Михаил Окунь родился в 1951 году в Ленинграде. Окончил ЛЭТИ им. В.И.Ульянова (Ленина). Работал радиоинженером, литературным консультантом в ленинградской писательской организации СП СССР, редактором. Автор семи сборников стихов и двух книг прозы. Публикации в журналах «Волга», «Звезда», «Урал», «Нева», «Крещатик», «Интерпоэзия», «Зинзивер», а также в альманахах, антологиях в России, Германии, США, Финляндии. Лауреат премии журнала «Урал» (2006) в номинации «Поэзия». Золотая медаль конкурса «Лучшая книга года – 2010» (Берлин) в номинации «Малая проза». С 2002 года живет в Германии.
ТЕТЕРЕВ
Его фамилия была Тютерев. Мы, как тогда выражались, «отдыхали» в одном отряде пионерлагеря «Дружба» под Всеволожском. Высокий толстый мальчик в круглых очках, обритый наголо. Синие сатиновые шаровары, вельветовая тюбетейка, бобочка, непременный сачок в руках. Типовая внешность.
С Тютеревым никто не дружил. За что? – а за всё. За очки, за бобочку, за обритую голову, за то, что «жиркомбинат». За то, наконец, что никогда не отвечал на обиды и насмешки. Не свой был, в общем...
И я старался держаться от него подальше – чтобы не заразиться его изгойством. Хотя и не относился к его обидчикам. А втайне завидовал росту Тютерева. Э-э, был бы я таким, – разве позволил бы кому-нибудь, даже Герке Подтеребину с его гоп-компанией, над собой насмехаться?!
Впрочем, с Тютеревым дружила одна девочка, с которой тоже никто не дружил. Это была очень некрасивая девочка. Худая, сутулая. Глаза ее самопроизвольно съезжали к переносице. Прикус был неправильным, отчего верхние зубы торчали. Потому и дикция была сбивчивой, и, что самое ужасное, когда она говорила, вокруг разлетались брызги слюны. Такое не прощается!
Как же я был удивлен, когда однажды увидел их вместе в укромном уголке лагерной территории, – тихо, но оживленно беседующих друг с другом. Заметив меня, они примолкли и насторожились – я стал свидетелем их тайны.
Верховодила в нашем третьем отряде, как я уже сказал, компания Геры Подтеребина – вот с кем хотели дружить буквально все.
Гера отличался зачёсанным вверх чубчиком – подобием стиляжьего кока, лиговским прищуром, постоянным мелким поплёвыванием. В подручных у него были Генка Иванов и братья Маркеловы (Маркелы). Все они жили в районе Лиговского проспекта, знаменитой хулиганской Лиговки, и были близко знакомы с тамошней шпаной. Собственно, составляли ее младшую часть, подрастающее поколение.
Как-то раз Подтеребин сказал, что если кто-нибудь в лагере выступит против них, – даже ребята из первого отряда, даже пионервожатые, – из Ленинграда приедут «их пацаны» и поставят всех на уши. Я ему поверил.
Они были ребятами, которых в девяностых годах стали называть «отвязанными». Однажды на танцах в клубе Генка Иванов начал отплясывать шейк (или то, что мы тогда называли «шейком»). Репродуктор надрывался: «О, гив ми шейк! О, гив ми хэппи хэппи шейк! О, ай кант сит стил...»
Все остановились. Дёргался Генка лихо, внося в танец и некий церковный элемент – сцепив пальцы обеих рук в замок, он время от времени осенял себя крестом. Через полминуты всеобщее оцепенение прошло, и директриса лагеря Елена Игнатьевна страшным голосом закричала:
– Прекратить немедленно!!!
Потом было разбирательство, откуда же взялся этот самый «хэппи шейк». Оказалось, что Генка подбил на должностное преступление нетвердого радиста лагеря, осуществлявшего из радиорубки музыкальное обеспечение мероприятия. Подсунул ему самодельную пластинку «на костях», то есть на рентгеновском снимке чьей-то грудной клетки. Никак они не предполагали, что пожилая директриса явится на танцы с инспекцией.
Карательных мер, однако, не последовало. Где найдешь нового радиста в разгар лета? А с Генки всё как с гуся вода.
Лишних в свою гопу подтеребинцы не принимали, но я дружил со щуплым картавым мальчиком по кличке Черныш (по фамилии Чернышёв), примыкающим к их компании. Он жил с ними в одних дворах, был своим.
Тютерев, само собой, на танцы не ходил. Посещал он кружок «Умелые руки», что также не добавляло ему авторитета в наших глазах, – считалось, что туда ходят одни «чайники».
Не более «Умелых рук» был популярен и хоровой кружок – но лишь до тех пор, пока в нем не начали разучивать песню итальянских партизан «Бандьера росса». Петь эту боевую песню вдруг захотелось почти всем.
(Много позже я узнал, что это была любимая песня Леонида Ильича Брежнева, вскоре пришедшего к власти. Не зря же ее с энтузиазмом исполнял на кремлёвских концертах популярный певец Муслим Магомаев. А генсек, говорят, пускал слезу.
Впрочем, и всё политбюро любило всплакнуть, особенно в последние годы своего существования. Вот заводит другой популярный певец Иосиф Кобзон: «Пуля парня не брала – сплющивалась пуля!..» Уж и плачут. И некому стариков пожалеть и утешить...)
В хор Тютерев не рвался. Впрочем, я тоже. Ну, действительно, не всем же петь мужественное: «Аванти, пополо! А ла рикосса...»
Еще Тютерев не любил футбол. А любить его ох как важно было! Целые дни проводили мы на футбольном поле, стараясь отвертеться от всяких отрядных «мероприятий».
Вот стоит оно перед глазами: пыльное, без клочка травы, превращающееся в грязевое болотце при малейшем дождике. Черно-розовые сосны вокруг. Несколько лавок для зрителей, ворота с драной сеткой. Потертый, плохо надутый мяч из кожзама. Но главное – у меня с этого года есть настоящие вратарские перчатки с приклеенной на подушечках пупырчатой резиной! До этого были только изношенные кожаные, отцовские.
В тот, 1962-й год, проходил чемпионат мира по футболу в какой-то далекой южноамериканской стране Чили. От него к нам долетали только глухие отголоски, которые мы жадно ловили. Вот сборная СССР, ведя 4:1 в матче с неизвестной нам Колумбией, где тоже, оказывается, играют в футбол, пропустила три мяча и сыграла в итоге вничью 4:4. И кто пропустил эти голы? – Яшин, сам великий Лев Яшин! Невероятно!..
Вскоре сборной пионерлагеря «Дружба», состоящей, естественно, только из первоотрядников, предстояло встретиться в товарищеском матче с приезжающей в гости командой городской футбольной школы «Смена».
Наши были, мягко говоря, слабоваты. И на игру с гостями команду укрепили парой вожатых помоложе. А также, как по секрету сообщил мне Черныш, специально на матч из Ленинграда вызывают настоящего вратаря Веретенникова, играющего в чемпионате города за «первых мужиков» завода «Северный пресс». Завод сотрудничал с НИИ, от которого был наш лагерь. То есть, хотя бы формально, Веретенников был к нам причастен.
(Надо заметить, что в те годы ежегодно разыгрывалось первенство города среди спортклубов предприятий. От каждого клуба – по нескольку команд взрослых и юношей. Отсюда и пошло – «первые мужики», «вторые юноши»… Результаты всех матчей печатались в листке «Спортивная неделя Ленинграда», достать который в киоске «Союзпечати» было посложнее «Крокодила».)
«Вер-р-ретено! – картаво восторгался Черныш, – Вер-р-ретено! Ни одной банки не пропустит!»
Известный вратарь оказался худым сутуловатым юношей со смешным «ёжиком» на голове. Был он ненамного старше наших первоотрядников, лет восемнадцати-девятнадцати. Но, судя по повадке, весьма уверенным в себе.
Я хорошо помню тот матч и его счет. Вопреки прогнозу Черныша, Веретено пропустил девять «банок», и сборная лагеря проиграла 0:9.
С таким счётом на чемпионате мира не проигрывали даже отпетые аутсайдеры. Нестерпимый, несмываемый позор!
В конце матча Веретено, решив сделать хорошую мину при плохой игре, изобразил тяжелую травму после прыжка в ноги нападающего противников. Его под руки увели с поля. И позже, весь день не выходя из роли, он ходил по лагерю скрючившись и держась за поясницу, а вечером уехал в город.
«Ничего там не было!» – перешёптывались мы между собой, по-детски считая именно Веретенникова виновным в сверхкрупном поражении. Хотя, понятно, в том была не только и не столько его вина. Но мы же читали «Вратаря республики» Льва Кассиля и свято верили в полную непробиваемость настоящего голкипера. Однако вот и Яшин...
Когда мы, раздосадованные, расходились после матча, навстречу нам попался безмятежный и довольный Тютерев со своим сачком и какими-то жучками в баночке, прикрытой лоскутком марли. И в этот самый момент стал он нам совсем уж ненавистным, и это чувство сплотило нас.
Он прошел мимо, а меня словно что-то толкнуло. Я повернулся и побежал за ним. А пробегая мимо, громко, зло, но в то же время восторженно и с сознанием собственной правоты, прокричал ему в лицо:
– Тетерев задрипанный!!!
Последнее слово лишь недавно вошло в мой словарный запас и очень мне нравилось. А «тетерев» показалось верхом находчивости. (И, надо сказать, прижилось. С этого момента Тютерева только так и стали называть.)
Подтеребин и компания, дразнившие Тютерева как бы уже нехотя, оживились и одобрительно заржали.
Тютерев только взглянул на меня – искоса, не укоризненно и не осуждающе – как-то по-особенному, будто немного удивленно. Мол, и этот туда же…
Заканчивается наш очередной лагерный день вечерней линейкой, а она –«речёвкой». Старший пионервожатый провозглашает:
– Над нами небо ночи, ребятам спать пора!
А мы отвечаем хором:
– Спокойной ночи, родина, до светлого утра!
Какой безымянный пиит изобрел сей шедевр?..
Я, как и Тютерев, как и подтеребинцы, отбыл «пионерское лето» от звонка до звонка. Как втайне завидовали мы тем, кто оставался только на две смены, а еще лучше – на одну! И уезжали с родителями куда-нибудь подальше, на Чёрное море...
По три смены проводили в лагере уж самые «пропащие». Значит, было у нас нечто общее – и у меня, и у Черныша, и у компании Герки, и у Тютерева с его некрасивой подружкой.
Но вот закончилась, наконец, третья смена. Мы разъезжаемся по домам. Могучая сборная СССР не дошла даже до полуфинала, проиграв в четвертьфинале сборной хозяев чемпионата. «Спокойной ночи, родина!..»
Больше Тютерев в пионерский лагерь не приезжал.
Хотелось бы мне повстречаться с ним сейчас? А зачем? – и так всё ясно...
Кем он стал? – скорее всего, как и я, «итээром», если закончил вуз. Ну, может быть, рабочим, служащим каким-нибудь. Энтомологом, наконец, если вспомнить его всегдашний сачок. В общем, тем же, кем и все мы, – «простым советским человеком». Напомнил бы я о той обиде, извинился бы? – нет, конечно. Столько еще было в жизни обид посерьёзнее, – так стоит ли вспоминать о тех, детских? (Хотя я-то всегда иначе на обиды реагировал – пытался ответить тем же. А надо было, вероятно, как Тютерев...)
А вот Черныша я встретил, когда в начале восьмидесятых годов пошел трудиться в НИИ, где когда-то работала техником мама и от которого, как я уже говорил, была наша ведомственная «Дружба».
Он трубил слесарем в опытном производстве, пойдя по стопам родителя. От него я узнал, что и Гера Подтеребин, и Генка Иванов, и оба Маркела хорошо не кончили. «Как Ленин и большевики, – прокартавил Черныш, – всё по тюр-рь-мам да по тюр-рь-мам…»
...Но до сих пор вижу взгляд обритого наголо толстого мальчика в круглых очках – после того, как далёким июньским днем, захлёбываясь от дурацкого восторга, я прокричал ему: «Тетерев!..»
2014
Опубликован: "Волга" № 1-2, 2015; ж-л "Белый ворон" 4(26), 2016; сб-к "Каждый третий", Германия, 2017.