РОЗЫ И СМЕРТЬ СТАЛИНА
Последним моим лагерем на Колыме был ОЛТП № 5 прямо в центре столицы Колымского края.
– Ремизовская! – Оглашая всю зону несется из репродуктора. – Ремизовская, к оперу!
Я слышу это, идя по разводной площадке. Сворачиваю влево к помещению, где находится опер. Подхожу к кабинету, стучу.
– Заходи!
Захожу.
– А что, Ремизовская, ты действительно рисуешь?
– Да, гражданин начальник, рисую.
– И что ты можешь нарисовать?
– Все, гражданин начальник, что вижу.
– Ну, а меня можешь нарисовать?
– Могу.
– Рисуй, – командует он и подвигает мне лист бумаги и карандаш, и даже разрешает сесть ¬– до этого я, как и положено, стою перед ним на вытяжку.
Я беру карандаш, делаю легкий контурный набросок его головы и протягиваю ему листок. Он поражен сходством и долго с удивлением рассматривает набросок. А я молча стою и рассматриваю его. Этот опер, в отличие от других, пользуется у нас в ОЛТП № 5 вполне заслуженным уважением среди зечек, потому что не подлый и зряшно не жестокий, хотя закон и «блюдёт».
– Ну, хорошо, – оторвался он от наброска. – Меня ты видишь – я перед тобой. А если я прикажу нарисовать то, что ты не видишь, тогда как?
– Если раньше видела, то нарисую. А если никогда не видела, то и сфантазировать могу.
– Нарисуй розу!
Это тот предмет, который на Колыме увидеть негде. Я рисую.
– А что? Похоже, – заключает он. Ну так вот надо на материи нарисовать розы, как на плакате. Сможешь?
– Смогу, но нужны и материя, и краски, и кисточки, – в столярке ничего подходящего нет.
– Будут, жди
Прошло дней пять или семь и вновь на всю зону лунае «Ремизовская, к оперу!» Прихожу.
– Садись, – сразу же приглашает он.
Рядом с ним стоит молодая женщина, моих лет.
– Вот это – моя жена, она сама расскажет, что надо сделать, – и вышел.
Мы познакомились: она назвала себя, я – тоже. Весь наш разговор проходил в дружеском тоне, никакого пренебрежение к себе, как к зечке, я не почувствовала. Она рассказала, что у нее есть хорошее платье из однотонной ткани и ей хотелось бы разрисовать его розами. Расспросив о материале и фасоне, я и тут же набросала рисунок. Ей понравился мой вариант, и на этом мы разошлись.
Я уже упоминала столярный цех. Дело в том, что кроме того, что я была прорабом зоны, у меня еще в подчинении находилась столярка, где работали в основном плотники из соседнего ОЛТП № 3 (мужской лагерь, тоже практически в центре Магадана*). Женщины из нашего лагеря тоже работали в столярке на подсобных работах. Так вот в этой столярке у меня была небольшая конторка. Именно сюда через пару дней принесли краски, олифу и кисти. А жена опера (забыла, как ее звали) принесла свое платье.
Платье было изумительно красивое! Я ведь женщина и мне так давно не доводилось видеть ни одной красивой женской вещи, – все робы, телогрейки да валенки. Платье мне очень понравилось. Сшито оно было из тёмно-лилового бархата. Не платье, а мечта!
За работу я принялась в тот же вечер. Никто не освобождал меня от основных моих прорабских обязанностей, и работать над украшением наряда жены опера я могла только поздними вечерами. Платье мне нравилось, по художественной работе я очень соскучилась и потому получала истинное удовольствие от этой работы. Кстати, не лишне отметить, что жена опера вместе с платьем принесла мне покушать, что для зечки тоже имело немаловажное значение.
Принесенной еды было довольно много и я поделилась ею с одною своей знакомой по лагерю, тоже, естественно, зечкой, которая работала бухгалтером. По работе мы с ней довольно часто встречались. Не то, чтобы дружили, но были в хороших отношениях.
Через несколько дней платье было готово: по его подолу шел венок из роз, а одна ярко-красная роза алела у левого плеча, как бы символизируя любящее женское сердце. Смотрелось все это чудесно. Не менее, чем мне самой, понравилось это произведение и жене опера. Она в восторге забрала платье и дала мне за работу целых десять рублей. А за это я ее благодарила, наверное, еще более горячо, чем она меня за платье, ведь у нас в зоне был ларек, где при наличии денег можно было купить что-нибудь съестное. Есть же хотелось постоянно, ибо кормежка в лагерной столовке была очень скудная.
Не прошло и недели после этого, как вдруг умирает Сталин. Вечером я тихонько сижу в своей конторке и пишу наряды. Пишу и слушаю радио. Неожиданно в репродукторе послышался сильный треск и он замолчал. Сам факт смерти Сталина ничего не менял в моей судьбе, потому что любой советский правитель политических не любит. Так что мне, что этот, что тот. Только молишь Бога, чтобы еще хуже не стало.
А на утро за мной пришел конвой:
– Ремизовская, к оперу!
Собираюсь и иду. Конвой привел меня и сдал, как положено. Опер тот же, жене которого я на днях украшала платье.
– Садись, Ремизовская.
Благодарю и сажусь. Опер протягивает мне лист бумаги:
– На, прочитай.
Я прочла и оцепенела. Эта бухгалтер, с которой я иногда при возможности делилась куском хлеба, написала на меня донос: будто бы это именно я, когда передавали сообщение о смерти Сталина, нарочно выключила радио в зоне, чтобы заключенные не знали, какое горе постигло нашу страну. От неожиданности я просто оторопела, я не могла понять, что все это значит.
Но опер вернул меня к реальной жизни и объяснил, что это означает еще двадцать пять лет лагерей к моим десяти.
– Иди, Ремизовская! За час не придумаешь, как объяснить все это – пеняй на себя. Я тут бессилен – бумага, то есть донос, зарегистрирована.
Вышла я от него на ватных ногах. Иду, ругаюсь и плачу. Ругаюсь потому, что, ну, какой же гад – сам в землю лезет и других за собой тянет. И не надо думать, что именно в этом эпизоде со мною он был ни при чем. При чем! Ибо это он создал такое государство, где все за всеми следят и все на всех доносят. Это он, гад, поломал мою жизнь, сделал сиротами моих детей.
Иду к себе в столярку и плачу навзрыд. Что же делать, Господи? Что делать? Как избавиться от напасти?
Навстречу мне идет наш зоновский электрик, тоже зек, но из ОЛПА № 3. Звали его Сашей – везло мне на это имя в лагере. По долгу службы электрик непосредственно подчинялся прорабу зону, то есть мне.
– Ты чего плачешь, Ремизовская?
– Меня обвиняют в том, что вчера я выключила радиосеть в зоне, когда передавали известие о смерти Сталина. Мне теперь грозит еще двадцать пять лет лагерей. А я понятия не имею, где она выключается и кто ее выключил.
– Так это же я ее вчера выключил – там замыкание в сети было.
– Саша, милый, идем, ради бога, к оперу и ты ему сам все это расскажешь.
– Пойдем, Ремизовская.
Пошли мы к оперу и Саша рассказал ему как было дело, что было нарушение в сети радиовещания и он вынужден был ее отключить. Тут же отправились к нему в распределительную, чтобы на месте проверить так ли. Саша сумел убедить всех, что все так и было.
Господи, думала я, от скольких же людей зависит моя маленькая незаметная жизнь! И Сталин, и опер, и эта бухгалтер, и Саша-электрик – каждый мог меня и казнить и помиловать. Страшно, как же страшно жить в такой стране, где ты сам не хозяин своей собственной жизни!
А с этой женщиной из бухгалтерии я с тех пор никогда не разговаривала и старалась встречаться как можно реже, ведь она была агентом опера в зоне. Он мне раскрыл ее, и теперь я могла предупредить других об этом. За это я ему особенно благодарна, дай Бог ему и сегодня здоровья!