Как назло, двумя днями раньше в столице случилось небольшое, хотя ещё как сказать, непотребство – был повешен некий Эрнесто де ла Серна, клоун из бродячего цирка. Как будто за неоднократное воровство мелочи у горожан и трактирщиков, хотя ходили упорные слухи, что, будучи задержанным патрулём за пьяный дебош, страстный любитель приключений осмелился грязно приставать к командиру патрульных, сержанту Марио Терану – и получил от него своё финальное приключение… Выслушав доклад об инциденте, Эстрелладо молча кивнул, давая понять, что возражений не имеет. Затем спокойно тронулся вместе с небольшим эскортом вглубь города – предстояло присутствовать на празднике Собора Архистратига Михаила, покровителя всех защитников отечества, в прежнем статусе главнокомандующего армией, и стоило подумать о грядущем мероприятии – как-никак, стоять на виду не только у всей столицы, но фактически всего королевства. Ещё парой дней ранее сама мысль о том, что предстоит в ближайшие часы, могла доставить только ужасные ощущения от предчувствия грядущих страданий. Слишком хорошо было известно молодому человеку, до чего сложно находиться под прицелом сотен глаз, даже если они в целом и не враждебны тому, на кого смотрят. Даже просто молча ровно стоять становится серьёзным испытанием, а уж делать что-либо более сложное… Но в скором времени судьба становилась ещё более жёсткой – не только присутствовать там, где на тебя смотрят сотни и тысячи, но быть тем, от кого зависит судьба всех этих зрителей, это будет пострашнее любой серьёзной казни…
Тем не менее, нынче Эстрелладо позволил себе украдкой облегчённо вздохнуть – именно сейчас он вдруг понял, что свободен от подобных ужасов. Бояться на самом деле было нечего – внутри ровным нематериальным покровом разлилось неведомо откуда взявшееся спокойствие, знание того, что ничего страшного в этот раз не коснётся и не ударит. Совсем не то, что было после того, как очнулся окончательно после вызволения из темницы – отчего-то тогда любая мелочь воспринималась очень болезненно… Даже восстановив полностью раненое тело и истраченные силы, уверенно себя ощущать было очень сложно и выматывало не меньше любой тяжёлой работы на свежем воздухе. Но после визита в аббатство, где довелось увидеть корону, которую вскоре придётся надеть – а это воспринималось как тяжёлый крест, и никак иначе – юноша всё же смог успокоиться и перестать бояться будущего. Вопреки мнению завистников, что вечно не знают, чему завидуют, ибо их фантазии крайне редко имеют что-то общее с реальностью, никакого сладострастного возбуждения от своей грядущей участи он не испытывал, а вот оказаться к ней неподготовленным – очень боялся. Ведь его не воспитывали с детства, осторожно подготавливая к тому, чтоб стать монархом, а собственных честолюбивых амбиций, ещё неосознанных, но сквозивших в каждом его движении с самого юного возраста, Эстрелладо слегка побаивался, опасаясь, что может однажды принять неверное решение. Поняв сейчас, что он сможет справиться уже не только с собой, но и со своим будущим непростым положением, он ощутил себя, как пловец, который увидел берег и вполне может рассчитать свои силы.
- Поделом Геваре де ла Серна эта участь, - раздался в утренней свежести сочный густой голос будущего короля, и слышащие его отметили про себя, что звучит он гораздо ниже юношеского баритона. – Кто желает пользоваться чужим, не создавая ничего сам – недостоин жить, как всякий паразит, - прозвучало прежде, чем владелец его дал знак двигаться дальше.
О том, что повешенный мог стать неплохим врачом, но был выгнан лекарем из учеников за мелкие кражи, знали почти все жители столицы, но каждый утешал себя ложной мыслью, что у него-то точно никакие оборванцы ничего не украдут, а уж речистый любитель «свободы» – и подавно. О том же, что это мнение ошибочно, узнать доведётся далеко не всем, а уж поверить – и того меньше, поскольку ещё никто не успел толком разориться и оказаться на улице без жилья и еды. Этого решил не допустить потерявший всякое влияние в стране монарх и вернуть авторитет королевства, сменив правящую династию – шаг, на который бы никогда не отважился любой другой нелегитимный правитель, какой бы любовью населения он не пользовался. В этот раз целой стране удалось не только уцелеть от разграбления интервентами, но даже толком не заметить придвинувшейся на волос катастрофы. Хотя её приближение почувствовали почти все, не понимая толком, что делать дальше, люди всех сословий истово молились о спасении, и он было даровано им Тем, Кому были эти молитвы адресованы… Сомневаться в том, что это случилось именно так, не пришло в голову самой глупой голове королевства, и даже его враги, яростно горевавшие о том, что погибели не случилось, знали об этой причине.
В бродячем цирке же не очень сожалели о пропаже дежурного балагура и клоуна без грима. Новый член труппы, утончённый красавец, которого не портили даже шрамы на лице и хромота, быстро завоевал симпатии остальных. Особенно восторгалась заменой ясновидящая цыганка, рассказавшая однажды Эстрелладо, что он вовсе не сын лесника, а посланец неба. Трудно сказать, был ли рад новому положению моложавый сын аббата, по слухам, упёртого атеиста однажды ночью видели стоящим на коленях, простирающим руки к полной луне и завывающим по-волчьи, правда, очевидцы не устают повторять, что среди бессвязного рёва отчётливый расслышали человеческий зов: «Джемма!» Но этим свидетельствам доверять полностью всё же не спешили. Да и в тот день давать представление цирк не стал, не столько по причине траура по товарищу, сколько опасаясь, что в праздник горожане не захотят посещать вульгарный балаган. Да и повод для радости нынче у народа был столь серьёзный, что танцы до упаду прямо на улицах продолжались до темноты, а кое-где и того дольше, при свете факелов и фонарей. Молва о том, что молодой главнокомандующий королевской армией нынче появится на торжественной мессе, достигла всех ушей даже чуть раньше, чем Эстрелладо подъехал к городским воротам.
Кроме того, отстояв праздничную службу в Кафедральном Соборе, юный гранд показался в полном блеске спокойствия и скромности не только съехавшемуся по такому случаю офицерству армии, что фактически взбунтовалась после ареста командира, но и остальным горожанам. Солнце ласково заливало лучами красный с золотом камзол будущего короля, которые, казалось, застревали в густых волнах его светлых волос, лёгкий ветерок чуть трепал кружево белой рубахи, а на чёрной коже остального наряда вовсе резвились весёлые солнечные блики. Ясная тень улыбки прочно поселилась на лице юноши, что приветливым жестом поприветствовал огромную толпу, что была намного плотнее, чем в праздник Воздвижения Креста Господня, когда всем казалось, что без этого единственного человека все поголовно обречены на погибель, ведь если единственный грех погубил целый мир, то смерть невиновного, ещё и спасителя отечества, в застенке означала гибель всей державы. Нынче, чтоб увидеть его живым и здоровым, народ заполонил собой все мыслимые и немыслимые места дислокации, и от людей было черно даже на стенах. И все сияли такими улыбками, будто желали затмить собой ясное солнце. Даже стайка бывших кавалеров инфанты, что никогда не питали доброжелательности к молодому гранду, видя в нём опасного соперника, нынче были искренне рады, что он не погиб – перепугаться за судьбу страны и свою собственную времени им хватило. Духовенство же, которого было нынче в половину меньше, чем в тот день, когда дрожащая от ужаса перед будущим страна наконец поняла, что чудо случилось и грядущий кошмар с резнёй и интервенцией бесследно исчез, важничало так, будто само приложило руку к созданию этого счастья. Солидные епископы шептались между собой столь же вульгарно, как и монахи, без устали обсуждая кулуарную весть – будущий король так молод и талантлив, но при этом ещё и скромен, как бы не оказался он суровее всякого сластолюбивого капризника, ни разу не воевавшего на передовой.
Эстрелладо же шёл себе среди узкого коридора сквозь радостную толпу, чуть щурясь от ярких лучей солнца, и видел вместо них милое девичье лицо, черты которого хоть и терялись в сиянии, но были те же, что каждый раз заливал белый свет, когда он оставался наедине со своей безвестной возлюбленной, которую ещё не встретил на земле. Ещё несколько дней назад этот его марш сквозь восторги народа и знати казался ему дорогой каторжника, но сейчас сердце было спокойно, и тело слушалось без намёка на волнение. «Я хочу, чтоб любимая видела меня, - задумчиво всплыла тихая мысль. – Господи, значит ли это, что она меня видит?» Шум толпы напоминал тихий шорох прибоя, и молодой воин шёл столь же спокойно, как и к алтарю на мессе, гадая, сам ли он идёт или снова его ведёт чья-то незримая рука. И даже когда по протоколу пришлось наконец преклонить колено перед королём, это тихое спокойствие не исчезло, хотя ранее при одной мысли о том, что в этот день наконец придётся это сделать, у молодого человека начинался панический ужас. Слова, которые говорил пожилой монарх, не падали вокруг подобно вороху вражеских стрел, не грохотали, как вестники катастрофы – юноша их едва слышал, пребывая в неком коконе тихого уюта, что обвернул сначала сердце, а после и всё тело. Время шло, всё нужное моменту было сказано – а Эстрелладо почти ничего не заметил. Когда же пришлось встать уже в новом статусе, перед всей страной – это получилось снова легко и спокойно, хотя ранее казалось, что ноги занемеют и откажутся повиноваться. Только возникло ощущение, что плечи обнимает невидимый мягкий плащ, осторожно поддерживая фигуру и чуть прижимая горло – там, где бывает высокая застёжка…
- Служу державе, - голос не дрогнул, и даже губы не занемели, и, пока собравшаяся толпа заглушила всё и вся криками ликования, Эстрелладо добавил едва слышно, лишь для самого себя. – Любимая, я с тобой…
Забитый до отказа протоколами день пролетел, как пара минут. Великий Инквизитор снова напоминал скалистый утёс во время бури, но однажды его полный гордости и радости взгляд поймать удалось – не больше половины секунды, но этого было достаточно для них обоих. Эстрелладо даже улучил момент и шепнул: «Я справлюсь, папа, я чувствую это». Но с наступлением темноты наваждение стало сходить на нет, и к полуночи навалилась столь страшная усталость, что молодой человек порадовался, что работа наконец закончилась. Оставшись один в покоях, оставленных во дворце на этот раз для него, бывший гранд, а ныне наследник престола, отослал ординарца спать и выбрался на балкон, чтоб посмотреть на звёзды.
Наплескавшись головой в клепсидре до характерного шума в ушах, Эстрелладо аккуратно отжал мокрые волосы и уставился на небо, опираясь руками на крепкие перила. Тяжёлый нательный крест, дорогого гравированного серебра с жемчугами, который подарили в аббатстве, где довелось увидеть корону государства, блеснул из расстёгнутого ворота рубашки и напомнил о себе. Эстрелладо с удовлетворением ощутил это и уставился с гордым прищуром на знакомое созвездие – ранее он стремился не смотреть на него вообще.
- Вы послали меня сюда, чтоб я уничтожил эту страну и сделал людей бесчувственными, - тихо, но внятно произнёс он с заметным вызовом. – Вы сочли возможным навязывать своё жутко правильное видение мира тем, кто о нём не знает и знать не хочет. Вы мните себя самыми умными, а на самом деле просто зажравшиеся ничтожества, переставшие быть людьми и открывшие охоту на них, - Эстрелладо выпрямился в полный рост и сложил руки на груди. – Будьте вы прокляты, агрессоры, несущие смерть под флагом заботы о людях. Это моя страна, и пока жив я и моя династия, вам до неё не добраться.
Нательный крест, казалось, загудел, и где-то за горизонтом раздался неслышимый здесь грохот. Эстрелладо сурово тряхнул чёлкой, заметив, как три звезды в знакомом созвездии на краткий миг вспыхнули, как желающие взорваться, но тут же приняли свой первоначальный блеск.
- Я знаю, кто не с вами – тот против вас, - сказал он в ответ, медленно покачав головой. – Но я сделал свой выбор, и других тут быть не может, потому что я человек. И я буду защищать людей от вас столько, на сколько меня хватит. Ваше дело разуметь и покоряться, ибо Бог со мной, а не с вами.
Резко развернувшись, будто от разговора с со стоящим рядом врагом, Эстрелладо вошёл в комнату и ощутил страшный упадок сил. В глазах потемнело, и пришлось остановиться на месте, ожидая, пока слабость хоть чуточку отпустит и можно будет дойти хотя бы до кресла. Входная дверь чуть приоткрылась, пропуская скользнувшую из коридора девичью фигуру. Узнав свою нежную молчунью из соседнего поместья, юноша лишь хлопнул ресницами вместо приветствия, желая подозвать гостью к себе, но губы не слушались, и ничего сказать не получилось. Девушка проворно подбежала к нему, обняла за плечи и осторожно помогла дойти до кровати. На этот раз в её очень живом взгляде читалась не только искренняя нежность, но и настоящая тревога друга, почуявшего неладное. Эстрелладо был рад её заботам и покорно выпил полный кубок вина, снова молча подчиняясь нежным объятиям и ласкам. Раздавивший было полностью приступ бессилия постепенно стал сходить на нет. Удалось спокойно приказать взглядом запереть дверь и раздеть себя. Затем, пристально посмотрев на даму, Эстрелладо попросил о помощи иного рода, неспешно потянув шнурок корсажа на себя… Помощь была оказана, но после долгого пьянящего поцелуя. А под утро нежная подруга незаметно исчезла. Будущий король проснулся, когда взошедшее солнце уже уничтожило розовые оттенки облаков на лазурном небе – проснулся свежим, отдохнувшим и полным сил, необходимых для того, чтоб выжить в его новом положении.
Праздник Архистратига Михаила, столь желанный всегда, ведь можно было всласть молиться о своём суженом, нынче грозил стать для Марианны чем-то вроде долгой пытки – именно сегодня вполне могла уже состояться её помолвка с гостем с Острова… Да, это замечательный человек из хорошей семьи с отличной репутацией, по словам отца, да ещё и безумно красивый и явно опытный – добавляла мать, разумеется… На редкость завидная партия – это шептались между собой подруги сестры. Породистый мужчина – вздыхали украдкой едва ли не все вокруг, а как сногсшибательно выглядит, какие манеры… Не будь Марианна на грани истерики от всего этого, она бы заметила, как растерянно кусает губы младшая сестра. Но девушке было не до того – проплакав и промолившись всю ночь, она едва держалась на ногах от слабости. Тем лучше, мрачно решила она про себя – легче будет грохнуться без чувств, когда объявят невестой, и тогда есть шанс, что это сочтут плохим знаком и хотя бы отложат это ужасное событие. Именно ужасное – что может быть страшнее, чем любить и пойти к венцу с другим? А как объяснить кому бы то ни было, что любишь, но не знаешь – кого? Что видишь его и чувствуешь только в своей часовне во время молитвы? Засмеют же, начнут болтать о заезжих молодцах разные дурацкие прибаутки, и запретят ходить туда. Командир Воинства Небесного не может быть так жесток к даме одного из своих подопечных, всё-таки. Он должен хоть как-то вмешаться и предотвратить эту ужасную заботу окружающих о благе Марианны, которая ведёт её к страшной погибели. Этот красавец – не тот, кого она любит, увы, и это ясно, как Божий день, но ведь только ей одной…
Праздничная служба прошла, как тяжёлый сон, среди всех этих печальных раздумий, и молодая дама не заметила, что мать и сестра отлучались на краткое время – молиться она привыкла не хуже, чем дышать, и оттого почти не отвлекалась от этого занятия. Когда же пришла пора выйти под яркие лучи почти осеннего уже солнца, Марианна почувствовала, что ей легче. Как будто сквозь пелену сияния с неба на неё взглянул любимый – тот, кто однажды приедет за ней, и она сразу узнает его, в то же мгновение. Страх немного отступил, и даже бессонная ночь перестала давить из прошлого на виски. Не дай другому забрать меня! – хотелось крикнуть во весь голос именно сейчас, и от усилия, которое пришлось применить, стискивая губы, они заныли. Знать не торопясь двинулась на торжественный приём.
Рука матери, поспешно ухватившая руку дочки, просто наэлектризовала сильной степенью тревоги и волнения.
- Срочно отойдём, - тихонько раздалось над ухом, и обе женщины двинулись себе чуть в сторону от основного потока людей, пока не оказались в крохотном гроте палисадника у входа.
- Матушка, что с Вами? – вопреки этикету выдохнула Марианна, едва взглянув на поражённое скорбью лицо королевы. – Что могло случиться?
Ещё молодая и красивая женщина едва не рыдала, горестно поджав губы.
- Доченька, милая, я так хотела счастья тебе, но произошло непоправимое, - старательно выговаривая слова, она вздрагивала, как от беззвучных рыданий. – Мы не сможем тебя сегодня объявить невестой. Придётся это сделать с Луизой, она непраздна. Пойми, это ужасно, но другого выхода нет.
Марианна ощутила резкую слабость в ногах и рухнула на скамейку, не в силах сдержать улыбку…
- Матушка, я стала тёткой? – голос её чуть подрагивал от волны радости, сравнимой, пожалуй, с океанской… - Но это же прекрасно! Кто отец, известно?
Горделиво подбоченясь, женщина несколько мгновений с сильным изумлением и гордостью разглядывала ту, кого мнила ещё не настолько взрослой…
- А ты у нас с отцом удалась прекрасно, - чуть растягивая слова от затаённого удовольствия, проговорила она наконец. – Ах, как вспомню, как тебя мастерили, так до сих пор дрожу. Не пойми чего больше – красоты или ума, да. Что ж, ты меня обрадовала, очень. Отец ребёнка, спрашиваешь? Да тот, кого я тебе в женихи подобрала, вот в чём дело – успели они с Луизой однажды в роще, шельмецы, да так, что никто и не знал. Не ожидала я от этого зятя такого нахальства, но оба бормочут про любовь что-то высокопарное, по словам отца.
Марианна весело засмеялась почти в голос, не в силах уже сказать что-то от бурной радости. Помолчав, к ней присоединилась и мать, усевшись рядом и приобняв дочку за плечи.
- Ты правда не сердишься, что так всё получается? – произнесла она наконец. – Марианна, но я же ничего не знала, поверь мне.
- Ах, матушка, мой рыцарь ещё не приехал за мной, поверьте и мне…
- Что? Откуда это тебе ведомо, а?
- Ах, матушка, я узнаю его сразу, как он появится. Помните, Вы столько раз говорили мне, что сразу поняли, что выйдете за отца, как увидели его, а?
- И в самом деле… Ах, как же нам с отцом повезло с тобой! Как он был тогда великолепен!