Кубики быстрых воспоминаний
Кубик/3
И, наконец, последнее замечание, конечно, это ритм.
Чего я не переношу, так это марши, маршировать, или хотя бы стоять на обочине, с торжественным выражением на торжественном лице, почти отчаяние. К счастью, есть такая вещь, как вальс, ну да, то самое, позвольте вас пригласить. Что ж, можно разрешить себе каплю радости, позвольте вам отказать, почему. По очень простой причине, чтобы не подчиняться ритму. А вы можете разрешить себе каплю гнева, понятно, гнева, но почему только каплю, уж я вас окачу, с головы до ног. Очень просто, чтобы сохранить ритм, пока ваш гнев доберется до моих пяток, вы забудете ритм вальса. Вы хотите сказать?
Вы правы, мы не достойны трагедии.
3.
Не накатать ли что-нибудь, в смысле написать? нет, только нарисовать, скажем, папку.
А как насчет кепки, у меня их целых три, не успеваю менять. Нет-нет, папка должна быть одна. Такая очень толстая папка, лежит на толстой ладони, цвет строгий, темно-красный или темно-синий. На корешке, что-нибудь нейтральное, скажем, белая полоса. А ладонь? Тоже белая. Из папки должно торчать множество бумажек, листов, листиков, или даже обрывков. Буквально, распухшая папка. А ладонь? Тоже припухшая. На самой папке написано, золотом – Забытые судьбы. Ну, это было. Традиционное начало, я ухожу. Столь же традиционное окончание, у тебя дымит печка. Понятно, детали могут меняться. Ухожу, надоел, сломал жизнь, бросаю. Дымит печка, не закрывается дверь, дырявая шуба. Печи, двери, шубы, откуда эта архаика. Верно, старинное, но не затхлое. Возможен и другой вариант, нечто современное, но под старину. А разве есть что-то новое в забытых судьбах. Двое начинают отдельную жизнь, отгородились, переехали, живут. Мужчина возвращается, как правило, поздно вечером. Он знает, его ждут, печь натоплена, ужин на столе, еще дымится, минимум внимания будет обеспечен. Он заходит, бросает полушубок, тянется к валенкам, и видит, в комнате пусто, на столе записка. Бросается, начинает читать, долго пытается понять, потом сидит, на столе, с пустым взором. Понятно, детали могут меняться. Заходит, на кровати записка, стол купить не успели, сидеть придется на кровати. Или так, записка на окне, положить больше некуда, не успели перейти от планов к реальным действиям. Пытается сесть на окно, мимо, сваливается на пол, так и сидит прямо на полу, с тем же пустым взглядом. Сидит некоторое время, потом оглядывается, что-то ищет, убеждается, вот как. Свою любимую скрипку она не забыла, забрала, чего ему стоила эта скрипка, вернее, упражнения с этой скрипкой. А на что он надеялся, что эти упражнения будет делать сам. А сырые дрова, а дымящая печка, а вечная зола во всех углах. В тишине слышно как скрипят зубы. Вернее, сначала скрипят сапоги, громко. Потом зубы, еще громче. Потом, впрочем, кулаки обычно не скрипят, даже когда их кусают.
Ну что тут нового.
Разумеется, возможен обратный порядок, у тебя дымит печка, да кому мешает легкий дымок, знай себе пиликай, сколько хочешь, набирай форму. В конце, кратко, то есть, сухо, я ухожу, все, больше ничего не надо. Действительно, все уже сказано, решение принято, даже выполнено. Этот растяпа поставлен перед фактом, а факты, как известно, не будем повторяться. Но бывает, рука не может остановиться, так ее и тянет. Добавляет, не вспоминай. Это означает, что вспоминать как раз должен, вот только что вспоминать. Ты уже исковеркал судьбу, понятно, свою судьбу. Что касается другой судьбы, высокое предназначение ее ждет по-прежнему. Зачем же обманывать себя. За это, неужели за это? Конечно, нет. Ну, не ровня ты нашей дочке, теперь понятно. Так вот, за это посягательство ты должен остаться в одиночестве, сидеть в пустой комнате и вспоминать. Неужели в пустой комнате. А если комната эта в общежитии, тогда будешь сидеть в парке, на скамейке без спинки, мерзнуть, и вспоминать, и проклинать, заодно пугать случайных прохожих. Да, проклинать тот день, когда! А какой день, сразу и не вспомнишь. Причем тут день, вот заладил, скажи ему, да подскажи. В таких случаях обычно говорят, остался у разбитого корыта. Корыт, понятно, сейчас не держат, есть символическая картинка, стоит над корытом, и пытается постирать дырявые носки. Ну да, да! носки сейчас одноразовые, их даже стирать не надо, относил, заносил, выбросил. Да, знаю я, знаю, слышал. Остановись, переведи дыхание. Но трудно остановиться, особенно, когда желания остановиться нет. Куда может завести фантазия, особенно если воспоминания лезут одно за другим, собираются в кучу. И вот так, кучей, сидят где-то в голове, в груди. И, в конце концов, пускаются в бешеную пляску.
Кому-то удается сделать последнее усилие, подняться над суетой.
Не ищи.
Это уже классика жанра.
Как правило, такая записка остается на столе. И то верно, не на кровати же ее бросать, чего доброго и не заметит, а там вообще затеряется. Тогда не состоится задуманное действо, сколько мук и страданий, и все зря! Неужели жизнь прошла впустую. Нет, на стол, пусть бежит к столу. А сам стол, нечто крайне суровое, чему там место, понятно, хлебу, крошкам. Ну, хлеб это так говорится. На самом-то деле, стол должен быть пустой, совершенно голый. Какой тут может быть хлеб, тем более крошки, нельзя смягчать краски, сгущать. Поэтому только корка, большая такая, засохшая корка. Записка, корка, и более ничего. Взгляд на записку, на корку, снова на записку. Пустой стол, над голым столом, пустое лицо, а если мокрое? сначала голое лицо, на пол-лица пустые глаза. Потом мокрые глаза, мокрое лицо, мокрый стол, короче, все по порядку.
Как-то быстро все получилось.
Сначала кнопка, потом корка, потом корявые слова на мятой бумаге. Не ищи, два слова, рядом корка, и где-то норка, где-то она прячется, к мамаше, наверное, пошла. Возьмите в руки, что взять? Записку, корку, самого себя, какой-то театр абсурда. Верно, полный абсурд. Из этого и надо исходить. Записку смять, корку сплюнуть, самого себя щелкнуть, впрочем, можно и погладить, по затылку, по шее не тот случай. Не ищи, значит, не дождешься. Я сейчас решу, очень просто. Руки на рычаги, почти рычание мотора, погнали. Что происходит, почти ничего, если не считать, что классика переходит в пародию. Нет, вы посмотрите, что там за стеклом, а что там? Колоссальная рука! В руке рычаг, не тот ли самый рычаг, о котором мечтал древний грек. На то и классика. Главное, правильно определить место, какое еще место. Ну, место, где легче всего вылезти из придорожной канавы, вылезти, вытащить трактор, не бросать же его. Это она бросила, а я не бросаю. И не бросаюсь, даже если мне предложат броситься в объятия.
Ты хотела, вот и получила.
Ты же сама говорила, не ищи, вот и получи. Ладонь, была ладонь, уже дракон. Язык, был язык, когда-то, теперь уже кнут. Ладонь, кнут, или огненный язык дракона, так можно далеко зайти. Вернемся к просто языку, который может стегать не хуже кнута. Язык же не отделить, и не надо, теперь нужен человек-кнут, будет такой человек, уже есть. Остается найти море, если есть кнут, нужно море, чтобы выстегать.
Не может же кнут сохнуть без дела.
Не может же дело сохнуть без кнута, оказывается, инверсия не срабатывает, ну вот, а утверждаешь, универсальное средство. На том стою, дело без кнута действительно не движется, как же понимать кнут? Принуждение, только и всего. Когда-то спешили подчеркнуть, голое принуждение, было ли такое.
…
Если человек может превратиться?
Может, но не так быстро, если человек может превратить какую-нибудь свою часть, скажем, пальцы – в когти, язык – в кнут? Это значит, он и сам может во что-то превратиться. Для того, чтобы превратить свою часть во что-то инструментальное, сам человек уже должен быть превращаем. Сам человек, взятый целиком, может во что-то превратиться. Вот он начинает превращать свои части, руки, ноги в разные инструменты. Получается, обращает внимание на себя самого, на себя целиком. Был человек, стал человек-кнут. Дайте-ка ему кнут, не смешите. Принесите мне этот кнут, неплохо сложен, а ну-ка я попробую размахнуться, ого, отличный кнут, таким кнутом я всех отстегаю, противников? Что мне враги, сомневающихся. Через них все пробки, но с таким стимулом, выбью. Есть функция, есть инструмент, есть носитель умения и способностей. Быть человеком-кнутом, ладонью-драконом, или хотя бы языком-шутом –; быть приложением к владельцу кнута, или дракона, или языка. Человек-принадлежность, чего растерялся, ищи своего владельца.
До встречи.
Эпилог/3
Вы к Золотым вратам, нам по пути, вы сыновья, тогда за нами, колобки.
Что слышно мужики? Насчет ворот, поведали отцы, узки, и высоки, и страшно далеки, нам не дойти, нам не войти, тогда зачем идти. Чего стоять, шагай, дойти, войти, успеть бы их найти, удача оправдает наши дни. На горизонте тлеют языки, часы, бегут. Тревожат фонари, они нам согревают дни. Короны возвышают всех, они нас ставят на весы. Мы так легки, снимайте, братья сапоги. Товарищи по счастью, мы взлетим, мы полетим как солнечные пузыри, и лопнем, как они.
Весы стоят, дрожат, и ждут, а голоса поют, зовут, еще зовут.
Когда повиснут плети рук, остынут кости слуг,
Из тени выйдет шут.
На голове колпак, по левой стороне, горящий жгут, в руке, конечно, кнут. А возле ног, не догадаетесь, палач. Он чистит сапоги, он поправляет каблуки, он весь горит, и норовит подставить правое плечо. Сир, обопрись, еще, как хорошо. Он служит, и кому? Вы, не поверите, шуту. Перебежал, перелетел, когда успел. А что народ, молчание хранит, уже его народ. Пора присягу начинать, кому-то голос надо подавать, но кто рискнет, и сунется, не зная брод. А ну, взбунтуются, такой тут сброд. Давай вельможный князь, простыл, ну посиди. Тогда святой отец, на что мирские мне дела, а выше их. Ну, делать нечего монах, давай чернец, иди. Народ ведь слово правды ждет, неси. И тот встает, молчит, над головой проносится рукой, как будто крест, как будто шест, народ затих, глазами ест.
А шут расцвел, повелеваю, говори, что есть, не бойся, городи.
От ямы – до царя, одна межа, лишь встал, и тут же лег. Стоять, какой тут нужен ум. Лежать, какой тут нужен слух.
Ну, слушай шут.
Ты где сидел, за пазухой, смотрел, бывало, пел. Но чаще тоненько свистел, из чащи голос подавал. И тем служил, и тем страдал. По виду брат, на деле, дожидался, гад. Я поседел, но уцелел, и потому так рад? Скажи, чем ты рад, молчишь, молчи, я за тебя скажу. Ты будешь говорить, как будто это я? Каков наглец, ну говори, заря уже горит, сгорит, за ней и ты.
Замри, язык не распускай, и палкой не болтай.
Пока рождаются шедевры, шуты торчат как жерди.
Кого бы этой жердью зацепить. И я торчал, минуты догонял, как мог, бывало, даже обгонял. А вот когда выходят короли, шуты болтаются со стороны спины. То слева зачеркнут, то справа подпихнут. Мне что, войти бы в настоящий сад, опередить. Всю жизнь дрожал, и ждал. Чуть не сгорел, но все же влез, пролез в чужой благословенный сад. Садовника спихнул, лопатой землю распластал, чепец с башки содрал. Вот мой черед, пришел, настал, какой же воздух райский я вдохнул. Чернец рукой, опять повел над головой, как будто осенил, как будто очернил. Народ дыханье затаил. Дурак, а взял умом. Одна беда, твой шустрый ум не вылез из болота смут, которые ты заварил, ты думаешь, ему кипеть, болеть. Хотел над городом стоять, в священном храме петь, ты будешь вороном хрипеть, ты будешь только тлеть.
Ну, все чернец,
заря теряет золотой венец, когда-то должен он упасть.
Тебе повелевает твой отец, не надо бить челом, укрась торжественным венком, свой третий позвонок. А я, как полагается отцу, вздохну, слезу пролью. Не веришь мне, по слухам дерзким меришь. А надо б по делам, вот делом докажу. Пролью, не стану врать, что горькую, но все ж слезу. Я к правде мил, я жалость в сердце сохранил. А что себе на сердце наступлю, тому не я виной, ты так решил. Рукой слуги секиру опущу, потом в высокий храм пойду, твои собратья будут там, я вместе с ними подведу черту. Да, вот еще, едва не позабыл.
Перо твое, оставь его, клянусь, я сохраню.
И с ним немало радостных страниц переживу. Страниц, или минут, делить их раньше не любил, тем более не разделю сейчас. С пером, я память сохраню, и дальше передам, я так решил.
Слуга, уважь его, без игл, без колеса, и без кнута,
он заслужил