Кто ответит?

Андрей Молчанов

КТО  ОТВЕТИТ?

Повесть

Эту могилу он уже видел. Стандартную, ничем не примечательную: черный мраморный обелиск с выпуклым овалом фотографии, не отмеченный ни христианским крестом, ни звездой; имя, даты рождения и смерти, вытесанные резцом; у подножия надгробия  - фиолетово-блеклые, понурые анютины глазки и - жирно окрашенная грубой кистью светло-зеленая решетка ограды.
Здесь он оказался случайно. Таксист, попутно решив заправить бак, свернул с магистрали к колонке; дорога шла как раз в объезд кладбища, и, глядя на рябившую в оконце дощатую ограду с выглядывающими из нее купами лип, прореженными холодными ножницами осени, он мучительным усилием воли попросил остановить машину и вышел из нее. В конце концов, торопиться все равно было некуда. До отправления поезда еще оставался час, томиться в зале ожидания, в толкучке и суетном гомоне, среди таких же спешащих отсюда прочь людей, не хотелось, и провести это время, вероятно, следовало здесь, на кладбище, ибо единственное, что связывало его с городом, раскинувшимся вокруг, был именно этот черный стандартный обелиск...
Впервые он увидел его несколько лет назад, мельком бросив рассеянный взгляд, когда проходил мимо, но с тех пор стали видеться сны о нем - частые и всякий раз страшные. Порою он попросту боялся уснуть, удерживая себя на зыбкой, качающейся грани дремы, - только бы вовремя очнуться, не сорвавшись, словно со склона, туда, где будет прошлое, спрессованное в мраморную тяжесть могильного камня, наваливающегося, преследующего, доводящего до отупелого, тоскливого сумасшествия.
Накрапывал дождь: редкий, невидимый, он, казалось, висел в воздухе -тяжелом и горько-пряном от первых запахов осени. Сентябрьский, еще непромозглый дождь, но от поникшей листвы кладбищенской сирени уже веяло холодком, и сумерки были черны и угрюмы по-осеннему, и случайный ветерок вороват и остр.
Ступив на утоптанную песчаную тропинку, он направился к могиле, однако круто свернул в другую сторону и зашагал прочь, к выходу.
Он заметил их.
Непонятно, что делали в поздний час девочка и женщина здесь, на кладбище, у этой могилы?
Когда-то он знал и женщину, склонившуюся над бессильно увядающими цветочками и выбиравшую среди них, в дожде не то мусор, не то сорную траву, и девочку, скучающе стоящую рядом, жавшуюся в тонком плащике. Уходя же, расслышал голос девочки -родной до боли:
- Мама, смотри, как он похож на папу...
- Кто? - донеслось устало.
- Мужчина... Вон - пошел...
- Таня, не говори глупостей...
- Ну, мам... Пойдем в машину. Поздно ведь... Вторая серия скоро начнется, а дяде Толе еще в гараж заезжать, не успеем... Вот ты, прям... Весной предем, все здесь приберем. Темно же, мам...
Он ускорил шаг. Он повторял механически, что-то трудно сглатывая в перехваченном судорогой, как петлей, горле:
- Вот так бы оно и было... Вот так бы...
Взглянул на часы. До отправления поезда оставалось сорок минут. Как раз, чтобы успеть на вокзал.
В сером БМВ, одиноко торчавшем на площадке возле кладбищенских ворот, томился, очевидно, дядя Толя. Не без труда, как персонажа давно забытого фильма, он припомнил этого человека. То ли из внешней торговли, то ли из иностранных дел... Основательный, неглупый чиновник. Вероника выбрала надежный вариант. Без особенных претензий, зато...
- Зато! - произнес он очень серьезно. И подумал с досадой:
“Я допустил ошибку. Мертвым нельзя приходить к живым. И теперь, кажется, ясно, почему нельзя: это напрасно, больно, и все места заняты... навсегда!”

Из оперативных и следственных документов, телефонограмм

На ваш запрос сообщаем:

Преступная группа, действовавшая на железнодорожном направлении 10Г - Т, специализировалась на хищениях из контейнеров, прибывающих из-за рубежа. В числе прочего похищены крупные партии меховых изделий, видео- и аудиоаппаратура, запасные части к автомобилям “Жигули”, контейнер сигарет “Парламент”. Засада, организованная на дистанции 31/2, ожидаемых результатов не принесла: двое преступников, застигнутых на месте совершения преступления, открыли огонь по группе захвата, воспрепятствовав ее спланированным действиям. Один из преступников скрылся на автомобиле "ВАЗ-2106", имевшем фальшивый, как выяснилось, номер. Второй преступник убит. При убитом обнаружен автомат “шмайссер” с запасным магазином, початая пачка сигарет “Парламент”, зажигалка. Личность убитого установлена: Будницкий С.Г., дважды судимый, сцепщик вагонов. Результаты дактилоскопирования квартиры, где ранее проживал Будницкий, отрицательные. Числящихся в картотеках пальцежировых отпечатков не обнаружено. Скрывшийся преступник вел огонь из пистолета “Вальтер ППК”.


...Органами милиции задержаны перекупщики признавшие факт скупки двух тысяч блоков сигарет “Парламент” у неизвестного лица, чью внешность описать они не смогли. Контакт, по их утверждениям, произошел случайно, без долгосрочных обязательств...

...Сообщаем: двадцать видеомагнитофонов “Панасоник”, чьи номера (см. детальное приложение) совпадают с номерами из партии, похищенной на ж.-д. дистанции 31/2, обнаружены в магазине “Орбита-К”, однако первоначальный источник приобретения аппаратуры не выяснен...

ИЗ ЖИЗНИ АЛЕКСЕЯ МОНИНА

Тетка была сварливой, толстой, от нее вечно пахло прокисшим борщом, хозяйственным мылом и рыбой. Соседки по большому пустынному двору -общему на три мазанки, скрытых в тени старых шелковиц, каждодневно и дружно переругивались с ней по всякому поводу, как, впрочем, и едва ли не полгорода, открыто враждовавшего с этой издерганной, крикливой женщиной, а она, взвинченная бесконечными стычками, вымотанная стиркой, возней с чахлым, страдающим от недостатка воды огородом, срывала все на нем, мальчишке.
- У, поганец! - теребила его выгоревшие до белизны на южном солнце вихры распаренными, в морщинах, пальцами, словно сочившимися бессильной ненавистью. - Всю жизнь сломал! Ты, мать твоя, гадина, из-за нее все! За что только крест тащу!
Он не хныкал, не старался ни вывернуться, ни огрызнуться, терпеливо пережидая ее истерику. Выместив злость, она уйдет в дом, выглянувшая во  двор соседка поинтересуется у него опасливо: опять, дескать? А он, покривившись, ответит: “Да это, как радио...” И отмахнется худой мальчишеской рукой взрослым, усталым жестом.
Ребенком он себя и не помнил. Он всегда был взрослым. Потому что родился незадолго до войны, после войны становиться маленьким было поздно и невозможно. Война же вспоминалась, как самое первое осознание жизни. Голос ее - рокот самолетов, далекая стрельба - его не пугал, представляясь чем-то естественным и обычным, сродни звукам природы: шуму дождя, ветра, моря. Пугало другое: настороженные улицы, ползущие по ним громоздкие грузовики-фургоны с брезентовым верхом и подслеповатыми глазницами лобовых стекол, вполголоса ропот взрослых и растворенный в воздухе страх - невнятный и липкий. Страх тех, кто являл для него защиту и утешение. Страх и затаенность.  Везде и во всем.  Может, именно страх и пробудил в нем рельефное, словно бы черно-белое восприятие жизни, подобное звериному, когда добро должно быть проверено и испытано, а зло - постоянно ожидаемо, когда интуиция опережает рождение чувства и мысли, подменяя их.
Отец - рабочий в порту - погиб при первой же бомбежке, оставшись безымянным ощущением чего-то сильного и надежного в его детском сознании, а мать вспоминалась, оживая в памяти какими-то угасающими озарениями, однако, когда он смотрел на фото ее, припрятанное теткой в комод, образ вдруг обретал постоянство, пространство и перспективу, будто где-то в зазеркалье фотокарточки жил, как в заточении, человек - миловидная, с застенчивой улыбкой женщина... И слышался голос, вернее, интонация - неясная, ускользающая, но ее, материнская. Он понимал это нутром. А после всплывали слова - далекие, как бы приснившиеся: “Лешенька, сынок, если увидишь дядю Павла... Кукла... Передай: мама наказывала отдать тебе куклу...” И отчетливо виделось последнее из того самого страшного дня: ситцевая занавесочка, опасливо отодвинутая рукой матери, напряженно-окаменевшее лицо ее в перекрестье оконной рамы, а там за окном - пятнистый кузов машины, из которого беззвучно и ловко выпрыгивали, поправляя каски, большие, сильные солдаты с такими же напряженно-окаменевшими лицами. И первый захолонувший душу ужас беды.
С треском ударили в дверь.
Она вывела его через черный ход.
- К тете беги. Быстро беги, Леша...
И все. Больше он матери не видел. Прибежал к тете, расплакался; картавя, рассказал о страшной машине и заснул в слезах. А когда проснулся, была другая жизнь. Без мамы.
Поговаривали, будто мать увезли в гестапо, но поговаривали всегда неопределенно и сухо, подразумевая некий лежавший на ней грех. Лишь однажды вскользь тетка буркнула: дескать, мать была связана с партизанами, после ее ареста пошли провалы и... кто знает, не повинна ли в них она? Толком же никто ничего не ведал. Но слушок креп, и, взрослея, он, Алексей, все отчетливее ощущал поле отчуждения взрослых и сверстников вокруг своего мирка, где были мазанка, дворик, занавешенный бельем, одинокий абрикос у ограды, чьи плоды, нещадно обрываемые мальчишками, никогда не успевали вызреть, голая солнечная пустошь перед покосившимися дощатыми воротами и куцый огородик с упорно колдовавшей над ним теткой. В этом мирке было покойно, сонно и скучно. Так он и жил: один на один с теткой, сестрой отца, которую не любил и побаивался, и еще -  со своим взрослым детством. Жил у синего моря, зовущегося Черным.
А за оградой, выложенной из булыжника и известняка, сцементированных растрескавшейся беленой глиной, начинался другой мир - огромный, светлый и странный. Начиналось море с радужными зеленухами и стремительной кефалью; пирсы, корабли, скалы, старинные крепости... А от моря в сторону материка уходили холмы в чахлой, выгоревшей травке - вроде бы такие серые и невзрачные, но сколько тайн хранили они хотя бы в своих известняковых карьерах, где в ноздреватом белом камне таились замысловатые раковины, отпечатки каких-то моллюсков и древних растений - останки удивительного прошлого планеты, прах ее юности. А ночью холмы становились фиолетовы, загадочны, и ночные шорохи казались их шепотом, повествующим о временах былых, о народах, прошедших в бездну, но оставив после себя певучие легенды об этой благодатной, прекрасной земле и редкие следы: истертые блестки монет, ветхие наконечники стрел и копий, бронзовые рукоятки от истлевших мечей. И звучали ночные шорохи-переклички явственно, гулко и непонятно, и стекали к морю. А звезды отражались на холмах сине-зелеными россыпями светляков и голубели, дрожа, в спокойной воде бухты.
За холмами начинались леса. Земля была бесконечна.
И бесконечность эту, и ширь он переживал один. Восторженно и благодарно, потрясенно и с сомнением, но всегда - один. Друзей у него не водилось. Мальчишки, очевидно наслушавшись всякой разности от взрослых, сторонились его, хотя и не задирали, побаивались: в драке он был беспощаден и к себе, и к обидчикам  - шел напролом, как бык, - до конца и бесстрашно, да и не нуждался он ни в чьей дружбе и расположении, привычно замкнутый в собственном мирке, где непонятно, чего было больше - реальности или грез. В подвале малограмотной тетки хранилась уйма книг - остатки библиотеки, растащенной с пожарища, и друзей он находил в книгах: отважных пиратов, благородных рыцарей, отчаянных ковбоев. Когда чтение надоедало, любил уходить куда-нибудь подальше: то на карьеры, то на скалистое взморье - ловить крабов, нырять за рапанами, подкалывать острогой ленивых ершей-скорпен либо искать нежно-розовые, намытые волной сердолики среди шуршащего мониста влажной, прибойной гальки. И всегда при этом сочинять разные сказочные истории, героем которых, самым сильным и удачливым, был он.
И вот наступил день. День Второй. День Первый принес разлуку с матерью. День же Второй... предварял жизнь. Большую, неизвестную, всю.
Впоследствии он часто возвращался к тому дню - главному рубежу, знойному дню штиля и одуревшего в покое моря со стеклянной, покорной водой. Вспоминая мягкий, мучнистый прах пыльной дороги, высоченные пирамидальные тополя по краям ее и себя, возвращающегося домой с пляжа с кошелкой, полной крабов: зеленых - “песчаников” и золотисто-коричневых “каменщиков”, в предвкушении, как будут они вариться на костерке в настоящей фашистской каске, найденной накануне в кустарнике, как начнут краснеть колючие панцири и как, отколупнув ногтем пленочку на сгибе клешни, он обнажит горячее, сладкое мясо и выдернет зубами первое нежное волоконце. А потом сварит мидий, наловленных еще утром, - целое ведро, набросав в отвар мяты. Вот и обед! И тетка будет довольна - как-никак, а сэкономили! А чтобы вовсе подобрела, принесет он ей к вечеру четыре ведра воды, пусть колонка почти за километр от дома. Ничего, на пользу. Он же хочет стать самым-самым сильным, и он станет таким! Кто из мальчишек доныривает до дна у старого пирса, где затопленная баржа? Только он! А там мало кто из взрослых сподобится, пятнадцать метров там глубина... А он - хоть бы что! Сглотнет слюну раз-другой, когда уши заложит, и все дела!
Тетка встретила его какой-то внезапной, пугающей лаской. Преувеличенно восхищалась крабами, обнимала за плечи, целуя в макушку; тут он заметил на ней выходное платье; волосы, обычно прихваченные грубым гребнем, обрели некое подобие прически; на ногах - узкие, с трудом втиснутые на толстые лодыжки туфли аспидно-черной лакировки - при такой-то жаре! Жгуче-малиновая помада на губах и - легкий, неприятный запашок вина... А затем, войдя в дом, он узрел маленького человечка с насупленным узким личиком, коротко и деловито, как равному, кивнувшего ему. И пробежал внутри холодок пугающего предчувствия.
- Ты взрослый... - слышал он теткины слова, невнятно доносившиеся сквозь ее сентиментальные всхлипы. - Я тебя взрастила... Пора и свою жизнь устроить, Леша. И тебе в люди выходить надо...
- Детдом? - спросил он, зная: да, детдом.
- А нет, нет! Там... интернат называется. Хорошо там, ребятишки, весело. В Харькове это... Вот дядя Павел договорился уже. Директор - брат его, в обиду не даст...
“Никогда!” -  кричало в нем все с болью, яростью и обреченностью, но он покорно выслушивал ее слова, сознавая: вот и конец маленького его счастья. Там тоже будет город, но другой - не в наступающих на море холмах, а на скучной, ровной земле. Да и не увидит он города за казенными стенами, где царят распорядок, учеба, зубрежка, злые подростки. А море останется здесь, и холмы, и крабы в расселинах скал, и раковины на прозрачной глубине, и старые шелковицы с гроздьями белых и сиреневых ягод... Никогда!
А потом словно ударило: дядя Павел... Кукла... Ситцевая занавесочка, серая громоздкая машина, солдаты, горохом посыпавшиеся из кузова...
- Хорошо, тетя, - сказал он. - В Харькове интересно.
Ах какой восторг начался после этих слов, какой восторг! Даже тот, с узким личиком, хлопнув его по плечу, высказался:
- Ты не теряйся, где наша не пропадала, вообще - ты умный пацан! - А после подмигнул тетке, и тетка, засмущавшись, сообщила вдруг, что постелет ему сегодня на улице - больно уж душно в доме.
Он поначалу удивился: чего это она о ночлеге - день еще стоит, жара... Ну да...
- Конечно, тетя, - сказал он.
Чинно пообедали. Втроем.
- А вы... - набравшись смелости, спросил он у узколицего, - в войну где были?
- В войну? - с неудовольствием оторвавшись от тарелки, переспросил тот. - Ну... далеко. А чего?
- А раньше бывали здесь?
- В Крыму? Ну... до войны когда-то...
Не тот дядя Павел... Тот не пришел. Кукла... Да, с куклой он прибежал тогда к тетке; с куклой - ныне разломанной, распотрошенной, валяющейся в пыльном углу сарая. Какой-то выцветший, без руки клоун... Конечно! Еще несколько лет назад, следуя своему наитию, он распорол куклу, пытаясь найти в ней что-то... И нашел, кажется, клочок бумажки с непонятным рисунком. А где клочок? Выброшен?
Он встал из-за стола, поблагодарил тетку за обед и отправился к сараю. Стряхнув липучие, свалявшиеся нити паутины, взял клоуна в руки. И в разрезе ветхой материи тут же увидел съеженную бумажку, облепленную опилками и обрывками линялых ниток, составлявших набивку.
Внезапно во дворе раздался голос тетки. Он отшвырнул останки куклы обратно в угол, сунул бумажку под майку и, отодвинув доску в стене, шмыгнул прочь. Привычно перемахнул через забор и улицей побрел к морю. У парапета железной дороги, проходившей вдоль городских пляжей, остановился. Достал из-под майки влажный от пота листок, развернул его. И увидел план: поселок, три дороги, расходящиеся от него, лес, кружок с надписью “Валун”, от которого вверх шла пунктирная черточка с обозначением  “3 м” и стоял крестик. Все.
Для чего же нужен был так и не пришедшему дяде Павлу этот клочок бумаги? И что означает он? Не клад же, так, ерунда, наверно...
Поселок находился неподалеку от города, он, Алексей, бывал в нем. Знать бы раньше - наведался, посмотрел бы, что за валун. Но не пробуждалось сознание, не звало к действию, а теперь времени нет, кончилось оно - время забав и бездумья.
Домой он вернулся к вечеру. Тетка, порядком уже захмелевшая, сменила навязчивую ласку на высокомерное снисхождение.
- Прошатался до ночи? А мне стелить? Ну-ка... Вон топчан под яблоней, одеяло... Сам давай устраивайся, не маленький, здоровенный лобище... Собирать тебя завтра еще весь день!
Завтра?!
- Почему завтра?! - вырвалось у него с ужасом. - Три дня еще до сентября...
- Завтра, - отрезала тетка и ушла, плотно притворив дверь в дом.
Он лежал на топчане, словно окаменев. Лежал долго. А потом расплакался. Беззвучно, всем нутром. Звезды ходили хороводами в глазах, мысли были  ни о чем, и вспоминалось лишь сегодняшнее утреннее море - светлое, обновленное и тихое. Вспухал и мягко опадал песок под ногами, солнечные змеи переплетались, уходя в синь глубины, и он тоже шел за ними как зачарованный.
Нет! Он встал, отогнав подступающий сон. Сон означал покорность. И если он заснет, то завтра, утром, будет бесповоротно поздно. Он подчинится. А разве так поступали сильные, прекрасные люди, о которых он читал, которыебыли маяками в его ночи?..
Нож у него был. Настоящий немецкий штык. Завернутый в тряпицу, хранившийся под скатом крыши. Вот он - грозно-тяжелый, остро отточенный.
Он сунул его под цветастую подушку. Затем спеленал шерстяное одеяло в тугую скатку - пригодится.
Дверь в дом была заперта на внутренний крючок, но с крючком он справился легко, поддев его через щель заржавленным обломком ножовочного полотна.
Вошел, чутко прислушиваясь к дыханию спящих, раскрыл шкаф. Свет луны резко и бело отразился в зеркале, укрепленном на тыльной стороне дверцы.
Замер на миг, ощущая не страх, нет - ожесточенное, расчетливое спокойствие умелого вора. Вытащил лежавший в самом низу старенький рюкзачок, взял свой свитер, куртку, пару носков и белье. Собрал со стола продукты. Методично и тихо. На тумбочке лежали часы узколицего, мутно зеленевшие фосфоресцирующим циферблатом. Он прихватил и их, украв в первый раз, но так, словно бы крал до этого все время. Не колеблясь. После, обшарив пиджак благодетеля, выгреб все деньги - шестьдесят рублей с мелочью. Раньше такая сумма показалась бы ему сущим богатством, теперь же - мелочью, бумажками, необходимыми, чтобы поддержать свою маленькую жизнь, не унижаясь перед жизнью большой.
Постоял, раздумывая: все ли? Кажется, да, все.
Не скрипнув половицей, ступая с пяток на кончики пальцев, пригнувшись, прошел в горницу. Выпил кринку козьего молока - не хотел, но выпил. Впрок.
У ворот задержался. Знакомый двор, погруженный в ночь, обрел отчужденные черты. Три мазанки размыто белели в отдалении. Захотелось снова плакать. Но с этим он справился. К тому же надо было спешить. Через шесть-семь часов проснется тетка, и, как только ею будет осознан его побег, город станет ловушкой. Он должен успеть... Он должен сделать все, чтобы воплотилась дремлющая его мечта, властно пробудившаяся сегодня и позвавшая прочь отсюда. Он обязан как-то попасть в порт и сесть на корабль. И в трюме приехать в какие-нибудь расчудесные страны, где тоже обязательно будет море, и скалы, и крабы, но только все лучше, и люди лучше, и уже там он будет всем обязательно нужен.
В тени уличных деревьев он пробрался к набережной, нырнул в кустарник, заполонивший приморский газон, и, укрываясь в нем, начал пробираться к порту. А когда подобрался близко, застыл, пораженный внезапным открытием: совершить задуманное оказалось невозможным. Днем порт выглядел иначе - доступным, шумным. Ночь же беспристрастно обозначила все выверенные его границы.
В порту сиял свет, высветляя подходы к сетчатой ограде, вдоль которой далеко не бесцельно прохаживались какие-то люди. Корабли стояли далеко, и море вокруг них тоже ровно и продуманно освещалось, а пограничные прожекторы, бороздившие небо, вдруг неожиданно и коварно бросали свои лучи то на воду, то на берег.
Занимался ранний рассвет; улицы серели, пустыми и равнодушными глазницами смотрели окна домов, море казалось холодным и жестоким.
Он натянул куртку, привстав из-за куста.
- Ты... что тут делаешь, мальчик?
Милиционер вышел словно из ниоткуда, из камня домов и зыбкой полутьмы, уверенно направившись к нему. Красное, синее, черное. Околыш, китель, сапоги. Его цепкий взгляд ухватил рюкзачок:
- Куда собрался? В Грецию, поди? Или в Турцию?
Алексей ловко поднырнул под расставленные руки, а после, подгоняемый нудно повисшей в воздухе трелью свистка, долго бежал по переулкам. Ужас давил его; ужас и ненависть - что он сделал этому милиционеру, что?!
У кинотеатра стояла грузовая машина. Двигатель работал, шофер, взобравшись на бампер, ковырялся под раскрытым, как гигантский клюв, капотом.
Он прислонился к стене дома, вдавившись в нее, затем короткими прыжками, приседая, подобрался к кузову, закинул в него рюкзак и, подтянувшись, перевалился через борт. Затаил дыхание. Сейчас шофер заглянет в кузов, обязательно заглянет - ведь он так неуклюже громыхнул башмаком по дощатому настилу, так неудачно!
С тяжелым лязгом замкнулся замок капота. Чиркнула о коробок спичка - водитель закурил. Хлопнула дверь. Заверещали шестерни стартера. Машина содрогнулась на месте, крякнув сочленениями железа  и - поехала.
Уцепившись пальцами за ромбики решетки, отгораживающей заднее стекло кабины, он, подтянувшись, увидел стриженый затылок шофера, серую шерстяную кепку и огонек папиросы. Потом, привалившись в изнеможении к борту, сжался, глядя на проносившиеся мимо дома и деревья.
Выехали за город, началось шоссе с голыми степными обочинами; затаенно полыхнуло солнце из-за далекого пригорка, и тут к нему пришла вязкая, безнадежная усталость. И он заснул.
Больно бился висок о железную петлю застежки рюкзака, ныла нога, распором поставленная к борту, но дрема оказалась сильнее тряски и неудобств.
Проснулся от надсадного, с хрипом, рева мотора; старый грузовичок с трудом взбирался в гору по крутой грунтовой дороге. Вокруг стоял лес. Машина тяжко дернулась - водитель включил нижнюю передачу. В этот момент мелькнул дорожный указатель со знакомым названием поселка.
Чисто интуитивно, мало что соображая одуревшей от случайного сна головой, он перевалился через задний борт, ухватив под локоть рюкзак, и спрыгнул на дорогу. Упал, перевернулся в пыли и юркнул в упругие заросли кизила, больно хлестнувшие по лицу розгами веток.
Когда он протер саднящие веки, разболтанно вихлявшийся кузов машины уже скрывался за гребнем подъема.
Неподалеку нашел родник. Умылся, съел кусок хлеба, полежал на траве.
Утро постепенно набирало силу, солнце начало припекать, пора было идти. Но куда?
Он вспомнил дорожный указатель, следом - бумагу с планом, где обозначался тот же самый поселок. Задумался. Пойти разведать, что там находится? А собственно, что еще оставалось делать? В порт, теперь это ясно, не проникнешь. В город нельзя - там его ищут. Ну что же, он пойдет по маршруту, начертанному на бумажке. Неизвестно, на что надеясь, но пойдет.
Холмистым лесом он обогнул поселок. Дорога, указанная на схеме как основная, была давно заброшена: порой на нее наступали кустарник и колючая трава, иногда она ныряла в разломы выветренных скал, теряясь в них, переходя в едва приметную тропку.
Когда-то здесь шли бои. Прошло уже одиннадцать послевоенных лет, но еще не ушли в землю стреляные гильзы, дырявые каски; из-под россыпи камней он вытащил прогнивший остов автомата, сразу отбросив его в сторону. Такие находки не удивляли: снаряды, патроны, части оружия - он и другие мальчишки обнаруживали в округе частенько, относясь к ним с равнодушием, как к лому.
Валун выступил из-за поворота внезапно и массивно, как бы поджидал его. Даже и не валун - остаток скалы, разрушенной дождем и ветрами, сгладившими ее ребра, отполировавшими податливую породу, как яичную скорлупу. Но и в ней уже наметились глубокие трещины - предвестники новых разломов.
Он сверился с планом. Тот валун, определенно тот.
Обошел его, оскользая на неверной осыпи рыхловатого песка и мелких камней. Вот расселина, чертой указанная на схеме. “3 м”, конечно же, означает три метра. Он старательно отшагал их и остановился, невольно прислушавшись. Никого. Ни шороха, ни ветерка. Опустил взгляд под ноги. Неужели что-то есть там, в земле?
Вытащил штык. С силой вонзил его под корень какого-то дикого цветка. Еще раз, еще. Лезвие легко уходило вглубь, до “уса” рукоятки. Если тут что-то и было, то наверняка требовалась лопата. Он понимал это, но все же, стоя на корточках, продолжал методично и упорно, со всего размаха кромсать штыком землю.
Глухой удар. Свело соскочившие, врезавшиеся в упор пальцы.
Он вырезал кусок дерна, просунул осторожно руку в прохладу сухой почвы, обмирая в неожиданном подозрении: вдруг мина?! Аккуратно начал поддевать земляные пласты, складывая их рядом. И вскоре увидел люк. Тяжелый чугунный люк с рычагом ручки.
Собравшись с силами, отодвинул его. В лицо пахнуло колодезной застоялой прохладцей. Чернота и - уходящая вниз деревянная, в мучнистом налете плесени лесенка.
Зажег спичку, склонившись над провалом и щурясь от медленно разгоравшегося огонька. Бревенчатые стены и пол, какие-то ящики.
Робко ступил на лесенку, сошел по ней вниз.
В первом ящике хранились мины - в пушистой, как мох, ржавчине. Во втором - несколько изъеденных коррозией винтовок. Третий был набит патронами - целехонькими. Густо промасленная бумага надежно сохранила металл.
Он копался в подземелье около часа, понимая: перед ним - заброшенный партизанский тайник.
Нашел пару немецких автоматов - новеньких, в масле; пять гранат, десяток пистолетов.
Прихватив тяжелый, в жирной смазке “парабеллум”, выбрался наружу.
И словно попал в иной мир, странный своей спокойной обыденностью и отстраненностью от него - лихорадочно возбужденного, потрясенного.
Разверстый зев люка виделся преддверием некоей ирреальности, полной мрачных чудес.
Он оторопело смотрел на оружие - грозное, красивое, надежное, и его захлестнула сумасшедшая, воспаленная радость. Даже не представлялось, что те полуистлевшие металлические остовы, которые он находил раньше, могли иметь что-то общее с волшебным совершенством вороненой гладкой стали и рубчатой, твердо вжимающейся в ладонь рукоятью, заключивших в себе послушную ему мощь, право на власть и бесстрашие. Теперь он - сильнее многих и многих сильных, теперь...
Закрыв лаз, он аккуратно переложил куски дерна, плотно подогнав их один к другому. После, утрамбовав землю, придирчиво оценил: заметны ли какие-либо следы? Нет, здорово все замаскировано, надежно таятся его сокровища.
Изнеможенно, как после тяжкой работы, опустился у подножия валуна. Механически достал из кармана план-схему, поджег.
Глядел на огонь, болезненно морщась, едва не плача. Почему? Сам не знал. Лишь потом, многими годами позже, уяснил: в огне том горело прошлое. Прошлая война, память о маме, грузовая машина, солдаты, так и оставшийся неизвестным дядя Павел.
Те невыплаканные слезы запомнил он на всю жизнь.
Бумажка сгорела. Растоптав ее, он вытащил из рюкзака чистую майку и любовно протер “парабеллум”. Выгреб из куртки патроны, набив три обоймы. После кончиками пальцев ласково погладил шероховатую рукоять пистолета.
Стрельнуть бы... Хотя к чему лишний шум? Ствол к тому же надо прочистить. И сегодня же, сейчас же выбираться отсюда на материк. Там много городов, много людей, много денег. Их у него сейчас кот наплакал, но они будут.
Исподволь точивший его страх оказаться пойманным ушел. Он не боялся ничего. И вовсе не из-за того, что держал в руках оружие. Теперь у него была тайна. Своя большая тайна, которую нельзя доверить никому и с которой он будет сильнее всех!
- Я вернусь, - прошептал он скрытому в земле арсеналу, - вернусь, слышь? Вот стану взрослым, и... Ты меня подожди...
И, сжимая “парабеллум”, побрел через лес. Теперь ему была нужна железная дорога.

Из оперативных и следственных документов

... При производстве ремонтных работ в траншее теплотрассы обнаружен труп мужчины. Смерть, по заключению судебно-медицинской экспертизы, наступила около недели назад от проникающего пулевого ранения в грудь. Есть основания полагать, что время смерти совпадает с датой заполнения траншеи грунтом. Необходимость ремонтных работ была вызвана расхождением сварного шва на магистральной трубе.
Личность убитого не установлена, отпечатков пальцев в дактилоскопических картотеках не имеется. Одежда - импортного производства. В карманах обнаружены табачные крошки, совпадающие по своему составу с набивкой сигарет “Парламент” (производство США).
Результаты трассологической экспертизы: выстрел был произведен в упор, из пистолета “Вальтер ППК”, в настоящее время находящегося в розыске.

...На 21-м километре шоссе обнаружены два трупа мужчин с огнестрельными ранениями. На трупах форменная одежда работников дорожно-патрульной службы.
Согласно результатам дактилоскопирования, убитые - жители Ростовской области, ранее судимые: Семенов В.В. (кличка Шило) и Скурин Д.И. (кличка Псих). Экспертиза показала: выстрелы были произведены с близкого расстояния из пистолета “Вальтер ППК”, в настоящее время находящегося в розыске.
По оперативным данным, убитые связаны с преступной группой, возглавляемой жителем г. Ростова-на-Дону Овечкиным М.П. (кличка Равелло), неоднократно судимым за разбойные нападения и квартирные кражи.
Версия: Семенов В.В. совместно со Скуриным Д.И. встречали на шоссе известную им машину, перевозившую ценности, захват которых не удался. Около места обнаружения трупов выявлены следы белой “волги”.
Результаты экспертизы микрочастиц краски, оставленных на кустах при въезде в лес, проб масляных пятен на грунте и отпечатков протектора прилагаются.
В двух километрах от места обнаружения трупов, в лесу, найдена автомашина "ВАЗ-2106" без номерных знаков. На дверных ручках и рулевом колесе - отпечатки пальцев убитых Семенова В.В. и Скурина Д.И.
Личность владельца автомобиля выясняется.

АЛЕКСЕЙ МОНИН, КЛИЧКА “МАТЕРЫЙ”

Дорога подходила к концу. Скоро он будет дома, где можно наконец отоспаться - сутки, двое, времени он не пожалеет. Отоспится же он не в городе - не в квартире законной и не в коммуналке конспиративной, а на даче Машиной - сосны, апрельский озоновый воздух, мягкий велюр дивана...
Выпьет коньячку, чтобы снять стресс, хоть и не выносит алкоголь с детства, но позволит себе, ладно, лучше ведь, нежели таблетки какие... А после в небытие, перемежающееся редкими всплесками осознания себя в сладкой дреме. В высоком окне - синее небо, хвоя, а вокруг - уют теплой спальни... Быстрее бы! Устал...
Одно точило: что ждет по возвращении? Вдруг - завал в делах? Вдруг что-то с Хозяином, с шестерками? Вечное, вошедшее в кровь ожидание неожиданного, страх неизвестности.
Не терзайся, убеждал он себя, еще какой-нибудь годик, и все. Дальше будет лишь море, Маша, дом, где и короля не стыдно принять: с оранжереей, балконом, каминным залом и холлом. Вечное отдохновение...
Он запнулся на этой мысли - не надо, ты вымотан, отстранись от всего, от  мечтаний тоже. Будь частью машины, ее следящей системой, а думы и переживания оставь на потом. И лучше всего - до того дня, когда приедешь к Маше. Навсегда приедешь. Со слегка измененной после пластической операции физиономией, с новой фамилией в паспорте... благо, фальшивомонетчик Прогонов документики справил замечательные. Надо бы, кстати, на всякий случай и еще у него чистыми бланками поразжиться. А вообще - опасный Прогонов свидетель, Вольдемарыч этот. Убрать? Мало ли что? Подумай! Не сегодня, не сейчас, конечно. Сейчас ты - следящая система машины, так выражается Хозяин. Разметка, скорость, встречные, обгоны, запас по дистанции - вот твоя проблематика.
А все же хорошо, что не поленился, хоть на день, а слетал в Испанию. Зато душа не ноет: освоилась Машенька на новом месте, обжилась. Садик-огородик, фрукты-овощи. Даже тархун с анисом в рассаду вывела... ох, баба! Бриллиант! А в доме? Дворец! Музей! Машенька!
Вот странно-то как... Никогда никакой любви для него и в помине не существовало. Женщины? Их было множество великое. Порой увлекался даже, да. Но чем кончалось? Или истериками, жаждой властвовать над ним, или - обычной бытовой скукой. Просто было лишь с проститутками. Он платил, они работали. Красивые создания ценились дорого, но тут уж, по его убеждениям, жалеть денег представлялось порочным.
И вот как-то, в дымном гомоне интуристовского бара размышляя о девочке на ночь, шепнул он шестерке своей, ведавшей здешними шлюхами: кто, мол, такая там, за соседним столиком?
Э, Матерый, ответила шестерка бархатно, то - не в продаже. То само по себе. Она свободу отработала, она и тебя перекупит. Назвала шестерка и двух бывших мужей незнакомки, отошедших в мир иной согласно судебным приговорам. И понял Матерый: жизнь этой женщиной наизусть выучена, все открытия позади, равно как и надежды с восторгами, а потому приглянуться ей - задача практически без решения.
Но - приглянулся. Годы убил, а добился ее. И вот настало утро, когда проснулись вместе, посмотрел он ей в глаза, и ответила она ему на невысказанный вопрос: “Буду верной”.
Так появился друг и партнер. Любовь? О ней не говорилось, не думалось. Пусть любят другие, кто о том ведает, решил он. Меня же устроит кондовая надежность битой бабы. Э-эх, дурак! Не знал любви и знать не хотел, доступность случайных, ветреных попутчиц выхолостила душу, а любовь все равно пришла, пробилась сквозь коросту сердца, и теперь нет у тебя ничего, кроме любви; все остальное - белиберда, текучка, поденщина...
Машенька! Как бы быстрее возле тебя очутиться, ведьма; как бы быстрее, родная моя... Стоп! Ты - следящая система. Прочь все воспоминания, прочь! И события дней последних, оставшиеся там, за спиной, и фрагменты их, назойливо всплывающие: клювы нефтяных насосов под Баку, постовые со смуглыми лицами, прохладный подвал караван-сарая с вишневыми скатертями на столах и хрусталем; штормящий Каспий, браконьерские ладьи, осетровые и белужьи туши в звездных костяных шипах, чаны с черной, липкой икрой, бледно-розовые потроха рыб, чем-то напоминающие поросячьи. Точно: в Иране осетровых не едят - рыба-свинья. Ну, чудаки! А мы лопаем! И слава Богу, что пока лопаем.
Икры же этой вскоре переправится в Москву, благодаря его последней договоренности столько, что и за год не распродать! То же и с наркотой. Килограмм героина в багажнике  “волги”. Ах, Прогонов, спасибо за специальный документик. Гореть бы без него на этом маршруте: Астрахань - Ростов - Москва. Но как не урвать? Хозяин бы, конечно, от возмущения лопнул, узнай, на какой риск иду. Грешим за его спиной, грешим. Ох, будет концерт, как проведает... Хотя - куда он без нас? Он - мозг, а мы - руки.  Шаловливые. Плохо это! От начала до конца плохо. Жадность фраера... Ну, ехал бы сейчас порожний, скучаючи, чинно. Жлоб ты, Матерый! Нет у тебя кругозора, нет широты, прав Хозяин! А погоришь - его подведешь. Все, кончай, Матерый, кончай!  Наркоту через Леву сплавишь в последний раз, и пусть Лева из игры выходит.  Ненадежен он, торгаш, продаст в полкасания, хоть и есть у него с блатными своя линия по всей стране.  Да и тебя Лева опасаться начал, по всему видно.  Сдрейфил. Силу за тобой почувствовал, масштаб, а страх перед компаньоном - чревато это, склизко.  Тем более повязал ты Леву когда-то на серьезных кушах, на погромах железнодорожных; через него, барыгу, много чего ушло, а сейчас прикидывает Лева: какой срок за то самое “много”? Ведь дела у сыскарей не в архиве, а в “висяках” - вдруг, не ровен час, вылезет для сыщиков кончик?  Занервничал Лева, задергался. А почему? Дна у него нет, лечь некуда. И вся его надежда - на родственничков высокопоставленных - людей покуда с реальной властью. Но когда-нибудь грянет час страшный, протрубят фанфары, и загремит под их завывания Лева в преисподнюю, потому что воровал без оглядки, текущим днем жил, а будущего себе не сочинил, да и деньги никогда не умел вкладывать - или проматывал, или копил. Их удел, торгашей.  И твой когда-то удел был, Матерый.  Помнишь? А помнишь, как года три назад славно посидели ночку у Хозяина за разговорами? Что тебе Хозяин напоследок сказал?  Время, сказал, ныне разухабистое, пей-лей, народное, значит, твое, но настанет момент, и другая демократия поспешит сменить нынешнюю, и всех перепивших и переевших она опохмелит. Знаю, сказал,  обманываете вы меня, в люди я вас тяну, в жизнь, а вы обманываете... И за обман поплатитесь. Вместе со мной. Потому, если спастись хочешь, готовь отступной вариант. Срочно:  гуляночка, возможно, уже на закате...
Крепко ему, Матерому, эти слова в душу запали, отрезвили. К тому же имелось чем дорожить: Машей - случайно и счастливо встреченной женщиной, смыслом всего. Оправданием всего. И ради нее стоило подготовить то будущее, где место лишь цветам, морю, любви и солнцу. И так - до конца. Покуда сон блаженный не сменится мраком навсегда, ничем.
...Груз полагалось оставить на перевалочной базе в Подольске, в одном из гаражей.
Он открыл багажник, механически надел перчатки и подумал:
“С чем я связался? С самым грязным делом, дьявольским бизнесом...”
Вновь колко сжала горло обреченность. Быстрее бы. Быстрее бы туда, в зарезервированный рай.
Гараж был ангажирован Левой у директора местного ресторанчика, кормившегося на браконьерской рыбке и икре и подторговывавшего наркотой с самого начала “предприятия”. Крепкий гаражик, снабженный тремя внутренними замками повышенной секретности, литыми, будто чугунными, воротами, оформленный дальновидно на дядю директора - инженера, вышедшего на пенсию, то есть человека с нейтральным, неассоциативным общественным статусом.
Конспиративную цепочку Матерый просчитал точно: бармен, правая рука директора, в случае возникающих у шефа неприятностей оперативно связывался с шестеркой Матерого, и, пока милиция выходила бы извилистыми путями на гаражик, содержимое бы его перебазировалось. Директору тоже внушили: горишь, гори один. Купил товар случайно, продавца помню смутно: лысый, в очках. Чистосердечное признание - штука хорошая, но учти: идешь на срок в одиночку - часть первая; с компанией - вторая, а то и третья.
Закрыв гараж, Матерый снял номера с машины, припаркованной в небольшом, поросшем кустарником закутке возле гаражей и, достав лопату, закопал их. Номера “светились”, долой! Рукастый Толик-мастер отштампует новые, а техпаспорта Прогонов рисует, как дружеские шаржи.
Взглянул на часы. По времени он укладывался. Успевал. До Москвы рукой подать, на подъезде к городу - контрольный звонок Леве: “Привет. На уху - есть...” Значит, товар в гаражике, приступайте к реализации.
Он выехал на магистраль. Прислушался к себе, к неприятному, тягостному чувству, непонятно от чего крепнувшему с каждой минутой. Впервые оно пришло к нему, когда выезжал на этой “волге” из Ростова. Будто следил за ним некто всевидящий и коварный. Нервы? Обычная, здоровая настороженность? Или в самом деле - измотался, устал?
Попытался вспомнить цифры новых номерных знаков - не вспомнил. Стянув зубами перчатки, бросил их на сиденье, прошептал, успокаивая себя: не психуй, если бы что - брали бы у гаража, на горячем. Однако тревога не отпускала. Он подосадовал: вот неврастеник, баба! - но тренированное чутье талдычило: не так что-то, что-то не так...
- Черт! - не удержался он. - Отпусти... Всю жизнь меня крутишь; я-то знаю: есть ты... Ну, отпусти! Сыграй на руку, хоть не из твоей я гвардии, не люблю тебя...
Обновленное свежим асфальтом шоссе полилось под колеса туго, широко и свободно.
Двое в форме. Полосатый жезл, белые краги... Машины рядом нет. Останавливают... Проскочить? Сзади - лох в стареньких “жигулях”, догонит навряд ли... Эх, рация у них...
Тормознем. Наверняка не по нашу душу, так захват не производится. Хотя... В любом случае - попросят подвести. По выражениям лиц видно. Чуть проедь... Вот. "Вальтер" из-под сиденья под ногу, предохранитель спусти... На лице - безразличие, легкая усталость... Зеркало подправь - один сзади сядет, горло пережмет, если всерьез это... Не по-хозяйски бредут, семенят, как фраера, вприпрыжку. Лейтенант и сержантик. Ну, рожи! Лимитчики? Первый, лейтенант, еще ничего так, а... Ну-ка, соберись. Не по этим ли сволочам тревога тебя ела? Напрягись, как струна, не ублажай душу, что без груза; номера - липа, техпаспорт - липа...
Матерый приспустил стекло.
- До поста довезешь? -  наклонившись, спросил лейтенант - молодой приземистый парень с рысьими зеленоватыми глазами.
- Можно.
Уселись. Лейтенант - на переднее сиденье, сержант - позади. Чем-то они не нравились ему, эти милиционеры. Было в них что-то неестественное, шедшее от примет даже внешних: дурноватое, чуть отекшее лицо лейтенанта - без режима живет, разбросанно, а сержант - жесткий мужик, таких на плач и сердобольность не прикупишь - только силой, властью. И озабочен сержант как-то мрачно, целеустремленно, до ломоты в скулах.
Нет, не гаишники они... Может, оперы? Тоже нет. У оперов - печать на печати, сразу видать... Да и не стали бы оперы вымученных сюжетов накручивать, взяли бы на посту, чего мудрить? А может, ряженые? Похоже... Везу деньги. У гаража выследили и, пока копался там, чуток опередили. Кто-то навел, значит. Так. Сейчас я еще вполоборота к тому, сержанту, сейчас не его момент, опасно, а их капитально насчет меня предупредили - стало быть, ждут, когда отвлекусь. Тут - нож в спину, молодой сразу к рулю потянется, если тронуться успею, скорость мала, но все же... Кто знал, что с деньгами я буду? Друзья восточные? Так они же и отстегивали, им не резон... Левка? Но ведь ему же деньги везу... Неужели нервы? Спокойно. Попроси сержанта дверцу покрепче захлопнуть и - газу резко, вот так. А... не готовы были? Ну, теперь давайте, теперь, если имелась схема, то она сломана: на спидометре - сорок, шестьдесят, восемьдесят... поздно! На ходу кончать - риск. Четвертая передача. Упущен момент, сявки. А сержант думает... Основательно мыслит.
Боковым зрением Матерый неусыпно наблюдал за ним в зеркало.
Лейтенант с угрюмой сосредоточенностью смотрел куда-то вдаль. Руки его, лежащие на коленях, были явно напряжены. Жезл он положил на сиденье рядом с дверцей.
Губы сержанта шевельнулись. Нет, молчит, подбирает слова.
- Слышь, может, до поста сойдем? - неуверенно спросил он лейтенанта. - А то вдруг начальство? Проверка сегодня... Переждем, а? Сколько времени-то натикало?
Лейтенант оголил кисть. Часы “ориентл” - массивные, с уймой красивеньких излишеств, шантрапа такие любит, часы удачливых кусочников, знак их касты. Но часы - ладно, а татуировочка вот у тебя на запястье, дружок любезный...
Заплясали мысли, встраивая фрагмент татуировки в известную схему... Есть! Не ошибка молодости, не любительщина армейская или флотская, не блатная даже, а с “кичи”, в тюряге наколот этот крест, обвитый змеей. Ряженые!
- Вот тут тормозни, - произнес “лейтенант” сдавленно.
Матерый принял вправо.
Рука “сержанта” скользнула под полу кителя.
Резко пошла вниз стрелка спидометра.
“Лейтенант” инстинктивно подался ближе к рулю.
Сзади блеснула сталь лезвия.
Матерый с силой вдавил педаль тормоза в пол.
“Лейтенант”, растопырив руки, всем телом навалился на “торпеду”. Фуражка слетела с его головы. В то же мгновение Матерый, распахнув дверцу, выбросился наружу. Нож вонзился в край клавиши звукового сигнала, соскочив затем в паз поперечины. Резкий, внезапный звук оглушил; по лицам “милиционеров” скользнули испуг и растерянность. Матерый тоже замешкался, но лишь на секунду, а потом увидел как бы все сразу: лес по обочинам, жало лезвия, плотно застрявшее в пластмассе, ошеломленных, торопливо соображающих “гаишников”, сзади -  желтое пятнышко приближающихся “жигулей”, пустую встречную полосу, мушку “вальтера” - и когда он его выхватить-то успел...
Выстрел прозвучал негромко и безобидно, будто хлопнули в ладоши. На лбу у “сержанта” словно раздавили клюкву. Закатились бессмысленно глаза, открылся рот, обнажив редкие, прокуренные зубы, и устало, как после тяжкой работы, он отвалился спиной назад.
“Чехлы менять - точно”, - рассудил Матерый, целясь в “лейтенанта”. Тот громко икнул от ужаса. Рука его, потянувшаяся было за пазуху, застыла в воздухе, как бы сведенная параличом.
- Будешь вести себя хорошо, эта штука не выстрелит, - процедил Матерый, усаживаясь за руль и вытаскивая из него застрявший нож.
Желтые “жигули” пронеслись мимо. Проводив их взглядом искоса, Матерый тронулся следом. “Лейтенант” дрожал, затравленно глядя на него. Шептал, как заклинание:
- Не убивай... только не...
Приметив ближайший съезд в лес, Матерый свернул с дороги. Брезгливо отпихнул потянувшегося к рулю “лейтенанта”, почувствовавшего, видимо, недоброе в таком маневре:
- Не дергайся, гнида...
Остановился на краю поляны, куда вывела узенькая лесная тропка, окаймленная почернелым, истаявшим снегом.
- Ну, - вновь направил пистолет на ряженого, - теперь говори: кто, что, как, почему...
- Левка это... - прозвучал едва слышный ответ. - Левка. Ростовские мы...
- Ростовские, псковские... Что - Левка?! Концы резать хотел?
- Не знаю... Мы - нанятые, “бойцы”, я, он... - Опасливо зыркнул на мертвеца. - Равелло послал, он у нас пахан. Подсобите, сказал, человеку. Он заплатит. Левка, значит. Ну, мы сюда, в стольный град. Свиделись. Десять зеленых кусков за тебя посулил. С монетами ты, знаю. Там, у гаража, тебя ждали, но там стремно показалось. Ну, пока разгружался ты, Левка сюда нас довез, а сам в город подался.
- Ну, кончили бы меня, -  равнодушно кивнул Матерый. - Дальше?
- Тачку в ельник, деньги к Левке... Он нам свои колеса оставил. Неподалеку тут, в лесу... Показать?
- Не надо. Лева ждет?
- Сегодня, - с готовностью пояснил “лейтенант”, не отрывая взгляд от пистолета, - в девять часов, вечером...
- Дома у себя?
- Ну да!
- Предварительно звонить надо?
- Не... Подъезжаем на хату, расчет, и разбежались.
- А ежели без расчета?.. На те бабки, что со мной - живи не хочу... И  - привет Леве?
- Ты что! Петля! Равелло удавит... Мы ж - блатные, закон понимаем...
Матерый не удержался, фыркнул: закон!
- Ходки есть? - спросил резко. - Тянул?
- У меня - две, у него... - “Лейтенант” вновь оглянулся на труп, -  У Шила - четыре...
Матерый сунул пистолет за пояс.
- Помоги вытащить его, - приказал озабоченно.
Тело грузно опустилось на землю. Кровь маленько окропила прошлогоднюю, ветхую листву.
- Говорил же! - причитал “лейтенант”, отирая ладони о брюки. - Зачем на мокруху идти? Не, чесалось у Шила! За десять-то кусков, тьфу! Если бы не Равелло...
Снова - легкий хлопок. “Лейтенант” повалился на труп напарника даже не застонав, словно в рот ему с размаху всадили кляп.
Матерый неторопливо осмотрелся. Вокруг стоял голый, тусклый весенний лес, превозмогающий прение трав и засилье талой воды - пищи для своего воскресения.
Перевел взгляд на трупы. Нет, это мясо оставлять здесь нельзя, надо упаковать в багажник: после придумать, где зарыть его; затем с машиной Левкиной разобраться - от нее многое потянется... Вот же - не было печали!
И вдруг - голоса! Он ушам не поверил. Точно. Голоса. Люди. Идут сюда. Что им делать-то здесь в пору такую? С ума посходили? Слова... Что-то про подснежники, про сморчки... Ну сколько же на свете белом идиотов праздношатающихся! И все же как назло там норовят очутиться, где дьявол бал правит.
Он влез в машину. Газуя на раскисшей почве, развернулся и ринулся обратно, к шоссе. После, выбравшись на асфальт, рванулся вперед, выжимая из двигателя весь ресурс мощности. Исподволь утешал себя: правильно, свидетелей убирать не стоило, да и не получилось бы -  тут пулемет нужен, а так - кинутся врассыпную, и... Но зато теперь - труба! Следствие. Скорее бы пост проскочить...
Ненависти к Левке не было. Не деньги Левке нужны были. Деньги - гонорар этим ублюдкам дохлым. Концы Лева резал. Занервничал, трус, так и есть!
Теперь трупы, считай, уже найдены. Машину Левину тоже обнаружат, без вопросов. Дальше - просто. Выяснить личности ряженых - чепуха. Ситуацию поймут: неудачно нарвались. А зачем на гастроли пожаловали? Тоже, в общем, не тайна тайн. Преступный мир секреты хранит, как дырявый мешок змей. Сведения из него просачиваются куда надо, руслами многочисленными и налаженными. Выйдут, конечно же, на Равелло, от него к Левке, и начнется!  Вся железнодорожная эпопея раскрутится, каналы сбыта, а далее - сопутствующие дела Хозяина, а на тех делах большие люди... А причиной - пугливенький, подлый Лева. Скотина, мразь!
Он с силой ударил кулаком по рулю. И тут пронзительно уяснил всю логику ситуации, ее закономерность и неотвратимость. Он не мог не убить ряженых, а ряженые не могли отказаться от убийства его, Матерого, ибо подчинялись закону шайки, где главенствовал наверняка деспотичный бандюга. А над бандюгой царил Лева, за которым стояли слишком большие деньги и связи, чтобы отказать Леве в мелкой услуге перерезать кому-то горло. Лева же нуждался в безопасности, иначе ему грозила бы смерть. Высшая мера. В лучшем случае - пятнадцать лет, означавшие ту же гибель, но куда более мучительную, долгую и страшную для него - изнеженного и праздного, нежели мгновение полета пули, вгрызающейся в сердце или мозг. Вот почему надлежало убрать тебя, Матерый. Загодя. Твоя смерть являла залог безопасности Левы, равно как его смерть - залог твоей безопасности. Это не месть, не свара, не дележ добычи, это - деловые отношения. Ты еще лишь в общем понимал сущность происходящего, когда убивал “лейтенанта”, но понимал верно, пусть и подумывал: не горячусь ли, не использовать ли гаденыша в качестве контактного звена, через которое выдернешь на свидание Леву? Нет. Покуда в шоке, быдло покорно, но после за него не поручишься. К тому же исчезновение Шила незаметным бы не осталось. Все ты грамотно сделал. Если бы не людишки в лесу, вообще бы... Так. Дальше думаем. К Равелло милиция притопает, ее таланты принижать не будем. Не сразу, не наскоком, но расколют они пахана. Он им давно уже поперек горла. А тот? Сдаст Леву? Но ведь и только, насчет меня он ни гу-гу, Равелло этот. А если гу-гу? Вряд ли. Хорошо: допустим, ни гу-гу. Тогда выход на меня - исключительно через Леву. Вернее, через труп Левы. А здесь -  прикинь. Где, когда видели тебя с ним, какая информация о тебе могла уйти по его знакомым - этого не существующего уже в принципе Левы?
Несуществующего? Существующего, и еще как!.. Вместе со всеми своими родственниками из правительства, из кабинетов лакированных...
Вспомнилась дача, велюр дивана, мечта о сладком сне...
“ Забот-то теперь, забот... - Он озадаченно посмотрел на часы. -  До вечера надо что-то обязательно придумать, надо успеть машину в порядок привести, кровь сзади на чехлах замыть, от пистолета освободиться. А как освободишься, если к арсеналу триста верст пилить, далеко тайник, а без оружия - куда? Придется рисковать, придется таскать с собой улику, и воспользоваться ею... А если ножом Леву? Но неизвестно еще, какая обстановочка сложится. Да и ненадежно ножом...”
Неужели все кончено? Неужели сейчас - начало краха? Тогда, в перестрелке на путях, он думал: финиш, приплыл к водопаду - ан обошлось вроде... Вдруг и здесь обойдется? Одно несомненно: предстоит разговор с Хозяином. Трудный разговор. Боязно и подумать о нем. Ведь предупреждал Хозяин, тысячу раз наказывал: не лезь в уголовщину, делом занимайся, зарабатывай, помогая людям и государству. Кивал ты, соглашался, а сам... В шестнадцатом бы веке тебе родиться, Матерый, был бы ты там к месту: большая дорога или широкое море, твоя любовь. Пиратом ты на свет явился, вольным разбойничком и никак не мог приладиться к бумажно-компьютерному, жестокому веку, где убивают, душа в объятиях, а зарабатывают на резолюциях, связях и визах. Да, придется объясниться с Хозяином. Ибо выйдут на тебя, выйдут и на него. А если его прижмут, все побережья всех морей обшарят...
А... убрать Хозяина? Еще хуже. Тогда точно на тебя выйдут. В кольце ты, Матерый.
- Ох, забот-то... - стиснул он зубы. - Ох, забот!

НЕУДАЧА  ЛЬВА  КОЛЕЧИЦКОГО

Он уехал, не дождавшись развязки. Страшась увидеть то, чего столь страстно желал все последнее время. Смалодушничал. Ведь там, у гаража, где разгружался Матерый, все бы могло и завершиться. Но  - дрогнул. Перевел стрелку на запасной вариант, чтобы не стать свидетелем бойни, убедив и себя и наймитов, убийц то есть, - да-да, именно убийц, и сам ты тоже убийца! - с  ленцой убедив, чтобы авторитет не занизить: дескать, не стоит здесь, слишком людно, да и  “волгу” с трупом перегонять... Работайте “милицейских” попутчиков. И трусливо смотался, скрывая ужас надменностью киношного мафиози - мол, времени нет, чтобы на пустяки его транжирить, дела ждут, сами разбирайтесь, шестерки...
А теперь - жди!
Жди, взвинчивая себе нервы, томясь в неизвестности. А если прикарманили наймиты деньги и - на вокзал?  Вряд ли... Да и пусть бы так, пусть! Лишь бы...
Неужели положили Матерого? Весь этот комок мускулов, расчетливого ума... Даже если  сразу в сердце попали, умирал он наверняка не сразу: тяжело, до последнего вздоха борясь за жизнь, исходя кровью, ненавистью, вычислив все, и его, Льва, тоже.
Он вздрогнул. Звонок в дверь. Кто? Эти шакалы? А если засыпались, если милиция?
Судорожно выпил рюмку водки. Оглядел комнату. Картины, стильная мебель, гобелены. Этого хотел всю жизнь? Ну, вот и решается. Или твое, или...
Подошел к двери, ткнулся лбом в пухлую кожаную обивку.
- Кто? - проронил грубо.
- К Леве я, к Леве, - ответил приглушенно развязный, прокуренный голос.
Накинув цепочку, он открыл дверь. В узком просвете увидел незнакомого парня: кожанка, кепочка, скуластое лицо, стылый взгляд много разной погани видевших глаз, крупные черты лица.
- Привет от Шила...
- Где он?
Парень ногтем потрогал цепочку. Хмыкнул снисходительно:
- Так и будем беседовать?
- Именно, - отрезал Лева.
- В общем, - хмуро сказал гость, пальцем подняв козырек кепочки, - Шило передать просил: дело подняли большое, у тебя долю делить стремно, езжай к ним, получи. Или у Равелло возьмешь, как знаешь. Я - кореш Шилов... По прошлым ходкам, когда в тундру плавали, чтоб ты в курсе был. На тачке я, таксер. Решай. Едем - едем. Нет - покеда. Все. Выдохся. Думай, свет очей моих. И еще: полтинник баксов за визит. Я не курьер из конторы в контору. Отработал - отдай.
- С чего это я тебе... - начал Лева.
- А... с вас трех по полтешку, - с невозмутимой угодливостью разъяснил таксер. - И я -  могила. Наворотили ведь? Значит, тоже рискую, мил человек, значит, не общественник-энтузиаст...
- А ехать куда? - Лев соображал: провокация? Не похоже. А если против него что-то ребятки замыслили? У сброда ведь логика путаная... Но тоже - какой резон?
Вот она, плата за трусость! А не дергался бы, не финтил, не стоял бы сейчас перед тобой этот подонок и никто бы не принуждал мчаться в неизвестность и в ночь; сиди, пей водку да смотри телек - приключения разных там  супергероев, укладывающих ежеминутно и с улыбочкой горы трупов...
- Так куда ехать? - повторил он.
- Ко мне. В Перово. Хата у меня там. - Таксер вздохнул. - Ты... быстрее прикидывай, голова, недосуг мне.
- Иди... -сказал Лев. - Внизу обожди. Я сейчас.
Закрыл дверь. Уперся в отчаянии лбом в косяк. А что, если таксист - мент? Нет. С такой рожей и с такой стрижкой? А вдруг - стукачок? Ладно гадать. Не дрейфь. В случае чего - был пьян, поехал по инерции... А Матерый? Мог вывернуться и свой ход сделать, перекупив наймитов? Ну... то из области фантазий, игра больного воображения. Похоже, шизиком ты становишься от излишних нервных нагрузок, которыми жизнь твоя обременена каждодневно... Кто есть Матерый? Бандит. С историей, да. И только потому авторитеты и воры дали ему собственную нишу. Но сгинь он в разборках - шума не будет, а уж ему, Леве, претензий не предъявит никто.
Он оделся. У порога перекрестился на темноту комнаты, в которой висели иконы. Запер дверь.
Таксист испытующе взглянул на него.
- Только учти, - предупредил, как бы извиняясь. - Полтешок полтешком, а за проезд - отдельно.
- Двигай, крохобор, -  обронил Лев, превозмогая невольную дрожь.
- Двинуть-то я двину, но учти...
- Учел, учел! - обернулся Лев к таксисту с яростью. - И еще сверху пару долларов своих получишь, успокойся!
- Ну и... поехали, - откликнулся таксист миролюбиво. - Отличное обслуживание гарантирую.
Город уже засыпал, пустые улицы были сухи от ночных апрельских заморозков; шины шелестели по асфальту гудяще, тягуче. Поежившись, Лев оглянулся назад - на серую гладь ровно освещенного проспекта, остававшегося за спиной, на апельсиновые вспышки мигающих светофоров. Затем, отогнув кисть, осторожно вытряхнул из-под рукава куртки нож - обыкновенный столовый нож, прихваченный из кухни.
Подумал: кретин. Трусливый, нетрезвый кретин. И чего маешься? Чего грозит тебе? И кто? Выдернула тебя шпана на свидание, потому как не поверила в честный расчет - провинциалы, дуболомы...
Машина въехала в район новостроек, дорога пошла ухабистая, узкая, петлявшая среди пустырей, загроможденных строительным хламом: кирпичным и бетонным боем, искореженной арматурой, негодным горбылем.
- Тэк-с, - сказал таксист, тормозя. - Прибыли. Вон тот дом. Тележку уродовать не будем, сплошные колдобины, мать их, пешком дойдем, тут две минуты. Обратно тебя доставить?
- Да, - буркнул Лев, вылезая из машины.
Двинулись вдоль стены строящегося дома, поминутно попадая то в грязь, то в лужи. Таксист, злобно матерясь, шагал впереди.
- Во, хату где дали, - сетовал он. - Еще век пройдет, пока тут асфальт проложат.
- От государства получил? - спросил Лев, тревожно всматриваясь в темноту.
- Ну, конечно, от государства! Дождешься! Тут вот осторожнее, бочком, а то - траншея, не ровен час...
Лев крепко сжимал рукоять ножа. Сердце ныло от алкоголя, страха, безвестности глупого, унизительного пути в темноте и в грязи.
У штабеля бетонных плит, вплотную лежавших к краю траншеи, он замешкался; провожатый обогнул штабель, канул в темноту. Лев, поразмыслив, шагнул за ним и вдруг почувствовал, как грудью наткнулся на какой-то выступ, и, прежде чем сообразил, что не выступ это, упал навзничь, отброшенный сильным, упругим толчком. Ноющая боль в сердце сменилась жгучей пустотой, внезапно образовавшейся где-то внутри, словно взорвалось там что-то, разметав все по сторонам - жестоко, навсегда!
И он закричал. Закричал изо всей силы, как бы вслед уходящему от него самому дорогому существу, не в состоянии остановить его, задержать даже на мгновение. И чем громче кричал он, погружаясь в вечность этого крика, тем более казался ему крик немым и беспомощным, а стеклянная темная вечность все надвигалась и надвигалась, а после из нее выплыла какая-то огромная, однако невидимая рыба и, кося сумасшедшим матово-черным глазом, тоже словно в крике открыла безгубый, разверзнутый в ничто рот, и...


... - Карманчики пустенькие, - сказал Матерый. - Выстрел в упор, как шарик лопнул. Точно в исстрадавшееся сердце.
- Легкая смерть, - скорбно вздохнул таксист. - И не пикнул, гражданинчик.
- У, смотри-ка, ножичек он с собою нес! - Матерый смешливо качнул головой. - Дорого готовился в случае чего...
- Кухонный... Фраер, - констатировал таксист.
- Все, чистый он. - Матерый еще раз проверил внутренние карманы. - Теперь давай без суеты, но по-скорому. Под плечи его бери, не измажься, смотри.
- Впервые на мокрое иду.... -  Голос у таксиста неожиданно пресекся. - Противно... Как бы не повязали еще...
- Десятку плачу! -прорычал Матерый сквозь стиснутые зубы. - За эту шваль...
- Вот десяточку и дадут, -  заметил таксист, с кряхтением приподнимая труп.
- Покаркай! Лопата где?
- Рядом, под ногой у тебя, гляди лучше.
- К осыпи его давай! Точно траншею завтра заровняют?
- Ну сам же слышал! Видишь, и бульдозер оставили. Этот малый, щенок, клялся бригадиру: прямо с утра, говорил, наглухо канаву заглажу, только сегодня отпусти, переэкзаменовка какая-то там...
- А у нас - экзамен! Посвети, кровища есть? Вот тут присыпем, понял? А завтра проверишь - насчет бульдозера, вообще...
- Ну! Дело общее, серьезное..
- Вот то-то! Если что - звони. Ботинки выбрось, одежду проверь - не замарался ли?
- Матерый, слышь, а точно он тебя сдать хотел?
- Х-хе... Меня! Думаешь, только свое дело отмазываю? И тебя за дурика держу?
- Да нет, я верю...
- Спасибо, доверчивый ты мой! Кто тачки ваши угнанные через него сплавлял? Я! А молчать бы ему не позволили... Дальше - дело техники. Через моих знакомых - на тебя, рецидивиста. А у тачек этих ты крутился, докажут. Вот тебе и тормоз на долгие лета! С гидравлическим усилением!
- Профилактика, выходит?
- Выходит.
- А если боком выйдет? Вышак?
- Вышак, пятнашка, какая разница? В зоне не жизнь, сам знаешь...
- Ну нет, Матерый, лучше уж в зоне...
- Да ты вон на покойничка посмотри. Тихий, смирный, никаких головных болей - все за чертой. Ботинок присыпь, ты чего, слепнуть начал?
- Помолчи, будь другом, понял? Вырвет сейчас...
- Я те вырву! Вещественные доказательства не оставлять!

ХОЗЯИН

Старинные часы в узорчатом футляре долго и настойчиво гудели томными ударами: полдень.
Он с трудом поднялся с кровати. Обычное утро, пустая квартира. Жена давно на работе, дочь скоро придет из школы. Прозрачный алый шелк штор, свет, застывшими полосами пробивающийся в спальню, и мягкий ковер, на котором, царапая ворс, тянулся, покачивая пушистым хвостом, ангорский кот.
Ярославцев приподнялся, выпростал из-под одеяла ноги и медленно провел голой стопой по теплому, чистому кусочку меха, нежно и шершаво лизнувшего его палец. Встал, кривясь от надсадной боли в затылке и растопыренной пятерней массируя макушку.
- Спиваюсь, - подумалось обреченно и равнодушно. - Надо кончать... Каждый день... Каждый ведь день, скотина!
Умылся, прошел на кухню. Есть не хотелось. Выпил, давясь, бутылку холодной пепси, закурил. На балконе стыли два ящика немецкого пива, в холодильнике была хорошая рыбешка, трехлитровая банка икры, и так хотелось плюнуть на все, и пропьянствовать этот непогожий весенний денек, но идти на поводу у легкомысленных желаний он себе не позволял никогда. Его ждала работа, а работу он ставил превыше похмельных недомоганий или же приятных времяпрепровождений. Работа была сутью и смыслом. Всегда.
Провел ладонью по щеке - неопрятно колкой, в щетине. Мог ли он предположить, что когда-нибудь станет вкладывать в понятие “работа” то, что никак не вяжется с понятиями, ей сопутствующими: “зарплата”, “трудовой коллектив”, “общественные обязанности”, “сверхурочные”... Впрочем, официальный статус у него имеется: как-никак советник министерства, а точнее, министерств, и зарплата есть, причем не одна; одна - с учтенным налогом, другие же более схожи с гонорарами, получаемыми сразу за год в пухлых конвертах в высоких кабинетах, за труд того же самого незаменимого советника. И существует, наконец, заработок, перед которым меркнут все эти зарплаты и гонорары, но цена заработку - адский труд, нервы, здоровье и... вероятно, голова, как он понимает сейчас.
Потянулся за второй сигаретой, но в пачке осталась лишь упаковочная фольга.
Вставил телефонный штепсель в розетку. День сегодня выдавался сравнительно легкий, половина вопросов решалась по проводам.
- Милочка? Это Ярославцев. Звонили, никто не отвечал? Естественно, с шести утра на ногах... Вот именно, потому, Милочка, и вечно бодр. Наш грозный шеф, надеюсь, на месте?
Грозный шеф снял трубку незамедлительно.
- Ты не присутствовал на утреннем совещании, - в голосе его звучало едва скрываемое раздражение, - а зря! Я же тебя просил, обсуждались планы...
- Не зря, - оборвал Ярославцев. - И не кипятись. Если я буду участвовать в твоих совещаниях, дело станет. А если станет дело... В общем, присылай машины. Документы подписаны, стройматериалы будут сегодня же у заказчика. Цены - как ты просил.
- Володечка... - резко переменился тон. - Володечка... Когда успел?
- А! И куда чиновный раж делся? Успел... Вчера, в двадцать пятом часу. Но материалы - не за просто так...
- Да? - настороженно спросил голос.
- В твоем подчинении имеется один интересный учебный полигон. Грошев там директор, так? Ну вот. У Грошева этого на пятом складе пять лет лежат законсервированные дизеля.
- Откуда я знаю, чего есть у какого-то там...
- Очень плохо, что не знаешь. Прояви, кстати, осведомленность, повысь тем самым авторитет среди подчиненных. Это еще тебе, считай, и презент от меня... в смысле моральной поддержки штанов. Далее. Заявится сегодня к вашей милости человечек от наших стройматериальных благодетелей. Потоми его в прихожей, сколько положено согласно рангу, потом подпиши ему бумажку. Там, в бумажке, - просьба о передаче дизелей, гарантия об оплате через банк, полный набор формальностей. Заодно избавишь своего Грошева от барахла, а министерству - польза.
- Но вдруг...
- “Вдруг” с дизелями не наступало пять лет. Но пусть “вдруг”. Новые дизеля тогда за мной. Без задержек и безо всяких вспомогательных потуг с твоей стороны.
- Идет. А как с бензином на этот квартал?
- Завтра после коллегии к тебе пожалует человечек. Его в прихожей не томи.
- Понял.
- У меня все.
- У тебя точно - все! Все на свете! Когда будешь?
- Когда будет нужда. У тебя или у меня. Сослуживцам, кстати, привет!
- Бездельники эти сослуживцы, Володя.
- Все равно привет.
Он положил трубку. Еще два-три таких звонка, и, кажется, свою непосредственную работу на общество он на сегодня завершил... Вернее, обязательную работу. Или вновь не та формулировка? Задался внезапно вопросом: а когда ты работал только на себя, на собственные нужды, ради голой наживы наконец? Ведь даже в брежневские коммунистические времена, когда была открыта с твоей легкой руки чертова уйма всяких промыслов - легальных, полулегальных и нелегальных, - производилось на них то, что было необходимо людям и за что люди охотно платили.
“Жигуленок” был покрыт мучнистой рябью смерзшейся грязи. Салон - в пыли, черный лед в резиновом корытце под ногами. Помыть бы машинку, да все недосуг заехать на мойку.
Вспомнил, как покупал когда-то первую. Сколько радости, благоговения! И перед чем? Перед куском железа. А с трудом выбитый гараж, полки с краской, запчастями, заботливо консервируемыми, разложенными по стеллажам? Зачем? Чтобы тащиться каждое утро за два километра к гаражу? Удобство, ничего не скажешь. А эта дурацкая коллекция запчастей? Когда уже не один десяток лет существует, по минимуму, пять станций обслуживания, где ни очереди, ни платы за услуги для тебя нет. Поскольку ты - человек, от которого работа станции непосредственно зависит. Об этом, пусть в разной степени, осведомлены как начальство сервиса, так и чумазый механик, старательно подвинчивающий и подкручивающий гайки. Ну а когда узлы железки начнут капризничать не в меру часто, надо продать ее, не упорствуя в торгах, а самому же приобрести железяку новую. Нет, гараж и запчасти - это не так просто, это - инерция прошлого сознания нищего из убогонького прошлого коммунистического строительства; нищего, стремящегося все-таки иметь свое...
- Ваши документы! Вы проехали на красный сигнал светофора!
Не торопясь, он подал взвинченному от его дерзкого равнодушия капитану через слегка приспущенное стекло документы. С купюркой, как обычно, хотя давно ему предлагали милицейские удостоверения тех же внештатных консультантов... “Да какой из меня милиционер? Даже внештатный? - искренне отнекивался он. - Потом эти удостоверения надо менять, перед кем-то заискивать... Нет, ребята, лучшие удостоверения на все времена - наличные...”
- Можете продолжать движение. Машину, кстати, пора помыть!
- Благодарю за совет, постовой!

ИЗ  ЖИЗНИ  ВЛАДИМИРА ЯРОСЛАВЦЕВА

Внезапно потеплело, асфальт стал влажен и черен, морось порывами осыпала стекло, мелкой грязью пылили грузовики, серая и дымная магистраль, заполоненная машинами, жила какой-то угрюмой, механической жизнью индустриальной повседневности, а он, следуя в этом тумане промозглого дня, выхлопов и громыхающего, в липкой грязи железа, вспоминал будни иные, прошедшие; вспоминал, как просыпался по звонку будильника, как дорог и сладок был растревоженный этим заливистым трезвоном сон, однако расставался он с ним не усилием воли, не властным приказом самому себе: “Надо!”  Надо тянуть лямку, надо не опоздать, надо не получить выволочки; его поднимало другое: желание трудиться, желание видеть людей, разделяющих с ним этот труд - порой нудный, изматывающий, но всегда необходимый. Необходимый ему куда больше, чем сон и отдых. Отдыхать, впрочем, он не умел никогда. И не понимал, как это - отдыхать?
Может, от родителей все шло, от воспитания. Рос он в рабочей семье, где безделья не принимали органически; все свободное время мать посвящала уборке квартиры, стирке, починке одежды, а отец вечно что-либо мастерил по дому или отправлялся подработать на стороне: то замок в дверь вставить какому-нибудь неумехе, то разбитое стекло, то прокладки сменить в худом кране. И он, мальчишка, тоже всегда был при деле: помогал отцу, матери, видел, как трудно достается хлеб, но и видел, что достать его можно и нужно, пусть работать придется без передышек, с утра до вечера. Труд не пугал его, напротив, был в радости, и он тянулся к нему, тем более взрослые отвечали на это неизменно благодарностью и уважением, а гонять с полудня до вечера мяч во дворе, где сушилось белье на канатах, протянутых между старыми липами, не хотелось, пустым такое занятие представлялось, никчемным, хотя никто вроде бы и не неволил - иди, двери открыты, и мяч есть собственный, и уроки сделаны, иди... Но не шел.
- А это - тебе. - Отец достал пять рублей. - Вместе пахали, получай.
Тогда он помогал отцу ставить новую дверь на петли в соседнем доме, обивать ее дерматином.
- Да ты что, пап, я ж так...
- Не за так, а за работу. За так, сынок, денег не платят. Ну, чего покупать будешь? Мороженое небось?
- Не, я на куртку денег коплю... Кожаную. Как у летчиков.
- В пилоты, стало быть, хочешь?
- Хочу, в общем... Теплая она, куртка... Да и чувствуешь в ней себя как-то... Ну... таким...
- Мужиком, понятно. Ну-ну.
Куртку он себе вскоре купил. Но походил в ней всего два дня. На третий день вечером куртку с него сняла в подъезде компания подвыпивших подростков.
Помахали ножами, угрожая и неумело матерясь, разбили губу. Зачинщика он знал. Знал и других - шпана с соседней улицы, но никому ничего не сказал. Украли, мол, когда в футбол играл - бросил на краю площадки, разиня... Ну и забегался.
Утром следующего дня навестил зачинщика грабежа, подняв его с постели. Зачинщик был голубятником.
- Куртку поносил? - спросил он с порога.
- Какая еще... Да иди ты...
- Голубков не жалко?
- Чё?
- На лестницу выйди, в окошечко глянь...
На тусклой утренней улице у обшарпанной стены дома из красного кирпича жалась непроспавшаяся троица: уже взрослая шпана во главе с Мишкой Сухарем - хулиганы отпетые, побывавшие в колониях, гроза мелкой шпаны, блатные. Нанятые за червонец постоять утром на углу дома. Такая легкая задача Сухаря устраивала, он и объяснений не потребовал.
- Голубки твои на вертел пойдут. Шашлык ребята с утра любят, - заметил Ярославцев и помахал Сухарю рукой.
- Да пошутили мы, чё ты... Ща вынесу...
- И два червонца с тебя.
- Да ты чё?! За что?! - выдавил зачинщик из сухого со сна горла сорванный возмущением крик.
Ярославцев молча указал на вспухшую губу.
- Да откуда двадцать рублей я те найду, откуда?!
-  Тогда - пока!
- Э, ну до вечера потерпи, до вечера...
- Где живу, знаешь. Занесешь.
- Принесу, ей-Богу... Голубков не трогай, а? Куртку я щас... пошутили, чего ты...
- Небось на понт мелкоту брал? - осоловелый с похмелья Сухарь миролюбиво прищурился. - Ну, умник...
- Будь здоров, - коротко попрощался Ярославцев.
Дома отец удивился:
- Куртка-то... неужто нашлась?
- Вещь приметная, - сказал он.
Он всегда был серьезен, деловит, прилежен и сдержанно-дружелюбен со всеми - со сверстниками, родственниками, учителями и, может, поэтому, хоть и не ходил в рубахах-парнях, сторонился шумных компаний и молодежных забав, единогласно был избран одноклассниками в комсорги. Воздержавшихся не имелось. Объяснялись же подобные выборы просто: он всегда и всем помогал по делу, помощью своей не спекулируя, не кичась, бескорыстно.
В райкоме комсомола его заметили сразу, пригласили на работу; затем экономический факультет университета, куда поступил на вечернее отделение; перевод в горком - там он познакомился с Вероникой; первый его поход с ней в театр, ее рука в его руке, темный зал, актеры на сцене, что-то говорящие, о чем-то переживающие, но он не слышал их, а видел только профиль Вероники и ощущал со сладкой тревогой в сердце нежное, покорное тепло ее ладони.
Наконец, разговор с будущим тестем.
- Значит, вы и есть тот самый Володя, - иронически констатировал тесть, поднимаясь из большого кожаного кресла, массивно стоящего за письменным, тоже весьма основательным столом - со столешницей, окантованной витиеватым узором бронзы.
- Да, я самый, - подтвердил Ярославцев, робея про себя в просторе такого огромного домашнего кабинета, где полки, вплотную доходившие до четырехметрового потолка, были заполнены собраниями энциклопедий, мемуарами политиков и трудами экономистов, - беллетристикой хозяин не увлекался.
- Тогда, Володя, будем знакомы. - Он вышел из-за стола, пожал руку и вернулся обратно в кресло, указав ему на изящный стул с гнутыми ножками, хрупко ютившийся в уголке кабинета. Как просителю указал, в приемные часы пожаловавшему. - Хотел бы, - продолжил глубокомысленно, - поговорить с вами наедине, без Вероники. Разговор же, как понимаю, назрел. Итак, без преамбул: расцениваю ваш брак как несколько ранний, однако вам, молодым, виднее... И я близок к тому, чтобы намерения ваши благословить. Но сначала желал бы задать несколько вопросов. Можно на  “ты”?
- Конечно, - смущенно замялся Ярославцев и вдруг испытал стыд перед собою, будто пришел сюда клянчить нечто у сильного, от которого единственно все и зависело. Благоволящего к нему сильного, да. Это мирило, но и унижало.
- Ну, так кем же ты представляешь себя? В перспективе? - вздернулся в мягкой усмешке волевой подбородок.
- Организатором, - рассудительно молвил он нелепое слово, в интонации передавая собеседнику всю подспудную и, по его мнению, весомую значимость его. - Партийным. - Выдержал паузу. - Хозяйственным... Каким - решится, естественно, не мною.
- Организатором! - удивленно, но и одобрительно прозвучал отзыв. - Научились выбирать обтекаемые формулировки, молодой человек! Руководителем - нескромно, да?
- Наивно, я бы сказал.
- У вас, у тебя, вернее, все задатки дипломата. Не привлекает такая стезя?
- Предлагаете мне протекцию?
- Я выясняю твои устремления. - Голос зазвучал жестко. - Я вправе выяснять устремления человека, претендующего на роль моего зятя.
- Хорошо, отвечу. Дипломатическая работа, видимо, не для меня. Я бездарен в иностранных языках, неуклюж, из довольно простой семьи.
- Ну, коли о происхождении, то все наши дипломаты...
- Во-первых, не все. Во-вторых, у меня нет тех высоких соображений, благодаря которым жизнь можно было бы прожить в чужом, что называется, доме. Материальные же соображения такой жертвы, по-моему, не стоят. В-третьих, мне проще и интереснее работать с создателями материальных ценностей. Я, конечно, молод, резок в суждениях...
- А вот резкость-то эта - достоинство обоюдоострое. Начинай становиться мудрее. Меньше давай конкретных ответов. Затем учти: не все собеседники заранее искренни... А потому, - усмехнулся, - особенно для... организатора, необходима тактика разоружения партнера по переговорам, раскрывающая его планы, сомнения, умозрения... Не стремись опередить ход чужих мыслей, демонстрируя свою логику и провидение, это удел не организатора, а уже руководителя... Прости за нотацию. Что же касается дипстези, будем считать, в начале твоего пути я сделал тебе любопытное предложение. Ты от него отказался. Хотя... есть еще время подумать. Однако если твердо не жаждешь спланированной не тобою карьеры, то позволь предупредить: на данном, самостоятельном этапе один опрометчивый шаг будет стоить тебе... ну, скажем, много времени, ибо уведет тебя с широкой дороги на тропинку окольную, а по ней придется долго блуждать... чтобы выйти, в лучшем случае, на то место, где оступился. Ты хочешь делать судьбу сам? Благородно, достойно сильного и думающего человека. Но все же советую чаще обращаться ко мне, когда принимаешь решение... Большое решение. Или малое, влекущее за собой большие последствия. Особенно когда решение подобного рода диктуют тебе эмоции, принципиальность, нетерпимость и прочая...
- Вот я и обращаюсь, - перебил Ярославцев. -Представьте: я принял решение жениться на вашей дочери. Решение принципиальное и прочая...
- Ну, это мы уже обсудили... Вы же понятливый человек, Володя.
...Мудрый покойный тесть, думал он, ты старательно вытаскивал меня из передряг, помогал, сначала пылко отчитывая за промахи как мальчишку, сына, затем - терпеливо, без упреков: дескать, таков уж крест, судьба... Ты мог бы рассорить меня с Вероникой, вообще смешать с прахом, отлучить от всего, но ты не делал этого, наоборот, ты всегда протягивал руку, ты если не ценил, то прощал людям их искренность и убежденность, как дар редчайший и главный, воистину Божий... Может, поэтому и не сумел ты достичь высоких вершин, а ведь наверняка стремился к ним, хотя ни мечты свои, ни разочарования не поверял никому.


... Не было тестя на том злополучном собрании, где в президиуме восседало начальство из центрального аппарата, не было! И когда отзвучали первые ударные речи о победах и доблестях, бодро и взахлеб зачитанные по согласованным шпаргалкам, и слово было предоставлено ему, Ярославцеву, дабы и его голосишко грянул в общем благолепном хоре, он, дрожа от дерзости, сказал незаученное: о бумаготворчестве, о высиживании гладенькими юными чиновниками с комсомольскими значками “взрослых” мест, о лжи, о большой лжи, пестующейся здесь, в молодежи, где ее не должно быть по самому естеству и определению.
И сквозь недоуменный ропот в президиуме кто-то четко и властно потребовал:
- Примеры, пожалуйста!
Он выложил “примеры”. И прокололся. Взаимосвязь людей, их поступков, отношений - все перепуталось; он боялся обидеть невиновных и показаться банальным склочником, обвиняя заведомых недругов; очевидно вопиющие факты вдруг обрели себе оправдание, а сам запев обличительной речи увиделся нелепым до сумасбродства...
Аплодисменты, правда, прозвучали. Разрозненные, квакающе испуганные и невероятно глупые...
А после была комиссия, деловитые пожелания и впредь занимать позицию активную к недостаткам и недочетам; затем комиссия завершила работу, и его как  “принципиального, политически грамотного, непримиримого к негативным явлениям” отправили в огромное, разваливающееся от неорганизованности и пьянства автохозяйство.
- Ты, Володя, теперь дипломированный экономист, прошедший серьезную школу комсомола, - с теплой улыбкой напутствовал его автор замечательной характеристики, - и уж на месте, уверен, сумеешь проявить всю боевитость своего характера. Со своей стороны, готовы поддерживать тебя ежеминутно и по любым вопросам. Уж не забывай нас!
- Ну, Володя, - сказал тесть, - не обессудь: устроен тебе лучший вариант из всех грозивших... Теперь так: ты в школе учился, знаешь термин “большая перемена”. Вот она и наступила. Идешь ты ныне в другой класс, золотой медали не видать... Впрочем, есть шанс сменить школу... Давай-ка, дружок, покуда не поздно, покуда я жив - в дипакадемию, послушай старого человека.
Не послушал. Ринулся в атаку на автохозяйство. Уже не помнит, что руководило им в таком выборе, кажется, желание сохранить в себе целостность - да, наверное, так. Целостность и убежденность. И стало хозяйство передовым. Выбил сотрудникам квартиры, новую технику; пьянь если не перевоспитал, то подтянул, сам не пил, брезговал, но к падшим как к больным относился - не на улицу же, давайте избавляйтесь от порока, к дисциплине его примеряйте, а не получается - извольте лечиться, только так. И порядок стал в автохозяйстве, и план выполнялся, и решались проблемы каждого, но какой ценой? Какими приемами? С них и начался его первый шажок в то никуда, в котором он сейчас: в день сегодняшний, когда он едет в сумраке индустриального города на собственной скромной машинке - неприметной, как и он сам. А в глазах не черный сырой асфальт, не стальные коридоры из грузовиков и рефрижераторов, истекающих мутной влагой, не морось и едва угадываемое ощущение царящего над миром унылого неба, а прошлое: зимний, тихий вечер, свет в заснеженной конторке, столик с бумагами, и Матерый, то бишь Лешка Монин, молодой, сил, как у быка, шоферюга-ас, стоит, усмехается...
И вновь - конторский стол. Запомнил он его. И бумаг вороха на нем запомнил - все его же, Ярославцева, запросы и резолюции инстанций на них, - в лучшем случае уклончивые. Ни одной, чтобы “поддерживаю”, “отпустить”, “не против”. Обычно: “изыскать по возможности”.
-Товарищ Монин, - поднимает он отчужденные глаза на посетителя. -Поступил сигнал, будто вы регулярно сливаете из государственной, закрепленной за вами машины бензин... В канистры. Для собственной, вероятно?
- Агентурная брехня. Бездоказательно. Выжить хотят. Думают, раз сидел...
-Сидели вы не раз. Это - раз. Теперь - два: в прошлое воскресенье вы проводили в третьем боксе ремонт своей “победы”. Сторож признался, вот его объяснительная...
- Ну и проводил ремонт. Зима же, куда зимой без ямы, гражданин начальник? Ямы жалко? Пустого места? Въехал человек, сделал дело, выехал. Кому урон нанес? Или в снегу обязательно надо? Хвори належивать, заслуженный бюллетень?
- Непорядок. Могли бы подойти ко мне, согласовать. Я бы не отказал.
- И по всякому такому пустяку кланяться? У себя время красть, у вас?
- Монин, вы всего год как из заключения. Откуда машина, можно полюбопытствовать?
- Кровно нажитое на лесоповале, - прозвучало глумливо. - Там ведь расходов нет, все в копилку идет...
- Монин... да вот стул, что вы тут, как... при высочайшей особе... У вас множество нарушений трудовой дисциплины. Множество! И...
- Так. План перевозок я выполняю?
- План... да. Но кроме плана...
- Резину так и не выбили?
- То есть?
- Не выбили, начальник... - Монин присел на стул. Подмял зажатую под мышкой ушанку. - Вот что. Хорошо меня слушай, внимательно. Я, конечно, для тебя - тьфу, уголовник... но скажу! И так договоримся: если после разговора этого в обиду полезешь, то сразу заявление пишу и - пока! Идет? Так вот. Прошлый хозяин наш - пустой человечишко. Выпивоха, краснобай. Ну, коли сам пьешь, чего со слесаря спросишь? Да тебя открыто пошлют... Но держался он. До упора. Покуда совсем дело не развалил. А почему держался? Бумажки умно сочинял для плана, ремонты для нужных людей организовывал, да и затягивал с ними умело, на нервах играл, чтобы в пиковый момент - извольте: шик, блеск... Все секреты. А ты с начальством как? По правилам. И они с тобой строго. Ну а резины-то у кого нет? У нас, водил, не у тебя! А кому ты нужен, чтобы выделять ее, опальный деятель комсомольский? И мы кому? И побежали бы мы отсюда, как тараканы от мора, если бы не привычка, не бензин дармовой, не яма для халтуры и спидометры без пломб! А отними это - привет, друг! Я - на другую базу, другой - на третью, а тебя в итоге - домоуправом. Хорошо, если в крепкий дом! Не болеешь ты нуждами нашими...
- Не прав ты, Монин. Фактор материальной заинтересованности я учитываю...
- Чего ты по-газетному-то мне? И какой фактор? Червонец к зарплате? Да я тебе этот червонец сам каждый день отдавать буду, только не лезь со своими нарушениями... трудовой дисциплины! Ты мне, конечно, красиво возразить желаешь. А ты умерь пыл. Мы одного поколения, ровесники, давай хоть сегодня на равных... Тебе же выбираться отсюда надо, иначе каюк. Не надоело, как киту в луже, пузыри пускать среди шелупени, килек всяких? Кого пугнешь, кого сожрешь, а толку? Выбираться надо! Ищи сподвижников, верных, деловых. И начальников ублажай по мелочам, а проси у них по-крупному. Чиновников не знаешь? Они тебе за комплект резины для личного тарантаса, не моргнув, казенный миллион на счет базы переведут. А к народцу не цепляйся, масштабно с него спрашивай, не размениваясь, он тогда даже в ерунде тебя не подведет - не то чтобы побоится, посовестится. Жандармом быть - последнее дело: перекрестятся на тебя перстами прямыми, а в кармане персты в фигу сложат...
И ведь понравился ему тогда Лешка Монин. Открытостью, напором, силой. И сдружились они. Не теми приемчиками, какими Монин советовал, хозяйство он поднял, хотя и те порою в ход шли... Не снабженцев ублажал он, как исстари велось: им, мелким людишкам, кость кинешь, и довольны. И не местные контролирующие организации - те тоже малым удовлетворятся и утрутся. На министерские нужды начало работать автохозяйство, на хозрасчетные заказы, ну и на серьезных людей, у которых тоже много хлопот имелось, как государственных, так и сугубо личных. И становились отношения с серьезными людьми доверительными, и где служба, а где дружба - часто не различалось... Отсюда пошли и квартиры работникам, и оборудование, и фонды, и в итоге - новое подчинение автохозяйства, расширение его.
Кучи мусора на дворе волшебно трансформировались в клумбы; исчезли пыльные залежи заезженных покрышек; покосившиеся бараки-мастерские сменились чистенькими кирпичными постройками, и машины выезжали из сияющих свежей краской ворот чистыми, сыто урчащими. А на лицах людей появилось осознание своего дела, своей работы и... негласного устава своего монастыря, за неукоснительным соблюдением которого надзирал - на общественных началах, разумеется! - профсоюзный лидер Леша Монин.
Вскоре окольная тропа, предреченная тестем, кончилась. И вывела она его вновь на магистральный путь: присмотрелись сверху к мелкому хозяйственнику, на удивление всех защитившему диссертацию по экономике, хотя не наукой хозяйственник занимался, а шоферюгами да моторами, и выдвинули его внезапно в крупные руководители районного масштаба, а затем и городского.
Леша Монин автоматом-переводом перекочевывал из одной его персональной машины в другую и уже редко когда позволял себе напутствовать шефа - разве в порыве несдержанности, да и то предварительно за порыв извинившись.
И тесть качал головой в недоумении, на пенсии уже тесть был, не у дел, пусть и с прочными старыми связями, однако тоже поучениями не злоупотреблял, говорил как с равным, умным, лишь изредка сомнение выказывал: не случайность ли возвысила? Не остался ли юношеский максимализм? Не собьют ли на взлете?
Сбили...


Из оперативных и следственных документов и телефонограмм

...Подтверждаем: характерные следы, оставленные бойком и затворной частью оружия на стреляных гильзах, совпадают со следами, выявленными трассологической экспертизой на гильзах, выпущенных из пистолета  “вальтер ППК” в перестрелке с группой захвата на дистанции 31/2.

...На ваш запрос: имеющиеся приметы лиц, находящихся в розыске по фактам исчезновения, не совпадают с личностью убитого, найденного в траншее теплотрассы...

...Согласно дополнительным данным экспертизы, Семенов В.В. (кличка Шило) был убит в салоне автомобиля “волга”, где могли остаться следы выстрела, пятна крови, что необходимо проверить.

Дополнение к рабочей версии: неопознанный убитый, чей труп обнаружен в траншее теплотрассы, возможно, был связан, как наводчик, с Семеновым В.В. и Скуриным Д.И. Тот факт, что на трупе были легкие летние туфли, дает основание полагать: убитый на место совершения преступления был завлечен обманом, не зная, куда именно он следует. Преступники были уверены в скором завершении работ по заполнению траншеи грунтом: лицо трупа деформациям не подверглось, пальцы не отчленены.

...Рабочий-бульдозерист, производивший заполнение траншеи грунтом, на допросе показал:
Накануне он отпросился у бригадира на зачет в институт, где учится на вечернем отделении. Непосредственных свидетелей разговора не было, однако неподалеку стояло такси синего цвета, над багажником которого возился водитель. Слышать данный разговор водитель мог. Бригадир показания бульдозериста подтвердил и дополнил: таксист был одет в клетчатые брюки, на заднем же стекле автомобиля имелся явно самодельный обогреватель в виде неровных полос серебристого цвета.

...Сообщаем: работники таксопарков, проживающие в указанном районе, с приметами водителя, данными в розыск, не совпадают...

Автомобиль "ВАЗ-2106", обнаруженный в лесу на 23-м км, принадлежит жителю г.Москвы Колечицкому Л.А., адрес прилагается. Дополнительной экспертизой установлено: общее состояние автомобиля не соответствует году его выпуска, автомобиль произведен заводом-изготовителем шесть месяцев назад, серийные же знаки на стеклах и проч. указывают на трехлетнюю давность его изготовления. Анализ позволил выявить: номера на блоке двигателя и кузове вварены с окружающими их кусками металла, вырезанными из другой автомашины. Метод фальсификации весьма высокотехнологичен. Изложенное позволяет предположить, что данный автомобиль - из числа угнанных и в настоящее время находится в розыске.

...Установлено: работник таксопарка №5 Коржиков М.П., соответствующий указанным свидетелями приметам, 22.03 подвозил гр. Соколову Е.В. к ее дому, расположенному рядом с местом обнаружения трупа. За Коржиковым М.П. закреплено такси  №12-34 желтого цвета, оборудованное самодельным обогревателем заднего стекла. Следы протектора и микрочастицы краски, оставленные автомобилем  “волга” на 21-м км, не совпадают с данными по автомобилю №12-34. Личных связей гр. Соколовой Е.В. с Коржиковым М.П. не выявлено.
В прошлом Коржиков М.П. дважды судим за спекуляцию автомобилями. Согласно оперативным данным, помимо непосредственной службы дополнительные доходы извлекает за счет производства ремонтных работ над частными автомобилями в кооперативе “Мотор”. Фактов выезда Коржикова М.П. в другие города не зафиксировано, круг привходящих лиц не установлен.
Дополнительные запросы посланы в ИТК, где Коржиков М.П. отбывал наказание.

УВД г. Махачкала сообщает:

Фотография убитого, высланная вами в наш адрес, опознана лицами, находящимися в настоящее время под следствием. Фамилия - Колечицкий, имя - Лев. Житель г. Москвы. В ходе следствия установлено: Колечицкий поставлял в Дагестан бытовую радиоаппаратуру, сигареты производства США, импортную одежду; связан с браконьерами, промышлявшими осетровыми породами рыб, снабжая большую преступную группу необходимой снастью, покрышками от шасси "Ту-154", которыми оборудовались специальные платформы для перевозки рыбы от причалов по труднопроходимой скальной и песчаной почве к подпольным цехам переработки продукции. Номера покрышек - в приложении.

ИЗ  ЖИЗНИ  ВЛАДИМИРА  ЯРОСЛАВЦЕВА

Сбили? Нет, сам он себя тогда сбил. Сам! Вспомни: раннее утро, персональная черная машина, из которой ты вылезаешь, - непроспавшийся, раздраженный, в модном пальто, купленном в недавней поездке по Европе, наодеколоненный, в хрустком крахмале рубашки, с шелковым галстуком... И попадается ненароком на глаза дворник, и начинаешь ты отчитывать его - съеженного, покорно кивающего: мол, мил человек, почему образовались сосульки на карнизе представительного учреждения? Позор! Немедленно... Знать не знаю, какая еще там оттепель ночью была! Совещание сегодня, высокие люди приезжают, чтобы через пятнадцать минут...
Мялся дворник боязливо, сказать что-то пытался, да к чему только слушать, о чем лепечет этот серый человек в черной телогрейке? Отвернулся, повторив гневный наказ, и пошел, плечи расправив и подбородок вздернув, по скользкой от гололеда лестнице вверх, к массивным дверям с бронзовыми ручками.
А дворник на крышу полез. Март, подтаявший наст едва держался на скатах и под тяжестью человека рухнул... И не стало человека.
Конечно бы, обошлось. Конечно, нашлись бы оправдания - и, чего греха таить, пытался он извернуться, но не учел: всегда есть любители профессионально сбивать на взлете, и, коли попал на их мушку, не спасешься... Впрочем, мог он спастись... Мог! Если бы не отправился на похороны. Увидел лицо человека в гробу: незнакомое, он ведь и не разглядел тогда, тем злополучным утром, это лицо; близких увидел, семью -  простых людей, простое горе их... И не пошел выклянчивать милости, валяться в ногах у высшего начальства; муторно вдруг стало, вечностью потянуло, и вспомнились понятия самые что ни на есть отвлеченные: совесть, грех, суета, выбор... И он сделал выбор, очистив совесть от греха и суеты, пусть выбор и объяснялся минутной слабостью, но она предрешила судьбу, ибо просить о милости тоже надо своевременно, не затягивая с колебаниями...
А после состоялся разговор с тестем - одряхлевшим, поблекшим, слабеньким, уходящим. И в глазах старика он увидел не разочарование, не презрение, не осуждение, а лишь легонькое, схожее с нежностью сожаление.
Старик уже думал об ином, к чему он, Ярославцев, прикоснулся в своем выборе -либо унизиться, либо принять понижение: старик понял суть суеты, ее внешний блеск и тягостную пустоту скрытого за блеском... И потому не осуждал. Но старик не мог постичь истины до конца, он способен был лишь приблизиться к ней, ибо путь его тоже шел мимо, и только на последних шагах открылся ему горизонт - далекий, очаровывающий, но чуждый по естеству. И отчасти поэтому заставил себя старик что-то привычно-ловко сообразить, кого-то нужного припомнить и, сняв трубку телефона, твердить в нее заученные фразы, справляясь поначалу о здоровье и семье этого нужного, болтая о разных разностях и уж после, в конце разговора, прося об одолжении для зятя...
И следующим же днем приехал Ярославцев в огромное, на века отстроенное здание с остроконечной макушкой, скромненько принял пропуск из амбразуры окошечка и поднялся, шалея от бликов света на мраморе, от простора коридоров, помпезности ковров, в кабинетик-клетушку, где желтый, сухой человечек в роговых очках, основной характерной чертой облика которого была абсолютная лысина, принял от него анкету, лапидарно притом сказав: “Я позвоню, когда бедет решение... Сам”.
Позвонил. И месяц спустя в некоем министерстве обменяли паспорт Ярославцева на иной, заграничный и очутился он как по волшебству в чужедальней тропической стране, на большой стройке в качестве начальника с ограниченными полномочиями.
Бытие зарубежное шиком не отличалось: тесный гостиничный номер в провинциальном отеле, труд от зари до зари, хлопоты с женой, ожидавшей ребенка, отъезд ее... Из развлечений же - фильм по воскресеньям в местном кинотеатре на открытом воздухе.
Но работал он самозабвенно, тем более окрыляющее чувство значимости такой работы захлестнуло его всецело. Экзотические восторги улеглись через несколько дней, и проявилась явь: жуткая нищета и невежество, царящие вокруг, голод, болезни, социальный разброд... И стало ясно: здесь он нужен. И не в роли наблюдателя преобразований, а их вершителя.
Затем долгожданный отпуск, родина, семья, ребенок; уже привычные коридоры здания, где хранился его гражданский паспортишко, знакомые лица чиновников...
-Послушайте, - сказал он одному из них, казавшемуся более-менее инициативным. - Зачем нам покупать за валюту материалы, которые мы вкладываем в эту стройку? Материалы отнюдь не худшие выпускаются и у нас. Только мы упустили из поля зрения заводы, их выпускающие, не договорились с ними, не помогли им, наконец.  И гоним в итоге импортные контейнеры.
- Крепкая идейка, - ответил чиновник. - Но возникает масса проблем со всякими согласованиями, заказами, транспортом. Живите проще. Вова!
- Я второй день, как в отпуске, - сказал он. - То есть у меня полно времени. С поставщиками договорюсь. Обещайте им лишь пяток поездок... Как экспертам. Понимаю, сложно. Но прикиньте разницу по валютным суммам...  Командировочных жалко?
Прикинули. И - отправились на тропическую стройку материалы из холодной Сибири, и сетующих на их качество не было.
Внезапно - отзыв.
- Товарищ Ярославцев! С фирмой-поставщиком мы устанавливали контакты, исходя не из купеческих амбиций. Вы что же, взяли на себя не только оценку целесообразности в международной торговле, но и проблем международных отношений в принципе?
- Но меня же поддержали...
- Да, по недальновидности. Некомпетентные лица, введшие в заблуждение руководство. Однако даже их не следует впутывать в планы, продиктованные вашей личной, весьма сомнительной инициативой. Еще предстоит разобраться, что за нею стоит, кроме безграмотного понимания...
Что стояло за этой нотацией сурового дяди, выяснилось позже: дядя определял целесообразность сотрудничества с той или иной фирмой на основе банальных взяток, но к тому времени Ярославцев забыл уже и о дяде, и об ударной стройке, перешагнув в иную жизнь.
Впрочем, первые его шаги в эту жизнь забыть было нельзя: он впервые оказался практически на улице, в плебсе, среди отверженных.
Какие-то деньги у него имелись. Во всяком случае, существовала возможность спокойно обдумать свое положение, не тяготясь отсутствием зарплаты и не лихорадя себя в поисках относительно пристойной службы. Хотя служить не хотелось... Устал. Но искать работу было необходимо, жизнь не кончалась с последней его неудачей, пусть явно сознавался крах устремлений глобально-честолюбивых и тщетность их воскрешения. Основная игра была проиграна без надежд на реванш.
Пытался искать поддержки у тестя, но тот однозначно и твердо дал понять, что взрослый человек обязан устраивать судьбу сам, а ошибки простительны лишь несознательно их совершающим. Отец, вышедший на пенсию и служивший вахтером на родном заводе, вполне серьезно пообещал устроить его мастером в механический цех. Это увлекательное предложение вызвало поначалу у Ярославцева неудержимый смех, но, отсмеявшись, он почувствовал внезапную тревогу. Радужные прожекты проваливались один за другим, круг сужался; жена уже искоса поглядывала на праздношатающегося мужа, деньги таяли, как снег на солнышке, и предложение отца начало восприниматься не столько с иронией, сколько с досадой полнейшей беспомощности.
И вдруг появился Монин... Матерый. Весело, беспечно вошел в квартиру: с цветами, шампанским, свертками; запоздало поздравил с рождением дочери.
Затем посидели, попили-поели, послушали рассказы гостя о новой нелегкой его профессии начальника автоколонны таксопарка, и, когда ночью тот уходил из кухни, где они остались наедине с хозяином попить чайку, продолжив ни к чему не обязывающую беседу, вытащил Матерый из кармана пиджака небольшой, туго свернутый пакет, перетянутый резинкой.  И веселость его безмятежная вдруг куда-то ушла, как явно наигранная и чуждая самой природе его.
- Здесь, - он положил пакет на стол, - три штуки. Или тысячи, по-интеллигентному. Месяца два проживешь без забот, хватит. Но тут - и на работу: приемы, визиты... Давай. Налаживай связи. Не удастся, не встанешь на ноги - пустой ты парень тогда. Встанешь - опять в шоферы к тебе готов... То, что в начальники не попадешь, ясно, но место найди! Это не в долг, так... Надеюсь на тебя, Хозяин.
Последнее слово он подчеркнул. После оно превратилось в некую кличку. Хотя чего уж... В кличку.
Он просидел за кухонным столом до утра, тусклым, больным взором глядя на деньги. Были ли они подачкой? Нет... Скорее - жестом сильного и благодарного человека по отношению к равному себе или же к более сильному, но в какой-то момент оступившемуся, проигравшемуся по-крупной, однако способному перекрыть проигрыш удачей в другой игре. Обязанному перекрыть!
Полистал записную книжку. Над каждой фамилией задумывался долго, не пренебрегая никем: ни мелкими людьми при мелком деле, ни случайными знакомцами, давно, вероятно, и подзабывшими его. После составился список - довольно длинный. Наутро объяснил жене: пойми правильно: хлопот у тебя хватает, но, несмотря на них, предстоит тебе еще более хлопотный месяц. Потрудись воспринять его как должное. Как аврал.
Одно празднество сменяло другое. Гости приходили и уходили. Квартира стала являть не то салон, не то ресторан. Вечером поднимались тосты, крутился магнитофон, менялись блюда и велись разговоры, а утром он мчался на рынок и по кулинариям в поисках продуктов. Денег не жалел.
Однако приемы, пышность которых в соответствии с наличными неуклонно увядала, оказались мероприятиями напрасными. Нужные люди, охотно поднимающие бокалы, с аппетитом закусывающие и яро обещающие поддержку на любом уровне, на следующий день исчезали в никуда: в казенность выстраданных ими кабинетов, за заслон секретарш, занятости, телефонного нивелирования жизненных проблем и - уклончивых ответов типа: “Нужно время... Ситуация непростая. Как только - так сразу...”
И однажды осенним мрачноватым деньком, отмеченным унылой непогодой, когда мир воспринимается эскизом некоей декорации, скелетом сути, в дожде и смоге брел он по улице после пустого визита к влиятельному лицу, в очередной раз что-то ему пообещавшему, и вдруг припомнил: вот в том министерстве, вклиненном коренастым монолитом среди облезлых домишек дореволюционной постройки, говаривали, служит в больших начальниках один толковый малый, некогда - его подчиненный.
Надо было переходить дорогу подземным переходом, а вдалеке показался нужный троллейбус, чей маршрут отличала крайняя нерегулярность; в министерстве же, как сознавалось, предстояло еще объяснять: кто, к кому, по какому вопросу, звонить, получать - в лучшем случае! - пропуск... Да и о чем ты?.. Даже если предложат место, понимаешь ли ты сколь-нибудь в какой-то там обрабатывающей промышленности?
Когда двери троллейбуса заскрипели, захлопываясь, он все же выскочил из него.
В министерстве удалось проскользнуть, не вдаваясь в объяснения с вахтером, но знакомый чиновник находился на совещании, и полтора часа Ярославцев бесцельно шатался по коридорам, стараясь возбудить в себе интерес к здешней суете, что-то осмыслить и проанализировать.
Потом же вместе с чиновником они вспоминали времена ушедшие, вспоминали тепло; Ярославцев пригласил поехать в гости - поехали; скромно поужинали на кухне (деньги приходилось уже всерьез экономить), и за чаем, взглянув на часы, чиновник молвил:
- Пора мне... И вот что скажу, Володя. Ты - толковый человек, но у тебя нескончаемая полоса невезения. О последних твоих неприятностях не знаю, но они, чувствую, есть. Не ошибусь, если обозначу их причину: ты неосторожен в решениях генеральных. Слепо веришь в очередную правоту той или иной необходимости. Ты не политик в конъюнктуре. Ты политик вообще, по натуре, но, чтобы выйти на уровень признанного “политика вообще”, надо успешно окончить все классы школы... Знаешь, как фигуристы? Лучше всех отплясал, всех поразил, а в скучном, профессиональном тесте на “школу”, в умении хрестоматийных телодвижений и фигур дал маху. В итоге зарезал все. Так и с тобой. К тому же у тебя нет перспективы следующего чемпионата. Твое место - советник. Серый кардинал. И я готов помочь тебе с местом. Для дела ты человек незаменимый, и, если не против, на службу тебя возьму. Консультантом. Ну, придумаем какую-нибудь должность согласно имеющимся ставкам - не машинистки, конечно. И будешь при мне, помогать достраивать коммунизм в сфере обрабатывающей промышленности. Завтра в первой половине дня оформишься. Анкета, фото у тебя наверняка готовы. Так? Во второй же половине дня запремся, отключим телефончики, и расскажу я тебе очень подробно о проблемах министерства. А послезавтра ты активно начнешь данные проблемы устранять. Если начнешь устранять как дурак, выкину вон - сразу и без жалости. Все. Мне пора. Спасибо за чай, очень вкусный.
Для начала ему дали опробовать силы в одной из головных организаций министерства, работа которой шла откровенно наперекосяк. Спустя четыре месяца организацию посетил известный комментатор, специализирующийся на пропаганде передовых методов ведения экономики. Анализируя внезапные достижения, комментатор, вдумчиво подбирая слова, высказался так:
- Характерной особенностью предприятий, подчиненных организации, является то, что конструкторскими вопросами на них занимается конструкторский отдел, а технологическими - технологический...
В министерстве эта фраза прозвучала как развеселый, надолго всем запомнившийся анекдот. Неулыбчивый министр тоже хохотал от души, а отсмеявшись, попросил подготовить приказ о премировании некоего консультанта Ярославцева, телекомментатором не упомянутого.
Сколько людей впоследствии предлагали ему эту роль: консультанта... И сколько таких ролей он исполняет сейчас - в разных министерствах, ведомствах, департаментах, - координируя, увязывая, пробивая, внося коррективы и вынося готовые решения.
Предлагалось и другое... Влияние росло, о старых ошибках вспоминали - если уж позволяли себе вспомнить! -  неизменно с юмором и наперебой звали занять посты. Он был уже необходим многим именно на на посту. Но - отказался. Пост - это даже звучало скучно, казарменно; пост воплощал в себе нечто конкретное, обязательное и... опасное. Ибо за что-то необходимо отвечать, существуя в замкнутом пространстве должности. А как замечательно не отвечать ни за что, пребывая извне и везде! И пусть его скромное общественное положение не блещет в иерархии чинов и званий, главное - не в чине, а в том, кто есть ты сам. И другое пугало, то, с чем столкнулся он, будучи большим начальником: изоляция от тех, кому служил. И еще: узость круга знакомых, продиктованная самим статусом, неукоснительное соблюдение ритуалов и правил, подобных корсету; наконец, одиночество и оторванность...
Будто в пламени неналаженной газовой горелки, в пламени, что коптит отдельно, само по себе, находился он тогда, и главным было - не оторваться ни в копоть, ни в то безвоздушное пространство возле форсунки, где витало неразличимо поступавшее к плазме топливо...


А что есть я ныне?.. Он часто задавал себе такой вопрос, не подыскивая ему ответы упрощенные, поскольку задавался вопрос с тревогой и болью.
Конечно, можно занять пост, зарыться в бумаги, играть роль безупречного гражданина, семьянина, но... зачем лгать себе? Ведь не ради приобретения внешних благочестивых атрибутов он живет; живет жизнью самим же созданной системы, ее духом и идеологией. Эволюция этой идеологии была долгой, многоступенчатой, сложной в анализе, но, состоявшись, она обрела весьма незатейливую суть. Поначалу он упрощенно полагал, будто в обществе существует лишь две категории людей: деловых и неделовых. Неделовые сидят на зарплате или же на пенсии, в домах умалишенных и прочая, деловые своими поступками и идеями двигают общество вперед. Поступками и идеями. Зарплата для них фактор необязательный, но зарабатывать они должны много, естественно, принося деятельностью своей ощутимую пользу окружающим, и в первую очередь неделовым. Удовлетворяя их спрос. Деньги в таком процессе извлекаются исключительно за счет личного вклада сил и энергии, а исходное сырье приобретается законно.
Вот и создавались им когда-то артели, скоро и качественно доставлявшие и возводившие на садовых участках летние и зимние домики; организующие сервис при гаражных кооперативах; бригады по превращению открытых автостоянок в закрытые; после началось увлечение кооперативным строительством, едва не обернувшееся судимостью, и все из-за его алчных компаньонов... Тогда-то до конца уяснился конфликт между устремлениями к обогащению и государственной системой обеспечения сырьем. Сырье - основа прибыли - с трудом приобреталось и без труда кралось, ибо вели к нему не лазейки, а широкие врата без запоров. И доброе десятилетие створки врат качались, скрипя, под всеми ветрами. В канализацию спускались миллионы, пропадали вагоны с готовой продукцией, ниагарами лился налево госбензин, к припискам относились едва ли не как к политически оправданной акции; успехи производства определялись фактором количественным и очень мало где - качественным; понятие “зарплата” приобрело оттенок анекдотический, и, конечно, деловые своего тут не упускали. Они драли бешеные деньги за то, чего жаждали неделовые, то есть за дефицит. Наживались состояния. И начал Ярославцев понимать: такие “деловые” обществу никак уже не полезны.
Предприимчивые люди ухватились за простенькие методы обогащения: спекуляцию, взятки, рэкет, хищения. Ценностей ими не создавалось. Ценности либо умело добывались и перепродавались, либо наживались непосредственным паразитированием на государстве, то есть на людях неделовых, служащих за зарплату, но тоже стремящихся к благам. Образовывались круги, касты, шайки, присасывающиеся к дойной корове державы и лихорадочно набивающие карманы, причем в уверенности своей безнаказанности, ибо стоящие выше или контролирующие охотно брали мзду, а значит, молчали. Задача была, таким образом, проста: нахапать в расчете на все взлеты цен в течение, по минимуму, полувека. И с ними, с этими зажиревшими деловыми, Ярославцеву приходилось сталкиваться изо дня в день, ибо ситуацией владели лишь они и приходилось идти частенько на поводу у них, чтобы выжить, удержаться на ногах. Внутренне же им самим исповедовался иной принцип: надо зарабатывать, создавая товар доступный, конъюнктурный, высшего качества. И он пытался делать это, что само по себе было не так уж и сложно; куда труднее оказывалось обуздать жадность исполнителей, держать их в узде, тем паче, свирепея от узды, они видели в нем своего врага, едва ли не прокурора, не дававшего расхищать.
Можно ли создавать экономику внутри экономики, не нарушив закон?
Поначалу он думал и верил: можно. Оказалось - нельзя. И в один прекрасный день вдруг уяснил себе всю мощь гигантской машины, что была умозрительно выкрашена им в привлекательную красочку якобы высоконравственных принципов, а внутри же машины чавкали в липком, вонючем масле шатуны и крутились шестерни. КПД машины падал день ото дня, и поднять его Ярославцев не мог: машина стала неуправляемой, а он превратился в ее символического Хозяина, а вернее, в уважаемого ею создателя, получавшего свои пенсионные блага в любом желаемом размере. Он предпочитал размер более чем скромный, но время шло, и перед законом этот размер достиг высших пределов. И тогда пришел страх. А в середине восьмидесятых грянули перемены, и посыпались с насиженных мест “деловые” с ожиревшими мозгами - перепуганные, ничего не соображающие: почему, как? - и казавшееся незыблемым рухнуло, и канули в никуда покровители, сметенные свежими ветрами, столь желанными.
Покровители разные, в том числе - с милицейскими расшитыми погонами и прокурорскими лычками с крупными звездами. Он, Ярославцев, искренне переменам радовался, хотя понимал: для него тоже настала новая пора. И главное - не остаться в прошлом, с людьми прошлого.
Созданную систему он видел теперь как формацию промежуточную, неоправдавшуюся, подлежащую распаду, как эксперимент, приспособленный к условиям конкретной среды, эксперимент, прогрессивный в принципе, подготовивший в какой-то мере почву для официальных общественных преобразований. Подпольные фабриканты уже строчили в инстанции пламенные призывы из зон даровать им свободу, как буревестникам новых экономических реформ...
А он понимал, что когда-то ступил в болото, поначалу ловко лавируя по кочкам, но вдруг, оглянувшись, увидел позади себя сплошную трясину. Такая же трясина лежала и впереди. Куда же теперь? Виделось еще несколько кочек, он вовремя приметил их, но что будет там, за ними, не знал. Возможно, трясина еще более страшная...
Увы, опасения оправдались! Получив свободу, “деловые” ударились не в производство, а в спекуляцию. Он, стоявший у бюджетных денег, помогал с кредитами, шедшими не на дело, а на разного рода “прокрутки”. Выезжали делегации на Запад с целью ознакомления с высокотехнологичными линиями разнообразных производств, знакомые Ярославцеву фирмачи с уважением и надеждой на контракты принимали будущих руководителей перспективных заводов, не подозревая, что отпущенные им кредиты давно крутятся в бесчисленной череде спекуляций, и заграничное пребывание гостей - всего лишь приятное времяпрепровождение за счет нагло обманываемой принимающей стороны.
А что же он? Возмущался, убеждал, грозил, а потом... обреченно получал долю. Ибо понимал: локомотив экономики потащил все составы в едином, не поддающемся корректировке направлении. И встала задача иная: просто выжить. Сохранив свою тайную власть. Пребывая в обойме.
В принципе, это был крах. Крах всех устремлений. Теперь его влекла лишь инерция. Генеральных целей уже не существовало. Он стал серым кардиналом большой коррупции, опирающийся на преступную группировку, вот и все. Группировку, как он подозревал, погрязшую в неведомой ему самодеятельности - естественно, глубоко криминальной. И если выйдут на Матерого, проколись тот в своих художествах, то...
Матерый, конечно, единственное и основное связующее его с преступным механизмом звено, но где гарантии, что подобный метод конспирации выдержит, случись что, напор правоохранителей? И потому оставалось одно: уповать на судьбу и в любой момент быть готовым перескочить на спасительную кочку. Спасет ли? А если без аллегорий, то завяз ты, Ярославцев, незаметно, но прочно в компромиссах, остро противоречащих с законодательством, и, вероятно, очень скоро придут в твою квартиру люди с серьезными лицами и скажут тебе: “Собирайтесь, гражданин...” А этого произойти не должно.
Вот почему в последнее время все чаще задумываешься ты о деньгах, борец за идею. Чтобы не голым уйти до прихода непримиримо настроенных к тебе людей. Вот и вся сущность твоя: не просто спастись, а сытеньким, благополучным. Унизительно это, скверно, хотя и логично. Да и как склеишь нравственность с необходимостью элементарно выжить?
Он закусил губу и пошел на обгон по встречной...

Из оперативной информации, телефонограмм

...Овечкин М.П. (кличка Равелло), житель города Ростова-на-Дону, безработный, по оперативным данным, возглавляет преступную группу через цепь особо доверенных лиц. Прямых доказательств противоправной деятельности Овечкина М.П. не имеется. Связь с помощниками осуществляет внезапно, по неустановленным телефонам. Убитые Семенов В.В. (Шило) и Скурин Д.И. (Псих) - подручные Овечкина - специализировались на рэкете. Согласно вашим указаниям, за Овечкиным М.П. установлено наблюдение с привлечением дополнительных средств...

... Докладываю: обыск места жительства Колечицкого Л.А. результатов не дал. Экспертизой установлено: все следы пребывания в квартире каких-либо лиц тщательно уничтожены, ценности вывезены. Перспективным материалом для дактилоскопирования представились две порожние бутылки из-под напитка  “Байкал”, обнаруженные в правом углу лоджии. Выявленные на бутылках пальцевые отпечатки отосланы для экспертизы и возможной идентификации.

...УВД г. Ростова-на-Дону сообщает:
Сегодня, в 15.00 гр. Овечкин М.П. задержан при совершении им квартирной кражи. При задержанном найдены инструменты, используемые для квартирных взломов, а также пистолет “ТТ” образца 1937 г.

ИЗ ЖИЗНИ АЛЕКСЕЯ  МОНИНА

... - Ну и что делать будем, товарищ воспитатель? - Человек в форме, сидевший на рассохшемся стуле с облезлой дерматиновой обивкой сиденья, вытащил папиросу, замял ее узловатыми пальцами в мундштук. - Два побега, драки нескончаемые, этого вот, Котова, сегодня изувечил, поведение вызывающее... Опять изолятор?
- Ну да и Котов не херувим! - Собеседник, - полный, с залысинами и редкими рыжеватыми остатками волос, в мешковатом костюме, замасленном тоненьком галстуке, являющем какую-то нелепую и одновременно необходимую деталь в общей гармонии его облачения, - выдернул глубоко скрытый под рукавом пиджака манжет рубашки, севшей от многих стирок. - А Монин... Наша тут вина, кажется. Ключа не подберем. Мальчишка он дерзкий, конечно, злой, но чистый...
- Чи-истый! - протянул человек в форме не то насмешливо, не то раздумчиво. Черенком потухшей спички сковырнул присохшую к голенищу ялового сапога капельку грязи. - Вы что, его личное “дело” забыли? Ограбление магазина, вооруженное сопротивление милиции... сержанта ранил! В пятнадцать-то лет! Волк растет!
- Ну а детство какое? Война...
- А у меня какое детство? - Человек в форме резко поднялся со стула. Машинально оправил гимнастерку под ремнем. - Отца в гражданскую убили, нас у матери пятеро... Деревня, голод, я - за старшего... А у вас? Тоже не во дворце с пианинами... - Замолчал.
В дверь постучали. Вошел подросток: крепкий, большеголовый, насупленно-сдержанный, в громоздких с побитыми мысками ботинках.
Враждебно-затаенный взгляд скользнул по комнатке, ушел в себя, глубоко.
- Присаживайся, Монин, - вздохнул человек в форме, внимательно рассматривая дымящуюся папиросу. - Куришь поди? - спросил вскользь.
- В рот этой отравы не беру, - прозвучал ответ.- Не дурак, чтобы потом гноем отплевываться.
- А я, выходит... - начал военный изумленно.
- Ну, вот что, Алексей, - вступил человек в гражданском. - Я, как воспитатель, должен в последний раз тебя предупредить: если...
- Если, если... - Парень вскинул яростно блеснувшие глаза. - За дело я Котову впечатал, гниде! Кого хотите спросите... Разжирел на кухне, силы от харчей поднабрался, куролесит, падла, в миски харкает, кто ему слово скажет; обирает всех... И чтобы я ему койку заправлял и пятки чесал...
- Вывернул ему стопу, избил зверски, - констатировал военный. - Табуретом! Сотрясение мозга, губу зашивали, два ребра сломаны, врач говорит - в больницу надо везти, в город. Это же преступление, Монин! Он тебя хоть пальцем тронул?
- Других тронул.
- Ишь... защитник! Адвокат! - Военный притушил папиросу. - Робин Гуд!
- Чего? - поднял на него глаза парень.
- Чего!.. Книжки надо читать, а не табуретом размахивать да магазины грабить...
- Магазины?.. - Парень как-то горько, по-взрослому усмехнулся. - Да я три дня не ел... А днем зашел, вижу, они себе сумки набивают... С черного хода зашел...
- И ночью зашел с того же хода, - продолжил военный упрямо. - И решил последовать дурному примеру. Начал с кассы...
- Монин! - Воспитатель коротко оглянулся на военного, и тот замолчал, вновь разжигая папиросу. - Монин... дай слово, что больше такого не повторится. Слово мужчины.
-Не дам.
- Почему?
- Потому. Котов -  мразь, - убежденно повторил парень. - Вот выйдет отсюда, вырастет, точно - завмагом станет. Крыса жирная. Его только пусти, где сытно, все сожрет. Давить таких буду.
- Пойдешь в изолятор, - тяжело дыша, сказал военный, стиснув плечо воспитателя - мол, помолчи. - Понял? Пойдешь... если не понимаешь человеческого...
- Испугали! -  Парень сплюнул в угол. - Мне и в карцере есть чем заняться.
- Ты у меня поплюйся! - угрожающе вздыбил плечи военный.
- Чем же ты собираешься заниматься в изоляторе? - тихо спросил воспитатель.
- А я там бегаю. - Парень зевнул. - Бегаю, приседаю... Отжимаюсь.  - Помолчал. - Сплошная физкультура. Устану - посплю. Могу с открытыми глазами... А проснусь - по-новой...
- Спортсменом хочешь стать? - спросил военный неожиданно миролюбивым тоном.
- Не-а, - лениво сказал парень. - Хочу таких, как Котов ваш, с одного удара валить. Без табурета.
- Дурак ты, - проронил военный устало. - Думаешь крепким кулаком все в жизни решить?
- Вы умный, - отрешенно парировал парень.
- Погоди, Алексей. - Воспитатель, заснув руки в карманы, неуклюже прошелся по комнате, внимательно осматривая грубые потеки масляной краски на стенах, хлипкие стулья, решетку на окне, будто запоминая все это. - Вот ограбил ты магазин. Кому хуже сделал, ежели из голого принципа исходить? Продавцам, которых за жуликов посчитал?
- Ну, - Парень поднял на него уверенный взгляд.- Ревизия там потом была, одного посадили, точно знаю.
-А в милиционера зачем стрелял? Милиционер-то - не чета жуликам, верно?
- Оборонялся. Или я его, или он меня... Чего непонятного?
- Так. - Воспитатель с силой потер затылок.- А награбленное куда бы дел?
- Себе бы взял. - Парень не раздумывал. - Заработанное, чай.
- Заработанное? Чем же? Трудом великим?
- Шкурой. - Ответ прозвучал резко. - Риском. Кто как умеет. Один - руками, другой - башкой, а третий - и тем и другим, а еще - волыной. Так вот!
- Слабенькая у тебя позиция, Монин, - сказал воспитатель. - Слабенькая и плохонькая. Один ты против всех. А вокруг - либо жулики, по твоему разумению, либо враги заклятые. Ну а ты в мечтах своих - самый из жуликов сильный, самый отважный, да? И потому есть у тебя право стрелять, людей калечить... Котов же ведь никого не...
- А трус потому что, - лениво перебил парень. - Срока боится, карцера, фраер...
- Ты слова подбирай, слова, - сказал военный напряженно.
- Ну, чего, Макаренки? - весело спросил парень, поднимаясь. - Спать хочу, организм требует... Куда мне? На койку отпустите или в изолятор на нары?..
- У тебя наряд сегодня, Монин, - сказал военный. - Вне очереди. В ночь. Так что с койкой обождать придется.
- Сортир, значит, драить? - Парень потянулся. - Не, другого ищите. Котов вот с больнички возвратится... По нему дело!
- Ты себя что... лучше других считаешь? - Воспитатель повысил голос.
- Лучше.
- Монин! Ты сейчас же отправишься в наряд! -отрывисто, на звенящей ноте приказал военный.
- Ясно, - кивнул парень утомленно. - Значит, в изолятор... - И вышел за дверь, пискнувшую провисшей петлей.
- Во - экземпляр, - обреченно качнул полысевшей головой воспитатель. - Никак... Ну... придется... ужесточить меры.
- Страха в нем нет, - отозвался военный задумчиво. - Стенкой закончит, до упора пойдет, знал таких...
- Так мы же его остановить должны...
- Должны-то должны... - Военный перевел взгляд на серую, растрескавшуюся штукатурку потолка. - Да попробуй переломить его... Ты читал, как он на следствии себя вел? Ведь насчет оружия серьезно его крутили, без скидок, что малолетка, а ничего не вышло: нашел и нашел, где - не помню.
- Он действительно в изоляторе это... отжимается? - недоуменно спросил воспитатель.
- Угу, - угрюмо подтвердил военный. - Как заведенная машина. На хлебе-воде, а все равно - до семи потов. Воля! Не на то дело употреблена только. Кабы в другое русло ее...
- Кабы! - сказал воспитатель.

ЯРОСЛАВЦЕВ

Забавная была карикатура в газете, веселенькая: два дружка шагают по улице мимо пиццерии, и один говорит другому, в подтексте выделяя итальянское наименование учреждения: не ходи, мол, Вася, туда, в пиццерию, - там мафия!
Он свернул с дороги прямо на тротуар, обогнул здание и поставил машину сбоку от пиццерии. И подумал: до чего же счастливо-обманчиво мироощущение обывателя. Как падок он на некие тайны, в основном мрачные, витающие якобы где-то совсем рядом, как увлекает его термин “мафия”, слухи о дерзновенных преступлениях, вообще все подпольное. Обыватель живет сказкой, придуманной им же самим. И получает подтверждение этой сказки в боевичках с лихо закрученным сюжетом, в домыслах и сплетнях своего окружения, байках “бывалых”, не зная главного: зарабатывать деньги преступным путем - скучно. Ибо заработать много можно не на разбойно-хулиганской стезе, а на хозяйственно-экономической, где нет никакой романтики и ничего выдающегося, а попросту существуют люди, умеющие широко, но с толком тратить средства, извлекая из затрат прибыль. Скучно и обыденно, потому что все заранее распределено: кому, за что, каким образом. Обыватель представляет цифры: украденный, например, миллион долларов. Ой как много! Ой, если бы у меня... да миллион, я бы... Но не представляет иного: философии и психологии самых талантливых, а потому и самых несчастных “деловых”. Они могут заработать или украсть пресловутый миллион с трудностями или без оных, всласть искупаться в роскоши, но они сравнительно легко воспримут полную потерю и миллиона, и роскоши. Рвут на себе волосы либо карябают лысину ногтями жулики, крупные по недоразумению, да и то рвут и карябают не из-за осознания материальных потерь - а от осознания потери свободы... А миллионов не жалко, они - наживное.
В этой пиццерии, открытой им, Ярославцевым, еще в начале перестройки, он встречался со своим ставленником, нынешним хозяином заведения. “Крышей” заведения являлся Матерый.
Невзирая на томившуюся у входа очередь, он подошел к двери, постучал. Толпа не пикнула, сразу разгадав в нем начальственную стать. Не привнесенное барство, не пижонство, не игру.
Человек в униформе помог снять пальто.
Ярославцев прошел к стойке бара. Виталий коротко посмотрел на него, поправив “бабочку” на белоснежной с короткими рукавами рубашечке, кивнул в корректном приветствии:
- Перекусишь?
- Обязательно.
- Тогда утоляй аппетит, а заодно поговорим. Пиццу сейчас принесу. Такую испекут - в Риме не попробуешь.
Пиццу и впрямь принесли отменную: ароматную, с грибами и зеленью. Потягивая ледяную содовую, он завтракал, в неторопливой беседе с Виталием обсуждая дела.
- Побеспокоил я вас вот почему, - уважительно-вкрадчиво говорил тот. - Решил я перепрофилировать весь этот общепит... Надо расти, правильно?
- Давай без...
- Нужен кредит. Для строительства. На этом месте хочу сделать клубный кабак. Для солидных клиентов.
- Думаешь, будет более рентабельно?
- Уверен. Тем более кабак - ширма. Собираю отборных девок и отсюда они с клиентами катят за город, в один уютный пансионат. В филиал, так сказать. Пансионат найден, договоренность с местным народом имеется...
- Ты решил  подзаработать на проституции?
- А почему бы и нет?
- Н-да! - Ярославцев почесал затылок.
- Что значит “н-да”?
- Да так... Удивляюсь зигзагам всяческих эволюций.
- Да, растем... - неопределенным тоном подтвердил Виталий.
- В какую только сторону?.. - вздохнул Ярославцев. - Ладно. И какова сумма кредита?
- Да мне мелочи не хватает, сто тысяч зеленых...
- Я подумаю.
- О! - оживился Виталий. - Сегодня привезли классное австралийское пиво. Загрузить упаковку?
- А сигарет найдешь приличных? В смысле - не “левых”, не лицензионных...
- Пару блоков найду. Я сам через Матерого хотел... - Виталий осекся.
- Сколько сигарет он тебе поставлял? - спросил Ярославцев сухо. - Ну? Только не ври, это плохо влияет на мое отношение к людям.
- По мелочи... Пять коробок... Пятьсот блоков. Семечки... да и когда было!
- “Парламент”?
- Ну... да.
“Вот что значит знакомить коммуникабельных негодяев, - отрешенно глядя в лицо собеседника, размышлял Ярославцев. - Сразу снюхаются, повиляют хвостами и начнут свои собачьи игры у тебя за спиной.”
- Но сигареты-то для магазинов “Дьюти Фри”, откуда они у него? С разбоя?
-А мне-то что?.. Хоть откуда! Главное по дешевке и - качественный товар! Вот вы... Тоже ведь просите...
- Я пока дожую, - сказал Ярославцев, поморщившись. - А ты... вот ключи, пиво забрось в багажник. Сколько денег надо?
- Зачем обижать? - с достоинством ответил Виталий и, подхватив ключи в воздухе, удалился.
Питательная пицца приободрила. Дальнейший хлопотный день, казавшийся невероятно тяжким, легко выстроился в схему: сейчас на станцию, переобуть две покрышки, зайти к директору - запчасти прибудут к нему послезавтра. Это - начало, первая партия, которая пошла в производство в подсобном цехе одного из захудалых заводиков. И уж эти запчасти будущих хозяев не подведут - технология их изготовления ничуть не ниже самой добросовестной немецкой. Заводик же с данного цеха способен начать свое второе рождение, лишь бы духу у директора хватило, да только вряд ли хватит - слабенький хозяйственник, без инициативы. И жаден, что в итоге его погубит. Наверняка не захочет платить налоги, погрязнет в подпольщине и в черной наличке... И что с ним сделаешь, когда все вокруг заняты тем же самым? Да ничего!
Он вышел из пиццерии, хлопнул по плечу Виталия, дожидавшегося его у машины в наброшенной на плечи куртке, и уселся за руль.
Визит в автосервис решил отложить на часок. Неподалеку была еще одна “точка”, заехать  куда представилось нелишним.
Он закусил губу от досады. Каждый день, каждый час с недавних пор словно демонстрировали ему его же загнанность в созданной им ловушке. Ведь не хотел он знакомить Виталия с Матерым, знал: порознь надо держать их и на коротких поводках. Но тогда пиццерию взяли бы под “крышу” другие бандиты.
Но откуда все же возник этот оригинальный “Парламент”? Откуда? Врал Лешка, будто перекупили по сказочной дешевке списанные излишки неких “представительских”... Врал! А он не одернул, пропустил мимо ушей - без того проблем с выяснениями отношений хватало. И вот пятьсот блоков засветились только у Виталия. Излишки? Но дело не только в сигаретах. Через блоки эти паршивые на другое ведь выйдут... на то, что творят эти деятели за его спиной! Творят же!
Он остановил машину у старого московского дома, прошел в высокий, с мемориальной доской у входа подъезд.
Звонок. Желтая точка врезанного в двустворчатую дверь “глазка” на мгновение потемнела, потом осторожный голос вежливо осведомился: “Кто?” -видимо, личность посетителя как следует разглядеть не сумели.
- Открывайте, Эдуард, пока - свои...
- Тсс... - Лысый, сутулый Эдуард, поправив очки - огромные, стрекозиные, приложил к тонким губам палец. - В комнату тихо идем, переводчик там...
Мрачно усмехнувшись, Ярославцев покачал головой. Снял пальто. Тихо, как и просил хозяин, проследовал в комнату.
То, что ожидалось...
Респектабельного вида переводчик в галстуке, с пухлыми наушниками, удобно расположившись в кресле с бокалом аперитива, бубнил в микрофон:
- А теперь перевернись, дорогая... Вот так, на животик...
Телевизор демонстрировал  порнушку, а десятки видеомагнитофонов, расставленных на полу и стеллажах в паучьем переплетении проводов, копировали продукцию. Тут же грудами теснились кассеты в однообразно одинаковых упаковках, что Ярославцев счел за нехороший симптом.
“Опять - Матерый?”
- Пройдемте на кухню, Эдуард, - шепнул он хозяину на ухо. - Оторвитесь... Времени мало.
На кухне работал лазерный проигрыватель, и копировали с крутившегося на нем серебристого диска еще десяток магнитофончиков.
- Ну, я все понял, - сказал Ярославцев. - Аппетиты, Эдик, у вас выросли изрядно.
- Ой, только не надо праведных нотаций, - отозвался тот. - На плачевный финал намекаете? Ну... если суждено, не судьба, значит.
- Позвольте объяснить вам элементарные вещи, - продолжил Ярославцев, чувствуя, что говорит впустую. - Я понимаю: порнуха - дело выгодное. Но у каждой кассеты есть свой покупатель. Кассет - сотни. Вероятность провала...
- Я все сдаю через скупщика.
- Поздравляю. Вероятность уменьшается. Но не исчезает.
- Торжество плоти людям весьма нравится, - со вздохом перебил Эдуард. - Еще замечу: основную массу не увлекает ни Феллини, ни Антониони.
- Может быть. Но зачем же сознательно идти на статью? Или думаешь, все шито-крыто? Разочарую: уже идет информация о создании тобой сети распространения на периферии. Мне импонирует такой размах, по его абсолютной, естественно, величине, не нравственной, но органам - едва ли. Понимаешь? Если тебя коробит мой переход на “ты”...
- Наоборот. Весьма лестная для меня форма общения.
- Спасибо. Так вот. Я же, казалось, убедил тебя, сделал лицензию, занимайся видеопроизводством официально...
- Знаете... - Эдуард выдержал скорбную паузу. - Я не подвижник. Пробовал - не получилось, извините. Конкуренция, цены, налоги... Не! Долю я вам четко отстегиваю... И я не хочу вас обидеть, поймите. Знаю: вы смотрите на меня как на дешевку, но каждый живет своим, и не приставляйте мне собственную голову.
- Сколько магнитофонов пришло к тебе через Матерого? - внезапно спросил Ярославцев.
- Ну это... - Эдуард явно замешкался, - это... наши дела, простите, конечно...
-Эдик, - произнес Ярославцев с нажимом. - Я понимаю: ты человек независимый, самостоятельный, не любишь, когда тебя поучают, у тебя своя очень умная голова, но обязан заметить: тебе изменяет чувство меры, мой мальчик, в смысле демократии по отношению к старшим.
- Да я ведь... - отозвался Эдик с ноткой испуга, и глаза его за гигантскими стеклами очков непроизвольно моргнули. - Я-то чего? Ну... сто, может, двести магнитофонов... Только между нами... И потом - это же мелочи, расходка... Отработали - на помойку...
- Именно. - Ярославцев отправился в прихожую. Молча оделся.
- Вообще-то вы правы.... - Эдик задумчиво поджал губы. - Понимаю:  правы! А... не в состоянии на тормоз нажать! Тут приятеля-скупщика свинтили... Ну а жена сдуру и дала показания: да, кое-что смотрела... Не жена даже, сожительница. Центровая девка, понравилась, поселил возле себя... В общем, семейка на чисто общественных началах: если он налево ходил, то она и налево и направо. А суд влепил по полной заготовке. За развращение супруги! Она как услышала, так ржать начала - я думал, плохо ей будет...
- Будет или нет, Эдуард, готовиться к этому надо. - Ярославцев затворил дверь, думая:
“Ах, Матерый, ах, Лешка... Главное - откуда? Магнитофоны, сигареты, меха... С честным взором лгал о чистых источниках, с напором лгал, а я, дурачок, если и не верил, то принуждал себя верить, хотел этого! И пристраивал эти “излишки”, это якобы списанное, бракованное, бесхозное... А икра? А рыба? Но ведь пошел ты на это? Пошел! Деньги получил? То-то.
Теперь - подумай! Эдик, Виталий - вот уже двое за сегодняшний день, те, кто, может, не зная истинную цену тебе, верно о ней догадывается. Первым, конечно, скрутят Матерого, и уж потом только начнется перебор звеньев цепи, так что запас по времени тебе обеспечен. Но каков он, запас? Вопрос неотвязный, несущий страх, ставший уже частью существа, въевшийся в душу.
Ну-ка, давай холодно, отстраненно. Кое-что тобой приготовлено, но так, с ленцой, на всякий случай... А не пора ли подготовиться основательно и детально, чтобы достойно встретить свой самый черный день?
Однако еще вопрос: при чем здесь ты и такое высокое, благородное наречие “достойно”?

Из материалов следствия, телефонограмм

...На ваш запрос о подробностях задержания Овечкина М.П. сообщаем: гр. Овечкин М.П. задержан хозяином подвергшейся взлому квартиры, неожиданно пришедшим с работы. Угрожая преступнику антикварным мечом, хозяин вынудил его поднять руки и оставаться на месте, сообщив о происшествии в райотдел милиции, где на поступивший сигнал не отреагировали. Полагаем, хозяин ошибся номером, попав к недобросовестному абоненту. Оперативная группа из УВД города прибыла на место происшествия только через два часа по повторному вызову.

Из магнитной записи допроса Овечкина М.П.

- Ну, Равелло, не выдержал, соблазнился шикарной квартиркой?
- Чего ликуешь? Случайность вам помогла. Вы ж думали небось, я дома, чай-кофе пью, не так? Меня ж не проведешь - обставили вы мою личность наглухо в последние деньки... Почему вот - не знаю, но выгорело бы сегодня -полное алиби бы вышло...
- А вышло - с особой дерзостью.
- Не юридическое понятие... Воды можно?
- На здоровье. Итак. При задержании у тебя обнаружен пистолет. Откуда, у тебя он взялся, интересно?
- Нашел.
- Так уж и нашел...
- Ну купил.
- У кого купил, где, когда?
- Х-ха! У неизвестного лица на железнодорожном вокзале, находясь в состоянии опьянения. За двести долларов.
- Дешево.
- Нормально. Да! Вспомнил! Слышь, начальник, пиши: номера купюр этих - 33335333,33335334. Прошу занести в протокол, как факт, способный помочь следствию.
- Подпишись. Вот тут, тут и тут...
- Не учи ученого...
- Чего уж... учить! Ладно. С фактом проникновения в квартиру мы покуда повременим. И вернемся к убедительным твоим показаниям насчет пистолета, не возражаешь?
- А там тоже факт: купил за две сотни. Для самообороны. А против фактов, как известно, не попрешь...
- А мы и не будем идти против фактов, мы пойдем от них. Судя по показаниям - подписанным! - ты совершил деяние, предусматриваемое законом как нарушение правил о валютных операциях. Кодекс показать?
- Две сотни - операция? Будет лапшу-то...
- Важно событие незаконного расчета валютой, родной. Ты его подтвердил. А суд... он поймет, чего стоят твои две сотни. И мы постараемся, чтобы понял... Теперь прикидывай - прошлые судимости, нынешний прокол, а там - часть третья; рецидив, тайное проникновение, использование технических средств... Да плюс к тому - статья о валюте... Какой срок в итоге? По валюте ведь срок начислят, мы постараемся, повторяю...
- Ну... попал! Ну... на ровном месте! Ладно, готов я... Давай договариваться. Я - правду горькую, а ты протокольчик этот - в корзинку. Идет?
- По крыше воробей. Все от тебя зависит...
- В общем, наколол я две квартирки... Взял первую. Худо взял: золотишка нет, две сотняги в сервизе и пистолет этот в столе письменном. Ну, думаю, кисло, а отстреляться надо, красиво ведь на дело вышел, все ваши "хвосты" обрезал... Ну а на второй хате нестыковка по времени вышла, вернулся фраер, когда на работе сидеть должен был, ан - удрал сачок. Я вообще скажу:  самурай! Два часа с поднятыми клешнями на карачках...
- Знаем. Адрес первой квартиры?
- Пиши: Зеленый проспект, пять, четыреста два... Тюрин фамилия...

Из магнитной записи допроса Тюрина Э. Б.

- Эдуард Борисович, по нашим данным, в вашей квартире вчера побывали воры... Вернее, вор.
- Да нет... Как?
- Эдуард Борисович... Вы - профессор, уважаемый человек, вам не к лицу говорить неправду...
- Я... искренен... Никаких воров...
- Так. Ознакомьтесь. Это собственноручно начертанный преступником план вашей квартиры с указанием расположения мебели, описанием деталей интерьера; того, что хранилось в письменном столе по соседству с пистолетом “ТТ”... План составлен в присутствии понятых.
- Э-э... Предметы обстановки совпадают, но ограбления тем не менее...
- Эдуард Борисович! Пистолет лежал в левом ящике письменного стола под серой картонной папкой с бумагами. Если вы станете запираться далее, мы совершим два мероприятия: немедленно проследуем на место вашего жительства с понятыми, где установим соответствие протокольных данных с реалиями, а после сопоставим отпечатки пальцев на пистолете с вашими отпечатками... Об уголовной ответственности за дачу ложных показаний вы, напомню, предупреждены...
- Был грех... Отцовский, по наследству достался, сдать все времени не было...
- Мероприятия отменяются, распишитесь в протоколе...
- Товарищ следователь... что теперь?.. Это... уголовное дело?..
- Ну... поздравить вас не с чем, Эдуард Борисович, так скажем.

Из магнитной записи допроса Овечкина М.П.

- ... Ох, невезуха, невезуха-то!..
- Ладно убиваться, Равелло... “Валютный” свой протокол видишь?..
- Начальник, мы ж договорились...
- Ага. И пакт заключили.
- Ну ты и...
- Продолжай, продолжай... Не хочешь? Тогда продолжу я. Мне, Равелло, очень усердно поработать надо, чтобы хозяин “ТТ” во всем признался, понял? А стимул какой?
- Бабки надо? Плачу, какие дела?..
- Дела такие. Вот тебе фотографии дружков твоих. Узнаешь? Шило и Псих. Фас и в профиль. Зачем в Москву их намылил?
- Э-эх! Стукачики вы мои, стукачики, все-то вы ведаете, кто бы о вас проведал... Знать ничего не знаю, начальник! Валюта, говоришь, мне шьется? Плевать хотел! Ничего не выжмешь, в камеру давай, буду там перестукиваться, этому научен, а стучать - никогда, как на понт ни кидай...
- Не выступай, голубь ты мой идейный, гляди лучше, еще что покажу... Вот тебе трупик Шила со звездой кровавой во лбу, вот Псих убиенный, а вот и Лева Колечицкий... Приветов, как понимаешь, от них не передаю... Колись, Равелло, помогай, за ними не заржавеет...
- Ну... и какие предложения?
- Самые серьезные.
- Та-ак. Левку знал. Дружили мы с ним... Но не наш он, не блатной, из деловых щук... Мы у него на подхвате работали, на перевозках - ну, шмотки он возил, то-се...  Об этом, правда, помолчать имею желание... Ну а нам надо что - Лева завсегда делал. Любой товар по дешевке. Учти: я не для протокола, да и вижу  - тебе сам смысл важен... Ну, короче. Дел его не знаю, но человек был полезный, повторяю, уважительный... и вот просит он у меня двух бойцов. Ну, я нашел...  А сейчас вижу, напоролся Лева на рифы с моими матросами. Чего там Лева мудрил, не ведаю, ей-Богу, хоть под пресс меня...
- Чем занимался Колечицкий?
- Говорю же: Лева - фраер на товаре. Техника, меха, шмотки... Знаю, икоркой, рыбкой баловался: подбрасывал нам кое-что в Ростов - по кабакам, по рынкам... Мы в тех делах шестерками состояли - грузчиками, охраной... шелупонью, в общем. За кости работали. С завязанными глазами - подай-принеси...
- Круг знакомых Колечицкого? Смелее!
- Никого не знаю. Мы с ним один на один... Все! Больше ни слова, начальник. Хватит от меня подарков. В камеру мне пора, обживаться. И думать там. Крепко. О чем тебе наговорил, о всяком-разном... Жду теперь новостей от тебя. Шабаш. Зови конвой.

ИЗ ЖИЗНИ ВАНИ ЛЯМЗИНА

Судьба Вани Лямзина поначалу ничем не отличалась от судеб тысяч его сверстников: детсад, семья, школа. Мама - заведующая буфетом на автовокзале, папа - механик в гараже НИИ, дом крепкий, достаток и благополучие.
С троечками окончив десятилетку, был Ваня пристроен на службу в НИИ, где трудился отец. На должность лаборанта в головную лабораторию.
Нелегко доставались блага бытия юному Ивану в ту пору: зарплата была мизерной, работать заставляли много, и стонал лаборант, размышляя, где бы иное местечко найти - хлебное да вольготное, но суровый родитель, мечтавший о сыне-ученом, любые заикания о таких мечтах пресекал, жестоко заставляя Ваню трудиться, где указано. Так и трудился Ваня - с вдохновением раба под ярмом, через пень-колоду, замечая между тем интересных вокруг себя людей, в частности шефа лаборатории - ловкача и пройдоху, не вылезающего из заграниц, с престижной по тем временам “волгой” и прочими атрибутами благополучия, умело распоряжающегося подчиненными и лихо обращающего отвлеченные научные изыскания на безусловную пользу себе лично.
И как-то поймал этот ловкий шеф Ваню на гнусненькой краже, когда залез тот в сумку одной из чертежниц, откуда похитил четвертной билет. Ну, подумал Ваня, вот и конец: выгонят и посадят - шеф был не только ловок, но и жесток. Однако не выгнал и не посадил Ваню шеф, даже отцу не нажаловался - то ли потому, что Ванин папа машину ему починял регулярно и бесплатно, то ли перевоспитать Ваню шеф решил, то ли пожалел, ибо младшего неразумного собрата своего в нем узрел; так или иначе, но стал с тех пор Иван секретарем-машинисткой возле сильного шефа, мотивировавшего, впрочем, назначение такое как изоляцию преступного молодого человека от коллектива беззащитных тружеников. А Ване что! Пошла у него жизнь праздная при редко появляющемся начальнике, независимая. После поступил Ваня в институт не без помощи шефа - с тайным желанием подобной же карьеры. Так и расстались они навсегда. Однако осело в Ване резюме: выгодно находиться под сенью человека сильного, работая за зарплату на деликатных услугах. И под сенью той совершать небольшие “ударчики” на личном фронте устройства собственных делишек, дабы скопить капиталец на день черный, на случай, когда сильный вдруг ослабеет, либо за руку поймает неуемного Ваню на жульничестве, либо попросту решит помощника поменять.
Вскоре папа умер, но мама, заведующая буфетом, семью содержала, крепилась; учеба в институте нелегко, но продвигалась, и смутные мечты Вани начали принимать характер конкретный: влезть в доверие к академику, директору какого-нибудь КБ, а после, будучи при дипломе, действовать по усвоенным схемам бывшего шефа-благодетеля. Но грянула беда. На краже модных замшевых перчаток попался Ваня в институтском гардеробе и немедленно из вуза был выдворен. И ждала Ваню армия - искупающая и воспитывающая. Но до призыва предстояло трудоустроиться. А так не хотелось, так не хотелось!
И тут словно по заказу возник возле Вани толстенький деловитый человечек с лысинкой. И имя человечку было Сема. Сема распахнул перед Ваней горизонты ослепительные. Прошлая жизнь в их сиянии предстала перед Ваней ничтожной и ошибочной, понятой в корне неправильно и искаженно. А разбитые перспективные планы на будущее - наивными и жалкими.
Сема - человек широкой натуры - предложил Ване зарплату - пятьсот рублей в месяц плюс квартальная премия. Работа же - пустяк: раз в недельку, получив дополнительные командировочные, летать по маршруту Москва - Баку. С  “брюликами”. На Ванин недоуменный вопрос, что такое “брюлики”,  Сема, мудро усмехнувшись, достал маленький пакетик из плотной коричневой бумаги и высыпал из пакетика в свою пухлую ладошку мелкие, слабо мерцающие камушки.  И Ваня понял: “брюлики” означало бриллианты.
- Тащи трудовую, на работу, чтоб пенсионный стаж капал, устрою, - говорил Сема, щедрой рукой наливая Ване алкоголь и подавая вилку, с куском семги. - Истопник, герой труда, устроит? Зарплату - начальнику, сам - свободен... Мнешься? Трусишь? Напрасно. Ты кто? Спецкурьер. Пакетик взял, пакетик передал. Вот я - да, должен бояться. И знаешь чего в первую очередь? Длинного твоего языка. Вдруг кому-либо из друзей брякнешь или любимой девушке...
Ваня чистосердечно оскорблялся: неужели он похож на дурака?
- Нет-нет, - качал лысиной Сема, как бы извиняясь, - ты очень умный, я сразу понял...
И через несколько дней Ваня - с томлением и с тайным страхом в груди, однако гордый до высокомерия ответственной и таинственной миссией, вылетел с первой партией  “брюликов” в город Баку.
Работа ему нравилась. Самолет, комфортабельное кресло, красивый теплый город с пальмами и приморским бульваром, шашлыки из севрюги, дешевое сухое винцо, фрукты... И - всего полминуты на процедуру передачи пакетика в обмен на дензнаки условленному лицу в условленном месте. Сказка! Жизнь обрела сладостный оттенок и глубочайший смысл, состоявший, по мнению Вани, в том, что довелось ему наконец-то горделиво возвыситься над суетой.
В модной рубашке, импортном костюмчике, он уже по-хозяйски входил в прохладный салон самолета и, со скукой наблюдая за манипуляциями стюардесс, заученно демонстрирующих пассажирам правила обращения со спасательными жилетами под комментарии из динамика: “ ...так как наш полет проходит над значительной территорией водной поверхности...” - притрагивался к карману пиджака, где лежал очередной пакетик с “брюликами”, думая о программе развлечений: пляж, бар, знакомство с дамой, ресторан...
Дураки все!
Так думал Ваня.
В семь часов утра позвонили в дверь. Ваня, уже привыкший спать до полудня, очумело вскочил с кровати, даже не спрашивая: кто? - открыл дверь...
И они вошли. И все кончилось. Авиарейсы, пятьсот в месяц, премия, шашлыки и возвышение над суетой - последнее было для Вани особенно трагично.
Жизнь показала фигу. И не одну!
Механика расследования, известная Ване, сложностью не отличалась: взяли Сему, тот заложил курьера, то бишь Лямзина; взяли курьера, обнаружив в квартире партию “брюликов”.
- Ничего не знаю! - отбивался наученный Семиными лекциями Ваня. - Милиция подкинула! Требую прокурора!
- Ах, милиция... - вдумчиво сказал прокурор. - Ах уж эта милиция! Но ознакомьтесь сначала с документами. Прошу: акты экспертиз.
Бриллианты оказались мечеными изотопами. Ваня, кое-что разумевший в науке -НИИ чего-то стоил! - признал вину... Впрочем, не слишком отчаявшись. Ну, курьер - взял пакетик, передал пакетик... Авось обойдется.
Авось неизвестные коллеги-истопники возьмут на поруки, а добренькие дяди из органов примут во внимание молодость, естественно, связанные с ней ошибки и, надеясь на армейское перевоспитание, отпустят Ваню по-доброму в солдаты.
Но дни шли, КПЗ уже начала становиться привычным местом обитания, и надежды на добреньких дядь потихонечку улетучивались. Тем паче были бриллианты не только мечеными, но и ворованными, причем из одного весьма серьезного источника, и, кроме того, ненастоящими... Толстый Сема, прекрасно осведомленный об истинной цене “бриллиантов”, не ведал, однако, главного:  кому именно они предназначались, введенный в заблуждение выступавшим в роли покупателя человеком из Баку, которому в качестве жертвы он подставлял Ваню  - на случай разоблачения искусственного происхождения камней и последующих за тем разборов, - Ваня играл роль буфера, должного принять на себя первый удар и дать возможность Семе кануть в безопасное местечко от расплаты одураченных клиентов. Лицом же, истинно в “бриллиантах” заинтересованным, был служащий одной из японских фирм, он же - опытный промышленный шпион, с дальним прицелом создавший сложную цепь подставных лиц и перекупщиков.
Толстый Сема и не подозревал, что является всего лишь марионеткой наихитрейшего японца, кого именно искусственные камушки и привлекали.  Водили же за нос Сему не без умысла: иметь какие-либо отношения со статьей “Измена Родине в форме шпионажа” он бы, конечно, не пожелал да и Ване бы не посоветовал.
В итоге же все кончилось пшиком. Компетентные лица, гуманно настроенные даже к иностранцам лукавого нрава, с позором выслали шпиона из страны пребывания, а лысый Сема и остриженный, с оттопыренными ушами Ваня предстали перед судом. И тут-то судьба нанесла Ивану удар вероломнейший.
Змей-искуситель, подлый, коварный Сема, проходивший по делу как мошенник, выдавший заведомо фальшивое за истинное, получил три года. Услышав такой приговор, Ваня оттаял сердцем: может, обойдется условным сроком? Ведь кто он? Мелочь, дурачок лопоухий. И в диссонанс этим его справедливым, по существу, мыслям из уст строгого прокурора прозвучало: “Прошу восемь лет...” Суд дал семь.
Так Лямзин столкнулся с превратностями закона. Превратности же заключались в том, что перевозимые “бриллианты” курьер считал настоящими, а потому совершал преступление, карающееся не как мошенничество, а как нарушение правил о валютных операциях.
Верховный суд, вняв апелляции гражданина Лямзина, скостил три года, но посидеть все-таки пришлось.
Прибыв по месту жительства, Иван тотчас занялся своим здоровьем: лег в больницу, откуда с диагнозом  “язва желудка” явился в медкомиссию военкомата, спасаясь от действительной покуда еще угрозы армейской службы.
Четыре года исправительного труда выработали у Вани стойкое к труду отвращение, и никому, кроме как самому себе, служить Ваня уже не намеревался. Кроме того, отведав сладко-горький плод нетрудовых доходов, Лямзин, как и подобные ему “гурманы”, тянулся исключительно к нему. Однако заработать большие деньги путем безнравственным, с точки зрения официальной морали, - идея заманчивая, но и абстрактная. А все абстрактные идеи, стратегические и без конкретных тактических идеек, их подкрепляющих, не приносят ни гроша - это Ваня уяснил. Так что вопрос “сколько заработать?” был не менее важен, чем и вопрос “каким образом?”. Вопроса “зачем?” для Ивана не существовало.
Поначалу устроился поближе к дефициту - грузчиком в магазине, после, когда раздобыл на совесть сработанный умельцем дипломчик, - официантом в поезде. Вскоре последовала удачная своим разводом женитьба: супруга, получив компенсацию, прописалась к новому мужу, а Ваня очутился один-одинешенек в просторной двухкомнатной квартире. Пришла пора обустраиваться. По счастью, взяли “халдеем” в хороший столичный ресторан, и начал жить-поживать Лямзин под крылышком по-доброму относившегося к нему директора, очередного покровителя. Бегал Ваня по приватным директорским делам, выбивая себе тем льготы по службе; держал язык за зубами - этой науке он выучился на “отлично” и потому авторитетом и доверием у патрона заслуженно пользовался. Но хорошее, увы, проходит быстро. Грянула в стране кампания за трезвый образ жизни, оскудел поток чаевых, днем клиент сидел смурной, да и какой клиент? - все комплексный обедик норовит заказать, ибо деликатесы под компот - баловство и... безвкусица.
Борьба за трезвость сильно Ивана смутила. Но поначалу. После заметил: начали с самым открытием ресторана приходить особо смурные - приходить как к оплоту последней надежды и, доверительно дыша перегаром, совать мятые червонцы - выручай!.. И выручал Ваня: нес в нарзанных бутылках прозрачный напиток, куда более целебный для смурных, нежели богатая полезными минеральными солями газированная водичка. И куда как с большим энтузиазмом ходил теперь на работу Иван! Ящики спиртного штабелями стояли в его квартире, и не оскудевали запасы: благо, имелись “концы” в трех магазинах с уютными туда лазейками для избранных.
Счастье, однако, привалило и отчалило. При проверке ресторана органами милиции был Ваня обезврежен буквально на лету, когда нес в зал, красиво держа мельхиоровый поднос, емкость с псевдо- “Есссентуками”.
Помотали нервы, погрозили ответственностью, но обошлось легко: увольнением по статье.
Благодарный директор, тоже получивший по шапке за нерадивого подчиненного, все-таки снизошел к проблемам его нового трудоустройства. В приличные места, сказал директор, хода тебе в настоящий момент нет, но так, чтобы на хлеб хватало, пристрою. Есть и у меня патрон, Ваня. Ищет себе он надежную шестерку. Пойдешь в шестерки? Тогда - замолвлю словечко.
- Хоть шестеркой, хоть джокером, - отозвался уставший от невзгод Иван. - Только чтобы платили, как валету, по крайней мере.
Так встретился Ваня с Ярославцевым.
Не прошло и первых пяти минут разговора с этим человеком, но уже прочно Лямзиным уяснилось: вот - босс! И какой! Куда до него прошлому вертопраху ниишному и идолам ресторанным, не говоря уж о хитреньких сёмах... И потому откровенно изложил Иван всю правду о своей жизни, со всеми ее неудачами и разочарованиями.
- Значит, Иван, так, - выслушав без смешков, сопереживаний и вопросов, молвил босс. - Дам я тебе зарплату. Будешь бегать по министерствам с бумажками. Свободного времени гарантирую тьму, гонорары тоже устрою от случая к случаю, только работай честно. А дальше, проявишь себя - другое занятие подыщу. Но учти: финтить станешь, в самодеятельность потянет - петля! С гарантией.
И бегал Ваня полгода с бумажками, и зарплату получал исправно, и гонорары перепадали, и зарекомендовал он себя человеком исполнительным и неболтливым.
- Что ж, Ваня, - сказал босс через полгода, - отбегался ты, хватит. Зарплату не урезаю, но дело теперь будет иное... Вернее, два дела. Ты, как понимаю, по складу характера лентяй и домосед. Любишь, нежась на диванчике, глазеть в телевизор и мечтать о жизни лучшей, не выходя из дома. Не спорь, замечал. Вот и получишь работку в соответствии с природными наклонностями. Одно “но”: надо, Ваня, научиться немного шить... Это первое дело. Одновременно - новая полезная профессия. И доходы от нее к  твоей зарплате отношения не имеют. А то, что за зарплату делать придется, через месяц расскажу.
Срочным порядком выучился Лямзин шить зимние ушанки и модные шубы, законно приобретя на то лицензию. А с сырьем подсобил босс, благодаря чему застрочила машинка чистоган. Сколько настрочишь - все твое. Минус, конечно, естественные вычеты и проценты, но сумма прибыли все равно набиралась изрядная.
 - Теперь второе дело, - заявил вскоре босс. - За “зарплату”. Одну из комнат в твоей квартире на время займет мой человек. Живи с ним мирно и дружно, к тому же не так часто будет он тебе досаждать своим присутствием... но помни: каждое слово человека этого, каждый жест должен знать я - твой... шапочный знакомый, понял? Комнатку твою оборудуем соответственно: поставим некоторые механизмы на телефон, на прочее...  И все-то ты, Ваня, строча шапочки, обязан фиксировать... За что и платится тебе “зарплата”. Идет?
- Мне нравится, - сказал Ваня. - Только одно “но”: как бы не сесть за шпионаж?
- Исключено, - отрезал босс. - Время пройдет - поймешь: тут дела не внешние, а внутренние... Ты же - в роли частного детектива. А за это не сажают. Не учтено пока законом.
Вскоре в квартире появился здоровенный коренастый мужик, представившийся Алексеем. На жизнь Ваня не сетовал: шапки и шубы шились, деньги текли, а квартиру сосед навещал изредка, и замки на запертой теперь двери коммунального сожителя Лямзина не смущали. Когда же тот появлялся - бывало, что не один, - врубал Ваня хитрую звукозаписывающую аппаратуру, а после его отбытия из автомата, как условлено, брякал боссу: материал есть!
В сущность вмененных ему функций Иван вник, руководствуясь элементарной логикой, и вник верно: коренастый Леша, видимо, ходил в ближайших подручных у общего их руководителя, которому надлежало знать о всех телодвижениях особо доверенных подчиненных... Потому комнатку эту коренастому Леше устроил неспроста... Мысли свои по данному поводу Ваня откровенно высказал Ярославцеву, и ответил тот: “Да”.
- Значит, я - Ваня-филер, - резюмировал Лямзин. - Одновременно -  содержатель конспиративной квартиры. Во, дошел, а? Так! Возникает вопрос.  На шапочках, спасибо вам, проживу я теперь без страданий всю жизнь. Так зачем искать приключений за дополнительные гроши? Отвечу сам: я вас уважаю, начальник. И знаю: вы выручите, когда фортуна повернется задницей. Это держит... Но мне нужны гарантии. И не нужно никого сочувствия... За придурка я уже отработал с “брюликами”.
- Ты не подставка, Иван, -  ответил Ярославцев серьезно. - Ты - страховка. Я ее выплачиваю, я ее и сохраню. Мое слово. За одно не ручаюсь:  за лично твои безграмотные начинания.
Иван поверил. Удивительно, но впервые поверил: тут он имеет дело с честным человеком.

Из телефонограмм

Сегодня на очередном допросе Овечкин М.П. показал: у Колечицкого  Л.А. был знакомый по имени Толя, дешево достававший запчасти к любым автомобилям и качественно производивший сложнейшие кузовные работы. Лично Овечкиным М.П. при встрече с Толей в Москве, оговаривалась возможность приобретения большого количества подержанных запасных частей к иномаркам.
К месту встречи у метро Толя подъехал на автомобиле марки “вольво” синего цвета.

...Установлено: Коржиков М.П. производит ремонты частных автомобилей в кооперативе “Мотор” совместно с Анатолием Матвеевичем Вороновым, владельцем синего “вольво”, номер 00-04.

МАТЕРЫЙ

Мучили дурные, тревожные сны и тяжкое предчувствие беды. Болезненно саднило сердце - видимо, от нервной перегрузки последних дней. Как нечто недостижимо иллюзорное вспоминалось: дом на море, Маша, но путь туда, в мечту, покуда был перекрыт преградами дел, часть которых предстояло завершить, часть попросту свернуть, а часть еще и начать...
Проснулся он поздно, время шло к одиннадцати часам утра, но вставать не хотелось: в доме стояла уютная, теплая тишина, пахло печью и смолистым деревом.
Хвойный лес за окном сливался в пасмурную, присмиревшую декорацию; белесое, заполоненное моросью небо словно стлалось над соснами, и вылезать из постели пришлось на усилии воли.
Он сделал несколько резких махов руками, разгоняя вялость, и вновь ощутил саднящее беспокойство где-то глубоко в груди... Неужели сердце? Нет, скорее невроз... Сердце здорово: не курил никогда, не пил, спорт ставил превыше всего... Определенно какая-нибудь дистония или как ее там...
Прошел в ванную - огромную, как зала: черный кафель с матово-белым узором, зеркало во всю стену. Столько он сил угрохал, чтобы помочь Маше отстроить все это... Ладно ванная, а дом? Князю в таком жить не зазорно. Хорошо - покупатель достойный нашелся: с большими деньгами человек, уважаемый издатель, хотя, пройдясь по дому, и он задумчиво губу кусал, а после напрямик попросил: дайте срок сумму добрать, сразу - не потяну... Но уверил клятвенно: покупаю! Такой дом, сказал, мечтой всей жизни был, потому умоляю: потерпите... Работает небось издатель сейчас, торопится: каждый день звонит: не изменились ли обстоятельства? Не изменились, есть еще время благодаря делам, что наперекосяк и вразброде, будь они неладны...
Надел кроссовки, тренировочный костюм, прошел в гостинную. Колченогий Акимыч, опираясь на палку, почтительно привстал из кожаного кресла возле камина, пробурчал, кряхтя:
- Завтрак, барин, разогревать? Чай, кофе?
- Чай. Зеленый.
- Опять бегать идешь? Тю, прям - пацан...
- Иди, старче, чайник ставь. И не выступай. Физкультура - залог... всего в общем. Не дано тебе понять. Всю жизнь лакаешь, табак содишь и гляди какой - еле ползаешь, а всего-то - шестьдесят пять...
- Да ты еще до таких-то лет доживи! - с напором возразил Акимыч, отправляясь на кухню. -Доживи еще со своей гимнастикой, бегун-беглец...
- Это ты точно, старый павиан... - Матерый постоял на крыльце, глубоко вдыхая влажный воздух. И опять легонько укололо в груди, будто иголочкой кто ткнул. Вот незадача...
Он размашисто прыгнул вперед, побежал по тропинке в осиннике - густом, мокром. Ветхая прошлогодняя листва шуршала под ногами, вминаясь в осклизлый налет начинавшей оттаивать почвы.
С каждой секундой приходили бодрость и ощущение силы, однако иголочка в сердце, существуя как бы независимо, покалывала все настойчивей и чувствительней. Матерый остановился.
“Ну к черту, эту физкультуру, - подумал испуганно, утихомиривая дыхание. - Лучше прогуляюсь, а то в самом деле, как шандарахнет, так и останешься тут подыхать - здоровеньким, что обидно...”
Неторопливо побрел обратно к дому. Мысли крутились неотступно возле одного и того же: каким образом остановить дела? А может, не стоит останавливать, обойдется? Вряд ли... Да и Мишка Коржиков вчера сообщил: разрыли траншею... Значит, извлекли пулю из Левы... И почему не ножом он его?.. “Вальтер” ныне в болоте, но что толку? Леву опознают, в Ростове публику тряхнут, и выплывет, конечно, многое... То-сё, следствие, бумаги; запас по времени вроде бы есть... Чтоб и дачу продать, и деньги содрать с должников, наконец, остановить дела и уйти спокойно на дно. Программа максимум. Но опять-таки - дела! Много людей задействовано в них, да и управляют они многим и не захотят от жирных кусков отказываться. Теперь другое: придется все, как есть, изложить Хозяину. Это надо. Но страшно... морально страшно идти каяться - ан, придется. Во всем на пару они повязаны, вместе и выбираться, думать вместе. Конечно, хорошо бы наскоро обратить недвижимость в дензнаки и - к Маше под бок. А там - пусть жизнь сама себе жертвы избирает. Но тогда возьмут Хозяина тепленьким. А Хозяин ведает, где примерно искать канувшего в неизвестность гражданина Монина, да и обидится Хозяин, что не пришел к нему за советом, не предупредил... Запутался, запутался... Меч - точно - занесен, и пощады от меча не будет; на исключительную меру с лихвой наработано: убийства, оружие, а если до конца грехи прояснят, то и валюта, и рэкет, и хищения в особо крупных, и... весь кодекс практически!
Знать бы, кто ведет дело... Знать бы, что они знают - сыщики, прокуроры. А если бы еще и договориться с ними... Нет. Свой народ есть в органах, но всех концов он не обрубит. А засветиться на покрытии организованной преступности...
Но даже не в этом дело. За Левой стояли и стоят высокопоставленные родственнички. Его смерть принесла им конкретный финансовый урон. И разобраться в причинах его гибели они милицейских заставят. Обязательно заставят! Сам-то Лева - никчемный тип, и факт его убийства никто бы всерьез раскручивать не стал, но вот с родственничками ему повезло. Уже начались поиски концов среди криминала, уже задавались вопросы ему, Матерому, авторитетами. Покуда он отбрехался, покуда доказательств на него нет. Но ведь будут же, наверняка отыщутся! И попробуй потом докажи ментам, прокурорам и судьям, что убивал, ибо не существовало выбора, попробуй объясни, что покоя хочется и искупления - хочется ведь, правда! Только смешно для них будет все это, из анекдота просто... Хорошо, скажут, жить хотите, господин Монин! Да, хочу. Все, между прочим, хотят. Но не все, скажут, убивают и наживают миллионы преступным путем! Да, но эти “не все” расплачиваются скромным, сереньким существованием... Правильно, ответят. Зато вы - дырками в теле от пистолетных выстрелов в камере исполнения приговора, где уткнетесь носом в присыпанный опилочками цементный пол...
Впрочем, Матерый, у тебя что, очень яркое существование было? Ну, курорты, бабы, ресторанные блюда, вещицы... Сон! Не задалась жизнь! Все ведь теперь готов отдать, все, лишь бы сидеть в яме какого-нибудь автохозяйства слесарем, крутить гайки, радоваться левой купюрке за честные труды и ни о какой камере исполнения не думать...
А! Чушь мелешь, Матерый, пустое. Все случилось, как и должно было случиться. Карма такая, судьба, натура.
Он грузно ступил на крыльцо, рассеянно погладил резные, из дуба, перила. Навек строил, для себя... А теперь - чужому дяде. Хоть и за деньги, а - чужому. Ради чего тогда суетился? А ради того же, наверное, что и все, ради того, что и сыщики и прокуроры: своего оплота хотелось, любви, близкой женщины, детей, какого-то постоянства, покоя в душе... А может, и впрямь - в душе это колет, не в сердце?
- Вскипело там, - коротко сообщил Акимыч, угловато усаживающийся обратно в кресло.
Матерый вскользь оглянулся на старика. Вот - тоже проблема! Этот анахронизм куда девать? С собой не потащишь, да и проку от него... Но верный барбос, просто на улицу выкинуть жаль, да и человек ты все же, Матерый, помнишь, как в зоне еще мальчишкой очутился возле него - старого вора, с авторитетом, с властью, по тем временам непререкаемой... Тут бы согласно логике, прилепившись к нему, отправился бы ты вместе с ним под откос со всей рухлядью блатной морали и законов, но от природы был мудр старичок, дальновиден, завидным чувством современности обладал, мимикрии, желанием выжить, а потому и сам от гнилых устоев отказался, и его, волчонка, уберег: кормил, пестовал и умного волка из него взрастил, чтобы потом возле него же на старости и кормиться - пусть крохами, но надежно...
Так и вышло. Квартиру Акимычу он оставит, необходимые связи тоже, единственное - требуется укрепить бюджет старика на случай все того же черного дня.
Чай был крепок - старик не жалел заварки, очевидно, сказывалась тюремная привычка. Матерый, сплюнув, долил в чашку кипятка, надкусил бутерброд с толстым ломтем пресной баночной ветчины.
- Акимыч, - позвал негромко.
Припадая на хромую ногу, изувеченную автоматной пулей при попытке побега из лагеря, старик вошел в кухню. Вздыбил кустистые брови. Молчал. Чуял - предстоит разговор.
- Акимыч, - Матерый увлеченно жевал, - придется нам вскорости расстаться. Сыграна игра, на отдых пора, на дно, а на нем знаешь как отлеживаться: друзья по прошлому - без надобности, стремно.
- Спалился, значит, - угрюмо молвил старик, громоздко усаживаясь на изящную кухонную табуреточку.
- Не спалился еще, но тяжело в природе, грозу ощущаю близкую. - Матерый сел к нему вполоборота, уставившись взглядом в пол. - Дачу продаю. Не хочу, душой болею, но надо...
- Дно-то... надежное, мутное? - глухо спросил старик.
- Э... - болезненно покривился Матерый. - Кто ж знает? Вроде... Ну да ты мне тут не советчик, о другом давай толковать... Жилье в городе у тебя есть. Теперь. Сколько денег надо, скажи? Вообще, какие проблемы? Без связи будем, а я не хочу, чтоб...
- Вот чего боялся я, Лешка... - Старик надсадно закашлялся. - Вот чего... Надеялся я... крепко надеялся: на верные ты стежки вышел, с  большими людьми отношения заимел, ну, думал, пронесет... Машка тут появилась - ладная деваха, уважительная. Ну, мечтал в дедах походить...
- Приметный ты больно дед, в том и беда, - сказал Матерый откровенно горько.
- Точно. Не набиваюсь. Ну а срок-то какой набрал?
- Выше крыши. И еще раз. И еще раз два. А то и вовсе со счета собьешься. Астрономию в самый раз изучать, чтобы, по Млечному гуляя, не заблудиться.
- Сегодня отрываешься? - Старик встал, направился к двери.
-  Нет... Так, готовлю тебя, чтоб по чести...
- Ясно. Денег не надо. Или пусть  они залогом станут - те, что дать хочешь. Залогом, что навестишь еще, не забудешь. Ты ж мне как сын, Лешка... Беда в пахане твоем: вор я был, вором и остался, хоть пятнадцать лет уже не грешу. А тебя жизни научить не мог, не знал я ее, жизнь. А когда узнавать случай сподобился, поздно было, мозги уже закаменели в дерьме... Так что не серчай на меня, хотя... из-за меня же все это...
Он еще постоял у двери - спиной к Матерому, будто размышляя о чем-то... Сгорбленный, с палкой под мышкой, разведя локти рук, неловко засунутых в карманы пиджака. Затем ушел.
Матерый в отрешенном раздумье поднялся из-за стола. Скрипя зубами от бессильной, раздирающей душу тоски, спустился вниз, в подвал, в бильярдную. Зажег свет, достал кий, принялся зло и упрямо, не целясь, гонять пестрые капризные шары по зеленому сукну.
“Вот так и жизнь, - думалось с яростью, - бьет, колет в бока острым, все в лузу загнать норовит и с другими столкнуть: свояками, чужими... Кто дуриком в лузу, кто под действием силы... Э-эх!”
Переломил кий о колено, бросил на пол без жалости - не его, считай, уже бильярд, чего жалеть, хотя бы злостью себя потешить задарма.
Поднялся в спальню. Грустно усмехнувшись, оглядел тщательно заправленную стараниями старика кровать. Вздохнул устало. Переоделся. Из погреба взял три бутылки коллекционного вина, балык. Сегодня в последний, вероятно, раз он ехал в гости к Хозяину. Для решающего разговора, в котором вино и балык ничегошеньки не решали. Как бы только за издевку не принял Хозяин эти гостинцы. Он бы, Матерый, такому вот визитеру за его новости балык навроде кляпа в пасть заправил, а бутылками - по башке! В ответ на соблюдение правил хорошего тона..
И вдруг возникла надежда: что, если не все проиграно? Если торопится он с выводами? И ни к чему Акимыча был дергать, и самому мучиться, и к Хозяину ехать, нервы трепать обоим? Если не так и страшно все? Бывают же нераскрытые преступления... Сплошь и рядом! Глянь, да и закроют прокуроры провисшее дело, и он дела закроет, вообще - мир и дружба с этим охотящимся за ним миром... Нет. Он не страус, прячущий головенку с куриными мозгами в теплый песочек от опасности. Он волк, опасность упреждающий, чующий само ее рождение, и обманывать себя не вправе. Безмятежность и иллюзии против его природы, против достоинства и инстинкта. Пусть волчьих, но таким Бог создал... А люди все довершили. В соответствии с тем, что положено свыше.
Или детство виновато? Вряд ли... А если и да, какая разница, он уже ни о чем не жалеет. Он уже привык... так.

Из материалов следствия

На ваш запрос сообщаем:
Житель г. Махачкалы Гаджиев А. Т. убил своего напарника по браконьерскому промыслу осетровых, в чем сразу же сознался, явившись в органы милиции. Имеются свидетели. Убийство мотивировал сильным душевным волнением, ответом на глубокое оскорбление. После вынесения судом приговора об исключительной мере наказания опроверг свои показания, заявив, что убийца - его дядя Султанов И.И., который воспитывал его с детства и в доме которого он проживал. За ложное признание в убийстве дядя заплатил ему двадцать тысяч долларов, гарантировав досрочное освобождение из колонии, где Гаджиев якобы будет находиться на привилегированном положении, что подтверждалось ему дополнительно компетентным официальным лицом, также склонявшим Гаджиева к самооговору. Следствие велось поверхностно, недобросовестность свидетелей не вскрылась, что привело к судебной ошибке.
После ареста Султанов И.И. признался в совершенном убийстве. Далее следствием установлено: Султанов - глава преступной группы, имеющей мощные плавсредства, оригинальную снасть, огнестрельное и холодное оружие.
Балычно-икорный цех, в котором производилась обработка осетровых туш, добытых браконьерскими способами ловли, был замаскирован под филиал судоремонтного мини-завода на побережье. Как утверждает Султанов И.И., убийство браконьера он совершил в ответ на попытку шантажа со стороны последнего, нанеся ему пять ножевых ран. Официальное лицо, подтверждавшее Гаджиеву гарантии Султанова и покровительствовавшее действиям преступников, покончило жизнь самоубийством. Свидетели, давшие ложные показания, предварительно подверглись серьезным угрозам в случае неповиновения и противостоять Султанову И.И. не могли.
Колечицкий Л.А., чье фото опознали и Султанов и Гаджиев, снабжал преступные элементы в Дагестане промышленными и продовольственными товарами неизвестного происхождения, по демпинговым ценам. Товары впоследствии реализовывались на рынках города. Также Колечицкий Л.А. скупал икорно-балычную продукцию, перепродаваемую им неустановленным адресатам.
Согласно показаниям Султанова действиями Колечицкого Л.А. руководило неизвестное лицо, заинтересованное в промысле осетровых, расширявшее масштабы промысла и обеспечивающее браконьеров необходимой снастью, в том числе - покрышками от шасси “Ту-154”. По описанию Гаджиева, это невысокий, коренастый блондин с серыми глазами, физически развитый, лет сорока пяти, одет изысканно, держится уверенно, неулыбчив, строг... Фоторобот “блондина” высылаем.

Из магнитной записи допроса Султанова И.И.

... - Этот блондин контрактировал только с упомянутым официальным лицом?
- С ним, лишь с ним! Его спроси! Его, шакала, он меня подбивал... Риба, сказал, давай, большим людям надо! От самолет колеса достанут, мотор от для лодка, дизель... Его спроси, нашальник!
- Вы показали, что этот человек очень развит физически... Как вы в том убедились?
-Что убедились - сплошной мускул, видно. Одын платформа без шасси в море затащит!
- Вы утверждаете, что  этот... блондин просто подставлял Колечицкого, как якобы самостоятельного скупщика икры и рыбы?
- Да. Рэфрижратор приехал... грузим, после - до свидания...
- Рефрижератор?
- Э, для отвод глаз рэфрижратор! В военный часть тут же, а дальше самолет... Россия - через гора... Милиция гонится, а как милиция в военный часть попасть? У КП солдат с автомат, проход командир запретил... Где командир? А нет командир, занят, политико-воспитательный работа ведет... Пока с военной прокуратур связь, самолет улетел...

ИЗ  ЖИЗНИ  АЛЕКСЕЯ  МОНИНА

Когда появилась у него эта кличка - Матерый? Он уже и забыл... Вспоминая себя прежнего, сравнивая и оценивая через призму опыта разочарований устремления и поступки юности, он, как ни пытался, не находил никакой разницы в своей былой и нынешней духовной сущности, мироощущении и решениях. И с горечью сознавал, что всегда поступал единственно для себя возможно, приемлемо и верно. Но почему с горечью? Потому что верными, или же выверенными, были поступки по отношению к тем или иным обстоятельствам жизни; он ловко проводил контрприемы, не упуская ни одного нюанса направленной против него атаки, реагируя на нее мгновенно и безошибочно, но вот подняться над обстоятельствами или минуть схватку не умел. Он всегда шел напролом сквозь стены, неспособный преодолеть их на каком-либо взлете. Но мечта и тоска об этом неведомом ему способе покорения бытия и судьбы через прыжок, полет глодали, точили, унижали, как сильную птицу, лишенную крыльев. А если, часто спрашивал он себя, я просто родился в курятнике, где перышки повыщипывали, прежде чем чувство крыла осозналось? Кто ответит?
В зоне, на втором сроке, он встретил Акимыча. Старый вор, знавший всю подноготную криминальных дел, тюрем и малин, сразу приметил озлобленного, крепкого паренька, взял к себе и на выучку, и  - столоваться возле тех, кто в законе, и порученцем - вначале по мелочам... Через год Алексей знал о том, что именуется “преступной средой”, практически все. Уроки порока и зла, которые преподал ему Акимыч, он усвоил блестяще. Как и глубинный смысл уроков, охарактеризованный Акимычем так:
- Я тебя, парень, не ремеслу учу. Я тебе дорожку вниз хочу показать. И тех, кому она на роду написана. Смотри и думай. И еще хочу, чтобы, дорожку вниз проведав, наверх бы ты выкарабкался. А там... может, зацепишь меня, внизу застрявшего, и тоже к себе на свет Божий вытащишь на аркане. Ложкомойник сопливый - он, да, мечтает: вот бы мне Акимыча власть, гонор да авторитет... А кто я, Леша, для приличных людей? Мразь, ублюдок... Думай!
Вот и второй срок, тяжко и муторно тянувшийся в голой оренбургской степи, подошел к концу, и открылись решетчатые двери вахты, и ухмыльнулся долговязый солдатик-контролер куражливо, поздравляя его, Монина, со свободой - наверняка, по мнению солдатика, недолгой: через месячишко, мол, вновь войдешь ты в такой же закуток, составленный из наглухо сваренной строительной арматуры. А он, Леша, долгой и мертвой улыбочкой ответил солдатику-мудрецу, запомнив и физиономию его на всякий случай: нет, солдатик, зря губки кривишь, мудрец ты казарменный, последний раз шмонают меня, последний раз справочку с кислой фиолетовой печатью тебе вручаю, чтобы ознакомился внимательно.
Но в чем-то и прав был солдатик. Вероятно, в том, что неизбежно притяжение тюрьмы для тех, кто хоть один раз изведал ее. Свобода означала те же стены, решетки, колючую проволоку - сплошными заслонами, только называлось это по-иному: людская подозрительность, безденежье, отчуждение и  - в противовес этому - самое радушное гостеприимство ворья... Что выбирать?
Выбрал таран: крушились стены, оставляя синяки; колючка, внатяг лопаясь, в душу отточенными своими завитками впивалась... Но выдержал. И настал-таки восхитительный миг: он, человек с паспортом и пропиской, токарь четвертого разряда, сидит на диванчике в собственной комнате, предоставленной ему заводом, и все в комнате - его! Собственное! И диван, купленный по дешевке у бабки-соседки, и стул - пусть с помойки, но хороший, крепкий, ножку ему он сам вытесал и спинку укрепил; трат теперь, правда, предстоит: будильник, чайник, вилки-ложки, телевизор, но это пока мечта...
Пришло счастье легкокрылое, нашло его. Обошлось даже без конфликтов с прежними дружками, хотя и недоумевающими по поводу его рабочей профессии и нового стиля жизни, но вражды не выказывающими. Им он разъяснил ситуацию лаконично: мол, есть свой расклад, а кому не по нраву - от винта! Так и порешили.
В работу на заводе он втянулся не сразу, однако ремеслу учился прилежно, норов старался наружу не выставлять, и заладилось. Смена, отдых, полностью посвященный спортзалу, новые приятели - все шло своим чередом.
А потом встретил Марину... Странно встретил. Шел после тренировки поздним вечером через парк в летний ливень, запахнувшись в курточку, и вдруг в темном, простеганном дождем пространстве различил на одной из скамеек бесконечно одинокую, понурую человеческую фигуру. Подошел ближе.
Какая-то женщина. Безучастно-немая. И дождь ей был безразличен, и ночь эта сырая, и бормочущий шелест измокшей листвы...
- Девушка, что... сложности какие-то? - Слова произнеслись сами собой.
Она не отвечала, замерев в одном ей ведомом раздумье, не убирала прижатых судорожно к лицу ладоней. Вода стекала со слипшихся ее волос на колени, на юбку.
Взяв за кисть, он отвел руку ее в сторону. И встретил безразличный взгляд смотрящих в никуда глаз. Брезгливо отбросил руку прочь: она была смертельно пьяна, эта девица. Уже собрался идти дальше, но тут расслышал, как еле дрогнувшие губы шепнули:
- Помогите.
- Где живешь-то, а, пьяница? - спросил он, поднимая ее со скамьи, но ответа не дождался.
Буквально на руках, отдуваясь и матерясь, он донес ее до дома, переодел в свою чистую, сухую рубаху и уложил в постель.
Все ночь ее рвало, она бредила, безумно глядя на него, отчаянно проклинавшего и эту негаданную встречу, и глупое свое сочувствие, огрызавшегося на любопытных соседей, бдительно шаставших мимо двери. Но главное из бессвязных ее слов он уяснил: девчонку подпоили какие-то ребята, подпоили с целью определенной, а после вышвырнули на улицу.
- Ну, - сказал он утром, не без труда разбудив гостью, - вставай, будешь завтракать рассолом.
- Можно... я останусь... немножко? - прошептала она. - Сил нет.
- Только на глазах соседей не мельтеши, - угрюмо согласился он, собиравшийся на работу. -Итак, теперь на неделю шорохи за спиной обеспечены... - Помедлил. - Ты... из вчерашнего-то помнишь чего-нибудь? - спросил с презрительным состраданием.
- Помню... Спасибо тебе, - сказала она.
Отвернувшись, он молча вышел. А затем, весь день глядя на вьющуюся под упрямым натиском резца ленту стружки, привычными движениями вытаскивая и заправляя в барабан станка детали, он думал о ней и почему-то, сам себе раздражаясь, хотел встречи с нею, пусть и понимал, что вряд ли таковая состоится. А когда вернулся, открыв дверь комнаты, то не знал, радоваться или ругаться: жилище было прибрано, мебель переставлена, причем довольно мило и рационально, а гостья, похоже, уходить так никуда и не собиралась.
- У тебя замок не захлопывается, - произнесла она виновато.
- Значит, собирай ужин, - кивнул он.
После ужина проводил ее до дому, зная уже все: о помолвленном с ней, Мариной, мальчике Игоре - сыне влиятельных родителей, долго и издавна друживших с ее отцом и матерью, о пьяном вечере, когда, упоив свою невесту до бесчувствия, Игорь поделил ее с товарищем...
- Ничего история, да? - спросила она Алексея. - Вот что случается, когда молодым людям навязывают в жены нелюбимых девушек.
- Ну и чего делать будешь? - хмуро полюбопытствовал он. - В милицию с заявлением?
- Куда? - Она вымученно рассмеялась. Вымученно и очень странно, однако смысл такого ее смеха он не понял, да и не мог тогда понять.
Она помолчала. А после на убежденном выдохе заявила:
- Убью его.
Тут настал черед рассмеяться ему. От души. Отсмеявшись, спросил:
- Дома у тебя сейчас есть кто?
- Нет. Родители в отпуске.
- Тогда позвонишь своему Игорю... Так и так, ничего не помню, люблю и хочу встречи. Не перебивай! - Отмахнулся. - Главное, чтоб пришел. А я тоже кой-кого приглашу... Есть тут у меня корешок. Колей кличут. Мамонтом.
Мальчик Игорь, человек с перспективами заграничных скитаний, на встречу согласился легко - видимо, все-таки был озабочен последствиями гуляночки и своих диких поступков, продиктованных раскрепощающим подсознание алкоголем. С другой стороны, беспечный тон Марины обнадеживал, давая возможность изобретения оправдательных версий. Все сошлось: и любопытство, и испуг, и желание выйти сухим из воды. Мальчик Игорь заглотил наживку.
В гости он пожаловал с шампанским и с цветами. Букет и бутылки приняла, однако, не Марина, а какой-то небритый верзила в клетчатой байковой рубашке и в клешах, встретивший его на пороге знакомой квартиры.
Обреченно щелкнул за спиной замок.
- Ну, чего застыл? - обдавая гостя ароматом пива и чеснока, изрек тип в клетчатом, возвышаясь едва ли не до потолка в тесном для его гигантского телосложения пространстве коридорчика. - Проходи. Не зря же газировку принес и лютики-гвоздички на закусь.
- Я-я... - промычал Игорь, пытаясь сделать обратный маневр по направлению к двери, но тут же и осекся: мощная рука, легшая на его плечо, тяжестью своей однозначно дала понять - сопротивление бесполезно.
Прошли на кухню, где вместо Марины мальчик Игорь застал еще одного бандита, ростом не отличавшегося, но шея у бандита была бычья, подбородок квадратный, а кулаки, словно из камня высеченные, рельефные. И если тот, что за спиной стоял, напоминал скалу, то в кухне сидевший - хищную кошку; да, такой же неумолимо ждущий, яростно распахнутый взгляд с молчаливой угрозой, застывшей в зрачках, видел Игорь у пантер в клетках зоопарка.
- Садись, - сказал второй, со взглядом хищника.
Вновь тяжело опустилась на ключицу Игоря рука человека-скалы, и вот уже гость оказался на стуле.
- Пей, - сказал все тот же, что за столом сидел, наполняя стакан водкой и придвигая его Игорю.
Ох, не хотелось Игорю прикасаться к стакану этому, но краткое “пей” прозвучало не волеизъявлением каким-то и даже не приказом, а просто инструкцией по выживанию в данной обстановке.
Давясь, он проглотил тепловатый алкоголь; с души воротило, рвота поднималась неудержная, но заботливый компаньон по застолью тут же, сочувственно кивнув, шампанского в стакан плеснул - запей, мол, все полегче...
Нахлынула отупелость. Ощущение себя жертвой, предназначенной на заклание, постепенно и страшно охватывало Игоря, но смысл вершившегося ритуала оставался неясен, к тому же мысли непоправимо спутала водка, а оба бандита таинственно и упорно молчали. Паузу же их гость не прерывал пустыми расспросами, нутром понимая: пауза - это еще жизнь...
Время будто остановилось. Неподвижны были лица, пусты глаза, душен и тяжек воздух.
- Пей, - внезапно и резко произнес человек за столом, вновь наполняя стакан.
Гость было издал протестующий звук, но тут что-то легонько вспорхнуло над его головой, и краем расширенного ужасом глаза он увидел скользнувшую по воротнику рубахи шелковую нить, накинутую тем, кто стоял за спиной, - нить, которая в следующий миг крепко и жестоко перехватила такое нежное, беспомощное горло.
- Пей, - повторили безучастно. - Каплю прольешь - петля.
- Запить бы... - позволил себе реплику Игорь.
- Это да. - И густо запенилось в чайной кружке шампанское, стекая с краев ее на клеенку кухонного стола.
За вторым стаканом последовал третий, за третьим еще два, но, как осилил их, Игорь уже не помнил. Не помнил он и дальнейшие события, а было так:
Стараясь не испачкаться, Коля-Мамонт выдернул наружу рубаху бесчувственного гостя, надел на него пиджак задом-наперед, аккуратно, впрочем, застегнув на спине пуговицы. Затем же, принеся с лестничной клетки старую швабру, легко отломил от нее истертую, измочаленную щетку. Достигнув таким образом подобия кола, продел его в рукава пиджака, и раскрылись руки безвольные Игоря, как крылья у птицы.
Дождавшись, когда забытье начало отступать и гость предпринял инстинктивные попытки передвижения к свободе, друзья, нахлобучив на него мятую соломенную шляпу с пришпиленными к ее тулье гвоздиками, вывели жертву на улицу. И крякнули удовлетворенно, глядя, как странное крестообразное существо, вихляя и спотыкаясь, напоминая прохожим ожившее чучело, тронулось в слепой и неведомый путь свой, должный, по коварным расчетам Коли-Мамонта, закончиться в вытрезвителе: чучело брело аккурат к отделению милиции, так что финал такого маршрута никаких положительных перспектив Игорю не сулил.
Подняв голову, в окне на третьем этаже Алексей увидел лицо Марины.
- Ну, как там зрители на галерке? - перехватив его взгляд, спросил Коля-Мамонт.
- Наблюдают, - ответил Алексей хмуро.
- Н-да? Ну так иди, присоединись. А я потопаю... Дельце у меня сегодня. Хватит радостных забав. Бывай.
- Спасибо.
- Чего там... Хоть улыбнулся сегодня - в кои-то веки... Иди-иди, ждет тебя баба, верняк. А я нашего распятого проконтролирую, чтоб куда надо доплыл.
И он, Алексей, пошел обратно, к Марине. Шел без воодушевления, зная, что ждет его, угнетенный определенностью этого знания...
Он и хотел, и не хотел близости с ней; случайная их встреча так и осталась случайной для него по самой своей сути, но хотелось женщины, хотелось разрушить монотонность бытия и одиночества, разорвать замкнутый круг окружавшего его мирка, в который он заключил себя сам - пусть против своей воли, на голом решении, с маетой по прежней разгульной жизни, но навсегда и не иначе - так было приказано.
И он поднялся туда, наверх, на третий этаж. Скучно раздумывая о том, что, может быть, для полного несчастья надо еще и жениться... Это - тоже продолжение той работы, в которую он втянулся, тот же конвейер. Но это и способ выжить, ибо не желающий служить конвейеру будет смят им.
А через неделю домой к нему пожаловал незнакомец. В скромном, но складном костюме; лицо грубоватое, с крупными чертами; взгляд - сонливо-ироничный...
- Я - отец Марины, - коротко представился он с порога, глядя мимо Алексея и морщась, - словно с каким-то заранее укрепившимся отвращением к собеседнику.
Прошли в комнату.
О родителях Марина не говорила ничего, разве что констатировала их существование, как данность. Алексей тоже разговора о них не заводил, да и не в его характере было допытываться о том, о чем, чувствовал, рассказывать ему не хотели. А она не хотела... Это он уяснил сразу - по интонации ее, скороговорке с резкой переменой темы. Теперь же секрет недомолвок раскрылся: ни Алексей, ни Маринин папа симпатий друк к другу испытывать не могли, поскольку служил папа в милицейских начальниках, о чем кавалера дочери, имеющего основательное уголовное прошлое, уведомил с многозначительной неприязнью.
- Зла тебе не желаю, добра тоже, - сказал он, продолжая кривиться гадливо. - Чего там с Игорем у них вышло, не знаю и знать не хочу. А ты парня подставил, как сволочь... - С силой сжал кулак. - Но ладно, забудем, проехали. Теперь так... Они разберутся. Сами, понял? А ты по своей дорожке иди, на чужие не забредай...
- Разберутся? - спросил Алексей утвердительно, испытывая озноб неудержимой ненависти.
- Да. С гарантией. И еще гарантию тебе дам: пойдешь против меня...
- Уже иду, - сказал Алексей, поднимаясь. - И если через три секунды не испаришься, ни одна гарантийная мастерская тебя в починку не примет...
Вечером того же дня Алексей Монин, ранее неоднократно судимый, нарядом милиции был препровожден в отделение, где ему сообщили, что задержан он в связи с поступившим заявлением гражданина Кузохина Игоря Мартыновича, студента, в отношении которого им, Мониным, совершены злостные хулиганские действия.
Через трое суток, дав подписку о невыезде, Алексей вернулся домой. Не заходя в комнату, из прихожей, где висел приколоченный к обшарпанной стене коммунальный телефон, позвонил Марине. Отозвалась не она, а ее милицейский папа.
- А! - сказал папа с радостным удивлением. - Вот и хулиган объявился... Ну, как настроение, хулиган? - И, не дожидаясь ответа, продолжил: - Могу тебе, кстати, его, настроение-то, поднять: заявление свое гражданин Кузохин согласен забрать обратно... Согласен, понял? Марину позвать? Что ж... - Голос зазвучал глуше: - Иди, дочка, тебя...
- Леша... - донеслось на каком-то прерывистом всхлипе, - я... - Она замолчала, видимо, дожидаясь, когда выйдет из комнаты отец. - Леша, милый... пойми меня правильно: все сложилось очень непросто... Мы должны забыть... то, что было... Должны.
- Как?! - вырвалось у него с болью и недоумением.
- Да. Должны! - на выдохе повторила она.
- Ты... за меня, что ль, боишься? - Он внезапно даже обрадовался такому своему предположению. - Да отобьемся, не дрейфь, чего там...
- Я не хочу и не буду тебе объяснять, но... Мы квиты с ним, с Игорем... Мы...
- Да скажи толком! - перебил он с яростью. - Мы, вы...
- У нас не выйдет с тобой, Леша, - тихо произнесла она. - Не выйдет... Отец... ну... он прав.
Он мог бы еще расспрашивать, выяснять причины, подоплеку ее слов, всякое разное, но делать этого на стал. Скука обморочная одолела и усталость.
Повесил захватанную жирными пальцами коммунальных хозяек трубку на вилку рычага, ковырнул пальцем рассеянно лоскут облезлых обоев, исписанных телефонными номерами, и отправился в свою комнату.
“То ли я рехнулся, то ли она... - размышлялось лениво и равнодушно, будто бы о чем-то мимолетном и давнем, уже навсегда и ничего в судьбе не решавшем. - То ли папаша-чародей накудесничал... А может, гражданин Кузохин свой козырь про запас имел... Тьфу ты, бывает же...”
Вспоминалось с апатией: сегодня надо идти на завод... Ударным трудом отстаивать свое право на пребывание в обществе. И следом стены КПЗ вспомнились: бетонные, в рябчатых потеках масляной краски... Неотступно знакомые. Во всех КПЗ, что ли, они такие? Э, осенило, да на заводе же в раздевалке - точь-в-точь... А он-то все соображал: откуда они, словно бы недавние, или из сна, или из яви, в суете промелькнувшей?
Нет, идти на завод не мог. Просто не мог. И объяснений тому не находил - вздор, да и только. На себя же злился и взвинчивался, а все равно знал в глубине убежденно: не пойдет!
Отправился к Коле-Мамонту.
Коля как раз садился за завтрак: пол-литра, шпроты, головка чеснока, лук и - почему-то - ананас.
Выслушав Алексея, Коля, аппетитно чавкая, пустился в комментарии.
- Насчет меня, значит, ни гу-гу? -  уточнял он, подцепляя вилкой со дна консервной банки масляное рыбное крошево. - Ну, ясен Божий мир: пугнуть тебя хотели, матч-реванш... А баба - скуксилась, матрешка. С другой стороны, - дополнил он глубокомысленно, -там - семейка... С традициями, усекаешь? И расклады там, Леха, темные, навроде как в зоне, пока самолично не прокантуешься, хрен до чего допрешь. А вдруг и сломал ее батя, как нас ломает, да и девка - кость хрупка...
- Как бы вот я не сломался... - неохотно произнес Алексей. - На работу вроде как надо, а ноги, вишь, не идут... Ну никак!
- А это, как против проклятой лечение, завод твой... - Коля кивнул на бутылку, финкой полосуя ананас. - Вот я однажды... хоть и на воле, а год трезвенником, с ампулой, бродил, деньги откладывал; все, думал, завязка мертвая, скоро миллионером буду, верняк. А поди ж ты - пошел раскрут, да еще настроение... и хлебнул! С ампулой. Откачали. А уж как откачали, ради чего дальше страдать?.. Понеслось! - Он обреченно вздохнул. -  Бери овощ, закусон богов... Так и ты. Да и сдалось тебе в фраерах околачиваться?.. Не твое. Мука одна.
- Выходит, так и шататься? -  испытующе прищурился Алексей. - Между делом воровским и зоной?
- А ты стоящие дела поднимай. - Коля с прилежным сопением обгладывал ананасную корку. - Чтоб было за что в зону! Чтобы и там такую же овощ трескать! - Бросил корку на стол. - И не на пустое место вернуться. Вот пришьют вашему благородию со дня на день хулиганку, типун мне... Ну, куда после денешься? Ни шиша в кармане, кирза, телогрей да волчий билет... А?
- Отобьемся, - сказал Алексей. - Не стращай пуганого.
- А я не стращаю, - Коля тяжело опустил кулаки на стол. Поежился, словно в раздумье. - Есть, Леха, моментик... - произнес с расстановкой. - Не ах, не золотая жила, но, коли подзалетишь сейчас из-за любви и дружбы на годик-два, вернешься не к разбитому причалу... Докладывать? - вскинул настороженные глаза.
- Ты меня на живца не отлавливай! - огрызнулся Алексей. - Проходили! Еще подписку о неразглашении вручи...
- Ша, - кивнул Коля покладисто. - Слушай. Едет завтра один человек на Кавказ. Гастролер. Побомбил по столице, собрал сто кусков наличными, теперь погулять решил... А переночует сегодня с монетами и охранником своим по указанному мне адресу...
- Что от меня надо?
- Ты нужен. - Коля встал из-за стола, потянулся, рыгнув. - Ты! И оружие... У тебя есть, знаю, не отбрехивайся. Доля твоя - половина. Но мне даешь еще на год волыну впрокат... Калибр желательно посерьезней. Ты думай... - Скосился он мельком на бесстрастное лицо собеседника. - Умолять не стану, охотники, сам понимаешь, найдутся, другой вопрос - каменный тут подельник нужен, не дешевка. Думай. Но до семи вечера брякни, сообщи.
- Каменный! Елей-то где лить научился?! - Алексей направился к двери. - Я понял... Обойдешься дешевками.
- До семи часов, - прозвучало вслед вдумчивое напутствие. - Слышь, гранитный?..
На улице Алексей остановился, как бы споткнувшись. Зажмурив глаза, тряхнул головой ошарашенно. Мысли и образы путались: стены КПЗ, разговор с Мариной, жирные, в шпротном масле губы Коли-Мамонта, изрекающего набившие оскомину блатные премудрости, неосознанная тяжесть чего-то обязательного и несвершенного... А, завод! На завод же сегодня... Иди! В сторону все, сцепи зубы и - вперед, как под конвоем - ни влево шаг, ни вправо...
К началу смены он опоздал и потому допуска к станку не получил.
Начальник цеха, относившийся к нему с откровенной неприязнью, холодно и учтиво, как следователь на допросе, проанализировал время выхода из КПЗ, время к дому и от дома к заводу, затем подвел итог: “Допущено нарушение трудовой дисциплины, ступайте в кадры. С вами тем более там жаждут поговорить”.
Беседа в отделе кадров с седовласым человеком с орденской колодкой на штатском пиджаке была коротка: проступок, дескать, без внимания не останется, как не останется без внимания моральный облик бытового хулигана Монина. Вскользь высказалось замечание о неучастии в общественной жизни коллектива, припомнилось какое-то критиканство в адрес администрации, прозвучавшее год назад то ли в раздевалке, то ли в умывалке... Однако - нездоровое критиканство! Резюме: место ли такому типу в здоровой рабочей среде?
- Телефоном воспользоваться могу? - выслушав кадровика, спосил Алексей. И, набрав номер, деловито сообщил: - Коля, до семи часов - я у тебя. С аппаратурой.
В полночь, аккуратно вскрыв дверь в одном из старых деревянных домиков, плотно ютившихся возле Сокольнического парка, Коля и он с пистолетами, засунутыми за ремни брюк, вошли в затхлую, глухо зашторенную комнатку с бархатной продавленной мебелью, драными гобеленами и линялым паркетным полом. Напялив маски, заняли оговоренные позиции: Коля встал в углу прихожей, у дверного косяка, Алексей - у входа в комнату, за стеной.
- Значит, бьешь первый... Звонче, в лоб, рукояткой, - сдавленным голосом повторил Коля-Мамонт инструкцию. - А второго я сзади... Если еще кто с ними - в сторону прыгай, я палить буду...
- Не учи кита нырять, - оборвал его Алексей. - Сам, гляди, не потони! Глохни вообще! - Он прижался щекой к стене, затянутой скользким шелком, пропитанным прогорклыми запахами парфюмерии, табака и еще какой-то душной мерзости - вероятно, подумалось, духом тех, кто проживал и гостил в этом притончике... Духом подобных ему, Алексею.
От этой мысли почему-то не стало ни горько, ни обидно. Пропали чувства, пришла отупелость. Вплоть до того, что сам себя он не сознавал, забыв вдруг все - и прошлое, и нынешнее. Помнилось лишь одно: скоро повернется в замке ключ, сюда войдут люди, один из них появится в проеме двери, и тогда надо очень хладнокровно, точно и сильно ударить...
- Прощай, Марина, - прошептал он в пыльную темноту - вернее, прошепталось само по себе, отчетливо и... глупо. Он даже хохотнул растерянно.
Коля-Мамонт стеснительно кашлянул. Понял.
Тогда еще живой Коля-Мамонт. Любитель ананасов и шпрот. Через пять лет в Новочеркасской тюрьме он примет положенные ему приговором пули...
- Просто - слон, -  скажет врач, констатируя смерть. - На третьей обойме кончился... Мамонт. Но да им и положено вымирать.

Из протокола допроса сотрудника МГА Курдюмова П.С.

Вопрос. Петр Сергеевич, подтверждаете ли вы тот факт, что распорядились через отдел снабжения передать покрышки от шасси "Ту-154" лицу, которое прибудет с данным поручением от вас лично?
Ответ. Такого не припоминаю...
Вопрос. Вы не против в данном случае ознакомиться сейчас же с показаниями ваших подчиненных? Исполнителей и свидетелей данного вами устного распоряжения?
Ответ. Конечно, давайте...
Вопрос. Согласны с показаниями?
Ответ.Н-не совсем... Я, в общем-то, уже и забыл... Однако заявляю: речь шла о негодных шасси, которые мы безболезненно могли отдать любым структурам, занимающимся добычей рыбы, если не изменяет память... Я не стал вникать, для чего именно они потребовались, материал все равно шел на списание...
Вопрос. Петр Сергеевич, вы внимательно изучили представленные вам показания? В них наглядно подтверждается факт вашего распоряжения о выдаче новых покрышек.
Ответ. Да, внимательно. Однако речь шла о покрышках списанных. Да и зачем рыбакам новые шасси? То есть вообще зачем... м-да. Кстати, могу дать объяснение вашему начальству на любом уровне... А за действиями кладовщиков, знаете ли, я уследить не в силах, какие там они покрышки выдают и какими соображениями при том руководствуются... С этим вопросом будем разбираться, виновных накажем.
Вопрос. Кто именно получал покрышки?
Ответ. Работник из рыбного хозяйства, вероятно... Не знаю.
Вопрос. Узнаете ли вы кого-либо по данному фотороботу? Ваши подчиненные утверждают, что это был именно получатель...
Ответ. Н-незнаком... Просил меня Ярославцев Владимир Иванович об этой услуге - консультант министерства, бывший партийный работник... Вот, кстати, визитная его карточка, можете взять... Да и просил вскользь... По-моему, наши сотрудники проявили чрезмерное усердие, но, повторяю, мы разберемся...
Вопрос. Петр Сергеевич, понимаете ли вы, что вам... повредит, если информация о нашем разговоре будет передана Ярославцеву?
Ответ. В этом вопросе... я... на вашей стороне, нет сомнений... Только и вы...

Из оперативно-следственных материалов

...Срочно требую данные по гр. Ярославцеву В.И., проживающему по адресу...

...Квалификация Воронова А.М. как специалиста по авторемонтам достаточно высока. Обладает большим набором импортного оборудования и инструмента.

...Сообщаем: в машине "ВАЗ-2106", обнаруженной на 23-м км, - отпечатки пальцев Воронова А.М.

...Данные по угонам автомобилей, числящихся в розыске, совпадают с фактами появления транспортных средств аналогичных марок (по приблизительным датам) около ремонтного бокса Воронова А.М. Два автомобиля с фальшивыми номерами кузовов и двигателей обнаружены, адреса владельцев - в приложении.

ОБЪЯСНЕНИЕ

Вначале он решил заехать в коммунальное логово: проверить, все ли на месте, кто звонил, - “сосед” - Ванька Лямзин за пятьдесят долларов в месяц исправно выспрашивал у абонентов, кто есть кто, получая, естественно, имена-пароли: Иваном Ивановичем мог быть Петр Петрович; однако дело он делал, а как уж распорядиться информацией, Матерый знал.
По дороге от дачи к городу он тщательно проверился: нет ли "хвоста"? Вдруг... Напряженно всматривался в постовых: не сообщают ли, долго глядя вслед его машине, указания иным постам по рациям или же телефонам из своих прозрачных будочек? Впрочем, не спасешься ведь, если до такого дошло, не спасешься...
В дверь  позвонил, как условлено, четыре раза. Дверь открылась, оказавшись предусмотрительно замкнутой на цепочку, - Ваня был человеком опытным, к тому же в квартире находились “левые” меха в товарном количестве, так что излишняя осторожность ему не мешала.
После приветствий и пустых вопросов типа: как жизнь, как дела? - услужливо передал Матерому листок абонентов: имя-отчество, день, час.
Матерый молча вытащил из бумажника две зеленые бумажки.
- Спасибо, - кивнул  коротко. - Сразу - за текущий и за последующий месяцы.
- Советую, - Ваня поднял палец, - облегчиться еще на одну бумажку. За идею, бумажку определенно окупающую.
- Уточни.
- Излагаю, - невозмутимо продолжил вымогатель. - Я, простите, многие превратности на себе испытал, так что с понятием, хотя в чужие вопросы не суюсь... Итак. Представляем: приходят вдруг... Нет, дел я ваших не знаю, не сочтите за грязные намеки...
- Ну, валяй-валяй, - сказал Матерый.
- Ну а вдруг в натуре?! - повторил Ваня с вызовом. - Приходят люди в шинелях и в штатском барахле и, что характерно, - к вам... Я, естественно, могу пострадать за шкуры ценных животных...
- По кумполу желаешь, темнила? - миролюбиво спросил Матерый.
- Буду конкретнее, - покорно согласился собеседник. - У вас - шмон, ко мне - вопросы; я, конечно, что вообще знаю, кроме таблицы умножения?.. Ась? Когда будет? Не докладывал... Ну и так далее. Ушли посторонние лица, а я... тоже вслед за ними. И когда из двери подъезда выходить буду... Впрочем, - Ваня задумался, - может, и не ушли... понимаете? Но я-то - личность свободная, надеюсь?
- Надейся, - сказал Матерый. - Надежда умирает последней.
- Во-от. Беру я мелок и, выходя из подъезда, закрывая дверь, так сказать, чирк им по двери этой... Вертикальную полоску под самой ручкой... Незаметно. Если наружка сечет, все равно не увидит, точно рассчитано... И  - в магазин за кефиром... После обратно, гостей потчевать. Не желаете молочно-кислых продуктов? А вы на машинке мимо проезжаете и... на дверцу подъезда рассеянный такой взглядик, между прочим...
- На, конспиратор, - Матерый протянул деньги. - Заработал. - И, открыв дверь своей комнаты, тут же захлопнул ее перед Ваниным носом.
Осмотрелся... Все  “секретки” на месте, не входили сюда.
Ванька, сволочь проворная, конечно, влезть может, сукин сын, но крепится - боится, видать, стукачок... Хозяин его выставил в осведомители, наверняка... А почему? Эх, прост вопрос. Тоже обезопаситься желает, тоже за шкуру трясется, тоже не уверен... И винить тут некого, закон таков. Сказать ему, может, что раскусил я фокус с Ваней, с комнатухой этой, с истинными целями благотворительности - мол, сюда не придут, дублирующий вариант... Нет, не стоит. Неприятно обоим будет, вот и все. В принципе лучше ведь такую нору иметь, чем дачу под удар подставлять... Так что спасибо, Хозяин. И тебе выгода, и мне. Твой принцип, всегда я его одобрял...
Матерый с тоской оглядел пыль и грязь на свертках и коробках, заполонивших комнату. Все это надо переправить Маше, это антиквариат, капитал. Раньше оттягивал с отправкой, лень одолевала, теперь необходимо поторопиться, время не ждет... Да и свои ребята на таможне покуда готовы подсобить без излишних вопросов... Сейчас загружайся, немедленно. Сколько увезешь, но загрузи.
Коробки к машине таскали вместе с Ваней, выклянчившим попутно пару дисков для компьютерных игр - основного его увлечения.
С грузом Матерый поехал к Хозяину. Жил тот в аристократическом районе - на широком и гладеньком Кутузовском проспекте, в доме с высокими потолками и длинными коридорами - квартира эта досталась ему в наследство от некогда высокопоставленного тестя, ничего, впрочем, ничего иного, кроме квартиры, потомкам своим не оставившего. За исключением разве всякого модного в былые эпохи барахла... Да и что он мог оставить еще после себя?
Встретила гостя жена Хозяина - Вероника.
Точно и мило разыграли ритуал встречи: комплимент даме, улыбка, передача пакета с вином и рыбой, общие вопросы с необходимой толикой юмора, наконец рукопожатие с Хозяином, твердые, доброжелательные взгляды - глаза в глаза, все - фальшивое!!!
Посидели у телевизора, ругая штампы массовой культуры Запада и восхищаясь тонким вкусом вина, принесенного непьющим гостем; посудачили о последних новостях внутренней и внешней обстановки, прошлись насчет экологической угрозы; затем Вероника, сославшись на суетный завтрашний день, отправилась спать, и мужчины остались наедине.
Целуя на прощание руку хозяйке дома, Матерый внезапно постиг суть здешней атмосферы; понимание это возникло, как некий обвал, копившийся долгой чередой прошлых встреч, разговоров и реплик...
Это уже была не семья, нет; их, мужа и жену, удерживало вместе лишь прожитое, но не настоящее, и не в том заключалась беда, будто Вероника, воспитанная в определенных традициях, желала мужа обязательно при должности и с общественным весом, нет; она просто хотела и привыкла видеть рядом с собой человека цельного, увлеченного и занятого делом - пусть простым, но благословленным официально, принимаемым всеми без исключений. Муженек же, мало что ей объясняя, непонятно где вертелся-крутился, водил в дом всякую сытую шпану типа его, Матерого, жил не по средствам, а значит, нечестно, дурно, и блага, привносимые им в быт, хотя и завораживали Веронику блеском своим, все равно отталкивали сущностью, правда, год от года слабее. Но Матерый уверен был: хотелось ей какой-то большой правды в устремлениях мужа, а тот постоянно разменивался.
По старой привычке сели на кухне, располагавшей к разговору тихому и доверительному.
- Чувствую, с проблемами гость явился, - улыбнулся Хозяин, заваривая чай. - И с крупными. Такое вино... как в последний раз...
- Точно, - согласился Матерый. - Оставь чайники, присядь и слушай, что я натворил. Внимательно.
Он рассказал все. О кражах на железной дороге, об уголовничках-подручных, об оружии, некогда найденном в тайнике партизан, о Леве, попытавшемся обрезать концы, о  “гаишниках”, о том, наконец, как обманывал его, Хозяина, обосновывая всякий раз легальную добычу криминального товара.
Хозяин откровенно нервничал, однако не перебивал. Изредка позволял себе отвлечься: варенье из холодильника достать, чашки, конфеты. У Матерого порой возникало ощущение, будто тот слушает магнитофон - знакомую, хотя и полузабытую, запись, но отнюдь не собеседника. И еще странное ощущение возникло у Матерого: исчезни он, замолчи, все равно Хозяин не встрепенется, не удивится, а также будет конфетки в вазочку ссыпать, кипяток доливать в заварку...
Нет, в чем-то не прав был он, Матерый, об отношениях в здешней семье рассуждая... Не только вещами да деньгами привязал к себе Веронику человек этот, а еще и силой, сутью какой-то глубинной... И его привязал! Потому и сидит он сейчас тут, и повествует обо всем без утайки, и ждет спасения - ведь так, спасения! - веря в мудрого Хозяина, надеясь: есть у того козыри, способные спутать игру охотников и все в ней переиначить; прощения ждет себе и понимания... А чем привязал его когда-то Хозяин? Тем, что всегда знал, какое дело делать, как делать и ради чего. И это  “ради чего” не шкурным было, жаль, исполнители хапугами оказались... Но да ведь взять идею коммунизма: немало у нее приверженцев из тех, что сумели этот коммунизм построить, правда, исключительно для себя.
- Я не хочу тебя обижать, - сказал Хозяин, нарушив долгое молчание, воцарившееся после последних слов Матерого. - Но... Твоя трагедия заключается в том, что всю жизнь был ты, во-первых, романтиком, а во-вторых, мелким жуликом - жалким и недалеким. И пытался одурачить тех, вернее, того, кто желал тебе добра, желал верить тебе, трудиться с тобой, строить какое-то будущее, искать перспективы для нас же обоих... Я безуспешно и глупо стремился перевоспитать бандита. Вижу: педагог из меня - никакой... Кое-что, однако, мне удалось: ранее для полного счастья и умиротворения ты мечтал красть в день, скажем, по четвертному, затем - сотню, две, три. Из жулика мелкого стал жуликом средненьким. Вот результаты роста личности и плоды, увы, всей воспитательной работы. Наглядный примерчик перехода количе... Виноват: никакого перехода количества в качество не состоялось. Одни лишь голые расценки... Рвач и разбойник так и остался рвачом и разбойником.
- Давай без ярлыков и поучений, - сказал Матерый уныло.
- Давай, - безучастно согласился Хозяин. - Ну, что ты хочешь услышать? Оправдания воровской натуре русского лукавого человека? Которого хоть в коммунизм помещай, хоть в империализм - он без изменений останется... Или - что-либо конкретно-оптимистичное? Нет, ситуация плохая, неуправляемая и, уверен, безнадежная. Следствие идет, на него давят сверху, воспрепятствовать ему нереально. На этом Леве висели большие деньги серьезных ребят. Вывод из этого прост и неутешителен. Одно скажу: попить чаек спокойно мы сегодня еще в состоянии. Механизм, вступивший в противодействие нам, - ржавый, неважно оснащенный технически, с провалами в организационной структуре, однако, поверь, хорошо информированный! Это у них поставлено. Вообще-то, - покривился, - беседа с тобой удовольствия мне не доставляет. Ты ведь под крах меня подвел... Ну да ладно, истина такова: мы - две главные крысы на тонущем судне, я - умная, ты - хоть и сильная, но дурная, взбалмошная.
- Мы же договорились... насчет ярлыков, - привстал Матерый.
- Это аллегории, - отмахнулся Ярославцев. - И не корчи, прошу, оскорбленной физиономии. Вспомни лучше эволюцию своего бизнеса: сначала<N><197> грабежи в духе вестернов, затем<N><197> шантаж жизнью-смертью богатых жуликов; после, когда уяснил, что себе дороже такое занятие, перешел в авторыночные кидалы с одновременным открытием школ карате. А когда шуганули твоих сэнсэев и дурачков под их началом, начал девок заезжей публике выставлять.  Хороша карьерка!
- А куда мне еще было? С биографией такой? - зло спросил Матерый.
- Дело с наркотиками налаживать, - сказал Ярославцев. -  Логически оправданный, последний этап. Губить души, грести сказочные барыши, становиться исчадием ада. И самое страшное - получилось бы у тебя... Хорошо, я удержал. Для людей хорошо, не для меня. Я ведь, прости за наивность, стремился научить тебя жить и поступать честно. Может, порой и вразрез с формальностями юридическими, но честно по внутренней сути. Чтобы и сам зарабатывал, и другим заработать давал, но, главное, чтобы способствовал процветанию - не побоюсь обобщить - общества в целом. Но тебя не устраивал ограниченный, хотя и приличный заработок. Ты хотел хапнуть побольше. А я, дурак, тебе верил... Не скажу, чтобы очень, но на поводу у тебя шел... Внимал легендам и мифам об обреченных на гниение фондированных материалах, о контейнерах, якобы потерявшихся и запоздало, когда уже списаны, обнаружившихся... Многому другому. Врал ты искусно, доказательства приводил идеальные, аргументы конъюнктурные, хотя, начни я оправдываться ими перед коллегией по уголовным делам, был бы выставлен, как жалкий лгун, оскорбляющий интеллект судей... Короче. Ныне со всеми благими намерениями я очутился коренным в одной упряжке с уголовным сбродом. А в общем-то... - добавил тихо, - признание твое - не открытие. Фактура любопытна и в чем-то внезапна... Но да что она решает? Тем более под сенью начинаний наших много тебе подобных. Грешат они самодеятельностью и так же сводят между собой счеты. Так что не со новостью ты явился, а с подтверждением известного вывода: надо бежать... Об этом мы уже как-то деликатно друг другу намекали.
- Я отдам тебе деньги. Всю твою долю, - сказал Матерый.
- Все зажуленное? - перевел Ярославцев. - Леша, да разве это главное? Жизнь мы с тобой профукали, а ее не компенсировать. Ты как убить-то смог? Ужель и не дрогнул?..
- А просто это, - Матерый поднял на него большие, искренние глаза. Это в первый раз: то в жар, то в озноб... Да и чего оставалось? Не я, так они...
- А почему бы и меня заодно не...
- Думал. - Матерый опустил голову. - Но не ты ко мне ведешь, а я к тебе... Несправедливо.
- Гляди, а жизнь-то... страшненькая штука... Быт то есть, - сказал Ярославцев. - Ну да все равно - спасибо. И тебе я благодарен. Не смалодушничал, не смылся, а пришел и рассказал. Пусть страх тобой двигал, поддержки ты искал, совета, как глубже в ил зарыться, но все же... Совет, кстати, я тебе когда-то дал. В шутку, но ее ты, по-моему, воспринял всерьез... Как, стоит уже домик на морском берегу? - Хмыкнул.
- Не пахнет там морем, - отрезал Матерый.
- Да? Ну, как бы там ни было, туда не спеши. Паниковать не стоит. Нам надо завершить массу дел.
- То есть ты считаешь, не все еще...
- Погоди. - Хозяин встал, прошел в коридор, настороженно прислушался. -Тише, жена спит... Я считаю, в бега подаваться рано. Худо-бедно, но превентивные меры всяк по-своему мы продумали. Их надо попросту укрепить тем, что диктует ситуация. Спросишь, почему именно так рассуждаю? Потому что бежать - стыдно. Мы ведь феномен политический, хотя и с уголовным оттенком... А знаешь, в чем ошибка наша? Не верили мы в перемены, лгали себе: приближаем их, а сами отодвигали... А наступили перемены, мы, как символ всех прошлых заблуждений, и выявились. Лично же моя ошибка - не с теми дело начал, не то дело и не так. Теперь - реалии: есть бандиты - ты да я, пытающиеся избежать возмездия. Каким образом? Надо методично сжигать за собой мосты... Все не скроешь, но хотя бы истинные масштабы...
- Сжигать! Огня не хватит! - вырвалось у Матерого.
- Да, - кивнул Ярославцев. - За каждым из нас тянется шлейф, сотканный из забытых нами мелочей, которым мы и внимания не уделяли. А Лев... знал тех, с кем мы встречались каждодневно. То есть умный следователь выйдет на нас обязательно. Но ошибки бывают и у умных. И счастье бывает у дураков... Улыбнется оно - езжай в свой секретный домик спокойно и чинно, а я тоже что-нибудь себе придумаю. Новое, скажем, занятие. Но сначала закроем все точки, где Лева как-то фигурировал...
- Известные нам точки, - поправил Матерый.
- Через Леву, - продолжал Ярославцев, - должны выйти на тебя. Наверняка без хитростей: пожалуют на место постоянной прописки...
- Сосед предупредит... И на другом месте жительства Ваня твой тебе стукнет, - усмехнулся Матерый.
- Вот и чудесно. А на даче как? Чисто?
- О даче знаешь только ты.
- Значит, будет с кого спросить... - Ярославцев рассмеялся - нервно, принужденно: щека еще долго подергивалась, словно в болезненном тике.
- Ну а закрыть точки? - спросил Матерый. - Как? Подъехать и распорядиться об окончании всех дел?
- Надо пустить машину хотя бы на холостые обороты... - убежденно сказал Ярославцев. - Ясно?
- Теория, идеализм, - покривился Матерый. - Ну да иного не дано. Скажи, - спросил, - а чего ты за привычное цепляешься? Семьей дорожишь? У тебя же все... прожитое, в золу обращенное. И семья и работа. Тебе все заново надо. Это мне - на покой. А тебе - заново. Потому что есть еще порох... И другой вопрос: ты ж как поп был, проповедуя еще в затхлые коммунистические времена идейность мероприятий наших... Неужто и впрямь в нее верил? Или просто утвердиться хотел, когда за бортом оказался и в одиночку за кораблем поплыл?
- В одиночку?
- Ну, я с тобой рядом барахтался...
- Ты? Ты - с другого корабля. С разбитой паритской бригантины. Разбитой еще в архаическом прошлом.
- Так или иначе, - сказал Матерый, - на борт нас не подняли. В кильватере мы гребли, а сейчас новая команда винтовки неспешно чистит, чтобы и кильватер тоже свободен был... - Помедлил. - А в принципе все закономерно.  И что с ворьем ты связался, и что ворью уподобился. Думаешь, нет? А ты бы сейчас себя со стороны послушал. А уж если показать тебя сегодняшнего тебе вчерашнему... у-у! - кошмарный сон. Но и смешной кое в чем: хотел ты один корабль на плаву удержать, будучи за бортом...
- Да не за бортом, - протянул Ярославцев раздраженно. - Вцепился, понимаешь, в сравнение... Просто - меня разжаловали. И даже не столько люди, сколько обстоятельства, сама система.
- Ошибаешься, - возразил Матерый. - Разжалован, значит, шестерка, а шестерка все равно в колоде. А ты откололся. Напридумывал иллюзий и начал жить ими. Нас, сброд, призывал работать на государство! Причем нам - крохи, государству - куски. Мы не перечили, да, ты для нас олицетворял то, чему мы подчинялись беспрекословно с детства! И радовались, гордились даже, что такой дядя из партейных начальников нам патронирует. И оставался нам лишь обман - привычный, обыденный: соглашаясь с одним, втихую творить другое... А ныне ты тоже наш, уголовный, хотя и с завихрениями некоторыми. Как и тысячи собратьев твоих из номенклатуры. Кто ныне более благонравно и хитро ворует. В других нишах, с другими “крышами”. А потому долю тебе я верну. Всю. Долю, понял? За обман же - прости, если сможешь. Так воспитали.  Как я понял, призываешь ты в ил в последний момент уходить, чтобы, в нем будучи, дерьмом собственного страха преждевременно не захлебнуться? А не кажется, слишком велик риск? Нет? Тогда повинуюсь, лады. Ну, все, - Матерый встал. - Прощай - человек с большим будущим в прошлом. Как мосты жечь - знаю, не волнуйся. А в случае чего - связь через Ваньку-встаньку. И еще. Есть у меня оружие. Подарить пистолетик на память?
- Ну я же взрослый человек... - сказал Хозяин. - О чем ты? Какие пистолетики?
- Смотри. А то я как раз в свой ружпарк собираюсь. Мне, в отличие от тебя, пистолетики нужны, без них я - будто моллюск без ракушки. Хотя чушь это, моральная подстраховка... Грезы детства.
- Хорошие грезы... А три трупа - тоже грезы? - заметил Ярославцев. - Прощай, Леша... Если ты переселился в данную оболочку из флибустьера, то в следующей жизни быть тебе космическим пиратом, каким бы лучезарным ни явилось будущее. По крайней мере, место нам в нем найдется. Тебе уж  - точно. Волк нужен стаду, он его санитар.
- Для выездной сессии это законспектируй, - буркнул Матерый. - Как обоснование высшей меры. “Особый цинизм, - скажет прокурор, - ярая антиобщественная позиция, гнилая философия подсудимого дает мне полное право просить у суда...” И так далее. Ну, пока!

ИЗ  РАПОРТА

...Следует полагать, что Коржиков М.П. в сговоре с Вороновым А.М. многократно совершал угоны новых легковых автомобилей, которые после соответствующей фальсификации  “возвращались” якобы по исполнении ремонтных работ хозяевам автотранспортных средств. Установлено место хранения и захоронения материала, предназначенного в лом. Обычно материал вывозится от гаража Воронова А.М. Коржиковым М.П. в крытом кузове автомобиля "ЗИЛ-130", предоставляемого по поддельным документам начальником РСУ.

Из оперативной информации

...Сообщаю: вчера, с 17.05 до 17.30, Воронов А.М. осматривал в присутствии владельца поврежденную в ДТП автомашину "ВАЗ-2107", имеющую сложные деформации кузова. В 18. 30 данный автомобиль был вывезен в кузове автомашины "ЗИЛ" Коржиковым М.П. в направлении Ярославского шоссе.

...Сообщаю: сегодня, в 7.20, Воронов А.М. поставил в ремонтный бокс исправный автомобиль "ВАЗ-2107", имеющий номерные знаки автомобиля, вывезенного в направлении Ярославского шоссе...

...Подтверждается угон автомобиля "ВАЗ-2107", произошедший сегодня, около четырех часов утра, в Красногвардейском районе г. Москвы.

...Всем оперативным группам быть готовым к проведению операции...

...Сообщаю: в 16.00 Коржиков М.П. посетил базовую точку в районе Ярославского шоссе, где, загрузив в багажник такси некоторые детали, оставшиеся от расчлененного автомобиля "ВАЗ-2107" и имеющие, вероятно, характерные признаки, отправился обратно в Москву.

...Докладываю: в 17.30 согласно плану ОСМ по делу №... оперативная “волга” бампером задела заднюю дверцу такси Коржикова. Разбор ДТП начался в 17.35.

...Сообщаю: в 18.00 Воронов вошел в ремонтный бокс, закрылся изнутри и включил газовую горелку.

...Сообщаю: около таксопарка Коржиков перегрузил сумку с “характерными деталями” из багажника такси в свой личный автомобиль, на котором в 19.02 направился в сторону гаражного кооператива...

...Задержите автомобиль с Коржиковым в районе Преображенской площади. Предлог - проверка документов. Если не будем успевать по времени, направьте Коржикова в центральное ГАИ для освидетельствования на трезвость...

...Сообщаю: сварочные работы в боксе Воронова завершены. Началась окраска.

...Группе два! Отпустите Коржикова. Извинитесь...

...Внимание! Группа захвата может приступать к действию.

...Докладываю: группа захвата вошла в ремонтный бокс. Воронов сопротивления не оказал. Улики налицо. К боксу приближается Коржиков.

Из рапорта

...Свое посещение гаража Воронова Коржиков мотивировал тем, что ему необходима краска для служебного такси, попавшего в аварию. Сумка Коржикова досмотру не подвергалась. На наше предложение быть в группе понятых при обыске гаража Коржиков с готовностью согласился. Расписавшись в протоколе и покинув гараж, Коржиков сел в личный автомобиль и незамедлительно уехал. Ближайший телефон-автомат оставил без внимания. Вторым - на углу, возле пересечения с главной дорогой, воспользовался. Номер абонента установлен.
Абонент - Лямзин И. З., ранее судимый за нарушение правил о валютных операциях.

Техническая запись разговора Коржикова М.П. с неизвестным лицом

- Матерый, приветик... Хорошо - застал...
- Ну?
- Толик сильно приболел. На тачке продуло. Прихожу, а там доктора. Диагноз поставили - один в один!
- Откуда звонишь?
- Да тут все тихо. Из автомата. С улицы. Ни души, даже страшно, хе...
- Похекай-похекай...
- От нервов, ладно те...
- Как было?
- Как, как... Залетаю к нему, там доктора. Меня заодно прослушали. А потом, слышь, потеха - в ассистенты записали... А Толик крепился. Четко. Как дуб под ветрами.
- Вот что... Коржик-бублик. Боюсь, заразит нас Толя, злокачественная у него хвороба. Завтра давай к двенадцати дня греби к Виталику на набережную. Пожуем там и... увидим, в общем.
Гудки.

Из магнитной записи допроса Воронова А.М.

... - Не знаете его? А гражданин Власов вами доволен. Из праха, говорит, собрал новую машину. Ну а Виталик с набережной? Чего насчет него скажешь? Тоже - не знаю, не ведаю?
- А он-то при чем? Да, рихтовал я пару раз  “форд” его по пустякам:  крыло, капот... По-дружески, чтоб пиццей приличной угостил при случае.
- Да откуда у него приличная?
- Не, у них в пиццерии нормально готовят!
- На набережной?
- Ну. Где ж еще...
- А Коржиков? Он вроде Виталию друг?
- Кто?! Так. Спать хочу. Права вы не имеете в это время...

ПЕРЕЛОМ

Телефон звонил долго, нудно, безжалостно буравя непрочный сон, пришедший к Ярославцеву лишь под утро, - всю ночь он промаялся в беспокойстве и безысходности воспаленных мыслей, предвещавших скорую беду. И сбылось предчувствие!
- Это я, - прозвучал голос Матерого, вклиниваясь в парализованное дремой сознание. - Слышь? Все плохо! Тут гроза, а в Дагестане вовсе тайфун... Тольку Воронова помнишь?  Приняли... Началось, в общем. С шасси этими прокол, точно, номерные они. Не случилось чуда! Пора в поход... Еще звонить или как?
- Не надо, - пробормотал Ярославцев слабым спросонья голосом. - Единственная просьба: центральные точки постарайся все же прикрыть.
С минуту он лежал с закрытыми глазами, думал. Искал хотя бы тень надежды. После отрезвленно осознал: да, чуда не будет. Грядет гроза. Неумолимо.
Встал, запахнувшись в халат, прошел в ванную.
“Идешь воровать, один иди!” - тупо ударила в висках зазубренная мудренькая истина.
Стоп... Но не воровать же хотел, не воровать!
Очередное утро, столь похожее на все предыдущие. Привычные, милые мелочи повседневного быта. Все кончается. Кончится и это.
Он пил свой утренний, до черноты заваренный чай, рассеянно глядел на кота, воодушевленно дурачившегося с мотком шерсти, гонявшего его из угла в угол, и слушал мягкое, переливчатое треньканье телефона, чья упорная электроника пробивалась согласно программе к плотно занятому номеру нужного абонента.
Длинный гудок. Наконец-то!
- Зинаида Федоровна? Ярославцев беспокоит. Вы не могли бы сделать мне полугодовую немецкую визу? Мои данные? Все - в кадрах министерства. За мной подарок, богиня вы моя... И без возражений, а то обижусь. Договорились?
Положил трубку. Турист... Авантюрист. Как будешь легализоваться, в ФРГ этом? Прошу политического убежища, спасаюсь от преследования как идейный уголовник или же бандит по недоразумению? А может, от нечего делать звякаешь? Соломинки в бушующих волнах под руками нащупываешь? Нервный ты, оказывается.
Он отставил чашку. Внезапно обхватил голову руками. Неужели все-таки придется сделать этот шаг, неужели?.. Да, придется. Ты уже много раз мысленно совершал его, ты уже пробовал, насколько прочны нити, и знаешь, как болезненно будет рвать их - соединяющие тебя и все, чем жив: прошлое твое, землю твою, близких. Но ты сумеешь порвать. Инстинкт самосохранения - волчий, безоглядный - сильнее... Гибнет растение, вырванное ветром и унесенное прочь, но ведь бывает, приживается оно на иной почве, бывает...
Да и что тебя соединяет с этой страной? Люди? Какие? Твое окружение? Это - статисты в театре, где ты актер и единственный зритель. Друзья? Их вообще никогда не существовало. Были товарищи. По работе, по делу, по делишкам. И потом - друзей выбирают. А ты раньше выбрать не мог. Тебе вменялось дружить исключительно со своим кругом либо с кем-то из круга повыше. Но не с верхним, ибо тому кругу с тобой тоже дружить не положено было. Отчасти поэтому и тянулся ты к Матерому, и помогал ему, и наставлял, вопиющим образом нарушая правила игры и наивно полагая, будто нарушение не наказуемо...
Жена, дочь? Тут ясно. Вероника выйдет замуж, сохранив туманное сожаление о бывшем супруге-неудачнике и весьма конкретное сожаление о своей загубленной якобы жизни - им, неудачником, конечно, загубленной. А дочь - та вовсе под чужим созвездием родилась, дочери вообще папа без надобности, ей связи его нужны и наследство. И странно, и страшно чувствовать в маленьком, хрупком человеке, не определившемся ни в социальных, ни в нравственных ориентирах, железную хватку и волю уже бесповоротно состоявшегося потребителя. Дочь себя пристроит, за нее волноваться - пустое, ген выживаемости здесь доминирующий, хотя и дурно мыслить так о собственном любимом - да, именно любимом - ребенке...
Теперь - о себе. Уже никуда никогда не подняться. И лучшее, что он мог совершить во имя собственных амбиций после изгнания из рая, совершено: стал консультантом тех, кто сколь-нибудь решает, суфлером десятка театров. Он ничего не значил сам, он исполнял, грамотно корректируя, чужую волю, а проявление воли собственной свелось к уголовщине. Он... прожил жизнь!
Нахлынуло безразличие. А после странно и остро захотелось в деревню, на Волгу, где был свой дом на берегу широкого разлива, побродить по талому снегу в лесу, кропотливо и тайно готовящему обновление трав и листвы, вспомнить о радостях прошлого лета, предчувствуя наступающее, вернуться домой в сумерках, надышавшись хвоей, затопить печь, посидеть возле близкого огня со стаканчиком коньяку, подумать...
Только-то и осталось у него: пустые думы у деревенской печи...
В сознание неожиданно ворвались какие-то знакомые интонации голосов и маршевые звуки, доносившиеся из телевизора. Он увеличил громкость до упора, и кухню буквально заполонили шум и треск пионерского парада, вдохновенно комментируемого взволнованным гласом диктора, призывающего быть достойными... гордо нести...
- Что?! - оторопело выдохнул он и вдруг понял: транслируют хронику...
Ярославцев оглушенно прислушался к такой привычно впитанной с детства и в то же время странной несомненности оптимистических словосочетаний, подтвержденных ликующей оркестровой какофонией, и вдруг почувствовал, как волосы на голове поднимаются дыбом... Затем, исподволь ужасаясь неудержимо нехлынувшему на него сумасшествию, схватил за спинку кухонный стул и пустился с ним в неуклюжее вальсирование, пытаясь попасть в такт бравурных ритмов, доносившихся из неведомых пространств.
Болезненный удар о край газовой плиты заставил его прекратить эту дикую пляску.
Он выдернул шнур питания телевизора из сети, недоумевая над собой, наспех допил чай и спустился к машине с обреченной решимостью, словно гвоздями распявшей сомнения и трепет души.
До фирмы Джимми доехал Ярославцев быстро. Машину бросил в переулке неподалеку, подняв воротник пальто, пошел к офису.
С Джимми он познакомился в той злополучной заграничной командировке, на стройке. Фирма, где тот тогда служил, специализировалась на выпуске облицовочных материалов. Именно эту фирму Ярославцев когда-то крупно надул, выхватив у нее из-под носа большой заказ и погорев на том заказе...
А после, спустя пять лет, Джимми объявился в Москве, позвонил и сказал:
- Я приехал сюда учиться твоей деловой хватке, Володя. Готов брать уроки.
Встречались они редко, но неизменно сердечно, говорили всегда откровенно, не темня, и цену друг другу знали прекрасно. И сейчас, шагая к подъезду офиса, он, Ярославцев, знал, что здесь может говорить без околичностей и поймут его здесь, наверняка поймут.
- Дорогой гость... - Джимми, улыбаясь, встал из-за стола, протянул руку. - Какими ветрами и судьбами?
- Слушай, - сказал Ярославцев, всматриваясь в его лицо. - Удивительное дело: иностранца у нас видно сразу. И даже не в одежке дело. У вас непостижимо чужие лица и непостижимо отстраненные глаза...
Джимми степенно поправил темно-синий галстук в мелкую белую звездочку. Застегнул лощеный, с плечиками пиджак.
- Отстраненные... от чего?
- От наших проблем, вероятно... Ты как, не против прогуляться?
- Буду через час, - кивнул Джимми симпатичной секретарше, холодно и приветливо улыбнувшейся шефу, гостю и тотчас спрятавшей лицо в бумаги и в ухоженные рыжеватые локоны.
Медленно побрели по тротуару узенькой старой улочки.
- Боже, - искренне вырвалось у Ярославцева, озиравшегося потерянно на церкви, колонны купеческих особнячков, лепку карнизов. - Все знакомо и все, как впервые. Да и пешком идти, как впервые... В основном - за рулем же, в глазах - асфальт, выбоины-колдобины, разметка, а по сторонам - размытый фон: дома, камни-кирпичи... Ну, думается, и Бог с ними, камнями, быстрее бы к дому, к телевизору.
- Ты, увы, неоригинален, - поддакнул Джимми натянуто.
- Я приехал к тебе по серьезному делу, - упредил Ярославцев недомолвки.
- Я рад.
- Джимми... - Он помедлил. - Однажды, год, да, кажется, год назад, будучи у меня в гостях, ты посетовал на нехватку денег, так?..
- А вот в тот раз был неоригинален я, - отозвался Джимми. - Ибо у денег бывает всего два состояния: или их нет, или их нет совсем...
Сдержанно рассмеялись.
- Джимми, - оборвав смех, с нажимом повторил Ярославцев. Я предлагаю тебе возможность заработать. У меня есть довольно-таки крупные суммы в наличной валюте. Мне срочно надо перевести их на свой счет на Западе. То есть я приношу тебе бумажные деньги...
- Я не собираюсь брать с тебя комиссионных, - оборвал его Джимми.
- Не торопись. Речь идет о внушительных суммах. А я люблю, когда зарабатывают все.
- Хорошо. Это все?
- Нет. Ты можешь устроить мне надежный фиктивный брак в Германии? У тебя же масса друзей там...
- Ты серьезно? - Джимми замедлил шаг. - Впрочем... ты серьезно. Но ты же...
- Да, Джимми, - кивнул Ярославцев. - Я говорю с тобой, как какой-то мелкий жулик. Но таковы, увы, обстоятельства. Поэтому... Итак, я задал вопрос. Ответь. Объяснения - позже.
- Реально... - Джимми прищурился, - реально у меня есть парочка кандидаток. Но надо поговорить...
- Желательно побыстрее, - кивнул мрачно Ярославцев.
- Но почему?..
- Я должен бежать из страны, - прошептал Ярославцев, упорно глядя мимо собеседника. - Должен!
- А что случилось? Я всегда считал тебя... не обижайся... цельным и честным человеком. Я знал: у тебя хватало недоразумений с властями, но покидать страну...
- Прости, Джимми, - оборвал его Ярославцев. - Прости, что пришлось тебя разочаровать... Я просто спасаю жизнь. Ничего больше.
Простились у машины. Отъезжая, Ярославцев подумал с радостью: все складывается чертовски удачно! Для... успешного позорного бегства. А вот как будет происходить само бегство...
- Смертельный номер, - пробормотал он себе под нос. - Лица со слабой нервной системой обречены на инфаркт. - И наддал газку, спеша пересечь перекресток на зеленый мигающий свет. Следующий адрес, куда предстояло заехать, вырисовывался теперь очевидно.
Имя адресата: Виктор Вольдемарович Прогонов. Весьма одаренный художник-график, реставратор и попутно - цинкограф. Волей судьбы - неудачник. Художественных открытий Виктор Вольдемарович не совершил, а в узкие врата доходных сфер, где плотно отирались преуспевающие бездари, втиснуться не сумел, несмотря на целую палитру дарований. В то же время один из знакомых Прогонова, способный лишь разнообразно вырисовывать на том или ином фоне профиль вождя революции, занимал ответственные посты, имел две мастерские, учеников и великое множество благ, нисколько не стесняясь ремесленностью скудного своего кредо. С другой стороны, в основе такого процветания лежал тоже своеобразный талант, начисто у Прогонова отсутствующий. И потому жил Виктор Вольдемарович безвестно и скромно - до той поры, покуда не уяснил, что государственная служба с его специальностями дает доходы куда более скромные, нежели те, что можно извлечь, используя специальности приватным образом.
Первые заработки, не обремененные вычетом подоходных налогов, были вполне безвинны: воссоздание старинных полотен состоятельным клиентам. Все шло ровно, хорошо, но вскоре один из состоятельных был задержан как спекулянт отреставрированными художественными ценностями. Так, пусть в роли свидетеля, довелось посетить Прогонову и кабинет следователя, и народный суд, где со всей очевидностью ему дали понять о его специальностях и талантах как о факторах, способных представлять узкоуголовный интерес. Но круг состоятельных вырос, вырос уровень жизни Прогонова, выросли соответственно и запросы, а потому уже приходилось сознательно рисковать. Впрочем, риск по мелочи Виктора Вольдемаровича более не устраивал. Жаждалось крупного дела, дабы единым махом разрешить проблемы финансовые и обеспечить себе уход в жизнь спокойную, праздную, добычей хлеба насущного не омраченную. И такое дело Прогонова нашло. Вернее, сначала нашел Прогонова один очень энергичный человек по имени Алексей, имевший к тому же многозначительную кличку Матерый. Наличие клички выяснилось уже в ту пору, когда дружба их, начавшаяся с банальной реставрации икон, перешла в прочные узы совместного участия в бизнесе по большому счету. За внушительный гонорар Прогонов исполнил заказ на достовернейшую копию знаменитого итальянского мастера. Фальшивку изготовили правдоподобную фантастически. Затем еще одну, еще... Дурные сны начали сниться Прогонову, нервная экзема обметала руки, но наркотик наживы намертво въелся в кровь, не отпускал. Сны снились не напрасно: вскоре вспыхнул скандал. Возмутился кто-то из одураченных иностранцев, раскрыв, себе же в ущерб, источник покупки, и затрепетал искусник Прогонов в преддверии краха... Чудом пронесло. Имя копииста в показаниях обвиняемых не прозвучало, но волк Матерый, приписав сотворение чуда себе, надел на Виктора Вольдемаровича ярмо раба, тотчас потребовав якобы в отплату за чудо разного рода услуг: изготовления паспортов, водительских документов и много прочего - в частности, создания произведений псевдо-Фаберже, из-за которых вновь пришлось Прогонову обливаться холодным потом дикого страха. Но в итоге он оценил ум детально знающего преступную среду шефа: подделки сбывались на фоне действий большой группы иных аферистов, громко прогоревших и тем самым в бурной широте потока своей продукции скрывших маленький, однако поистине золотой ручеек прибыли, полученной Прогоновым и Матерым.
Каждодневный риск становился привычкой, но неблагополучные издержки его неизменно обходили Виктора Вольдемаровича стороной, и, хотя пули отчетливо свистели рядом, прикрытием от них с фронта и с тыла выступал дальновидный Матерый, которому Прогонов теперь верил слепо - впрочем, ничего иного просто не оставалось. Осторожность, естественно, соблюдалась неукоснительная: ни денег, ни орудий производства, ни толики продукции дома Виктор Вольдемарович не держал, а на конспиративную квартиру-мастерскую, снятую у надежного человека, где созидались старинные фламандские и французские полотна, ездил, соблюдая утонченнейшие нюансы секретности. Не ведал Прогонов одного: не ведал о существовании некоего Ивана Лямзина, тщательно фиксирующего все переговоры своего соседа с “рукодельником Вольдемарушкой” в то время, когда сосед в случайном присутствии возле себя Вани не сомневался.
- Разрешите пройти, Виктор? - спросил Ярославцев, встав в проеме двери.
- Простите, не имею чести... - низким бархатным голосом отозвался Прогонов.
- Я - от Матерого. - Ярославцев напористо шагнул в квартиру, снял пальто, мельком в зеркале уследив за выражением лица Виктора Вольдемаровича.
Это длинное лицо, характерными чертами которого были седые бакенбарды, крупные зубы и длинный, как бы позаимствованный из голландской портретной живописи нос, выражало немалое удивление, но вместе с тем дружелюбие и любезность. Внешний вид хозяина отличался респектабельностью: белая сорочка без галстука, легкие, на тонкой подошве штиблеты, халат с серебряной и золотой ниткой узора...
- Прошу... - Рука Прогонова указала путь в комнаты, где в прозрачном блеске паркета отражались, чинно расставленные в горках, фарфоровые и хрустальные изделия.
Посреди же комнаты, очень не к месту, стояло чучело пингвина, обутое зачем-то в домашние тапочки без задников.
- Птичка-ласточка моя, - произнес Прогонов нежно и взял пингвина за крыло, - ну-ка проснись, ну-ка ванну пойди прими...
Тут глаз птицы внезапно раскрылся: живой, блестящий... И пингвин, оказавшийся вовсе не чучелом, переваливаясь, вышел вон.
- Живу один, холостяком, - поделился Прогонов, затягивая ловкими холеными пальцами узел на поясе халата. - Вот... завел фауну. Экзотика, понимаю ваше...
- М-да, - согласился Ярославцев, - чего-чего...
- Ходит сам в туалет, спускает за собой воду, любит принимать душ и обожает тяжелый рок, - гордо доложил хозяин. - Спит стоя. Очень удобно.
- Признаюсь, поразили, - сказал Ярославцев, усаживаясь в изысканный уют кресла карельской березы. - Готов отплатить вам тем же. Не возражаете?
Любезное выражение лица Виктора Вольдемаровича преобразилось, став на какой-то миг настороженным, но настороженность эту он легко трансформировал в благожелательную озабоченность. Забарабанил выпуклыми ногтями по ореховому столику с инкрустацией слоновой кости.
- Коньяк? - вопросил галантно.
- Господин Прогонов, - начал Ярославцев, предложение о коньяке игнорируя. - Разрешите наконец представиться. Я -  Хозяин. Такой пошлой кличкой, увы, меня окрестили дурные люди. То есть я - тот самый человек, на которого неоднократно ссылался ваш друг Матерый как на избавителя якобы от прокурорских напастей и милицейских происков.
- Якобы, - вдумчиво повторил Прогонов. - Та-ак. А нельзя ли разъяснить, в чем суть прокурорских напастей и ваших намеков в принципе?
- Извольте, - кивнул Ярославцев. - Разъясню.
Процедура разъяснений оказалась для Прогонова весьма неприятной: от слов собеседника он морщился, как от болезненных уколов, однако в глазах его ощутимо проявлялась готовность, отбросив ложную дипломатию, вести дальнейшие переговоры без затей, напрямик.
- Ну-с, довольно, кажется, - Ярославцев перевел дух. - Теперь - хорошие новости: надеюсь, первая наша встреча окажется и после... нет, предпоследней. Также надеюсь, что на последней встрече получу от вас несколько необходимых мне документов. Два-три чистых бланка внутренних паспортов, клише печатей к ним, то же - относительно водительских удостоверений...
Мрачная тень какого-то смутного подозрения легла на лицо Прогонова.
- Нет,  ошибаетесь,-  заметив эту тень, сказал Ярославцев. - Адрес секретного цеха на Пресне мне известен... там просто музей вещдоков... так что это не провокация, а деловой разговор, означающий: за подобные услуги вы получите еще и солидные деньги. Шантажировать же вас своей осведомленностью я категорически не намерен. Она, осведомленность, - лишь залог и подтверждение моей благожелательности.
- А что означают, в свою очередь... солидные деньги? - спросил Прогонов с мягкой сатирой в голосе.
- Тысяч восемь... десять.
- Солидные? - переспросил Прогонов вежливо. - Вам не откажешь в чувстве юмора, гость дорогой.
- Бросьте паясничать! - Ярославцев рывком приподнялся из кресла.
Облезлые брови Прогонова вздернулись вверх, и он засмеялся.
- Ну, право... Что за манеры? Вам-то уж не к лицу терять лицо... Такой респектабельный господин...
- Вы правы. Извините. - Ярославцев вновь уселся в кресло. - Нервы. И вот еще... Главное. Мне нужен заграничный паспорт. На любое имя. Желательно -человека, ушедшего и не вернувшегося.
Прогонов достал из черепахового футлярчика небольшие, в позолоченной оправе очки. Грустно воззрился на собеседника. Затем коротко заявил:
- Трудно.
- Не принижайте высоту своей квалификации, - возразил Ярославцев. - И широты ваших связей. И не вынуждайте меня прибегнуть к грубым приемам.
- Кстати. Матерый тоже сегодня меня навестил, - неожиданно поделился Прогонов. - И тоже - заказы впрок... Практически аналогичные. Значит, где-то запахло горелым. Поблизости. Да! - Оживился: - А почему бы Леше не представить вас мне в официальном порядке? И каким образом вы...
- Потому что вы - его капитал, - ответил Ярославцев. - Тайный и неделимый. А каким образом?.. Оперативная работа. Ее методы огласке не подлежат. Хотя какие там методы? Сплошная импровизация...
- То есть вы совершаете воистину грабительское покушение на чужую собственность? - подытожил Прогонов. - Отличненько. Но почему десять тысяч? Таким, кажется, обозначен гонорар, не ослышался? - Ладонью он бережно провел по инкрустированной столешнице.
- Постыдитесь, Виктор Вольдемарович, - укорил его Ярославцев. - Я ухожу из вашей жизни, оставляя вас в спокойствии и благоденствии. Вам бы уместно мне приплатить!
- Довод. Тогда, простите, вопрос сугубо гуманитарного свойства: зачем вам именно  туда, за бугор? Я, к примеру, очень и очень вскользь наслышан, будто у Леши есть один карманный челюстно-лицевой хирург...
- Мне нравится их пестрая, буржуазная жизнь, - сказал Ярославцев. - Я безоглядно романтичен. Я авантюрист. Достаточно?
- Надо же как... - позволил себе порассуждать Виктор Вольдемарович, не принимая во внимание подчеркнутую сухость ответа. - А мне вот их жизнь... не нравится. Смотрю ее каждодневно по видео и телеканалам... не нравится. Все деньги, деньги... Еще замечу: бездуховность и наплевательство на ближнего. Так что права была когда-то наша контрпропаганда. И полиция там плохая, не договоришься.
- А вот мне как раз не нравится наша доблестная милиция, - сказал Ярославцев. - И прочие органы. Когда надо, а может, когда и не надо, работать они умеют.
- К делу, - Прогонов взял паспорт в руки. - Что означает ваше предложение? Побег за границу, подделка документов... Это - и о вас, и обо мне, рабе Божьем. А я старый человек и хочу остаток дней...
- Вы старый мошенник, - перебил Ярославцев. - И извольте мыслить сообразно своему статусу. Да, между прочим: напоминаю об одном придурке, месяц назад купившем немыслимую сумму западногерманских марок вашего производства. Очень грубо, извините, но вы меня вынудили... Теперь уясните: я уеду, и все оборвется. Останется достаточно средств, чтобы жить честной жизнью обывателя и испустить последний вздох... не в больничке на зоне, без возврата трупа родственникам, хотя у вас вроде один пингвин - истинно заинтересованное лицо...
- Вы невыносимы! - произнес Прогонов со стоном. - У вас с собой фотографии?
- Пожалуйста. Когда все будет готово?
- Думаю, послезавтра.
- Мы очень плодотворно провели разговор. - Ярославцев направился в прихожую. - Срок вам - неделя. Удачи!
- Мне приходится, - Прогонов погладил по голове пингвина, любопытно высунувшегося из ванной в коридор, - пожелать удачи и вам. Удачи и... безвозвратной дороги.
- Одновременно мечтая: эх бы, да сверзился лайнер вместе с тобою из высей поднебесных на самую твердую почву планеты! Да?
- Не секрет: люди греховны в своих помыслах, - сокрушенно развел Прогонов широкие рукава халата. - Вы чудовищно правы...
- Теперь - следующая встреча... - прошептал Ярославцев, поворачивая ключ в замке зажигания. - Тьфу-тьфу, но пока все в полном соответствии с намеченным планом. Перевыполнения его не требуется, а недовыполнение смерти подобно. Приписки же - исключены!

Из оперативных материалов

...Установлено: на бутылке из-под напитка “Байкал”, обнаруженной на месте жительства Колечицкого Л.А., выявлен отпечаток пальца, совпадающий с имеющимся в картотеке, - Монина А.М. (кличка Матерый), неоднократно судимого.

...Для сведения: приметы фоторобота “блондина” совпадают с приметами Монина А.М. (кличка Матерый).

...Докладываю: в 12.05 в пиццерии произошел контакт Коржикова М.П. с Мониным А.М. Магнитная запись разговора данных лиц прилагается. Разговор шел о необходимости скорейшего уничтожения вещественных доказательств по угонам автотранспортных средств, также была выражена тревога по поводу расследования убийства Колечицкого Л.А. Затрагивалось то обстоятельство, что "ВАЗ-2106", обнаруженный на 23-м км, может фигурировать в деле Воронова А.И.
Монин А.М. рекомендовал Коржикову М.П. скрыться с имеющимся у последнего фальшивым паспортом, предварительно изменив внешность с помощью знакомого им челюстно-лицевого хирурга. Имя и место проживания хирурга не упоминались.

...Докладываю: покинув пиццерию, Коржиков отправился к месту складирования негодных для восстановления автомобильных кузовов, где был задержан оперативной группой.

Из рапорта

...После контакта с Коржиковым М.П. объект наблюдения - Монин А.М. - на автомобиле “волга” белого цвета, номер 14-35, отправился в сторону улицы Арбат. Объект держался крайне настороженно, автомашиной управлял резко, значительно превышая скоростной режим и совершая грубые нарушения правил ДД, что затруднило наблюдение за ним. В дальнейшем просим постоянной поддержки группы наблюдения сотрудниками ГАИ города и области.
Адреса, которые навещал Монин, прилагаются.

Из оперативных материалов

...Приметы автомобиля номер 14-35 (номерные знаки сфальсифицированы) совпадают с данными по автомобилю “волга” белого цвета, находившегося в месте обнаружения трупов двух мужчин на 21-м км...

...Справка: первая судимость Монина А.М. связана с разбойным нападением на кассира продовольственного магазина и применением в сторону работников милиции огнестрельного оружия марки “парабеллум”, источник приобретения которого остался невыясненным. Данное уголовное “дело” запрошено из архива.

...Докладываю:

Адресаты, которых навещал Монин А.М. после встречи с Коржиковым М.П., следующие:
Адресат  №1: Прогонов В.В. - художник, цинкограф, реставратор, несудим.  Инвалид, пенсионер. По неподтвержденным данным - изготовитель поддельных художественных ценностей, фальшивых дипломов. Предпринимавшиеся ранее попытки установить с Прогоновым перспективные отношения успеха не имели. Живет замкнуто, холост. По месту жительства предметов и инструментов, уличающих его в преступном промысле, не хранит.
Сразу же после отбытия Монина от дома Прогонова к последнему прибыл Ярославцев В.И., что зафиксировано фотосъемкой. Ярославцев пробыл у адресата сорок минут.
Необходимо отметить: на протяжении нескольких лет Монин - персональный водитель Ярославцева. Выписки из трудовых книжек обоих лиц прилагаются.
Адрес №2: Лямзин И.З. - установленный абонент Коржикова М.П. после операции по задержанию Воронова А.М. Установлено: Монин А.М. временно проживает (без прописки) на квартире Лямзина, используя данный адрес как запасное, видимо, убежище. По оперативным данным, Лямзин И.З. незаконно хранит на дому боеприпасы к пистолету Марголина, находящемуся в неустановленном месте.
Подробности в отношении трех последующих адресатов выясняются. Источники утверждают, что все трое возглавляют организованные группы, занимающиеся разнообразными экономическими преступлениями. Один из адресатов - Переверзев К.А. - глава сельскохозяйственного объединения по выращиванию свеклы, на базе которого создан подпольный завод по производству водки - с собственным сырьем и высокопроизводительной технологией. Данные получены из органов по борьбе с экономическими преступлениями, готовящих в настоящее время реализацию дела, требующую из-за вновь открывшихся фактов согласования. Считаю необходимым подключить к расследованию сотрудников ГУЭП, так как обозначился выход на лиц, занимающихся незаконной экономической деятельностью.

Из рапортов

...Исходя из установленных контактов Монина А.М. и успешной разработки связей Ярославцева В.И., задержание их полагал бы преждевременным, тем более что откровенно лобовые действия Монина А.М. указывают, вероятнее всего, на его предположения лишь о начальном этапе следственной работы по делу об убийстве Колечицкого Л.А. и не связанном с ней разоблачении Воронова А.И. Отсутствие дальнейших контактов Монина с Коржиковым будет в глазах первого оправдываться логикой сложившейся ситуации.

...Докладываю: гр. Лямзин И.З. задержан при получении от покупателя произведенных им меховых изделий двух тысяч долларов США.
Источник сырья выясняется.

Из магнитной записи допроса Лямзина И. З.

- Гражданин Лямзин... Установлено: в нарушение закона о валютных операциях...
- Ничего не установлено! Клиент - жулик! Провокатор! Поет по вашей партитуре! Он мне долг вернул, никаких расчетов не было, вот так! И на голый крючок не ловите, свидетелей нет, я - одно, он - другое... Доказывайте!
- По-хорошему, значит, Лямзин, не хотите...
- Беллетристика! Дождешься от вас хорошего! Сами валюту в страну напустили, а теперь - и не коснись ее! Слепили гнилые привязки, чтобы безвинных сажать! А за что? За то, что шапки продал?
- Мы обнаружили в одном из магазинов две накладные на сданный вами товар. Фальшивые накладные. С печатью несуществующей организации. И на них - ваша подпись!
- Подпись! Очень веская улика! Там что Лямзин, что Чарли Чаплин - никакая экспертиза не установит!
- Ну вы и тип...
- Не нравлюсь? Готов уйти. Кстати, начальник, вы Библию хоть раз на сон грядущий почитывали? Я так чувствую - нет. Заповедей не знаете, не по-Божески инкриминируете. Может, Моисей и кокнул часть скрижалей, покуда нес их с горы Синай, но в тех, что донес, не сказано  “не продай”. Вы сами загляните, убедитесь... А в Библии все есть... что надо!
- Лямзин, истинно говорю вам: не спекулируйте тем товаром, которого у вас нет в наличии. Имею в виду вашу набожность. Поехали лучше домой. К вам домой... Вот постановление о проведении обыска, ознакомьтесь...

ЯРОСЛАВЦЕВ

- Миша, сердечно рад видеть тебя... - Ярославцев жестом пригласил в машину полного, дородного мужчину с загорелым, в резких морщинах лицом. -Рассказывай, как живешь, дорогой, какие проблемы...
- Все по-прежнему, - обреченно вздохнул Миша. - По-прежнему нет главного: ума, здоровья и денег. Но... все завидуют, глупые люди.
- Понимаю тебя, как никто, - рассеянно улыбнулся Ярославцев. - Э... ты, конечно, удивлен нашим прямым контактом? Тогда сразу развею двусмысленность: есть срочное дело, Матерый вне его, а мне... остро и быстро необходимо деньги.
Миша важно кивнул, подчеркивая полное осознание значимости слов собеседника.
Ярославцев тронул пальцем брелок, прицепленный к связке ключей, торчавших в замке зажигания.
- Знаешь, что за брелочек?
Миша, вытянув губы, мелодично посвистел. Тотчас брелок отозвался переливом маршевой мелодии.
- Очень хорошо, - констатировал Ярославцев. - Теперь слушай. Часть пластмассы и микросхем можно приобрести официально. Для подстраховки. Вдруг: откуда, что?
- Азбука Буратино, - прокомментировал Миша.
- Пластмасса есть. Микросхемы есть. Макет брелка есть. Люди, задействованные на производстве - будущем, естественно, тоже есть. Всю эту макросхему я готов продать. Ты - “цыганский барон”, рынок сбыта у тебя свой, надежнее любой сицилианской мафии... По вокзалам и поездам побредут бесчисленные...
- ...пестрые соплеменники мои, - закончил Миша, раскуривая сигару. - Сколько стоит макросхема? Людишки твои... проверенные, а?
- Ручаться я привык исключительно за себя, - мягко ответил Ярославцев. - О цене же так: много не надо, тысяч пятьдесят.
- Столько с собой не ношу... - Лицо Миши озарилось мрачноватой улыбкой. - Куда желаешь, чтобы калым принесли? Когда желаешь? Какого человека желаешь, чтобы принес? Может, симпатичного желаешь?
- Завтра. В два часа дня. У меня дома, - отчеканил Ярославцев. - С людьми к тому моменту договорюсь. Координаты их тебе передадут. Послушание гарантирую безоговорочное.
- Ох, - вздохнул Миша, - умная у тебя голова, Хозяин. Сколько брелков подарил этих, как спички дарил - не думал...
- Да если бы и думал. Не в брелках деньги, а в людях. До свидания, Миша.
- Прощай, Хозяин.

Склонившись понуро над рулем, он стылым взглядом исподлобья провожал грузную, в клетчатом, модного покроя пальто фигуру “цыганского барона”, усаживающегося на заднее сиденье своего заграничного лимузина, фыркавшего выхлопом двухсот шестидесяти лошадиных сил.
Все. С мелочами сегодняшнего дня он покончил. Теперь предстояло главное: совершить насилие над собой... Впрочем, не было ли насилием над собою то, что совершено им сегодня? Да, но совершено-то путем сухих переговоров; он ни перед кем не играл, никого не обманывал, действовал искренне и открыто, а вот сейчас начиналось тягостное и порочное.
Анна. Женщина, существующая как некий объект чрезвычайного стратегического назначения. Объект, требующий неусыпного контроля, вклада средств и точной нацеленности на запланированную функцию.
Операция “Анна” началась год назад, когда он впервые ощутил неминуемость приближающейся грозы. Ощутил, но не отмахнулся легкомысленно, не пошел на поводу расхолаживающего благоденствия сиюминутности, наоборот: начал жить встречей катастрофы. Заставил себя.
Заставил себя встать однажды ранним утром, поехать на противоположный конец города, дождаться, когда из подъезда жилого дома выйдет малопривлекательная сорокалетняя женщина, сядет в “жигули” и отправится привычным маршрутом на службу. А он последует за ней и на очередном перекрестке “неловко” перестроится из ряда в ряд, покорежив бампером крыло ее автомобиля.
С этого началось знакомство. С ее истерических упреков, поползновений немедленно вызвать ГАИ, сильного душевного волнения, вызвавшего в нем едва сдерживаемый смех.
- Как вы думаете... во сколько обойдется ремонт? - спросил он, терпеливо выслушав ее возмущенные причитания.
- Да тут... на двести долларов...
- Очень хорошо. Вот двести долларов. За моральные издержки. Расходы по ремонту тоже беру на себя. Через три часа подъезжайте на станцию в Нагатино и там заберете свою машину.
- Я не могу через три... только вечером!
- Как скажете. А пока моя машина к вашим услугам. Техпаспорт в вещевом ящике.
Вечером, получив обратно идеально отремонтированный автомобиль с попутно устраненными дефектами, дама позволила себе наконец представиться Ярославцеву, смущенно возвратив двести долларов. Тот долго отнекивался, а после весело предложил:
- Данный конфликт заслуживает того, чтобы его отметить где-нибудь, скажем, в  “Арагви”. Деньги мои, платите вы... Идет?
Отметили. Познакомились.
Так появился объект стратегического назначения.
Анна отличалась вздорным характером, благодаря которому растеряла все былые привязанности к ней мужчин и замкнулась в работе, обретя в ней смысл и опору. Занимала Анна ответственную должность в крупном банке, занимаясь валютными операциями.
Отношения с любовницей развивались именно так, как Ярославцев и предполагал. В Анне все более крепла привязанность к нему, и все острее желалось ей женского, обычного: надежного мужа, детей - при полном, впрочем, понимании неосуществимости такого желания: возлюбленный имел семью, устоявшийся быт, прочный достаток и ничего иного, помимо тайной связи, не мыслил. Но и тем дорожила увядающая Анна: наконец-то в ее чистенькой квартирке появился настоящий мужчина, щедрый, тактичный, с положением - как-никак, близок к одному из министров, а может, и не к одному...
С блистательной небрежностью преподносились им сногсшибательные по ценам подарки, благодаря его связям играючи разрешались острые житейские проблемки. Одно угнетало Анну: нечасто, как о том мечталось, навещал ее любимый, а мечталось... да, о многом мечталось Анне! И как-то, превозмогая страх, рискнула она все-таки спросить его: могут ли они быть вместе? Как муж и жена. Ответа она ожидала любого, но услышала более чем внезапное.
- Не хочу тебе лгать, - ответил Ярославцев. - А правда такова: в этой стране я не добился ничего. О сути моих неудач ты знаешь... Короче. Страну я собираюсь покинуть. Ты же со мной не поедешь. Так?
Покинуть страну... Она не могла вымолвить ни слова. На том разговор и закончился. А после были бессонные ночи и какая-то деформировавшаяся реальность повседневности, в которой больно и ясно думалось о ценностях сегодняшней ее жизни. Привыкла она к Ярославцеву; привыкла как к наркотику, утрата которого, казалось, лишала жизни прелести и аромата, радости и надежды, оставляя лишь голую, накатанную схему ее прошлого пустенбкого бытия. А что было в нем? И не вспомнить.
Потом разговор возобновился. И она сказала:
- Готова идти за тобой куда угодно...
- Милая, - ответил он, - но и это не все. Я тоже еще о многом должен подумать. Ведь сломать судьбу себе - одно, а любимому человеку - другое.
Сейчас, поднимаясь пешком по узким лестничным пролетам типовой пятиэтажки, он старался настроить себя на бесстрастное продолжение игры, напрочь подавив какие-либо эмоции. Он обязан воплотиться в робота, в автомат. Падение случилось, теперь ему предстояло быть бесконечным, а попытка затормозить его означала разбиться сразу, о первый же выступ стены бездны, куда он летел.
- В Бога ты не веришь, в дьявола тоже, - тоскливо рассуждал он, - а коли выпала участь родиться атеистом, не верь и в воздаяние...
Всю чепуху этих размышлений он оставил за дверью. Начиналась игра. В любовь и трудно скрываемую озабоченность житейскими передрягами. И то и другое Ярославцев в течение двух часов изображал довольно-таки убедительно.
В итоге сели пить чай на кухоньке, способной по чистоте своей соперничать с операционной.
- У тебя неприятности, да? - посочувствовала она, с нежностью целуя его в шею.
- Присядь... - Он легонько отстранил ее. Выдержал паузу, напряженно и искательно глядя в глаза напротив - преданно-испуганные, как у собачки. - Я начал собирать чемоданы, - сказал, отвернувшись.
- А я?.. - вырвалось у нее растерянно.
- А тебе предстоит решать.
- Но я же решила... Я... Да, но каким образом? - озадачилась она. - Я ведь не подавала никаких заявлений в ОВИР...
Ярославцев невольно усмехнулся. “Заявлений”!
- Аня, - сказал он. - Проблема не в ОВИРе. И не в получении виз. Это как раз несложно. Сложность в ином: нужны деньги. Уезжать туда голым смысла не имеет.
- Я все продам... - пробормотала она.
- Глупость. Это копейки. Но вот имеющиеся у тебя в распоряжении валютные суммы... - Он помедлил. - Да, это очень некрасиво с точки зрения закона и морали... от которых ты уедешь.
Ее глаза были стеклянно-безумны от страха, сомнений и тысячи вопросов.
- Я понимаю, - кивнул Ярославцев. -  Те бумажки, что проходят через твои руки каждодневно, не более чем бумажки. И только усилием изощренной фантазии они представляются воплощенными в жизнь: в дом, машины, путешествия, прислугу... Но та, слишком другая для твоего понимания жизнь есть. И тебе в ней тоже найдется место.
Он замолчал. Он мог еще убеждать, живописать, давить, но муторный осадок всех предыдущих встреч неожиданно поднялся, комом встав в горле.
“Что ты делаешь?! - вырвалось из-под спуда бездумия обжигающая стыдом и болью мысль. - Опутал бабу, перевернул ей мозги, держишь ее под гипнозом, как удав мышку... Зачем? Это твое падение, не увлекай других. Если бы ты ее убил, и то было бы менее страшно...”
- Я пойду, - Ярославцев встал. - Тебе надо остаться одной и подумать.
Она не ответила, замерев оглушенно, как после удара.
- Это горько и нехорошо, Аня, - вымолвил он на прощание. - Но все иное... нецелесообразно. Пойми.

Из рапорта

...При проведении обыска в квартире гр. Лямзина И.З. тот, разыграв замешательство при обнаружении следователем прокуратуры потайной кнопки, находящейся внизу самодельного серванта, спровоцировал нажатие последним данной кнопки, что привело к падению серванта, представлявшего собой дно убирающейся к стене кровати, декоративно оформленное под место хранения посуды. Следователь госпитализирован с сотрясением мозга и мелкими порезами лица...

...При препровождении гр. Лямзина И.З. от места жительства к оперативной машине им была предпринята попытка оказания сопротивления сопровождавшим его сотрудникам УУР. При анализе мотивов такого поступка выяснилось: Лямзин, идя на подобный конфликт, имел намерение незаметно провести на двери подъезда меловую черту, представляющую, видимо, своеобразный знак. Мелок обнаружен в салоне оперативной машины спустя тридцать минут после вышеизложенного инцидента. Меловая черта согласно докладу участкового инспектора уничтожена.

Из магнитной записи допроса Лямзина И.З.

- Гражданин Лямзин, на одной из дверей комнат вашей квартиры имеется замок...
- Понял, можно не продолжать. Человек у меня живет. Попросился и... живет. Зовут, кажется, Гена. Или Петя... запамятовал. Познакомился с ним по пьянке, кто, чего - не в курсе, в отличие от вас в чужие дела не суюсь.
- Так... а что скажете об обнаруженных у вас видеокассетах порнографического содержания?
- Мое. Чистосердечно признаюсь: я - патологический тип. Но факт распространения отсутствует, а на личные увлечения карательная сила кодекса не распространяется.
- В шкафу обнаружена коробка с патронами от мелкокалиберной  винтовки. Ваши?
- Э...
- Коробка - на дактилоскопической экспертизе.
- Ну... еще со школьных лет осталась...
- Хранение боеприпасов. Думаете, никчемные придирки? Напрасно. Пусть от мелкашки -  все равно статья.
- Понял. Сидел со мной один... Тоже -  за два патрона. Тоже - найдены при обыске. Искали, конечно, другое... Но за неимением... В общем, знакомо. Понятны ваши задачи, гражданин начальник.
- Вы полагаете?
- Чего уж... Цель оправдывает средства... Цель - я.
- Гражданин Лямзин... А зачем вам подслушивающая система? Соседом интересовались?
- Законом не карается. Природное любопытство. Оставшееся неудовлетворенным, кстати.
- Лямзин... хватит, а? Призываю вас к откровенности. Вы сели... в лужу, по крайней мере. Патроны, валюта...
- Лажа все! Дело с валютой еще придется доказать. Насчет патронов - подкинули. Сырье для шапок покупал законно.
- Ярославцева знаете?
- Нет.
- Номер его телефона в вашей записной книжке.
- Может быть. У меня много народу шапки покупает... Всех не упомнишь.
- Что хранил ваш сосед в своей комнате? Какие вещи?
- Пауза будет бесконечной.
- Тогда, Лямзин, придется вам надолго у нас задержаться...
- Хотите, скажу банальность?
- Ну.
- Ненавижу вас.

ЯРОСЛАВЦЕВ

Он запер машину, прошел в подъезд, вытащил почту из ячейки общего шкафа и, на ходу перебирая газеты, направился к лифту. Внезапно, как бы оступившись, остановился, вглядываясь в конверт, попавшийся среди прочей корреспонденции. Прочел:  Отдел внутренних дел...
Повестка. Такого-то числа зайти в отделение милиции в комнату номер шесть.
Он почувствовал нервную тошноту, как от удара под дых. Заскакали мысли:
“Ну, повестка... Наверняка - по ерунде... Если что - не вызывали бы... А может, хитрый ход?”
Сунув бумажку в карман пальто, открыл дверь квартиры. Первой его встретила дочь:
- Пап, принес что-нибудь посмотреть? - Имелась в виду, конечно же, свеженькая видеоинформация, ворованная прямиком из Голливуда для спешного ее размножения на кассеты.
- Танюша, деточка, завтра, не до того... - Он разделся.
- Ужинать будешь? -  Появившаяся в прихожей Вероника, завязывавшая цветастый, накрахмаленный передничек, чмокнула его в щеку. Красивая, энергичная, сразу видно: все знает, все умеет, а если насчет милых женских слабостей, то и их сыграет в нужный момент безупречно. Партнер надежный.
- Сыт я, - сказал Ярославцев.
- Можешь поздравить: через неделю твоя супруга - начальник отдела МИДа, - поделилась она игриво. - А? Ты не рад?
- Видишь, только я у тебя иду мимо жизни, - ответил Ярославцев, с удовольствием сдирая тесную петлю галстука.
- Кстати, о будущем невредно бы и тебе подумать, - заметила она. - Пока поступают предложения, во всяком случае.
- Выбираю лучшее, - ответил он.
- Володя, дорогой, ты посмотри на свою жизнь... - Она говорила доверительно, мягко, как хороший друг; она всегда, впрочем, так говорила - на воркующей какой-то ноте участия и совета, не назидательности. - Спишь до полудня, сплошные мотания, заработки непонятные, вообще неизвестно, кто таков...
- И все же, полагаю, высокая зарплата министерского чиновника устроила бы тебя в меньшей степени, - возразил Ярославцев, улыбнувшись.
- Ошибаешься. Устроила бы. Я скоро буду доктором, диссертация на подходе. У нас все есть, деньги нужны лишь на текущие расходы...
Разговор велся без накала, как бы между прочим, покуда закипал чай, и Вероника выставляла на стол печенье, конфеты и орешки; Ярославцев же безразлично размышлял: что же его связывает с женой? Взрослеющая дочь? Квартира и мебель? Постель? Или попросту привычка каждодневных встреч друг с другом за чаем и такие вот разговоры, цель которых - большее либо меньшее обозначение перманентных ее претензий к нему?
- Сегодня, надеюсь, пить не будешь? - спросила она с очаровательным юмором в интонации.
- Как изволите приказать, - ответил Ярославцев сухо, подумав: “А выпил бы... Повестка эта... Завтра к десяти утра тащиться - вот, черт... испытание. Физическое и моральное. Кстати. В тюрьме встают рано. И ложатся рано. Привыкай. И затей там никаких... Нет, не пережить тюрьмы. Лучше из окна вниз головой!”
- Слушай, мне надо все-таки сделать подарок шефу, - ворвался в сознание голос жены. - Мое назначение - исключительно его заслуга.
- И сделай, - пожал плечами Ярославцев.
- Не так-то просто... Не дай Бог, сочтет за взятку! Он знаешь какой!
- Не берет? - спросил Ярославцев с иронией.
- Да о чем ты!
- Ну, положим, дать взятку можно любому. Другое дело: как дать?.. - Он поднял на жену глаза испытующе. - Может, в чем-то нуждается твой шеф? Услуги, связи?..
- Кто знает? - Она озабоченно размышляла. - Слышала, сына у него в армию забирают, как бы тут помочь бы, а?
- Устроим, - сказал Ярославцев. - Завтра же. И от такой услуги твой неподкупный босс не откажется. И все чинно-благородно будет, аж до противного.
- Мысль! - согласилась Вероника, наливая чай мудрому мужу.
- Милая жена, а теперь вопрос к тебе, - неотрывно глядя на ловкие, ухоженные руки ее, сказал Ярославцев. - Как ты считаешь: что в принципе нас с тобой связывает на день сегодняшний? Уверяю: вопрос без прицела, праздный.
- То же, что и всегда... любовь, дорогой. - Она поцеловала его в макушку. И засмеялась легко и беззаботно.
- Точно, - усмехнулся он. - Очень ты правильно... подметила. И главное - я рад, что наши мнения совпадают.

Из рапорта

...Предполагается, что подслушивающая и звукозаписывающая аппаратура, обнаруженная в квартире Лямзина И.З., использовалась с целью фиксирования телефонных разговоров, а также бесед, которые вел Монин А.М. со своими гостями. Убедительна версия о передаче записанной информации Ярославцеву В.И., заинтересованному в контроле за действиями Монина А.М.

...Основное место пребывания Монина А.М. не установлено. Сложность задачи в данном случае заключается в самом маршруте, по которому объект следует к месту жительства. Маршрут проходит через лесные объезды и пустынные участки, на которых группа наблюдения может быть легко выявлена. Целесообразна установка на автомобиль Монина радиомаяка.

МАТЕРЫЙ

Чувство опасности не подводило его никогда. Вот и сейчас, противным холодком цепенящее все тело, в которое будто бы целились невидимые штыки, оно овладело им, и, как бы ни убеждал он себя: чушь, нервы, - убедить не мог. Никакой слежки он не заметил, да и как заметишь, если дело крутят по существу, занимаются им, Матерым, гвардейцы, а у них и техническая база, и гибкая, без пошлых  “хвостов” тактика с секретами и вывертами неведомыми. Да и знай тактику, все равно не спасет.
Интуиции он верил слепо. Начал вычислять: если прицепились, то когда? Много он успел проколоть адресов? С ужасом подумал:  много... И вдруг решил для себя: все, надо резать концы. Одним махом.
Притормозил у дома Прогонова. Подхватив атташе-кейс, прошел в подъезд, гадая, “засветил” ли он адрес Виктора Вольдемаровича или покуда нет? Как бы там ни было, лишь бы не взяли тут, сейчас.
Он расстегнул пиджак, сдвинув легким движением пальца предохранитель “парабеллума”, засунутого за пояс. Будут играть милицейские оркестры на похоронах, если затеяли в данную минуту что-нибудь граждане сыщики.
Нет, осадил себя, давай без излишей уверенности. Вспомни одного большого мастера карате, которого на уголовщину потянуло. Предчувствовал мастер арест, но хвастался, кичась силой: мол, поглядим, как они меня брать будут. Я их в кисель... в компот... А они защемили пустозвона дверью в метро и повязали, как бобика, - тявкнуть не успел. Так что скромнее, Матерый, утихомирься, ты не ухарь-пижон.
Позвонил в дверь. Глазок - желто-горящий - на секунду потемнел. Затем щелкнул замок, и показалось настороженное лицо Прогонова.
- Один? - спросил Матерый, впиваясь холодным взором в лживые глаза Виктора Вольдемаровича.
- Пока... один.
Матерый прошел в комнату. Положив на обеденный стол кейс, раскрыл его, вытащил несколько пухлых пачек денег, перетянутых резинками.
- Документы, - потребовал кратко.
Прогонов, вкрадчиво улыбаясь, провел ладонью над деньгами, и те исчезли, словно растворились в пространстве.
- Минуточку! - попросил учтиво и скрылся в смежной комнате, вернувшись оттуда с небольшим свертком. - Прошу. - Протянул сверток. Затем сообщил сокрушенно: - Как понимаю, твой последний заказ. Выполнен заказ на совесть, сомнениями не обижай. М-да. Что-то мы все о делах. Может, чаю? Или...  хорошее бренди? Отдохнем, а?..
Матерый, не слушая его, сунул сверток в карман пиджака, подошел к окну, вгляделся в темноту, покачал головой, глубокомысленно что-то прикидывая.
- Слышь, Вольдемарыч, - сказал, не оборачиваясь. - Надеюсь, хвоста я за собой не привел, но рисковать не стану. Чую: паленым несет... Гаси свет, открывай окно - тут пожарная лестница вроде рядом...
- У меня там гортензия! - озабоченно всплеснул руками хозяин. - На подоконнике... Ради всего святого - осторожнее... Да, учти, здесь пятый этаж...
- К черту гортензию, -на выходе процедил Матерый. - Свет гаси, сказал же! Отрываться надо. И портфель... а, себе оставь!
Под завывающие причитания Прогонова он встал на подоконник: стараясь, не смотреть вниз, легко прыгнул в темную пустоту, тут же ухватившись руками за перекладину из ржавой арматуры; повис, нащупывая занывшей от удара о железо ногой опору.
Улица освещалась слабо, стена дома терялась в темноте, и это его немало порадовало.
Стараясь не шуметь, спустился вниз. Отер ладонь о ладонь, стряхнув ржавчину и прах старой, облезлой краски.
Затем, скрываясь в кустах шиповника и жасмина, буйно разросшихся на широком газоне, двинулся параллельно улице прочь.
Ну и все. “Волгу” пришлось бросить -  плевать!  “Волга” ворованная, техпаспорт фальшивый; два года к тому же машине - пусть пойдет на запчасти нуждающимся. Через месяц-два от нее останется лишь остов -  народ наблюдателен, точно угадывает бесхозное. А может, и выплывет эта “волга” как довесок к деяниям Анатолия. Ну да от него теперь не убудет, как бы ни прибывало...
Он перевел дыхание, глубоко и радостно ощутив внезапное чувство свободы и раскованности. В воздухе было разлито торжество вступившей в права весны: запахи молодой травы, первых цветов мая, росистая, бодрящая свежесть.
И вспомнилось: когда-то, точно так же, кустами, таясь, он пробирался закоулками портового города к сладостной неизвестности романтического будущего.
Бедный, наскладный волчонок... Обнять бы тебя, утешить... да только кому? Я-то тогда... не был. Это сейчас бросаю всякие машины, как использованные носовые платки, а тогда мечтал о велосипеде как о чем-то недостижимом, почти волшебном.
Он зажмурил глаза, с силой тряхнул головой, как бы отгоняя наваждение.
Не расслабляйся, рано. Четко, целенаправленно и по существу задумайся. Итак. Куда теперь? Ваню навестить? А если засада там? Тогда... хотя бы возле подъезда пройти - вдруг да есть на двери знак какой? Допрыгался!
Зачем вертелся, зачем петлял, следы путая? Чего добивался? Указание Хозяина выполнял? Да к черту все указания! Сваливать надо, вот какое указание диктует тебе сердце и разум! Ты свое отыграл... на конкретном отрезке времени. Какие возможности отрезок тебе предоставил, такие и реализованы. Половил в мутной воде рыбешку и вместе с осевшим илом - на дно золотое. Сиди там и пузыри не пускай. Отгородись от мира, спешащего по новым путям своим к неясному будущему, стеной из денег и наблюдай из-за нее осторожненько за дальнейшей свистопляской, обмениваясь репликами с Машей на пляже или огороде. Сочинения философов приобрести, позволь такую роскошь, дабы и духовно вырасти. Только бы смыться, только бы!.. В Болшево остановиться недельки на три у хирурга, преобразовать лицо до неузнаваемости, наклеить фотографии в документы и - прости-прощай Прогонов, Хозяин, прошлая жизнь и набравший опасные обороты подпольный механизм, остановить который предоставь попытку органам. Пусть, пусть попытаются.
Он перебрался через железнодорожную насыпь, поблуждал переулками какого-то незнакомого района, поймав наконец левака.
- В центр, - сказал коротко.
- Центр большой, - последовал ответ.
- Москва, Кремль, - сказал Матерый. - Двигай.
У Манежа действительно стояла дежурная расходная   машинка,  - одна из самых первых криминальных халтур Толи; старенькая, но надежная. Вот на ней он и уедет на дачу. А дачу он не провалил: очень правильно себя вел, не терял головы.
И снова мелькнуло: заехать к Ивану? Нанести последний визит? Вещички кое-какие добрать, но вещички ладно, чепуха, основное - то, что так безвинно, так на виду стоит на подоконнике...

Из рапорта

...Оставив машину у подъезда дома, где проживает Прогонов В.В., объект - Монин А.М. - поднялся в квартиру последнего, откуда скрылся в неизвестном направлении по пожарной лестнице.
В целях восстановления наблюдения за объектом необходимо усилить контроль за квартирой гр. Лямзина И. З., где находятся вещи, принадлежащие гр. Монину.

ЯРОСЛАВЦЕВ

В комнате за номером шесть, куда, руководствуясь повесткой из отделения, Ярославцев зашел, сидел молодой человек в легкой спортивной куртке и джинсах и оживленно разговаривал по телефону. Узрев посетителя, человек столь же оживленно и спешно завершил разговор и представился оперативным уполномоченным Курылевым.
- Тэк-с, - начал он, скорбно изучив протянутую повестку. - Ярославцев... Неприятности у вас, товарищ... - И устремил скучающий взгляд куда-то в окно. Продолжил: - Навещали ли вы три дня назад известного вам гражданина Докукина?
- То есть? - не понял Ярославцев.
- Заходили ли вы три дня назад к гражданину Докукину домой? - внятно и медленно, будто диктант диктовал, произнес Курылев.
Ярославцев вспомнил... Действительно, существовал среди его окружения работник мясокомбината Докукин, с кем связывали его деловые отношения по мелочам быта. И три дня назад действительно заехал он к этому Докукину за своим компьютером-ноутбук, одолженным тем на время. Дверь в квартире оказалась незапертой, Ярославцев вошел, кликнул хозяина, но тот неотозвался. Компьютер между тем стоял на виду, в нише стенки. Проскучав минут пять, Ярославцев, куда-то торопившийся, решил написать записку хозяину: мол, все в порядке, технику я забрал, а дверь зря открытой держишь. И отправился восвояси, далее дожидаться Докукина не собираясь. Ну, вышел, вероятно, человек к соседям, задержался там... Уже через час Ярославцев и думать забыл об этом эпизоде. И вот...
- Ваша записочка? - Курылев вытащил из папки, лежавшей на столе, клочок бумаги.
- Моя.
- Когда, при каких обстоятельствах...
Ярославцев рассказал.
- Значит, об ограблении вам ничего не известно? - выслушав, спросил Курылев. - Квартирку-то потрясли, - сообщил он грустно. - Вот так вот.  Потому и дверь открыта была. А украли ценную картину. Целенаправленно, значит.
- Но при чем здесь... - начал Ярославцев.
- А при том, - с нажимом перебил Курылев. - Странно вы как-то все объясняете, товарищ. Чудно... Я, конечно, не следователь - тот болен, я по его поручению тут с вами беседую, но чудно... Входите в чужую квартиру, не удивляясь отсутствию хозяина, тому, что дверь настежь... Берете аппаратуру...
- Так свою же аппаратуру! Старый компьютер...
- Правильно. Насчет нее состава нет...
- Спешил я, поймите!
- И доспешились. - Курылев насупился. Помолчал, крутя в пальцах авторучку. - А гражданин Докукин, между прочим, утверждает, будто на картину вы неоднократно и напряженно заглядывались и купить картину предлагали также неоднократно... Есть свидетели.
- Ну... крепостной художник, помню... Портрет девушки... милое лицо, живые глаза... Да, предлагал... и что же?
- А то, что гражданин Докукин на вас очень серьезную бочку катит, - сообщил Курылев, - полную резко негативных о вас высказываний.
И тут Ярославцев припомнил: Докукин был должен ему три тысячи. С долгом тянул год. Может, посчитал экспроприацию картины как акт погашения долга и оскорбился, накляузничал?
- Но я же не брал, клянусь! - воскликнул Ярославцев с горячностью и замолк, потрясенный нелепостью всего происходящего здесь, унизительностью обстоятельств и неимоверной их глупостью. И еще - невольным смятением своим. - Ерунда какая-то, - произнес, озлобляясь.
- Хорошенькая ерунда... - усмехнулся Курылев беззлобно. - Сейчас задержим вас из-за нее, а после посмотрим, о какой такой ерунде вы речь поведете. На работу сообщим: сидит в клетке по подозрению в...
- Доводы! - признал Ярославцев. - Потому давайте думать, согласен. Итак, картину похитили. Полагаю, и в самом деле - с прицелом и с умыслом. Значит, возвратить ее силами вашего отделения будет нелегко, так?
- Интересно излагаете, - с апатичной хитринкой в голосе произнес Курылев. - С удовольствием послушаю дальше.
- Докукина я знаю довольно поверхностно, - продолжил Ярославцев и замолчал: в памяти всплыла забавная сценка, он и Докукин едут по какому-то пустяковому дельцу на машине Докукина; заворачивают на заправку гостранспорта, и Докукин, прихватив три батона ворованной с мясокомбината колбасы, идет на переговоры с заправщицей, повергая Ярославцева в беспросветную удрученность от своей сопричастности к какому-то жалкому ливерному расхитителю.
- Знаете поверхностно, - напомнил Курылев.
- Да. Но кое-что в характере его для меня очевидно: жаден, расчетлив и, видимо, используя ситуацию, желает из меня что-нибудь да выжать. Так?
- Ну, на такие вопросы мы ответов не даем, - важно отозвался Курылев, выпятив нижнюю губу. - Но бочка катится, учтите.
- А если так: я ему компенсирую и... с концом дело! - взвинчиваясь, предложил Ярославцев. - Не до того мне, чтобы еще в склоку со всякой сволочью лезть... Пусть назначает цену.
- Героически вы! - одобрил Курылев не без удивления. - Только... дело-то не с концом! В начале дело, в периоде расследования. И закрыть его могут лишь в следственном отделе района - при отсутствии, дополняю, состава преступления или его события, что решает исключительно прокурор. Дошло? - Он пристально вгляделся в Ярославцева, как бы постигая сущность собеседника и характер его. - А может, - произнес полушепотом, опуская глаза, - у вас с Докукиным договоренность имелась о продаже картины, а? Он вам доверял, а потому и ключи у вас были... там замок чистенько вскрыт, н-да. Ну а про договоренность Докукин подзабыл или на всякий случай милицию вызвал, поскольку к вам дозвониться не сумел... А после - все утряслось. Поговорите с Докукиным, авось вспомнит чего... Следователь - женщина благожелательная... В общем, зайдите ко мне сегодня вечерком после разговора с потерпевшим.
С гудевшей от злости и досады головой Ярославцев прямо от отделения позвонил потерпевшему домой. Тот, хорошо, оказался на месте.
- Ты что же творишь, пакостник? - начал Ярославцев.
- А ты чего творишь? - донесся грубый ответ. - Чего по квартирам шастаешь?
- Короче, ищешь крайнего, на милицию не надеешься?
- Почему? - раздалось в трубке лениво. - Я заявление подал, пусть разбираются, у них служба такая.
- Но меня-то зачем приплел? Хорошо. - Ярославцев закусил губу. - Возможность договориться есть. Сколько ты хочешь за мазню?
- За старинное полотно я хочу десять тысяч долларов США. В рублевом, естественно, эквиваленте, - молвил потерпевший рассудительно и чеканно.
- Подумаю.
Он повесил трубку. А потом словно очнулся. Да о чем он заботится, в конце концов! О сохранении престижа - как бы на работе не прознали, в какое дело ненароком вляпался? Или следствия испугался? Да эти же волнения - из прошлого, из другой, навсегда другой жизни. Да, можно и на своем стоять, можно и договариваться как-то... Опер Курылев и женщина-следователь, которым выгоднее списать дело в архив, конечно же, поймут его, не поверят, что способен на такую дешевку, да оно и видно сразу, вполглаза, и играть не надо в честного и благородного: образ убедителен сам по себе. Остановись в суете, Володя. Прояви хотя бы немного уважения к собственной личности. И договариваться с хищненькой крыской Докукиным, равно как и с милицией, вынужденной охранять интересы потерпевшего, не стоит: когда-то стоило, теперь - нет. Только бы потянуть время. Вообще, конечно, некстати, ох как некстати все!
И еще раз о суете... Куда теперь-то ты собрался, мил человек? В министерство? А зачем? Инерция, да? Общественное ты все же животное, Володя, и, даже когда все законы общества для себя сломал, все-таки пытаешься им следовать, смешной человек. Другой вопрос - неудобно, ждут тебя там.
Он опустил в паз телефонного приемника еще один жетон.
- Привет старина, -  произнес механически. - Как вы там без меня, не скучаете?
- Ты где? - донеслось с оттенком испуга.
- Пока - на свободе, - сказал Ярославцев грустно.
- Слушай, брось дурака валять! У нас неприятности. Тебя что, вызывали уже?
- О чем ты? - насторожился Ярославцев.
- Ну, приезжай, не по проводам же...
Разговор в министерстве подтвердил старую истину: беда не приходит одна. Сигналы были тревожны: люди в погонах начали изучать определенное передвижение определенных бюджетных средств, кое-кто из чиновников приземлился на нары следственного изолятора, но самое главное - им, Ярославцевым, интересовались.
Он вышел из министерства и вдруг заметил ту же машину, что стояла в отдалении около милиции -  “москвич” с окрашенным черной нитроэмалью бампером. Совпадение?
Сел в “жигули”, тронулся с места. “Москвич” следом не поехал. Наверняка совпадение...
Соберись, подстегнул он себя. Сегодня куча дел: Джимми, Прогонов, Анна; вечером к Курылеву наведаться надо - вот же где споткнуться привелось, расскажи, не поверит никто! Или все закономерно? Если пошел поперек закона, он тебя всюду своим мечом достанет, и коли уж не поразит, то уколет. Может, и так.
И вдруг снизошло дремотное безразличие. Предстоящая кутерьма дел представилась настолько тягостной и безпощадно опустошающей душу, что ввязываться в нее он не мог просто физически. И вместо того чтобы ехать в центр, круто развернулся на сплошной линии, а после, бросая машину из ряда в ряд выверенными, с запасом, маневрами, двинулся в сторону кольцевой автодороги, за город.
В конце концов кончался быстротечный, волшебный май. И он хотел видеть, как наливается зеленью трава, ощутить запахи веселого солнечного леса, которого, вероятно, не доведется навестить уже никогда. Тюрьма пахнет цементом, затхлостью и смертью, а сытая и тихая западная жизнь... наверное, тем же самым, что и тюрьма. Для него, по крайней мере. Но этого леса там не будет, точно. Да и не до леса там.
С шоссе свернул на бетонку, проложенную через сосновый бор; въехал на пригорок, и оттуда вольготно и радостно открылась знакомая картина: излучина реки, скопление домиков за одинаково крашенным в зеленый цвет штакетником - он завез сюда и штакетник, и краску... Для всех. Вернее, Матерый по его поручению.
Дачи у него не было. Считал, не стоит вклада нервов и сил в пустое. Матерый -  тот да, обстоятельно сооружал себе загородные хоромы - с бильярдной, винным погребком, облицованными мрамором каминами и бархатной мебелью -  зачем только, спрашивается? И для кого? Он же, Ярославцев, купил дом в деревне - просторный, крепкий, с русской печью; перевез туда старую мебель, холодильник, утварь и тем ограничился. Правда, отдыхать здесь так и не пришлось. Дорогу помог совхозу заасфальтировать, водопровод соорудить, теплицы. Это - по личной инициативе. А после начали донимать присители: кому лесоматериалы достань, кому цемент, кому инвентарь. И доставал - соседи, как не уважить. Все - в прошлом!
Ворота он открывать не стал; остановил машину напротив ограды, прошел через калитку в сад, поднялся на крыльцо.
Дом встретил его стылой затхлостью: вымерз за зиму в шубе снега и льда, отстоял нетопленым.
Он нежно провел ладонью по гладким, словно отполированным бревнам горницы, плотно проложенным мхом.
Открыв закопченные заслонки печи, сложил шалашиком дрова, плеснул керосин из бутылки. Пламя с шипением пыхнуло; пелена дыма, качнувшись, нехотя устремилась в трубу - не ослабла тяга за зиму, не сдала печь.
Грустно стало до боли. Чего топить... да и зачем он приехал сюда? Говорят, перед смертью люди обходят дорогие им места... Правильно говорят, наверное, есть в том необходимость... А какая? Чтобы вспомнить и осознать? Пройти от истока к устью? Вновь? Отдать дань прожитому перед судом себя самого? Но к чему судиться даже и с самим собой перед обращением в ничто? Или... есть перспективы?
Он как бы осекся на этой мысли. Перспектива. Какая же перспектива у него? Сбежать, предать все, себя предать! - подставив под удар женщину, любящую его слепо, истово... И дальше? Ну, сбежит. А там, в чужедальней жизни? Приспосабливаться, химичить, прозябать паразитом с уворованным капитальцем - так ведь, так!  А что остается? С повинной? А он не чувствует себя виноватым!  Да, он пошел против каких-то установок, да, не хватило ума вовремя проанализировать ошибки, составить безукоризненную программу. А составил бы?  Да и составил, кто бы ее утверждал и кто бы подписывал? Более благополучное и респектабельное жулье?  Теперь же держи ответ! Ну, можно, конечно, подготовить блистательную речь перед высоким судом - убедительную, проникновенную...  Но что сейчас у печки речь произнести, что где-то еще, разница невелика.
Прогнувшись, скрипнули половицы в сенях.
- Наше почтение! - На пороге, ухватившись натруженными пальцами за притолоку, стоял Константин - местный житель, молодой, плечистый парень.
- Привет, - выдавил Ярославцев, с трудом отрываясь от мыслей.
- А я гляжу -  пропал. - Константин шагнул в избу. - Ну, думаю, завертелся, значит, в делах.
- Дела, дела, - подтвердил Ярославцев механически.
- Ну, думаю, огород вскопаю, посажу там... Ну, как в прошлом году - огурчики, помидорчики, понимаешь...
Константин согласно заключенному с Ярославцевым соглашению ухаживал за его огородом.
- Спасибо, Костя. Если какие расходы...
- Во! - Костя со скрипом почесал крепкий затылок. - Рассада, то-сё, в общем, вышел из бюджета. Поможешь?
- Сколько? - столь же механически, как и говорил, Ярославцев достал бумажник.
- Ну, замена полиэтилена на теплице, семена... Огурцы, между прочим, отборный сорт! Потом кинза эта, как заказывал... Чего ради только? Она ж вонючая, дух такой, аж...
- Спасибо, Костя. Сколько?
- На стольник баксов за все про все потянет, верняк! - выпалил Костя с торопливой убежденностью.
- Сто долларов, - Ярославцев положил на стол деньги. Подумал:  “Баксов... Нахватался же!”
- Премного благодарствуем. - Деньги исчезли в Костиной телогрейке. - Да, бензинчик тут есть по дешевке... - Он смущенно закряхтел. Смотри, я б договорился... А то туда-сюда, ездишь как заведенный, а тут вроде за полцены...
- Ворованный?
- А? Ну... естественно, не свой же, ты даешь! Не, ну цены заделали, да? Будто у нас расстояния, как в Монте-Карло каком!
- Не надо, Костя, На бензине не сэкономишь. Мазаться... в канистры переливать... противно. Да и канистр нет.
- Ну... - Костя помялся, подыскивая предмет для дальнейшего разговора. - Это... Вообще-то дело тут есть... Насчет ботаники всякой... Вот... марихуана эта, да? Она ж, коли с умом взяться, и у нас вырастет, как считаешь? - Костя присел на скамью.
- Не понял...
- Ну... Ты мужик свой, я с тобой потому по-искреннему... В городе этот самосад со свистом идет! У каждого сопляка в кармане... Ну, я и прикинул...
- Ага. Почему бы не использовать свои агрономические таланты, так? - откликнулся Ярославцев.
- Ну а чего? Это ж - курево... Ну, балдеют с него, велика беда... Но вот бы где парочку саженцев надыбать... А?
Ярославцев почувствовал запойную какую-то усталость. О чем говорит этот человечек? О чем?! Ведь был же парень как парень. Щедрый, работящий, любящий землю и крестьянское дело. А кто сейчас? Хам, рвач, сволочь! А кто сделал его таким? Ты, Ярославцев, ты! Платил, не считая денег, Косте за мелкие услуги и за восхищение его перед интеллектом твоим, широтой и возможностями... Да еще и учил его, но не как хозяйство вести, а как дензнаки заколачивать. Бросил после такой науки Костя трактор и, отстроив теплицы, растит не помидоры-огурцы для города, - невыгодно, а тюльпанчики для рынка! А теперь и к марихуане подбирается... Корову продал -  на кой корова, когда у соседней бабки молока взять можно, а тюльпанчики куда меньше времени отнимут, чем рогатые да хвостатые. А уж наркотик... Знай считай барыши... А на молочко хватит...
- Из бюджета, значит, вышел, - вздохнул Ярославцев.
- Ну да! То-сё, баба шубу купила... из норки. Ну, как насчет...
- Я даже не знаю, как эта гадость выглядит, - ответил Ярославцев. - Но знаю другое:  лучше выбрось из головы свои забористые идеи. В том смысле, что с ними очутишься за забором... - Он демонстративно отвернулся от подонка, отдернул занавеску, поглядел в окно. Мыча, вдоль деревни шли на дневную дойку коровы, разбредаясь по дворам. В деревне было тихо, солнечно и как-то по-особенному уютно. И еще: мудро. Раздражал только деловито бормочущий голосок Кости.
- Так что тут с тебя тоже причитается, - донеслось до Ярославцева.
- Ну, запиши в долг. - Он не отрывался от окна. - Поливай грядки. Счет оплатим.
Дальнейшие слова Константина Ярославцев уже не воспринимал. Он был захвачен иным: видом этой деревенской улицы, ее вековой тишью и убогой красотой, таившей в себе некую непознанную тайну... Но почему убога она? Почему покосились дома? Почему кривыми жердями отгорожены усадьбы? Отчего смертной тоской вырождения веет? Не так все надо! Не так! Не так...
И вспомнились предместья Праги и Берлина, Брюсселя и Лондона: просторные коттеджи, где каждый цементный шов к кладке выверен до миллиметра, где за фасадом ощущался простор интерьера; где, наконец, вспоминалось о больших городах как о чем-то весьма непривлекательном... Малые страны? Уклад другой? Культура? И в этом дело. Но главное - в инерции страны-гиганта и в торопливости ее скроить что-то и якобы, и, конечно, в безудержной алчности власть предержащих.
Так размышлял он, подъезжая к городу, немыслимо разросшемуся в одинаковости белых коробок зданий на пустырях. И снова подумал: уеду. Вольюсь в жующее стадо среднего достатка... И приветик? Все?
Решение полыхнуло зарницей, высветив в кромешной тьме безнадежности единственно для него приемлемое.
Сначала он усомнился, но сомнение растаяло, не успев окрепнуть. И тут же выстроился план: несомненный, однозначный.
Из первого же телефона-автомата он позвонил Анне. Сказал:
- Слушай внимательно. То, что я говорил, - бред. Полный бред! Не делай глупостей, поняла? И... прости меня. Тогда я был... сумасшедшим.
Она обрадовалась, пыталась что-то выяснить, уточнить, но он оборвал поток ее слов и эмоций:
- Я спешу. Извини. Звонков в ближайшее время не ожидай. - И повесил трубку.
Задумался. “Москвич”... Неужели... началось?  Или - продолжается? А если - попросту мерещится? Нет, будем считать - началось. И продолжается!
Он нанес три визита. Три бесполезных, пустых визита к серьезным людям. Выпил пять чашек кофе и поболтал о пустяках. Так было надо.
Вечером, как условливался с Курылевым, заехал в отделение.
- А-а, вы... - поднял тот на него равнодушные, но в глубине чем-то обеспокоенные глаза. - Ну как? Говорили с Докукиным?
- Пробовал, - сказал Ярославцев. - В принципе он не против... - Замолчал, выжидая, что ответит оперуполномоченный.
Покрутив вокруг да около, оперуполномоченный заявил, что в невиновность Ярославцева верит, с Докукиным более никаких переговоров вести не стоит, вора они найдут и, когда возникнет необходимость, его, Ярославцева, вызовут.
Выйдя из отделения, Ярославцев сказал сам себе:
- Кажется, продолжается и давно... А вот когда  все-таки началось? И когда кончится?

Из материалов инспекции по личному составу

...Таким образом, показания гр. Докукина на гр. Ярославцева носят характер явного шантажа с целью получения денег за похищенную неизвестными лицами картину, что, однако, не принимается во внимание оперативным уполномоченным Курылевым С.Д., работающим по данному факту квартирной кражи. Курылев С. Д. предупрежден о служебной ответственности в случае недобросовестного ведения оперативно-розыскных мероприятий.

МАТЕРЫЙ

Дачу новым ее владельцам передавали вдвоем с колченогим Акимычем. Законный уже хозяин - издатель - стеснительно предлагал отобедать, затем, спохватываясь, выспрашивал упущенные подробности относительно эксплуатации отопительной системы и водопровода, после снова возвращался к предложению перекусить в честь, так сказать...
Жена издателя, без колебаний осознавшая вступление в права собственности, вела себя иначе: подчеркнуто отчужденно, обеда не предлагала и к общению не стремилась.
- Достал ты ее ценой, - гляда на нее, шепнул Акимыч Матерому.
Тот снисходительно усмехнулся.
Наскоро попрощавшись с покупателями, сели в машину, и вот в последний раз мелькнула за ветвями яблонь знакомая крыша.
- На квартиру-то меня подбросишь? - спросил Акимыч, жавшийся на заднем сиденье к своему скарбу - двум потертым чемоданам и холщовому мешку с одеждой.
Матерый мимолетно обернулся в сторону старика.
- Акимыч... друг! - сказал с чувством. - Есть просьба. Не хочу тебя подставлять... сам еле вроде ушел от ментозавров, чтоб они повымерли... Но кой-чего в городе осталось. На одной квартиренции. Просто жаль терять, Акимыч.
- А квартиренция простреливается? - ожесточенно проскрипел старик.
- Вот не знаю... Телефон у соседа молчит, а почему?.. Вдруг уехал, вдруг запой... Ваней его кличут, соседа. А задача, Акимыч, такая. Дам я тебе ключики, войдешь в квартирку, если Ваню застанешь, скажи: просил тебе Матерый передать, что все барахло в коробках твое, Ваня, в подарок. А если нет там Вани, а другие люди околачиваются, скажешь: человек на улице за бутылку намылил меня вернуть ключи хозяину.
- Как лысого причесывать - не учи, - огрызнулся Акимыч.
- Прости, родной, - Матерый засмеялся. Ему в самом деле было весело и отдохновенно, будто все предыдущую жизнь выделывал он какую-то затейливую, изматывающую работу, а теперь - конец работе, ну разве часок еще последний остался, а там, дальше - долгий век беспечности, свободы и солнца. - Войдешь в комнатку, - продолжил. - На подоконнике - кактус. А возле кактуса - леечка. Маленькая, пластмассовая... Худая - по шву разошлась... Моя фирма делала, -  цокнул языком, припомнив. - Возьмешь ты леечку, бросишь ее в пакетик, а после поблуждаешь по городу, отрываясь от возможного...
- Камушки в леечке? - спросил старик. - В пластмассу заварил? Ясно... Боюсь: стар я стал...
- Акимыч... Сделай, родной. Я бы тебе леечку на сохранение оставил, но чего уж - давай откровенно: не двадцать тебе годиков... А я в этот город теперь ни ногой, сукой буду. На риск, думаешь, толкаю? Есть такой момент, да. Но так он всегда есть - вон на машинке сейчас катим, а колесико вдруг да отскочи...
- Тьфу, дьявол, типун тебе... - заерзал старик.
Матерый вновь рассмеялся. Громко и чистосердечно, аж в легких захолонуло - отдохнуть надо, к морю надо, ветрами солеными отдышаться...
Море. Вспомнил, как еще мальчишкой после колоний, барачных ночей, заборов в колючей проволоке с бастионами вышек вернулся к морю. В каком-то давнем июле, вошел в искрящуюся золотом лазурь воды - в одежде, в ботинках. И погладил море... Как старого, верного пса у дома, к которому вернулся из скитаний, боли, тьмы. Море! Сколько же веков он не видел его!.. Вот на Каспии был недавно, а не видел. Сутолока, царящая вокруг, мешала, людишки, дела, разговоры-беседы. А где-то вдалеке, декорацией, синь... Из которой денежки качались в виде балыков и икорки.
- Ну а коли засыплюсь? - спросил старик осторожно.
- Да тебе-то что? - отмахнулся Матерый. - Криминала на тебе никакого. И по-моему, - посерьезнел он, - чисто там. Вчера проезжал - чисто. Знак на подъезде в случае провала должен быть: меловая черта. Ан - нет черты.
- Э-э, где наша не пропадала! - согласился Акимыч. - Только домой сначала давай, барахло сброшу.
Матерый кивнул, сосредоточенно насвистывая разухабистый мотивчик.
Через три часа на условленном месте Акимыч вручил ему заветную леечку.
- Квартира пустая, никого, - доложился старик. - Ну, взял вот... А после по городу до седьмого пота петлял, аки лис от гончей стаи. Но вроде от страху петлял, не от нужды.
- Спасибо, Акимыч. - Матерый стиснул его плечо. - Не поминай лихом. Будет судьба - свидимся.
- Да уж... простились, Лешка! - Старик толкнул дверь машины. - Чего там... Осторожно езжай только, спеши в меру. Далеко ведь собрался, знаю...
Матерый проводил его взглядом - старого, хромого, такого одинокого в оживленно спешащей, обтекающей его толпе.
Прощай, непутевое детство... Прощай, Акимыч!
А теперь - уходи прочь, пролетай за стеклом город-капкан, город страха и тягостных будней, город-кошмар - да, ты вернешься еще в снах и не раз заставишь вскочить среди ночи с постели с испуганно бьющимся, как птица в силках, сердцем.
На выезде из города у поста ГАИ стояло пять машин - видимо, шла какая-то проверка. Двое инспекторов на обочине пристально высматривали в потоке транспорта одним им только ведомые цели.
Пронесет? Нет. Лейтенант указал жезлом - принять вправо! Матерый стиснул зубы. Город, город, ты не хочешь выпустить меня, ты издеваешься надо мной, выкручивая, выдирая последние нервы. Отстегнул ремень безопасности, сунул палец под куртку, привычным движением спустив предохранитель с “парабеллума”. Некстати вспомнился перевод названия пистолета: “готовься к войне”.
- Ваши документы... - козырнул лейтенант. Принял водительское удостоверение и техпаспорт, бегло просмотрел их. Вернул. - Идите на пост, отметьтесь, - буркнул, отворачиваясь.
- Зачем? Не ночь же...
- Идите на пост, отметьтесь, - раздраженно повторил инспектор. - Ночь, день... какая разница? - И вновь отвел в сторону жезл, останавливая другую машину.
Ну, гады! Матерый прошел в стеклянный куб помещения, осмотрелся - коротко и чутко: двое, очевидно, водители, стояли за спиной капитана, сидевшего возле пульта и переписывающего их данные из документов в журнал.
Трое сержантов толклись посередине, обсуждая со смешками и прибаутками какой-то эпизод из служебной практики. Еще один - пожилой, в штатском, но, по всему чувствовалось, не гаишник, опер - битый, опытный, сидел на стуле в углу, бегло листая какую-то брошюрку.
Больно, невыносимо больно кольнуло в груди... Что-то горячее медленно обволокло сердце, прошибло потом. Но не это занимало Матерого, другое: в том, как стояли и сидели здесь люди, в том, как беседовали, возились с бумажками, открыл он голую, беспощадную  схему.
- Вы тоже с документами? Давайте... -  едва обернувшись в его сторону, произнес капитан, оторвавшись от журнала.
Вот пальцы капитана, вот коснулись они серой книжечки техпаспорта, а вот его, Матерого, кисть, а к ней стремительно приближается ловко выпорхнувшая из рукава одного из “водителей” клешня наручника...
Он видел все происходящее в каком-то замедленном, ватном темпе, и точно так же неторопливо и густо окутывала сердце жгучая, скручивающая волна.
А после время сделало резкий скачок и словно пустилось в галоп.
Щелк - наручник плотно охватил запястье. Малиционеры разом бросились на Матерого сзади,  “водители” повисли на руках.
- Черта с два... - прохрипел он, наливая все мышцы не силой, уходящей уже, сломленной, - ненавистью.
Обвиснув на “водителях”, ударил ногами сержантов, целя каблуками в переносицы. Двое рухнули. Капитан за столом выхватил пистолет из кобуры, потянул затвор, но капитан Матерого не пугал: пока еще успеет пальнуть... Локтями отбился от сержантов, настырно устремленных к нему, не то угрожавших, не то увещевавших. Или увещевал то, пожилой, главный? Мир потерял все звуки. Матерый бил резко, беспощадно и точно; бил своих коварных врагов, но они неотвязно цеплялись и цеплялись, а ненависть уходила и уходила, лишая его всех шансов, и в груди уже была какая-то холодная, погасшая пустота, будто вырвали оттуда все начисто и теперь, ничего, кроме зиявшей пустоты, там не существовало.
И вдруг в сумятице лиц, рук, милицейских погон он отчетливо, как в фокусе, различил лицо пожилого -  жесткое, неумолимое. Он, пожилой, наверняка и рассчитал, как его, Матерого, брать, чтобы все чисто произошло, без зазоринки; - он - главный волкодав.
Последним усилием сбросив с себя тяжкую, пригибающую к полу массу, он перекатился к стене и, изловчившись, выхватил “парабеллум”.
Мир окончательно сузился. Ныне в нем было лишь напряженное лицо главного врага, мушка и неуловимо дрогнувший от выстрела ствол оружия. И мысли: вот вам - хитрые, организованные овчарки, идущие по следу, истребляющие меня - санитара этого стада, выгоняющие неизменно на флажки закона, не дающего ни двигаться, ни дышать, ни жить... Мне! Да, пусть только мне, но я тоже целый мир, тоже! И стреляю сейчас в ваш мир - всегда меня изгонявший и не приемлющий мой...
А после ничего не стало.

Из рапортов

Успешное наблюдение за лицом, навестившим квартиру Лямзина И.З., позволило вновь выйти на Монина А.М., пытавшегося скрыться из города. При задержании Монин А.М. оказал вооруженное сопротивление. Начальник оперативно-розыскной бригады убит, двое оперативных уполномоченных госпитализированы с тяжкими телесными повреждениями. Монин А.М. скончался на месте задержания. Смерть, по заключению судебно-медицинской экспертизы, произошла от обширного инфаркта миокарда.

...Установлено: гр. Ярославцев В.И. приобрел авиабилет по маршруту Москва - Лондон. Объект вел переговоры о беспрепятственном перемещении через Государственную границу своего багажа с ответственным работником таможни аэропорта Шереметьево-2.

Задержание гр. Ярославцева в настоящее время считаю нецелесообразным, так как, во-первых, объекту перспективно предоставить возможности сбора материальных ценностей, а во-вторых, следует провести операцию по разоблачению коррумпированных лиц из таможенного персонала аэропорта, оказывающих содействие объекту в перемещении им контрабандных ценностей.

Из магнитной записи допроса Прогонова В.В.

- Виктор Вольдемарович, вам предъявляются бланки обнаруженных у гражданина Монина паспортов, водительских документов, фальшивых печатей.
- Любопытно, но никакого отношения к данным предметам...
- Каковы ваши отношения с Мониным?
- Ну... просил несколько раз за бутылку-другую расчистить не представляющие художественного интереса иконки... На чай заходил, побеседовать об искусстве...
- Гражданин Прогонов, знакомо ли вам понятие: измена Родине?
- Никогда...
- Значит, вы добросовестно заблуждаетесь. Возьму на себя труд повысить ваш уровень правовых знаний. Так вот. Недавно вас посетил некто Ярославцев...
- Какой еще...
- Вы уж не перебивайте. Итак. У господина Ярославцева к вам имелась определенного рода просьба. Мы не станем от вас скрывать: Ярославцев уличен компетентными органами в шпионаже и вскоре попытается скрыться из страны. Все его действия, естественно, находятся в поле нашего внимания. Таким образом вы оказываетесь соучастником тяжкого преступления. Вывод вам ясен?
- Хм. Такую, с позволения сказать, лекцию я мог бы прочесть и вам. Увы, ни одного юридического открытия. Ладно, продолжайте.
- Повторяю: Ярославцев еще в стране, под нашим плотным контролем. Авиабилет Москва - Лондон им уже заказан. Посему... вам имеет полный смысл повиниться.
- Очень хорошее слово! Но в чем виниться? Заказан билет... Весьма любопытно. Весьма!
- Почему?
- Ну, как вам сказать... Шпионаж, всякая романтика... Не мог и представить... Тем более человек приходил ко мне всего лишь на переговоры о продаже полотна неизвестного фламандского художника.
- То есть?
- То есть у господина Ярославцева, по его словам, имеется некое полотно, которое он хотел бы продать, и цель его визити ко мне - выяснить, способен ли я квалифицированно полотно оценить.
- Способны?
- Да, я выразил согласие. Но, к сожалению, господин Ярославцев с той поры не появлялся. Видимо, усердно занят своими шпионскими мероприятиями. Как только освободится...
- Не паясничайте, Прогонов! У нас самые серьезные намерения в отношении вас! Затем подумайте: кто вы для него? Так, эпизод. Вы для Матерого - клад сокровищ, учитывая специфику его откровенного бандитского статуса. Кстати, с подоконника следы стерли?
- Я не могу сказать вам больше уже сказанного. А то, что мои гости имеют странность выходить в окно, а не в дверь - их личное дело.
- Значит, будем упорствовать?
- Мне непонятен смысл подобных формулировок.
- В таком случае мы разъясним его вам в казенных, извините, стенах.
- В таком случае вынужден подчиниться грубой силе. Э-э... у меня просьба. Позвольте звонок любимой женщине, чтобы присмотрела за пингвином. Родное существо.
- Существо придется сдать в зоопарк. По крайней мере, до окончания следствия.

Из рапорта

...Таким образом, задержанный Прогонов В.В., от сотрудничества с нами категорически отказывается.
Материалы, имеющиеся у нас в отношении Прогонова, недостаточны для возбуждения против него конкретного уголовного дела.
Целесообразно продолжить срок содержания задержанного под стражей до реализации конечного этапа операции по Ярославцеву.

Из оперативной информации

...Докладываю: Ярославцев не выходит из квартиры уже третьи сутки. На телефонные звонки его супруга отвечает, что у мужа приступ повышенного давления, он отдыхает и в переговоры вступать не намерен.

...Группе захвата следовать в аэропорт. Согласно разработанной операции  - обеспечить Ярославцеву свободное прохождение таможенного и паспортного контроля. Учитывать все вероятные контакты Ярославцева в аэропорту. Арест произвести по подходе объекта к трапу самолета.

...Докладываю: из дома объект по-прежнему не выходит...

...Докладываю: на посадку в самолет объект не явился. Все улетевшие пассажиры проверены с особой тщательностью.

Из рапорта

Согласно показаниям супруги Ярославцева В.И.,  за два дня до его отлета в Лондон, о котором она не знала, муж сообщил ей, что ночью должен отбыть в командировку в Сибирь. Всем, кто будет звонить, просил отвечать, будто у него приступ повышенного давления, мотивируя просьбу такого рода служебными интригами с начальством. Предполагается, что вышел из дома Ярославцев в гриме, введя в заблуждение группу наблюдения. Справочные данные Афрофлота подтверждают: Ярославцев вылетел в Красноярск, где остановился у своего товарища, с которым ранее учился в институте. Цель своей поездки Ярославцев объяснил необходимостью посещения некоторых местных предприятий. Затем через день сообщил, что свои задачи он выполнил и предлагает на выходные дни сходить компанией в тайгу, в поход, на берег притока Енисея. Так как по притоку идет молевый сплав, Ярославцев предложил вспомнить бытовавшую ранее в компании традицию, проследовав на самодельном плоту к месту впадения притока в Енисей.
При следовании по реке на одном из порогов произошел крен плота, и Ярославцев очутился в воде. По показаниям свидетелей, его скрыли следовавшие за плотом бревна. Внезапность происшедшего, а также высокая скорость плота помешали оказанию помощи Ярославцеву.
Районной прокуратурой возбуждено уголовное дело, однако, по утверждению следователя, обнаружения трупа может не состояться, если тело прибьет в отстойники с многометровой толщей древесины на поверхности воды.
В чемодане Ярославцева, изъятого из квартиры его знакомого, у которого он останавливался, обнаружен авиабилет Москва - Лондон, паспорт, крупная сумма в рублях и в иностранной валюте.
Целесообразно объявить Ярославцева В.И. в розыск, так как последние его действия, полагаю, предназначались для введения оперативно-следственной бригады в заблуждение, что в итоге позволило Ярославцеву В.И. скрыться.

Из телефонограммы

Объявление гр. Ярославцева В.И. в розыск считаю нецелесообразным, что подтверждается обнаруженными ценностями, объективностью свидетельских показаний об утонутии и отсутствии новых оперативных данных. Версия о введении оперативно-следственной бригады в заблуждение неоправданна, поскольку степень риска в последних зафиксированных действиях Ярославцева В.И. крайне велика и расценка их как заведомых контрмер нереальана.

Из оперативной информации

...В трех километрах от места впадения притока в Енисей обнаружен труп неизвестного мужчины. Причина смерти - утопление. Выяснить личность не удалось. Утановлено: труп по своим признакам не совпадает с имеющимися приметами и медицинскими данными на Ярославцева В.И.

...Докладываем: тело сильно пострадало от долгого нахождения в воде. Похороны возможны только в закрытом гробу.

Из телефонограммы

...Доставленный труп неизвестного лица захоронить в обозначенном месте с одновременным разъяснением ситуации сторожу кладбища, чья кандидатура на проведение долгосрочной операции согласована. Исходя из анализа личностных качеств Ярославцева В.И., в случае его жизнедеятельности в настоящее время, можно предположить вероятность посещения им кладбища.

...Он вошел в купе, забросил чемоданчик наверх и отправился покурить в тамбур. Поезд тронулся -  неслышно и плавно. По вагону проводница разносила чай, приглушенно играла музыка в динамиках, неслась в оконцах синяя темнота подступавшей ночи, редко прорезанная огнями. Завтра - Брест, после Варшава, Прага, а затем уже близко до тихого дома на тихой улице в небольшом городке, где он так не хотел жить, так не хотел... а вот ведь теперь привык, как зверь, загнанный в укромную нору, недостижимую для охотников. Но все же прощальный визит, так удачно совпавший со случайной деловой поездкой сюда, нанесен. Когда-то он слишком спешил, чтобы попрощаться со всем, с чем было бы надо. Спешил по не зависящим, увы, от него обстоятельствам.
Ныне долг отдан. Долг души. Долг бывшему себе. Усопшему.
Исподволь вспомнил могильный обелиск. Чего-то в нем не хватало... Эпитафии, может быть? А какой? Какой именно?
“Кто ответит?” - пробормотал он, отгоняя от себя пустое, ненужное раздумье.
Кто ответит?
               
1985 год