За свою жизнь русский поэт, классик мировой литературы Николай Алексеевич Некрасов познал всенародную славу и горькую хулу; необычное для поэта богатство и унизительную нужду; в нем удивительным образом сочетались азарт игрока и расчет предприимчивого дельца. Он любил многих женщин и был любим ими, он испытывал упоение творческого восторга и периоды глубокого душевного упадка...
По свидетельствам современников, Некрасов был мягкий, добрый, независтливый, щедрый, гостеприимный и совершенно простой человек с настоящею русскою натурой – бесхитростный, веселый и грустный, способный увлекаться до чрезмерности. Он прожил всего пятьдесят шесть лет и умер в страшных мучениях, до последних дней продолжая работать над своими произведениями...
Будущий поэт родился 28 ноября 1821 года в глухом украинском местечке Немиров, где в то время квартировался полк, в котором служил его отец Алексей Сергеевич Некрасов. Брак состоялся без согласия родителей невесты, и скоро мать поэта – Елена Андреевна, поняла, что родители были правы, противясь ее выбору: жизнь с вспыльчивым, сумасбродным мужем оказалась полной страданий и унижений. Вспоминая детство, Некрасов неизменно говорил о матери как о страдалице, жертве грубой и развратной среды.
Дослужившись до чина капитана, Алексей Некрасов вышел в отставку и поселился в родовом имении Грешневе, на почтовом тракте между Ярославлем и Костромой. Отставной капитан повел разгульную жизнь «среди пиров бессмысленного чванства, разврата грязного и мелкого тиранства». В такой тяжелой, нездоровой атмосфере прошло детство поэта, оставившее тяжелые воспоминания об отце, безжалостно третировавшем не только крепостных, но собственную жену с детьми.
В 1832 году Некрасов поступил в ярославскую гимназию. Учился он плохо, отставая по всем предметам, предпочитая вместо зубрежки скучной латыни и постижения премудростей геометрии, гонять шары на бильярдном столе и купаться в Волге. С трудом осилив пять классов, 16-летний Некрасов по настоянию отца отправился в Петербург поступать в дворянский полк. Но военная служба не привлекала юношу, он пренебрег угрозой грозного папаши оставить его без всякой материальной помощи, и стал готовиться к вступительному экзамену в университет. Студенческие годы стали суровым экзаменом на выживание. «Я чувствовал себя постоянно, каждый день голодным, – вспоминал Некрасов. – Не раз доходило до того, что я отправлялся в один ресторан на Морской, где дозволяли читать газеты, хотя бы ничего не спросил себе. Возьмешь, бывало, для вида газету, а сам пододвинешь себе тарелку с хлебом и ешь».
Барчук, помещичий отпрыск, оказавшийся без средств и поддержки родных, он сумел вытерпеть, выжить, подняться со дна, стать знаменитым. Не все удавалось легко и сразу, но постепенно фортуна стала более благосклонной к даровитому юноше. Шли годы, Некрасов прославился как поэт, выходили сборники стихов, под его руководством процветал журнал «Современник», народники наизусть учили его стихи и поэмы.
Литературный успех, работоспособность, точное попадание в свою социальную нишу, позволяли Некрасову жить безбедно, у вчерашнего нищего студента теперь появился лакей, собственный выезд, кучер... Однако не только гонорары составляли источники его дохода.
Пристрастие к азартной игре из поколения в поколение оставалось фамильной чертой рода Некрасовых: дед поэта Сергей Алексеевич Некрасов проиграл в карты почти все состояние. Отцу поэта не раз приходилось отдавать картежные долги крепостными и борзыми щенками. Сыну он рассказывал семейные предания: «Предки наши были богаты. Прапрадед ваш проиграл семь тысяч душ, прадед – две, мой отец – одну, я – ничего, потому что нечего было проигрывать, но в карточки поиграть тоже люблю».
Азартным игроком стал и сам Николай Алексеевич Некрасов, хотя, по настоящему он пристрастился к картам, будучи уже взрослым человеком и известным поэтом. В детстве он лишь разминался, перекидываясь в подкидного с дворовыми мужиками. Потом, когда жил в столице и перебивался с хлеба на квас, денег не то, что на игру – на сапоги и то не хватало. А играть без денег – только карты портить!
В отличие от своих предков Николай Некрасов был счастлив за карточным столом. Да что там предки! В длинном списке русских литераторов, имевших склонность к игре, не найти более удачливого картежника. Александр Пушкин, Иван Крылов, Лев Толстой – всем им крупно не везло в картах, а выигрыши Николая Некрасова нередко достигали астрономических цифр. В автобиографических заметках поэт не без иронии отмечал: «Великая моя благодарность графу Александру Владимировичу Адлербергу. Он много проиграл мне денег в карты».
Понятие «игрок» представляет собой сложный комплекс психологических, эмоциональных, поведенческих феноменов, изучению которых посвятили себя многие великие умы. Некрасов был картежник азартный, но в тоже время очень осторожный: словно охотник подстерегал он в засаде свою добычу – слабого игрока или новичка в игре. При этом Некрасов свято верил в приметы. С этим обстоятельством оказалась связана одна из самых горьких страниц его биографии. Среди картежников всегда считалось дурной приметой давать деньги в долг. Так случилось, что именно в тот день, когда поэт предполагал провести вечер за картами, к нему обратился молодой сотрудник «Современника» Игнатий Пиотровский попросивший выдать триста рублей в счет оклада. Над ним висел долг, грозивший долговой тюрьмой. Некрасов отказал журналисту и уехал в клуб. На другой день он узнал страшную новость: накануне вечером двадцатилетний Пиотровский застрелился.
Некрасов был потрясен случившимся: «Я охотно дал бы десять тысяч, чтобы избежать такого мучительного состояния, в котором теперь нахожусь». После этого случая Некрасов надолго впал в тяжелую депрессию. «Нервы мои ужасно раздражены, – признавался Некрасов. – Каждая жилка танцует в моем теле; как будто у них вечный праздник… Приходит Муза и выворачивает все верх дном; и добро бы с какой-нибудь пользой, а то без толку, – начинается волнение, скоро переходящее границы всякой умеренности, и прежде чем успею овладеть мыслью, а паче хорошо выразить ее, катаюсь по дивану со спазмами в груди, пульс, виски, сердце бьют тревогу – и так, пока не угомониться сверлящая мысль».
***
Это был уже не первый приступ депрессии, сопровождавшийся угнетенным состоянием, гнетущей тоской, суицидными мыслями, злоупотреблением алкоголем. «У меня припадки такой хандры бывают, что боюсь, брошусь в море», – писал Некрасов в письме. А вскоре душевный дискомфорт усугубился тяжелой болезнью. Врачи диагностировали, кто горловую чахотку, кто сифилитическое поражение связок гортани, но все единодушно сходились в печальном прогнозе. Некрасов почти лишился голоса, похудел до неузнаваемости, сильно кашлял. Он решил, что его дни сочтены, творческий процесс становится настоящей мукой: «Физическое мое состояние таково, что всякое душевное беспокойство делает меня никуда не годным, я просто теряю самообладание. Гадко!» Но, врачи, как нередко случалось в те времена, ошиблись в пессимистическом предсказанье: после лечения в Италии болезнь отступила, и Некрасов вновь начал писать, издавать книги, играть по крупному и увлекаться женщинами.
***
«Кому не везет в картах, тому везет в любви», – вряд ли Николай Алексеевич Некрасов согласился бы с печальным утешением плохих картежников: ему самому везло и в игре, и в любви. Несмотря на неказистую внешность, слабую комплекцию, частые хворобы, он был неутомим в амурных приключениях. Дешевые проститутки, разбитные барышни из французских магазинов, доступные мещаночки – список побед знаменитого поэта был велик. Но после встречи с Авдотьей Яковлевной Панаевой он надолго позабыл о цыганках и актрисах. Она была женой его друга, компаньона и задушевного приятеля, известного литератора и бонвивана Ивана Ивановича Панаева. Светский щеголь и повеса Панаев был добрый и мягкий человек, однако совершенно не пригодный к семейной жизни. Некрасов и Панаев строили совместные издательские планы, устраивали литературные чтения, вместе посещали модные рестораны, актерские уборные.
Однако гораздо больше мужа Некрасова интересовала его жена – очаровательная невысокая брюнетка, с выразительными бархатными глазами. Сам создатель «Графа Монте-Кристо», знаменитый Александр Дюма, посетивший Россию, с восхищением отзывался о Панаевой, как о женщине «очень выразительной красоты». К тому же, Авдотья Панаева умела не только кокетничать, но и слыла известной беллетристкой, «русской Жорж Санд». Она была двумя годами старше Некрасова и вначале относилась к нему с холодной насмешливостью. Но в нем были черты, которые нравятся дамам: талант, влюбленность, настойчивость в достижение намеченной цели. Однажды, катаясь с Панаевой на лодке, он пригрозил, что в случае отказа прыгнет в Неву. Панаева лишь усмехнулась, как вдруг Некрасов действительно бросился в реку. Тонущего поэта с трудом спасли и привели в чувство. Это происшествие растопило льдинку в сердце прекрасной Авдотьи. А летом 1846 года супруги Панаевы в компании с Некрасовым отравились в их имение в Казанской губернии. Здесь поэт вместе с Панаевым редактирует рукописи, пишет критические заметки, и с успехом покоряет сердце жены приятеля.
Вернувшись в Петербург, Некрасов надолго поселился в доме Панаевых. Отныне жизнь «сладкой семейки» становится притчей во языцех столичных сплетников – всему Петербургу доподлинно известно, что Некрасов живет в доме приятеля, состоит любовником его жены.
Жизнь втроем продолжалась полтора десятка лет, пока весной 1862 года от апоплексического удара не умер Иван Панаев. Казалось бы, настало время Некрасову и Авдотье Яковлевне наконец узаконить свои супружеские отношения, но острота чувств прошла, пылкая запретная любовь не сменилась более крепким чувством...
Расставшись с Панаевой, Некрасов сходится с француженкой Селиной Лефрен. Любовь по-французски дорого обошлась русскому поэту: мадемуазель Селина транжирила его деньги, открыто изменяла и, в конце концов, упорхнула в свой любимый Париж. Подсчитав издержки, Некрасов вздохнул с облегчением…
Последней привязанностью Некрасова стала девятнадцатилетняя солдатская дочь Фекла Анисимовна Викторова. Девушка полностью соответствовала некрасовским стандартам красоты: невысокая блондинка с ямочками на щеках и пышной грудью. Правда, по словам сестры поэта, она походила «на балованную, смазливую, сытую горничную из богатого господского дома». Но всем известно, что золовки всегда были несправедливы к избранницам своих братьев…
Имя Фекла показалось Некрасову грубым, неблагозвучным и он стал именовать ее Зинаидой. «Николай Алексеевич стал звать меня Зиной, прибавив свое отчество, – рассказывала позже сама Фекла биографу поэта. – Вслед за ним и все знакомые стали звать меня Зинаидой Николаевной, так что, в конце концов, я настолько освоилась с этим, что, кажется, забыла, что меня зовут Феклой Анисимовной». Поэт учил Зинаиду говорить по-французски, он посвящал ей стихи и любил слушать ее пение.
В отличие от предыдущих спутниц поэта, Зинаида умела искренно и преданно любить. Она повсюду сопровождала Некрасова, разделяла его увлечение охотой, ухаживала за ним, когда он болел, подносила по утрам рюмку водки похмелиться. А в последние годы поэт, стремясь уйти от болезни, душевных и физических страданий, стал пить много и часто.
***
Летом 1876 года Некрасов писал брату: «Мне очень плохо; главное: не имею минуты покоя и не могу спать – такие ужасные боли в спине и ниже уже третий месяц… Что далее будет со мной не знаю – состояние мое крайне мучительное – лучше не становится». Он жаловался на недомогание, вялость, острую невралгическую боль. Лечащий врач Н.А. Белоголовый скоро понял, что речь идет о раковой опухоли прямой кишки. Он попросил осмотреть больного светило тогдашней медицины профессора Н.В. Склифосовского. Хирург подтвердил диагноз коллеги, обнаружив, что «в окружности верхней части прямой кишки находится опухоль величиной с яблоко, которая окружает всю периферию кишки и, вероятно, причиняет ее приращение к крестцовой кости, отчего эта часть кишки неподвижна; соответственно месту этой опухоли находится весьма значительное сужение кишки, так, что верхушка пальца едва в него проникает».
Больного лечили свечами из цинка и опия, каплями опийной настойки, экстрактом из ревеня, касторовым маслом. Врачи прибегали к традиционным клистирам, не чуждаясь и модной тогда «фарадизации» – накладывание электрических электродов на живот. Но эффекта от терапии практически не ощущалось – Некрасов таял на глазах, его мучили тяжелые запоры, он перестал принимать пищу.
18 января 1877 года профессор Медико-хирургической академии Е.И. Богдановский сумел провести трубку через суженное опухолью место и больной почувствовал облегчение. Сестра поэта Анна Буткевич писала: «Здоровье брата не хуже; приглашен новый доктор, хирург Богдановский, который нашел возможность искусственным образом, с помощью катетера, освободить кишки. Вообще доктора говорят, что болезнь продолжительная и может длиться годы, если только не случится что-нибудь необычайное».
Но оптимистичные расчеты врачей не оправдались – вскоре состояние поэта вновь ухудшилось, нарастали симптомы кишечной непроходимости, больной тяжело страдал. Встал вопрос об операции – создании противоестественного заднего прохода. Измученный Некрасов дал согласие: «Делайте дыру, не могу я дольше так терпеть».
Родственники поэта обратились к европейской знаменитости профессору Теодору Бильроту. Операцию производили на квартире поэта, находившейся на Литейном проспекте. Под хлороформным наркозом хирург сделал поперечный разрез от остистых отростков поясничных позвонков, затем выделил толстую кишку и вывел ее наружу. Больной перенес вмешательство хорошо. Через месяц после операции Некрасов сумел встать с постели и начал самостоятельно ходить по комнате. «Послезавтра будет четыре недели, как сделали операцию брату, до сих пор рана еще не зажила, два шва упорно держатся, а следовало бы им давно отойти, – писала сестра поэта. – Местная болезнь, по-видимому, осталась в той же силе, только припадки изменили свой характер: теперь он вскрикивает буквально через каждые двадцать минут, боль продолжается недолго, но за то нет ему покоя ни днем, ни ночью».
Зинаида и сестра поэта Анна Буткевич до последней минуты находились рядом с умирающим – подносили судно, подмывали, вправляли кишку. Критик П. Ковалевский писал в своих воспоминаниях: «Неизлечимая болезнь (рак в кишках), мучительная, долгая, заживо похоронила его для всех, кроме двух, не оставлявших его ни на минуту женщин: этой самой Зиночки и родной сестры. Они соперничали в самоистязании, каждая не давала себе спать, чтобы услышать первый его стон и первой подбежать к постели. Для этого Зиночка, которая была моложе и со сном справлялась труднее, садилась на пол и уставлялась на зажженную свечу... По истечении этих двухсот дней и ночей она из молодой, беленькой и краснощекой женщины превратилась в старуху с желтым лицом...»
Операция лишь отсрочила смерть, но спасти уже не могла. Некрасов осознавал, что умирает, но до последних дней пытался работать, превозмогая слабость. Наркотики уже не снимали боль, кожа приобрела зловещий зеленовато-бледный оттенок, появились постоянные и нарастающие боли в ягодицах, припухлость на задней поверхности бедра, отеки на ногах. Периодически возникал озноб, из прямой кишки стал выделяться зловонный гной. Страдания превосходили все, что может выдержать человеческий организм.
Перед смертью Некрасов решил обвенчаться с Зинаидой. Обряд провели в доме у Некрасова. Полуодетого поэта, поддерживая за руки, обвели три раза вокруг аналоя. 14 декабря 1877 года врачи диагностировали «полный паралич правой половины тела», но сознание и речь были еще сохранены. Агония продолжалась почти две недели. 26 декабря Николай Алексеевич поочередно подозвал к себе жену, сестру и сиделку. Каждой из них он сказал едва различимым шепотом «прощайте». Затем он потерял сознание, и через сутки, вечером 27 декабря (8 января 1878 г. по новому стилю) поэт скончался. Когда смерть наложила свою печать на лицо покойного, на нем не было умиротворения – только след страшных физических страданий...
***
На следующий вечер, 28 декабря 1877 года, в квартире на Литейном, профессор В.Л. Грубер провел вскрытие тела умершего классика.
Из протокола вскрытия. «…В средней трети прямой кишки определялась большая, бугристая, распадающаяся раковая опухоль, полностью перекрывавшая просвет кишки. Ни канцероматоза брюшины, ни метастазов опухоли в печень или другие органы не было выявлено. Местное же распространение опухоли было значительным и выражалось в прорастании в крестец и мочевой пузырь. Параректальная клетчатка гнойно расплавлена. Гной распространялся через левое седалищное отверстие на бедро. В гнойный процесс вовлечены оба мочеточника и особенно левый, который был полностью непроходим со значительным расширением вышележащих отделов…»
30 декабря 1877 года Петербург прощался с поэтом. Несмотря на сильный мороз, тысячи людей в траурной процессии медленно продвигались до места вечного упокоения Некрасова в Новодевичьем монастыре.
Александр Толстикович