День обещал быть трудным.
Утром готовились привести в исполнение приговор. Так что с самого рассвета двор был полон народа. Люди кучковались, переглядывались, о чем-то говорили.
Теперь уже никто не сомневался, что матроса с «Сабины» повесят. Они видели, как хозяин форта вместе со священником входили в комнату, где под замком вот уже почти неделю содержался узник. И видели, как спустя полчаса оба, - священник и Мориньер, - выходили оттуда.
По лицу Мориньера ничего нельзя было прочесть. Он прошел мимо собравшихся твердым, уверенным шагом, поднялся по ступеням в свой дом, скрылся за дверями. Но святой отец остановился возле них, желавших услышать решение, пожал плечами:
- Увы, дети мои, - сказал. – Несчастный не дал нам возможности проявить милосердие.
*
Здесь, во дворе, громко именуемом жителями форта «площадью», так же как и на всех главных городских площадях, объявлялись касающиеся всех обитателей форта приказы. Здесь – свежевали дичь, готовили обеды. Здесь встречались, чтобы обсудить новости.
Чего тут до сих пор не случалось – казней. И Мориньер вовсе не желал этого менять.
Когда, выйдя накануне во двор, Мориньер увидел, что рядом с кладовой, примыкающей к одному из домов, члены команды «Целестины» вкапывают довольно толстый березовый ствол, он нахмурился. Спросил о его назначении.
- На судне мы привязываем провинившихся к мачте, - ответили матросы. – А всем известно: не сегодня, так завтра - а наказания мальчишке Бриану не избежать… Будет ему мачта.
Мориньер дослушал. Ничего не сказал. Но, когда его спросили, надо ли крепить к стволу перекладину, дернул плечом:
- Не нужно. Обойдемся тем, что предоставит природа. Надеюсь, подобные мероприятия не станут в нашем форте традицией.
Он взглянул на следовавшего за ним Обрэ. Тот понял, отправил Адриана Кантена, матроса с «Сабины», к лесу – искать подходящее дерево для совершения казни.
Кантен ходил недолго. Вернулся. Сказал с видом нарочито легкомысленным:
- И искать не пришлось. Что ни дерево – то виселица. Вешай – не хочу!
Заметив, что шутка его не очень-то пришлась по душе окружающим, добавил примирительно:
- Не волнуйтесь. Все пройдет как должно.
И Бертен, накрывая вечером на стол в комнате, - его господин так долго беседовал с Леру о грядущих делах, что пропустил ужин, - не удержался, проговорил успокаивающе:
- Боцман на «Сабине» - мужик что надо. Силищи неимоверной. Упрям, как мул. Справедлив, как Бог. Он не позволит матросу лишнего мучиться. Все закончится быстро.
Все на это надеялись.
И все-таки предстоящее нервировало обитателей форта.
И Мориньер, стоя посреди комнаты и только еще готовясь выйти наружу, слушал гул голосов и угадывал эту нервозность.
Он надел плащ, шляпу, придал лицу выражение непоколебимой уверенности. Вышел, остановился на верхней ступени, обвел взглядом собравшихся. Приветствовал всех.
Отметил, как изменилась площадь – беспокойство, которое все обитатели форта испытывали со вчерашнего дня и которое не оставило их до сих пор, как-то неожиданно обострило их стремление к порядку. Огромные медные котлы, что обычно валялись посреди двора, - в них каждый день готовили обед на всех обитателей форта, - этим утром были отодвинуты в угол, к стене большой кладовки. Ямы, в которых разводили огонь, прикрыли распиленными вдоль бревнами и застелили парусиной.
Двор был вычищен и выметен.
У крайнего дома расположился переносной алтарь из резного дерева. У алтаря замер священник – готовился провожать в последний путь приговоренного.
Мориньер чувствовал себя обязанным присутствовать при казни. И он там был. Стоял, смотрел на бледного, едва держащегося на ногах преступника. Не испытывал ничего – ни гнева, ни сожаления. Отметил только, что был прав, когда советовал Обрэ приглядеться к двум его матросам. Этот был – один из тех, что привлекли тогда его внимание.
Заметив, что Обрэ остановился рядом с ним, спросил:
- Второй был из той же компании?
Обрэ кивнул.
Когда все закончилось, Мориньер сказал Леру, стоявшему у него за спиной:
- Ступай к алгонкинам. Скажи им, что справедливость восторжествовала.
Он все больше радовался тому, что Леру – грубоватый, прямодушный человек, - был теперь с ним. В этом траппере-калеке сочеталось все то, что так необходимо было на этой земле: сила, надежность, какая-то необъяснимая несокрушимость.
Когда тот, подвязав снегоступы, направился в селение алгонкинов, Мориньер уже знал, что эту часть ситуации они разрешили. Это можно было считать большой удачей. Зима обещала быть долгой. И добрососедские отношения могли немало облегчить жизнь, тогда как вражда, без сомнения, сделала бы выживание еще более сложным.
*
Когда над одним из холмов, где Мориньер расставил своих наблюдателей, взвился кверху столб дыма, по форту разнесся крик:
- Абенаки! Абенаки идут!
Мориньер поднялся из-за стола одновременно с тем, как распахнулась дверь, и в комнату ворвался Обрэ.
- Абенаки идут, монсеньор!
Мориньер кивнул ему – я услышал.
Он сделал уже все необходимые приготовления, раздал указания, проверил все, что мог проверить, и предусмотрел все, что мог предусмотреть. Теперь пришла пора действовать.
Мориньер еще раз оглядел себя. Взял в руки шляпу. Бросил взгляд на разложенную на кровати перевязь.
Широкая, вышитая золотыми нитями, украшенная розовым жемчугом, она очень напоминала индейский вампум. И Мориньеру еще накануне, когда он только достал ее из сундука, пришла в голову идея, которую Леру, выслушав, со смехом поддержал.
- По крайней мере, - сказал он, - необычное решение. Пара сюрпризов, немного щедрости – и мы вполне можем надеяться на лучшее.
Сейчас, вспомнив эти слова траппера, Мориньер выдохнул. Обернулся к Обрэ.
- Собери людей! – повелел. – И прикажи им одеться получше. Было бы очень недурно, если бы они сегодня не выглядели оборванцами.
*
Он был готов к сложностям. Больше того – он ждал их и собирался встретить их во всеоружии.
Когда Мориньер появился на крыльце, над площадью повисла тишина. Собравшиеся не сразу признали его. Ошеломленные, затаив дыхание, они смотрели на незнакомца в костюме пурпурно-красного бархата, в черной шляпе с алыми, в цвет плаща, перьями, в высоких сапогах с серебряными пряжками.
Они привыкли видеть в нем солдата, которому чуждо всякое великолепие. И теперь были заворожены новым обликом хозяина форта.
Мориньер остановился на верхней ступени, медленно натягивая кожаные перчатки с длинными, расшитыми серебром, раструбами. Перья на шляпе чуть колыхались от ветра. Жемчужные подвески, которыми крепился к камзолу наброшенный на плечи плащ, слегка постукивали при движении.
В лице его заметна была странная смесь высокомерия и открытости. Он, - в этот момент это стало особенно очевидно, - не был одним из них. И все же он был с ними, он готов был возглавить их и умереть за них. Все это читалось на его лице, в его движениях, в его взгляде.
И они, оторванные от своей земли, от моря, которое любили, от привычных забот и развлечений, именно в этот момент ощутили то единство, которое могло сделать их сильнее.
*
Мориньер понимал, чувствовал, что его авторитету в стенах выстроенного им форта не достает безусловности. Несмотря на восторженную уверенность Бертена, утверждавшего, что само его, Мориньера, появление уже решило большую часть проблем, он осознавал, что в его людях, - в тех, что проживали теперь в форте, - гнездится очень неприятное, могущее при случае сыграть со всеми ними злую шутку, чувство неуверенности. Он видел это в их глазах.
Они не знали его, не видели его в деле, не умели ему пока доверять.
Весь этот маскарад с усыпанным драгоценными камнями костюмом предназначался не им. И то, что и они – нынешние обитатели форта, - отреагировали на его появление в этом непривычном для него виде ровно так, как должны были отреагировать индейцы, Мориньера несколько настораживало.
С другой стороны, он, по крайней мере, теперь представлял себе способ их мышления. Для успешного управления ими это было весьма полезно.
Мориньер взглянул на выстроившихся, готовых к битве мужчин. Кивнул удовлетворенно: его солдаты смотрелись теперь значительно лучше. Вооруженные, собранные, они, наконец, выглядели так, как должны были. И Мориньер дал себе слово, что с этого момента, если все закончится благополучно, он не позволит им бездельничать ни одного дня.
Он посмотрел на них еще раз. Едва заметно улыбнулся. Заговорил голосом сильным и уверенным. Он требовал от них теперь главного – мужества и выдержки. Говорил долго, - не потому, что то, что он считал необходимым донести до них, требовало многословия. Но он так мало их знал и так редко беседовал с ними прежде, что теперь пытался наверстать упущенное. Наскоро набрасывал широкими, свободными стежками, как наметывают предварительные швы портные, эмоциональную связь между собой и ними, его подчиненными. Он понимал, что она не может стать сразу такой прочной, как нужно. Но без нее невозможно было надеяться выиграть сегодняшнее сражение.
Поэтому он говорил - уверенно, цветисто, даже слегка патетично, ровно так, как следовало теперь. И внимательно следил за тем, как слушают его собравшиеся на площади солдаты.
Обрэ, стоявший за его спиной, прошептал, втиснул в краткую паузу, образовавшуюся в его речи, шепотом:
- Время, монсеньор!
- Я все помню, Жак, - ответил ему Мориньер, не поворачивая головы. - И было бы хорошо, если бы вы верили в меня так же, как я в вас.
Он не видел, как покраснел Жак Обрэ. И не слышал его смущенного «да, сударь», потому что в это время уже снова говорил:
- Я вижу, друзья мои, что вы готовы сражаться и умереть. - Мориньер оглядел собравшихся, улыбнулся – как многое открыла ему их детская реакция на его пышный «выход». - Я вижу, это и горжусь вами. Но сегодня от всех нас может потребоваться значительно большее. Сегодня кроме смелости, которой, я уверен, всем вам не занимать, каждому из вас потребуются выдержка и терпение. Я жду, - сказал он, - что вы найдете в себе и то, и другое, потому что сегодня нашей задачей является не умереть героически, - в нынешней ситуации это было бы сделать довольно просто. Сегодня мы будем стремиться выжить. Для этого вы должны выполнять все распоряжения неукоснительно. До тех пор, пока вы не получите приказа стрелять - ни одного выстрела, ни одного враждебного движения или слова. До тех пор, пока вам не позволят сойти с ваших мест – ни одного жеста, ни одного шага в сторону.
Величавый и торжественный, Мориньер возвышался теперь над ними подобно гранитному утесу. Он выглядел таким же надежным и несокрушимым, как скала, позволившая им выстроить на своих плечах этот форт. Обрэ и Рамболь, стоявшие позади него, добавляли ему в глазах двух команд надежности. Взгляды собравшихся на площади жителей форта не отрывались от этой троицы. И не осталось в этот момент среди них никого, кто усомнился бы в ожидающей их победе.
Мориньер произнес еще несколько слов. Договорив, улыбнулся, - на этот раз широко и ободряюще. Вместе с Обрэ и Рамболем спустился, прошел сквозь две шеренги солдат, двинулся вдоль палисада. Пока оставалось время, он хотел еще раз удостовериться, что все готово к битве – если ей суждено будет состояться.
*
- Монсеньор, - тихо произнес Рамболь, когда они остановились около одной из четырех кулеврин, расположенных по углам форта. – Монсеньор, мне надо с вами поговорить.
Мориньер кивнул приветственно канониру, стоявшему около орудия и ожидавшему своего часа. Скользнул взглядом по расставленным у ног ящикам-клеткам с ядрами.
- Что вы хотели сказать, господин Рамболь? - спросил без интереса.
Взглянув в глаза Мориньеру, Рамболь смутился. Закусил губу.
- Я хотел просить за Бриана, - ответил, потупившись. – Мальчишка очень переживает…
Мориньер безразлично пожал плечами:
- Переживает? Так дайте этому птенчику снотворного снадобья. Пусть уснет.
Мориньер попытался шагнуть, чтобы двинуться дальше, но Рамболь стоял у него на пути.
– Поверьте, господин Рамболь, - с едва заметным раздражением продолжил Мориньер, - уже через несколько минут вам тоже будет не до его переживаний.
- Он просит разрешения участвовать в сражении, если оно состоится, - Рамболь не собирался отступать. - Позвольте ему, монсеньор. Иначе как, случись битва в самом деле, он сможет уважать себя, если всю ее просидит, как непослушное дитя, в углу?
Мориньер посмотрел на Рамболя снисходительно, пожал плечами.
- Это ваш подчиненный. Поступайте как хотите. Но вы отвечаете за него головой.
Усмехнулся, добавив:
- Сообщите ему и проследите, чтобы до него дошло, что малейшее отклонение от моего приказа, приведет его на виселицу. А еще скорее – в руки абенаков, что ничуть не лучше.
Договорив, Мориньер энергично двинул рукой, требуя дать ему дорогу. Рамболь склонил голову, отступил в сторону.
Мориньер обошел сторожевые вышки. Проследил за тем, как Обрэ расставил своих солдат по местам. Послушал, как Рамболь отдавал приказания. В голосе последнего звучали такой напор и такая решительность, что Мориньер с трудом удержался от довольной улыбки. Этот мальчик, думал он, далеко пойдет.
*
Закончив осмотр и убедившись в готовности форта к сражению, Мориньер двинулся в сторону ворот. Там его уже ожидал Леру. В костюме из оленьей кожи, в накинутом на плечи меховом плаще он выглядел очень представительно.
- Пора, - сказал он, едва Мориньер приблизился.
Тот кивнул. У самых ворот задержался на мгновение, приник глазом к щели между бревнами палисада. Одновременно с этим его движением над снежным полем, лежащим между лесом и рекой, над фортом, разнесся первый оглушительный вопль.
Растянувшись цепью, человек тридцать-сорок абенаков, лица которых были расписаны красно-белыми красками войны, приближались к форту. Они вышли из леса – одетые в кожаные рубахи, украшенные расшитыми узорами поясами. Они потрясали копьями и дубинками. В руках у двоих из них Мориньер разглядел винтовки. Улыбнулся - несли они их так, будто не имели ни малейшего представления о том, как из них стреляют.
Мориньер оторвался от созерцания врагов. Обернулся.
Махнул рукой стоявшему у ворот часовому – открывай. Тот бросился вперед, ему на помощь пришли еще двое – не из-за того, что вмешательство их требовалась, а от нетерпения, которое охватило их при мысли, что вот уже сейчас, через несколько минут, все должно решиться.
Заскрипели петли. Медленно раскрываясь, ворота нарисовали на белом снежном покрывале две дуги.
Мориньер с Жаном-Батистом Леру, готовящимся исполнять роль переводчика, неспешно выступили на эспланаду. Следом за ними вышли Обрэ и Рамболь, позади выстроились, встали два десятка вооруженных мушкетами моряков. Они остановились в нескольких шагах от распахнутых ворот. Стояли, будто в торжественном карауле, выпятив подбородки и глядя прямо перед собой. Во дворе несколько человек разводили в ямах огонь.
Приблизившись, не дойдя до белых нескольких шагов, индейцы остановились. Глядели на вышедшего к ним навстречу хозяина форта. Время от времени потрясали кулаками и что-то кричали.
Впереди всех, прямо напротив Мориньера, остановился вождь абенаков. Смотрел немигающим взглядом. Замер, будто превратился в соляной столб.
Лицо вождя было сумрачно. Мориньер же выглядел спокойным и доброжелательным. Подождав минуту-другую, Мориньер произнес громко и внятно:
- Я ждал вас и я рад вас видеть!
Все замерли, ожидая ответа. Но индеец держал паузу. Тишину в этот момент прерывало только чуть слышное поскрипывание снега под ногами, когда расположившиеся друг напротив друга люди переносили упор с одной ноги на другую. Молчали индейцы. Молчал и Мориньер. Наконец, вождь абенаков поднял взгляд.
- Мы пришли требовать ответа! – прокаркал старый вождь.
Индеец, занявший место рядом с вождем, скорчил гримасу – ему, молодому и сильному, не терпелось броситься в бой. Но он не мог позволить себе ни единого слова, пока вождь не даст знак. И эта нервная судорога единственная выдавала теперь его страстное желание убивать.
Мориньер сделал знак Леру переводить. Заговорил медленно.
- Я готов ответить на все твои вопросы, великий вождь, - произнес он, глядя в глаза сухощавому старику, голова которого была украшена высоким, расшитым раковинами, головным убором из разноцветных перьев. – Я готов. Но думаю, что прежде чем начать говорить, следует выкурить трубку. Табак просветляет разум и добавляет мудрости. Так утверждают твои братья. И я имел уже возможность в этом убедиться.
Он выглядел невозмутимым. Слушал глухое ворчание индейцев, собравшихся позади своего вождя. Внимательно всматривался в их лица. Искал в них то, что могло бы направить его, помочь выбрать верные доводы.
Леру же не сводил взгляда со старика. Когда тот прикрыл на мгновение глаза, прошептал:
- Если нам удастся убедить их войти в форт в качестве переговорщиков, половина дела будет сделана.
Вождь молчал. Жевал губами, смотрел на стоявшего перед ним белого. Вспоминал все, что он знал о нем. Не так много, но достаточно для того, чтобы не сомневаться, что битва между его племенем и племенем его теперешнего противника – не будет простой.
- Мы, абенаки, - сказал вождь, - союзники французов. А значит, и твои союзники. И мы не хотели бы разрушать этот союз. Однако то, что произошло, требует возмездия. И я ничего не могу с этим поделать – только исполнить свой долг.
- А я и не собираюсь тебе в этом препятствовать. Если ты считаешь, что мы должны драться, мы так и поступим. Ты знаешь, битвы закаляют мужчин. И ни один настоящий мужчина не откажется от сражения. Но вопрос, который нам следует теперь решить – не вопрос мира и войны. Это вопрос справедливости. Разве не за этим вы шли всю эту морозную ночь по лесу?
Вопрос этот заставил абенаков задуматься.
Мориньер между тем не давал им возможности прийти в себя. Продолжил говорить - медленно, спокойно. Прерываясь на паузы, чтобы сделать очередной вдох и дать возможность Леру перевести. Тот говорил так же медленно и основательно.
Мориньер уже знал эту чудовищную склонность индейцев к долгим разговорам. На то, на что он в иные времена и в другом месте расходовал минуту-другую, индейцы готовы были тратить часы. И Мориньер говорил, плел узоры, то опускал голос до шепота, то взвивал его ввысь. Леру вторил ему эхом, одновременно наблюдая за тем, как успокаиваются, утихают, теряют свой запал индейцы.
Абенаки слушали, замерев. Казалось, долгая речь Мориньера усыпила их агрессию. Казалось, что вот сейчас они согласятся на предложения белых – войдут в дом, усядутся за длинным столом, закурят трубки и начнут переговоры. Но тут что-то громыхнуло за стенами форта. Индейцы встрепенулись – будто очнулись от гипноза. Зловещий гул прокатился по их рядам. Они зашевелились, задвигались, сделали несколько шагов в сторону форта.
- Лживые собаки! – воскликнул один из молодых военачальников. – Вы предлагаете говорить о справедливости. А сами надеетесь обмануть нас!
- Ты говоришь – выкурить трубку? – вскричал второй, стоящий чуть позади вождя. - Но кто сказал тебе, что мы согласимся войти в дом белого человека, погубившего нашего собрата? У белых – язык раздвоенный, как у змеи! Вы говорите одно, а делаете – другое! Ты ведь не посмеешь отрицать, что убил нашего брата, абенака - своего проводника, который доверился тебе?
Мориньер ответил сурово, глядя в темные глаза вождя:
- Человек из твоего племени обвиняет нас, белых, в том, что мы не выполняем своих обещаний, что слово наше ничего не стоит? А между тем один из твоих братьев, великий вождь, сейчас ведет себя как те самые мифические белые. Он лжет.
Индейцы зароптали, засверкали глазами, схватились снова за оружие. Вождь поднял руку, призывая к спокойствию.
- Твои слова мне непонятны, белый вождь. Объяснись, - сказал он сухо.
- Я объясню, - пожал плечами Мориньер. – А ты останови меня, когда то, что я скажу, покажется тебе несправедливым.
Он расставил ноги, встал поустойчивее. Вскинул голову, оглядел своих врагов.
- Два воина, - произнес спокойно, - которых твое племя направило мне в помощь в качестве проводников, обязались сопроводить меня до Квебека и обратно. Они клялись также подчиняться моим указаниям и действовать в моих интересах. За это уважаемое мной племя абенаков получило два ружья и сундук с пулями. Если бы ваши братья исполнили свои обязательства, все было бы в порядке. Но они нарушили свое слово. Один из них забыл о главном индейском законе. Мало того – он не исполнил мой приказ и пренебрег моими предупреждениями. Второй – оставил меня на полпути и вернулся в свой дом. Таким образом, ни один из них не исполнил заключенной между нами договоренности. Разве не вправе теперь я взывать к справедливости, великий вождь?
Молодой индеец, на чьи слова теперь отвечал Мориньер, смотрел на него с нескрываемым презрением. Остальные же слушали внимательно. И Леру, закончив переводить, даже одобрительно кивнул.
- Прекрасная речь, господин белый вождь! Еще пара таких контрударов и они потеряют способность возражать.
Индейцы, в самом деле, выглядели удивленными. Они не сводили глаз с этого вождя белых.
Эти перья на его головном уборе, колышущиеся на ветру, завораживали абенаков. Расшитый перламутровыми бусинами костюм белого смотрелся ничуть не менее убедительно, чем богатая одежда их вождя. Легкий постук подвесок густой гроздью прикрывавших его плечо действовал на них гипнотически.
Да и сам он бесстрастным лицом и спокойной речью чем-то очень походил на них. И это сбивало индейцев с толку.
И вождь абенаков смотрел на него и молчал. Размышлял.
- Все так, - сказал, наконец, неохотно. - Но это не отменяет нашего вопроса. Как случилось, что ты убил нашего брата?
- Да, ты убил нашего брата! И мы требуем возмездия! – закричали из толпы.
Абенаки снова почувствовали раздражение. И чтобы усилить его, чтобы разжечь в себе гнев, они принялись вновь размахивать оружием, пританцовывать, кричать.
Мориньер не обратил внимания на беснующуюся вокруг толпу индейцев. Он позабыл, казалось, и обо всех тех, кто стоял теперь за его спиной. Ответил спокойно:
- Я готов говорить с тобой и твоими воинами обо всем, о чем ты захочешь. И о возмездии – в том числе. Но сначала я хочу спросить тебя, может ли человек прийти в твою деревню и просить о защите? Примешь ли ты его как гостя? Позволишь ли заночевать? Пообещаешь ли ему безопасность?
- Все знают, что для индейцев законы гостеприимства священны. Каждый, кто просит о нашем гостеприимстве, получит его, - высокомерно ответил вождь.
Мориньер улыбнулся.
- Я всегда знал, что разница между мной, белым, и вами, абенаками, не так велика, как может показаться на первый взгляд, - сказал лукаво.
Услышав сказанное, абенаки зароптали.
- Что ты этим хочешь сказать? – нахмурился старик.
Снова резко поднял руку, требуя тишины.
- Я отвечаю на твой вопрос. Ты спросил, правда ли что я пролил кровь абенака. Я отвечаю – правда. Этим я уберег твоего молодого брата от бесчестья. Я не позволил ему убить человека, попросившего убежища.
- Тот индеец был ирокезом.
- Да. Но он был гостем. Моим гостем. А через меня – и гостем твоих соплеменников. В тот момент два ваших брата, - Мориньер окинул взглядом негодовавших, - были членами моей семьи, следовательно, и они, как и я, принимали в своем доме человека, нуждающегося в защите. Разве не прав я, говоря, что спас одного из ваших братьев от бесчестья?
- Ирокезы, эти койоты, мерзкие шакалы, вонючие скунсы… Ирокезы – наши самые заклятые враги. Мы убиваем их везде, где только обнаруживаем. Нет такого места, где мы не настигли бы их, а, настигнув, - не уничтожили.
- Верно, - ответил Мориньер. – Вы клялись воевать с ирокезами не на жизнь, а на смерть. Я признаю это великой клятвой. И тут меня не в чем упрекнуть! За все то время, что я живу на этой земле, я всегда исполнял свои обещания и чтил чужие. Пусть выйдет сюда мой проводник. Я хочу, чтобы он ответил перед своим племенем, что именно сказал я, когда они вошли в дом и увидели моего гостя.
Легкая зыбь прокатилась по толпе индейцев. Где-то там, в рассуждениях этого странного белого, пряталась ошибка. Хуже того - ложь. Но они не умели ее распознать.
Белый требовал ответа. И абенаки должны были его дать.
Вождь не пошевелился.
Абенак, протиснувшийся меж вновь ставших неподвижными фигур, вышел и встал перед ним.
- Говори, - велел вождь.
Абенак заговорил, с ненавистью глядя на Мориньера. Он говорил, едва сдерживаясь. Но ни на йоту не погрешил против истины. Когда абенак замолчал, Мориньер кивнул:
- Ты видишь? Я признавал и признаю, что твои братья имеют право на месть. Вы, абенаки, великий народ, настоящие люди. Кто может отнять у вас право мстить вашим врагам? И я бы рукоплескал смелости и ловкости твоих братьев, если бы они вызвали ирокеза на бой и победили его. Но не тогда, когда он находился в стенах моего дома. И это – мое право и моя клятва. Ты, великий вождь, рассудив справедливо, не сможешь упрекнуть меня за это.
Вождь думал. Леру, продолжавший стоять около Мориньера, повел носом, принюхался, пробормотал:
- Черт побери! Какую еще извращенную пытку вы приготовили для ваших врагов? Вы убьете их этими ароматами. Впрочем, и друзей – тоже. Если сейчас эти собаки не прекратят свои бесконечные разговоры, мой желудок сожрет меня изнутри.
Мориньер улыбнулся. Проговорил тихо.
- Я в определенной степени на что-то подобное и рассчитывал. Это не должно было коснуться тебя, мой дорогой друг. Но абенаков – наверняка. Они сейчас устали и замерзли. Как бы ни кичились они своей выносливостью, они провели в морозном лесу на ногах всю ночь. И теперь наверняка устали и очень голодны. А в форте для всех нас готовится обед. И им все это замечательнейшим образом видно.
Леру усмехнулся.
- Это не слишком благородно.
- Это гораздо более милосердно, чем поджаривать на костре пленников и отрезать им пальцы. Подождем. Они, кажется, сейчас снова готовы будут говорить.
И в самом деле, абенаки, какое-то время совещавшиеся между собой, снова вытянулись, выстроились дугой.
- Что ты хочешь предложить нам? – спросил вождь.
- Ничего, что могло бы нарушить ваши планы или помешать исполнению вашей клятвы. Я хочу только пригласить вас в свой дом, чтобы обсудить все в спокойной обстановке. Вы смелый и выносливый народ. Вы сильны, как медведи, выносливы, как росомахи, ловки, как пумы. Но нет никакого смысла мерзнуть тут, стоя друг напротив друга, как враги. Традиции требуют, чтобы мы сели и поговорили спокойно, в тепле, за общим столом. Что может помешать нам совместить серьезный разговор с хорошей едой? Мои люди готовят сейчас вам угощение. Там, - он махнул рукой в сторону форта, - в большом котле тушится мясо великолепного молодого оленя, который отдал свою жизнь ради того, чтобы вы, Настоящие Люди, и мы, белые, могли насытиться. Пережить вместе еще один день. А дальше мы поступим так, как подскажет нам закон справедливости.
- Мы не войдем в твой дом! Ты заманишь нас в свой форт и перебьешь там? – выкрикнул какой-то индеец.
- В словах твоего воина, великий вождь, нет ни капли смысла, - холодно ответил Мориньер. - Сначала вы обвиняете меня в том, что я слишком чту законы гостеприимства, потом – в том, что я не готов им следовать.
Вождь пристально посмотрел на Мориньера.
- Ты прав, белый вождь. Я верю в то, что в твоем доме мы будем в безопасности, но ты должен признать, что остальные белые лживы и двуличны. Одни законы у них для белых, другие – для нас. Ты сказал, что убил нашего брата, чтобы спасти его от бесчестья. Но что бы ты сделал, если бы белый проявил вероломство, если бы он нарушил свое обещание. Поступил ли бы ты с ним так же?
Мориньер покачал головой:
- Я не стану отвечать за всех белых. Так же как ты, великий вождь, не можешь отвечать за всех своих братьев. Но я могу ответить за себя. Оглянись. Видишь вон то тело? Этот белый был моим братом, человеком, с которым я ел из одного котла. Он сделал то, о чем ты только что сказал. Он презрел договор, нарушил мой приказ и нанес оскорбление алгонкинам, проживающим на берегу реки. Ты можешь убедиться, что моя кара настигла его. И я могу с гордостью сказать: моя справедливость одинакова для всех. И слово мое – тоже.
Даже те из абенаков, которые до сих пор проявляли признаки агрессии, теперь замерли. Смотрели на белого вождя неотрывно. Потом сделали шаг, другой. Приблизились к дереву, на котором едва заметно раскачивалось тело повешенного.
Они трогали его, рассматривали, смеялись, передразнивая гримасу на его лице.
Потом успокоились вдруг. Цепочкой вернулись к ожидающим их белым. В сопровождении Мориньера и его друзей, тихо переговариваясь и пересмеиваясь, направились к форту.
- Вот почему вы запретили снимать тело несчастного… - пробормотал священник, когда процессия шествовала мимо него в сторону одного из домов, где уже были накрыты столы.
Деревянные миски были полны маисовой и пшеничной каши. Тяжелые кубки наполнены горячительными напитками. От разложенного на больших деревянных досках мяса поднимался ароматный парок.
- Завтра, святой отец, - ответил Мориньер тихо. – Завтра придет время предать его земле. Сегодня же он совершил последнее доброе дело в мире живых. Может быть, Господь зачтет ему его?
- Вы говорите чудовищные вещи, сын мой, - вздрогнул священник. - Чудовищные.