РАДА 1- http://www.proza.ru/avtor/tmr3022 - ВТОРОЕ МЕСТО В 9-М КОНКУРСЕ ПОВЕСТЕЙ И РОМАНОВ МФ ВСМ
Глава 1
Середина октября в лене* Вестерботтен, в северной Швеции, все еще баловала не по сезону теплыми солнечными деньками. Но постепенно яркие краски осени угасали, блекли, уступая место скучному пейзажу межсезонья.
Глеб Лавров раньше уже не раз приезжал погостить в семью супругов Свенссон, Никласа и Даны. К тому же, между ними были не только дружеские, но и почти родственные отношения: Дана и его теперь уже экс-супруга Дина были сестрами-близнецами.
Излюбленным отдыхом у них обычно была рыбалка, реже охота в горных районах шведской Лапландии. Родители Никласа в этой местности владели землей и несколькими домиками, вполне комфортными для проживания.
О путешествии в край саамов**, простирающемуся аж к самой границе с Норвегией, мечтали целый год, и особенно радовались поездке дети Свенссонов, Линда и Лео.
И не удивительно! Однажды увиденная пронзительная звенящая красота заснеженных горных вершин, прозрачных рек, местами неожиданно бурных, с каменистыми неровными скользкими берегами, местами тихих, задумчиво-созерцательных, в легком кружевном обрамлении невысокого леса, запоминалась на всю жизнь.
Глебу потом еще долго снилась безбрежная водная синяя гладь с купающимися в ней облаками и в изобилии плещущимися хариусами и форелью, сигами и щуками.
У него только в голове до сих пор не укладывалось, что щуку шведы вылавливали только как хищника, угрожающего другой рыбе. Ее не готовили в пищу.
- Это мусор, - деловито пояснял каждый раз Никлас, выбрасывая улов.
Но на этот раз поездка случилась отнюдь не развлекательная.
После полутора лет скитаний по больницам: сложнейшей операции, химиотерапии, облучения, Глеб чувствовал себя инвалидом а, по сути, таковым и являлся. Некогда спортсмен, успешный бизнесмен, да просто здоровяк, балагур и красавец, душа любой компании, теперь безжалостно выброшенный из водоворота привычной жизни он, напоминал сам себе старую рухлядь. Он жил через боль. Трудно было глотать, дышать, двигаться.
В его неполных пятьдесят, когда, казалось, наступило время подводить некие итоги: не разбрасывать, а «собирать камни», не отдавать и вкладывать, но получать и наслаждаться, на него смертельным приговором обрушился диагноз.
И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы, по счастливой случайности, летом этого года Свенссоны не приехали в Петербург навестить мать Даны.
- Привет, друг! – однажды в трубке телефона Глеб услышал знакомый голос, - а мы с Даной в России и не против заглянуть к тебе на шашлыки. Ну, помнишь, как раньше?
Теплая волна доброжелательности, радушия в оживленном голосе Никласа захлестнула душу, немедленно омыв ее от смрада безнадеги, горького ожидания небытия.
Помнят! Надо же! Глеб смутился. Они не виделись и не созванивались уже больше двух лет, с тех пор как он развелся с Динкой…
Но что он может сказать им теперь?.. Он болен, болен смертельно… Чем они могут помочь? Он знал, что супруги Свенссон оба врачи, практикующие в крупной университетской клинике, обслуживающей весь север Швеции. Но они же не боги...
- Никлас…, - в следующую секунду Глеб, как бы со стороны, услышал свой отчаянный голос-хрип, - я умираю…
Через час Никлас уже сидел на террасе загородного дома Глеба.
- А стекла с материалом биопсии где? – сразу, ухватив суть, перешел к делу Никлас. История Глеба выглядела чудовищной до дикости, и хороший понимающий врач, он быстро оценил ситуацию.
- Стекла? – потухшим голосом переспросил Глеб, - у меня на руках. Мне их выдали, когда ложился после операции в центр облучения. Сказали, там должны еще раз перепроверить.
- Перепроверили?
- Да. Не сомневайся, Никлас!.. Я, наверное, раз пять и до операции, и после сдавал биопсию в разные лаборатории: и в платные, и бесплатные, по блату и с улицы. Диагноз стопроцентный.
- Давай сюда! Пусть еще раз наши гистологи посмотрят, а потом будем думать, что делать. Надо будет, поедешь в нашу клинику…. На всякий случай подготовлю тебе приглашение.
Через месяц Никлас позвонил, и, не дав опомниться, с ходу сообщил:
- Не подтвердился!
- И!?..
Сначала Глеб испытал шок, потом недоумение, а сердце, подчиняясь непреодолимому инстинкту жить, встрепенулось и устремилось навстречу бурно прорастающей надежде.
Но сомнение мутной тенью тут же задавило еще нежные ростки. Все было слишком невероятно. Да и беда, давно стала частью его мироощущения. Вцепившись в мозг, она давила на сознание, не выпуская из-под пресса безысходности ни на мгновение, даже во сне.
- Но, как же так?.. Ничего не понимаю...
- У нас лучшие гистологи во всей Швеции! – заверил Никлас, - тебе надо приехать на дополнительное обследование. Не тяни только.
- А как же? Зачем тогда такая сложная операция, облучение?..
- Боюсь, что не нужно было ничего этого делать. Извини! Пока. Мне звонят, – успел сказать Никлас, прежде чем отключиться.
- Но, ведь эта операция сделала меня калекой… Я калека! - сказал он вдогонку, и слово, которое он так боялся произносить вслух, вырвавшись, потрясло своей очевидностью.
И вот теперь Глеб здесь, в Швеции, в приветливом гостеприимном доме друзей.
Шаг за шагом под внимательным наблюдением Никласа и Даны шло обследование, шаг за шагом росла надежда на жизнь.
Он уже прошел гастроскопию, и ждал результата биопсии, которую взяли во время обследования. Ожидание было тревожным, изматывающим, и Глеб чувствовал неуверенность и страх.
Больше всего, до животного ужаса, он боялся потерять эту обретенную надежду, и каждый раз, когда Никлас приходил с работы, Глеб как собака с немым вопросом заглядывал тому в глаза, и… боялся!
Стараясь найти себе применение, и быть хоть чем-нибудь полезным хозяевам, он ухватился за возможность убирать облетевшие листья, по-осеннему непрерывно устилавшие дорожки и газон. Лавров полюбил это занятие, которое заменяло и гимнастику, и прогулку на свежем воздухе. К тому же это был почти творческий процесс - легкий взмах грабельками словно кистью, и слегка влажная трава вновь радовала глаз изумрудным чудо-колором.
Вот уж что не отнять у шведов, так это любовь к порядку, который соблюдался отнюдь не на показ, а был образом жизни, традицией, религией, патриотизмом. Глеб ни разу не видел ни одного заросшего двора или неухоженного, запущенного дома.
Сегодня ему привычно нездоровилось.
Да еще это яркое вездесущее солнце!..
Глеб чувствовал головокружение и спотыкающееся обо что-то дыхание.
Низкое северное солнце, ослепляя резко, до боли, шилом зло впивалось в глаза, насквозь пронзало мозг.
Он сильно, до слез, зажмурился, и разом став беспомощным, отбросив грабельки, шатаясь, дошел до стоявшей недалеко скамьи-качалки. Наощупь сел, попробовал приоткрыть глаза, но тут же вновь закрыл их.
Солнце настигало везде: на улице, предательски подкарауливая даже в затененных участках сада; в машине, беспрепятственно проникая сквозь лобовое стекло, игнорируя опущенный защитный козырек; нахально пробивалось с самого утра в незашторенные по шведским обычаям просторные окна и по-хозяйски шпарило во все подряд, заставляя то и дело увертываться от назойливых его лучей.
Волна бессилия не отпускала Глеба. Кто бы знал, как не хватало ему сейчас влажной питерской серости! Такой прохладной привычной и желанной.
«Только истинный петербуржец может различить двадцать оттенков серого» - вспомнил он слова таксиста, подвозившего его неделю назад в Пулково.
Не снимая рабочих перчаток, Глеб стыдливо промокнул слезы.
Не хватало только слез! В любое время могли вернуться из школы дети. Ему невыносимо было сознаться даже самому себе, что сдал. А уж детям, которые некогда смотрели на большого красивого мужчину с восхищением, забирались ему на плечи, визжа от восторга, кувыркались с ним на батуте, он ни за что не хотел показывать своей слабости.
- Дядя Глеб, привет! - он вздрогнул от глубокого чистого девичьего сопрано и открыл, наконец, глаза.
Линда от природы была наделена совершенным музыкальным слухом и глубоким чистым голосом, училась в школе с музыкальным уклоном и брала уроки сольного пения. Надежда и гордость родителей и просто красивая девочка!
Он невольно залюбовался пышными прядями волос, отливавшими золотом на солнце. Полная копия своей матери... Даны!..
- Будем обедать? – встрепенулся Глеб, соображая, что бы разогреть для ребенка.
- Нет! Я пойду эээ… к подружка, у них это… эээ…
Эх, русский язык!..
Почему-то, несмотря на все усилия родителей и педагогов, он весьма плохо приживался в детских головках. Линда и Лео прекрасно владели родным шведским и чужим английским, а в дополнение к ним еще и французским, но только русский на их фоне выглядел жалко и коряво.
Глеб вспомнил, как Линда, стесняясь своих одноклассников, которых они встретили однажды в торговом центре, попросила Дану, не говорить «по-руска».
- Ага, - что-то припоминая в плане подружки, на тлетворное влияние которой только вчера жаловалась Дана, - а я думал, мы сейчас дождемся Лео, пообедаем и в парк пойдем, к реке.
- Меня ждет Нура, у них эта…- оправдываясь, сказала Линда, подбирая слово. И, наконец, вспомнила, - еда! Пикник! И еще я хочу, буду ночью спать у Нура.
Ну, да, Дана говорила, что для дочери подружки сейчас главное! И сетовала, что подростковый возраст у девочки слишком затянулся.
«Что за комиссия создатель, быть взрослой дочери отцом!».
Наверное, очень сложно быть родителем, да еще девочки.
- А мама-папа знают?
- Я позвоню от Нура.
- От Нуры, - машинально поправил он, и тут же спохватился, - Ну, уж нет! Давай, без разрешения мамы не пойдешь!
- Мама сейчас стоит на оперция. Папа? - она немного подумала, - разрешил… эээ… вчера.
- На операции, - снова поправил Глеб.
Дана, врач-кардиолог, делала уникальные операции на сердце по каким-то супер современным технологиям.
Линда явно хитрила, используя всевозможные лазейки, разногласия и несогласованность между родителями. А он, как лох, должен был вестись на эти ее хитрости. И что делать?
Нет! Как трудно, однако, с детьми…
Примечание:
*лен - [швед. ian] - основная административно-территориальная единица в Швеции.
**саамы - (саа;ми, лопари;, лапла;ндцы; самоназвание — кильд. са;мь, с.-саамск. s;mit, sampela;; фин. Saamelaiset, нюнорск Samar, швед. Samer) — малочисленный финно-угорский народ; коренной народ Северной Европы.
Глава 2
Непослушная егоза, Линда, заскочив в дом и покидав какие-то вещички в рюкзак, все-таки убежала к своим подружкам.
Она махнула на прощание рукой, и через мгновение Глебу показалось словно само время на длинных ногах, обтянутых джинсами, стремительно мелькнуло на повороте.
Кажется еще только вчера ее, годовалую малышку, крестили они в Александро-Невской Лавре в Петербурге, а сегодня Линде уже четырнадцать. Так ведь и Лео целых девять. Говорят, что чужие дети растут быстро. Но считал ли он их чужими?..
И дело было даже не в том, что они с рождения называли его "дядей", а в том необъяснимом ощущении, которое накатывало на него иногда помимо воли. То, что эти дети были не его, ему казалось следствием какого-то чудовищного недоразумения, ошибки и насмешки судьбы.
Но отдавая себе отчет, что это какой-то сбой программы на уровне подкорки, пугаясь такого состояния, решительно гнал навязчивый бред.
Было ли это смятение случайным, или имело под собой реальную основу, причину? Было ли это отголоском давней несбывшейся мечты, до сих пор живущей в его сердце?
Как он мог промахнуться, проявить слабость, повестись на сладко-лживую гримасу судьбы. Как он мог выбрать не любимую женщину, а всего лишь призрачное отражение ее, красивую пустую оболочку?
В результате одинок, болен, и на всей Земле нет его продолжения. А дети Даны – НЕ его дети!
Глебу было десять лет, когда однажды он столкнулся у лифта с женщиной, которая пыталась втиснуть в кабинку широченную коляску. Любопытный нос помимо его воли влез в люльку. Увиденное ошеломило настолько, что вспоминалось потом всю жизнь. Два совершенно одинаковых младенца синхронно сосредоточенно чмокали одинаковыми розовыми пустышками.
О близнецах до сих пор он знал только из сказки «Королевство кривых зеркал».
- Помоги мне лучше, - обнаружив у себя под рукой голову соседского мальчика, улыбнулась Татьяна Витальевна, - и поздороваться забыл.
- Ааа…, Вы? – он и впрямь не узнал сильно вдруг похудевшую соседку по лестничной площадке, - здрасссь-те, - сказал смущенно, проталкивая глубже в лифт коляску и усиленно втискиваясь следом.
- Здравствуй!
- А как их зовут? – у него не укладывалось в голове, как и когда могло случиться такое чудо. Ведь еще вчера ничего не было, а сегодня вот они! Целых два!
- Это Дана и Дина, - Татьяна Витальевна как смогла, потеснилась.
- Обе девчонки? – еще больше удивился Глеб, - надо было хоть одного мальчика взять.
Видимо сказалось позднее развитие, как-то упустили родители, и не просветили на улице, но вот не задумывался он и имел очень смутное представление, откуда берутся дети. Но он тогда твердо решил, что как только вырастет, заведет себе таких же.
С тех пор, как только Татьяна Витальевна с коляской выходила гулять, он со всех ног бросался смотреть, выросли ли девочки, и радовался, когда они не спали, узнавали его, тянули к нему целых четыре ручки и смеялись.
Он терпел, когда чуть позже озорницы хватали его за нос, уши, дергали за волосы, тыкали пальцами в глаза.
- Глеб! Ты им пеленки поменял? – дразнились ребята во дворе.
Но Глеб только счастливо улыбался. Он знал, что первое слово «дай» сказала Дина, а Дана вообще долго не хотела разговаривать, и как же был счастлив, когда она назвала однажды его по имени: «Геб»!
- Татьяна Витальевна, она сказала! Это Дана сказала?
- Да, Дана! Она вчера еще сказала «мама».
Он был свидетелем первых шагов, и только одно его огорчало: он их постоянно путал.
- Это Дина? – то и дело спрашивал он Татьяну Витальевну, - а это Дана?
Она терпеливо объясняла ему, какого цвета сегодня шапочка, кофточка, курточка, и так далее, на Дане, а какого на Дине.
Но девочки выросли и он как-то постепенно, наигравшись, потерял к ним интерес, так же как когда-то забросил машинки и пистолетики. Ушли в прошлое детские игрушки, увлечения, все больше времени занимала учеба, спортивные секции, подготовка в ВУЗ.
Зато близняшки, как нарочно, не давали ему прохода, и случайно попадаясь на пути, вечно что-то роняли или опрокидывали.
- Дана! – возмущенно кричал он прямо в испачканную мороженым мордашку, остатки которого таяли на его тщательно вычищенных ботинках, - ты зачем?
- Я Дина, - невозмутимо отвечала малолетняя террористка, и пока он приходил в себя исчезала.
Но самые крупные неприятности начались, когда Глеб влюбился. К нему в гости начала приходить Зиночка.
Мило здороваясь, шкодницы случайно встречались им повсюду. И каждый раз что-нибудь происходило с Зиной. То брызги из лужи после дождя оказывались на ее новом плаще, и им приходилось вместо кино бежать в химчистку, то в сумочке случайно невесть откуда оказывался клубок грязных дождевых червей.
Последней каплей стал случай с лягушкой.
- Теть, подержите, пожалуйста, у меня кроссовка развязалась, - с этими невинными словами Зине кто-то из хулиганок вложил в руки живую лягушку. От неожиданности девушка заверещала на весь двор, брезгливо отпрыгнула назад, потеряла равновесие и смешно шлепнулась на попу. Узкая юбка лопнула по швам, и Зина, рассвирепевшая, прикрываясь ее лоскутами, ворвавшись в квартиру, слету заявила Глебу:
- Или девчонки, или я! Если ты ничего не предпримешь, я их когда-нибудь убью!
- А что можно с ними сделать? Это возраст такой, – думая, чем бы прикрыть наготу Зины, ответил он.
- Дурак! – забыв о воспитании, озлобленно выкрикнула раскрасневшаяся девушка, - ты что не видишь, они втрескались в тебя по уши!
- Зиночка, они дети! Всего лишь дети! Вот ты все поймешь, когда у нас будут свои такие же…
- Такие же?! Нет уж! Я скорей повешусь!
После такого признания Зиночка не казалась ему больше ангелом. Но гормоны играли по-взрослому и однажды, дождавшись, когда родители уедут на дачу, он попытался склонить ее к более близким отношениям.
Изучив соответствующую литературу, ходившую подпольно по знакомым, он со знанием дела приступил к поиску Зиночкиных эрогенных зон. И когда ему уже казалось, что она как-то особенно реагирует на складочку у запястья, а поцелуи стали более чувственными, резкий до скрежета зубов звонок в дверь ворвался в таинство прелюдии. При этом кнопку, похоже, заклинило, и Глебу пришлось-таки оторваться от приятного занятия.
- Мама просила соль, - сказала то ли Дина, то ли Дана.
- Магазин еще открыт, - ответил рассерженный Глеб, снимая ее палец со звонка и с силой захлопывая дверь.
- Родители? Вернулись? – Зиночка, перепуганная, некрасиво таращила на него глаза. Он заметил, что ей не идет.
- Это Дина или Дана за солью приходила.
Она вспыхнула:
- Я ухожу! Немедленно!
Он хотел ее успокоить, обнял, но едва успел перехватить занесенную для удара руку. Он не понимал, чего она хочет, и, подчиняясь какому-то первобытному порыву, отправив все любовные науки к чертям собачьим, решительно опрокинул ее обратно на диван.
- Это изнасилование! Не смей! Заявлю!
Но он уже потерял контроль над собой, и чем бы тогда все закончилось, неизвестно, может быть, и сроком, только отрезвляюще зазвонил телефон.
- Черт! – выругался он и отвлекся.
Но кто-то бессовестно шутил над ним, потому что, как только он заорал в трубку «Алло!», на другом конце провода сразу отключились.
Зина прикрылась, но все еще полулежала на диване.
- Ты чего ждешь? – грубо спросил он, - ты что, считаешь, что целомудрие только в том, чтобы девственность не потерять? Да это как раз-то уже самая малость. Женщина теряет невинность, когда позволяет щупать или разглядывать свои интимные места. Считай, что ты мне уже сто раз отдалась. Уходи, ничего у нас не выйдет.
- Скажи спасибо своим малолеткам! Не звони мне больше!
С тех пор он Зиночку не видел и даже не вспоминал о ней. Вскоре он переехал от родителей сначала в съемную квартиру, потом, став успешным предпринимателем, отстроил дом. С женщинами сходился накоротке, без любви, без интереса, о женитьбе не думал, и другая взрослая, временами жестокая бескомпромиссная деловая жизнь поглотила его без остатка.
Иногда, правда, ныла душа о родителях. Он вдруг спохватывался, что мало навещает их, терзался совестью, звонил, но приступ временной вины проходил, а дела требовали постоянного внимания.
Но однажды сигналом СОС в его жизнь врезался встревоженный мамин голос:
- Папе плохо!..
И вот тогда, бросив машину посреди городской пробки, он помчался пешком, потом на метро к своему такому родному дому, и ему все время казалось, что он не успеет. Тогда Глеб впервые задумался, что родители состарились и что они не вечны.
Отца в тот раз удалось откачать от сердечного приступа, но пришлось увезти в больницу. Мама поехала с ним, а Глеб тупо остался сидеть дома. Ему надо было еще завершить какие-то дела в тот день, но он лег и уснул.
Выходя утром из квартиры, он внезапно остолбенел. На него в упор смотрела прекрасная незнакомка, девочка-фея, девочка-мечта. Он ничего не успел спросить, как она вдруг смутившись, едва кивнув, опустила глаза и легко и грациозно, сбежала вниз по лестнице.
Кто она? Неужели, та, о которой он мечтал всю свою жизнь! Но, ведь вот сейчас исчезнет и он никогда не увидит ее больше! Он хотел догнать, быстро захлопнул дверь, но когда обернулся, она вновь стояла рядом.
Она ли? Успела распустить волосы, расстегнуть верхнюю пуговичку блузы… Губки призывно манили малиновым цветом помады, реснички обозначились выразительней, бровки блеском темного соболиного меха подчеркивали белизну лица. И она не опускала глаз и не спешила убежать, а как ручная синичка, внимательно, с любопытством разглядывала его.
Наконец, насладившись произведенным впечатлением, спросила:
- Родителей навестить?
- Да…, - растерялся Глеб, переключая мозг на усиленный режим работы, пока что-то вдруг не щелкнуло и не сложилось в его голове:
- Ты… Дана?
- Я Дина! – отрезала, словно вынесла ему приговор. – Дина! Прошу больше не путать меня! С ней…
С этого момента родители обрели заботливого сына. Не проходило дня, чтобы он не нашел свободной минутки навестить их. От мамы он узнал, что соседки уже учатся в медицинском ВУЗе.
Он начал курить, или делать вид, что курит. Это был предлог подольше постоять на лестничной площадке. Ему доставляло неслыханное удовольствие прислушиваться к шагам и, угадав из множества походок ее, легкую, летящую, сдерживать себя, чтобы не бросится навстречу и не положить тут же к ее ногам ликующее сердце.
Она появлялась всегда элегантная, строгая, с гладко причесанными волосами, подчеркивающими правильность черт лица, их содержательность и скромность.
Но пора было сделать решительный шаг. Для делового человека неслыханной роскошью было затягивать воздыхательный период.
- Дана, - как-то остановил он девушку.
Она напряглась, но обернулась. И все! Он все понял и пропал. Она была влюблена, он не мог ошибиться. Это был взгляд влюбленной женщины. И как же она была сейчас очаровательна! Глеб с трудом сдержался, чтобы не взвыть от восторга, и вместо этого, какой-то внутренний он, сказал:
- Будь моей… - слово «женой» так и застряло в горле.
Мгновенно ураган эмоций пронесся по лицу Даны. Глаза потемнели словно перед грозой, наполнились влагой. Вспыхнули огнем щеки. Она хотела было что-то сказать, но губы беспомощно раскрывшись, внезапно скривились, и девушка, махнув рукой, убежала. Дверь ее квартиры громко хлопнула.
Минуту Глеб стоял растерянный! Боже! Она же не так его поняла! Он шагнул, чтобы позвонить, но дверь распахнулась сама и Дина предстала перед ним.
Нет! Как он мог думать, что они похожи! Вот сейчас он увидел, насколько они разные. Циничный злой взгляд сестры просто пригвоздил его к месту:
- Что ты ей сказал?
- Дина, пожалуйста, не подумай только ничего плохого. У меня серьезные намерения, – пустился он в пространные объяснения, - я жениться хочу. Королевой ее сделаю.
- Королевой? Это как, - смерила она его с ног до головы и обратно.
- Ты не думай! У меня дом большой, бизнес хороший. Я люблю Дану, по-настоящему, понимаешь? Пусти меня в дом, я с вашей мамой поговорить хочу.
- А нет мамы, - думая о чем-то своем, сказала Дина, - хочешь, со мной поговори. Вот сейчас прямо поехали к тебе, заодно и дом покажешь.
- Поехали…
- Знаешь, - продолжал он рассуждать уже в машине, - я бы мог ее сколько угодно ждать, ухаживать годами, но нет у меня времени, пойми! Влюбился вот, как мальчишка. Дурак!
Да, со временем у него тогда были проблемы, бизнес отнимал все… Наверное и здоровье тоже….
Дине дом понравился. Настолько, что она осталась. Сначала на чай. Потом ужин. Предложила выпить за сватовство и пьяная банально соблазнила его.
- Я не отдам тебя Данке! – вынесла она решение утром. – Ей всегда в жизни все лучшее достается. Пришло и мое время.
- Я не понимаю, зачем я тебе нужен? Ведь мы не любим друг друга, - Глеб пребывал в легком шоке. Он до сих пор не мог понять, почему так легко вчера, точно изголодавшийся бездомный пес набросился на девушку, а более всего был смущен теперь ее реакцией.
- Не любишь? А чего во мне нет, что есть в ней? Мы же однояйцевые, идентичные, копии друг друга. Можешь даже представлять, что спишь с нами по очереди! Сегодня, допустим, ты с ней спал, имя ее орал как бешеный, а теперь со мной будешь спать. И запомни, я Дина!
- Так Дина, а сейчас ты соберешь манатки и свалишь домой! – его все-таки разозлила ее беспардонность.
- Ну, так ты нас никого не получишь! - остудила она его пыл, - Данка блаженная, она ждет принца, чтобы еще и ухаживал годами. Она, блин, еще девственница до сих пор. А я ж тебе деток сразу рожу. Люблю я тебя, давно, понимаешь! Это ведь я тебе не дала тогда на той фифе жениться. Думаешь, не знаю, сколько раз ты пытался к ней в трусы залезть? Как в парадной зажимал. Знаешь, как я тогда мечтала быть на ее месте?
- Дина! Что ты говоришь? Ты же девочкой маленькой была, тебе же лет десять, не больше было. Значит, Зина-то права была…
Ужас! Что она говорит, даже страшно представить, что он мог связаться с ребенком! Уголовщина какая-то! Но что-то в ее словах ему нравилось. Что???
- Я же детей от тебя хочу, - эхом откликнулась она.
Вот! Вот оно, то самое!
- Но тебе же еще учиться надо.
- Брошу! Меня от трупов, от формалина рвет, от мышей этих дохлых, лягушек! Я как дура за Данкой в мед. пошла. Миленький, Глебушка, люблю тебя, спаси меня! Я крови всегда боялась, я в обморок падаю от любого пореза.
- А кто лягушку Зине в руки дал?
- Данка! – не задумываясь, соврала Дина.
Он понял и… сдался.
К тому же предстоял сложный рабочий день с заключением важных сделок, встреч.
Динка, поняв, что победила, благодарно с чувством обслюнявила его:
- Не уходи! – она сверкнула красиво очерченными обнаженными бедрышками.
- До вечера, - мягко отстраняя, решительно сказал он, - а дома тебя не потеряли?
- Ах, - падая на просторное ложе, полное подушек, счастливо выдохнула она, - я еще вчера позвонила маме, сказала, что замуж выхожу. Да и совершеннолетняя я, даже по американским меркам. А по русским, так и вообще старая дева! Давно!
Глава3.
С появлением Никласа, казалось, дом приходил в движение. Эдакое домашнее светило, энергичный оживленный шумный, он, казалось, заполнял собой всё пространство. Обнимал Дану, если та была уже дома, тормошил виснувших на нем детей, и тогда смех и гомон слышался от подвала до крыши. Сразу же всем находилось дело. Решались какие-то дежурные вопросы, растапливались, как бы сами собой, камины, коих в доме было аж четыре. Готовился ужин, сервировался стол.
- Глеб! – вовлекая и его в семейную кутерьму, обычно с порога звал Никлас.
Глеб поднимался из полуподвального этажа, который занимал, и они тепло здоровались.
Комфорт, который ему предоставляли в этом радушном доме, мог смело соперничать с удобствами в самых дорогих отелях люкс. В его распоряжении было две комнаты, обставленные стараниями Даны уютно и по-современному стильно, персональный туалет и душ, ванная с джакузи.
На этаже также находилась сауна, множество просторных кладовых и подсобных помещений.
Лавров не переставал удивляться рационализму и изобретательности шведов. Надо же было додуматься строить этажи не вверх, как строили сейчас одуревшие от шальных денег российские нувориши, и что в Швеции было запрещено законом, а вниз. Поэтому внешне дома выглядели хоть и ухоженно, уютно, но максимально скромно и довольно однообразно. Выпячивать напоказ достаток считалось здесь неприличным.
Все строилось с расчетом экономии и электроэнергии, и воды, но на быт, продуманный и хорошо налаженный, это не сказывалось. Регулярно работали стиральная и посудомоечная машины, и каждый член семьи в любое время мог принять душ, не выходя за пределы своей спальни.
И хотя дом Свенссонов, был одним из самых больших и красивых из всех прочих на их улице отнюдь не бедного района города, тем не менее, по сравнению с домом Глеба Лаврова, российского предпринимателя, все-таки казался будкой для не очень крупной собаки.
Сейчас-то он понимал всю неоправданность такого своего снобистского размаха в строительстве, но в то время, когда только обрастал недвижимостью, связями, ему было важно выглядеть в глазах общества престижно и значительно. Зачем? А просто так, чтобы боялись и уважали!
Позже Лавров сентиментально верил, что соберет под эту внушительную прочную крышу большую семью, родит детей. Но даже родители, сославшись на многолетнюю привычку и любовь к своей заработанной непосильным трудом квартире, отказались перебраться к нему.
- Глеб! – как всегда позвал пришедший с работы Никлас, отвлекая от размышлений именно тогда, когда казалось, он уже вот-вот ответит себе на какой-то очень важный вопрос.
Нить мысли оборвалась, и Глеб переключился на волну грядущего приятного вечера.
- У тебя на завтра консультация на час дня у гастроэнтеролога. Заеду за тобой в двенадцать, - приветствуя его, доложил Никлас.
- Что? – насторожился Глеб, чувствуя холод в коленках, - что-то не так?
- Все так, друг, просто готовы результаты анализов, и врач, должен наметить дальнейшую программу реабилитации.
- Ну, ты хоть скажи, что там у меня?
- Да ничего! Ничего не обнаружили. Может быть, еще МРТ* назначат, в смысле магнитно-резонансную томографию, для полноты картины.
- Уф…, - Глеб опустился на рядом стоящий стул, и, боясь выдать сильное волнение, перевел разговор на другую тему, - Никлас, я тут еще ни копейки не заплатил…
- Это не переживай, они все считают. Счет пришлют по почте, сразу за все.
- Может быть, как-то дополнительно отблагодарить?
- У нас не принято. Тебя не поймут, - тут же рассердился Никлас.
И Глеб ретировался.
Деньги!.. Ну, конечно! Вот он, кончик оборванной нити! Теперь, когда Глеб похоронил родителей и почти потерял надежду родить наследников, имели ли деньги смысл в его жизни?.. И был ли смысл даже и в самой жизни? Ведь он есть, когда человек живет среди тех, кто дал ему жизнь и тех, кому дал жизнь он. Сейчас, отогреваясь у семейного очага Свенссонов, он особенно остро это чувствовал и переживал.
Но смысл все-таки был!.. Только это был какой-то зловещий, дьявольский, роковой смысл.
Деньги, которые он пускал в рост, в конце концов, приобрели такую силу и власть над ним же, что вынесли приговор. А разве не приговор смертельный диагноз?.. Конечно, могла иметь место врачебная ошибка, но он все больше сомневался в этом, вспоминая, как широко навстречу конвертам с купюрами открывались бездонные карманы белых халатов.
Его деньги, и это надо признать, кормили мафиозную медицину. А он сам болтался у них на крючке, точно заморенный ершик, заглотивший наживку с липким страхом смерти.
Если завтрак и обед загруженного делами шведского люда совершались как-то на скорую руку: обычно это был кофе с тостами с ветчиной или сыром, каша, разогретая в микро, мюсли, залитые йогуртом или кефиром, сок, кисель, то ужин обязательно готовился основательно, и по обилию горячих блюд и разносолов более напоминал русский обед. Хозяева же имели возможность продемонстрировать гостям свою национальную кухню во всем великолепии.
В обязательном порядке на стол выставлялись зелень и свежие овощи, нарезанные аппетитными разноцветными ломтиками, слегка сладковатые консервированные огурчики, перцы и помидоры. И сегодня ко всему этому гвоздем программы был… лось! А именно, порезанное тонкими, почти прозрачными пластинками, тушеное в сливках и с соусом из лисичек мясо лося. К нему была подана горячая картошка, тщательно отмытая и сваренная прямо в кожуре.
- Эх, давно же я не охотился, - сглатывая слюну, ностальгически вздохнул Глеб.
- Мясо мягкое, но ты все равно маленькими кусочками в рот клади и прожевывай, - заботливо посоветовала Дана.
- Лось – самое экологически чистое мясо, - быстро орудуя приборами, рассуждал Никлас, - жаль в этом году не получилось поохотиться. Но зато в прошлую осень мы с братьями охотились с такими приключениями!..
И мужчины увлеклись воспоминаниями и рассказами об охоте, местами напоминающими байки и анекдоты.
Дети, притихшие, отяжелевшие от сытости, сидели с открытыми ртами, пока у Лео, хуже всех понимавшего русский язык, глаза не начали слипаться.
- Ой, сейчас шоу начнется, - вспомнила Дана, первая вышла из-за стола и переместилась в гостиную к камину и телевизору. – Фермеры и фермерши из нескольких кандидатур будут выбирать себе пару.
Она залезла под плед на огромный, занимающий целый угол в просторном холле, диван. Рядом с ней тот час уютно устроился Лео, ласковым котенком прильнув к матери. Милый домашний ребенок, наследник, сын!..
За стеклом камина языки пламени жадно облизывали березовые поленья, которые рассыпались жаркими мерцающими угольями. Таинство укрощенной стихии завораживало, притягивало, пробуждая эмоции, чувства, живым теплом проникало в сердца, мистическим образом сплачивая людей, делая их сообщниками, единым целым – семьей.
- Шоу еще только через пятнадцать минут, Дана, давай новости посмотрим. – Никлас схватился за пульт.
От Глеба не укрылось, как у того чертенятами в глазах вспыхнули искры азарта, и внутренне собрался, напрягся. Он знал, что Никлас не упустит случая поспорить о политике. Обычно это и начиналось с совместного просмотра новостей, не важно, по российскому или шведскому каналу. Тут уж они препирались до хрипоты, срываясь на крик, перебивая друг друга, по принципу: дружба дружбой, а убеждений не трожь!
Дана, привыкла к такой разрядке эмоций и не боялась, что мужчины поссорятся всерьез. Хотя трение двух противоположных мировоззрений было настолько интенсивным, что временами высекались совсем нешуточные искры, из которых вполне могло «возгореться пламя». Но нарыв был, был обоюдный, он болел, и как врач она была убеждена, что все, что грозит неприятными последствиями, подлежит вскрытию. Споры помогали выплеснуть наболевшее, и если не могли переубедить оппонента, то способствовали лучшему пониманию друг друга.
Всей душой она была на стороне Глеба, но часто, не имея возможности вставить в спор даже слова, сопереживала молча.
Почти половину своей жизни прожив в Швеции, Дана начинала забывать родной язык. Золотая медалистка в школе, она теперь иногда делала грубые грамматические ошибки в письмах, но душа ее без остатка принадлежала России. Она не скрывала своего патриотизма, открыто говорила о нем, и не терпела тех, для кого пересечение границы стало поводом поносить, позорить и осмеивать Родину.
Но здесь мало кто разделял ее чувства. Даже такой близкий человек, как Никлас, отгораживался вдруг стеной непонимания. Дана, конечно, не винила его, кому с рождения вдолбили вывернутую наизнанку идеологию, где справедливость мерялась двойными стандартами, но горечь чужбины в такие минуты ощущалась особенно остро. И тогда становилось пронзительно одиноко. Невольно возникал вопрос: а ее ли это жизнь, или она проживает чужую, и не перепутал ли Всевышний ненароком их с сестрой, как путали все и повсюду?
До кучи, еще в пыльном от времени шкафу памяти поднимался во весь рост зарытый там «скелет» и с осуждением начинал греметь костями. В тайну были посвящены только они с сестрой, но, не сговариваясь, никогда о том не говорили.
Юность и молодость сестер пришлась как раз на время великих перемен и великих разрушений. С треском развалился Советский Союз, рухнула Берлинская стена, а следом упал «железный занавес». Конечно, ломались судьбы, жизни, семьи, не было уверенности в завтрашнем дне. Зато много говорили о гласности, свободе и новых возможностях. Жаловаться стало некому, человек мог рассчитывать только на самого себя.
Как раз в это время из семьи ушел отец. То ли это был известный в психологии синдром «опустевшего гнезда», когда вырастают дети, то ли просто «бес в ребро», только Татьяна Витальевна осталась наедине с проблемой, как жить дальше. До окончания института девочкам оставалось целых два года, а ее зарплаты и двух стипендий едва хватало на оплату коммунальных услуг и скромный набор продуктов.
- Послушай, – однажды Дина не выдержала, - надо что-то делать. Мама на части рвется, чтобы нас прокормить. У нас уже ничего кроме кильки в холодильнике нет. А мне шмотки нужны, я лучше умру, чем в нищете буду жить.
- Дина, нам надо доучиться, только тогда мы сможем помочь маме.
- А ну, тебя! Ты вообще на учебе повернутая, - разочарованно махнула она рукой и Дана поняла, что та что-то задумала.
После этого разговора в их доме появились газеты бесплатных объявлений.
- Писать будем только заморским женихам. С нашими ловить нечего, - рассудительно говорила Динка, старательно обводя кружочком очередной адрес. - Вот нет худа без добра! Не рассыпался бы Союз, не видать бы нам заморских принцев как собственных ушей. Поможешь мне с переводом, я в английском ни бум-бум.
Дана машинально кивнула и, надев наушники, погрузилась в музыку.
Дело пошло неожиданно успешно, почтовый ящик ломился от писем.
- Данка, как тебе Том? – приставала Дина к сестре, подсовывая под нос фотографию очередного жениха.
- Ничего так, - отвечала рассеяно та, вынимая для приличия один наушник.
- Дуреха! Я же для нас двоих стараюсь! Фотки вот сходила в ателье размножила. Там где мы в Севастополе по отдельности в цветочной поляне сидим.
- Не смей посылать никуда мои фотографии, - категорично отрезала Дана, - я не хочу никуда уезжать! Здесь, работы невпроворот! Кто будет лечить наших людей? Детей? Забыла, что мы с тобой в педиатрическом учимся. Бесплатно, между прочим.
- Да ты не дуреха! Ты дура! – обиделась Динка, - не хочешь свои фотки отправлять, не надо!
Кто бы знал, как развернулись события дальше, если бы однажды сестры не столкнулись в парадной с Глебом.
У Даны до сих пор сердце сладко замирало, когда она вспоминала тот его восторженный и ошеломленный взгляд. Возмужавший, красивый, накачанный, он просто захлестнул ее волной обаяния. От одного только прикосновения взглядов, ее детская любовь вспыхнула так жарко, что она едва устояла на ногах. Стыд, что он сейчас все поймет про нее, прочитает как открытую книгу, и возможно посмеется как в детстве, обратил ее в бегство.
Но с тех пор она о нем думала, не могла не думать.
- В семье не без урода! – констатировала Дина, с которой она откровенно поделилась своими чувствами. – Он уже старый, да еще и нищий, наверное. Сколько лет мы о нем ничего не знаем…
- А ты забыла уже нашу клятву? Мы же тогда с тобой пальцы резали и кровью клялись, что будем любить его до последнего своего дыхания.
- Да мало ли что нам тогда могло в голову взбрести, – хихикнула Дина, - помнишь, мы еще клялись, что у нас никогда секретов не будет друг от друга? Нам же по десять лет было!
- Хм? Так разве мы эту клятву нарушаем? – Дана посмотрела Динке пристально в глаза и все поняла, та чего-то не договаривала.
- А знаешь, даже лучше, что ты больше не любишь Глеба, - подвела итог Дана, - наверное, в любви все-таки лучше по-отдельности.
Но любовь состоялась у Глеба с Диной…
- Ага! - донеслись до Даны голоса спорящих. - Скажи еще, что эти «агрессивные» русские напали на шведов под Полтавой!
- Да, и разбили! – утвердительно кивнул Никлас.
- Только теперь объясни мне, как они туда попали?
Мужчины вошли в ту стадию спора, в которой остановить их было уже невозможно.
От Глеба требовались незаурядные способности вести разговор в нужном русле, красноречие Никласа пресечь было трудно, а перекричать невозможно. Он спорил азартно, убежденно, живо, и по всему выходило, что Россия это плохо.
- Зачем же ты тогда женился на русской? – в отчаянии перебила она.
- О! Дана! Как только я увидел тебя, у меня глаза сразу стали воот такими! – и он сделал выразительные влюбленные глаза, блестящие и наивные, как у ребенка, и для наглядности еще растопырил пальцы рук.
Она еле сдержалась, чтобы не рассмеяться.
С ним решительно невозможно было поссориться!
- Он большой ребенок, - говорила она знакомым, - большой и добрый.
И было странно, что если бы тогда не тот казус с Динкой, они никогда бы не познакомились. Сейчас ей было страшно даже представить, что у нее могло бы не быть Никласа, Линды, Лео – всех тех, кто был смыслом жизни.
Никлас, как радужный вихрь ворвался в ее жизнь, окрашенную в черно-серые тона, с тех пор, как Глеб женился на Дине. А небо – мутная дыра, рыдающее снегом цвета грязи, заполнилось над ними искристыми, хрустящими снежинками-бриллиантиками. Всеобъемлющая боль растаяла в его сильных и надежных руках раз и навсегда.
Тогда Дана с Татьяной Витальевной готовились к Новому году. Все было привычно, как и в детстве: елка, старые знакомые игрушки – история их семьи, их с Диной жизни.
Динка…. Дана поймала себя на мысли, что скучает. Как она там? Пусть она будет счастлива с Глебом! Пусть! Ведь никто не виноват, что он полюбил и выбрал ее.
И словно услышав, откликнувшись, позвонила Динка.
Мистическая близнецовая связь!..
- Дишка! – закричала обрадованно Дана, - с наступающим!
- Дануська! Пропадаю! Выручай сестренка, милая!
После путанных сбивчивых объяснений Дана поняла, что ОН уже тут, в городе!
- Дин! Так я-то что могу для тебя сделать?
- Совсем глупая, да? Или прикидываешься? Ты же копия меня! Поняла?
- Так я даже не знаю, о чем вы писали друг другу?
- Ой, да это не важно! Он же швед! Как-нибудь пык-мык, твоя моя не понимай! Он сейчас там у вас будет. Ну, побудь, пожалуйста, мной! Ну, не надолго! Он приехал только на праздники, ну, Новый год в России! Я приглашала, ну, из вежливости, телефон оставила. А он взял и приехал!.. Понимаешь, если Глеб узнает, выбросит меня из дома, как паршивую овцу.
- А как такое вообще могло случиться?
- Да некогда рассказывать! Я с ним переписывалась, помнишь? По объявлению
Но договорить она не успела, потому что в дверь уже звонил ОН. Удивительно, как только Дина успела тогда предупредить. Не иначе, как чудо. «Говорят под Новый год…».
Вот так и появился Никлас! И те новогодние праздники стали для них самыми счастливыми. Никлас даже не понял, в чем подвох. Сходство с фото было стопроцентным, а имя отличалось незначительно. Но ведь он приехал не к ней, а Дине! Она заняла место Дины?.. С тех пор и появился "скелет в шкафу".
Любовь слегка потеснила занятия в институте на второй план, но к этому времени Дана училась на последнем курсе и точно знала, что идет на красный диплом. Но она еще не знала, что откажется от места в интернатуре с хорошей практикой в детской клинике на улице Комсомола и уедет к мужу в чужую страну, с чужим языком, и ей придется еще много приложить сил, чтобы все-таки стать врачом.
Дана посмотрела на все еще разгоряченных мужчин и на душе потеплело.
- Ник! – перешел на фамильярность Глеб, - ну, почему вы тут мыслите двойными стандартами, а?
- А? – эхом отозвался Никлас.
- Смотри, Америка вмешивается в жизнь суверенных государств! И не просто ведет мирные переговоры, она бомбит, убивает мирных жителей! Она ведет себя как агрессор, как хозяин планеты. Ливия, Египет, Кувейт, Сирия, Иран! Не слишком ли много крови по всему миру?
- Там правят диктаторы, и страдает народ! Сильные страны просто обязаны вмешиваться, чтобы отстоять интересы народа!
- Народа? Ты знаешь, как жил народ в Ливии до этого кровавого переворота, и как живет сейчас, когда правителя убили и кинули страну в хаос и нищету?
- Нееет, - на лошадиный манер громко заржал Никлас, – это ложь! Там же был нищий народ, угнетенный своим правителем.
- Ну, хорошо! Пусть так! Но кто дает право влезать во внутренние дела других стран? Это что? Демократия? Соблюдение прав человека? Свобода слова? И кто может быть следующим? Где, по-твоему еще диктат?
- У вас в России, в Белоруссии, – не задумываясь, ответил Никлас. - Путин диктатор! Он специально ввел вертикаль власти, чтобы диктовать! И он хитрый и умный! И у него миллиарды на счетах в иностранных банках!
- Откуда такие сведения? – удивился Глеб, - что разве счета в банках не конфиденциальная информация?
- У нас гласность. Всю информацию можно узнать из новостей.
- Только вот неизвестно, кто и с какой целью клепает эту информацию. Кость в горле - для вас Россия!
- Ой, да ладно! Не все так плохо! Если бы не Ваша Октябрьская революция, у нас никогда бы не было такого социального государства. Напугали наших богачей очень, вот они и решили, что лучше поделиться добровольно.
Глеб хотел ответить, но Дана, в какой-то момент, обратив внимание, что у него усталый вид, решительно вмешалась:
- Никлас! А что у нас сегодня к чаю?
* МРТ - Магнитно-резонансная томография — томографический метод исследования внутренних органов и тканей с использованием физического явления ядерного магнитного резонанса — метод основан на измерении электромагнитного отклика ядер атомов водорода на возбуждение их определённой комбинацией электромагнитных волн в постоянном магнитном поле высокой напряжённости.
Глава 4
Когда Дана вернулась из кухни с приветливо и уютно булькающим чайником, Глеб и Никлас, как ни в чем не бывало, по-приятельски обнявшись, сидели на диване. Между ними пристроился Лео с включенным айподом. Втроем они что-то там разглядывали и смеялись.
Глеб и Никлас…, какие они разные!
На фоне Никласа, энергичного здоровяка-викинга, словно сошедшего со страниц скандинавской саги, Глеб выглядел особенно бледным, худым, изболевшимся.
Что-то пронзительно-щемящее сдавило внутри. Нет, Глеб не был ей чужим, и не только потому, что был женат на сестре, но и потому, что ее первые детские привязанности, первая любовь, такая отчаянная и безнадежная, были связаны с ним, «Гебом».
Жалость комком подступила к горлу. Мысль о том, что его могло уже не быть, не быть не просто в ее жизни, а не быть никогда, обожгла суеверным ужасом, пробивая в дрожь. И как врач, она со всей очевидностью понимала, что такой итог был максимально вероятен. Только действительно сильный и здоровый организм мог выдержать все те круги ада, которые прошел Глеб.
Почему это случилось? Как могли так ошибиться врачи? Эти вопросы совсем не праздно волновали Дану. Ей попросту было стыдно за своих коллег-медиков. Невыносимо больно было сознавать, что тот благородный образ врача, в который она влюбилась еще девчонкой по советским книгам и фильмам, кто-то мог запятнать, оскорбить, и, в конце концов, надругаться над ним. Кто они? Эскулапы-недоучки, покупавшие экзамены и зачеты, оборотни в белых халатах, сделавшие ставку на золотого тельца? Да какая разница!
Дети пить чай отказались, и, уединившись, приступили к дележке сладостей. Это был целый традиционный ритуал. Если конфета попадалась в единственном экземпляре, ее разрезали ровно пополам. В процессе использовались даже измерительные инструменты и кухонные весы. На этот раз делился «Мишка на севере», из конфет, привезенных Глебом.
- Дана, что они там делят? дай им еще «Мишку», – смутился Глеб, - я ведь их не меньше килограмма привез.
- Так они уже все перетаскали. Этот последний.., – покраснела Дана, - представляешь, самые любимые конфеты! Все другие почти не тронуты.
- Ну, надо же! Если б я знал! – расстроился он. – Помню вот из своего детства, «Мишки» вообще были деликатесом, а еще «Белочки», «Грильяж». Зато батончики всякие, подушечки, карамельки, «Кавказские», «Гусиные лапки», «Школьные» вполне обеспечили нам сладкое детство.
- А я помню, как ты нам с Динкой приносил конфеты. Не помню какие, но очень вкусные, кисленькие. Мы их прятали, а потом тайком от мамы ели. А она все удивлялась, откуда у нас диатез.
- Я же не знал, - снова смутился Глеб.
- Это с мелиссой, зеленый, очень полезный, - подливая мужчинам в чашки чай, комментировала Дана, - правда, самым полезным считается белый, очень сильный антиоксидант. Только пить его лучше с утра, он бодрит.
- Повезло твоим пациентам, Дана, ты такая внимательная и понимающая, - Глебу было тепло и уютно рядом с ней. Чай бальзамом растекался по израненной плоти, согревал, успокаивал. И эти общие воспоминания о детстве приятно бередили сердце.
- Глеб, прости, пожалуйста, если я о больном, - не удержалась она. - Не считая студенческой практики, я ведь ни дня не работала в России. Что там за система? Медицина платная или нет? Как ты оплачивал лечение?
- Платил без счета…, – охотно отозвался Глеб, - уже и не вспомню, сколько конвертов с деньгами перекочевало в карманы самых разных врачей. Хотя медицина у нас считается страховой, как и во всем мире. И я тоже официально лечился бесплатно. Операцию делали по направлению из районной поликлиники. Я мог бы оплатить любую клинику, но меня убедили, что хирурги в нашей больнице лучшие в городе. А на облучение и химию даже квоту выделили. Но оплачивал везде каждый чих.
- Ужас! – тяжело вздохнула она.
- Ужас у тех, кому нечем заплатить, или у тех, кто отдает последнее, от семьи, детей отрывает, - грустно подтвердил Глеб. - Знаешь, то, что у нас нищие врачи – всего лишь миф.
- У нас тоже есть коммерческая медицина, - вмешался Никлас, - и, нужно сказать, там качество лечения хуже. Врачи, открывают свои клиники, чтобы деньги зарабатывать, а не лечить. Ко мне уже не один пациент приходит от таких врачей с неправильным диагнозом, или некорректно назначенным лечением. И все это виноваты правые партии, которые пришли к власти. Это они разрешили. При социал-демократах такое было невозможно. Сейчас все меньше думают о людях…
Но, взглянув на Дану, которая сделала ему многозначительные глаза, Никлас понял, что на сегодня политики перебор, и свернул тему:
- Что это мы о грустном? Как там у вас в России говорят? Прорвемся?!
- Прорвемся, Никлас! – подхватил Глеб, - спасибо, ребята!
- Ничего-ничего, мы тебя еще женим! – Дана решила поддержать Глеба чисто по-своему, по-женски. Но он как-то с горечью усмехнулся и немного наигранно пошутил:
- На ком жениться-то? Всех самых лучших женщин заморские принцы расхватали.
Дана смешалась и не нашла, что ответить. Зато Никлас уверенно заявил:
- Если бы я не женился на Дане, как бы она жила в вашей варварской стране? Я спас ее.
- Ну-ну, полегче, Никлас! А то ведь и не посмотрю, что ты и мой спаситель тоже, поколочу!
- Драться? – оживился Никлас и тут же от всей души растормошил Лео.
Линда, повзрослевшая для таких игр, разумно увернулась от потасовки.
Началась возня, которая грозила перерасти в ссору.
- Перестань! Никлас! – пыталась остановить мужа Дана, - ребенок перевозбудится и не уснет!
Беспокойство ее перерастало в раздражение и недовольство.
Дети, конечно, обожали отца. Но его проявления любви вообще не знали границ, и выражались подчас так бурно, что игры частенько заканчивались плачем Лео, а Линда так выразительно хлопала дверью своей комнаты, что от ее эмоций сотрясался весь дом.
Дана в такие минуты выходила из себя, и сейчас только присутствие Глеба останавливало ее от того, чтобы наградить Никласа увесистыми русскими словечками, типа «дурак» или «козел». Но то, что любого русского мужчину завело бы с полуоборота, Никласа, словно не касалось. Когда она ругалась, он обычно, резко немел и глох.
- Прекрати! – кричала она сейчас, - Он же маленький, а ты большой!
Но до слез все же дошло...
- Каждый раз одно и то же! – успокаивая ребенка, извиняющимся тоном, пожаловалась она Глебу, - я просто уже не знаю, как до Никласа достучаться. Он еще сам ребенок!
- Да, ладно, я понимаю. Нормальный вечер в нормальной шведской семье!
А «нормальный» вечер, неожиданно сделав крутой вираж, преподнес еще один сюрприз.
Уже успокоился Лео и пошел чистить зубы перед сном. Закрылась с ноутбуком в своей комнате Линда. Никлас, посерьезнев, как ни в чем не бывало, наблюдал за мелькающими картинками рекламы на экране телевизора.
Глеб собрался было распрощаться с хозяевами и уйти в свои апартаменты почитать перед сном, как притихший было дом, растревожил телефонный звонок.
- Алло! – Дана напряглась, не случилось ли чего. Да и кольнула ненароком иголочка вины, там, в России была мама…, а она уже дня три, как не звонила ей.
- Дануська! – Динка - сама внезапность, без предисловий вывалила на нее поток информации. – Уже собралась и еду к вам! С женихом! Завтра пробегусь по магазинам, что везти?
- Ой…, – опешила Дана.
- Что? Ты не рада?
Они понимали друг друга слишком хорошо.
- Прости, роднуша! Не сердись! Но у нас сейчас Глеб гостит, и вас негде пока разместить! Если только в гостиницу! Я закажу и оплачу все, как всегда! - виновато частила она.
- Постой! Что ты трещишь? Глеб!? Как ты вообще можешь? После того, что он со мной сделал? И ничего не сказала мне! Это просто предательство!
Дана не успела ничего возразить, потому что у Дины началась настоящая истерика с бурными слезами и проклятиями в адрес Глеба.
Лимит на эмоции закончился и, бросив трубку, Дина привычным движением постучала пальчиками по массажным линиям лица.
Ничего-ничего! Главное она сделала: озадачила сестренку.
А этот фавён! Так и вьется вокруг Данки столько лет!
Она постаралась не заметить укол ревности, хотя он был достаточно ощутимым. Она сама не понимала, почему эта новость так задела ее, но решение пришло спонтанно:
«Надо ехать! Ехать как можно быстрей! И ехать одной!»
Она, конечно, надежно в свое время пристроила сестру, когда Лавров впервые собрался переметнуться к ней.
Дина с Глебом тогда только-только отметили два года со дня свадьбы.
- Ты мне лжешь, и лгала всегда! – тыча в нос ей противозачаточными таблетками, случайно выпавшими из сумочки, орал он. - Ты зачем разлучила меня с Даной! Я же любил ее! Люблю! Любил! – путался он.
- Поздно! – пригвоздила она, - Данка замуж выходит!
- Я тебе не верю! Не верю ни единому слову! Разведусь с тобой и женюсь на ней, если только она меня простит. Если только простит!..
Действовать надо было незамедлительно. Ах, как пригодились ей теперь письма от заморских принцев.
Если бы Данка только могла представить себе эту картину, она не поверила бы своим глазам!
Крепко зажмурившись, Дина наугад вытащила из внушительной пачки корреспонденции письмо Никласа. Может быть, потому, что оно было самым толстым. Господи! Неужели она все это читала? И по-английски, и по-русски. Она даже зауважала себя.
Как бы там не было, но тогда она вытащила счастливый билет для сестры. В той части письма, где Никлас писал по-русски, она прочла, что он мечтает встретить Новый год в России. Это было то, что надо, если учесть, что вот-вот наступит очередной Новый год.
Ей везло, мало того, что Никлас быстро откликнулся и был до сих пор свободен, так еще у Глеба начались очередные проблемы в бизнесе. И он, отложив следующий акт семейной драмы до лучших времен, с головой нырнул в работу. А когда вынырнул, Никлас был в пути.
Вот пусть теперь облизывается всю жизнь!
Сцена торжественного выбрасывания противозачаточных таблеток в мусор, и обещание родить немедленно Глебу близнецов, и даже две пары близнецов, примирили их, в конце концов.
Ах, как часто выручала ее работа Глеба! Дина, пожалуй, даже влюблена была в его бизнес. Да и как можно не любить то, что приносит совсем не маленький, а вполне даже весомый доход, а заодно и мужа держит на расстоянии. Достаточном, чтобы иметь время почувствовать себя женщиной. Женщиной, которая пользуется успехом.
За этот успех Дина боролась. И было с чем! Первый и главный враг был возраст, а, следовательно, целлюлит. Она оголтело воевала и с тем, и с другим, как и рекомендовали в глянцевых журналах, начиная с младых ногтей.
Глеб же занимал сторону противника, заставляя ее родить. Родить для нее означало проиграть битву, для начала целлюлиту. Поэтому, она, как разведчик в стане врага врала и врала, изобретая причины, поводы, отговорки.
И вот когда Дине уже казалось, что она все себе тщательно распланировав, устроила на много лет вперед, их отношения с Глебом лопнули, как воздушный шарик, проткнутый иглой. Лопнули внезапно и бесповоротно. Кто-то не поленился вонзить острие в этот их дутый брак.
Однажды Глеб приехал пораньше. Влетел в ванную, где она отмокала в джакузи, и, швырнув фотографии с уликами измен прямо в воду, велел убираться немедленно.
Сам ли он организовал слежку или постарался какой-то доброжелатель, история умалчивает.
Трагедия состояла в том, что на тот момент возраст отвоевывал значительные позиции, Дине исполнялось тридцать семь. И это был настоящий скандал. Лучшие годы жизни ушли «коту под хвост». А шансы выйти замуж еще раз, были обратно пропорциональны возрасту.
- Гарик, - машинально ответила она на звонок, прокручивая в голове возможные варианты того, что может делать Лавров в Швеции. Что это за обследование, и почему он остановился у Свенссонов?
Это был шанс. И этот шанс надо было использовать!
- А? Нет-нет, я не молчу, я думаю. Как? Тебе не понять, у тебя другое предназначение в жизни. Да, приезжай! Жду!
В самом деле, проблемы проблемами, а держать себя в форме – святое дело! Отставку давать она никому не собиралась по принципу: «Все со мной, все со мной!». Но зачем ей мелочь, когда можно попытаться поймать рыбку покрупней?
Неужели Лавров до сих пор влюблен в Данку?
Хотя, нет, там безнадега: двое детей и любимый муж. Данка по-другому не может.
«Ах! Я другому отдана и буду век ему верна! Сейчас расплачусь, так трогательно!», - сама себе язвила Динка, и план уже созревал в ее голове.
Осталось заказать билет и нагрянуть! Внезапно! Дина открыла ноутбук.
Дана виновато смотрела на Глеба, все еще терзая трубку в руках.
Он понял:
- Нет никаких проблем, Дана. Я в любое время перееду в гостиницу.
- Нет, Глеб, это неудобно, ты наш гость! – размышляла она, - может быть, Лео пока переселим в нашу спальню, а ты поживешь в его комнате?
- Знаешь, я как-то не представляю себе, что смогу жить хоть сколько-то под одной крышей с Диной, – мялся он, не зная как объяснить, - не могу.
Он не знал, сказала ли Дина сестре о причине развода, но ни Никлас, ни Дана, никогда ни о чем его не спрашивали.
- Пойми, Глеб, она моя сестра,
Ситуация была щекотливая, осложненная тем, что Дина ехала не одна, и Дана в отчаянии посмотрела на мужа:
- Никлас! Что ты молчишь? Что делать? – ухватилась, как за соломинку.
- Что делать? Решать проблемы по мере их поступления! Так у вас говорят?
- У нас еще говорят: утро вечера мудренее, - сразу успокоилась она.
- Вот именно, приедет, тогда и подумаем. Может быть, она еще не приедет!
- А и правда! Пойду-ка я спать, - с облегчением и даже с какой-то беспечностью сказал Глеб.
А что он собственно теряет?
Глава 5
Легко только сказать: «спать»… Звонок Дины неожиданно взволновал.
Глеб чувствовал, что не уснет и всячески тянул время, придумывая себе дела. Он тщательно вычистил зубы, и встал под душ. Распаренная горячими струями кожа уже слегка поскрипывала под пальцами, а он снова и снова с наслаждением растирал себя мочалкой.
Приятные ощущения располагали к философии.
Вот, мочалка... Казалось бы, мелочь, а баня без нее не баня. Не может без мочалки русский человек. Зато шведы запросто! Они вам предложат всевозможные скарбы, специальные чистящие мыла, гели, в лучшем случае, шершавую рукавичку…, но только не замечательную нашу мочалку из люфы.
Когда к Свенссонам собирались приехать гости из России, на вопрос, что с собой привезти, Дана всегда напоминала:
- Не забудьте мочалки!
Но всем остальным гостинцам из России неизменно предпочиталась самая обычная соленая селедка. Да, не рыба дорогих сортов: не лосось, не форель, и не палтус, коих в Швеции продавалось в изобилии, и которым была грош цена в базарный день для русской души, а именно наша атлантическая селедочка пряного, маринованного или специального баночного посола.
Эту роскошь чистили, тщательно выбирая косточки, мелко рубили ножом и с любовью наряжали в шубу из отваренных и охлажденных овощей. И уже празднично одетую в несколько слоев, посыпанную тертым яйцом, ее торжественно подавали к столу.
С ней, селедкой под шубой, была связана и семейная байка, которую непременно вспоминали всякий раз, когда готовили любимый салат.
Впервые приехав в Россию, Никлас прямиком попал к новогоднему столу, где на самом почетном месте аппетитно смазанная майонезом традиционно возвышалась свекольная шуба. Проголодавшись с дороги, он, положив глаз на это колоритное великолепие, с трудом дождался, когда пригласят к трапезе, и, не раздумывая, выбрав именно это блюдо, тут же приступил к еде.
Не успела Дана даже пожелать ему приятного аппетита, как глаза заморского гостя буквально вывалились из орбит, он в ужасе выскочил из-за стола и прямиком ринулся в ванную, грохоча по пути падающими стульями.
Следующие полчаса он тщательно промывал рот с мылом, и никакие уговоры, что это всего лишь рыба, на него не действовали. Так и состоялось первое знакомство Никласа с русской селедкой, которая навсегда стала для него персоной нон грата.
Но что с них взять, с этих шведов, с их извращенным вкусом!? Ведь надо же было додуматься, например, мясные блюда подавать с брусничным или морошковым джемом, да и та же селедка у них тоже продавалась, но только сладкая и очень отдаленно напоминающая ее саму.
Правда смягчающие обстоятельства у Никласа все же были: он до беспамятства обожал русские пельмени, мог съесть их в необъятных количествах и даже иногда пропустить под них рюмочку водки.
- Это рай! – говорил он в такие минуты и был искренне счастлив.
Выключив воду, Глеб, наконец, вышел из душа. В свете неяркого настенного бра, его взору предстал во весь рост силуэт высокого исхудавшего мужчины.
Нет! Он не хотел принимать себя таким…, таким отвратительно жалким. Глеб интуитивно тщательней завернулся в полотенце. Он не хотел видеть себя таким!.. И он решительно не хотел, чтобы его увидела таким бывшая жена. Глеб невольно представил ее скисшую брезгливую физиономию. И, посмотрев на себя ее глазами, внезапно устыдился.
Черт! Черт! Черт! Но ведь он еще не умер! Слабо ли взять реванш?
Зачем она едет? Почему именно сейчас? Какое нелепое совпадение…
На часах было около двух ночи. Глеб привычно перевел в уме на московское время – скоро полночь. Всего-то. Два часа разницы во времени немного расслабляли в плане режима. Тем более, что по утрам его обычно никто не беспокоил, и он мог поспать подольше. Свенссоны же убегали из дома чуть свет: кто на работу, кто на учебу.
Дана, правда, иногда работала сутками, но на время его обследования отказалась от ночных дежурств. Если Никлас был занят, она водила его по врачам.
Встречаясь с ней в холле клиники, он всегда невольно приосанивался. Сердце радостно подпрыгивало и начинало стучать наполнено, размеренно и более осмысленно. Нет, он не мог признаться даже самому себе, что любил ее до сих пор, но то, что боготворил, было очевидно всем.
Дане безумно шел медицинский халат и строгий светло-голубой колпак, скрывающий великолепные волосы. Это придавало ее все еще девчачьей внешности некоторую основательность и солидность.
Коллеги относились к ней с симпатией и уважением. И когда Глеб видел, с каким почтением они прислушиваются к мнению доктора Даны Свенссон, он и себя чувствовал более значительным. В нем просыпалась даже какая-то гражданская гордость, типа - знай наших! Это ведь наша, русская женщина, с русским менталитетом, душой, с российским образованием, стала таким серьезным, знающим специалистом. А вот фиг вам – «русские проститутки»! Нет! Не стыдно ему за Россию!
Спать все еще не хотелось, и Глеб наугад раскрыл книгу, взятую накануне у Даны.
«Целуя икону, Дмитрий горячо и страстно молился Богу, чтобы тот устроил ему встречу с Анной где-нибудь наедине, подальше от бдительных глаз ее сварливой и неприветливой тетушки. И в своих мольбах доходил до абсурда, почти реально представляя ее обнаженную и распластанную в своих объятиях. Взмокший, обессиленный…».
Глеб взглянул на обложку: автор и роман незнакомый. Что за чушь?! Возможно, ли молиться об этом Богу? И Дана…, ее книга?..
Подкорка помимо его сознания, выдала вдруг ее образ желанный нежный и… обнаженный. Она не отстранилась, не исчезла, а губы, мягкие, чуть шероховатые и горячие раскрылись навстречу его губам. Как упоительны были эти поцелуи!.. Вкус и запах ее кожи, волос, прерывистое дыхание, доходящее до стона, пьянили, будоражили, сводили с ума. Доведенный до пика блаженства, когда тело стало почти невесомым, и вселенная готова была принять его восторженный крик, откуда-то явственно донеслось:
- Лавров!!!
Глеб подскочил и… проснулся. Что это было? Бред, сон, искушение? Каких дьяволов он носил в своей душе? Стыд жег воспаленный мозг, который только что произвел плоды безумия, похоти и греха. Еще долго, взъерошенный, с выступившим холодным потом на лбу, Глеб сидел в кровати, боясь коснуться подушки, подсуропившей ему эдакое видение.
Только эротических снов, которые, как он считал, снятся созревающим юнцам, ему сейчас и не хватало!
«Гад! Гад! Урод!» - линчевал себя Лавров.
Раскрытый том лежал рядом - вот он, источник искушения! Виновник был найден.
Глеб захлопнул книгу.
«Господи! Не мучай, отпусти! И не введи нас…, и избави нас…» - горячо вырвалось из сердца.
Он поймал себя на том, что впервые молился не о чуде исцеления, а об абсолютно реальном, земном.
- Бог поможет, - говорила Валя, его экономка, - надо только искренне просить.
Когда он выгнал жену, а следом уволил повариху, как-то так сложилось, что Валя осталась в его жизни единственной женщиной. Она взвалила на себя все заботы по дому, и постепенно заменила ему мать, жену, любовницу…
Сейчас он уже и не помнил, как они оказались в постели. Вероятно, он в какой-то момент сдал, возможно, даже плакал, а она утешала. Но однажды он проснулся в ее мягких, но крепких объятиях… Лавров не стал задумываться, зачем ему это, не стал усложнять ни себе, ни ей жизнь. Моложавая, энергичная, справная, она была всегда под руками, и это было несомненным плюсом. Ему даже нравилось, что кто-то может принимать за него решения, быть сильней его.
Наверное, она оказалась рядом в тот самый момент, когда он, словно долго сжимаемая пружина, просто сломался, и был готов подчиниться чужой воле.
Он безропотно пил ее целебные отвары и чаи и однажды, преодолевая свои принципы и стыд, согласился пойти в церковь.
Уверовал Глеб в Бога, или просто в отчаянии хватался за любую ниточку надежды, только на исповедь и к причастию он стал ходить регулярно.
А самое главное, Валя позволяла ему быть слабым, жалела до самозабвения и ничего не требовала взамен.
- У меня никого и ничего нет кроме тебя, Глебушка, - часто говорила она.
И иногда Лаврова одолевало сожаление, что она не так молода и при всем желании не сможет родить ему ребенка.
Глеб вспомнил, что давно не звонил Валентине, а она, наверное, беспокоится. Как жаль, однако, что она не может родить, тогда бы он женился на ней. А так не имеет смысла! Ничего не имеет смысла!
И он, наконец, уснул глубоким ровным сном без сновидений.
Дине не везло с самого утра.
Прокувыркавшись полночи со своим «тренажером», как она называла груду мускулов молодого любовника, Дина не выспалась и была в дурном расположении духа. Вместо того, чтобы чувствовать прилив сил, во всем теле ныло и болело.
А это был плохой признак, обозначавший только одно – приближение старости.
Вспомнилось до кучи, что не за горами сороковник, и настроение упало окончательно.
Во всем этом, конечно, были виноваты Лавров и Данка!
Вторым признаком, не предвещавшим удачи, было то, что за рулем такси оказалась тетка. Уж какая верная примета, проверенная на ее горьком опыте: если первой встретится на пути женщина, то и дороги не будет, и весь день насмарку.
Но что-либо менять было поздно, и Дине пришлось натянуть на лицо вежливую улыбку.
Она, разумеется, ожидала неприятностей, но не думала, что они начнутся так скоро.
Пройдя через металлоискатель несколько раз, по частям выкладывая содержимое карманов на стол, Дина, мельком нащупав одним глазом на табло рейс до Стокгольма, направилась к пропускной стойке. Достала документы и очень удивилась, когда служащий своим внушительным телом преградил ей дорогу.
- Но мне до Стокгольма! – возмущенно округлила она глаза, - не задерживайте, я опаздываю уже.
- Это не Ваш рейс указан! Смотрите внимательней на табло. Там отправление в восемнадцать тридцать, а у Вас утренний рейс.
- А где он? Вот же билет! – не желая ничего слушать, она совала в нос мужчине распечатку из интернета.
- Дама! – попытался вразумить ее тот.
«Господи! Я уже «дама»! Еще бы сказал «женщщына!» - подал сигнал мозг, вместо того, чтобы включиться в нужном направлении.
- Да…, - запнулась она, не находя, что возразить.
Все! Вот она старость! Тут!
- Еще раз повторяю, - терял терпение форменный мужчина, - видите здесь написано: «терминал-один»! А Вы прибыли на «терминал-два»!
- А что это терминал? Почему терминал? Это Пулково-два? Здесь всегда международные рейсы были.
Она знала, что терминалы есть в Арланде, но чтобы в Пулково??? И никогда в жизни они не летали за границу из Пулково-один!
Насмешка какая-то!
- Вам в Пулково-один!
- На чем?
- К сожалению, общественного транспорта между терминалами нет, - в довершение обрадовал дежурный.
- А как же??? – сразу потеряв боевой дух, со слезой в голосе выдавила Дина, - туда ведь не меньше сорока минут ехать.
- Только такси или частник! Проще всего, выйти на улицу и проголосовать.
Все, дольше оставаться «блондинкой» было опасно. Или прощай шанс!
Дина, соображая в усиленном скоростном режиме, на автопилоте вылетела из Пулкова-два и опомнилась только, когда уже сдавала багаж в Пулково-один.
- Уфф! – с облегчением выдохнула она, радуясь, что все неприятности уже позади, - я с пересадкой в Арланде на местную авиалинию. Мне надо получать багаж в Стокгольме?
- Нет, - мило улыбнувшись, ответили ей, - Вы должны получить багаж по прибытии в конечный пункт назначения. Вас обслуживает одна авиакомпания САС.
Как же легко и приятно без багажа. Если еще и сумочку повесить через плечо, можно идти немного размахивая руками. Так налегке она прибыла в Стокгольм, предвкушая приятную прогулку между терминалами, где находились самые разнообразные магазины и кафе. До следующего самолета было около двух часов. Вагон времени!
Люди, прилетевшие с ней, получали багаж. Она тоже в раздумье некоторое время смотрела на свой модненький чемодан, призывно катающийся среди других на ленте выдачи.
«Симпатичный, - подумала она, любуясь на его яркие оранжевые полоски, - пожалуй, есть у меня вкус».
Почему-то в их семье считалось, что вкус есть только у Даны.
Чем дальше Дина уходила от чемодана, тем больше ее мучило сомнение, правильно ли ей сказали, что получить его надо в конечном пункте?
И чем больше задвигалось за ней дверей в бесконечных коридорах, тем все тревожней становилось на душе. Она отдавала себе отчет, что тут движение только в одном направлении, и обратно дороги нет.
А когда при входе в терминал местных авиалиний потребовали посадочный талон, ей показалось, что она находится в дурном сне, и никак не может проснуться.
С трудом Дина поняла, что талдыкала ей девушка, но когда сообразила, где его получить, выяснилось, что посадочный ей могут выдать только при наличии багажа.
- Получите багаж…, - как заезженная пластинка повторяла служащая.
- Но как? – в отчаянии по-русски спросила Дина.
Она, как собака сейчас, понимать, в конце концов, понимала, но вот объяснить ничего не могла. Кто бы мог только представить, что с ней когда-нибудь случится такой облом. Вот когда бы пригодился английский, который за нее всегда сдавала Данка. Она дико напрягала мозги, стараясь хоть что-нибудь вспомнить из школьно-институтской программы, но кроме «окей» и «вау» в голову ничего не пришло.
И Дина обреченно побрела в обратном направлении, рассчитывая разве что на чудо.
Но судьба продолжала строить мерзкие гримасы, безжалостно подставляя подножки.
Вот он выход из последнего перехода между терминалами. Да, выход был, но не было входа. Не было входа, но у нее-то не было выхода! А значит, надо прорваться.
И дождавшись, когда двери разъехались, выпуская очередную группу пассажиров, она рванулась с быстротой ловкой пантеры в заветное пространство. Уворачиваясь от сумасшедшей тетки, люди расступились, и она, о радость, оказалась-таки в нужном коридоре.
Осталось из него выйти. Но то ли поток пассажиров иссяк, то ли их пустили по другим маршрутам, только Динка оказалась в большой стеклянной ловушке. Она стучалась в большие наглухо закрытые двери и чувствовала себя той самой лягушкой в банке, которую они с Данкой изловили в детстве для девушки Глеба.
Началась фобия закрытого пространства.
- Аааа! – завопила она, - спасииитеее!
- АААА – в тон оглушительно ответила ей сирена, и она увидела перед собой группу вооруженных полицейских. Таких раньше она видела только в телевизионных новостях про теракты. От страха ноги сами собой подкосились, и Дина упала прямо в объятия вовремя подоспевшему стражу порядка.
«Ничего-ничего, - успокаивала она себя уже сидя в самолете, вспоминая, как полицейские переглядываясь, потихоньку хихикали в сторонку, - путь к счастью всегда тернист и труден!»
«Лаггедж, тиккет, хелп ми, …» крутились в голове английские слова, которые она уже до конца жизни навряд ли забудет.
Глава 6.
Первым делом, получив багаж, Дина включила мобильный. По ее расчетам сестра сейчас должна была находиться на работе.
Операция проводилась под местной анестезией. Скальпель точно, выверено прошел под ключицей. Гибкие, проворные пальцы тут же нащупали нужный сосуд, и Дана, сделав почти ювелирный надрез, быстро вставила электрод.
- Доктор, что скажете, стучать будет? – мужчине, судя по всему, не нравилось лежать молча.
Иногда пациенты попадались очень словоохотливые, и приходилось поддерживать с ними разговор. Был даже случай, когда пациентка попросила сфотографировать ее на операционном столе.
- Обязательно будет, не сомневайтесь, - ответила Дана, внимательно вглядываясь в рентгеновский экран, отслеживая продвижение электрода к сердцу.
- Сколько гарантируете?
- Кардиостимулятор рассчитан на десять лет. Потом поставим новый.
Из истории болезни Дана знала, что зовут его Кристер, и он одна тысяча девятьсот тринадцатого года рождения. Но по физическим данным организм мужчины был крепким, и на вид ему можно было дать не более семидесяти лет.
Хоть и не каждый день случались такие раритеты на операционном столе, но все-таки и особенно удивительного для нее в этом не было.
Очень многие шведы до глубокой старости ведут здоровый образ жизни, занимаются спортом. Сейчас, например, в моду вошла, так называемая, скандинавская ходьба*, и Дана, как врач-кардиолог, тоже рекомендовала заниматься ею всем своим знакомым.
- А у меня сегодня День рождения. Ровно сто лет… - доверительно поведал Кристер.
- Поздравляю! – с теплом в голосе отозвалась она.
Все-таки в том, что сегодня она оперировала сердце-долгожитель, было что-то необычайное, выдающееся.
- Спасибо, милая, - улыбнулся мужчина.
Электрод благополучно достиг сердца и вошел в правый желудочек. Осталось только закрепить его и вшить металлическую коробочку с кардиостимулятором под кожу.
И пальцы уже шили. Стежок за стежком, бережно, аккуратно.
«Шить умеешь?» - сразу задали ей вопрос, когда она впервые переступила операционную.
- Да, - ответила, немного удивленно.
А шила она великолепно почти с детства. В дефицитное нищее студенческое время, выкраивая из «Бурда Моден» стильные вещи, обшивала и себя, и Динку.
- Мне, понимаешь ли, сейчас очень надо, чтобы сердце надежно работало, - решил поделиться Кристер, - жить только начал. Женился вот…, на прошлой неделе.
Дана едва не укололась иглой.
- Правда? – она с интересом внимательней взглянула на столетнего молодожена.
Глаза! У него были потрясающие глаза без намека на стариковскую бесцветность и усталость. Нет, не юношеским задором они лучились, но полный интеллекта, ровный, глубокий свет исходил из них и еще какая-то тихая нежная радость, так свойственная влюбленным.
- Да, правда. Влюбился, как юнец, – словно прочитав ее мысли, пояснил он, - Сиси моей уже шестьдесят. Тоже не девочка. Но любовь…, - и многозначительно вздохнул.
Дана выключила рентгеновские приборы.
Осталось проинформировать пациента, и она свободна.
- Кристер, я Вас поздравляю. Операция прошла успешно. – И добавила к дежурным фразам, - сердце работает как часы. Можете порадовать Сиси.
- Ох, спасибо, доктор, - растроганно поблагодарил он, - мы же в свадебное путешествие собрались. Операция вот только задержала.
Столько жизнелюбия теплилось в его глазах, что Дана невольно вспомнила Глеба. Тому явно не хватало чего-то такого, за что он смог бы зацепиться и выкарабкаться окончательно. Слишком глубоко он успел погрузиться в свою болезнь. И она временами замечала, как Глеб хандрит и замыкается в себе.
Дана вышла из операционной, с облегчением сняла с себя тяжелую свинцовую экипировку, и кинулась к одежному шкафчику, где в кармане халата надрывался мобильный.
Никлас по быстрому, в двух словах, отчитался, что Глебу сделали МРТ и предложили лечь в клинику для проведения реабилитационной процедуры.
- Есть проблема в местах послеоперационных швов. Госпитализация назначена на завтра. Процедура и наблюдение займут два дня. Все, пока! – как обычно, на бегу прокричал Никлас и отключился.
Дана просмотрела другие непринятые вызовы и встревожилась. Несколько звонков было от Динки!
- Дина!? Ты где, что? Что случилось?
- Дан! – Динка дала волю раздражению, - Ну, где ты пропадаешь? Почему трубку не берешь? Я уже полчаса как приехала!
- Приехала? С женихом? Я оперировала, только-только освободилась, - словно оправдываясь, частила Дана, - зато сейчас уже смогу отпроситься. Встречу!
- Значит так, - приступила к делу Дина, - встретить само собой. О моем приезде никому! Сними мне номер в гостинице! И какой, к черту, жених!?
- Ты что так обиделась? Динуська, да Глеб уже согласился переехать в гостиницу. Тем более у него завтра госпитализация. Может быть, потерпите друг друга одну-то ночь? Найду, где разместить. Пойми, Глеб у нас не ради развлечения. У него вопрос жизни!
Дина слушала молча, но последняя фраза дала новый толчок красноречию:
- Дана! Это у меня вопрос жизни!
А червячок любопытства, давно точивший изнутри, все-таки подтолкнул спросить:
- А что с Лавровым? Все так серьезно?
- Да. Но по телефону всего не расскажешь. Ему, конечно, сейчас уже больше нужна психологическая поддержка, и больше положительных эмоций. Увлечься чем-то...
- Увлечься? Это влюбиться что ли? – хихикнула Дина.
- Ну, например, - от всей души улыбнулась Дана, вспомнив сегодняшнего пациента.
- Ладно, жду! Только никому не проболтайся, - напомнила сестра на всякий случай.
Ни расстояние, ни разность судеб, ни полярность характеров не смогли разрушить ту внутреннюю мистическую связь, которая существовала на каком-то глубинном уровне подсознания сестер-близнецов. Они притягивались так сильно, что встретившись, казалось, становились одним гармоничным целым, удивительным образом дополняя друг друга. И тогда сами не могли разобраться, кто из них первый подумал, а кто высказал мысль вслух.
Но они так же гармонично и естественно входили в противоречия и конфликты, иногда серьезные и длительные. Это было примерно то же самое, как если бы любой индивид разрывался между противоположными проблемами внутри себя.
Сестры, в конце концов, приходили к общему решению и поступали согласованно, все зависело от того, чьи убеждения перевесят.
Динка что-то затевала, какую-то авантюру, Дана в этом абсолютно не сомневалась, и, как человек, придерживающийся моральных принципов, настроилась на серьезный разговор.
- Боже! Данка! – воскликнула Дина, со всех ног бросаясь навстречу.
Необузданная порывистая артистичная, обдав тонким, но ярким, запоминающимся запахом модных духов, она обняла, расцеловала, закружила:
- Как ты хорошо смотришься! Красивая, элегантная! И как же все-таки мы похожи!..
Последняя фраза прозвучала значительно, со смыслом.
Дана смущалась и радовалась:
- Молодчина что приехала! Давай пошли-пошли в машину! Дети обрадуются!
- Выслушай меня, потом поедем, – усевшись рядом на пассажирское место, приступила Дина, – обещай, что поможешь.
- Ну, если ничего криминального, помогу, - на всякий случай подготовила путь к отступлению Дана, - и только что в моих силах.
- Если не в твоих, то в наших, - Дина отчего-то была уверена, что та согласится на все.
Но сестра, не дослушав и до конца, категорически замотала головой:
- Можешь не продолжать. Ты с ума сошла, Дин!
- Дана, пойми, мне скоро сорок! Со-рок! – с ноткой трагизма, надрывно заговорила она. - И он мне нужен. Нужен, слышишь? У меня последний шанс, Дана! Последний шанс… Шанс…
Она повторяла горячо, увлеченно, самозабвенно заламывая руки, не дать, не взять - голливудская звезда. Дана в какой-то момент даже испытала восторг от ее игры. Вот где Дина могла бы сделать карьеру. Ей надо было поступать в Театральный ВУЗ на Моховой. Как же она декламировала стихи!
Но история не имеет сослагательного наклонения… Привычка ли, рок - быть всегда вместе, но одна из них принесла себя в жертву другой. Тогда Дана была сильней, и ее страсть - стать врачом победила.
- Да, это ты пойми! Мы уже не дети! И это не шутка, и не розыгрыш. Мы не можем манипулировать чужой жизнью. Ну, не имеем права! Нет! И не проси! Поехали, думаю, Глеб сразу не сбежит. Посидим, поговорим. Он очень изменился сейчас, после операции, болезни. Может быть, по-другому на ваш развод посмотрит, да и ты тоже, возможно, посмотришь на него другими глазами, подумаешь, надо ли возвращать прошлое.
Динка как-то скисла и мрачнела прямо на глазах все больше.
- Он никогда меня не простит!
- Что же такое страшное ты ему сделала?
- Тебе не понять!
- А ты объясни так, чтобы я поняла.
- Что? Что тебе объяснить? Ты сама не знаешь и не видишь, что он всю жизнь любит только тебя!? Он тебе, а не мне собирался делать предложение!
Это была уже не игра. Обида давняя, но по-прежнему горькая, больная, животрепещущая и обоюдная вырвалась наружу и повисла межу ними немым вопросом.
- Глупости, Дина, он тебя выбрал! – чтобы только не молчать, сфальшивила Дана, и они обе это поняли, - да и вообще, о чем мы говорим? – тут же попыталась свильнуть от конкретного к общему, - впечатление такое, что я далеко ушла по жизни, а ты осталась в том дремучем прошлом. Топчешься там себе на одном месте: отпустить боишься, и жить в нем уже не можешь. И не сорок тебе, а все еще двадцать. А вот мне действительно сорок. У меня муж, дети…
- Муж, дети... – передразнила Дина, - да если бы я не подсуетилась, не Никлас бы примчался к тебе на Новый год, а Глеб! Он же разводиться со мной собрался в то время. Сказал, что тебя одну любит. Да если хочешь знать, он имя Дина так и не запомнил. Я для него всегда была тобой. Даной!
Дана внезапно почувствовала, что с ней происходит некая метаморфоза перевоплощения в одинокую непонятую и несчастную Динку. Такое с ними тоже бывало.
- Ужас! – обида сестры реальной болью кольнула в сердце, - бедная Динка! Почему молчала? Ты тогда стала скрытной, я помню…
- Я встречаться с тобой в то время боялась. Ты бы меня прочла без слов. Прочла и поняла, что я твое место занимаю.
- Может быть, родить надо было, ведь он детей любит. Вон Линда с Лео от него не отлипают.
- Детей любит. А меня!? Меня-то не любит! Я злилась. Я счастливой хотела быть, желанной, женщиной себя чувствовать. Понимаешь? Я хотела, чтобы он меня любил. Я не хотела быть тобой для него! Я свою жизнь хотела с ним прожить, а жила твою.
- Как же ты все запутала, и сама запуталась. Зачем? – терзалась Дана.
- Вот и помоги! Помоги мне распутать! Всего-то один день!.. Даночка, ну, пожалуйста, дай мне шанс! Один маленький последний шансик…
Она опять играла, и Дана решительно стряхнула с себя все сомнения.
- Нет, Дина! Давай уже поступим разумно, соответственно возрасту. Сама говоришь, что сороковник не за горами. Послушайся меня! Я сейчас взрослей и смотрю на вещи более трезво.
- Я беременна! – прозвучало, как контрольный выстрел в висок, - если с Глебом ничего не получится, сделаю аборт, и ты уже никогда не увидишь племянника!
Племянника? На отпотевшем стекле машины радужками переливались капельки от растаявшего инея – предвестника скорой зимы.
- Не может быть!? Ты беременная? – она так долго мечтала услышать эту новость. - А кто отец? И зачем тебе тогда Глеб?
- Знаешь, для моего ребенка отцом может стать только Глеб, я так решила. Я это после развода поняла.
- Дин, но ему нужен свой ребенок, а не чужой, – в голове Даны что-то никак не стыковалось.
Но разум явно проигрывал эмоциям, ведь речь ведь шла о маленьком, еще не родившемся ее племяннике. А таким святым не шутят и о таком не врут.
- Я ему и второго рожу! Он ведь обеспеченный. Что ему стоит вырастить детей.
- Ладно! – сдалась Дана, - в конце концов, он взрослый человек. Только давай договоримся, что при первой возможности, ты скажешь ему правду. Объяснишь, и про этот наш план, и про ребенка.
- Договорились! – повеселела Динка, - поехали скорей в гостиницу! Надо там с прической, макияжем, одеждой поработать. Остальное - не подкопаться! Удивляюсь на тебя, вроде собой не слишком занимаешься, а такая же стройная. Один в один - я.
- По нескольку часов в день постоишь в рентген операционной в тяжелой свинцовой одежде - похудеешь!..
И улыбнувшись, добавила:
- Может быть, и в клинике за меня поработаешь завтра? Я бы хоть отоспалась.
- Нет уж! Тут сама! Меня от больных тошнит! Кстати, документами тоже меняемся, права на вождение там и все такое. На работу завтра на автобусе съездишь.
От одного только предчувствия зимы Глеб поежился. На улице основательно похолодало. Легкой порошей на дорожки и газоны лег первый снежок, земля, разнежившаяся было от тепла, затвердела, и кое-где хрустела заскорузлой коркой льда. Хорошо, он вчера успел убрать все листья во дворе.
А ведь в России сегодня, он знал еще от родителей, Покрова Пресвятой Богородицы, большой православный праздник. Всегда в этот день ждали первого снега, и чаще всего ожидания оправдывались. Снег, выпавший здесь, на чужбине, казался ему добрым знаком, как напоминание о доме… Заныло, засвербело, потянуло под лопаткой. Глеб покрутил плечом вперед-назад, но боль отпускать не спешила.
Загостился он…, пора бы и домой. А Никласа с Даной и детьми он обязательно пригласит к себе. Вот на Новый год и пригласит. Уж тогда-то он покажет им, с каким размахом умеет гулять русский народ, так чтобы запомнилось надолго. Никаких денег не пожалеет! Все-таки живем один раз, и этой своей единственной он обязан именно им, его друзьям.
Руки, соскучившись по нормальной мужской работе, просили хоть какого-то дела, и Глеб, не дожидаясь хозяев, растопил камины, и, время от времени подбрасывая поленья, стал ждать, когда все соберутся.
Казалось бы, все шло, как всегда. Ужин привычно перешел в вечерние посиделки с разговорами. Только Дана была сегодня какая-то другая, то ли рассеянная, то ли озабоченная.
Глеб обратил внимание, что она не заметила, как Линда с холода прошмыгнула домой без шапки, и тут же полураздетая снова унеслась на какую-то репетицию.
Лео за ужином не расставался с айподом, рассеяно катая вилкой по тарелке остывающие шведские фрикадельки, и никому не было до этого дела.
А Никласу, когда тот что-либо спрашивал ее по-шведски, так и вообще только загадочно улыбалась. За таинственными улыбками, похоже, скрывалось нечто большее, потому что Никлас просто ни на шаг не отходил сегодня от своей жены, и ему, по всей вероятности, не терпелось поскорей с ней уединиться.
Вечер только начинался, а разговор не клеился.
Вернувшаяся с репетиции Линда, внимательней присмотрелась к родителям и, весьма удивленная, что сегодня не получила свою порцию ежедневных нотаций, интуитивно примкнула к Лео, который смотрел фильм по айподу. Вместе дети не чувствовали себя так одиноко среди этих странных взрослых.
По российскому каналу обсуждали уже известный скандальными последствиями закон «Димы Яковлева».
- О, - до Никласа случайно долетел-таки смысл темы, - слышали, что теперь и в Швецию детей из России нельзя усыновлять? Но это же неправильно! Отыгрались на несчастных сиротах в отместку за коррупционеров. Сколько детей теперь не обретут не только любящую семью, но и возможность хорошего лечения.
И вдохновленный произнесенной речью, он ближе придвинулся к жене.
- Голова болит, - кокетливо посетовала Дана, - а я сегодня еще фильм собиралась посмотреть. Правда, он очень поздно идет, но я так долго ждала.
Она, не стесняясь Глеба, тоже потесней прижалась к мужу, словно всем своим видом демонстрируя, как ее любят.
- Посмотришь в записи! Я тебе в интернете любой фильм найду, - и Никлас машинально погладил ее по нежному шелку волос.
Лавров неожиданно взвинтился:
- Нет, ты просто не слышишь, что говорят российские СМИ! И это не ваши проамериканские мифы! Несколько убийств, избиений, отказов от усыновленных детей, передача в другие семьи. Невозможность контроля с российской стороны, и более чем мягкие наказания убийцам русских детей. Почему мы должны закрывать на это глаза?
Никлас хотел было открыть рот, но Дана опередила его:
- Можно подумать, что в России детей не бьют, не выбрасывают на помойки и не убивают! Американцы же усыновляли больных детей, у которых в России нет будущего. А в Америке у них есть надежда на квалифицированное лечение.
- Я не спорю, что в России есть проблемы, но их нужно решать внутри страны. Последнее дело торговать детьми, лишать их Родины и языка, они ведь такие же граждане. Только нищие страны, которым нечем кормить, разрешают усыновлять своих детей. Это позор – делать на детях бизнес!
- А не позор – отнимать у детей надежду на излечение, на полноценную жизнь? – возразил как-то не очень убедительно Никлас, склонившись к голове Даны и вдыхая запах волос:
- У тебя новые духи?
- Какой же ты внимательный! – и ее голова оказалась на его плече.
Ничего особенного, в сущности, не происходило, просто супруги выражали друг другу свою любовь. Это было нормально между мужем и женой, и никоим образом не должно было задевать Глеба. Но его это не просто заводило, но отчего-то еще и бесило. Дана! Она делала что-то не так! А больше всего Лавров злился на себя, время от времени получая еще и ощутимые уколы ревности.
- Допустим, у нас нет нужного медицинского оборудования, - он злился все сильней, - и не всем сиротам могут сделать операции в России. Хотя ведь делают! И без всяких квот, и без очередей. Но допустим, есть редкие случаи, когда необходима операция за границей. И если добрые американские дяди и тети так переживают за наших сирот, почему не окажут адресную денежную помощь на лечение, зачем для этого непременно нужно отнять у детей Родину?
- Ой, Лавров! Кто бы говорил! – еще один явный вызов от Даны. Но зачем? – Вот ты, например, богатый дядя, но не спешишь оплачивать лечение больным российским детям.
- Я, - он сглотнул слюну, которая, как нарочно, в изобилии заполнила рот, – я... я все сейчас объясню.
- Объясни, - Дана продолжала нагнетать напряжение.
Зато Никлас спорил вяло. Глеб заметил, как он приобнял Дану за талию, и воображение нарисовало ему плавный живой изгиб ее тела под свободного кроя домашней рубашкой.
- У нас собирают всем миром в России, и я всегда участвую. Так что Дана, ты не совсем права. Но я вот, что хочу сказать. Понимаете, когда в стране начался передел собственности и власти, - начал он издалека, стараясь тут же анализировать, как выглядит в глазах Даны, - кто как мог, делал первоначальный капитал. Конечно, о честно заработанном в то время говорить глупо. Страну просто растаскивали по карманам все, кто имел такую возможность. Это надо признать. Но дальше деньги должны были работать на страну, народ. Если хотите, скажу так. Надо считать, что, таким образом, народ заплатил тем, кто знает, как управлять деньгами, чтобы теперь эти деньги работали на него же и страну.
- Да у тебя, друг, целая теория, - удивился Никлас такой речи, которую, однако, воспринимал вполуха.
Зато Дана, словно дразнила его:
- Ну, и причем здесь брошенные дети?
- Лично за себя, Дана, мне не стыдно. Не хочу себя хвалить, но я ни копейки не вывел из страны. Все мои деньги работают на Россию в целом, значит и на детей.
- А смог бы ты чужого ребенка усыновить?
- Смог бы! - он запнулся, понимая, что чуть погорячился.
- Сначала самому поправиться надо, - резюмировал Никлас, и подбадривающе улыбнулся ему. - Дана, пойдем, чайник поставим. Поможешь мне пирог нарезать.
- Нииклас, - капризно протянула она, - у меня такой тяжелый день был, поухаживай за нами, голова болит.
- Может быть, я схожу за чаем и пирогом? – вызвался Глеб, - а вы отдыхайте, все-таки я один тут не работаю.
Эх! Странный какой-то вечер! Очень странный! Словно какая-то интрига зреет в воздухе!
Глеб поставил чайник, потом спустился к себе. А когда он вернулся с чайником и пирогом в холл, там были только дети, мирно увлеченные какой-то компьютерной игрой.
- Мама пошла в душ, а папа уехал на работа, срочно, - пояснила Линда, - он…, она… сказал извиниться.
Глеб расставил чашки, немного посидел с детьми, пытаясь разобраться в хитросплетениях правил игры, и, наконец, попрощавшись, отправился к себе на этаж.
Наскоро сбросил с себя одежду, забрался в постель, раскрыл книгу и не заметил, как уснул.
Примечания:
* Скандинавская ходьба - (от англ. Nordic Walking), дословно — Ходьба с палками (фин. sauvak;vely, от sauva — «палка» и k;vely — «ходьба», «прогулка») — вид физических упражнений, прогулки на свежем воздухе с парой модифицированных лыжных палок. В конце 1990-х стала популярна во всём мире. Встречаются также названия «северная ходьба» и «финская ходьба».
Глава 7
«Двадцать лет спустя, или Дюма отдыхает!» - Дина закрылась в туалете и только тогда слегка перевела дух.
Аккурат лет двадцать или даже больше, как они с Даной не менялись ролями. А зря! Ведь жизнь – игра….
Кровь, взорванная адреналином, неистово пульсировала в висках. Острота ситуации, риск разоблачения кружили голову. Она словно отчаянный канатоходец без страховочного троса шла сейчас над пропастью.
Но и это все было ничто по сравнению с тем успехом, тем обилием любви, которые сразу, одномоментно обрушились на нее. Аплодисменты! Ей определенно нравилось быть Даной.
Сегодня или никогда изопьет она, наконец, чашу истины до дна, до сути, досуха. И что такое любовь, если не истина в последней инстанции…
- Алло! Он поверил! – торжественным шепотом сообщила она Дане, быстренько набрав ее номер мобильного.
- Кто? – заговорчески, в тон ей, спросила сестра.
- Оба! – «обрадовала» Динка, - быстро звони Никласу, или он сейчас все мне испортит!
- Почему? – испугалась Дана, - мы так с тобой не договаривались.
- Не спрашивай, просто делай, что я говорю.
- И что я ему скажу? Что мы достали из шкафа, свой «скелет»?
- Тьфу ты! Да скажи, например, что любишь!.. Мне что ли тебя учить?
- Я ему этого уже сто лет не говорила. Что он подумает? Что у меня крыша едет?
- Не знаю. Устрой ему романтическое свидание, наконец! Скажи, что решила сбежать на ночь в гостиницу, что ждешь его там, что это сюрприз! Закажи свечи и шампанское в номер! И давай быстрей, пока он тут ничего безумного не сотворил.
Она отключилась и прислушалась, представляя, как Никлас сейчас умчится на крыльях любви к своей жене. Надо же! Оказывается можно дышать друг другом, любить и при том не говорить об этом!..
Дождавшись, когда, хлопнула входная дверь, Дина, прежде осторожно выглянув, вышла из укрытия:
- Я в душ, - не найдя никого из мужчин в холле, сказала она детям, - чтобы в девять часов были в постелях.
- Маммаа, - протянула удивленно Линда, - ты что? Ты уже давно разрешила мне до десяти не ложиться.
- Ну, в общем, вы меня поняли! – и она поднялась в святая святых, супружескую спальню сестры.
Как-то там ей кочевая жизнь по гостиницам!?
Однажды Дана ввела ее в ступор фразой:
- Как здорово, что у тебя все время происходит что-то, необычное. Чувствуется движение жизни.
Тогда Дина позвонила ей пожаловаться на жизнь, рассчитывая немного и на денежную помощь. Ничего здорового в своей ситуации она не находила и обиделась:
- Меня уже со второй работы выперли! Я виновата, что и у этого начальника жена – ревнивая мегера? Она на мне последнюю французскую блузку порвала! Я вторую ночь не сплю! Мне завтра есть будет нечего! – возмущалась она, - И на мне лица нет! Нашего, между прочим, лица!
А Дана кисло все свое твердила в ответ:
- Ничего нет ужасней скуки. Когда один день похож на другой, и, кажется, что и хотеть-то больше нечего…
- Мне бы твою скуку! – зашлась в истерике Динка. - Мало того, что ты со всех сторон в шоколаде: муж, дети, карьера, так еще и мужики всегда выбирают тебя! Вот почему тебя любят, жениться хотят, а со мной только поразвлечься?
- Дина! Ты женщина-праздник! Ты ураган эмоций! Ты!.., ты…, ты…, - с неподдельным восторгом перечисляла Дана все ее достоинства, местами весьма сомнительные.
- А я больше так не хочу! – парировала та, - хочу твою смертельную скуку!
Вот она, «смертельная скука» Даны, теперь ее – Динкина! И ничего, что на один вечер. Она уж сумеет выбрать ее до крошечки.
Дана-Дина! Дина-Дана! Детская игра «Я это ты, а ты это я!»
Утром, отдавая девочек из рук в руки воспитательнице в детский сад, мама каждый раз терпеливо объясняла, во что одета Дана, а во что Дина и у кого какого цвета сегодня банты.
Но без проблем справившись с переодеванием, легко выдернув ленточки из волос, шалуньи со всех ног с воплями бежали к воспитательнице.
- Она меня за волосы дергает!
- Нет, она меня!
Та некоторое время соображала, как решить близнецовую шараду. Но поскольку задача была неподъемная, заплетала девочек наугад.
Вечером, возвращая детей, педагогиня утешалась тем, что они целы, невредимы и обе в наличии. Две «штуки» получила, две «штуки» отдала. Мама, конечно, немного пожурив негодниц, тут же расставляла все по своим местам. Она единственная их различала, но на то она и мама.
В школе от искусства перевоплощения они уже получали дивиденды в виде оценок.
Данка успевала в точных науках, биологии и языках, а Динка отрабатывала долги на физкультуре и литературе. Она умела быстро бегать, громко, выразительно декламировать стихи и писать сочинения. Учителя что-то подозревали и не раз поднимали вопрос о переводе одной из сестер в параллельный класс. Но когда все так и случилось, задача для Дины-Даны только упростилась. В итоге знания получала в основном Данка, а писала сочинения и бегала на физру Динка.
Но чем старше они становились, тем отчетливей понимали, что каждой предстоит нести по жизни свою персональную ношу. Крайне болезненно приходило прозрение в том, что человек одинок по сути, и что он, если даже приходит в мир с братом или сестрой близнецом, то уходит все равно в единственном числе. В сущности, им предстояло разъединить сросшиеся, словно у сиамских близнецов, души. И они это делали. Делали неумело, часто кромсая по живому, калеча себя и судьбы, а их раздельный мир выглядел однобоким сирым неполноценным.
К тому же, как оказалось, не все можно поделить.
Например, Глеб. Он мог быть только с одной из них. Только с одной!
Глеб!.. Ах, как забавно он ревновал сегодня! Как злился! Дина отдавала себе отчет, что ведет опасную игру, но отступать была не намерена. И ничего ее не смущало.
Ну! Пан или пропал! И она зажгла свечу.
Глеб резко проснулся. И, словно только того и ждали, набежали тревожные мысли. Они, спотыкаясь друг о друга, наперегонки накинулись и принялись терзать уставший мозг.
На завтра назначена госпитализация, очередная…. И снова, и снова ему предстоит мерять шагами эти петляющие бесконечные больничные коридоры, по которым без остановки он шел уже много дней. Как он попал на эту «беговую дорожку» своей судьбы, которая чуть не перечеркнула его самого? Какой рок, или чья злая воля загнали его туда, поделив жизнь на «до» и «после»? Зачем? И почему ОН? И нет ответа!
А если это кем-то придуманный коммерческий механизм, схема манипуляций человеком, то, надо признать он действует безотказно и надежно.
Тебя торопят, перед лицом смерти нет времени на раздумья. И ты бежишь! Бежишь во все лопатки, наперегонки с ней. Тут, кто кого! Послушно бросаешься под нож, потому что надо отсечь! Срочно отсечь все плохое! И уже не важно, что тебе оставят, и как ты будешь выживать дальше, имеет значение только то, что ты уже прочно стоишь на этой адовой стезе, с которой не свильнуть. Курс химии, курс облучения, курс…, и ты в полной власти эскулапов. Молишься на них и несешь, и кладешь мзду в их «золотую» лапу.
И если бы не Никлас с Даной, никогда не вырваться ему из этого дьявольского круга.
«Дана…», - он хотел, но не мог не думать о ней. Скорей это были даже не мысли, а просто ее постоянное присутствие в его душе, которое подчас мучило, становясь невыносимым.
Не тогда, когда Дана с Никласом расписались в России, и скромно отметили это событие в узком семейном кругу, а позже, когда они с Диной и Татьяной Витальевной приехали на их свадьбу в Швецию, и когда он увидел любимую женщину в подвенечном платье, он навсегда осознал, что она чужая жена. Осознал и, казалось, смирился.
Он никогда ни до, ни после не видел такого классического совершенства линий.
Платье без излишеств и банальной мишуры подчеркивало содержательность ее мягкой женственной красоты, так присущей русской женщине.
Чистота, скромность и даже какая-то трогательная жертвенность была во всем ее облике: в правильности черт лица, на которое как бы невзначай ниспадал золотисто-русый локон из высоко забранных волос, в нежной линии ключиц открытых девственных плеч, в плавном изгибе стройной изящной шеи. О другом, том, что было скрыто под тугим корсетом и пышными фалдами платья в пол, и что могло бы дорисовать его воображение, он даже не смел думать.
Ореол романтики горного местечка северной Швеции, где молодые обвенчались в небольшой церкви, на земле предков Никласа, гармонично дополнил ее образ. Прекрасный, но чужой, тот самый образ, который и преследовал Глеба с тех пор.
Ему показалось все-таки или нет, что она сегодня специально дразнила, злила и заводила его, играя, как кошка с мышью. Неужели не чувствовала, что мучает и искушает его сердце.
Нет! Надо найти предлог и переехать в гостиницу, чтобы как можно реже видеть ее. Может быть, как раз на руку то, что приезжает Дина.
Он так же вспомнил, что снова не позвонил домой. И при мысли о Вале на душе стало как-то пресно. Во рту появилась горечь, и захотелось почистить зубы.
Электрическая щетка старательно выметала налет с эмали, оставляя приятный привкус свежести. Но Глебу и этого показалось мало. Захотелось смыть с себя и налет прошлого вместе с прилипшей хворью, и….
Сейчас, сейчас вода охладит и смоет все сегодняшние его переживания.
Он сунул голову под душ. Но это не помогло. Глеб просто не мог не думать о ней, и с этим надо было как-то жить.
Растирая голову полотенцем, направился обратно к кровати. Но что-то будто изменилось в комнате… Или ему только показалось, что ночник как бы переместился и живым огоньком свечи мерцал в проеме двери.
Галлюцинация была настолько ясной, что возник естественный порыв задуть свечу, так внезапно загоревшуюся в неположенном месте.
Он всмотрелся и обомлел. То была Дана со свечой в руке!
Она стояла молча, как изваяние, потупив взгляд, простоволоса и нага. И в свете плывущего огонька он ее не столько видел, сколько ощущал. То, что было на ней, можно было только условно назвать одеждой. Прозрачная ночная рубашка не укрывала роскошных женственных линий, лишь создавала некий ореол размытости и нереальности так, что казалось, видение вот-вот растает и исчезнет.
- Дана? – все еще не веря своим глазам, он подходил ближе к призрачному силуэту, так осторожно, словно боясь спугнуть.
И уже на расстоянии вытянутой руки, когда рассмотрел даже ее ресницы и легкий румянец щек, она резко задула свечу.
- Нет! Не уходи! – пронзенный ужасом, молниеносно упав на колени, он судорожно сжал в объятиях ее стан.
Он боялся, что руки нащупают лишь остывающий воздух, но расплавленный воск падающей свечи реально обжег плечо, а в железном кольце рук, билось и трепетало живое и желанное ее тело.
Не в состоянии думать, а тем более анализировать, подчиняясь каким-то первобытным инстинктам охотника, рыбака, который долго выхаживал свою добычу и вот наконец-то получил, он даже под страхом смерти не выпустил бы ее. Их разделяла только эта условная ткань-паутинка, сеть, силок, в котором она запуталась и уже никогда не вырвется.
- Ты мне вчера приснилась, Дана! Только не исчезай! – как в бреду, целуя ее запястья, говорил он, - Господи, какие у тебя ледяные руки…, любимая!
Она молчала по-прежнему, но тело, каждой своей клеточкой посылало сигналы ожидания, которые он с жадностью ловил. Он чувствовал, что она хоть тот час же готова сгореть в его руках, и, обжигаясь жаром ее страсти, приходил в неистовство, испытывая доселе неведомый ему духовный восторг, сродни экстазу.
- Не бойся, ничего не бойся. Я сам, сам за все отвечу.
Она оказалась легкой, как перышко, и он, чувствуя себя большим и сильным, приступил к спуску в ад. Он знал, не было у них другой дороги, но этот кармический путь им надо было пройти.
Пылкая и непредсказуемая она не только покорно следовала с ним, но временами сама увлекала его все глубже в преисподнюю.
Ступенька за ступенькой, все ниже и ниже, теряя рассудок и стыд, до самого дна, до пожирающего огня чистилища! Сгореть в пепел и обрести, наконец, смысл!
Облизывая пламенем страсти, огненная геенна, наконец, поглотила их. И там в ненасытной утробе умирая в конвульсиях блаженства, он возблагодарил Бога и судьбу за столь щедрый дар, дар любви! Теперь он чувствовал себя выше смерти и больше не боялся ее. И он внезапно почувствовал, что взлетел!
Он летел не один, а, какое счастье, вместе с ней! Перед ними раздвигались горизонты Вселенной, и это были ни с чем несравнимые ощущения. Американские горки – мелкая дешевая игрушка рядом с этим полетом. Он не мог даже кричать, так перехватило дыхание. И это она, его женщина, и теперь он в этом не сомневался, дала ему возможность умереть и родиться еще раз.
Он никогда еще так не раздваивался, чувствуя и за себя, и за нее, и никогда еще не ощущал себя таким целостным и значимым.
- Аххх! – упала она в подушки. Опустошение было таким потрясающе бездонным, что Дана не сразу вернулась в реальность и осознала себя… Диной. Обновленная и счастливая, она расслабленно прильнула к мужчине, только что подарившему ей мечту, подставила губы для поцелуя.
Вот значит, как он умеет любить…, вот что значит, чувствовать себя желанной…. Почувствовать себя женщиной.
Поцелуи жгли болью губы, боль входила в сердце и, насмехаясь, ненависть скалилась из своего потайного закутка.
Как же отчетливо теперь она чувствовала, что он целует не ее, а все ту же Данку. И как предательски ее тело откликается на эти чужие ласки, воруя мгновения чужого счастья.
«Я убью ее! Убью! Это она отняла у меня его любовь! Отняла возможность быть счастливой!» - изнемогая от его неуемных ласк, твердила она, как заклинание.
- Убьююю!!! – криком блаженства прорезало тишину.
Это был словно удар тока по обнаженной душе! Глеб дотянулся до шнурка и включил ночник.
Мокрым жалким клубком, обхватив колени, женщина сотрясалась не то от смеха, не то в рыданиях. Напряженная колючая чужая.
Он силой разжал тиски ее рук, развернул к свету и всмотрелся в лицо. Злые огоньки мелькнули и погасли в глазах, уступая место темному мутному страху.
- Ты кто? – резко отпрянул, словно увидел змею.
- Не-на-ви-жу! – четко, по слогам, произнесла она, подавив в себе всхлипы и все эмоции, которые делали ее слабой в собственных глазах.
- Дина? Ты приехала? Когда? Ночью?
И запах! Запах уже подзабытых, впитавшихся в кожу, сладких духов! Как же он!...
Протрезвевший, прозревший и убитый, он сидел на краю широкой кровати, стараясь держаться от нее подальше, словно она была заразная или прокаженная.
- Лавров, какая тебе разница?
- Лавров? Так это ты была сегодня вечером?.. Куда ты дела Дану? Где она?
- Пока жива.
- Как ты посмела? Ну, как ты посмела!
Дикая догадка пронзила, его мозг, что его снова развели как лоха, поигрались на самых святых чувствах, будто обворовали, шаря грязными руками в самых интимных уголках души, В тех уголках, которые он так тщательно скрывал не только от чужих глаз, но и от себя. И, конечно, так могла сделать только она, сестра-близнец, сестра-двойник, сестра-оборотень!
Ему хотелось немедленно прогнать ее, или еще лучше надругаться, унизить, как это сделала она, много лет изменяя, не гнушаясь даже прислугой.
Но только что пережитый полет еще не отпускал, он не мог ее ненавидеть, ту, с которой вновь родился... В душе, разрываемой от противоречий, что-то лопнуло, открывая все наглухо задраенные шлюзы. И он уже не мог сдерживать слезы. Он плакал. Плакал как обиженный обманутый ребенок, который где-то как-то живет в душе каждого, только с годами становится пугливым и редко открывается людям.
Он говорил, и непонятно кому предназначались эти слова вперемешку со слезами: призрачной ускользающей мечте – Дане, земной коварной Дине или себе самому.
- Объясни мне тупому и старому дураку! Объясни! Две девочки, с чистыми светлыми глазками в одной коляске, одной колыбели. Они обе одинаково радуются жизни, смеются, дрыгают ножками и ручками, агукают, морщат лобики, губки. Два одинаковых ангелочка! Но почему и когда одна из них превращается в зло, монстра, а другая несет людям добро, любовь и жизнь? Вы как две стороны одной медали, черное и белое, Одетта и Одилия. Если плохое и хорошее в человеке намешано поровну, и они находятся в постоянной борьбе, то вас сам черт не разберет.
- Прекрати, Лавров, - безжалостно прервала Дина его причитания, - не хватало еще твоей сентиментальности. Что-то раньше за тобой такого не водилось. Хочешь знать, почему я не родила тебе? Хочешь знать, почему изменяла? Ты правда, не понимаешь, или придуриваешься?
- Нет и не может быть объяснения измене, предательству.
- Да ладно! Только сейчас, что, по-твоему делала благодетельная Дана, а ты это принимал? А ты? Как оказался в постели с замужней женщиной?
Он подавленно молчал, тем самым давая возможность высказаться.
- Так вот, если бы я получала хоть десятую долю того, что получила сегодня, неужели бы стала бегать налево? Представь только, я молодая, красивая, когда мы поженились, мне всего двадцать один был! Самое время любви! А тебя, то неделями дома нет, то все по-быстрому, по дежурному. А мне жить хотелось, понимаешь? Ведь у меня жизнь одна, как и у Данки! И заметь у каждого своя. Но у нее любовь-морковь, а у меня объедки!
- Дина! – Глеб не мог признать еще и какую-то свою вину, он просто много работал, - зачем ты вообще вышла за меня замуж? Зачем перешла дорогу своей сестре, мне?
- Ты совсем дурак, Лавров? А ты не думал никогда, что я любила тебя так сильно, что убить была готова любого, кто на тебя посягнет. Ты вспомни, вспомни свою Зину! Неет, ты даже не представляешь, что бы ее ждало, если бы она вовремя не испугалась и не сбежала.
- Ты больная, Дина. Это какая-то извращенная любовь.
- А вот такая! Какая есть! Я горло могла за тебя перегрызть.
- Перегрызла? Ты мне и сестре своей горло перегрызла, – ощущая боль в прооперированном пищеводе, выдавил он, - Ну-ка говори, кого ты убить хочешь? Быстро.
- Не бойся, не тебя и не ее. – Она вдруг стала серьезной, - Скажу тебе, может быть, уже напоследок. Ведь все равно прогонишь. Сороковник мне скоро, а я будто бы и не жила, или жила чужой жизнью. Это сходство с сестрой всю мою жизнь под откос отправило, лишило индивидуальности, Сам говоришь, что мы словно один человек. Вот и хочу наконец-то собой и только собой стать, убить в себе Данку, отсечь, отрезать раз и навсегда.
- Как это? – не понял он, - да и зачем, тем более, когда уже сорок?
- Да просто, пластику сделаю! Договорилась уже! А сорок, так что ж? Я еще родить хочу успеть, еще не поздно. Сейчас, говорят, еще позже рожают.
- Не поздно…, - думая о своем повторил он следом.
- Ладно! Вот и поговорили, муженек, - она решительно шагнула с невысокой кровати, смешно кутаясь в воздух сорочки, отыскивая по привычке тапки, - завтра уеду, не буду мешать тебе вздыхать по Данке. Просто хотелось почувствовать хоть раз, как ты любить-то умеешь.
- Почувствовала? – он отчего-то тоже наклонился, высматривая ее тапки.
- Не ищи, я босиком пришла и без трусов, – сказала с вызывающей бесстыдностью.
- А с Никласом тоже без трусов обнималась? – уже вслед зачем-то добавил он, ругая себя за несдержанность.
- Тебя не касается! – снова сдерзила она, - ревнуешь, что ли?
Дверь легонько щелкнула и даже шагов по лестнице он не расслышал. Словно все ему только приснилось.
Глава 8
Пластический хирург старался быть предельно корректным:
- Не рекомендую, - сказал он, - сейчас надо выбрать что-то одно. Операция, наркоз, антибиотики могут негативно повлиять на плод.
Похоже, он понял ее сомнения и преднамеренно говорил о ребенке, как о некоем абстрактном плоде.
- Я пока не буду снимать Вас с очереди. Но решение надо принять, не откладывая. Срок критический. Решитесь на пластику, жду после новогодних праздников, возьмем анализы и определимся конкретно с днем операции.
Перевалило за середину декабря, но зиме, похоже, до этого не было никакого дела.
Раскисший от серых дождей, сиротливо застрявший в безликом межсезонье, город, казалось, пребывал в глубокой депрессии.
Яркие вкрапления новогодних сверкающих гирлянд и елок, только подчеркивали и усугубляли безрадостную серость дней. Украшения смотрелись нелепо и не к месту, вызывая недоумение, точно бездарное действо на сцене бутафорского театра безвременья.
Смеркалось рано. Но какая разница, если на душе темно круглые сутки. Так муторно и одиноко Дине еще не было никогда. И то, что в ней зародилась некая жизнь, парадоксальным образом только усугубляло чувство безысходности и одиночества.
Все, все было скверно! В перспективе ей светило одно: стать матерью одиночкой. Хорошенький итог, ничего не скажешь!
Снова в полный рост поднялась и волной захлестнула обида: на судьбу, у которой ей, можно сказать, зубами пришлось выдирать тот короткий безрассудный миг бесконечного счастья; на Глеба, который так и не полюбил ее...
Это была обида, которая не лечится даже «лучшим доктором», и со временем становится лишь отчетливей. Она проникала все глубже, ноющей болью под сердце, в легкие, печень и, распирая, давила где-то внизу живота, дурнотой отдавая в обратном направлении, к желудку. Нет! Никогда она больше не унизится перед ним. Да она скорей кинется в объятия любого другого мужчины. Да! Любого! Первого встречного!
Только вот… не было вообще никакого…
Она с отвращением вспомнила, как почти сразу по приезде из Швеции застала Гарика в его гримерке со стрип менеджером Костиком. Два молодых, сильных накачанных парня… и с таким парадоксальным креном в мозгах! Но что им не хватает в женщинах? Или это современная массовая мода-дурь? Еще один из способов уничтожить человечество.
«Да, но разве лучше убить ребенка?»
Дину затошнило до рвотных судорог. Заскочив в дверь первого подвернувшегося кафе, она едва успела прорваться к раковине в туалете.
Впрочем, ничего удивительного, тошнило ее теперь постоянно, особенно по утрам. Обычный токсикоз, как сказал гинеколог, предупредив, однако, что у нее, как у возрастной мамаши, могут быть и более серьезные осложнения.
Ну, и зачем ей все это надо?
Мозг работал в режиме максимального напряжения, постоянно взвешивая все «за» и «против». По всему выходило, что «против» перевешивают, и это неподъемной тяжестью пригибало к земле, так сильно, что казалось, к спине намертво прирос горб.
До станции ближайшего метро оставалось немного. Две остановки, и она дома. Только там ее никто не ждал. Да и был ли он у нее, этот дом? Так, маленькая дешевая съемная квартирка. И еще не известно, оставят ли ее там после родов. Бездетность – было одним из условий.
Возвращаться к маме, в двушку на Мечникова не хотелось, Та как-то сказала, что только на пенсии почувствовала себя человеком, жить начала, и намекнула, что вроде появился у нее кто-то.
По всему выходило, ближе чем сестра человека у нее не было. Но что скажет та, Дина знала наперед. Тем более уже сказала! Дана так обрадовалась и поверила в ее игру, которой Динка прикрыла вранье и шантаж, как сглазила! Станешь тут суеверной. Дина столько раз обещала Глебу родить, манипулируя его различными решениями, и все как-то сходило с рук, а тут только один раз соврала сестре, что беременная, и вот она - расплата!
Ну, кто знал, что залететь можно с одного раза, да еще когда тебе под сорок!
Но если бы сейчас Дину спросили, смогла бы она, зная итог своего безумия, повторить ту ночь, то навряд ли она ответила. Слишком много новых, доселе неиспытанных, эмоций и ощущений переполняли ее, мешали анализировать события, и, противореча, все терзали и терзали мозг, выжимая из него хоть какой-нибудь результат.
В тот момент, когда она, выжженная до самых недр, до донышка, умерла рядом с ним, а потом вдруг воскресла легкая и опустошенная, что тогда вошло в ее ничем не отягощенную душу: любовь, ненависть? Но то, что свято место пусто не бывает, факт! Вот оно – свидетельство, под сердцем. Новая жизнь, дитя...
Только что с этим теперь делать?
К Новому году Глеб ожидал гостей. Ему так много надо было еще успеть, а времени катастрофически не хватало. Он собирался устроить семье Свенссон незабываемый праздник по-русски, и грандиозные планы поглотили его целиком. Ему хотелось удивить детей и взрослых Дедом Морозом, елкой с подарками, фейерверком из сотни петард, песнями цыган и, конечно, прокатить всех на настоящей тройке лошадей. А чтобы устроить «рай» для Никласа, были приглашены мастерицы для лепки домашних пельменей.
Ну, а уж банька с парной и березовым веничком, это обязательно!
Он был на подъеме, ко всему подходил творчески, с душой, и уже во всем доме чувствовалось праздничное настроение. И экие пустяки, что погода выкаблучивалась, и фирма «Конный двор» предлагала запрячь лошадей вместо саней в карету.
- Как чувствуешь, Глеб? – каждый раз интересовался Никлас, когда они созванивались.
- Лучше всех! – рапортовал тот, и ему приятно было слышать, как раскатисто-задорно и радостно смеется в ответ Никлас, как шутит про целебный воздух Швеции.
- Готовься, Никлас, штудируй политику, - веселился и Глеб, - спорить будем до победного конца!
- Хитрый! – отшучивался Никлас, - там, в России, у тебя перевес будет в спорщиках.
- А ты знаешь, я никого кроме вас не приглашу. Хочу встретить по-домашнему, в кругу самых близких.
- Ну, тогда держись, друг!
- Глебушка, - Валя вошла без стука, - я тебе чайку травяного принесла, для желудка.
В последнее время она осмелела и входила к нему без церемоний. И он почему-то позволял. Глеб еще не определился кто она для него, но пока его все утраивало, так как есть. И никакого желания, разбираться в своих чувствах сейчас у него не было.
Внезапная близость с Диной и ее скорый отъезд оставили в душе недоумение и грусть. Выписавшись из клиники, он уже не застал свою бывшую, но Дана?..
Она встретила его сама на машине, помогла погрузиться и почти всю дорогу до дома молчала, едва проронив несколько дежурных фраз.
Как вести себя с ней? Ведь если взбалмошная Динка придумала этот, по сути, очень жестокий розыгрыш, то, как могла ОНА? И как теперь он выглядит в ее глазах, когда посягнул на жену друга? А самое главное, Боже милостивый, она не может не понимать, что все, что он делал с Диной, на самом деле он делал с НЕЙ! Пусть только в сознании, но у человека все-все происходит, прежде всего, в голове.
- Дана, я закажу билет на завтра. Мое обследование закончилось. Больше не вижу смысла оставаться тут, – прервал он тягостное молчание.
- Глеб, ты нас с Никласом обидишь. Ты мог бы пожить хотя бы еще выходные. Никлас собирался свозить тебя в горы. Он не поймет.
Неловкость оттого, что он вынужден поступать так опрометчиво, так неблагодарно по отношению к людям, которые вернули его к жизни, изматывала, но он не мог смотреть ей в глаза и продолжать общаться, как ни в чем не бывало.
- Дана, поверь, я никогда бы не…, - выдавил он из себя, понимая, что надо как-то объясниться.
Он не знал, что скажет дальше, но, к счастью, она его перебила:
- Глеб, не надо. Я все понимаю. Больше, чем ты думаешь. Я не могла не помочь сестре, поверь мне и ты. Просто поверь. Она несчастна, я это сердцем чувствую, мне больно за нее.
- Но, как же мои чувства?.. Ответь, и я больше…
Она никогда не решилась бы говорить с ним на эту тему, но сейчас знала, если не переступит через свои детские комплексы, граница отчуждения между ними станет непреодолимой.
- Да, прости, нам давно надо было объясниться, а не играть в прятки, - только бы не сгореть со стыда.
- Я все-таки хоть что-то значу для тебя? – спросил напрямую.
- Да, Глеб, значишь. Ты первая любовь, которая не умирает никогда. Мы с Диной когда-то кровью поклялись любить тебя до гроба.
- И она?.. Вы обе?..
- Да! Я уж не знаю, что там между вами было все эти годы, но она тебя любит. Я в этом уверена, иначе не пошла бы у нее на поводу.
- Странная у нее любовь…
- Знаешь, какая есть. Она по-другому не может.
- А почему ты?..
- Я? Я не могу даже передать тебе, как сильно люблю…, - она запнулась, - Никласа…
Машина припарковалась у дома, но они сидели в каком-то оцепенении и молчали.
- Прости, - выдохнула она, точно легкой кисточкой смахнув с него последнюю пелену сомнений.
И ему сразу стало легко и спокойно, словно он только что исповедался.
- Спасибо, - с чистой совестью, он заглянул в ее глаза. Перед ним был очень близкий человек, родной и понятный.
- Нам давно надо было поговорить. Это я виновата.
- Да…, А всего-то и надо было несколько фраз. Ты умница, Дана. И виноват во всем я.
И он готов был тот час же обнять весь мир!
Он носился с Линдой и Лео по всему дому, жужжа беззаботным шмелем, которому будто только что открыли форточку и выпустили из пыльного помещения на цветущий зеленый луг.
- Да ты здоров, дружище! Завтра же едем в горы! – вынес вердикт, вернувшийся с работы изумленный Никлас.
- Валя! Мои друзья скоро приедут. Чем бы их еще удивить?
- Мной! – пошутила она, - вот как ты меня представишь?
Глеб задумался. Потом молча обнял и поцеловал в макушку. У него не было для нее ответа.
Душ немного вернул Дине самообладание. Главное, она жива и, есть надежда, что за отпущенное ей Боженькой время, можно наделать еще кучу ошибок и даже успеть их исправить. И на раздумье время, хоть и немного, но есть. Можно даже встретить Новый год спокойно, а подумать обо всем «завтра». Вот примерно так!
А квартирка хоть и съемная, но отдельная, и можно вполне чувствовать себя свободной и раскованной.
Вот, например, пройтись нагишом, балдея от нежной прохлады воздуха, который распаренная и чисто отмытая кожа жадно и неистово вдыхала каждой открытой порой. В такие минуты, она обычно чувствовала себя немножко ведьмой, обольстительной и таинственной, у которой за спинкой кровати, непременно, припрятана метла. Ну, так, на всякий случай.
Но сегодня во всем теле был какой-то дискомфорт, не было прежнего куража, легкости. Дина чувствовала себя приземленной отяжелевшей обабившейся. Волной нахлынула тянущая боль к груди, щекотно защемило в сосках. Что это? Кружочки около сосков когда-то успели безобразно расплыться и потемнеть. Они, чутко отреагировав на прикосновение, снова вызвали ноющую боль. Тот час недомогание, потягивание, покалывание почувствовалось во всем теле. Но почему-то все это не огорчило. Воображение нарисовало ей степенную брюхатую матрону, которая только тем и занималась, что вынашивала младенчиков, и в положенный срок, разламывая свою плоть, являла их миру. Вразвалку, ковыляя уточкой, Дина прошлась по комнате, нарочно выпятив живот. Она сыграла так натурально, что поверила сама.
Полностью поглощенная новыми ощущениями, Дина поймала себя на мысли, что никакие эротические фантазии не идут в сравнение с этим сильным, глубоким и всеобъемлющим наслаждением - быть беременной. Слезы умиления навернулись на глаза.
Ах, если бы она знала раньше, как это приятно.
Денег хватало на все. Хорошо отлаженный за много лет бизнес почти не пострадал, и теперь позволяя Глебу немного уйти в сторону, продолжал приносить хорошие дивиденды.
Глеб щедро осыпал Валю подарками. Ему нравилось, как непривыкшая к роскоши женщина с робостью осваивает СПА салоны и бутики с модными брендами.
Но утром она неизменно встречала его пробуждение овсянкой и шикарно сваренным кофе, без которого он не мыслил своей жизни уже много лет.
Он, не думая, купил ей в подарок путевку на Мальдивы, когда она, стесняясь, все-таки призналась, что мечтает о такой поездке.
Глеб, конечно, понимал, что, как и каждая женщина, она мечтает о большем, но на это большее решиться не мог.
Зачем? Ведь и так все хорошо. Она была удобной во всех отношениях.
Как только представить ее Свенссонам?..
Потолок кружился и расплывался, а вместе с ним покачивались в воздухе белые бахилы на ее высоко задранных, дрожащих от напряжения, ногах. Яркий свет прожекторов, ослепляя, бил в глаза. Бил больно, до слез.
- Уберите лампы, - молила она, - уберите! Мне стыдно!
Но руки, грубые и мохнатые, уже бесцеремонно шарили внутри нее. Кровь брызнула фонтаном, окрасив все вокруг в огненно-красный. Боль, страх и стыд парализовали тело.
- Вот! Это была девочка! – ей поднесли окровавленный сгусток бывшего человечка.
Она сильно зажмурилась:
- Нет! Я не хочу! Уберите ее!
- Ха-ха-ха! – прямо ей в нос ударил смрад болота. Из-под слетевшей маски на нее уставилась морда кабана, - это твой грех! Твой! Тебе носить его на своей груди. И мохнатое чудище, рванув на ней рубашку, положило ребенка на грудь.
Дина хотела вскочить и убежать, но ноги были намертво закреплены.
Тогда она закричала громко, срывая голосовые связки:
- Нееет! - и проснулась...
Это был всего лишь сон. Дикий безумный, но сон!
Какое же счастье обнаружить себя целехонькой в своей уютной постели. И ребенок тут, с ней,… живой… вот тут, сидит себе в животе, а может быть, плавает и пальчик сосет. Точь в точь, как на своем первом снимке УЗИ Линда.
У нее тоже будет девочка… Девочка?.. Но откуда она это взяла, не из кошмарного же сна? Как глупо! Глупо, но как приятно думать не о плоде и не просто о каком-то абстрактном ребенке, а о девочке, дочке…
Утренняя чашка кофе была выпита, косметика наложена. Дина привычно передвинула бегунок календаря на одно деление: двадцать четвертое декабря. Сегодня вечером Дана с семьей традиционно сядут за праздничный рождественский стол. Надо позвонить им, поздравить. А еще навестить маму и сказать ей, наконец, что она снова станет бабушкой. Уже трижды! Что ж, «Бог любит троицу». Ну, а сейчас, на работу! Надо жить дальше.
За хлопотами время стремительно и незаметно мчалось к Новому, Две тысячи четырнадцатому году.
Весело отгуляли Рождество. И Дане уже не терпелось поехать в Россию. Вдохнуть родного воздуха, обнять маму, Динку и просто наговориться с ними вдоволь. Не по телефону, как обычно, а сидя рядом, согреваясь теплом их любви, глаза в глаза.
Именно такой разговор, искренний и откровенный, она откладывала для Дины. Им давно надо было поговорить начистоту, и, может быть, раз и навсегда вскрыть все душевные нарывы и найти слова, чтобы залечить их. У нее не было другой сестры. Она не могла ее потерять.
Но, она чувствовала, что причина для такого опасения есть.
После их провалившегося плана, Дина уехала на другой же день, наскоро простившись, приведя в недоумение детей и Никласа, который добрый час, пока они прощались, как-то подозрительно принюхивался к женщинам.
- Ты сказала Глебу, что беременна? – уже в аэропорту спросила ее.
- Знаешь, это все не понадобилось. Главное я выяснила…
Вот и все! Поди их разбери! А теперь еще и закрылась, точно снова задумала что-то нехорошее. Позвонила один раз под Рождество и все больше отшучивалась.
Только бы не передумала рожать. Только бы не наделала глупостей!
Странное ощущение, но Дана чувствовала себя старшей и более мудрой сестрой. И не на какие-то минуты, а годы. Многие годы! Может быть, действительно, Дина застряла в их озорном детстве и юности?.. Может быть, надо ей помочь переступить порог взрослости, хотя бы просто сделать попытку – протянуть руку?..
«Услышит или нет?» - помогая Никласу укладывать вещи в такси, думала она.
А Динка еще неприбранная валялась в кровати и рыдала в голос. Кто бы знал, каких мук ей стоило принять решение, через какое чистилище прошла ее душа. Но теперь она твердо была уверена, что в Новый год войдет не одна, и уже никогда не будет одна. А свою беззаботную жизнь оставит в старом, в прошлом.
«Какой тяжелый был год», - подумала она и сняла трубку давно звонящего телефона.
- Ты что, плачешь? А я запекаю твою любимую свининку. Как ты любишь: с чесночком и специями. Хороший такой кусочек купила, килограмма на три.
- Мама! Зачем так много? Итак столько всего, что не съесть. Даже если Никлас подключится!
Об отменном аппетите зятя в семье ходили легенды и байки.
- Да и придут они только первого, - напомнила Дина.
- А ты?! Тебе теперь кушать надо за двоих! – сделала неожиданный вывод Татьяна Витальевна.
Дом встретил гостей в полном своем великолепии. Видно было, что поработали дизайнеры, и гирлянды, в виде всевозможных зверушек и сверкающих дорожек украшали его фасад, кусты и деревья.
Дети вышли из машины, и широко разинув рты, застыли от восхищения.
Навстречу им выбежала женщина и, пока взрослые парковались и разбирали багаж, захлопотала вокруг них, тепло обняла сразу обоих:
- Пирожков с яблочками напекла, русских, вкусных! С дорожки, да за стол в самый раз!
- Спасибо, я не хочу! – хором ответили дети, сразу начавшие понимать русский язык.
- Познакомься, - услышав голос Глеба, Валя посмотрела в его сторону, - это мои друзья, господа Свенссон: Никлас и Дана.
Лицо ее вытянулось, и даже хмурая сумеречная погода не смогла скрыть его бледности, скособоченных тонких губ:
- Дина Владимировна?..
- Я Дана! Дана Владимировна.
Но шок не прошел. Только когда Глеб обнял ее за плечи, она взяла себя в руки и улыбнулась:
- Валя… - жалкой и затравленной получилась эта улыбка.
- Дорогие мои друзья, господа Свенссон, прошу знакомиться, Валя – моя жена.
Глава 9
Аромат утреннего кофе был таким насыщенно-ярким, так фривольно расплывался по всем даже самым отдаленным и потайным уголкам дома, что разогнал-таки сон Даны, а следом и Никласа. Вчера они, уставшие с дороги, засиживаться допоздна не стали и разошлись по своим комнатам довольно рано.
И вот теперь, хорошо выспавшиеся, умытые и довольные собрались в накрытой к завтраку, столовой. Линда и Лео, обласканные хозяевами, уже орудовали вилками и ножами, то и дело облизывая ложки со сгущенкой.
- Ах, блинчики! – обрадовалась Дана румяным, ноздреватым, аппетитно дымившимся блинкам.
- С добрым утром, - непринужденно-тепло улыбнулся Глеб, наливая себе еще кофе, – тоньше блинов, чем у Валентины нигде не пробовал. Ох и хороши!
- С добрым утром, - эхом вторила ему женщина, - присаживайтесь за стол. Вот икорка, мед, сметана, маслице, - вкусно перечисляла она, пододвигая поближе к ним глиняный горшочек с растопленным сливочным маслом.
Она сейчас сама напоминала сдобную тетушку-плюшку, светилась добротой и приветливостью. Судя по всему, ей очень хотелось сгладить возникшую вчера неловкость.
- Нет, рыбных детей я есть не буду, - рассудил вслух Никлас, отодвинув плошку с икрой, - пусть сначала вырастут.
- В селедку? – спросила Дана, - и сразу соленую, - и все, кто знал историю с селедкой под шубой, разулыбались.
- Зато на обед будут пельмени. Обещаю, Никлас! - обрадовал его Глеб.
Он с нежностью и умилением поглядывал на разрумянившихся детей, которые налегали не столько на блины, сколько на сгущенное молоко.
Вот уж сладкоежки! Особенно Лео. Тот еще и настоящий охотник за «Мишками на Севере»! Вспомнилось, как дети делили сладости, и сентиментальная слеза навернулась на глаза.
- Лёв, - случайно получилось на русский манер, - я ведь вам с Линдой «Мишек» теперь много накупил. Как только мама разрешит сладкое, угощу.
- Спасибо, - чисто, без акцента, ответил Лео, увидел в глазах окружающих одобрение, покраснел и вопрошающе посмотрел на Дану.
- Не сейчас, - строго отозвалась та, мельком поймав на себе взгляд Валентины, брошенный как бы невзначай, украдкой.
Дана чувствовала, что от быстрых, суетливых глаз этой женщины не ускользает ни одна мелочь в доме, что все и вся здесь находится под пристальным ее вниманием и контролем.
Она боится? Но чего? Это как-то связано с Диной? И почему Глеб никогда не говорил о том, что женился? Что-то во всем этом не сходилось, напрягало.
Но, какое ей-то собственно дело, по сути, до чужой жизни!.. Человек проживает или прожигает свою единственную так, как считает нужным.
Дана уже начала задумываться о том, правильно ли они сделали, приняв приглашение Глеба, и тем самым невольно вторглись в его личное пространство.
И уже почти загрустила, вспомнив, что с мамой и сестрой они увидятся только завтра, как внезапно все в доме пришло в движение.
Что-то хлопнуло, громыхнуло, пахнуло прохладным уличным воздухом. И тут же, выразительно постукивая посохом, присутствующим предстал совершенно роскошный, словно только что пришедший из сказки «Морозко», Дед Мороз.
- А вот и я! – многозначительно, с чувством, произнес он, - я, Дед Мороз! Привез всем вам подарков воз!
Он и в самом деле с трудом тащил за собой большущий мешок, украшенный блестящими звездами.
Дети взвизгнули, выскочили из-за стола и с нетерпением запрыгали, ожидая подарков. Но незнакомца, правда, слегка опасались, и приближаться не спешили.
Вот так однажды нежданно-негаданно может ворваться в твой дом сказка, стремительно перевернуть все с ног на голову, заставить поверить в чудо, а все остальное сразу покажется вдруг неважным и несущественным.
Всецело поглощенная начинающимся действом, Дана, забыв о сомнениях, смотрела на Мороза во все глаза, тот час же превратившись в маленькую девочку.
- Начинаем Новый год! Все под елку! В хоровод! – Дед уверенно взял инициативу в свои руки.
Песни, пляски, игры и конкурсы развеселили всех, создавая непринужденную обстановку.
Огромный мешок с подарками быстро таял. Многочисленные пакеты, коробки под радостные крики и аплодисменты перекочевывали в руки обитателей дома.
Даже Линда, которая обычно стеснялась петь на семейных празднествах, как только увидела гитару, извлеченную из волшебного мешка, сдалась и дала небольшой сольный концерт из песен собственного сочинения.
Девочка пела так чувственно, так глубок и чист был ее голос, что даже волшебный Дед растрогался до слез.
- Наряжайся милая! – он достал из мешка изумительной красоты белую шубку и шапочку, - побудь моей внученькой-Снегурочкой! Примерь! А чтоб не жарко тебе было, пойдем во двор, прокачу тебя и всех остальных на своей птице-тройке лошадей!
- А я? – закричал раскрасневшийся Лео, осмелевший до того, что не просто не отходил от Мороза, но и украдкой одним пальчиком то и дело трогал его бороду.
Он все еще верил в сказку Нового года, но лишний раз убедиться, что чудный Дед всамделишный, все равно не мешало.
- Всех покатаю! – щедро пообещал Мороз!
Поглядывая на гостей, Глеб радовался, что сказка складывалась так, как он и задумал. Он видел, как сияли счастьем глаза Линды, которая сразу в новом наряде прильнула к зеркалу, любуясь шубкой, пришедшейся точь в точь впору, и шапочкой с пушистыми помпонами. Он видел, как проникся и поверил в сказку Лео, как Дана и Никлас веселились на полную катушку: танцевали и дурачились, и был счастлив сам.
А у ворот, фыркая и пританцовывая от нетерпения, их уже заждалась тройка гнедых, запряженных в карету.
- Ой! Лошадки! – дети, обожавшие животных, подставляли ладошки к их ноздрям, волновавшим влажным горячим дыханием, гладили гривы, крутые бока и смеялись.
Ах, как задорно и весело они смеялись!
Дана слушала этот смех, и сердце ликовало! Что может быть дороже для матери, чем видеть, как счастливы ее дети. Иголочка вины кольнула сердце - как же мало она уделяет им времени… И, конечно, лучшего подарка, чем сделал им сегодня Глеб, не было на всем белом свете. Могла ли она мечтать… Наверное он мог быть хорошим и заботливым отцом, если бы у них с Диной были дети…
Она подошла к лошадям, немного с опаской дотронулась до сбруи с колокольцами. Лошадь приветливо ей кивнула.
- Не бойся, мама, - совсем по-взрослому сказал Лео, - они Дед морозовские, добрые. Они нам ведь подарки привезли.
- Мамма, - Линда вся светилась неподдельной радостью, - а правда, мне Дед Мороз насовсем эту шубу и шапку подарил?
Обновки шли ей необыкновенно! Как только Глеб угадал и размер, и фасон? Похоже, тут не обошлось без участия дизайнера. Облегающая фигурку шуба подчеркивала стройность девичьей фигурки и нежную уже распускающуюся женственность.
- А ты будешь их носить?
- Конечно! Ведь он сказал, они волшебные!
- И не будешь теперь ходить без шапки в холод?
- Мне нравится, очень, - уклончиво ответила дочь.
- Ждет морозова карета! Всем места есть и билеты! – несмотря на всевозможные отступления, сказка продолжалась, и Дед Мороз уже приглашал занять места в карете, раздавая ярко разрисованные билетики, - занимайте места! Помогай, Снегурочка!
- Ну, ты Глеб и придумал! – не мог не восхититься Никлас. – Это где же такие красавцы живут.
- Это наши соседи-фермеры таких рысаков разводят. Вот сейчас и почувствуешь особенную стать Руси-матушки! Садись! Поехали!
Тройка шла сначала шагом, постепенно переходя на бег. И вот уже они мчались быстрее ветра, наполненного звоном бубенцов и цокотом копыт.
- «Какой же русский не любит быстрой езды»! - процитировал Глеб, но его слова потонули в восторженном визге, смехе. И было не понятно, кто с кем и о чем перекрикивается.
Глеб одной рукой крепко прижимал к себе раскрасневшуюся, хохочущую Линду, а в другую руку, чувствовал, как намертво вцепилась Валя, прильнув к нему изо всех сил. Он понимал, что она ждет… Вчера оброненное внезапно слово, должно было получить продолжение, подтверждение. Он видел немой вопрос в ее глазах все это время, но молчал.
Напротив них Дана от страха крепко схватила в охапку Лео, и Глеб видел, как у нее перехватило дыхание, и как Никлас, пользуясь ее замешательством, что-то нашептывал ей на ушко. Он видел, как ей хорошо в надежных объятиях мужа, и понял, что счастлив за нее. И это была та же любовь, только на каком-то другом уровне сознания, каком-то непостижимом.
Он понял это и ему захотелось петь! Петь громко, задорно, развернувшись душой во всю ширь, которая просила молодецких, удалых русских песен.
- Тройка мчится, тройка скачет,
Вьётся пыль из-под копыт,
Колокольчик, заливаясь,
Упоительно звенит.
Откуда только, из каких закутков памяти взялись и слова, и мелодия, которые он раньше и слушал-то вполуха.
- Едет, едет, едет к ней,
Ах, едет к любушке своей,
Едет, едет, едет к ней,
Едет к любушке своей! – следом подхватили женщины.
Раззодоренные, разогретые, сияющие, даже не заметили, как сделав круг по ближайшему лесопарку, они уже остановились у ворот дома.
- Еще! Еще! – закричали дети, восторгу которых не было предела, и добрый безотказный Дед прокатил их еще несколько раз.
- Банька топится у нас! Освежиться в самый раз! – глянув на часы, в тон Деду, объявил Глеб. Так приятно все-таки устраивать людям праздник.
- А мы не хотим в баню! - орали в две глотки Линда с Лео, напрочь забыв о приличиях и воспитании, - мы хотим с подарками играть!
И они умчались к раскиданным по дому сверткам! Там их ждали самые последние новинки компьютерных приставок, приключенческих фильмов, нарядов для Линды. Хотелось уединиться с ними: распробовать, рассмотреть.
Они также знали, что есть еще подарки под елкой, которые получат и откроют в полночь. А значит, праздник только начинается и все интересное еще впереди.
Дед Мороз начал прощаться.
- Нет-нет, не отпущу, - схватила его за рукав Валентина, и как велел ей Глеб, пригласила отобедать.
- А попариться с нами, Дед Мороз!? – расхорохорился, Глеб, - слабо веничка березового попробовать?
- Слабо, я только в ледяной баньке моюсь, – нашелся тот.
Отобедать, однако, согласился. Дана тоже ушла кормить детей, которые от бани отказались наотрез.
Мужчины пошли мыться первыми.
Парились крепко. Поддавали жару, хлестались вениками, и после, скользкие от пота, с дикими криками, вылетая из парной, с разбегу ныряли в прохладный бассейн. И, наконец, чистые, завернутые в уютные простыни, они явили себя женщинам, которые уже ожидали их в помещении для отдыха. Там стараниями Валентины стол изобиловал всевозможными разносолами, пирожками, напитками. А в центре, как ему было и положено, важно стоял русский самовар.
- Глебушка, - засуетилась Валя, - да тебе же нельзя так сильно париться.
- Ох, и знатную закуску хозяйка приготовила, - не обращая внимания на ее причитания, сказал Глеб, - а что, Никлас, под такую роскошь, не грех и по пивку. А?
- Глебушка, а тебе можно? – снова забеспокоилась женщина.
- Ему можно, – ответил за него Никлас.
Губы слегка побелели, вытянулись в ниточку.
- Валентина! – не церемонясь, приказал Глеб, - ваша очередь париться. И смотри мне, чтобы Дана, как новенькая стала. Уж ты постарайся!
- Я боюсь жары, - отнекивалась Дана, умоляюще поглядывая на Никласа, который всегда брал ее под защиту. Но тот всецело был поглощен банным процессом.
Ей очень не хотелось идти в парную с этой малознакомой женщиной, которая ей совсем не нравилась, но и отказаться было уже неудобно.
- И осторожней, не ошпарь, - добавил строго Глеб, - головой отвечаешь за гостью!
- Понимаешь, Никлас, - с какой-то беспредельной тоской в голосе пояснил он, когда женщины скрылись за дверью, - очень я ей обязан.
- А когда ты жениться-то успел?
- Я еще не успел, только решение принял, - сказал, доставая из холодильника вспотевшую бутылку студеного пива, - давай, за женщин!
- Венички-то Глеб, сам выбирал. Разбирается он в них, - приговаривала Валентина, распаривая веник в деревянной шайке.
Дана лежала на пологе ни жива, ни мертва. В ожидании экзекуции крупные мурашки точно лошади и рысью, и галопом скакали по ее телу
- Красивая Вы, - резюмировала Валентина, подумала и добавила, - а вот что нам некрасивым остается?..
- Что? – рассеянно переспросила Дана, несмотря на обжигающий жар, все больше холодея изнутри.
- Знаешь, как я любила своего первого, - прорвало женщину на откровенность, - а как плакала, как убивалась, когда он умер. А вот ты, - сделав нажим на «ты», задала она еще один странный вопрос, - если твой муж умрет, плакать о нем будешь?
Меж тем, веник в воздухе пришел в движение. Неожиданно сильная, Валентина нагоняя пар на Дану, вращала рукой с веником в воздухе не хуже лопасти турбины.
От жаркого, густого пара Дане стало душно. Он забивался в нос и рот, перехватывая дыхание. На секунду, перепуганной, ей показалось, что от этой женщины, которую она безотчетно опасалась с момента встречи, исходит реальная угроза. И что если она задумает, например, задушить ее?.. Ведь даже Никлас может не услышать ее крика о помощи.
- Нииклас! – что было мочи, желая вырваться из липкого страха, пота, пара, в котором красноречиво маячило голое тело страшной тетки, заорала было она.
Но тут же веник опустился на ее спину и прошелся по всему телу уверенно, сильно, хлестко. Управляемый опытной умелой рукой, он лихо отплясывал по коже, мышцам, пробивая ее всю, насквозь. И Дана почему-то подчинилась этому безумию.
- Поешь, березовой кашки, - приговаривала Валенитна, немилосердно охаживая ее веником. Березовый аромат пропитал и насытил воздух, слегка опьяняя, успокаивал, и Дана едва успевала выполнять команды заправской банщицы:
- Повернись на спину, на живот, грудь прикрой! Икры теперь! Пятки! Вот! Хорошо! Порозовела! Беги в бассейн, - и она наконец-то вытолкала ее, полуживую, за дверь.
Дане показалось, что она вырвалась из ада. Как ошпаренная, в прямом смысле слова, в одно мгновение, преодолев расстояние до бассейна, нырнула и охнула от резкого контраста температур. Но это была спасительная прохлада.
Она поплыла, с наслаждением разгребая в стороны хрустально-чистую воду, с удивлением почувствовав, как вся кожа посвежела, точно налившись соком, и задышала жадно, радостно, всеми открытыми порами.
Она увидела, как красиво ее тело. Смущенно подумала:
«Неужели, это я?»
Но, плюхнувшись недалеко от нее в воду, созерцание прервала Валентина.
Дана невольно сравнила их фигуры, но та, бдительно перехватив взгляд, сказала:
- Вижу сама: грудь отвисла и шея короткая, и подбородок двойной. Но Глеб будет со мной.
- Вы его любите? – чтобы замять неловкость, зачем-то спросила Дана.
- Я его жалею… Он тоже одинок.
Слегка навеселе, разминаясь в искусстве красноречия, Глеб с Никласом, уже начали примеряться к политике, когда вошли женщины.
Как перышко, легкая настолько, что если бы Валя столь надежно не упаковала ее в простыню, она бы точно взлетела, Дана предстала перед мужчинами.
«Господи! Какое искушение!» - опьяненный не то двумя глотками пива, не то ее глазами, в которых сейчас можно было утонуть, а лучше сразу утопиться, подумал Глеб.
- Наливай себе чай, - подтолкнула ее к столу Валя, - вот в том чайничке со смородиной и мелиссой.
- Да, Валя у нас мастерица на всякие целебные чаи, - все еще любуясь Даной, рассеяно изрек Глеб.
Незамеченная мужчинами, Валентина сняла с головы полотенце и принялась расчесывать и укладывать волосы. Голова ее синхронно склонялась из стороны в сторону, длинные волосы мотались вправо-влево.
- Глебушка, милый, соленьица еще принести? - между тем спрашивала она.
- Нет, посиди лучше с нами, - и он привлек ее к себе, так как есть, с неприбранными волосами, и усадил рядом.
Она с готовностью прильнула к нему и метнула в сторону Даны победный взгляд.
«Она будет его оплакивать, когда он умрет…», - как-то отрешенно подумала та.
- Ну, что по второму заходу? – после очередной чашки чая расхрабрился Никлас, довольный, что его от души, беспощадно отхлестали веником. – Только, Глеб, я теперь с Даной пойду, ты слишком злой, дерешься прям, как русский под Полтавой.
- А меня значит не боишься? – хихикнула Дана, - я ведь тоже русская и, кстати, горжусь этим!
- Ну, нет, ты уже немного шведка, - не согласился Никлас, - ты теперь больше меня даже шведка. Я вот не такой экономный и прагматичный.
- Да ты вообще ненормальный швед по имени Иван-дурак, - сказала она, имея в виду его безграничную доброту и постоянную готовность прийти на помощь.
Валентина, не привыкшая к препирательствам супругов, насторожилась.
- А еще козел, - словно нарочно обрадовался Никлас, услыхав знакомое слово, - знакомьтесь Валя, я козел! – он игриво протянул той руку.
- Валя, - ответила она. – А почему?
- Так меня Дана называет.
- Ох, это все воспитание, Никлас, - с округлившимися глазами, явно изображая ужас, отреагировала она, - ты хороший, Никлас. Ты такой хороший! – и убедительно закивала.
- Валь, да шутит он, пойдем, может быть, раньше наших шведских гостей постегаем друг дружку? Вон, пока не остыло. Еще и парку поддадим. Им, неженкам, не выдержать.
- Воот, Дана, поняла? Я хороший! – обняв и растроганно чмокнув жену в щеку, резюмировал Никлас.
Но Дану уже всерьез раздражала Валентина. Ей не хотелось встретить Новый год в ее компании. Ведь, «как встретишь, так и проведешь», - крутилось в голове. И когда хозяева подталкивая друг друга к парной, скрылись за дверью, Дана сказала:
- Никлас, давай Новый год встретим с мамой и Динкой.
- Неет, Дана! Неет! Давай уже к маме завтра. Мне здесь нравится. Я еще здесь хочу желание загадать…, под елкой, - и он посмотрел на нее влюбленными глазами-сливинами.
- Какое еще желание? – насторожилась она.
- Я хочу еще ребенка, Даночка, - и он, боясь спугнуть свою мечту, с жаром прошептал ей это в самое ухо.
Она взглянула в его по-детски счастливые, полные ожидания чуда глаза и неожиданно для себя ответила:
- Ну, если Дед Мороз услышит твое желание, то все может быть.
То ли пошутила, то ли сказала всерьез... Он не понял, и решил продолжить эту важную для него тему:
- Оно самое заветное! Я каждый год загадываю, устал даже! А тут, знаешь, мне кажется, что елка волшебная. Где только Глеб такую красивую купил. Вот бы прямо под елкой, а? Может быть, мальчика?..
- Никлас, это же чудо, и где оно произойдет, не знает никто, – чувствуя, что из них двоих, только она способна контролировать ситуацию, Дана все же не удержалась и позволила ему поцеловать себя.
- А вот и мы! - предупредил Глеб. - Теперь ваша очередь!
- Нет, мне, пожалуй, хватит, - сдался Никлас, поглощенный другими мыслями, - как там говорят: «Что русскому хорошо, то шведу…».
- Вот, теперь ты понимаешь, Никлас, почему шведы проиграли бой под Полтавой?!
- Угу, - согласился тот, готовый сам в этот момент сдаться в плен собственной жене.
- А почему немцы проиграли войну в сорок пятом?
- Но зато вы проиграли интеллектуальную войну! – очнулся и свредничал Никлас.
- Почему это ты так решил? – доставая из холодильника пиво, подозрительно спокойным тоном парировал Глеб.
- Не обижайся друг, но сам знаешь, Советский Союз ведь распался.
- Ну, и хрен с ним, - отрезал Глеб, и тут же поправился, - правда, не со всеми, некоторые как были с нами, так и остались, и мы еще объединимся, вот увидишь. А такие, как прибалтийские республики, которые ненавидят Россию, да и пошли они! Мы на себе такой груз тащили этих вечно недовольных, которых от фашизма спасали, отстраивали и кормили. А они только и вопили, что их поработили. Да где ж это видано, чтобы рабы жили в десятки раз лучше, чем поработители?
- Э нет, давай по порядку, - устраиваясь удобней для долгого обстоятельного разговора за жизнь, ответил Никлас. - Советский Союз распался, потому что социалистический строй оказался нежизнеспособным, он себя изжил. Народ в республиках хотел быть самостоятельным.
Никлас с наслаждением припал губами к прохладной пене. Пиво немного охлаждало разгоряченные мозги. Глеб тоже добавил себе.
- Можно подумать, что кого-то спросили! – возмутился он, - Народ однажды проснулся никому не нужный на развалинах большой империи, которую строил, служил ей верой и правдой. Нас просто предали! Горбачев, которого вы там, на Западе, чествуете, - преступник! Это он развалил страну.
- Помнишь, Никлас, - не сдержалась Дана, - какая разруха и грязь была в России, когда ты приехал к нам впервые. Ты еще удивлялся, как много у нас мелких ларьков и лотков торговых, какая грязь вокруг них? Ты еще все это фотографировал, помнишь? Говорил для истории нужно. А помнишь, ты приехал, а у меня как раз практика, по вызовам к больным детям надо ездить. Хорошо, ты тогда согласился меня сопровождать, я ведь ужасно боялась наших питерских заброшенных дворов и парадных. А транспорт разбитый, бомжи, дети голодные попрошайничают…. Как можно было нормальную сильную страну ввергнуть в этот кошмар и хаос?
- Ну, так что? – ответил Никлас, - это естественный процесс свободного рынка. Россию во времена перестройки можно сравнить с Америкой в двадцатые годы прошлого века. А потом она поднялась и сейчас продолжает развиваться. А вклад Горбачева просто неоценим в стабилизации мира на Земле, не зря ему Нобелевскую премию дали. Разве с его приходом не началась свобода слова? Разве он не покончил с диктатом коммунистической идеологии? А войска из Афганистана тоже он вывел.
- Да, он. Только теперь там хозяйничают американцы, и они вырастили такой урожай анаши, что не на одно поколение хватит. Они весь мир наркотой отравят! А Россию в первую очередь…
- Ну, Глеб! У тебя как всегда во всем виноваты американцы! Проще всего все свалить на внешнего врага. Может быть, лучше самим внутри своей страны разобраться?
- Да мы и разберемся! Разберемся, не сомневайся, Никлас, если вы там на Западе перестанете нам свои ценности впаривать. Высмеивать наши традиции, патриотизм, перевирать историю. Когда уж поймете, что святое нельзя полоскать грязными языками.
- Поясни, - тупо уставился на него Никлас, стукнув пустой кружкой по столу.
- Знаешь, друг, вот люблю я тебя, но Победу нашу пачкать не дам! Даже и не открывай рот, а то ведь ни на что не посмотрю! Вот говорят, что евреев много погибло: геноцид, холокост, а то, что русских тридцать пять миллионов жизней оборвалось, это не важно? Нет ни одной советской семьи, которая не потеряла на этой войне родного человека. Представляешь, какая духовная силища была в народе, какая мощь, какая вера в идею! А нам теперь капают на мозги, что мы нация уродов, пьяниц и проституток, и не могли победить. Запад весь лег под немцев, типа «Не виновата я, он сам пришел!» и все вместе двинули на Россию.
- Глеб, - забеспокоилась Валентина, - не волнуйся так. Нельзя тебе волноваться.
- Ему все можно, - не согласился с ней Никлас, - живи полноценно, Глеб, это я тебе как врач говорю. Хочешь ругаться, ругайся!
- За это спасибо, друг! – Глеб протянул ему руку.
Валя потупилась.
- Ой, - пискнула неестественно, - обедать пора! Я там распорядилась к четырем часам пельмени поставить варить. Пойдемте, а то так и Новый год тут встретим.
- Да! Никлас, а подарки-то мы под елку положили? – спохватилась Дана.
- Как только сумку разобрали, я отнес. Там только твоим остались.
- Не перепутал?
- Ты ж подписала все.
Никлас подошел к Глебу, протянул руку:
- Не сердись, приятель.
И они заключили друг друга в крепкие мужские объятья.
Глава 10
Как известно, все хорошее заканчивается быстро.
Стих последний залп салюта. Переливающиеся огни фейерверка, озарив на несколько мгновений темноту ночного неба января, разноцветными струями фонтана взлетели ввысь и, достигнув наивысшей точки полета, преломившись, стремительно упали...
Первая ночь года опустилась на землю. Плотная, густая тьма с жадностью поглощала земное пространство, не решаясь, однако, приблизиться к ярко освещенному праздничной иллюминацией двору, где все еще не стихли восторженные возгласы людей.
- Ничто не вечно под луной, - изрек Никлас, демонстрируя свои познания в русском языке.
- А луна где? – вглядываясь в небо, удивленно спросила Линда.
Но ее-то как раз и не было. И, безлунная, ночь выглядела еще таинственней и загадочней.
Мистическая ночь!
Ночь! Время снов и иллюзий, страхов, потерь, одиночества. Но счастливчикам, детям, влюбленным это неведомо. Они наивно верили в чудо волшебной ночи и загадывали желания.
- Дана, когда мы спать пойдем? – Никлас только думал, что умеет говорить шепотом.
Его слова были еще одним подтверждением, что праздник закончился.
- Сначала надо детей уложить, - забеспокоилась Дана.
- Да что они, маленькие что ли? Ну-ка, Линда, Лео, быстро целуйте всех, и по своим комнатам: чистить зубы и спать!
Линда, в отличие от Лео, который, бурно выражая свои эмоции, повис сначала на Глебе, потом на Никласе, попрощалась чинно, степенно:
- Спокойной ночи мама, папа, тетя Вала, дядя Глеб! Спасибо!
И отодрав от Никласа брата, буквально начавшего засыпать в висячем положении, повела в дом.
- Такие стали большие, - вслед им грустно сказал Глеб.
- Да, выросли, - думая о своем, добавил Никлас, - надо еще…, маленького.
И не обращая внимания на возмущения и крепкие словечки Даны, схватил ее брыкающуюся в охапку и понес в дом.
- И нам пора, - дрогнувшим голосом сказала Валя. В свете гирлянд Глеб увидел вопрошающий взгляд, полный ожидания. Но он ничего лучшего не придумал, как поцеловать женщину в лоб.
Он понимал, оттягивая время, что дороги назад не будет, и, как многие мужчины, не мог решиться сделать этот первый-последний шаг.
Что там сказал Никлас? Он хочет маленького… Глеб инстинктивно потянулся к лежащему рядом женскому телу. Оно теперь всегда будет рядом, всегда…. Но есть ли в этом смысл? Ведь во всем должен быть какой-то смысл, и все должно давать свои плоды…
- Валь, а ты не помнишь, как у нас случилось в первый раз?
И почувствовал, как стала жесткой, напряглась ее, только что мягкая нежная, ладонь, лежащая на его бедре, как похолодели губы, целующие мочку уха.
- Почему ты спрашиваешь?
- Потому что я не помню, как однажды утром ты оказалась в моей постели раздетой.
- А тебе разве не понравилось? – тут же, справившись с собой, чувственно спросила она.
И заурчала, словно мартовская похотливая кошка, изгибаясь вокруг своей "добычи".
Напряжение достигло наивысшей точки и изверглось в... бездонную пустоту.
«Пустая! Пустая!» - пульсировало во всем теле, и он измученный рухнул в смятые и сбитые простыни.
Повисла тишина. И в этом вакууме безмолвия он ощущал только стук своего загнанного сердца. Одинокого сердца.
- Глебушка, спасибо тебе за Мальдивы, - благодарно прошептала она, женщина, которая теперь будет всегда рядом. Рядом с его одиночеством. - Скажи, ведь она для нас двоих? Мы вместе поедем? Я об этом загадала в полночь.
Он понял, что откладывать разговор больше нельзя.
- Валь, - куда-то в потолок проговорил он, - а может быть, возьмем ребеночка из детского дома?
От ее ответа сейчас зависело если не все, то очень многое. Он напряженно ждал.
- Дана копия Дины…, - но Валентину, похоже, волновало что-то еще, - Ты любишь Дану?
- Да, всю жизнь, - не колеблясь, признался он как на духу.
Был ли смысл скрывать от женщины свою душу, если она видела и принимала его любым: больным, немощным, голым. Разве душа не также нуждается в сочувствии, помощи, понимании?
- Но ты не ответила.
- Она точно преследует меня! – с истерическим смешком в голосе, теряя самообладание, выкрикнула Валентина.
- Кто?
- Твоя распутная жена, Динка!
- У меня нет жены, Валя. Я люблю Дану, но она счастлива с другим. Хотя очень много для меня значит...
- А я? Я что-нибудь значу для тебя? – в ней что-то хлюпнуло, точно лопнуло последнее самообладание, и растеклось слезами. – Знал бы ты, как мне хотелось придушить ее сегодня в бане!
Она рыдала взахлеб, по-бабьи, сотрясаясь всем телом.
- Я тогда тебя собственными руками четвертовал бы! – он развернул женщину к себе и что есть силы встряхнул, - и еще! Объясни мне, на каком таком основании ты назвала Дину беспутной?
На животном, интуитивном уровне женщина поняла, что он может и четвертовать. Она подсознательно уловила, как свело его скулы, услышала, как до скрипа сжались зубы.
- Глебушка, - испугалась она, - я ничего не знаю. Я так сказала. От ревности.
- Говори! - он зверел все больше, - я не потерплю в своем доме секретов! Или скажешь сама, или я все равно узнаю через свою службу безопасности! Я должен в конце концов знать, на ком собрался жениться!
Она перестала выть, и только мелкая дрожь все еще сотрясала тело. Но вдруг решилась:
- Твоя Динка соблазнила моего мужа! – выпалила в отчаянии.
Он сидел, как огорошенный. Это было уже выше его понимания и сил. Получалось, что вокруг него все это время плелись интриги, а он даже не подозревал. Вот почему Дана так ее раздражает. Она же копия Дины.
- Погоди-погоди, - пазл начал складываться, - мне передали фотографии после того, как ты пришла к нам работать…. Валя, ты как попала в дом, через кого? Кто ты и кто твой муж? Это он был на тех фото с Диной? – гнев и недоумение затмевали рассудочность.
- Глебушка, Глебушка, ты только успокойся, - запричитала она, - давай, я тебе все расскажу, все объясню, только не сейчас, все-таки Новый год. Я полюбила тебя! Полюбила!
В голосе снова пробивались истерические нотки.
Но он не мог больше слышать ее слез! Несмотря на запрет врачей, смертельно захотелось курить или хотя бы глотнуть свежего воздуха. Нащупал и натянул трусы, но как только встал, она бросилась ему в ноги, обвила их, не давая ступить и шагу, и, захлебываясь словами, принялась целовать:
- Мой муж умер. Умер! Его больше нет! Я совсем одна. У меня никого нет, кроме тебя!
Безотчетный суеверный страх поднялся от ног к сердцу, холодной змеей опутывая и сжимая его все плотней. Спазмы сдавили горло, и Глеб начал задыхаться.
Да какое ему вообще должно быть дело до нее, до ее жизни!
- Отпусти! – он с силой поднял и отшвырнул женщину на кровать.
- Что? Прогонишь меня как Динку? Вышвырнешь как собаку? Да, конечно, вам же верные и преданные не нужны! Вам же шлюх подавай! Стервы они обе! – крикнула вслед.
Нет, все! Никаких баб!
Как был, в одних трусах и тапках, он спустился вниз, нашел куртку, и хотел было уже выйти на улицу, но какая-то возня сзади насторожила.
Он обернулся и с ужасом увидел, как по направлению к лестнице, шурша ветками, позвякивая сосульками и шарами, движется елка собственной персоной. Во мраке ночи зрелище было не для слабонервных. Волосы на затылке встопорщились ежиком.
- Ты куда? – вырвалось неосторожно. – Стой!
- О, привет! – обрадованно откликнулась колючая голосом Никласа. И уже таинственным громким шепотом, – Ты что, не спишь?
- Курить хочется, - поделился Глеб с елко-никласом.
- Неет, Глеб! Только не это! Это категорически нельзя!
- Но ты же ешь свой вонючий шведский табак?
- Я уже решил, что брошу! Как только получится третий ребенок, так сразу!
- Дана говорила, что ты каждый раз бросаешь, когда детей аисту заказываешь…
- Но теперь точно брошу! – убедительно заявил он, - ну, давай! Пока!
- Пока, Никлас! – как попугай повторил Глеб, - а елка-то тебе зачем?
- Ааа! Елка. Понимаешь, без нее никак не получится. Дана сказала, что желание сбудется, если его под елкой думать.
- Хм…, - озадачился Глеб, машинально подключаясь к процессу подъема елки в спальню гостей, – ну-ка, давай, помогу! Вдруг она права?
И следующие полчаса они, кряхтя, перешептываясь и хихикая, поднимали двухметровую красавицу по лестнице.
- Колется поганка, - с удовлетворением подытожил процесс Никлас.
- Верни потом на место! – напомнил Глеб, - а то дети утром расстроятся.
И оттого что в его доме вот прямо сейчас может зародиться новая жизнь, на душе потеплело. Грело и то, что он в этом тоже немного поучаствовал. Вот оно – главное чудо новогодней ночи! Что может быть важнее жизни? Если только любовь?..
Глеб пошел спать в кабинет, где усталый и рухнул на свой диван. Валентину он видеть решительно не хотел.
«Все! Никаких женщин! Хватит! - ругал он себя, - возьму ребенка или лучше сразу двух из приюта! Пусть носятся, звенят колокольчиками, как Лео с Линдой!.. Тогда и стариться будет в кайф!»
Проснулся от того, что банально замерзла нога, выпроставшаяся из-под пледа и свесившаяся на пол. Посмотрел на часы. Было семь тридцать утра. Спать бы да спать, но что-то очень для него важное прогнало сон. Глеб еще не сознавал, что это может быть, и слегка удивился, обнаружив себя у елки.
Она как ни в чем не бывало стояла на своем месте. Глеб тихонько обошел вокруг, внимательно разглядывая каждую веточку, словно желая рассмотреть что-то особенное. Но дивное деревце, источая тонкий, пронзительно-яркий аромат хвои, свято хранило тайну.
Осталось разобраться со своими проблемами. Как ни странно, после ночного разговора с Валентиной он ощущал некоторое облегчение, куда-то подевалось это давящее чувство долга и вины. Что-то вроде того: «баба с возу – кобыле легче». Новый день в новом году – новая жизнь с чистого белого листа. Сегодня он непременно предложит ей расстаться. И основания для этого есть.
- Ну, как? – Никлас склонился над Даной, его губы слегка коснулись щеки, - ты уже чувствуешь мой подарок?
- Принеси лучше мне кофе, а я еще посплю, – с наслаждением счастливо потянулась она, - и, может быть, наша девочка еще поспит со мной.
- Наш мальчик!
- Это мне подарок, значит девочка. Я уже и имя ей придумала.
- Не честно! – всерьез обиделся Никлас, словно все его труды пошли насмарку. – Не пойду за кофе! Подарок тебе, а мечта моя!
- Ну, пожалуйста, ну, Никлас! – она влюбленно заглянула ему в глаза, мило сморщила носик, - зато Алечка будет похожа на тебя. И ты будешь ее очень сильно любить.
- Да? Ты, правда, так думаешь? – тут же расцвел глава семейства.
Теперь он готов был не только бежать за кофе, но и совершить какой-нибудь подвиг ради любимой. Пусть даже сразиться с соловьем-разбойником, как в самых настоящих русских былинах и сказках.
Всего одна новогодняя ночь, но так много изменила она в судьбах этих четверых, так ждущих счастья.
За завтраком сидели слегка притихшие, задумчивые, и только дети, весело обсуждая вчерашний день, оживляли это первое утро года.
- Мама, мы поедем к бабушка? – спросила Линда, почему-то снова коверкая русский язык и подозрительно поглядывая на взрослых.
- Да, только позавтракаем. Вещи я уже собрала. Такси дядя Глеб сейчас вызовет. Да, Глеб?
- Такси? – рассеяно переспросил он, - зачем такси? Я вас довезу. Я с утра не пил ни грамма и свеженький как огурчик. Да и заодно квартиру родителей проведаю.
- Огурец-молодец! – срифмовал Никлас, а Дана улыбнулась чему-то своему.
Валя напряженно-колюче, словно метнув молнию, глянула на Дану, и та, уловив взгляд, невольно поежилась.
Джип Глеба припарковался во дворе на Мечникова. Дом, несмотря на свои семь этажей, выглядел присевшим и постаревшим. Дана с болью в сердце смотрела на родные пенаты. Прошлый век, ее детство, юность... Она помнила здесь каждое деревце, каждую дорожку, каждую скамейку... Да что там скамейку! Каждый камешек и ямку! Сколько они с Динкой тут секретиков зарыли!
- И все-таки, Глеб, ты не прав, насчет Горбачева, - донеслось до нее, - не понимаешь ты мирового масштаба этого человека. Узко мыслишь! В рамках одного государства.
Когда только они успели зацепиться за политику?..
- Ага! Всего лишь государства? – Глеб выразительно хлопнул ладонями по рулю, - всего лишь государства с многомиллионным населением!
- Ох, Никлас! – решительно вмешалась Дана, - нашли же время спорить! Нас мама ждет!
- Неет, Дана! Неет! Подожди!
Дискуссия раскручивалась нешуточная. Вспомнили и Ельцина, и Лукашенко, но когда дошло до Сталина, Дана не выдержала и, высадив из машины расшалившихся детей, решительно потребовала:
- Всё! Все поднимаемся наверх! Там доспорите! Глеб, Никлас, доставайте вещи из багажника.
Так они и поднялись, беспрестанно полемизируя, распаляя друг друга все сильней.
- Это однозначно! – выпалил Глеб в тот самый момент, когда открылась дверь и его взору предстала… Дана!..
- Дана? – он даже оглянулся туда, где по лестнице поднималась еще одна Дана с детьми.
- Я Дина, - уточнила копия Даны, вместо приветствия. - С Новым годом! Мы вас ждем.
Дина…, конечно Дина. Но у Дины не могло быть такой глубины во взгляде, такой притягательной женственности, полной смысла и значения. И сейчас ничто в ее внешности не отвлекало от созерцания этих глаз: просто, совсем не по-праздничному уложены волосы, естественный цвет лица, минимум косметики. Но, пожалуй, бледновата и как будто полновата.
Она не выдержала его пристального взгляда, и тень от ресниц опустилась на щеки. После, придерживая рукой живот, вразвалочку, как-то по-бабьи посторонилась, пропуская гостей в квартиру. А он все смотрел, не отрываясь, точно видел ее впервые и не узнавал в этой домашней женщине свою бывшую жену.
Он не слышал суеты радостной встречи. Колокольный звон в сердце оглушительно отдавал в мозг:
«Ди-на-Да-на, Ди-на-Да-на, динь-дон, дин-дан, Ди-на…»
В памяти, словно в старинном немом кино пролистнулись кадры из жизни. Вот они, девочки, новорожденные в широченной люльке…, вот тянут к нему ручки, улыбаются, вот ходят, смешно падая на попы, хохочут, вот…, вот…, вот.
- Проходи, Глеб! Не стой в дверях! – Татьяна Витальевна вернула его к действительности.
- Нет-нет, я тороплюсь…, до… До свидания…. – смешался он.
- Так мы еще не доспорили! – возмутился Никлас.
- К столу-к столу! – радушно звала хозяйка.
Но Глеб, пошатываясь, уже спускался вниз.
Он сел в машину и отключился, словно кто-то нажал кнопку. После он так и не мог понять, что с ним случилось: потерял ли сознание, или так внезапно уснул. Только он точно что-то видел в этом странном сне, но, как не старался потом, так и не вспомнил.
Валя встретила его в открытом вечернем платье, загадочно улыбаясь.
- Что? – спросил настороженно.
- Я стол накрыла и прислугу отпустила. Давай отдохнем сегодня вдвоем.
- Ммм, - неопределенно ответил Глеб.
Она подошла вплотную, обдала приторным сладким запахом стойкого аромата духов.
- Я подумала. Мы можем взять ребеночка.
А он решил, что свободен…. На самом же деле поводок слегка ослабили, чтобы потом затянуть еще сильней.
- Валя, чем у нас так противно пахнет? – лицо перекосилось в отвратительной гримасе.
- Бульон варю. Без первого тебе нельзя.
- Какая гадость!
- Тебе что, плохо? – всполошилась она, - бледный весь! Нет, даже зеленый.
- Съел, наверное, что-то. Лягу пойду, – но тут же молнией бросился к унитазу.
- Ой, Господи! Я вызову врача?
- Какой врач в Новый год.
Он прилег на диван, но тут же потребовал:
- А соленья ты вчера доставала для баньки.
- Ну?
- Так, где они? А? Тошнит очень.
- Странно как-то. Надо температуру смерить. И все-таки вызвать врача. Ты забыл, мы на Мальдивы уезжаем!
И это был не вопрос, а утверждение. Засосало еще и где-то под сердцем, и Глеб решил, что умирает. Температура подскочила аж до тридцати семи градусов, и он лихорадочно набрал Никласа.
Шампанское, как единственному мужчине, доверили открыть Никласу.
- Только осторожно! – Дана сжалась в комок и наклонилась так низко, что ее стало не видно из-за стола.
- Боишься, что взорвется как в тот раз? – засмеялась Татьяна Витальевна. – Да, такое не забудется! До сих пор следы на мебели остались.
Дело в том, что первый приезд Никласа запомнился не только впечатлившими его экзотическими блюдами русской кухни, но еще и ознаменовался взорванной вдрызг в его руках бутылкой шампанского.
Оглушительный хлопок, звон бьющегося стекла, и фонтан из сладкой шипучки, заливший от пола до потолка всю комнату, до сих пор вспоминался со смешанным чувством страха, удивления и восторга. Осколки, конечно, тут же вымели, но находили потом в самых неожиданных местах еще год.
- А я говорила, что к счастью! – добавила Татьяна Витальевна, поднимая бокал с уже разлитым шампанским. – Ну, дорогие мои, доченьки, внучатки и зять. Любимый зять, - уточнила она. - С Новым годом! С Новым счастьем!
- С Новым годом, мамочка! – хором закричали Дина и Дана.
- С Новым годом! – вразнобой подтянулись и все остальные.
- Как же я счастлива, что вы все у меня есть, самые мои родные!
- Диш, ну, рассказывай, - улучив минутку, Дана выскользнула из-за стола и увлекла за собой в кухню сестру, - давно мы с тобой вот так на кухонном диване не сплетничали. Я так рада, что ты оставила малыша!
- Знаешь, а мне нравится быть клушей. Вот такой неуклюжей наседкой, – она засмеялась, - еще немного и закудахтаю, честное слово.
- А жених? Он рад?
- Он себе мужика завел. Нет у меня никакого жениха.
- А ты ему сказала, что ребенка ждешь?
- Зачем?
- Как это зачем, отец все-таки.
- Ох, Дан, прости, я тогда тебе про беременность наврала. Ну, чтобы ты согласилась поменяться местами. Прости.
- Как наврала? Но ты же беременная!..
- Это я, похоже, из Швеции привезла.
- Глеб?..
- Угу…
Они помолчали. Дана горько вздохнула:
- Не хочу тебя расстраивать сестренка, но у Глеба женщина есть. Нам он ее представил как жену.
- Наверное, так к лучшему, – рассудительно ответила Дина, - мне сейчас никто не нужен. Главное я получила от жизни. А Глеб тебя любит, Дана. Он меня всю жизнь, как только забудется, называл твоим именем.
- Знаешь, я об этом много думала. Мы с тобой как две капли воды похожи. Он нас всю жизнь путал. Ты уверена, что именно меня он любит или просто убедил себя в этом.
- Слышала, как он меня сегодня Даной назвал, как только увидел? Не представляешь, как я устала быть твоей тенью. Только беременность удержала меня от пластической операции. Договорилась уже.
- Ой…, - расстроилась Дана, но ничего сказать не успела, потому что в кухню влетел взбудораженный Никлас:
- Там! Глебу плохо!
Эпилог
По-видимому, сказывалась усталость после почти бессонной ночи, только Глеб снова погрузился в какой-то тяжелый изматывающий сон. Ощущения, которые он так тщетно пытался вспомнить, очнувшись в машине, снова овладели им.
Это было не что иное, как состояние небытия в кромешности безвременья.
Сознание пыталось зацепиться хоть за какой-то клочок действительности, и барахтаясь, силилось найти опору в этой невесомости.
Но, чем ничтожней он себя чувствовал, тем сильней было желание жить, двигаться. Возможно, такая сила воли присуща крохотному семени в стремлении, во что бы то ни стало прорасти сквозь любые преграды, даже вакуум, к теплу и свету.
И он увидел!
Это был слабый всполох огонька, похожий на пламя свечи. Он креп на его глазах и был так близко, что казалось, достаточно протянуть руку. Но, как только Глеб попробовал дотянуться, огонек мигнул и испуганно отдалился.
Живая, трепетная стихия влекла, манила к себе, дарила надежду. И когда уже радость вошла в сердце, огонек внезапно разделился на два одинаковых, которые разбежались в разные стороны.
Разрываясь между выбором, он шагнул наугад, в пустоту, сорвался и стал падать в какую-то черную холодную дыру. Его засасывало словно в воронку, плющило, коробило. Дикий свист стоял в ушах.
- Валентина!
- Валентина! - он услышал громкий сердитый возглас Никласа, и, похоже, ему это уже не снилось. – Вылей немедленно эту гадость! Травы опасны! Средневековье какое-то!
- У нас в России многие болезни лечат отварами из трав, - тоном, не допускающим возражения, с обидой осадила она его.
- Валентина! - Никлас, ощущал себя просветителем, пришельцем из более высокоразвитой цивилизации, - травы имеют массу побочных действий. Они до конца не изучены. Можно не вылечить, а наоборот, нанести вред здоровью.
- У меня и мама лечила народными методами, и я лечила… мужа…
- Мужа? У тебя есть муж?
- Он умер…
Глеб резко сел. На лбу крупными каплями выступил холодный пот. Он ясно вспомнил, как Валя отпаивала его снадобьями до состояния бреда и забытья. Внезапно осенило! Вот почему он не помнит, как соблазнил ее! А может быть, тогда ничего и не было?..
- Я умру? – бледнея до синевы, прохрипел он.
- А! Проснулся! – радостно воскликнул Никлас, - покажи язык! ААА! Высуни, как следует! ААА! – выразительно демонстрируя собственные зубы, язык, усердствовал он.
После такого совместного упражнения Глеб слегка даже порозовел, но волнение не прошло.
- Ты только правду мне скажи, - попросил он слабым болезненным голосом, позволяя Никласу пощупать затухающий пульс.
- Да, я не знаю, что тебе сказать, если честно, - почесал затылок Никлас, - конечно, надо повторить гастроэнтероскопию, но это больше для успокоения. Последние результаты никаких причин для беспокойства не выявили. Да и времени прошло совсем немного.
Глеб кивал невесело, недоверчиво, обреченно.
- Ваши шведские специалисты могли ошибиться? Наверное, медицина в моем случае бессильна…
- Нет, ошибка исключена... – он мялся, снова почесал затылок, - знаешь, если бы я точно не был уверен, что такого быть не может, то предположил бы, что у тебя синдром кувад.
- Значит все-таки это серьезно?.. – лицо осунулось еще больше и начало медленно приобретать серый оттенок, – что это такое? Что это за диагноз?
Он представлял собой жалкое зрелище, и Никлас невольно улыбнулся.
- Кувад это французское слово и переводится как «высиживание яиц».
- Яиц? Никлас, это не смешно, - обиделся Глеб, - я ведь тебе доверяю свою жизнь.
- Я и не шучу. Все признаки симпатической беременности на лицо. Такое случается с мужчиной. Чаще, правда, молодым, когда его партнерша вынашивает ребенка, - он вопросительно и задумчиво взглянул на Валин живот.
- Мы еще только думаем, - смутилась та, - чтобы усыновить...
- Обычно это тошнота, слабость, странные сны, перемены в настроении, эмоциональная чувствительность, – продолжил Никас, перечисляя бесконечные признаки этого странного недомогания.
- Она беременная! – озарило Глеба, - мне надо немедленно ее увидеть!
- Кого? – от неожиданности подскочил Никлас.
- Дину!..
Никлас не успел ни удивиться, ни переспросить, как зазвонил его телефон:
- Жить будет! – отчитался кому-то.
- Кто это? – невежливо вклинился Глеб, ерзая на диване.
- Говорит, что хочет видеть Дину, – передал Никлас кому-то слова Глеба.
- Дай! Дай трубку!
Но Никлас уже сам сунул ему в ухо мобильный.
- Дина!
- Я Дана! – ответила трубка.
- Я запутался, Дана. Понимаешь, мне плохо! Мне уже давно плохо, как только Динка меня бросила… - неожиданно для себя он решил пожаловаться, и добавил для убедительности, - я чуть не умер…
- Ох, ладно, Глеб, не хотела бы ее волновать, но будет лучше, если ты все это скажешь ей сам.
- Это Дина, - тут же сказала трубка дрогнувшим голосом.
- Э! Э! Только не плачь! Не вздумай! Тебе нельзя...
- Что ты хотел сказать, Глеб?
- Не знаю. – Теперь, когда он слышал ее дыхание, говорить уже не хотелось, а только слушать этот голос, ощущая ее присутствие.
Вслушиваясь в тишину, они молчали оба. И теперь не имело значения, сколько прошло мгновений или столетий….
- Дина, - наконец, сказал, Глеб, уворачиваясь от Никласа, потянувшегося было за трубкой, - а давай начнем все сначала. Вот прямо с сегодняшнего нового дня нового года.
Она не ответила, и он понял, что она плачет. В горле защемило, и Глеб едва удержался, чтобы не расплакаться самому.
Никто не заметил, когда вышла Валентина. Вышла, и словно растворилась во времени и пространстве.
Он уснул, успокоенный. Спал, раскидавшись на простынях, безмятежный, как в детстве. Обрывки снов, предчувствий, слились в один сон, яркий осмысленный вещий.
Он шел следом за женщиной, в руках у которой горела свеча. Пламя трепыхалось на ветру, грозясь потухнуть.
- Помоги, - она обернулась и протянула к нему руки, в которых была совсем не свеча…, а живое пульсирующее сердце.
Обескураженный, Глеб хотел что-то спросить, но не успел. Ее руки разжались и сердце выпало. Оно, затухая, корчилось на полу от холода и ветра, и Глеб рассердился на эту женщину. Но ее уже не было рядом. Он присел на корточки, заплакал, и каково же было удивление, когда огонь в сердце вспыхнул с новой силой.
- Дии-наа! – что было мочи, заорал он.
Дина уже минут пять ходила по дому. Открыв все тайные и явные замки своими ключами, она была немало удивлена, что Глеб не поменял их за время ее изгнания. Складывалось впечатление, будто она вышла всего лишь на пол часика, и ничего в их жизни не изменилось.
Но чем дольше она находилась в доме, тем сильней овладевало ею чувство потерянности. Даже не потому, что не было видно или слышно ни одной живой души, а потому, что везде чувствовалась рука чужой женщины, ее запах. Обостренным обонянием она чувствовала его повсюду. Это был запах мести….
Куда деваться от памяти?.. От укоров памяти?..
Она уже не помнила, с какого момента жила по принципу: «Чем хуже, тем лучше!» Кому хотела доказать: себе, Дане, Глебу? Наверное, в разные периоды жизни по-разному.
Чем Глеб меньше интересовался ею, пропадая на работе, тем с большей страстью ей хотелось жить. Жить ярко, полноценно, красиво. Ей хотелось нравиться, и нравилось флиртовать. Но доходя в отношениях до края пропасти, ей всегда удавалось увернуться в последний момент. Это была игра, увлекательная и азартная. Она получала немыслимое удовольствие, если из-за нее «скрещивались шпаги», ломались копья.
Но однажды она проиграла…
Познакомившись в баре с Олегом, уже немолодым и представительным мужчиной, она как-то не придала большого значения этому событию. Тем более, он был не их круга и совсем не в ее вкусе. Но, он, похоже, так не думал, и запал всерьез.
Он шел за ней по следу точно охотник, с маниакальным упорством выведывая, когда и где она бывает. Но Дина только посмеивалась над ловеласом, что еще больше ущемляло его самолюбие. Позже она поняла, как он не любил проигрывать.
Как он, буквально истекающий слюной, оказался в кабинете, где она проходила сеанс массажа, отдельная история, только женщина оказалась в полной его власти, беззащитная и едва прикрытая полотенцем.
А когда он предъявил еще и фотографии свидетельствовавшие о ее падении, она, испугалась всерьез, сдалась и согласилась встречаться.
Так они стали любовниками. Встречались, правда, не часто, да и не долго.
Все прекратилось, когда фотографии, каким-то немыслимым образом, попали в руки к жене.
Позже до Дины дошел слух, что Олег как-то внезапно умер. У мужчин в этом возрасте бывает… Остановка сердца… А потом жена Олега пришла мстить ей, Дине…
Это будет преследовать ее всю жизнь… Чудилось, в доме пахло той самой грязью, в которой она когда-то извазюкалась.
Надо повернуться и тихо уйти, пока не услышал Глеб, и никто ее тут вообще не видел.
- Диии-нааа! – она вздрогнула. Мощнейшей силы крик на мгновение парализовал.
Но она уже бежала, бежала стремглав, едва сдерживая подскакивающее к самому горлу сердце. Распахнула дверь в спальню и остановилась.
Глеб сразу увидел Дину, теперь он ни с кем бы ее не спутал. Она стояла в дверях, не решаясь шагнуть в новую жизнь.
- Дина, - прошептал он, - полетели? А? Вместе… Мне так холодно без тебя.
- Прости меня, Глеб, - она все еще не могла отпустить воспоминания.
- И ты меня, прости. Я не смог тебя защитить, поэтому и сам чуть не умер.
- В доме плохо пахнет… - высказала последнее свое впечатление.
Он, растроганно подумал, что это неприятие запахов признак беременности.
- Мы сделаем ремонт, и самую светлую комнату перестроим под детскую.
В аэропорт ехали в двух машинах. В одну, несмотря на то, что некоторые члены семьи находились в животиках, они все равно не поместились.
- Как-то нас сразу, внезапно, стало много, - размышлял вслух Никлас.
- Ой-ёй! – беспокоилась Дина, - а вы точно знаете, что нам во второй терминал?
- Дин, какой еще терминал? Мы в Пулково-два едем, - недоумевала Татьяна Витальевна.
- Нет-нет! – со знанием дела просвещала всех Дина, - там, в билете, теперь пишут номер терминала.
- Не волнуйтесь, Дина, - с водительского места ответил седовласый мужчина, - отвечаю.
Татьяна Витальевна порозовела:
- На Захара Николаевича можно положиться.
- Что и на рыбалку, и на охоту можно звать? – спросил Никлас, глядя как из припарковавшейся машины Глеба уже выскакивают ребятишки вместе с деловитой Даной.
- И в разведку, - уточнил мужчина.
- А как насчет политики?
- Сразимся!
- Вот-вот, а то Глеб теперь мне не соперник, он теперь только о погремушках и памперсах говорит.
Пока было видно, как семья Свенссон проходит таможенный и паспортный контроль, они все махали друг другу. Глеб, нежно прижимал к себе Дину, Захар Николаевич, немного робея, последовал его примеру, и обнял Татьяну Витальевну, для него просто Танечку.
- Хорошие они у тебя, добрые.
- У нас, - поправила она.