В этот мир можно было попасть разными путями, у каждого был свой путь, хотя цель была единой. Сюда приходили, чтобы вырезать из своей жизни постыдные поступки, а вырезав, убирались восвояси с ещё более тяжким чувством.
Вырезанное хранилось в здании архива, в прозрачных контейнерах, каждый контейнер был пронумерован.
Каждый новоприбывший был вовлечён в похоронную церемонию с телом усопшего покойника.
Покойник лежал в нарядном бархатном гробу на сцене театра с безучастно закрытыми глазами, при костюме и галстуке, в начищенных туфлях и новеньком костюме-тройке, в котором отсутствовали штаны.
На входе в театр участвователь получал зажжённую свечу и становился в шеренгу таких же, как он, бедолаг. Затылок в затылок процессия продвигалась вдоль пустых кресел, дремлющих в сладком полумраке, к возвышению, оформленному тяжёлыми красными портьерами.
Но прежде чем отдать последний долг, процессуант натыкался на живые немигающие глаза женщины средних лет, одетой в глухое чёрное платье, с убранными чёрными волосами, предположительно вдовы. В белых, словно обескровленных руках, она мяла влажный носовой платок, остальные части её тела были неподвижны.
Взгляд её имел свойство замедлять шаги и сводить судорогой мышцы. Свечное пламя начинало дрожать, воск тёк на дощатый сценический пол, подошвы отчаянно скользили.
Чтобы удержать равновесие и не уронить свечу, участвователь размахивал руками, вскидывал колени, втягивал живот и вовлекал в свой ритуальный танец следующего партнёра, отчего со стороны казалось, что сцена используется по назначению.
Экзерсисы у гроба не способствовали размягчению вдовы, наоборот, её глаза начинали переливаться радужными цветами, впрочем, смотрела она без особого интереса.
Её глаза словно говорили, что ничего она от вас не ждёт, ничего ей от вас не нужно, потому что вы ни на что не годитесь, и это ощущение причиняло неопределённое беспокойство.
Чтобы избавиться от неприятного чувства, участник процессии обращался, наконец, к мертвецу, не в прямом, конечно, смысле.
Осмотр покойника начинался с толстого слоя грима на лице, под которым едва ли можно было разобрать, в каком возрасте усопший почил. От белил взгляд переходил на пергаментную шею, затем на скрещенные на груди массивные руки.
Если взгляд задерживался на этих ничем не примечательных руках, то смотрящему непременно начинало казаться, что пальцы легонько шевелятся, а большой камень на указательном пальце, сверкая, ещё более укреплял внезапно-безумную догадку о том, что усопший жив.
Однако, кривые волосатые ноги с крупными коленями, выглядевшие так, будто их коряво слепили из папье-маше, убеждали новоприбывшего в том, что ему померещилось, и мертвец, действительно, мёртвый.
Вздох облегчения, вырывающийся из уст незадачливого визитёра, неизбежно вызывал у вдовы приступ головной боли, и она принималась с остервенением сверлить взглядом процессуанта.
В свою очередь, растерянный и сбитый с толку участник процессии, поднимал было ко лбу руку, чтобы осенить себя крёстным знамением, но рука неизменно застывала на пути между подбородком и носом, так как человека начинала терзать мысль: «Почему покойнику не надели брюки?».
Мысль эта разрушала священный трепет в беспокойной душе новоприбывшего и, теснимый позади следующим мятущимся, он сразу из полумрака вываливался на площадь, устланную туманом и словно дышащую влажным воздухом.
На выходе, расположенном в торце, стоял квадратный бак, где находили свой последний приют не догоревшие свечи.
Далее процессия, не связанная более общей целью, распадалась и разбредалась по площади, мощённой широкими плитами со странными зазубринами, выглядевшими так, будто их грызли.
Площадь была выстроена треугольником, по углам которого располагались вышеупомянутые театр, архив и магазин с яркой вывеской «Мир Ножниц».
В магазине продавались тысячи ножниц всевозможных видов, разной формы колец и ножек, разной длины полотна и разных размеров.
Самые маленькие ножницы, портновские, для святых, длиною с ноготок, лежали запертыми за стеклом на полочке, а самые большие, гильотинные, для диктаторов, крепились на потолке при помощи внушительной цепи.
На прозрачной двери висела предупредительная надпись: «Вход только по одному», что сдерживало наплыв покупателей и забавляло продавщицу – надменную блондинку с алым ртом.
Сидя возле кассы со скучающей миной, блондинка то поправляла волосы, то подкрашивала губы, то убирала с юбки видимые только ей пылинки, а то бралась за метлу и принималась подметать безукоризненно чистый пол.
Если её тревожили во время уборки, она, не выпуская из рук метлу, срывала со стеллажа первые попавшиеся ножницы и с презрением швыряла их на прилавок.
Покупатель робко спрашивал, сколько он должен, но в ответ блондинка только фыркала, как кошка, на которую попала вода. Иногда, правда, она снисходила до объяснения: «Постарайтесь убраться до темноты».
Бывало, и у неё радовалась душа. Тогда она усердно принималась изводить покупателя вопросами. Пытая о причинах зазорных поступков, она буквально влезала в душу человека. Однако бесстыдство её советов о том, как надо жить, убеждало покупателя в ложности её участия, и, забрав покупку, он напрочь забывал о дельных советах, что впоследствии вновь приводило его в этот мир.
Но чаще она обходилась молчанием.
За час до наступления темноты театр закрывался.
Несчастная вдова потягивалась, разминала затекшие члены, и, принюхиваясь, отправлялась закрывать центральный вход и боковой выход, проверяя по пути, не спрятался ли кто в пустующих гримёрках.
После обхода, вернувшись на сцену, она наконец-то расслаблялась. Скорбное выражение глаз сменялось на глубинный холодный колодец зрачков проголодавшейся кошки.
Убедившись, что театр пуст, она скачками обегала потолок и стены, после чего, приземлившись у гроба, била покойника то ли рукой, то ли лапой и рычала:
- Просыпайся, Анатолий!
Оживший покойник легко и резво подскакивал, выпрыгивал из гроба и начинал пританцовывать, щёлкая зубами и хлопая себя по бёдрам. Согревшись, он хватал подельницу за юбку и хрюкал:
- Жрать хочу!
- Штаны сначала надень, - брезгливо кривилась компаньонка.
- Злющая ты баба, Аглая, - ворчал Анатолий, тем не менее, отыскивая под креслом первого ряда отсутствующую деталь костюма.
Натянув брюки, Анатолий аккуратно снимал посмертную маску:
- У меня вся рожа чешется от этой образины, а ты «штаны надень»!
- Рожей ты не вышел, - окатывала его Аглая ледяным презрением. – Лучше бы ты её вовсе не снимал. В маске ты на человека похож, а без неё – свинья свиньёй. Глаза б мои тебя не видели!
- Дура, - не оставался в долгу Анатолий, подёргивая округлым и вытянутым, как у борова, носом и подслеповато щуря утонувшие в складках кожи глазки. – Толку, что ты на обличье красивая. А под ним – паскуда паскудой. Бесишься, что замуж никто не берёт. Все вы бабы – стервы.
- Заткнись, свинья, - с затаённой ненавистью отвечала стерва. – Трогайся, а то застрянем на площади, будешь потом на радикулит жаловаться.
- Вечно ты права, - недовольно морщился Анатолий.
Потушив свечи и увлекая за собой соратника, Аглая тихо выскальзывала ещё в одну дверцу, не заметную ни изнутри, ни снаружи.
В это время площадь начинала отдыхать от многолюдия. Редкие прохожие уныло бродили от одного здания к другому.
Анатолий, распахивая свиные глазки-щёлки, волнуясь, вдыхал прохладный воздух и хныкал:
- Мясом пахнет. Мяса хочу!
Аглая, держа его под руку, чопорно вышагивала по зазубринам и не трудилась поддерживать бессодержательный разговор.
Анатолий терпел её руку ровно до архива. Возле оцинкованной двери он вырывался и, пока спутница возилась с замком, нетерпеливо поцокивал копытцами.
Проникнув внутрь трёхэтажного монолита без окон, они устремлялись по лестнице наверх и попадали в длинный коридор со стеллажами, где на полках светились аккуратные прозрачные контейнеры с желеобразной массой внутри.
Анатолий, торопясь, хватал первый попавшийся контейнер, одним ловким движением сворачивая крышку и чмокая, высасывал содержимое, после чего кидал банку на гладкий пол.
Аглая же, всем видом своим показывая, как противен ей животный аппетит соратника, выуживала из незаметного кармана серебряную ложечку, старательно отвинчивала крышечку и, прислонившись к стене, неторопливо поедала желе.
Пресытившись, Анатолий разваливался на полу и довольно похрюкивал. Чтобы позлить Аглаю, он задавал ей больной вопрос:
- Аглая, хочешь, возьму тебя замуж?
Подельница настораживалась, но не отвечала, ожидая подвоха, который Анатолий, будто проглотив язык вместе с памятью о постыдном поступке, выбалтывал сразу.
- Притащи мне мяска, свежатинки, сразу женюсь!
- Пусть тебя эта стерва белобрысая мясом пичкает, иждивенец! – яростно шипела незамужняя женщина и вдруг, беспричинно, начинала сваливать контейнеры с полок и топтать их ногами.
Какие-то сплющивались, какие-то лопались. Анатолий с довольной физиономией наблюдал буйную вспышку.
- Харчи переводишь, - бухтел жених заплетающимся голосом. – Кто такую замуж возьмёт? Надо всё в кормушку, всё в поилку, чтоб ни крошечки не пропало…
Аглая, стиснув зубы, сердито молчала.
Затем Анатолий начинал храпеть, а разъярённая им спутница, вытерев об этого борова ноги, тихо спускалась вниз, ко входу и трепетно открывала дверной глазок.
Когда темнота поглощала последний вздох света, начиналось представление. Откуда ни возьмись, в крохотном мирке появлялись громадные ножницы с зазывно сверкающими лезвиями.
Щёлкая ими, как клешнями, они привлекали внимания тех новоприбывших, которые по какой-то причине не сделали того, зачем приходили в этот мир.
Обескураженные бессмысленными похоронами, бессердечием хорошенькой продавщицы и поиском выхода, они в большинстве своём думали, что эти исполинские ножницы возникли из ниоткуда, чтобы взять на себя ответственность за выбор тех жизненных моментов, которые надлежало удалить.
Уверившись в этой нелепой мысли, уставшие скитальцы с ликованием махали руками, как отыскавшиеся в тумане, иногда они кричали «Эй, сюда! На помощь!»
Лезвия чутко реагировали на призывы о помощи. Спустившись, они начинали щёлкать быстрее и громче, и даже тяжёлая дверь, за которой, замерев и боясь пошевелиться, наблюдала злобная Аглая, не скрывала жутких предсмертных криков.
Обычно хватало нескольких минут, чтобы площадь становилась похожей на поле брани, по которому всюду разбросаны человеческие останки.
Случалось, что кто-то, становясь свидетелем ужасной казни, прикидывался бессловесной невидимкой и замирал. Тогда и ножницы включались в эту нечестную игру, неподвижно зависая над обречённой жертвой.
Какое-то время человеку удавалось сохранять остолбенение, однако лезвия ножниц, копируя не только внешнее оцепенение, но и внутреннее мятущееся смятение, начинали щёлкать в ритмах убыстрённо стучащегося сердца, и человек, не выдерживая смертельного сходства, обезумевал и бросался бежать.
Тогда ножницы, продолжая сходство с человеком, кидались на жертву и буквально пропарывали её насквозь.
Когда никого больше не оставалось, ножницы, широко распялив острые клешни, бросались кромсать куски тел, оставляя на серой плитке широкие зазубрины.
Натешившись, ножницы смыкали резцы и возвышались над площадью. Подрагивая кончиками, они зависали в пустоте и вскоре начинали храпеть.
Тогда Аглая осторожно открывала дверь и, крадучись, пробиралась на поле брани. Ограниченная временем, она хватала первый попавшийся обрубок и вонзала в него заострённые зубы.
Вгрызаясь в плоть, она думала всегда об одном и том же:
«Принести, что ли, мяса этому скоту? Да нет, обманет, не женится… Все мужики – сволочи».
Утолив природный голод, Аглая, стараясь не стучать каблуками, удалялась. Бывало, она мешкала, и тогда ей приходилось слушать обидные оскорбления, которых она, по её мнению, не заслуживала.
Оскорбления исходили от хорошенькой продавщицы, которая, едва спящие ножницы от храпа переходили к мирному сопению, выходила из магазина с принадлежностями для мытья полов.
Завидев Аглаю, она сдвигала брови и, вооружившись шваброй, кричала на всю ивановскую:
- Пошла вон отсюда, падальщица! Животное!
Ножницы в такие моменты замирали, чуть приоткрывшись, и, пощёлкивая лезвиями, сопели дальше.
Продавщица, засучив рукава, принималась сгребать останки в большую кучу.
Очистив площадь, она, намочив тряпку, старательно скребла серую плитку. И в этом моменте наблюдавшая Аглая готова была руку на отсечение дать, что горка тел тает в предрассветных сумерках сама собой.
«Мистика какая-то», - думала любительница мяса. - «Не верю я в мистику. Должно быть какое-то объяснение».
Дальше было ещё мистичнее. Продавщица вставала под ножницами и издавала похожий на кошачье мурлыканье звук: «Мр, мр!». Ножницы спускались к ней, уборщица прижималась к резцам и плакала.
Аглая, так и не найдя никакого объяснения, позёвывая, уползала к Анатолию, чтобы поспать немного возле мягкого и тёплого его живота. Анатолий, не просыпаясь, обнюхивал её пахнущий кровью рот, причмокивал, вздыхал и даже стонал.
Утром они возвращались в театр, и всё начиналось сызнова.
То утро не задалось ни для кого. Налаженную работу театрального представления нарушил человек в элегантном бежевом плаще и шляпе, с волевым подбородком и настороженными глазами.
Проделав путь от гардероба до сцены, он ничуть не удивился бесштанному мертвецу, и радужные переливы глаз мнимой вдовы не произвели на него впечатления.
Выбросив свечу, человек в плаще направился к архиву и, осмотрев замок, вытащил изящную связку отмычек. Он опробовал их одну за другой, но не преуспел. Изящно выругавшись, он решительно зашагал к магазину.
У продавщицы ножниц было в тот день отвратительнейшее настроение. Она сидела у себя за кассой и подстригала ногти. Что-то у неё не ладилось, и она, чертыхаясь, швыряла одни ножницы и хватала другие, пока не порезала палец и не бросила это занятие, оставшись кипеть от возмущения.
И вот когда точка кипения дошла до предела, в дверь вошёл взломщик. Минуя полки с однообразным товаром, мужчина приблизился к прилавку и положил на него головной убор.
Пригладив волосы, он кашлянул, но не отвлёк хорошенькую девицу от сосания пальца..
Мужчина решил посостязаться с ней в терпении и выиграл. Наконец она, освободив рот, процедила сквозь зубы:
- Ножницы – там. Выход – там.
Словесные указания она сопроводила ленивыми и наглыми движениями подбородка.
Мужчина стерпел. Вытащив из внутреннего кармана небольшую фотографию, он бережно положил её на серый пластик.
- Я ищу эту девушку.
Продавщица засунула палец в рот и даже не удосужилась взглянуть на снимок.
- Она пропала несколько лет назад. Ушла в ваш мир и не вернулась.
Продавщица угрюмо разглядывала какую-то точку в стене и посасывала палец.
- Я заплачу за любые сведения о ней.
Упрямая блондинка, снизойдя, перестала терзать палец и нехотя ответила:
- Здесь бывает много народа. Для меня все они на одно лицо.
- Её недавно видели здесь, - настаивал мужчина. – Это моя жена.
Блондинка подарила ему презрительный, исподлобья, взгляд.
Мужчина взорвался. Схватив продавщицу за горло, он выволок её из-за прилавка, воткнул в стену и чуть приподнял.
Но девушка оказалась не из робких. Беспомощно болтая ногами и хрипя, она шарила рукой слева от себя, пока ей не удалось стащить с полки небольшие, изящные ножницы. Она крепко держала их в руках до тех пор, пока грубый визитёр держал её за горло.
Но едва он ослабил хватку, опустив её на пол, продавщица, оскалившись от ярости, вонзила ему ножницы под рёбра в левый бок.
Мужчина от неожиданности рухнул на колени, и безо всяких угрызений совести хорошенькая девушка несколько раз ударила настырного мужа сомкнутыми лезвиями между лопатками.
Он захрапел и повалился на пол. Глаза его затянулись, руки безвольно раскинулись, из-под тела показалась кровь.
Выждав несколько минут, продавщица, нисколько не заботясь, что её беспокоят испуганные покупатели, разорвала пополам полотенце и связала раненому руки, затем ноги, хотя, судя по дальнейшему развитию событий, предосторожности были излишними.
Прошло два часа. Мужчина не двигался, иногда он тяжело стонал и приоткрывал глаза, но в такие моменты, не стесняясь присутствия в магазине посторонних, блондинка била его по голове снятой с ноги туфлей.
Эти два часа она провела перед настольным зеркальцем, осматривая шею. И чем больше вздувалась и синела кожа, тем сильнее закипала блондинка. Фотографию пропавшей жены она вышвырнула за дверь.
Когда она поняла, что туфля скоро не выдержит ударов и разойдётся по швам, она решила избавиться от тела.
Обратив внимание на какого-то щуплого застенчивого юнца в очках, в косо сидящем пиджаке, она поманила его пальцем и, указав на полуживой труп, коротко приказала:
- Бери его за ноги и тащи.
Юнец покраснел и издал рвотный звук.
- Дебил, - выругалась блондинка, продолжая оставаться хорошенькой. – Пошёл вон.
Юнец испуганно положил на прилавок выбранные ножницы, так же испуганно пятясь, под тяжёлым взглядом покинул магазин.
Следующий покупатель выглядел более крупным и более раскованным.
- Надо его вытащить, - огорошила его продавщица, между тем успевшая накрасить губы алой помадой. – Мужчине стало плохо. Он поскользнулся и упал. Если ты мне поможешь, я расскажу тебе, как выбраться отсюда живым.
Но покупатель не оценил её искренности и ушёл подавленным.
- Животные, - ругалась блондинка алым ртом, пытаясь приподнять тяжёлое тело, - скоты, ублюдки. Сегодня вы все сдохните.
Не в силах вытащить тело из магазина, она закрылась на ключ и села за кассу, уставившись в одну точку. К заходу солнца туфля была безнадёжно испорчена, а сама убийца казалась погружённой в дремоту.
Из оцепенения её вывел лязг щёлкающих ножниц.
Продавщица вышла на крыльцо с таким видом, будто выжидала чего-то.
Когда ножницы зависли над ломтями тел и захрапели, и из здания архива выползла Аглая, блондинка, махнув рукой, закричала:
- Эй, ты, животное, иди сюда!
Аглая замерла.
- Ты не глухая и всё понимаешь, - кричала продавщица, - хотя и животное. Иди, сказала, ко мне!
Аглая недоверчиво приблизилась и, сложив руки на груди, остановилась в некотором отдалении.
- Может, ты забыла, кто ты такая? – высокомерно заявила блондинка, в блеске загустевшей крови казавшаяся ещё краше. – Ты жрёшь это мясо, потому что я так хочу. Одно моё слово – и ты превратишься в такой же мерзкий гнилой шмат.
- Что тебе надо? – спросила Аглая, невольно поднимая глаза вверх, на громадные дремлющие лезвия.
- Ты поможешь мне, я помогу тебе, - улыбнулась блондинка, но улыбка вышла похожей на оскал. – Разрешу взять мяса для твоего борова.
Аглая засветилась и смело выступила вперёд.
- Я всё сделаю.
- Не сомневаюсь, - продавщица сделала приглашающий жест в «Мир Ножниц».
Вдвоём они выволокли мужчину на площадь. Он был ещё жив.
- Кто это? – поинтересовалась Аглая.
- Не твоего ума дело, - оборвала её блондинка. – А теперь бери мясо и пошла вон.
Но Аглая, задержавшись, всмотрелась в лицо мужчины. Оно показалось ей странно знакомым. Чуть вытянутый нос, тёмные вьющиеся волосы, усики над верхней губой, даже положение его рук: чуть вывернутые наружу запястья.
Она вдруг опустилась на четвереньки и стала жадно нюхать его лицо.
- Ты сошла с ума? Пошла вон, животное! – гнала её блондинка.
Но Аглая, не слыша, впилась зубами в щёку умирающего и, выдрав кусок, зажевала.
Через её лицо пробежала судорога. Раненый, очнувшись от боли, громко застонал.
- Ты, - Аглая на коленях поползла к блондинке, - я всё время забываю, как тебя зовут. Я только помню, что ты человек, и я человек. Прошу тебя: оставь его жить, не отдавай ножницам!
Аглая схватила холёную руку с порезанным пальцем и попыталась её поцеловать.
- Пошла вон, стервятина! – заорала продавщица не своим голосом. – Ты животное! Животное! Животное! Ты не смеешь со мной говорить! Человек здесь я, а вы все твари! Вы все гнильё!
И она что есть мочи оттолкнула просительницу. Аглая сверкнула глазами и набросилась на неё. Они, сцепившись, покатились по останкам тел.
- Эй, сюда! На помощь! – завопила блондинка. – Кто-нибудь!
Сытые лезвия нехотя проснулись и, зловеще подёргивая резцами, бросились на помощь.
Анатолий проснулся под утро один. Он замёрз и, вообще, ему было неуютно и страшно.
- И где эта стерва бродит? – вслух просипел он, скидывая на пол контейнеры. – Изменяет мне, значит, с кем-то. Убью.
Приняв решение, он сжал кулачки и поцокал к выходу. Ткнувшись в незапертую дверь, он чуть не споткнулся о волну мясного запаха, ударившего ему в нос. Он тотчас же забыл про изменщицу.
- Мясо, мясо, - шептал одуревший боров, оглядывая устланную телами площадь и не веря своему счастью.
- Мясо! Мясо! – кричал он, вонзая зубы в здоровенную ногу и выгрызая приличный кусок.
Тотчас же наткнувшись на гладкую ягодицу, он бросил ногу и отхватил кусок побольше. Так, отхватывая то там, то здесь, Анатолий встретил первую партию новоприбывших.
- Чего вылупились? – надменно заявил он, откусывая от отрезанной ноги. – Я тут главный! Пошли все вон, туда! – он показал рукой-копытцем на здание театра. - И чтоб тихо там сидели, как мыши!
Испуганная толпа потекла в театр, где ещё недавно он развлекал публику. Анатолий, подслеповато щурясь, побрёл к магазину.
- Водичка где-то там, у потаскухи этой белобрысой, должна быть! – говорил он себе, отрыгивая и оглаживая брюхо.
Возле самого крыльца он заметил кусок черно-белого картона. Нагнувшись, Анатолий поднял фотографию красивой девушки с длинными чёрными волосами.
- Ну, вылитая Аглая, - хрюкнул он. - Рожа только человеческая! Куда подевалась-то?
Задумывался он недолго. Бросив фотографию подельницы, он здраво рассудил:
- А зачем она мне теперь? У меня кормушка и так полная!
Фото автора