Давным давно, в далекой галактике… Нет в нашей галактике, на планете Земля, в нашем чудесном городке я, новичок, тогда еще полнейший новичок, собирался в первый зарубежный вояж во Францию. Шел 92 -ой год, уже открылись границы, но в массового выезда народа в турпоездки и по делам еще не было, билеты продавались только в Москве, среди российских авиакомпаний абсолютно главенствовал «Аэрофлот», так что совок уже уходил, но до современной свободы передвижения было еще далеко. Зато в моду вошел теперь уже, по моему, почивший в бозе безвалютный обмен, когда одна заграничная сторона принимает Вас, а затем Вы принимаете ее представителей у себя. Валюта, которой было у обычного человека тогда безобразно мало, (как впрочем и сейчас), тратилась только на дорогу, а житье и еду с развлечениями обеспечивали хозяева. Заграница казалась сладкой сказкой, по крайней мере чем –то неведомым и таинственным.
Вот так я во главе делегации из трех человек оказался осенним днем в Шереметьево -2, с пачкой замусоленных рублей в надежде купить билет на Марсель в день отлета. Целью нашего вояжа было налаживание официальных, можно сказать, государственных контактов с неким Французским спортивным центром , сильно заинтересованным в дружбе с одной российской спортшколой, подготовившей уже несколько мировых знаменитостей. Но для моего рассказа это не так важно. Представители приглашающей стороны предложили нам жить у них дома, а наши отправители дали денег на билет и придали переводчицу, назовем ее госпожа Ку. Третьей персоной была госпожа Да, которая была ненамного ниже меня рангом, но страстно желала посетить обетованное забугорье и считала свой второй номер в нашей кампании досадной ошибкой и ужасной несправедливостью по отношению к ее возрасту и заслугам. Я, тогда совсем молодой человек, смотрел на двух бальзаковских спутниц спокойно, а в заграницы не верил после десятка невыездных лет.
И вот, полные надежд мы протолкались к кассе. Билеты были, но увы и ах, они в день вылета стоили дороже, чем купленные заренее, и денег на троих не хватило. Сейчас трудно представить, но у нас не было ни командировочных, ни доллара, ни франка, ни рублевого резерва, а мы смело собрались за тридевять земель в незнакомую страну без знания языка, (как потом выяснилось, переводчица – учитель техникума, знала язык весьма относительно). Сейчас мне бы и в голову не пришло так путешествовать, но тогда все было проще, главное было пересечь границу, а там будь, что будет.
Все случившееся произвело на дам самое сильное впечатление. Подозревающая, что третьей лишней станет она, госпожа Да приготовилась к истерике. Но это было напрасно, потому, что я уступил ей с легким сердцем, понимая, что скандал устроителям поездки не нужен, а следующий самолет летел через день. За это время недостающая сумма должна быть найдена, и я просто немного задержался бы. Счастливые обилеченные дамы уже уезжали на эскалаторе на второй этаж, заверив меня, что будут ждать с нетерпением моего приезда, когда я все же попросил телефон принимающей нас семьи. Госпожа Да, шагая назад по поднимающемуся эскалатору, протянула мне оторванный от газеты клочок с нацарапанным номером. Потом ноги ее пришли в движение на полный вперед, скорости эскалатора и шагов сложились, и она мгновенно скрылась в высях шереметьевского аэровокзала.
Я небрежно сунул бумажку в кошелек и пошел восвояси, совершенно не предполагая, какое значение будет потом иметь этот мятый крохотный клочок. Я еще не знал, что Франция будет долго ассоциироваться у меня с беспричинным женским коварством, но все по порядку.
Через день я с суммой на билет, переправленной организаторами в Москву, по прежнему без других денег зато с сильной простудой и температурой за 38, появился в уже опостылевшем недоскребе Шереметьево - 2. Простудой я всегда заболевал перед отъездом в командировки, приходилось мириться с этой особенностью протестующего организма, любящего домашний уют и тепло.
- На Марсель билетов нет! - строго сказала тетя в кассе, но я не отчаялся. Ситуация требовала привычной совковой борьбы, а недомогание съело лишние эмоции. Я решительно попросил у первого встречного в форме показать дорогу к дежурному по вокзалу. Распахнув нужную дверь, я увидел длинный кабинет, по сути дела выгородку от вестибюля, с массивным столом в конце. Все высокие стены были украшены несчетным количеством вымпелов различных спортобществ, организаций и просто наградными бархатными треугольниками с золотыми буквами.
Все это сразу наводило на мысль о чудовищно увеличенной кабине маршрутного такси, которую шофер с любовью увешивает, неведомо откуда взятыми вымпелами по тогдашней моде. За столом сидел небольшой, в общем-то доброжелательный человек средних лет в синей форме. В усталых глазах его читалась постоянная готовность нести тяжелую ответственность и готовность к спокойствию при любых неприятностях. Словом, это и был один из тех неприметных надежных столпов, на которых и держится слава русской авиации. Я достал из широких штанин маленькую краснокожую с золотым тиснением книжицу удостоверения, и предъявил дежурному доказательство, что я хоть и небольшой, но государственный человек.
- Я, тут эта, в Марсель, а меня эта…- так, я полагаю, звучали мои затрудненные простудой речи, пока форменный человек читал в книжице мою должность и сличал внешность и печать.
- Так значит Вы хотите в Марсель? Что же Вы, батенька, не позаботились заранее? Могу предложить только купить билет без места, если места будут, то улетите. Да все будет в порядке,- успокоил он меня, видя мой кислый вид, и я снова направился к кассе.
Видимо получив указание, а может просто ощутив внезапный прилив нежности ко всему сущему, строгая кассирша чрезвычайно любезно приняла стопку рублей из моих рук, и высунула обратно красную брошюрку билета. Со спокойной совестью и с горячим свеженалитым кофе в пищеводе я направился к очереди на таможню. В этой толпе с чемоданами заграница уже осязаемо чувствовалась. Изредка звучала непонятная речь, и глаза отъезжающих русских светились особым предвкушением, плохо скрываемым за маской равнодушия. Я не знаю, сколько раз надо пересекать границу, чтобы сердце не ёкало слегка, когда набитый зал ожидания остается за спиной. Я, по крайней мере до сих пор остро чувствую этот момент, хотя потом проделывал это не один раз, а уж тогда…
Рядом со мной стояла невысокая пожилая женщина.
- Вы в первый раз во Францию ? - услышал я ее вопрос.
- Да, во Францию – в первый раз,- любезно ответил я, чтобы можно было понять, что не во Франции я бывал уже десятки и сотни раз, и все мне нипочем. Я сейчас каюсь в этом всепобеждающем желании выглядеть достойно момента, могу лишь сказать, что по моим наблюдениям подобные чувства были у половины людей в очереди, как бы допущенных к благу, недоступному тогда для многих тысяч сограждан. Женщиной, с которой у меня завязалась непринужденная беседа, была мать известного киноартиста Олега Видова. Я вспомнил с ходу только его роль в фильме «Всадник без головы», но для разговора этого было достаточно. Олег эмигрировал сначала во Францию еще в советское время, и был сразу как бы вычеркнут из официальных анналов нашего кинематографа. Затем он перебрался в США, но оставил на юге Франции мого друзей, и у его мамы там тоже были приятельницы, поэтому она ехала навестить французских близких людей, а уже потом направлялась к сыну в Америку.
Мы очень мило беседовали, когда очередь заволновалась с головы, потому что таможенники начали пропускать отлетающих нашим рейсом. И в этот момент по моему нечуткому от насморка обонянию, ударил запах хороших, намазанных толстым слоем духов, а на локте я увидел длинные нежные пальцы. Я повернулся на каблуках и увидел ее. Это была молодая белая женщина в белом. Белый короткий пиджак слегка покрывал затянутый на узкой талии светлый пояс белых брюк. Они чуть касались белых туфель на шпильках. Выбеленные до неестественной белизны длинные волосы обрамляли узкое, слегка порочное бледное лицо, а у ноги смирно сидел белый заграничный пластмассовый чемодан на колесиках и на длинной веревочке.
- Это марсельский рейс? - звучал тихий голос с оттенком грусти,- Ах, как я хочу туда, но в кассе нет билетов…
Вероятно бедняжка думала, что постояльцы нашей очереди наперебой будут предлагать ей сдать свои билеты, только чтобы ее мечта сбылась, но толстокожие сограждане равнодушно отвернулись от белоснежки.
- Мадемуазель, я укажу вам путь,- сказал я и поведал ей о человеке в кабинете с вымпелами.
- Так просто, -хмыкнула она, и в ее глазах зажглись особые искорки. Чемодан покатился в нужную сторону, а очереди двинулась дальше.
Но вот настал тот час, когда таможенник стал рассматривать на экране сканера содержимое моего чемодана, поставленного на транспортер хитрого аппарата. На экране были видны две разрешенные правилами бутылки водки ( если что, обменяешь на доллары, советовали специалисты), две хохломские шкатулки ( продашь на рынке, советовали бывалые), а все венчал большой хохломской лебедь с рюмками-ковшиками, который должен был сразить Францию наповал. Откуда родился стереотип, что иностранцы непременно отдадут любые деньги за русские деревянные поделки, я не знаю. Я в общем-то тоже в это верил, хотя и чуть сомневался. Ну не продам, так подарю, рассуждал я, упаковывая громоздкие деревяшки в большой чемодан перед отъездом. Кроме немногочисленной одежды в чемодане больше ничего не было. Словом перед многоопытным таможенником , стоял новичок –провинциал, до мозга костей профан в заграничных вояжах.
- Валюта есть? - спросил страж границы.
- Никак нет! - бодро ответил я.
- Я так и думал,- вздохнул таможенник, и махнул рукой,- «проходи».
Я направился через широкий зал к стойке регистрации билетов, где наш рейс обслуживали две рядом сидящие дамы за одним прилавком.
- А, без места. Подождите!, - заявила одна из них, возвращая мой билет.
- Что ждать, в чем дело? - с тревогой вопросил я, и услышал в ответ:
- Вот все с местами пройдут и пойдете Вы.
- А места будут?- с еще более тревожным чувством спросил я снова.
- Места… Да, Маша, кстати, - вступила вторая аэрофлотская тетя, -Ты слышала, самолет по техническим причинам заменили. С Ту-154 на Ту-134. Там сколько мест? 68,.. ага. Вот видите, уже ко мне обратилась первая служащая, - Сегодня всего 68 мест, из них 7 человек садятся в Киеве, остается 61, так что врят-ли. Подождите, может и повезет.
Сидя на чемодане рядом с прилавком, я по головам считал счастливых обладателей нормальных билетов: 41-42-43… Пассажиры бросали на транспортер сумки и баулы, и те уезжали вниз под пол чтобы превратиться в багаж марсельского рейса. Радостные люди проходили дальше на паспортный контроль, а я сидел, придавленный простудой, упершись потяжелевшей головой в стойку регистрации и считал, считал... Вдруг зал огласили надрывные рыдания. Этот плач Ярославны издавала девушка с большой спортивной сумкой. Она приближалась к нам на негнущихся ногах, извергая на пол черные от туши слезы. Сквозь причитания можно было разобрать:»Света, Светы нигде нет..». Понять ее было мудрено, но проницательные регистраторши быстро выяснили, что поначалу девушек было две, они вместе пили кофе в баре аэровокзала, вместе посетили туалет, вместе подошли к очереди на таможню, но тут таинственная сила повлекла подругу Свету в сторону аэропортских магазинов, где та благополучно и сгинула. У первой барышни остались два билета, и общая сумка, но не осталось надежды когда-нибудь увидеть беглянку.
- Ну, что – же, ждите, - сказала тетя за стойкой, зарегистрировав один билет,- Если Ваша подруга придет до конца регистрации, то ей повезло.
- А если нет, то повезло мне, - подумал я, слегка взбодрившись.
Между тем очередь поредела, в конце ее я увидел знакомую белую женщину с белым чемоданом. Видимо ее чары успешно подействовали на дежурного по вокзалу, и она с достоинством буксировала свой багаж на поводке к нам. До конца регистрации на наш рейс оставалось 10 минут.
- Маша, сколько у нас всего? Что? 59 человек.
- Так, два места,- думал я,- если Света не появится, то летит белянка и я, а если появится?
Напряжение достигло предела, когда из репродукторов, пронеслось:»Закончилась регистрация билетов на рейс такой-то Москва – Киев - Марсель.» Светы не было.
- Все, Маша, закрывай, -сказала первая, хорошая регистраторша.
- Подожди 5 минут. Вот подойдет Петрович, закроем, -сказала вторая, плохая.
Петровичем оказался тот самый дежурный по вокзалу, и он показался из двери! Он медленно шел к нам через широкий зал регистрации, и шаги его гулко звучали по каменному полу, так что сердце вторило каждому удару его каблука. Мир в моих глазах замер, но когда Петрович был уже в четырех метрах от нас, радостный женский крик раздался из таможенного коридора, уже полного пассажирами других рейсов. Расталкивая людей, надсадно вопя и роняя на ходу пуговицы и заколки, через толпу лезла Света. Она бросилась в объятия подруги, волосы их сплелись и они замерли в долгом поцелуе. Еще не осела пыль от убежавших на посадку счастливых подруг, как раздался решительный голос белянки:
- Ну что-ж, полечу я! Мужчина всегда уступает женщине.
- Но почему, ведь я был первый в очереди, -уже обессилено протестовал я.
Усиливающаяся простуда и удары судьбы отбирали последнюю энергию, и я чувствовал, что вот -вот сдамся.
- У меня в Марселе мать больная, нет сын маленький , в общем не важно, - сочиняла на ходу женщина в белом, оттирая меня от стойки чемоданом. Регистраторши помалкивали, и все было бы кончено, если бы не Петрович, который, как всевышний арбитр, вдруг вмешался в события.
- Он был первый, полетит он, а Вы, сударыня, полетите завтра.
Сверкая от ярости глазами и сыпя проклятиями, поверженная фурия удалилась, а мой билет был принят из дрожащей руки.
- У него билет в эконом- класс, а свободное место в первом, что делать? - спросила дама за прилавком, быстро щелкая кнопками компьютера.
- Повысь и быстро, а то он опоздает! - решительно приказал Петрович.
- Быстро ставь чемодан в багаж ! -бросил он мне,- За мной!
И мы побежали. Никогда после этого случая я так быстро не добирался от регистрации билета до дверей самолета. Петрович вел меня какими-то обходными ходами, мои документы смотрели махом, и не успел я понять что к чему, как бежал по подвижному коридору, который подтыкается прямо к самолетной двери.
- Счастливо! -звучал мне в спину слабеющий в отдалении голос моего неожиданного хранителя, а передо мной призывно махала рукой из двери изнывающая от нетерпения стюардесса. Как только я ворвался на борт нашего тесноватого 134 лайнера, дверь за мной захлопнулась, и самолет, завывая турбинами, покатил по бетону в сторону взлетной полосы.
Салон первого класса в нашей стальной птице размещался ближе к носу самолета и был сделан на 8 человек. Кресла в нем стояли посвободнее и были вроде бы почище прочих посадочных мест. Перегородка с занавешенной дверью отделяла его от длинной тесной кишки основного салона, и билет в наш крохотный раек стоил раза в полтора дороже остальных. Все пассажиры этого салона кроме меня садились а Киеве, и я пребывал в нем в гордом одиночестве. Глядя в иллюминатор на плывущую под нами землю, я услышал вопрос стюардессы: не принести ли мне что-нибудь выпить. - Принесите, пожалуйста, что ни будь выпить от простуды, - и тут же мне принесли быстрорастворимый аспирин, тогда в аптеках его еще не было. В нашем салоне можно было курить, чем я и воспользовался, так что полет до Киева прошел незаметно.
Украинский аэропорт показывал самостийность свежесделанного славянского государства изо всех сил. Над зданием вокзала реяли жовто -блакитные знамена. Как только подкатили трап и открыли дверь, в ней сразу же показались потные рожи перетянутых ремнями украинских пограничников.
- Шо, москали пожаловалы? Нехай тут сидять! - сделал главный , похожий на гестаповца, хлопец политическое заявление. В стоящем на самом солнцепеке самолете с неработающими двигателями не было вентиляции. Набитые, как сардины, потные россияне, среди которых были, как водится, пожилые женщины и дети, стали проситься на свежий воздух, но страж границы был, как кремень. До взлета оставалось около часа стоянки, и в конце-концов нам разрешили выйти, но не на поле аэродрома, конечно – нет. Допустить, чтобы нога москаля ступила на священную незалежную Украину было бы преступлением! Пассажиров выпустили лишь на верхнюю площадку трапа и несколько ступенек. Главный садист в форме стоял с расстегнутой кобурой в начале лестницы, а по бокам разместились два автоматчика и весело переговаривались, тыкая в нас пальцами. Конечно поместиться на узком трапе 60 человек не могли. Люди дышали по очереди, не было толкучки, никто не лез по головам, мужчины поддерживали женщин, сильные помогали слабым. Все лучшее, что было в советском воспитании, вдруг проявилось и сплотило нас перед лицом врага. И враги, ждущие наверное слез, истерик и мольбы, а значит возможности вдоволь покуражиться, получили только презрительные взгляды. Видя, что россиян не так-то просто поставить на колени, пограничники приумолкли и потупились.
Но все кончается, и вот уже московские пассажиры расселись по местам, а семеро киевских заполнили наш салон. Это была компания из пяти только формирующихся новых украинцев средних лет. Они еще учились гнуть пальцы, вели себя нарочито шумно, и тут -же набросились на халявную выпивку, а поили в нашем салоне сколько угодно и бесплатно. Все эти господа с цепями были туристической группой, а шестым был нанятый ими гид-переводчик. Седьмая пассажирка села в кресло рядом со мной. Это была высокая пожилая женщина с приятным спокойным лицом. Я помог ей пристегнуть ремень, и мы постепенно разговорились. Видя мой покрасневший нос и слыша хриплый голос, она сердобольно полезла в сумочку и достала упаковку таблеток.
- Вот Вам наше средство – «долипран», оно Вам чудесно поможет, - сказала попутчица, держа таблетку в сухой длинной ладони. Простуда и грипп были моим обычным состоянием наверное не реже раза в месяц, уже много лет, и я считал себя знатоком всех простудных лекарств. Название «долипран» мне ничего не говорило, поэтому я спросил:
- Наше – это чье? И незамедлительно услышал:
- Ну наше, французское.
- Так Вы – француженка!? - чуть не вскричал я.
- Я… Да, я француженка, - ответила дама, задумчиво помолчав.
Она говорила на абсолютно правильном и чистом русском языке, как может говорить лишь соотечественница, и только после ее удивительного сообщения я стал улавливать в произношении легчайший акцент. Глаза моей собеседницы слегка затуманились от воспоминаний, и речь зазвучала как-то иначе. Ее, семнадцатилетнюю киевскую девушку, угнали в фашисты в Германию в самом начале войны, когда ее семья не успела эвакуироваться. В после долгих лет подневольного труда она оказалась в концентрационном лагере на юге Германии. Там она и познакомилась со своим мужем, заключенным французом, участником сопротивления. Этот лагерь освобождали американцы в 45 году. Тогда молодые люди поняли, что не хотят уже жить друг без друга. Перед ней стоял выбор: возвращаться на Родину в Советский Союз, или поселиться во Франции, как настаивал муж. Она согласилась на второе и стала француженкой.
- У меня большая семья в Монпелье и много родни в Киеве, я их навещаю по нескольку раз в году, теперь это стало проще, - говорила моя попутчица. А я слушал ее рассказ и, вспоминая недавних украинских пограничников-националистов, философски размышлял, как же быстро забываются ужасные исторические уроки.
Мы выпили шампанского, я признался, что еду за границу в первый раз по и мало представляю, как там на самом деле устроена жизнь.
- Молодой человек, - вдруг сказала она, - я хочу дать Вам, немного денег, чтобы Вы купили себе какой-нибудь сувенир, на память о нашей встрече. Как я не отнекивался, но деньги пришлось взять, и эти двести франков, единственные деньги, которые у меня появились, очень помогли мне в дальнейших приключениях. Самолет стал снижаться, и сквозь облака стал виден морской берег. В вечернем солнце море сверкало удивительной лазурной голубизной. Мелькнули кварталы Марселя, посадочные полосы аэродрома, и вот наш лайнер уже выпускал из себя утомленных дорогой пассажиров. Вечерний бриз был такой ласковый, и так пахнул морем, что даже моя простуда как–то прошла. Приехавший к самолету автобус с сиденьями цвета моря, был очень просторный и чистый, в отличие от российских аэропортских средств передвижения. Вообще меня больше всего поразила чистота повсюду, и на улице и в здании вокзала, это первое и главное, что сразу бросается в глаза. Если бы на дворе стоял 82 год, то я наверное был потрясен еще и обилием и пестротой торговых точек внутри аэровокзала. Но, слава Богу, эра ларьков в России уже наступила, и я вполне достойно стоял в очереди на паспортный контроль, и в обморок не падал. Вообще в этом зале было довольно многолюдно, но шумопоглощающее резиновое пористое покрытие пола гасило звуки. От собственно Франции зал был отделен прозрачной стеклянной перегородкой с проемами. У каждого проема стояла стеклянная будка для пограничника, который ставил штампик в паспорте и дозволял присоединиться к толпе встречающих за стеклом. Хоть я и говорю пограничника, но в подавляющем большинстве это были молодые особы женского полу. В отличие от наших пограничников в унылой зеленой форме, обычно плохо сидящей на непропорциональной мужской фигуре ( наши аэропортские пограничницы тоже имеют мужскую фигуру), нарочно что -ли их подбирают, французские стражи были в самом соку. Крутобедрые девицы с светло бежевой форме с темно-синими нашивками не только сидели в будках, но и лениво прохаживались по залу прилета. Их юбки были гораздо ближе к мини, чем к миди, а на бедре в открытых кобурах торчали не обыденные плоские пистолеты, а пузатенькие короткоствольные револьверы с крупноребристыми рукоятками. От всего этого веяло молодостью и силой, а провоцирующее неторопливое шествие форменных мадемуазелей напоминало классическую панель из какого-нибудь соответствующего фильма. Франция есть Франция.
Прибывшие пассажиры бойко заполняли какие-то листочки, которые в изобилии лежали на полочках возле колонн зала прилета. Я в начале пытался рассмотреть сквозь стекло двух женских членов нашей делегации, которые по моему разумению, должны были встречать меня. Однако очереди к будкам быстро двигались, а толпа за перегородкой редела, издавая «Бонжур» и «О-ля-ля «, когда в нее вливались просочившиеся через проходы люди, и, обнимаясь, уходили в неведомую глубь аэровокзала. Я понял, что должен тоже стоять в очереди и писать в листочке-анкете, если не хочу остаться на этой нейтральной полосе в одиночестве. Найдя анкету на английском языке ( именно этот язык, я изучал когда-то в школе и институте), я принялся коряво вписывать английскими буквами свои имя, фамилию и гражданство. Но один вопрос меня поставил совершенно в тупик, вопрос о месте, куда я собственно направляюсь. Я не знал ни адреса, ни города, ни даже фамилии людей, пригласивших нашу кампанию. Вся это информация уехала из Москвы вместе с переводчицей Ку, на которую были возложены и орг. обязанности. Я же собирался только надувать щеки и беседовать по делу, и теперь горько пожалел о своей непредусмотрительности. Оставив в графе про место назначения пустоту, я присоединился к хвосту очереди. Позади меня пристроилась уже изрядно набравшаяся и шумная во хмелю новоукраинская тур. группа. Они остались последними, потому -что гиду пришлось писать анкеты за всех шестерых, еще и выспрашивая при этом нужные данные у не вяжущих лыка подопечных. Полногрудая молодая пограничница взяла мой паспорт и, прочитав анкетку, спросила сначала по-французски,- я не понял, а потом по-английски,- я понял отчетливо, про мой адрес назначения. Я не знал, что ответить и тупо молчал. Увидев заминку, киевские холпцы зашумели громче, а их гид-переводчик придвинулся ко мне. Видя пришедшую помощь, очаровательная будочница почти высунулась в окошко и повторила вопрос, выплеснув наружу тонкий аромат духов. В руке она держала мою анкетку, пальчик игриво ползал по незаполненной строчке, а грудь под незастегнутым сверху мундиром нетерпеливо вздымалась.
- Она тебя спрашивает, куда ты едешь? - дал гид ненужное мне пояснение.
- Я понимаю, что она говорит, но я не знаю, куда я еду, - ответил я ему.
- Так скажи ей что попало, а потом езжай куда хочешь!,- бросил гид мудрую мысль.
Мадемуазель внимательно вслушивалась в нашу беседу, и среди этих слов ей почудилось какое-то географическое название. Она улыбнулась и сказала по-английски:
- О, так Вы направляетесь в Езжай! - как-то так это у ней прозвучало.
- Да, да, в Езжай! - улыбнулся я в ответ. Она тут -же вписала понятный ей «Езжай» в нужное анкетное место, шлепнула в паспорт печать, и я был свободен, как ветер.
Я прошел через стеклянную перегородку, как Копперфильд сквозь Великую Китайскую стену и оказался в опустевшем коридоре на втором этаже. Там, где раньше толпились встречавшие, уже никого не было, и напрасно я ждал своих барышень с извинениями за задержку. Мысль о том, что меня здесь бросили, не сразу проникла в мою бедную голову, настолько уж диким и печальным выходило мое положение при таком раскладе. Все еще во что-то веря, я направился по коридору к эскалатору , чтобы спуститься вниз и забрать свой чемодан. С эскалатора открылась панорама основного помещения аэровокзала, где спокойно и неторопливо перемещались немногочисленные пассажиры. По сравнению с неистовой толчеей наших аэропортов тут было тихо, как в реанимации. Под потолком большого зала для украшения висел настоящий гидросамолет начала века, именно не макет, а самая настоящая этажерка на поплавках, построенная еще до первой мировой войны. Под ней на темном полу стояли белые, практически пустые лавочки и пальмы в кадках.
Когда я добрался до места выдачи багажа, там уже никого не было, кроме странной кампании из трех русских женщин, которые везли с собой столько коробок, чемоданов и сумок, что я подумал, не перебираются ли они во Францию на ПМЖ. Может быть, впрочем, так оно и было. Вход и выход из багажного помещения был совершенно свободным, только в углу стояла просвечивающая установка и прилавок, за которым два таможенника потрошили картонные контейнеры русского трио. Я спокойно прошел мимо них, решив из какого-то упрямства ничего им не показывать, и не вызвал никакого интереса, таможня дала добро. Но пройдя пару метров, я остался понаблюдать за колоритным зрелищем. Оба таможенника, потея от натуги, вскрывали очередной короб, куда бы свободно влез телевизор «ЧАЙКА» с диагональю 64 см. Конечно ни в какой сканер такая коробка не пролезла бы. Результаты вскрытия каждый раз обескураживали тружеников границы так, что они твердо решили про себя, что эти женщины -сумасшедшие. Все коробки были набиты каким-то тряпьем, посудой, кухонной утварью, причем все это было старое и, на мой взгляд, уже непригодное к употреблению. Женщины трепетно смотрели, как засунутый до половины туловища в коробку, таможенник копошится в их хламе, а второй прыгает рядом и вскрикивает в волнении:»Шеф, ну что?». Но вдруг старатель - хламокоп вынырнул из разрытой в недрах коробки норы, и торжествующе продемонстрировал зажатый в руке пакет гречневой крупы. Сейчас такую упаковку уже не встретишь, а тогда коричневый жесткий бумажный кулек с килограммом крупы или сахарного песка был самым обычным делом. На боку таможенной добычи стоял ядовито-зеленый фабричный штамп: «Крупа гречневая.1кг.» Страж закона обратился к дамам с резонным вопросом: - - Что это? - на четырех различных языках, и тут выяснился удивительный факт, что соотечественницы абсолютно не владеют ни одним языком, кроме русского.
- Это греча, гречка! -кричали они то порознь, то хором, полагая, что таможенник глухой, и надо только крикнуть погромче, выговаривая буквы, и он сразу все поймет. Поняв, что толку от орущих мамзелей не будет, и подозревая худшее, рыцарь границы с хрустом распечатал пакет, и высыпал на ладонь таинственные темные зерна. Ситуация предельно напряглась, шеф растер на ладони загадочные семена, а помощник решительно глядел на троицу, держа руку на кобуре.
- Я, Вас, проклятых наркоторговок! - так и читалось в его смелых глазах.
Главный страж осторожно всосал носом с ладошки полученный им темно-коричневый порошок. После полуминуты ожидания, поняв, что русское зелье его не забирает, он на всякий случай высыпал еще немного крупы и дал пожевать помощнику. Тот тщательно провел тестирование, сплюнул и пожал плечами. Шеф огорченно вздохнул, кое-как запечатал кулек, и таможенная экзекуция продолжилась.
День клонился к вечеру, и аэропорт все пустел. Со времени моего прилета прошло уже около часа, и стало окончательно ясно, что встречать меня никто не собирается. Пока надежда окончательно не угасла, я успел проверить туалет. Он был платный –2 франка, а на входе трогательно стояла тарелочка, куда посетители и складывали эту сладкую парочку. Никто возле тарелочки не дежурил, в сортире вообще никого не было, и я с трудом подавил в себе желание высыпать из нее в карман кучку мелочи, а просто воспользовался заведением бесплатно. Что делать, монеток у меня все равно не было. Удивили меня и киоски, где товар был выложен наружу, а дремлющий продавец сидел где-то глубоко внутри, так что его и не было видно. Одним словом, приходи, кто хочешь, бери, что хочешь. Но я и этим не воспользовался. Все представленные возможности обогатиться я решил оставить до тех пор, пока судьба совсем не оставит мне выхода.
Самое плохое, что у меня был дешевый обратный билет с фиксированной датой вылета, и я должен был прожить в Марселе восемь дней, улететь раньше было все равно не возможно. Найдя сувенирный ларек, я посмотрел на безделушки, в основном – какие то веночки и куколки, потом на цены, и прикинул, что мой роскошный хохломской лебедь должен обеспечить меня на весь вояж, если я сумею сдать его на реализацию.
- А тут еще деньги, подаренные попутчицей, так что ничего, прорвемся ! - так я себя утешал, но страх все равно подгонял к каким–то действиям.
И тут я вспомнил:
- Телефон! У меня же есть телефон на бумажке!
Я с трепетом развернул добытый из кошелька клочок, на котором были только цифры, и больше ничего. Вдруг обретя решимость, я почувствовал, что мой, довольно скудный после Политеха, английский быстро стал всплывать в памяти. В середине зала у стены располагался белый прилавок справочного бюро, где сидели две девушки в аэропортской форме: одна белая, другая черная. ( Я имею в виду не волосы, а цвет кожи). Пухлогубая смешная негритянка глянулась мне больше, и я с перепугу заговорил так уверенно, как сам от себя не ожидал.
- Я – русский, прилетел последним рейсом. Меня не встретили, адреса не знаю, есть только телефон. Денег у меня нет, - про двести франков я решил пока умолчать.
- О, это не в Марсле, это далеко,- сказала девушка, разглядывая набор цифр.
Потом она, ни слова ни говоря, набрала на телефоне, который стоял у ней под рукой, номер, и протянула мне трубку. Трубку сняли, и я услышал французскую речь.
- Простите я – русский, - ответил я по-английски, и трубке замолчали.
Потом послышался шум, и уже русский голос переводчицы Ку спросил:
- Алле, кто там?
- Как это кто! Вы почему меня не встретили! - почти кричал я, и голос мой дрожал от негодования.
В дальнейшей речи госпожи Ку чувствовалось и смятение, и желание уйти от ответственности. Видно кумушки решили, что денег на билет я все равно не достану, а хоть бы и достану, то лучше бы мне не появляться, им вольготней будет. Тем более, что госпожа Да становилась главной.
- Мы думали, ты не приедешь. Мы сказали хозяину дома, что нас будет двое. Его нет сейчас, он придет часа через полтора. Я скажу ему, но уж не знаю, примет ли он тебя.
Это лепет разозлил меня практически до инвкетивных выражений.
- Да Вы что там, с ума посходили ,***!!! - и т.д. и т.п, так что поникшая Ку обещала все устроить в лучшем виде, и попросила перезвонить через 2 часа.
Слегка успокоенный прояснением ситуации, но пышущий возмущением от вероломства моих дам, я сердечно поблагодарил негритяночку и позволил себе стакан Кока- колы в баре за 7 франков. Сидя за стойкой, я краем глаза заметил мужчину лет тридцати в костюме, который ходил взад-вперед по залу, не находя себе места. На лице идущего было написано отчаяние. Когда он приблизился, я увидел на лацкане его пиджака до боли знакомый круглый значок Российского ядерного общества. Я быстро осушил свой стакан, слез со стойки и догнал несчастного физика.
- Добрый вечер, Вы с московского самолета? - участливо задал я вопрос естественно по-русски, потому, что в том, что он русский сомнения не было.
- Здравствуйте, я Вася, меня не встретили, -горестно произнес он. Мне показалось, что он сейчас расплачется.
Мы уселись на лавку, и я открыл новому знакомому, что мы – товарищи по несчастью. Сначала от прослушал мою историю и несколько успокоился, а потом рассказал свою. Ситуация оказалось до смешного аналогичной: физик-атомщик Вася из московского института имени Курчатова направлялся во Французский ядерный центр под Марселем по безвалютному обмену опытом. Не известно, что произошло с организацией визита, но его не встретили. На руках у Васи остался телефон, имя и фамилия пригласившего его французского физика, и это все. Он, как и я, покинул Родину впервые, не знал адреса, куда направляется, французского не знал совсем, а английским владел плохо, и денег у него тоже не было.
- Я собрал всю зарплату, обменял, и у меня получилось 64 франка,- жаловался он мне.
- А я поговорил с француженкой, и она дала мне 200!- похвастался я, и Вася стал глядеть на меня очень уважительно. Уже вдвоем мы подошли к знакомой стойке, и веселая негритянка с усмешкой спросила, показав на Васю:
- Русский, не знает адреса, но есть телефон?
Я укоризненно посмотрел на хихикающую барышню, и заметил:
- Помогите лучше, а то мой товарищ так несчастен.
Черная пухляшечька набрала номер, но это оказался рабочий телефон, а в Марселе уже стоял поздний вечер, и в офисе, естественно, никого не было. Я успокоил Васю, что в крайнем случае он переночует на лавке, и дозвонится завтра. Мы достали припасенные на всякий случай консервы, яблоки и бутерброды, и свободно расположились ужинать на лавке в уже совсем пустом зале. Мне приходилось раньше бывать в Курчатнике, поэтому мы быстро нашли темы для беседы, только после рыбных консервов очень хотелось пить, а еще конкретнее выпить пива.
Тут я и заметил, что в нашу сторону издалека направляется примечательный субъект. Похожий на Брюса Уиллиса крепыш средних лет катил перед собой специальную тележку с горой чемоданов на ней. Это был не носильщик, он был одет в дорогой свободный спортивный костюм, в руке у него была пивная бутылка, к которой он периодически прикладывался. Когда здоровяк поравнялся с нами, я сказал Васе:
- Гляди, какой французский толстяк. Пьет пиво, а если попросишь глоток, то наверняка не даст!
- Ребята вы что, русские? - обратился к нам страшно удивленный Крепкий Орешек на чистом русском языке. Немая сцена…
- Да, русские.
- И я русский, здравствуйте. Я – Леша, солдат удачи.
Первое, что сделал наш новый знакомый, когда мы представились и пожали руки, это оставил свою тележку и сбегал за пивом. Потом мы пили и слушали его рассказы. Леша говорил на странном языке, в основе которого лежал чистый русский, но Леша периодически вставлял в речь слова на чистом английском, а иногда звучал и мат. На английский он переходил, когда память его подводила и он не мог вспомнить какое-то понятие, давненько ему не приходилось говорить на родном языке. Ну а мат звучал чрезвычайно интеллигентно, потому что Леша долго мялся, прежде чем выговорить инвективное слово, и краснел при этом, как девочка. Это искреннее смущение у зрелого, закаленного жизнью мужика выглядело и смешно и трогательно.
Он рассказывал нам столько, сколько хотел, в душу мы ему не лезли, поэтому, что заставило его пойти в наемники, осталось неизвестным. Но было ясно, что в Российской армии он был не рядовым, а прапорщиком, или младшим офицером. Морской пехотинец Леша не мог просто прийти и наняться на войну в Югославию ( тогда воевала Сербия и Хорватия). Солдаты удачи становились матросами Югославского сухогруза, поэтому имели морской паспорт. В этом месте повествования Леша слазил в сумку и торжественно продемонстрировал свои морские корочки. Конечно, за время недолгого плавания ничего будущие воины не делали, а по прибытии на место вставали в ряды Сербской армии. На той войне наш собеседник провел полгода.
- За что же они воюют? - задал я вопрос.
- Черт его знает, - ответил Леша, - за те месяцы я так толком и не понял. И те, как русские, и эти, как русские, и язык у обоих почти русский и земля одна. Что они делят, не очень понятно, но воюют яростно, с остервенением, пленных стараются не брать. К русским сербы относятся очень уважительно, но платят не так уж много.
- А страшно тебе было, убивать приходилось?
- Конечно, - сказал Леша, помолчав, - Это же война. А убивать так, чтобы врукопашную - нет практически, обычно лежишь в окопе с пулеметом. Те бегут- стреляешь, те падают, а чья пуля его взяла, твоя или соседа, разве кто считает.
Словом на той войне Леша стал настоящим рейнджером, и свел знакомства с «дикими гусями» из других стран.
- Я все же воевал за наших, за сербов, за православных, - повторял Леша, будто оправдываясь. Но мы, естественно не спрашивали его, каково это - добровольно пойти в солдаты чужой страны.
- Там я и «Soldier of Fortune» стал постоянно читать, и ребята посоветовали, словом, поехал я воевать в Ливан. В Ливане война – постоянно, там солдаты всегда нужны, а платят они в четыре раза больше, чем в Югославии.
В Ливане Леша пробыл еще семь месяцев.
- Денег скопил, пуля миновала, так что еду теперь домой, в Ленинград. Там у меня семья: жена, дети. Вот купил подарков, - Леша ткнул рукой в кучу чемоданов.
- А как же ты Марселе очутился, - спросил я его.
- Так уж по самолетному расписанию вышло, - отвечал наш воин, - Вообще–то я лечу в Амстердам с пересадками, рейс через час, а там уже и до Ленинграда рукой подать.
Утомившись рассказывать, Леша прилег с ногами на скамейку и тут же уснул, а я подался навестить негритянку в справочном бюро, потому что срок перезвона о моей встрече уже подходил. Все прошло гладко, переводчица Ку сразу взяла трубку и с услужливыми интонациями сказала, что хозяин, естественно, согласен, что они выезжают за мной немедленно, но ехать надо около 200 километров, так что они будут часа через два.
- Ничего себе, 200 километров,- размышлял я, когда положил трубку, - вряд ли они приедут быстро.
Вернувшись к своим попутчикам, я сказал Васе, что у меня все нормально, и за мой скоро приедут.
Потом мы проводили Лешу, а Вася загрустил с новой силой от скорой перспективы остаться в одиночестве. Но тут в голову мне пришла мысль, что для определения личности Васиного визави можно обратиться в полицию. Сказано – сделано, благо полицейские по аэропорту прохаживались постоянно. Я обратился к молодому офицеру в бежевой форме, он выслушал наш с Васей сбивчивый рассказ и пригласил пройти в небольшой закуток в конце зала. Там сидел еще один « жандарм из Сан-Тропеза» за столом с компьютером. Приведший нас отдал команду, второй набрал на клавиатуре имя и фамилию француза – ядерщика. Потом Васю расспросили обо всем, что он знал про своего коллегу: где работает, живет ли в Марселе и т.д. Вся процедура не заняла и трех минут манипуляций с клавиатурой, и вот из принтера вылез листок с адресом и домашним телефоном искомого нами лица. Страж порядка набрал телефонный номер, там долго не отвечали, правда, было уже далеко за полночь, но потом ответили, и после совместных с полицейскими переговоров дело уладилось. Вася так и прыгал от счастья, и нам оставалось только ждать, за кем приедут раньше.
Победили в этом соревновании мои встречающие. Сначала в зал впорхнула переводчица Ку, за ней госпожа Да, нарочито вежливые и улыбающиеся. Я сразу решил обойтись без разборок, слишком уж велика была радость от хеппи-енда, да и волнение было связано больше французами, у которых я должен был жить эти 8 дней. За спинами моих соотечественниц как бы потерялся невысокий мужичок в рубашке с короткими рукавами, шортах, похожих на семейные трусы, и пляжных шлепанцах на босу ногу. На испуганные глаза незнакомец прикрывал очками, а вид у него был еще более взволнованный и испуганный, чем у меня. Это и был тот загадочный хозяин, Марсель Уре, который не побоялся пригласить в свой дом ТРЕХ!!! русских. По иронии судьбы имя нашего смельчака совпадало с названием города, где мы находились, поэтому, когда он протянул мне руку и сказал,- Марсель, - я решил, что он объясняет мне, куда я попал. Я сказал по-английски, что знаю, где нахожусь, но тут Ку и Да кинулись объяснять, что так его зовут. Оказалось, что я – первый русский мужчина, которого Марсель видит близко. У него была семья: жена и двое сыновей - школьников, и он – житель крошечного провинциального городка Вик-ля-Гордиоль, проявил недюжее мужество, чтобы позвать в свой дом жителей ужасной империи Зла. По мнению всех его соедей и, вероятно, его собственному, россияне должны быть дикими, агрессивными грязными субъектами, лишенными всех благ цивилизации. Он пристально рассматривал меня, то ли ища на моей голове рога, то- ли кинжал за поясом. Но убедившись, что я в общем -то не отличаюсь от обычных людей, он повел нас к своему Форду, и вот мы уже мчимся по ночному шоссе на Мадрид, которое переливается желтизной светящейся разметки и красными фонариками на ограждении. Уже потом, когда мы познакомились ближе, милейший хозяин Марсель долго не переставал удивляться, что я знаю, что такое пылесос, что я ел в России бананы, что я знаю, кто такой Пикассо и пусть коряво, но могу говорить по-английски. И после долгих разговоров мы поняли, что не так уж мы и отличаемся друг от друга. А тогда, глядя на пролетающий ночной пейзаж, я только думал, что совершил свой маленькой прорыв через железный занавес в большой мир, и как он примет меня, пока не ясно.
1999 г.