Между стен дует ветер, сильно, слабо, сильно, слабо............. Внутри бездонного бесцветно и безъЯмно. Но, у порога бегемот, когда ветер замрёт он откроет пасть и съест. Съест. Если ветер замрёт, замрёт твёрдым телом. Булыжник мостовой, из ямы смотрит, достаточный, именно такой, какой ему нужен, какой может превратится/перевариться. Длинная тень - цапля замерла, где то близко. Бегемот беспокойно ворочает чёрными, топчется, гадит чёрным в лужу. День-деньской. На ситце облачном рассыпаны клубни облаков, под крышей облачной кулаки облаков напряжены, снаряжены в бой, на стенах облачных шишки облаков выпятились, сейчас порвут полотно. Из берега млечного манной кашей туман безсерединный, многоточечный, пуленепробиваемый, мягкий, сырой, в общем то чёрный. Лужа не отражает огня, нет ничего что можно съесть, только булыжник в яме. По ряби её пробегает электрический зайчик от фар проезжающих автомобилей. Поверхностное натяжение. Нарастающее напряжение потерявшее движение, замершее развёртывание. Капля падала, но не упала ещё, замерла, ей кажется... её это "кажется" так же замерло как само замирание. Вне, вне, вне. Всё вне, вне, только ожидание бегемота перед и после этого "вне". Ожидание бегемота, бегемот ожидания? А вот ветер замирает, замирает в день, день уже в разгаре, шумит машинами, сигналит, кричит, дымит, любит тишину, надеется в чертах любимых любимое найти, исчезает в подворотне собачьим драным хвостом, царицей Савской, бежит ручьём, плывут бутылки, пена, лодки, рыбаки сидят на берегу и Лев Толстой стоит на берегу. На берегу реки, спине волка, не знающая дня вода. И снова ветер, с силою необыкновенной между двух стен живёт. И в ветках, травах, волосах. И в голове, конечно! Верно, это флейта человека. Кам, бубен, конь с поломанным хребтом, дорога, блеклые цветы, они поют обратной стороне, конечно же луны!
Не видимый днём, искомый месяц-красавец застрял на суку, весь в мыле от долгого бега, он истёк на лугу, истомлённых солнцем сочных трав зелёных, шмелей, кустов и коров, оводов, вдохов и выдохов, движении двух. Месяц смешался, стёрся, потерялся для глаз любителя, наблюдателя, спрятался в запахах зноенно сильных трав, цветов и чего-то ещё. Что бы чётко гореть белым в чёрном рте Нут. А пока ясный купол глаза Его радует рыб и птиц. У белого дерева синие волны скрутились в гнездо разноглазой вороны. В гнезде свистит соловьём и бьёт молотком в барабаны кровь в голове красной коровы, а на голове волос взъерошенный сноп, вполне пригодный для пищи. Или влюблённых. Шевелятся слегка мохнатые ветки сосен. Вот так странно оказывается, подумал охотник, сновидец, горящий, я всегда, или стоял у этого леса, или шёл по тропинке в высокой осоке поймы нестарой реки к курганам края земли. И больше ни когда не было ни чего и не будет!
Из Нинбо в Пекин скорый поезд. В окне горы, реки, река, горы, поля, дацанчик, города, город, курганчик с венками, поля. Соседка постоянно сопливится, чихает и кашляет. Я протягиваю ей пузырёк с вьетнамским бальзамом, наверное, она меня слышит так: эта штука очень хорошая…, помощь-помощь. Если вообще понимает, о чём я говорю. Однако взяла, нос намазала, Дживей дал ей чаю, и спросил меня на русском: а эта девушка красивая? Я посмотрел внимательно и не понял. Вроде бы не страшна, и даже совсем не страшна. Девушка, почувствовав взгляд, заулыбалась и, явно похорошело ей. Я нацепил наушники и включил плеер:
1. Большая лодка из стальных серых струн сплетённая, масло блестящего чёрного отражения греческого глаза, муха, испуганная в штопоре наоборот, кучерявый курильщик глядящий на это внимательно, так только может смотреть поэт. Историк сомнительный, или момент сомнителен, хотя бы тем, что он внутри наблюдательного любителя табака и женщин, и серых туч стальных, яркого мрамора, больших лодок скользящих по чёрному маслу городской тишины. Пристань у Исакия, у самого купола, между звездой и облаком.
2. Яркий солнечный день, опаляющим могучим жаром отмеченный день. Перед паспортным столом, перед зданием, где паспортный стол, где очереди, где нечем дышать даже зимой, затёртая иномарка, потерявшая любую связь с родиной. Из неё речитатив: между тем, кто внутри, и тем, кто снаружи хрупкая лестница из кукурузы, говорят в бильярдной, что кукуруза с Марса и должна быть красной, но это неправда! Она золотая! Значит она от Солнца! И когда у дороги, её варят в мутном растворе, они варят кусочки Солнца. Их потом нужно солить и есть. И если настанет туман и ночь, возьми кукурузу и выходи! Будешь фонарём. Кто то озвучил мимоходом: дятлом, скорее будешь.
3. Сутолока крошек, спешка за столом, бес под столом. Пыль тараканья и кал мушиный - сосредоточение смысла смыслов и прочей эссенции экзистенции. Иван Сергеевич Протоплотников монументально утвердясь на чёрном стуле с мягким сиденьем, мягкой спинкой и твёрдыми подлокотниками спешил делать дела. Кто это? Какой-то Иван Сергеевич, тела не видно, рубашка видна, галстук, часть серокожистой шеи, плешивая голова, украшенная мохнатой толстой беспрерывной бровью, надёжным козырьком для пары серых больших, слегканавыкате глаз. Еще руки! В жёлтых пятнах, с пальцами ногтенесущими. О, какие это ногти! Полушария чёрным окантованные, твёрдые, вечные. Этими своими пальчищами Иван Сергеевич нежно потрогал паспорт, открыл, прочитал вслух – Рахметов Саид Саидович, тысяча девятьсот семьдесят первого года рождения, так, прописка? Ага, временная прописка отсутствует, так, документы…, документы с ошибками, где он вообще был, этот чурка? Где он был то? А, хрен с ним, пусть сидит! Чего он здесь? А это что? И, открыв ещё один паспорт, Иван Сергеевич начал постепенно удивляться, как же так! Удивлялся Иван Сергеевич, насобирав целую кучу паспортов. Да куда менты смотрят! Вот уже пятый паспорт, и все без прописки, да как же это? Где они все были? За окном хлопнуло что то, резко и очень громко. Страшно загудела голова Ивана Сергеевича, упала рубашка его, с шеей его, галстуком её, упала голова его, с глазами её, бровью их, носом его, ртом её. Умер! Умер Иван Сергеевич на рабочем месте! Сгорел! Едрит его мадрид! Имеет право быть захороненным исходя из своего волеизъявления, а так же, может претендовать на бесплатный гроб, саван и подушку, на место имеет полное право, на свои законные метры! Но, в этом случае, ему будет отказано в праве получить другую компенсацию, так сказать, пособие не дадут. Опять обман! Нет покоя герою труда! И встал Иван Сергеевич с нержавеющего стола, запахнулся простынёй и пошёл к директору муниципального спецкомбината. Пешком, по снегу! Ночью! Собаки бежали прочь, скуля и воя, застывшие коты смотрели вслед ему, птицы падали, пролетая над ним, ветер выл и мешал облака, так мешает длинной палкой деревенский Андрюша навоз. Настало утро, просветлело. Иван Сергеевич добрался до дверей директора, открыл их ногой, и, сопровождаемый фанфарными визгами полнотелой секретарши вступил в столь желанный кабинет. А там, там негр Вася, улыбается. Поулыбался и вкрадчиво так говорит: спать иди Иванушко, давно тебе постелька постелена, у всякой твари своё место должно быть, иди, иди, иди… и пошёл Ванюша куда то. Увидел вскоре маленькие огоньки, глаза ли?, они как скважины с клокочущей, кипящей лавой, они похожи на ладони, они осыпаются листьями, собираясь в плотный ковёр, глубиной по щиколотку, а в ямах и по колено. Деревья близнецы стоят как одно, как две стены сомкнувшиеся в круг, только кора разно морщинится, и мох, где есть, а где нет. И птицы! Поют, не тоскуют, вертятся, беспокойные, перелетают с места на место. Каждой птицей играет ветер, ветки тревожа. Серое небо бесснежной зимы. Удивительный запах сырой чёрной земли. Тишина огнедышащей речки далёкого дна. Крик ворона резкий как нож. Шуршание палой листвы, закрытый ход подземного как будто бы пространства протянутого долгой раной рта оврага, заросшего щетиной длинных, тонких ив, так густо, что без листвы они, смыкаются в сплошную паутину. Он думал, что увидел огоньки, а это были яблоки и сливы. Чёрные глазки бегемота. И всё равно, это не остановка, но что то похожее на превращение нитки в иглу, а иглы в ртуть, а ртуть в электрический зайчик белой фарой рождённый, бегущий по ряби чёрной лужи скрывающей старый булыжник, и главное это тот самый ветер, что краем задев чёрную муть заставил её блестеть. Ветер, что дует у стен. Хотя, как заметил охотник, странные это стены, то ли цветы, то ли снежная степь и белое небо, где ветер не что иное, а тишина. Или листья прилипшие к заду коня. Цокот копыт, мелодия сна. Самого раннего утра середины весны.