Гуманитарная помощь

               
                (пятый рассказ)

      Вот какая интересная история вышла с бабой Ганной в период японской оккупации в 1921-1922 годах.  Надо сказать, что японский экспедиционный корпус на Дальнем Востоке не имел цели поработить местное население, воевали только с большевиками и их пособниками. Их целью была заполучить богатства Дальнего Востока для их эксплуатации японским капиталом.
      Японские солдаты рыскали по избам и выискивали красных бойцов и партизан, скрывающихся от них. Нагрянули с обыском они и в избу  Ганны, и вот что она рассказывает об этом много лет спустя.

        Когда незваные гости явились в нашу избу с обыском, я, будучи  беременной,  с трехлетним Мишей у ног и годовалым Васей на руках стояла  у печи,  ни жива, ни мертва   от страха. Обыск ничего им не дал.
     Японец-офицер  по-хозяйски прошелся взад-вперед по хате, оглядывая цепким взглядом все уголки, затем, искоса взглянув  на меня,  строго спросил на ломаном русском: «Где хозяин?»
      Я, стуча  от страха  зубами, ответила: «Где-то на заработках. Детей ведь надо кормить». Тут Миша  начал хныкать, Вася тоже  беспокойно ерзал на руках.  Я  стала успокаивать детей, со страхом глядя на офицера. И вдруг легкая улыбка тронула его узкие губы. Вероятно, в нем возникла жалость при виде  худенькой фигурки  перепуганной женщины и ее малых ребятишек.
     Офицер подошел к нам и, потрогав упругие щечки Васи, сказал: «Хороший мальчик», затем потрепал черную головку Миши и пощупал тощее тельце мальчика: «Хороший, но  очень худой. Кушать надо!»
     Я боялась что-либо сказать на непонятное проявление внимания к  детям и поэтому смолчала, только еще крепче прижала к себе сыночков. Офицер  подошел к своему солдату и что-то сказал на своем языке. Тот ему козырнул и вышел, а офицер сел на лавку и, осматривая бедную  обстановку   в хате, покачал головой: «Худо, очень худо!» Похоже было, что он видел хаты  побогаче нашей.
      
     Вскоре  вернулся солдат; в руках он держал несколько пакетов. Офицер взял у него пакеты и положил на стол со словами: «Мама, возьмите! Это – вашим детям», и, на прощанье кивнув головами,  японцы  покинули  избу.
     Я, боясь поверить  в счастливый исход, и, перекрестившись на образа,  подошла к столу и заглянула в пакеты. В них были сахар, печенье, лапша, рис. Я села за стол и заплакала. Чего-чего, а такой щедрости от врага никак не ожидала. Не могла понять, чем мы  приглянулись японскому офицеру.*)    

    Вдруг кто-то постучал в дверь. «Неужели  они вернулись?» - мелькнуло в голове, и сердце мое  опять от страха сжалось. Но это оказалась соседка.
     - С обыском были? – спросила она с порога.
     - Да, - ответила я.
     - Ну как - все обошлось? - она подошла ко мне.
     - Вроде бы.
     - Я-то прибежала посмотреть, как  они  у вас похозяйничали. У нас-то  они еще раньше побывали, все в доме перевернули, самураи проклятые.  Я  ждала, когда они  от  вас  уйдут.

      Тут она обратила внимание на раскрытые пакеты с продуктами, лежащие на столе.
    - Откуда это? – спросила она с удивлением.
    - Они дали. Увидели  малых ребятишек, нашу бедность и, видно,  сжалились над нами.
    - Ох, и повезло тебе, Ганна! - проговорила соседка с еле скрываемой завистью. – Ну, ладно, я побежала.

     Соседка  выбежала из избы и поспешила к японцам, которые делали обыск в соседнем доме. Ей захотелось, чтобы они угостили и ее. Она нашла офицера и стала жаловаться на свою бедность и голодную жизнь. Мол, если они дали от своей щедрости детям ее соседки, то пусть хоть немного дадут и ее детям.
      Японец  покачал головой от такой  наглости  и крикнул   с раздражением: «Вон пошла!  Пусть твоим  детям  большевики дадут!»

 *)Вероятно, всё дело в том, что японская культура считает маленьких детей до пяти лет чуть ли ни ангелами, посланными Богом. Им всё разрешено, и все делается для них. Тем более, детишки Ганны, да и она сама  не походили на чисто русских: были смуглы и черноволосы. Возможно, исходя из всего этого японский офицер расщедрился.