тоже предупреждал несколько раз, - раздался сбоку равнодушный голос начальника управления госпиталями Костюченко.
Я ничего не ответил.
Начсанфронта рывком открыл дверь в барак эвакуационного отделения и замер в крайнем изумлении. За ним остановились и остальные.
В бараке, возле раскалённых, чуть не до красна, печек, сидели группы раненых и мирно беседовали, покуривали втихомолку от сестёр закрутки, попивая чай из видавших виды закопчённых солдатских котелков. В разных местах слышались песни и смех.
- Кто это поёт? – тихо спросил проходившую сестру начсанфронта.
- Это раненый литовец Мицканец, раньше, говорят, он выступал в опере.
- Прекрасно поёт! – проговорил начсанфронта. Прислушиваясь и как бы забыв о других делах, он, тихо ступая, направился к певцу. Тот пел в это время «Элегию» Массне.
Проникновенная задушевная грусть этой песни слышалась в каждой модуляции его голоса. Подойдя вплотную к певцу, мы увидели перед собой молодого белокурого парня. Он пел с закрытыми глазами, не обращая внимания на окружающих.
- Душевно поёт, - сказал плечистый раненый, задумчиво помешивая кочергой в печке.
Певец открыл глаза, засмеялся и, накинув небрежно шинель, вышел.
- Да, хорошо поёт, - не отрывая глаз от уходящего бойца, проговорил начсанфронта. - Редчайший голос, сохранить его надо, может быть, мы вытащим его во фронтовой ансамбль. Запишите мне его фамилию. Теперь займёмся прозой, - усмехаясь, сказал он. – Выходит, что печи установили…
- Выходит, что так, - как можно тише ответил стоявший рядом со мной Степашкин.
- Так, так, значит, втихомолку выполнили моё приказание и радуетесь? – широко улыбаясь, спросил начсанфронта.
- А чего шуметь? У нас народ тихий, кричать будем после войны!
- Но нары всё же не успели закончить, - указал начсанфронта на группу раненых, лежавших на матрацах у стен барака.
- Сегодня закончим, - всё также не спеша, ответил Степашкин. – Пройдёмте на вторую половину. Там скоро закончат и перейдут сюда.
- Сколько всего в госпитале установлено печей? – спросил начсанфронта.
Я назвал цифру.
- Так, так. По правде сказать, не ожидал, не верил. – И уже, повернувшись к своим сопровождающим, стал пробирать их:
- Какого же чёрта вы мне доносите всякую непроверенную чепуху? Госпиталь под самым носом у вас, а вы не знаете, что у них делается. Ни в одном госпитале ещё нет печей, а у них есть, это же понимать надо! Эх вы! Пошли!
ПОМОЩЬ ЗАВОДА «ДИНАМО»
У госпиталя были проблемы с освещением. Случалось, что операции приходилось заканчивать при свете керосиновых ламп. Ситуацию с освещением обсуждали на партийном собрании. Во время выступления одного из хирургов погас свет. Собрание дальше проходило при свечах.
Всем было ясно, что госпиталь должен иметь собственные агрегаты освещения; более мощные, чем постоянно ломающиеся движки. Особенно важно было обеспечить каждую операционную автономным источником света.
На том собрании выступил ветеран госпиталя, начальник отделения для легко раненых, хирург Николай Иванович Минин. Он сказал:
- Надо не только просить, но и требовать. Если нужно, я сам поеду к командующему фронтом (Командующий Западным фронтом, Маршал Советского Союза Семён Константинович Тимошенко – Л.П.-Б.)- я у него служил, ещё, когда он командовал дивизией, и знаю его отзывчивость, он нам поможет, я в этом уверен.
Почему у нас на финском фронте были мощные передвижные, на автомобилях, походные электростанции, а здесь мы плачем и хлопаем руками? – и, словно имитируя кого-то, заговорил изменившимся голосом: «Заявки дали? Дали. Обещали? Обещали. Подождите, Москва не сразу строилась».
«Сидевший одиноко у окна, - пишет в книге В.Е.Гиллер, - на развалившемся диванчике техник автогаража Шихайлов (Николай Матвеевич Шихайлов – Л.П.-Б.) попросил слова… Тщательно выбирая слова, он сказал:
- Здесь товарищи врачи говорят об аварийном свете, и очень жаль, что этот вопрос впервые стоит на партийном собрании. Дело со светом не столь сложно, как некоторые себе представляют. Кое в чём мы тоже могли бы помочь.
Аккумуляторные фонарики – вещь слишком громоздкая и дорогая. А я так себе мыслю, что к этому делу можно приспособить наш обыкновенный автомобильный мотор, и я берусь это сделать.
Ну, а затем можно попросить завод «Динамо» взять шефство над нашим госпиталем; уверен, что коммунисты завода нам помогут.
Уже несколько раз поднимал руку во время речи Шихайлова начальник аптеки. В сутолоке бесконечных дел мне редко приходилось бывать у него, а поскольку никаких жалоб из отделений не поступало, я считал, что, значит, там всё в порядке.
Только сейчас, глядя на усталую физиономию аптекаря с ввалившимися глазами, наблюдая, как он непроизвольно трясёт головой и заикается во время речи, я понял, как тот изменился за последние дни.
«Надо зайти к нему, поговорить по душам», - подумал я, записав себе для памяти.
- Я хочу внести маленькое предложение. А вначале спросить почтенное собрание: почему, решая такие вопросы, как свет, забывают о работниках аптеки, ведь наше дело не только вертеть порошки и изготовлять разные там «калики-моргалики» (это слово было любимым выражением нашего аптекаря и прочно вошло в обиход госпиталя).
Мне, например, прямо больно слушать выступление товарищей. Все горят желанием помочь делу. А мы в стороне, что ли? От аккумуляторов не следует отказываться. А работают они плохо, потому что заливают их плохой водой и засыпают неочищенной щёлочью.
Короче говоря – дистиллированную воду, пять килограмм щёлочи, и десять новых аккумуляторов мы даём на-гора. Это слова бывшего горняцкого аптекаря. Точка.
Последние слова он произнёс с такой убедительностью, что все громко зааплодировали
Идею о шефстве завода «Динамо» над госпиталем взялся реализовать наш секретарь партийного бюро Полещук, когда-то до учёбы в институте сам работавший на этом заводе.
Поехал он туда вместе с Шихайловым. Поездка увенчалась полным успехом: в нерабочее время рабочие завода «Динамо» изготовили для нас передвижную электростанцию на двадцать пять киловатт.
P.S.
Но уже в начале октября 1941 года госпиталю пришлось срочно сворачиваться. Фашисты рвались к Москве, и путь их туда был через Вязьму. Вязьму беспрерывно бомбили вражеские самолёты. Была опасность, что СЭГ № 290 окажется в окружении вместе с ранеными. А раненых к тому времени скопилось более трёх тысяч.
Срочно нужно было раздобыть автотранспорт. В разные стороны были отправлены «гонцы».
Начальник СЭГа № 290 В.Е.Гиллер отправился на трассу, где уже находились его помощники по техническим делам. Там он узнал, что дорога пустая, появлялись лишь одиночные машины. «Впереди остался лишь небольшой заслон и сапёры, минирующие поля и дороги».
Из его книги «Во имя жизни»:
«И действительно, трасса казалась безжизненной. При мне проехало всего семь или восемь машин с закрытыми брезентом «катюшами»; потом промчались несколько батарей с зенитными установками.
Когда появились два «ЗИСа-5» с прицепом-автокухней, мы тотчас же завернули их к себе, тем более что в машинах было тонны четыре свежего хлеба и с полкотла ещё тёплых щей».
Подъехавший на бронетранспортёре командир сапёрного батальона сказал В.Е.Гиллеру:
- Эй, товарищи, вы тут долго не копайтесь, аэродром уже занят. Немцы бьют по трассе из миномётов, того и гляди, сюда прорвутся, видно, только ночь их останавливает.
С большим трудом разными средствами персоналу госпиталя удалось эвакуировать всех раненых. Для этого использовали даже пожарные машины. И не только.
«Вместе со Степашкиным и Савиновым, - вспоминал начальник госпиталя, - мы решили освободить машины, занятые походной электростанцией. Но этого было всё равно мало.
Только один раз мне довелось видеть Степашкина растерянным, это именно в те минуты, когда я приказал ему сжечь сотни новеньких шерстяных и меховых одеял. Спорил он долго, всё, рассчитывая раздобыть где-нибудь несколько машин, чтобы вывезти ценный груз.
Всё, что могли с собой захватить раненые, уже было им роздано, и, несмотря на это, одеял оставалась ещё целая гора. Пришлось повторить ему приказание…
Он сам облил бензином и трясущимися руками поджёг их, чтобы не достались врагу.
Это отняло у нас лишних двадцать минут. Стало уже совсем светло. К семи часам утра восьмого октября с территории госпиталя ушёл последний эшелон с личным составом и имуществом. Всего выехало в этом эшелоне до тридцати различных машин.
В самый последний момент, когда мы уже потеряли надежду на его возвращение, примчался Дворкин (командир автороты при госпитале – Л.П.-Б.) и пригнал два порожних «ЗИСа», но, к сожалению, уже было поздно: драгоценная электростанция валялась разбитой в яме из-под извести, а плюшевые одеяла догорали близ дороги».
ПАХЛО ЖАРЕНОЙ КАРТОШКОЙ
В октябре 1941 года СЭГ № 290 прибыл в Москву. Первая его дислокация в районе Сокола была неудачной – в один из налётов немецких самолётов на столицу на территорию госпиталя попало три фугасных бомбы. Корпуса были сильно разрушены, погибло несколько сотрудников.
Тогда смертельное ранение получила врач Зинаида Павловна Орловская. Она погибла в тот момент, когда оказывала помощь раненому.
Для госпиталя нашли новое место – в пустующих корпусах Коммунистического госпиталя в Лефортово; теперь это Главный военный клинический госпиталь имени академика Н.Н.Бурденко.
«В ноябре гитлеровское командование начало новое наступление на Москву, - вспоминал В.Е.Гиллер. – Кровопролитные бои на подступах к Москве превратили наш госпиталь в центр, где сосредоточивались, сортировались, оседали и откуда эвакуировались вглубь страны и распределялись по другим госпиталям огромные массы раненых различных фронтов.
Чтобы обеспечить бесперебойную погрузку эвакуированных и разгрузку раненых, прибывавших на московские вокзалы, мы должны были создать специально погрузочно-разгрузочные станции и прирельсовый приёмник».
Потребовалось срочно найти большое помещение, в котором можно было открыть эвакоприёмник и принимать сразу раненых… с двух-трёх поездов. Это было поручено военврачу 2-го ранга, хирургу Петру Степановичу Пчёлке, который «имел уже за плечами опыт создания прирельсового приёмника в Новоторжской».
Все ликовали, когда нашлось такое помещение: пустующий воинский склад. Работы там было - непочатый край. Справились за пять дней. Сроки диктовала война. Помогли шефские организации, Московский комитет партии и комитет помощи раненым.
Из книги «Во имя жизни»:
«Вошёл я в помещение эвакуационного приёмника и просто не узнал его. Свежевымытые плитки полов сверкали чистотой, вдоль всего помещения тянулись ряды двухэтажных нар вагонного типа; железные печи распространяли приятное тепло.
Из подвального помещения тянуло аппетитным запахом жареной картошки.
Самого строгого клинициста могла порадовать перевязочная, окрашенная масляной краской в белый цвет. В ней находилось всё необходимое для сложнейших операций, в шкафу-холодильнике с электрическим мотором стояла наготове кровь для переливания».
«В канун праздника Великого Октября госпиталь заполнили делегации со множеством подарков для раненых бойцов и командиров. Каждое отделение теперь было закреплено за шефствующим предприятием, учреждением или школой.
Проходят первые минуты смущения; работницы, служащие и школьники с особой душевностью вручают раненым свои подарки. Не обойдены подарками и врачи.
Поседевший за эти месяцы Тищенко получил табакерку из пластмассы с вложенным в неё письмом, в котором детским почерком было написано: «Дорогой дядя! Посылаю вам подарок, я его купил на деньги, отложенные в мою копилку. Гоните скорее немцев и приезжайте к нам. Ученик 86 средней школы третьего класса «Б» Толя Доменков».
Подарок и особенно письмо вконец расстроили нашего товарища и друга. Его семья – жена и два сына-школьника – оставалась в Харькове, и он страшно мучился, не получая от неё никаких вестей.
Понятно, как взволновало его тёплое письмо от незнакомого малыша, в то время как его собственные дети были далеко от отца…».
КАК ИСКАЛИ ШВЕЙНЫЕ МАШИНКИ
Я спрашивала у врачей и медицинских сестёр, служивший в СЭГе № 290 в годы войны: «А в какой одежде вы отправляли раненых в тыловые госпитали? В больничных халатах?»
Нет, не в халатах. Их эвакуировали в военной форме, соответствующей их званию и роду войск. В госпитале был так называемый обменный фонд, но обмундирования постоянно не хватало.
Из книги «Во имя жизни»:
«Добрая половина раненых поступала к нам в порванном, прострелянном и изрезанном обмундировании. Наш обменный фонд не всегда соответствовал потребностям. Но не ждать же с эвакуацией раненых из-за того, что мы, с огромным напряжением сил справляясь с дезинфекцией одежды, физически не успевали отремонтировать, почистить и отгладить обмундирование.
Простой, казалось бы, вопрос вырастал в огромную проблему.
Речь шла о создании запасного фонда, который позволил бы ежедневно выдавать в течение круглых суток непрерывно убывающим от нас по различным путям и в различных направлениях раненым тысячи пар белья и обмундирования.
Гора окровавленных и грязных шинелей, сложенных на внутреннем дворе, всё возрастала и грозила завалить узкую площадку перед вещевыми складами. Требовалось, по меньшей мере, тридцать ножных швейных машин при круглосуточной работе на них, чтобы чинить обмундирование.
А у нас не было ни машин, ни свободных людей для работы. Со стиркой грязного белья и гимнастёрок мы более или менее справлялись, благодаря добровольной помощи общественниц, но с ремонтом и чисткой шинелей и обмундирования от кровавых пятен дело обстояло плохо.
Найти сто женщин и тридцать швейных машин в ту пору была задача – равноценная, по меньшей мере, открытию небольшой швейной фабрики и заодно – завода для химической чистки».
Война, и это отмечали все фронтовики, преобразовывала людей; у них открывались дремлющие таланты.
В штате интенданта госпиталя И.А. Степашкина нашёлся человек, который взялся за организацию швейно-ремонтного хозяйства. Это был «едкий на язык и колючий в обращении Иван Фёдорович Штомпель».
За несколько суток он объездил в Москве десятки пошивочных ателье, швейных фабрик, ателье мод и прочих профильных предприятий. Потом он, неведомо как, узнавая, ездил к старым мастерам пошивочного дела; они подсказывали Ивану Фёдоровичу, где можно достать швейные машинки, в том числе и не работающие, запасные части к ним…
И вот он явился к комиссару госпиталя Г.Т.Савинову. В его руках был огромный список того, что требовалось для открытия мастерской. И.Штомпель сказал, что комиссар должен ехать в райком партии и попросить помочь.
Вечером Г.Т. Савинов со смехом рассказывал В.Е.Гиллеру, что, когда секретарь райкома партии прочитал список, то «чуть не подскочил от удивления», но обещал помочь.
А начальнику госпиталя тот же секретарь на следующий день говорил по телефону:
- Где вы достали Штомпеля? Это не человек, а динамит. Ему дай волю, так он, того и гляди, весь район в ваш госпиталь перетащит. Ему впору армию снабжать. Держите его крепче, а то как бы я его у вас не забрал.
«Пришлось подумать и о сапожно-ремонтной мастерской, - вспоминал В.Е.Гиллер. – Самое главное было – создать материальную базу и подобрать людей, которые бы в самые короткие сроки могли освоить отпущенные нам денежные средства и не были бы связаны с Москвой, на тот случай, если бы нам пришлось передвигаться вперёд.
Вот тут-то и пришлось держать экзамен нашим хозяйственникам – Степашкину, Демину и Штомпелю.
Оглядываясь на длинную вереницу дней, которые отделяют нас от суровых зимних месяцев сорок первого года, я не могу не вспомнить с чувством глубочайшего уважения об их работе.
Они не могли похвастаться, что произвели столько-то жизненно важных операций, удалили тысячи осколков, перелили сотни литров крови, возвратили большое количество раненых в строй. Этого они не делали.
Но их скромный труд был неоценим, как неоценим был труд и другого, более многочисленного отряда тружеников госпиталя. Я говорю о школьниках, студентках, работницах, общественницах, которые работали у нас.
Они кормили, мыли, стригли, брили, чистили раненых с таким пылом, что порой казалось, будто они занимаются этим делом всю жизнь.
День и ночь они не отходили от ванн и душей – мыли раненых. По словам одной девушки, проработавшей всю войну в приёмном отделении, она вымыла столько раненых, сколько Лефортовский госпиталь – за двадцать лет своего существования…
Это были напряжённые, грозные дни. Фронт придвинулся почти вплотную. Воздушные тревоги следовали одна за другой – днём и ночью. В «Правде» всё решительнее призывы: «Крепче отпор фашистским захватчикам!».
Ближние подступы к столице стали ареной ожесточённых боёв. А Москва, политический центр страны, продолжала жить, трудиться и давать отпор врагу…
К нам привезли партию раненых - пленных немцев. Одеты они были как-то странно – китель, ремень с бляхой, брюки, заправленные в сапоги с широкими голенищами…У многих пленных очки.
Среди привезённых есть и «отборные» - те, что побывали в Париже, Роттердаме, Белграде. Был один высокий и тощий лётчик, летавший над Лондоном.
Среди вещей у него нашли листовку – обращение Гитлера к войскам: «Солдаты! Перед вами Москва! За два года войны все столицы континента склонялись перед вами, вы прошагали по улицам лучших городов. Вам осталась только Москва. Заставьте её склониться, покажите ей силу вашего оружия! Пройдите по её площадям. Москва – это конец войны! Москва – это отдых! Вперёд!».
И вот перед ними была Москва… суровая, по-военному подтянутая, готовая обрушить на захватчиков удар невиданной силы.
И это свершилось: начался разгром фашистских полчищ под Москвой. Были освобождены Истра, Клин, Яхрома, Сталиногорск…
Услышав в ночь на 12 декабря сообщение Совинформбюро, Шур (Михаил Яковлевич Шур, ведущий хирург СЭГа № 290 – Л.П.-Б.) так и пустился в пляс и, уже не зная, как выразить свой восторг, принялся целовать намыленные для бритья щёки Степашкина.
Всеобщая радость была безмерна. Мы все бросились по отделениям, а на следующий день провели короткие политические информации о разгроме немецко-фашистских войск на юге и севере».
В книге «Во имя жизни» есть фотографии:
1.Большая палата. Много раненых – кто-то с гипсом на ноге, кто-то с перевязанной головой. Баянист. Танцуют девушки. У одной в руке бубен. Подпись: «Шефы с завода «Серп и молот» в гостях у раненых».
2. Огромное помещение с аркой. Ванны. На фото видно десять ванн, но, очевидно, их гораздо больше. Женщины в белых халатах помогают раненым мыться. Здесь же санитары с носилками, кресла на колёсах. Подпись: «Раненые проходят санитарную обработку».
3. Лежит раненый. Чистенький, побрит, подстрижен. Рядом девочка лет десяти в школьной форме, в косичках бантики. Пишет. Оба улыбаются. Подпись: «Пионерка под диктовку раненого пишет письмо».