http://proza.ru/2016/03/16/1276
-15-
Фронт опять приближался к нам. Сначала появился гул на земле, всё громче и громче. В одно утро над лагерем пролетели самолёты, по ясному синему небу был виден их путь. Позже самолёты собирались в звенья, жуткое и одновременно красивое зрелище. Одно звено за другим, всё больше и больше самолётов. Тень от них ложилась на землю, самолёты летели очень низко, закрывая солнце. Мы сидели в помещении, нам не разрешалось даже сбегать на кухню. У всех присутствовал страх - лётчики могут нас увидеть и обстрелять. Но мы, ребятишки, тайком от взрослых утоляли своё природное любопытство: наблюдали за парадом самолётов в каждую щель, в окна, в приоткрытые двери. Ночью опустились огромные тяжёлые шторы, на засовы закрылись все двери. Для нас, детей, день до конца был испорчен, обед мы получили поздно вечером. Свет не зажигали, сидели в полной темноте, нельзя было побегать, поиграть. Кто капризничал, получал нагоняй от испуганных родителей и укладывался в постель.
Следующий день прошёл в таком же напряжённом ожидании, правда, прибавился приказ: "На ночь не раздеваться!" О том, что вновь ожидается дорога, не говорил никто. Вдруг к вечеру раздался страшный гул, затряслась земля. Осведомлённые мужчины говорили, что у русских появилось новое оружие, стреляет оно огнём. После обстрела горит абсолютно всё, живого места не оставляет. По-видимому, это были ракетные установки "Катюша", которые появились на вооружении у Советской армии в конце войны. Во время обстрела слышался ритмичный свист.
К вечеру нам привезли письма. Получили и мы весточку от отца. Не в помещении, а в коридоре под лестницей, спрятавшись, читала нам троим мама письмо. Свет то появлялся, то исчезал. В комнате было темно, а в большом вестибюле висели большие светящиеся шары на электрических шнурах. Эти шары покачивались в такт гула, как впрочем и весь дом. Но мы не думали о страшном, ведь привыкли уже и к налётам, и к бомбёжкам. Наши сердца, души наполнялись радостью от скорой встречи с дорогим отцом. Он писал, чтобы мы никуда не уезжали, а ждали его здесь, он знает, где мы находимся, и обязательно найдёт нас.
Тем временем люди из лагеря стали потихоньку собираться и уходить, особенно женщины со старшими детьми и девушки. Исчезли и наши молодожёны. Прошёл нехороший слух про русских солдат, их прихода все боялись. Мы не понимали, что к чему, мама как могла пыталась нам что-то объяснить. Своим детским умишком мы решили, что если эти солдаты придут к нам в лагерь, мы все четверо ляжем внизу в кровать, укроемся, спрячемся. Если они нас найдут, будем все кричать. Наивные души!
Уходящие собирались идти через линию фронта, в западную часть Германии, к американцам; лишь бы уйти, уйти от этих страшных людей в русской военной форме. Никто и не подозревал, как мало этих уходящих останется в живых. Мама нам позже говорила, что она бы никогда не решилась с маленькими детьми уходить в неизвестность, не могла она нами рисковать. Да и где бы она потом искала отца. Происходили описываемые события в конце апреля 1945 года.
Однажды утром наступила тишина, земля успокоилась. Те, кто первым пришёл в столовую, обнаружил, что персонала, работающего с беженцами, на месте нет. Оставшиеся в лагере кое-как поели сами. Вышли со двора и увидели вывешенные из окон соседних фермерских домов белые простыни и скатерти. Нас это удивило. Потом донеслись разговоры, что скоро придут русские солдаты, и местные немцы таким образом им сдаются. Дети не уходили далеко без разрешения. Возвратились домой, а там переполох. Кто-то побежал за кислым молоком. Оказалось, молодая русская женщина, что спала рядом с нами, отравила своего мужа Антона. Он же был немцем! Вот что делает страх с людьми! Остальные женщины это заметили и связали её. Антону залили в рот кислое молоко, и его вырвало. Вокруг говорили: "Der gr;ne Gift ist jetzt raus - Зелёный яд вышел". Война была и в семьях!
Откуда-то появились молодые немецкие солдаты. Было видно, что они побеждённые, так как убегали, прятались. Хотели укрыться в лагере, но кто же их пустит? На наших глазах происходили эти убийства: молоденькие солдатики, почти мальчики, бежали в поле, что находилось за лагерем. Они пытались там спрятаться, ложились в траву, но в них уже стреляли русские солдаты, били прикладами. Помяли посевы. После и нам было где побегать, попрятаться. Ведь мы копировали поведение взрослых.
Вскоре в лагере появились машины с русскими солдатами. На счастье нам, от новой власти поступил приказ: "Людей в лагере не трогать. За неисполнение приказа - расстрел!" Но для многих это был запоздавший приказ. Первые солдаты, которые ворвались в лагерь, оказались настоящими зверьми. Они буквально добивали всех немецких солдатиков-детей, напугали жителей. Жалостью военные не отличались: их не интересовало, есть ли у нас еда, что нам теперь делать. Продукты кончались, а новые не поступали. Уехали солдаты быстро, не задержались.
Вдруг кому-то из старших детей пришла в голову мысль: идти навстречу танкам и солдатам. Ведь все дороги, в том числе и пешеходная, уходили от нас в другую сторону. В вылазку отправили самых смелых с целью привлечь к себе внимание, так как лагерь с беженцами оказался никому не нужным. Находился он в стороне от всех дорог и больших городов.
Детвора, прознав это, увязались за посланцами. Мы решили наблюдать за солдатами, вдруг среди них встретится чей-нибудь отец. Мы просто зациклились на своих отцах, верили в чудо, надеялись на скорую встречу. Чтобы общаться с русскими солдатами, нам нужно было "вспомнить" русский язык. И вот принялись мы друг с другом говорить "по-русски" ( по-украински, по-польски и т.д.). В результате выходила какая-то смешная имитация речи. Старшие дети ещё из дома кое-что помнили, играли с польскими, украинскими детьми и учились у них. Многое было забыто, ведь все эти годы мы должны были говорить только по-немецки.
Дошли ли мы, добежали ли до дороги, где двигалась техника и шли солдаты, теперь русские. В руках дети держали бидончик или кастрюльку, чашку или сумочку, что у кого нашлось. У нас с Миртой оказался бидончик, чудом сохранившийся ещё из дома. Мы без страха подбежали к одному танку, свернувшему с дороги. Сквозь лязг и скрежет колёс, мы почти не слышали друг друга. Один танкист заговорил с нами, спросил: "Звидкиля вы?" Мы поняли и стали объяснять, как могли, вперемешку на всех языках, в том числе и на немецком. Пытались втолковать, что мы голодные, беженцы, брошены в лагере, что бауэра, у которых брали для нас продукты, сбежали или попрятались. И тут, каким-то образом, со всех сторон потянулись солдатские руки к нашим "кастрюлькам", брали их, накладывали то, что у них имелось и отдавали нам. В нашем синем бидончике мы обнаружили повидло, хлеб. В повидло были воткнуты две плитки шоколада. Мы так надеялись на кашу, но у танкистов каши не оказалось. А мы с Миртой снизу кричали: "Мама, Br;derchen auch!", показывали на шоколад. Нам дали ещё две шоколадки.
Старших детей танкисты взяли с собой и повернули свои машины в сторону лагеря. А младшие перешли дорогу, нашли высокое место, откуда было удобно наблюдать за движением техники и солдат. Танки нас интересовали мало, мы уже столько их всяких перевидели за время войны. Наши глаза высматривали среди идущих ОТЦА, мы были так уверены, что встретим его рано или поздно. Пришли домой вечером, уставшие, измученные, еле ноги волокли. Очень хотелось пить, голод утолили съеденной шоколадкой.
Как хорошо я помню эти дни ожидания! Недалеко от лагеря остановилась походная кухня, там всех людей напоили, накормили. Немцев, которые вывесили "белые флаги", не трогали. Многие, что от страха перед русскими солдатами убежали на своих, запряжённых лошадьми или коровами, телегах, погибли. Кто выжил случайно, вернулись домой. Русские солдаты брали продукты у бауэров, резали их скот, свиней, кормили людей в лагере и питались сами. Нам, вечно голодным детям, и новая еда казалась вкусной.
Несколько дней мы продолжали выходить на дорогу на наше место, как на наблюдательный пункт. С утра до вечера терпеливо всматривались в нескончаемую вереницу чужих, уставших, запылённых лиц, надеясь отыскать среди них одно-единственное родное лицо.
Наконец, движение прекратилось. Мы с мамой первый раз осмелились выйти в населённый пункт, хотя находился он недалеко. Разрушенных домов оказалось совсем немного. Все учреждения, школы, музеи, магазины, швейная фабрика были открыты. Люди растаскивали всё, что могли взять. Мама где-то нашла хорошую одежду, одела нас и обула. Принесли мы домой костюм, рубашки, обувь для отца. Не раз потом мы возвращались в этот город, брали всё, что считали нужным: игрушки, бусы, бисер, карандаши, ручки, красивые, разноцветные нитки для вышивания. Складывали потом в найденные чемоданы, в мешки и заталкивали под кровати. На улицах просто так валялось много добра от убегающих жителей: перевёрнутые телеги, машины, детские коляски. И о чудо! Наша мама нашла в магазине Мирте пальто, точно такое же, чёрное, плюшевое, в складку, сшитое в "татьянку". К счастью, оно оказалось размером побольше, чем то, старое. Вот радость была! Мирта потом его много лет носила в Казахстане: в Васильевке - два года, и в Соколовке, на первой ферме - один год.
Потеплело, даже иногда становилось жарко. Повсюду нас преследовал нехороший запах гниения - запах смерти. Разлагалось всё: мёртвые люди, животные, всё, что когда-то было живым. Ни в домах, ни на улицах никто ничего не убирал. Власть поменялась, заботы у неё были другие. А у простых людей, у беженцев, которые не по своей воле, временно находились здесь, главным желанием было взять то, что уцелело: на фабриках, в складах, в магазинах, в пустых домах. Бесплатно, ни о какой покупке речи не шло. Бедные люди за время своего вынужденного скитания растеряли всё то немногое, что им удалось привезти из дома. Но такие вещи, такое "добро" наши беженцы, конечно, видели впервые в жизни.
Кончалась стрельба, становилось на удивление тихо. Но иногда, даже на наших детских глазах, происходили убийства. Для нас видеть это было страшнее "воздушной тревоги". Мы не понимали ещё, почему одни солдаты выбегают из домов или из-за угла, а другие их догоняют и бьют прикладами по голове, один упадёт, другой добивает до смерти. Мы тоже убегали. От кого? Да чтобы не видеть крови, не слышать криков, хрипов умирающих. Совсем недавно было наоборот. Ещё страшнее, когда тот, "убегающий" сейчас немец, из окон домов из фаустов стрелял огнём, и падали сразу несколько солдат, тех, что позже их добивал. Некоторое время продолжались короткие бои в городе.
Постепенно всё успокаивалось. Поступил приказ, запрещающий убивать немецких солдат, а только брать в плен, живыми. Беженцы, подневольные люди, насильно вывезенные из родных мест, находились в напряжённом ожидании, что же будет дальше. Настроение взрослых передавалось детям. Но жили мы по своим правилам, сильно не задумываясь, что же нас ждёт. Характеры наши уже формировались в то ужасное время. Мы стали забывать о нашем доме на Украине, не спрашивали, почему мы так живём. Тревожило нас только отсутствие отцов, мы постоянно ожидали их прихода. Как могли, искали их, каждый своего. Все игры на улице, в лесу сводились к тому, что мы их ищем, фантазировали, что кто-то уже пришёл, а может, придёт завтра. Писем давно никто не получал, это отражалось на настроении всех. Взрослые горевали по-своему, мы по-своему.
-16-
Опять прошёл слух, что по дороге и через город поведут мужчин из немецких концлагерей - бывших пленных. Рано утром вышли мы гурьбой на дорогу, заняли свой наблюдательный пункт на пригорке. Нескончаемыми колоннами, подгоняемые солдатами с овчарками, шли и шли худые, измождённые люди в полосатой одежде. Казалось, что у них такая тяжёлая обувь, ноги едва от земли поднимались. Никто за всё время шествия им и воды не подал. Это движение продолжалось не один день. Потом под конвоем шли русские солдаты. Нам было непонятно, почему одни русские солдаты гонят других, таких же. Такие, да не такие! Шедшие под охраной выглядели уставшими, с грязными, запёкшимися от крови бинтами на головах и на руках, в изорванных гимнастёрках. Хромые, грязные, заросшие. На них кричат свои же, только получше одетые и чистые, солдаты с автоматами и с овчарками. Собака-овчарка идёт рядом с конвоиром. Он крикнет, собака тут же уши навострит, подаётся в сторону того, кому принадлежит окрик, оскалит зубы, готовая в любую минуту кинуться и разорвать. Ни себе, ни матерям не задавали мы вопросов, решили - значит так надо.
Наших мужчин и среди пленных мы не встретили. Хотя опять надеялись, что уж в этой или в следующей колонне они должны быть. Наши отцы ведь солдатами не были, только лишь подневольными работниками. Отчаявшиеся, уставшие, возвращались мы поздним вечером домой и делились увиденным. Все обратили внимание, как многие пленные поворачивали головы и смотрели в нашу сторону или прямо на кого-то из нас. В следующие дни мы ходили на дорогу уже по инерции. Нам становилось всё равно, мы сидели и смотрели на шедших пленных с отрешённым видом. Детская психика явно не выдерживала такого напряжения всех сил, организм, как мог, сам себя защищал.
Подходили машины, привозили новых охранников с собаками на смену старым, аккуратно одетых, сытых. Что к чему, мы не понимали. Догадывались только, что пленные, измученные и израненные мужчины в бинтах, которые еле плелись, и их конвоиры, все были русскими. И пленные в полосатых одеждах - тоже русские. Эти бедные, несчастные люди попали из одного плена в другой, и ещё неизвестно, какой из них оказался страшней.
Со временем эти события затерялись в моей памяти. Только годы спустя, после смерти Сталина, в середине 50-х годов, когда у власти встал Н.С.Хрущёв, стали выплывать кое-какие подробности из прошлого. Вспомнили и про 1937 год, и про чистку в Партии, когда сдавался план по расстрелам и арестам, так же, как по мясу и по хлебу. Немного вспомнили и о пленных русских солдатах, которые оказались у немцев в концлагерях. Живыми они вернулись на Родину, но затем отбывали сроки по 10-15 лет, в зависимости от ранга, в тяжелейших условиях русских концлагерей. Маленький процент выживших вернулись на свободу с клеймом "Изменник Родины". Опять несколько десятков лет умалчивания и только в конце 80-х , начале 90-х годов постепенно стали выходить из забвения преступления прошлых лет. Появились статьи в газетах, кадры военной кинохроники по телевизору - как гнали пленных русских, словно скотину, пешком в Россию. Запечатлели это военные корреспонденты тех лет. Были среди пленных и писатели, и сотрудники газет, и фотографы, офицеры и генералы.
Мы с сестрой в начале 90-х годов, до отъезда в Германию, вспоминали своё детство, уже никого не боясь. Выплывали из памяти глубоко и, казалось бы, навечно запрятанные туда события начала мая 1945 года. Прошло 45 лет, а для нас они вставали перед глазами, будто бы это было вчера. Читали позже об этом в некогда запрещённых книгах, смотрели некогда запрещённые фильмы. Смогли и детям своим без страха рассказать о своём прошлом. И до сих пор компартия, власть, не принесла извинения своим людям за издевательства, за то, что свой народ превратила в пушечное мясо и в послушных рабов, окутала всю великую страну непроходимой колючей проволокой.
-17-
Наступило время и нам уезжать с вновь насиженного места, с нашего Петерсдорфа. Опять поступил приказ, но уже новой властью, собраться в такое-то время и быть готовыми к отъезду. Людям разрешили взять с собой вещи, что у кого было, " хорошо упаковать и увязать". Уже не под страхом бомбардировок и пулемётного обстрела, а спокойно грузили мы свои вещи в машины. Привезли нас в сборный лагерь города Гёрлитц (G;rlitz). На нас всех завели дела под номерами. В 2002 году я первый раз увидела папку с нашими документами в Государственном Архиве города Кустаная. Документы путешествовали вместе с нами по всем лагерям, и были взяты в управлении ответственными лицами, которые сопровождали нас в последнем пути из Германии в изгнание, в Казахстан.
Привезли людей на машинах в г. Гёрлитц днём. Было очень тепло и тихо. Разместили в больших домах, по-видимому, в гостиницах. Нам разрешили остаться вместе с семьёй Кутник и ещё с другими семьями, которые стали друг другу близки и дороги за последнее время. Одна женщина по имени Лотте с 1944 года являлась моей крёстной. У всех в семьях были дети примерно нашего возраста. Мы вместе играли, убегали и возвращались в лагерь. Все продолжали ждать возвращения своих отцов, о которых так ничего и не было известно. С некоторыми семьями мы принудительно расстались по пути на "Родину", некоторых выгрузили вместе с нами на железнодорожной станции города Кустаная, в Казахстане.
Жили мы в комнатах с двухярусными кроватями, с настоящим постельным бельём в мелкую сине-белую клеточку. Да-да, это так запомнилось, потому что это было последнее настоящее бельё. Долгие последующие годы вместо белья мы пользовались рваньём. Мама взяла с собой два пододеяльника, две наволочки. Первое время мы стирали мылом, потом мыло кончилось - стирали простой водой, отстоявшейся после золы. Постепенно постельное бельё превратилось в тряпки, что и стирать уже нечего стало. Вещи, бывшие в запасе, мама променяла на еду ещё в селе Васильевка: на картошку, бараний жир и на кишки животных. Кишки мама чистила, промывала и готовила нам еду. Это был непередаваемо тяжёлый и голодный период с сентября 1945 года по 1947 год.
Я снова забежала вперёд. В Гёрлитце нам понравилось. Детям запретили уходить далеко от дома, но мы этого не понимали. Почему нельзя? Да потому, что в городе собирали беженцев со всей Восточной Германии для отправки домой! Так было объявлено! Это было время радостного ожидания, осознания того, что мы все четверо живы, нами двигала уверенность на скорую встречу с отцом. Мы помнили его последнее письмо, в котором он писал, что скоро война закончится, и мы увидимся ДОМА, в селе Мозаево.
Дети постепенно отходили всё дальше от нашего временного дома. Мы опять таскали из открытых магазинов вещи, в основном, уже ненужные, что впоследствии здесь и осталось. В городе собирались не только беженцы, но и военные: мужчины, женщины, девушки. Их собирали также для отправки в Россию. Железные дороги быстро восстанавливались, грузы уходили на восток днём и ночью. Скоро должны были двинуться в путь и люди.
Наступил июнь. Через дорогу от нашего пристанища стояли большие красивые 2-3-4-х этажные дома. Они заполнялись женщинами в военной форме: врачами, санитарками, регулировщицами, зенитчицами и др. Одеты женщины и девушки были в парадную форму: гимнастёрки, чёрные юбочки, сапожки, в основном кудрявые, но многие носили пилотки. У всех на груди - награды. Мужчины - солдаты и офицеры жили в другом районе города, но часто приходили сюда. Вечерами на площади перед домами организовывались гулянья. Песни, танцы, музыка продолжались чуть ли не до утра. Детей не выпускали, но мы же любопытные, наблюдали за всем происходящим из окон. Мужчины уже не в пыльной одежде, как мы привыкли их видеть раньше, а в новых тёмно-зелёных гимнастёрках, заправленных в галифе, подпоясанных кожаными ремнями, в начищенных сапогах. Люди, в основном, молодые, горячие. В один из вечеров завязалась драка, стреляли из пистолетов, но драчунов быстро примирили. Днём приехало начальство, высокие чины, разбирались что к чему, говорили, что у некоторых забрали пистолеты.
Днём мы не засиживались дома, постоянно где-то бегали. С нами часто разговаривали девушки или мужчины, спрашивали, откуда мы, кто наши родители. Мы отвечали, что наш дом на Украине, что мы хотим домой. Они нас успокаивали: "Война закончилась, скоро мы все вернёмся на Родину". Стоял тёплый солнечный июньский день. Когда я позже в своих воспоминаниях возвращалась в Германию, в весну 1945 года, они были связаны с теплом, светом, солнцем. Летние дни наполнены яркими сочными красками, ароматом цветущих деревьев, кустарников. При приезде в другую Германию в 1992 году, когда нам говорили, что здесь всегда дожди, пасмурно и ветрено, солнце выглядывает редко, всё моё существо было против. Почему они говорят неправду? Ведь я была в Германии в детстве, я помню.
Вот в такой ясный день отправились мы со старшими детьми побродить по городу, увидеть что-то новое. Узнали про фабрику, где производились детские игрушки. Туда-то нас дорога и привела. Что же открылось нашему взору? Царство игрушек: огромные, открытые помещения и всюду игрушки - для мальчиков и девочек! Мы шли и шли, смотрели во все глаза, моя сестра меня от себя не отпускала ни на шаг. Мы не чувствовали голода, хотелось пить, но все молчали и продолжали путь по этому необыкновенному безмолвному детскому королевству. Людей не было, только немые игрушки. Сколько прошло времени - никто не знал. Никто нас и не выгонял. Мы опомнились, взяли себе понравившиеся игрушки и поспешили к выходу.
Снаружи вдруг потемнело. Мы испугались, подумали, что прошёл день и наступил вечер. Как же мы будем оправдываться? Мы провели в стенах этой фабрики целый день! Но зато столько игрушек повидали! Вышли на улицу, которая вела к нашему дому, и не можем понять в чём дело.Удивлённо смотрим вокруг - откуда столько людей взялось, столько военных, вроде уже вечер. Внезапно похолодало, подул ветер, потянуло свежестью и сыростью. Люди стояли толпами и, запрокинув головы, смотрели через тёмные стёклышки в небо. У некоторых в руках появились приборы вроде биноклей. Мы приостановились, услышали слова: "Солнечное затмение". А что это означает: "Солнце закрыто?" Смотрим на людей, смотрим на небо - темно, ничего не видно. Понять не можем, но идём дальше домой потихоньку.
Пришли домой, а матерям не до нас. Они тоже были заняты тем, что смотрели на небо и что-то там выискивали. Наказание откладывалось. Но оно и не наступило! Оказывается, до вечера было ещё далеко, а в этот день наблюдалось такое редкое природное явление, как солнечное затмение. Постепенно становилось светлее и светлее, солнце вновь появилось на небе. Тут же стало тепло, даже жарко. За какие-то полчаса погода резко изменилась. Через несколько лет, в школе, я больше узнала об этом чудесном явлении. Вот так, два чуда произошло на моих детских глазах за один день.
В следующий раз я увидела полное солнечное затмение в России, на Алтае, в 1957 году, кажется. Дело было зимой. Я возвращалась домой с работы через лес. Был морозный, но солнечный день. Внезапно резко потемнело, как будто бы солнце зашло за тёмную тучу. Я посмотрела наверх - стало больно глазам. Тучи не видно, а вместо солнца на небе сиял диск луны. Солнце исчезло совсем, потемнело, как ночью. Чувствовала я себя жутковато. Испуганно шла дальше по лесу, по заснеженной дороге. Наконец, вышла на горку, тут и лес закончился. Постепенно становилось всё светлее и теплее. Когда пришла домой в село, солнце почти полностью появилось. Всюду на улице стояли люди с закопчёнными стёклышками и смотрели наверх. Взрослые знали, что такое солнечное затмение, и объясняли детям. Заранее людям никто об этом не рассказывал, как сейчас. Не было в деревнях в ту пору ни телевизоров, ни радио, ни газет. Всё происходило неожиданно.
http://www.proza.ru/2015/02/11/1301