На следующее утро Таньян-Яхи не поднялся со своего ложа.
- Что случилось? – спросила Клементина Санлату, когда та подошла к очагу, чтобы подвесить над огнем котелок. – Твой муж заболел?
- Росомаха – мерзкое животное. Даже одна царапина, нанесенная ее когтями, иногда убивает, - ответила Санлата.
Лицо ее было бесстрастно. Но руки слегка дрожали.
Клементина подошла к раненому, коснулась его лба ладонью - индеец весь горел. Клементине не потребовалось много времени, чтобы заметить, что раны, нанесенные животным, в самом деле, воспалились. И теперь выглядели ужасно.
Она коснулась одной из царапин, надавила слегка пальцем на раздувшийся край раны и закусила губу, увидев, как наружу выступила густая, желтоватая, неприятно пахнущая жидкость.
- Духи разгневались на Таньян-Яхи, - прошептала Санлата горестно, наконец, позволив себе высказаться. – Теперь они заберут его у меня.
Клементина покачала головой.
- Духи заберут? - прошептала. – Ну, нет. Мы с ними еще поспорим.
Санлата посмотрела на Клементину с ужасом.
- Так нельзя говорить.
*
Новость о болезни Таньян-Яхи в мгновение ока облетела деревню. Вскоре в дом явились хранители веры. Они долго что-то бормотали над телом индейца, рассыпали золу, раскладывали вокруг травы. Снова что-то шептали, пели, били в барабаны. Потом подняли могавка и понесли его в выстроенную за пределами деревни хижину, чтобы совершить обряд очищения.
В этом крохотном доме, обложенный раскаленными камнями, на которые лили воду, он должен был провести несколько часов.
Когда Таньян-Яхи вернули обратно, он выглядел ничуть не лучше прежнего.
- Что теперь? – спросила Клементина у Санлаты.
- Теперь надо ждать, - ответила индианка.
Клементине не слишком понравилась эта идея. Она вообще не очень-то умела ждать. Поэтому, когда индейцы, принесшие раненого, наконец, покинули их дом, она снова подошла к Санлате, кормившей в этот момент сына.
- А если ему не станет лучше? – спросила, присев перед индианкой на корточки.
Санлата промолчала.
- Я хочу попробовать помочь, - сказала Клементина. – Позволь мне.
- Я не могу.
- А кто может?
- Хранители веры. Мать Уттесунка – может.
- Отведи меня к ней.
*
Клементина совсем не была уверена в своих силах. Но ей невыносимо было само бездействие.
А еще она помнила, как однажды ее брат распорол на охоте ногу.
Шарло всегда был беспечен. И в тот раз он забыл на время о ране – не так уж сильно она досаждала ему в первые дни. Однако потом нога загноилась и распухла.
И лекарь, которого привез в замок ее отец, когда Шарлю стало совсем плохо, долго кричал – ругал на чем свет стоит всех, кто так затянул с лечением. Угрожал смертью брата. Накричавшись, отправил всех прочь. Но Клементина осталась – затаилась, спряталась за портьерой. А когда старик взялся врачевать, выскользнула оттуда осторожно. Он заметил, конечно, ее появление. Но гнать не стал – не до нее уже было.
И любопытная Клементина, притаившись у кровати, наблюдала за тем, что делал лекарь. Смотрела, как долго прокаливал он на огне нож, как вскрывал рану, как выдавливал из нее гной, пока не пошла кровь, как потом прикладывал к ней распаренную ткань. После, прижегши рану в последний раз, он наложил на нее смоченную бальзамом повязку.
После этой ужасной, необычайно болезненной процедуры, Шарль пошел на поправку. У него, правда, остался довольно большой шрам на ноге, но стоило ли говорить о такой мелочи, когда была спасена его жизнь!
И теперь, представ пред матерью Уттесунка, Клементина думала о том, что она может попытаться сделать то же самое. Хуже не будет – думала она. Не будет.
Са-Ина смотрела на нее долго. Молчала.
- Ты умеешь разговаривать с духами? – спросила, наконец.
Клементина пожала плечами.
- Я знаю, что Таньян-Яхи можно помочь, - ответила не слишком уверенно. – Позволь мне попытаться.
- Мы сделали все, что было в наших силах. Мы очистили его тело и душу. Теперь духи должны сказать свое слово.
Са-Ина отвернулась. Потом снова взглянула на Клементину.
- Почему ты хочешь помочь?
- Потому что…
Клементина задумалась. Как могла она ответить на этот вопрос? Даже если бы ей пришлось говорить на французском, она и то затруднилась бы с ответом. Это было так очевидно: если чувствуешь, что можешь спасти человека, как отказаться от такой возможности? Как упустить шанс?
Но Са-Ина ждала ответа. И Клементина сказала:
- Потому что он стал мне братом.
Странно, но слова эти пришлись Са-Ине по душе. Во всяком случае, лицо ее смягчилось. Она кивнула. Заговорила медленно, проговаривая каждое слово – так, чтобы Клементина поняла:
- Мы отправили посланника в соседнюю деревню за знахарем. Камата-Рунк знает все травы в лесу. Он умилостивит духов.
- Когда он придет?
- Через две-три ночи – не раньше.
Клементина повторила:
- Позволь мне попытаться.
Она была так настойчива, что Са-Ина сдалась. Кивнула.
- Ты можешь попробовать.
*
Клементина никогда не подозревала в себе способности руководить. Но в следующие несколько часов она, позабыв обо всем: о своем ненадежном положении в индейской деревне, о страхе перед кровью и болью, о неуверенности в своих силах, - работала сама и отдавала указания всем вокруг, включая Са-Ину, которая пришла посмотреть, что будет делать эта странная белая, ставшая женой ее сыну.
Едва вернувшись в дом, Клементина поставила на огонь несколько наполненных снегом глиняных горшков. Выяснив, что в деревне имеется пара бутылей с водкой, попросила Санлату принести одну.
- Зачем? – спросил та со страхом. – Великий сахем запрещает пить «огненную воду». Она отнимает разум.
- Но облегчает боль, - ответила коротко Клементина, вспоминая, как лекарь в тот ужасный день насильно влил в Шарло полкружки яблочной водки.
Ею же, Клементина это точно помнила, он протирал края раны. И теперь, не вполне понимая, зачем это нужно, она решила поступить так же. Ведь Шарлю это помогло!
Она делала все в точности так, как тот старый лекарь, имени которого она теперь не помнила. Она вскрывала царапины, выпускала гной, потом промывала рану. Она протирала края ран водкой и, наконец, прикладывала к ним вымоченную в горячей воде, ткань. Санлата и Са-Ину принимали у нее использованные куски ткани, подносили горшки с горячей водой, после – уносили их, чтобы поставить следующую их партию на огонь. А Клементина продолжала вскрывать загноившиеся царапины, прочищать, промывать, прижигать. Одна из индейских старух - хранителей веры принесла в дом что-то вроде бальзама. Сказала – это можно положить на рану, чтобы успокоить ее. Клементина не отказалась. Приняла «бальзам». Наложила его в самом конце на все обработанные раны.
Закончив, с трудом выпрямляя спину, она вдруг заметила, что позади нее столпилось полдеревни. Она перевела взгляд на Таньян-Яхи и только тут поняла, что за все время, пока длилась операция, она ни разу не подумала о том, насколько больно должно было переносить все это лежащему перед ней индейцу. Ни разу тело его не дрогнуло, а с уст не сорвалось ни единого стона.
Меж тем он был в сознании и теперь смотрел на нее пристально и изучающе.
*
Выздоровление Таньян-Яхи шло трудно. Жар все не отпускал его, хотя большая часть царапин и стала потихоньку заживать. К моменту, когда в их селении появился знахарь из соседней деревни, только две из них по-прежнему гноились. Но Клементина, обрабатывая их, боялась признаться себе, что не знает, что еще можно сделать, чтобы помочь организму справиться с болезнью.
Знахарь долго осматривал раны Таньян-Яхи. Что-то бормотал, цокал языком, принюхивался. Даже, кажется, вслушивался во что-то, приблизив ухо к груди Таньян-Яхи.
Узнав, что белая женщина уже пыталась помочь раненому, посмотрел на нее внимательно.
- Хорошо, - сказал. – Я чувствую в тебе кровь великих знахарей. Ты спасешь немало жизней, если позволишь своему духу идти по пути ему предназначенному. Пошли, - качнул головой. – Больному понадобится твоя сила.
Она последовала за ним.
Села рядом. Смотрела, как знахарь вынимал из мешка какие-то тряпицы, травы, завернутые в выделанные заячьи шкурки, горшочки, закрытые сверху кожей и завязанные жгутом. Расставив все, он потребовал поставить на огонь воду, что Клементина и проделала. Потом он взял ее за руки, навис над могавком, склонил и ее, соорудил из их сплетенных рук что-то вроде арки, внутри которой теперь находился Таньян-Яхи. Стал напевать что-то утробно, раскачиваясь все сильнее и сильнее. Говорил, пел, снова говорил. Потом отпустил Клементину. Прижал палец к губам, требуя тишины. Насыпал в котелок траву. Пошептал что-то над ним. Дал Таньян-Яхи выпить.
И, наконец, взял в руки горшочек, поднял крышку.
Клементина чуть не завопила от отвращения, когда увидела, как старый индеец стал доставать из горшка довольно крупных белых червей-опарышей и одного за другим усаживать в загноившиеся раны. Она смотрела в ужасе на то, как черви эти шевелились беспорядочно, скручивались и разворачивались вновь, как ползали, двигались внутри воспаленных царапин. И, когда, наконец, индеец накрыл Таньян-Яхи смоченной в теплой воде тканью и замер рядом, она спросила старика:
- Зачем ты положил червей в рану? Они омерзительны.
Знахарь засмеялся сипло, будто закудахтал:
- Черви – лучшее средство от такой болезни. Они съедят все плохое, очистят тело от болезни. И он сможет подняться.
Уже к вечеру стало понятно, что жар начал спадать. Довольный знахарь собрал опарышей, промыл раны, перевязал, предварительно покрыв их неприятного вида лепешками из трав, принесенных с собой и вымоченных в теплой воде.
- Скоро он будет здоров, - сказал невозмутимо.