Балаково. Детская поликлиника № 2. Здесь в скромном тихом кабинетике с табличкой «сельская картотека» работает Таисия Ивановна Леньшина. Ей уже 74 года, но она по-прежнему трудится, контролируя работу сорока сельских фельдшеров. Хоть и не тяжкий труд, но ответственности требует много. И к этому Таисия Ивановна давно привыкла. Она – мать тринадцати детей и всегда успевала и воспитывать их, и работать:
- А я люблю детей. Ну, есть пять детей. Шестой разве помешает. А где шесть, там и семь. Ну, и так далее.
Особенность этой многодетной семьи в том, что все дети здесь Леньшины. Родители последнего мужа Ивана Митрофановича, с которым прожито более 45 лет, Таисию Ивановну не приняли, и она решила фамилию свою не менять. Так и повелось. «Безотцовщина», - шутит. Теперь эта безотцовщина вместе собирается нечасто. Хоть и живут в других городах лишь двое, но у каждого из балаковских свои дела, своя семья, да и нет такой квартиры и такого стола, за которым могли бы уместиться все Леньшинские дети, внуки и правнуки: ведь в общей сложности их уже вместе с зятьями и снохами более 60 человек. Но когда соберётся хотя бы половина да запоёт застольную, такой дружный хор получается.
Слушает Таисия Ивановна, не нарадуется и, может, нет-нет да и вспомнит свою юность, когда 17-летней девчонкой, она, закончив краткосрочные курсы медсестёр, отправилась на войну. Не до песен тогда было. Нужно было защищать Родину, и всё остальное уходило на второй план:
- От нас Елец был в 70 км. Я уже в 9-м классе почувствовала, что моё образование никчёмное. И вот мы пошли с четырьмя подружками в дополнительную группу. Никто не знал, придут немцы в Липецк или нет. Чувство патриотизма. Думалось: лучше уж я пойду на фронт пользу приносить.
Первых раненых молодые медсестрички увидели ещё на подъезде к фронту:
- Когда ехали в Камышин, встречались раненые. На меня это произвело неизгладимое впечатление. Понимаете, идут раненые: кто с палочкой, у кого голова перевязана. И мне так было больно. Мне казалось, что этих раненых нужно было нести вот так (показывает ладони), а они идут.
Это потом, оказавшись в самом пекле войны, девушки поняли, что нести всех невозможно, и тогда они уже сами говорили раненым: «Если самостоятельно можешь идти, иди». А поначалу было тяжело.
- Что могла чувствовать 17-летняя девушка? И вот как тяжело их было таскать. Мы щупленькие были, откуда только силы брались. Я помню: вдруг беглым огнем раз, раз, раз. Мы были санинструкторами. Она побежала в одно место, я – в другое. Ну, что его было выносить, когда кишки рядом лежали. А она прибежала – у того нет головы. Тоже бесполезно.
Но уж если удавалось вынести раненого с поля боя, то тут врачи и медсёстры делали всё возможное, чтобы спасти ему жизнь, всегда оставалась какая-то надежда. На глазах у Таисии и её подруг умирало много людей, но одна смерть вспоминается до сих пор.
- А вот у нас Маша была. Её ранило в ягодицу, и она умирала от газовой гангрены. У нас в землянке. Мы её караулили. Вот что страшно. А она просила: «Напишите маме».
- И спасти было нельзя?
- В землянку зайти было нельзя. Там воздух. Вы знаете, что такое гангрена? Мясо гниёт. Когда тронешь кожу, а там воздух, хруст, как молодой снег, хрустит. Как спасти? Тут гангрена – руку отрежешь. А как ягодицу отрежешь? И вот она умирала. А одну Машу мы вообще не нашли. Была бомбёжка, такая, что рядом «Катюши» проиграли и уехали. А мы куда? И мы эту Машу не нашли. Даже не смогли похоронить как следует. Да и другие смерти были. Так что сама война – это как бы работа, тяжёлая, трудная, без обеда, без перерыва. Ну, вот когда человек у тебя умирает – это страшно.
- Вы плакали?
- По Маше плакала. А потом привыкла. Мама прислала письмо, что погиб папа. Я думала: ну, что она плачет? Я как-то очерствела что ли. Кругом умирают, а она почему-то плачет.
Да, на войне чёрствыми становились быстро. Это была защитная реакция. Каждый понимал: если будешь сентиментальничать, дашь слабинку, то не поможешь раненому, не выполнишь задание, не выживешь, в конце концов. Таисия Леньшина тоже защищалась. И иммунитет к боли, смерти, страху начал у неё вырабатываться еще в Сталинграде, который стал для молодого санинструктора, первым испытанием:
- Что там творилось! Там всё горело. Там стоит здание, и из каждого окна пламя. Там было всё разрушено. На пристани горел склад с горючим. И небо потемнело, как во время затмения. Жутко. И там маленький участок. 30 метров, и – немцы. Они, конечно же, ожесточились. Им надо нас столкнуть в Волгу, и они кричали: «Рус, буль-буль!» или «Рус, сдавайся!» Это ад, когда сплошные крики, стоны, гарь, запах разлагающейся крови. Что интересно: боец стрельнул, спрятался. А ты не можешь спрятаться и ползёшь к нему.
- Когда вы ползли, о чем думали?
- Какая у медика может быть думка? Помочь.
- И всё?
- И все. Есть куда прятать, прячешь. И ползёшь, как муравей.
Там же, в Сталинграде, после того, как завершилась Сталинградская битва, Таисия увидела поверженную хвалёную немецкую армию, которую вели по разрушенным улицам:
- Паулюсовская армия шла. Доблестная. Как-то неприлично даже. Кто в одеялке, кто в пилотке набок, кто с эрзац-ботинками из соломы на ногах. Неизгладимое впечатление. Поверженная армия.
- Вы ненавидели немцев?
- Так немцев, да. К раненым мы относились так же, как к своим. А там потом пусть разбираются.
- Первый раненый немец?
- Где-то в Сталинграде.
- И первое ощущение?
- Ничего. Такой же, как и я, молоденький. Мальчишка. Здорово израненный.
Таисия Ивановна была старшим фельдшером сортировочного взвода, где раненым оказывали необходимую помощь и отправляли их в тыловой госпиталь. Так что о дальнейшей судьбе своих подопечных медики не знали, но всё равно старались создавать для них почти домашнюю атмосферу:
- Мы Новый Год в сортировке встречали. «Ёлочку» наряжали. Дуб обыкновенный. Делали игрушки в свободную минутку. Красили окрихином жёлтым и плазмацитом зелёным мралечки и делали игрушки. И вот, вы представляете, когда бойцы входили, они как дома, наверное, были. Мы меньше для себя всё это делали, больше для них.
Несмотря на очень суровую обстановку, у медсестёр находилось время и для шуток. Правда, они были какими-то горькими:
- Лежали у нас в землянке раненые и врач Коган. А было затишье. Стояла печка, а тут вот столы. Остались после Нового Года. А так носилки и раненые. Был санитар из батальона выздоравливающих, мальчишка. Кто-то нам дал стеклянную лампу. Лампа стояла на столе, а почтальонка Шура лежит на этом столе нога на ногу. В брюках. И верёвочки висят. А я сидела рядом. Вдруг кто-то постучал. Шура вскочила и лампу уронила. Она упала на печку и вспыхнула. До самых перекрытий. Санитар вскочил, и Коган Шуру вытаскивает, а она уже мертвая. Мы на следующий день санбюллетень выпустили и в красном уголке повесили. Все смеялись.
Говорят, у войны не женское лицо. Конечно, не женское. Но женщины-солдаты все равно оставались женщинами. Им хотелось быть красивыми даже в нечеловеческих условиях. Причём обходились без всяких косметических средств:
- Утром, во-первых, встаешь. В Сталинграде зима была. Снимешь гимнастерку и умываешься снегом. С мылом. А это было мучительно: оно не смывалось. А ещё придумали: йодом зубы чистить. Конечно, потом все их потеряли. Когда йодом почистишь, зубы белыми кажутся.
Там, где красота, там и любовь. О любвеобильных медсестричках, так называемых фронтовых жёнах, ходило много скабрезных рассказов. Но Таисия ни с чем подобным не сталкивалась:
- У нас был начсандив. Он попытался к одной обратиться, но его особый отдел быстро убрал. Не верьте, пожалуйста. А что такие чувства, как на гражданке, они не притупляются. Так что осуждать кого-то не следует.
Однако любовь мимо Таисии не прошла. Со своим будущем мужем она познакомилась в батальоне выздоравливающих. Их более чем полугодовой роман закончился беременностью:
- Когда вы забеременели, вы были счастливы?
- Конечно.
- Вы не жалели, что вам придётся покинуть фронт?
- Не жалела. Но неприятно было.
- Что?
- Что придётся уехать. Как-то со всеми вместе хотелось быть. До конца.
Таисия приехала в родной Липецк в 44-м. рожать. Мама, конечно, была рада, что дочка вернулась здоровой и невредимой. Первой у Таисии родилась девочка. Казалось, впереди – счастливая семейная жизнь. Но что-то сломалось. С первым мужем прожили лет пять, со вторым и того меньше. И только слесарь Ваня Дербин задержался в сердце навсегда. С ним-то вместе и вырастили 13 детей. А из всех наград, полученных и во время войны и после, самой главной Таисия Ивановна наверняка считает одну – орден «Мать-героиня».
2000 г.