Игры памяти
1
Сложно представить, как сформулировать то, что уже пережито, но не до конца осознанно, пережито давно, но имеет внутреннее стремление быть понятым именно сейчас.
Я стою босой на крыльце, солнце уже высоко, голые ноги обжигают раскалённые деревяшки высокого деревенского крыльца. Я маленький, я так хорошо и отчетливо это понимаю: я маленький. И даже не важно, сколько именно мне лет. Я не думаю об этом часто, точнее для того, чтобы ощутить свой возраст мне не нужно точно знать какую-то конкретную цифру. Я маленький и этого вполне достаточно. И особенно в момент, когда я, еще сонный, взъерошенный и слегка заторможенный, стою, готовый с головой нырнуть в новый летний день, мне совершенно все равно пять, шесть или семь мне лет.
Тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь …
Это ощущение «я маленького» человека подкидывает моя память, иногда как колыбель, в которую я умудряюсь засунуть себя настоящего и кожей почувствовать свою короткую выцветшую футболку, пальцы в занозах и запах детского банного мыла. Иногда она как клубок ниток – то подкатится, вплетая меня с головы до ног в картинки прошлых дней, то потянет за нитку, ту, что вот-вот порвется, то вновь отпустит и закатиться в самый дальний угол, под диван. А иногда и вовсе она незнакомкой откликнется лаем собаки, которая жила в моем детстве в большой и таинственной конуре (очень хотелось туда залезть), или прокукует кукушкой где-то в дали, и вот уже я считаю … тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь…
Что знаю я про того «я маленького» человека? И что он знает обо мне? Он мечтал быть здоровым моряком, ходить в море и курить табак из трубки, и чтобы в каюте жил говорящий попугай, а на берегу его ждала мама и жена. Потом он представлял себя в операционной небольшой областной больницы, страдающим от постоянной усталости, но носящим всегда добрые глаза и слегка улыбающийся рот. Еще вел долгие диалоги с начальником киностудии - но всегда они заканчивались одной жирной точкой – в кино не могу пойти, хочу быть моряком (позже доктором). Это то, что «я маленький» знал о себе большом, о себе том … далеком-далеком.
Я тогда еще не успел упасть с моста, глупо так упасть. Пацаны убежали вперед, а я плелся по пыльному тракту, уже не надеясь нагнать их, но, не желая возвращаться в деревню. Дорога уходила круто влево, редкие машины проползали мимо, обдавая меня запахом бензина и поднимая песок. Я услышал гул большегруза. И испугался. Я один шагаю по тракту, кругом лес и гул, и дребезжание огромной надвигающейся машины. Сердце забилось в ладонях, секунду я огляделся: впереди был мост, перекинутый через быструю таежную речку. Еще секунда – и я перекинулся через перила моста, чтобы повиснуть с другой стороны, спрятаться за ними, но … дыхание мое перехватило … вода … обжигающий холод. Я сорвался. Вытащил меня случайный рыбак. И жена теперь пусть не ждет меня из морей и океанов. И тебе, мама, не вышлю я фото бравого моряка с трубкой в зубах. А попугая, что бы он разговаривал, нужно учить прежде. Этого не знал тот «я маленький» и знать не мог.
Эх, тридцать шесть, тридцать семь… не унимается кукушка. Не стал я моряком.
Баба отправляла меня собрать яйца. А куры неслись, где им вздумается. Под лавками, где годами стояли разные склянки, за дверями, опутанными паутиной, на крышах, которые манили меня больше всего. Собрать яйца – это была моя работа, работа, претендовать на которую мог только я, быть лучшим, в которой позволялось только мне. С быстротой кошки я метался от лавок до сарайчика, от сарайчика до завалинки и обратно. И наконец, кульминация – крыша! Двумя ловкими, хорошо знакомыми мне движениями, я подкинул себя и оказался на чердаке сарая. Что-то юркнуло и шевельнулось в ворохе соломы. Я с горячим сердцем, полный решимости и любопытства, в тайне надеясь, что это курица, рывком пнул сухую солому, и сквозь сандаль почувствовал что-то живое и горячее, а потом и увидел – это была крыса. Не думая, я шагнул назад и тут же упал на штакетник, размахнув руками и отпустив корзину, из которой градом посыпались на тротуар яйца.
Сосед дядя Коля целый час вез меня на своем «Урале» в соседний поселок, где была районная больница, я трясся в люльке и посматривал на бабу, а она глядела на меня, вытирала платком слезы и что-то шептала. С того дня я стал работать в областной больнице. Определенной должности у меня не было: я то кидался помогать мед. брату нести пострадавшего, то давал распоряжения сестре, то орал, что не выстирали мне халат, то не мог уснуть после длительной операции. Тем летом каждую ночь перед сном я работал в областной больнице.
После лета коленка еще долго заживала, и уже в городе, когда я пошел в школу, еще месяца два у меня был медицинский отвод от уроков физкультуры, что давало мне повод небрежно кидать всем, интересовавшимся: «А ты чего?», «Да, нога … так… пустяки».
Пустяки эти областные больницы.
Митька ездил в Москву к своему дяде. На поезде. Почти трое суток. И угораздило его там попасть на киностудию. Маленький рыжий шепелявый. Ну, не знаю я. Я у такого начальника киностудии сниматься не хотел. Представлял, как он случайно увидел мою фотографию, писал мне письма, и даже звонил родителям. Уговаривал. Но я твердо стоял на своем: в Москву не могу и не хочу. Моряком – всегда пожалуйста. А в Москву … нее.
Живу в Москве сейчас. Это одна из ниток … Как раз та нитка, выпавшая из клубка сегодня.