Это все было как раз тогда же, когда от меня ушла Полина.
Я уволился с того склада, за железной дорогой. Очень он мне надоел. Мучился, мучился, а потом решился. Приехал с утра, сразу заявление написал и все. Даже без отработок. А Полина спрашивает – ну и чем ты теперь собираешься заниматься. Картины буду писать – говорю. – По крайней мере, рисовать. И музыку делать. Я как раз с предпоследней зарплаты звуковую карту хорошую купил и микрофон.
Она даже побледнела. До того разнервничалась. Скандал закатила. Я, конечно, понимаю – ипотека, заочное обучение, карьерный рост. Но все-таки не удержался. Как хочешь, мол, только истерик не надо. Останешься – хорошо. Уйдешь – тоже твое дело. Ну, она собралась быстренько, и домой к родителям укатила.
Мне, конечно, неуютно стало, скучно. Но особенных переживаний не было. Все уже к этому шло. Причем давно. Такие уж у нас были отношения. По правде говоря, оно сразу к этому шло, с самого начала. Наверное, никто первый шаг не мог сделать. А тут вот совпало. Склад даже и не причем. До этого мы крупно поссорились из-за звуковой карты. И микрофона. Не знаю уж, чего Полина там хотела, а я ей говорил – сначала звуковуха, а потом отпуск. Путешествие. Очень я не люблю эти путешествия. По крайней мере, с Полиной. Глянцевая обложка, а внутри – одни нервы и ругань. Только на фотографиях все красиво.
Ну, вот, Полина ушла, зато в путешествие ехать не надо. Вы не думайте, что я тут храбрюсь на публику. Нам и вправду вместе было хуже, чем врозь. Не было у нас никаких серьезных отношений. Мне кажется, она со мной просто ждала кого-то другого, для нее созданного. А я вообще не искал причин. Одному бывает тяжело, вот в такой момент я и встретил Полину.
Ладно. Теперь о другом. Остался я один. Что-то стал думать, прислушался к себе – нет, ничего не чувствую. Легкий осадок после скандала, и все. Чувства освобождения тоже особенного нет. Купил продуктов на неделю и дома засел.
А картин я никаких не писал, конечно. И не рисовал. Несколько дней полежал на диване, так, просто. Смотрел, как день постепенно темнеет, угасает, выливается, как из банки, в которой споласкивали кисточку после синей гуаши. Потом наступала совсем ночь, я вставал, делал домашние дела, слушал музыку, курил на балконе. Утром спать ложился, когда, наоборот, темнота как-то трусливо закатывалась по углам, как старые чугунные гантели.
Дней через пять мне все это страшно обрыдло. Убрался я в квартире, побрился и пошел на предыдущую работу. Это которая до склада была. Там мне давали заказы на подключение абонентов к выделенной линии. Интернетовские дела, в общем. Только я дверь открыл – на меня Серега наталкивается. Так и так, говорит, надо съездить подключить одного такого абонента особенного – он вроде как сумасшедший. И даже, может быть, опасный. Никто из наших не хочет. Ты как? Никак, - отвечаю. Давай бумажки и все остальное.
Мне почему-то тогда вообще не страшно было. Взял кабель, инструменты, всякую документацию, карту сетевую на всякий случай, и пошел. Там и ехать не надо было – через дорогу и в следующий двор. Обычная четырехэтажка кирпичная. Поднимаюсь по лестнице, смотрю номер квартиры – дверь как дверь. Дерматином оббита, с гвоздиками, с глазочком пластмассовым.
Звоню – тишина. Звоню еще раз – какая-то возня, потом опять тишина. Я уже развернулся, ладно, думаю, в другой раз – слышу, открывают.
Стоит парень – нормальный такой, лохматый только очень. Я поздоровался, представился, он меня пропустил, показал где компьютер, я посмотрел что за система, есть ли сетевуха, и пошел на чердак подрубаться к свитчу. Все сделал, провел кабель, вернулся, настроил ему все – он и не показывался. Не знаю, может в кухне сидел. Квартира как квартира, ничего особенного. Покашлял, «готово» - кричу. Тихонечко, разумеется, тактично. Приходит этот парень, стоит, косяк дверной подпирает. Спрашиваю – платить будете наличными или счет выписать, в офисе оплатите? А он как-то странно попятился, попятился, и побежал в другую комнату. Бежит, на мебель натыкается и орет как ушибленный «в офисе оплачу, в офисе!» И на балкон. Я испугался – сейчас выбросится еще, ума хватит. Хотя и второй этаж, но тоже приятного мало. Кинулся к нему, а он на балконе сидит, на щеколду заперся, и орет «в офисе! В о-фи-се!»
Я форточку открыл, и говорю ему – в офисе так в офисе, я счет возле компьютера оставил. Тут слышу – в замке кто-то ковыряется. Прикинул – а что, если кто-то из его родни пришел. Это ведь может быть еще похлеще. Наследственность. Оделся в две секунды, собрал свой скарб – и в дверь. Как раз прошмыгнул мимо толстенной тетки.
А тетка вся запаренная, краснющая, с какой-то паскудной авоськой, от которой рыбой разит за версту. «Здрасьте» - говорю, а сам уже по лестнице через две ступеньки прыгаю.
Выбежал на улицу, сразу закурил и дом обошел – интересно же, что там на балконе. Смотрю – а парень тот лохматый все так и сидит, щеколду рукой придерживает. А тетка в окно из другой комнаты на меня пялится. Как была – в пальто, в шапке идиотской, на которой по краям мех, а посередине – лысая кожа. Как будто такая планета, вся коричневая, тоскливая, а вместо Сатурновых колец – такая вот меховая дрянь. Мне смешно стало, я прямо иду и хохочу, а тетка все глаза пучит, а парень все щеколду держит. А я иду себе по снегу, обрезок провода на палец наматываю.
Слышу, кто-то кричит – «туфельки еще надо! ту-фель-ки». Оборачиваюсь – а это тетка окно открыла и кричит. Все так же в шапке. И прищепками в мою сторону кидает. Одну за другой.
Дошел до офиса, и тут мне почему-то в голову взбрело – а может, никакие они не сумасшедшие, а просто жадные такие. Вот и выкручиваются. Ладно, в следующий раз пусть сами к ним идут. Я пас. Сдал бумаги, провода все эти, отвертки, и домой пошел.
На следующее утро позвонил приятелю из такси. Спросил – не нужны им там диспетчеры? Нужны, говорит, но это же бабская работа. Ну и что, - тереблю я кудрявый провод от трубки, - я ненадолго. Месяцок отработаю, пока что-то поищу. Идет? – Ладно, давай.
Пришел в тот же день, точнее, под вечер. На ночную смену. Чашку из дома прихватил, книжку, записался в журнале, сижу. Час сижу, второй. Хорошо, - мечтаю, - так бы и всегда. Книжку начал читать, чайку навел покрепче.
И тут как понеслось. Звонок за звонком, звонок за звонком. Я к такому не привык. Зарапортовался. Какой-то мужик гнусит по мобильному – там два телефона, стационар и мобильный – «не понимаю, вы диспетчером тут работаете или как?» «Сложно сказать, еще не решил». Мужик аж замолчал. Аж поперхнулся слюной. А я сбросил вызов. Ну его на фиг, - запаниковал. Уйду утром и все тут. Но до утра-то еще восемь часов. Я прямо вспотел весь, даже трусы, чувствую, потные. Ничего, ничего, держись – успокаиваю себя.
Часам к четырем и впрямь полегчало, заметно. Потом в шесть опять началось, но не так, совсем не так.
Зато некая девушка – судя по голосу – молодая, красивая. Звонит и просит, чтобы ей доставили чекушку водки. Тут в такси есть такая услуга – купить товар и привезти. Но странно. За чекушкой можно и самой спуститься. Тогда еще не было этого закона, что алкоголь до 11 не продают. Я озвучиваю заказ – водители все отказываются. А она снова звонит. Как-то мне жалко ее стало. И любопытно ужасно. Что ж такое, думаю. Ну, так-то представить можно – надо опохмелиться, то есть уже некий опыт выпивания есть. Но самой с утра идти за чекушкой стыдно – значит, опыт еще не такой уж и большой. Что хорошо.
Позвонил я ей, записал адрес – оказалось, вообще близко. Дождался конца смены, расписался в тетрадке этой распухшей, и пошел к той загадочной девушке.
По дороге, понятно, зашел в «продукты», купил «зеленую марку» маленькую. И сигарет – себе. Иду, дождик крапает, все тает, под ногами каша – старательный дворницкий песочек под водой, куски льда гладкие, аж тошно, как обсосанная карамелька. Стены домов промокшие, темные, где-то еще белье сушится – как будто сушится, конечно. Дошел до подъезда – и что-то меня кольнуло, вдруг какая-то нерешительность накатила, прямо ноги подгибаются.
Постоял, покурил, на окна гляжу – может, что там увижу, чтобы решиться. Но ничего не увидел, позвонил в домофон. Ответил тот же голос, что и в телефоне. Надеюсь, она там одна, - помню, так я про себя повторял, пока по ступенькам забирался. Шестой этаж, но лифт вызывать не стал – оттягивал время. Чем выше поднимался, тем больше стучало сердце – зачем, дескать, только вызвался. А теперь вот иди – твоя инициатива. Ну что ж, я и шел.
Дверь железная, добротная. Почему-то я не позвонил, а постучал по железяке, сбоку двери. Получилось тихо и неуверенно. Но дверь открылась сразу. Зря я боялся. Никакой там девушки не было, была вполне себе пожившая тетка, припухшая, но не теряющая женского обаяния – в меру продавщицы в молочном отделе, скажем, или в почтовом отделении на самой окраине города. Даже за окраиной, в поселке «Красный энергетик». Короче говоря, отлегло. Протянул ей чекушку, взял деньги, заранее приготовленные со всей ответственностью. Не стал отказываться, потому что не стал говорить, как есть, а соврал, что я – таксист. Что я буду смущать человека, если ей и так неспокойно. Заставлять ее чувствовать себя обязанной, облагодетельствованной и еще неизвестно что. В общем, улыбнулся я этой женщине, и отвалил.
Иду домой, а в голове пусто. И смешно, и в то же время печально. Смотрю на окна, на вывески, на людей проходящих, и как будто все это сливается в одну картину, некое прекрасное, очень нужное на свете полотно. Но которое я еще не написал. И вряд ли когда-нибудь напишу. И вроде день такой серый, мокрый, машины тарахтят, грязь со снегом шуршит и хлюпает, рабочие вокруг раскопанных труб перекрикиваются, матерятся, вороны горло дерут – а во всем этом слышится какая-то музыка. И эта музыка, она как будто твоя, и при этом – ничья, общая, про всех этих надсадных ворон, работяг, эти машины, дома с домофонами и про эту тетку с ее стыдливой чекушкой тоже. Так хорошо и так грустно. И все-таки хорошо. Но ведь грустно же.
И вот я шел и шел, дышал этим воздухом то ли еще очередной оттепели, то ли уже весны, пока не вспомнил, что мне нужно зайти в банк. Ближайшее отделение находилось тогда во дворах, за институтом, сейчас его перенесли ближе к автовокзалу. Подхожу я туда, смотрю – а сегодня закрыто. И девушка стоит на крыльце, под козырьком, тоже подтверждает эту мысль, что сегодня закрыто.
«А зажигалки у вас не найдется» - вертит в пальцах сигарету, бонд, между прочим, обычный, не тонкий, просто лайтс. Достаю зажигалку, сам ей прикуриваю.
Она при этом от ветра огонек прикрывает, и получается, что мои пальцы своими слегка сжимает. Нет, не то. Не сжимает, конечно, просто соприкасается. Это ведь нормально. Огонек при этом постоянно гаснет. А я замечаю, что у нее пальцы тонкие, красивые, ногти не очень длинные, аккуратные и не накрашенные. Но под ногтями грязь. Совсем чуть-чуть, узкие темные полосочки. И мне это совершенно не противно.
Пока зажигалка испытывает наше терпение, я смотрю на эту девушку – она все равно вся погрузилась в процесс прикуривания. Ростом она мне чуть выше плеча, худенькая, миловидная. Длинные волосы темно-русого цвета, не крашеные, как и ногти. Это мне нравится. Одета легко, правда, для такой погоды. И в глазах что-то очень уж тоскливое, осеннее. А сколько лет я не знаю. Никогда не умел определять возраст девушек. Наверное, моих лет. Может, чуть старше – лет двадцать пять. Не знаю.
Наконец, сигарета задымилась, девушка поблагодарила меня, и я уже собрался спускаться с крыльца и идти себе дальше домой. А девушка выпустила струйку дыма чуть в сторону, посмотрела мне в глаза и спрашивает – развлечься не хотите? Я тут же представил себе, как мы идем кататься на каруселях, стрелять в тире и есть сладкую вату. Невеселая ирония, я понимаю.
Я отвел взгляд, попытался снова увидеть картину или услышать музыку, но увидел только раскопанные во дворе трубы, машины, утюжащие талую слякоть и мокнущие на веревках застиранные покрывала. И услышал я тоже только ворон, они открывали клювы, и раздавался звук, как будто кто-то тащит по асфальту старый сломанный шкаф, из которого торчат ржавые никому не нужные железяки, и еще я услышал, как рабочие обсуждают свои дела, и машины, которые едут и едут, - в общем, я посмотрел тоже ей прямо в глаза, и сказал – хочу.
И мы пошли. В обход банка, через арку, где магазин «Ткани» и куда-то дальше. Я спрашиваю – а далеко? Она говорит – через железку, и по улице Энгельса, там рядом. Она идет впереди, а я сзади плетусь. Тем временем дождь сменяется мокрым снегом, плотным, тяжелым, каким-то мутным. И уже смеркается. Я смотрю ей в спину, как она запахивается от этого снега в свою видавшую виды джинсовочку. Впрочем, у меня дома висит джинсовка не лучше. То и дело проваливается кроссовками в лужи и даже не обращает внимания. Хотя она трезвая, совершенно трезвая, это точно.
Проваливается, значит, в лужи. И не замечает как будто. И не оборачивается на меня. А я смотрю на ее тщедушную, хрупкую фигурку среди всех этих многоэтажных домов, этого бетона, стали, стекла, и она почти совсем теряется под завесой липкого желтоватого снега.
И тут я решаю отстать. Просто потихоньку отстать и вернуться домой. Потому что ничего я не смогу с ней делать. Того, что она предлагает – не смогу, нет. Вот эти узкие плечики и эта джинсовка коротенькая, а кругом снежная муть, сумерки и огни. И народу толпы – все куда-то спешат, обгоняют нас, торопятся. И огни мельтешат – вывески, машины, фонари, окна. А что еще? Поговорить – о чем? Зачем? Кому это нужно, если по-честному, без литературы?
Кстати, я ведь так и не узнал, как ее зовут. Так вроде и лучше – можно самому придумать. Но тут же как будто ел суп и случайно разжевал горошинку перца – да сколько можно уже придумывать. Не знаешь, как зовут, и иди себе дальше. Сам так сделал, не пошел с ней. Не догонять же, чтобы спросить. И опять потеряться, спросить и обратно бегом. Точно. Именно так и надо поступать.
Я даже хотел улыбнуться, но почему-то не улыбнулся. Просто закусил губу, шмыгнул носом и стал месить слякоть дальше.
И вот на очередном светофоре я совсем останавливаюсь, а она переходит дорогу и идет дальше. Так ни разу и не обернувшись. Я стою и смотрю на ее худенькую попу, на ее потертые джинсы и мокрые от снега волосы, окончательно тонущие в мутных сумерках, и мимо меня поспешают люди, и навстречу мне тоже катится безостановочный человеческий вал, они обтекают меня, оббегают, обходят, а я стою, смотрю и говорю то ли сам себе то ли кому-то еще – куда они все идут? Я не слышу ответа, но я и не рассчитывал на ответ.
Я разворачиваюсь, и таким же быстрым шагом, как и все вокруг меня, иду обратным путем, через банк и к дому. По дороге я хочу все время думать о ней, представлять, куда же эта девушка пришла и что сейчас делает, и что будет делать завтра утром, и что она подумала обо мне. И что ей приснится этой ночью. Если, конечно, она будет спать. Мне хочется думать, что будет. Да, я иду домой и хочу думать только о ней. Но на самом деле я всего лишь пытаюсь услышать музыку.