Как?! Как это могло с ним случиться?
Сколько раз перед тем, как забыться в тяжёлом, не приносящем отдохновения сне во влажном тепле подвала, или в зудящем комарьём кустарнике запущенного городского парка, он задавал себе этот вопрос, тысячу, десять тысяч раз?
Он, некогда успешный предприниматель Олег Фролов, а ныне оплёванный, всеми преданный и забытый, выброшен на обочину жизни в унизительном образе никчёмного бомжа по кличке Букварь.
Когда чашу весов несущую в себе успех и благосостояние, перевесила мера невзгод, и по сути небытия? Что ввергло его в пучину этой неизбывной тоски, походя уничтожив его жизнь, подобно небрежному прохожему наступившему на не вовремя выползшего на поверхность дождевого червя?
Рок? Ну уж нет! В чём в чём, а заподозрить его, Олега, в фатализме, было бы нелепо.
Как агностик, он не придавал существенного значения вере в Бога, но будучи историком, в своё время по необходимости изучал библию, не ища в ней утешения, а только подтверждения тем, или иным историческим фактам.
Он так и не пришёл к вере, но профессиональная память уже не в первый раз отсылала его к притче о Иове на гноище. Но зачем? Зачем испытывать в вере, втаптывать в грязь того, кто никогда не кичился своей праведностью, не раскаивался в содеянном, рассматривая свои поступки через призму религиозных догм?
Правда, он давал себе отчёт, что где-то глубоко, на подсознательном уровне, допускает наличие какой-то абстрактной, не имеющей конкретной формы силы, влияющей на жизнь его и других людей, но влияющей спонтанно, никого избирательно не поощряя, и не наказывая.
Во всех своих бедах изначально виноват был он сам.
Не стоило ему уходить из техникума, где он преподавал историю. Не надо было бросать почти готовую диссертацию, и очертя голову пускаться в опасное плавание в неверном море стихийного рынка, озадачившись повышением материального благосостояния.
Не нужно было разводиться с женой, с которой прожил без малого тридцать лет.
Нет смысла искать виновных в том, что с ним случилось среди окружавших его людей, хотя соблазн перевалить на кого-нибудь из них ответственность за свои ошибки был, и ещё какой.
Как показала жизнь, он, Олег Викторович Фролов не боец, а рефлектирующий интеллигент, говоря современным языком «ботан» и «лох», как бы ни печально было это признавать.
Даже два года службы в армии офицером, после окончания института, не исправили положения.
С первых дней служба в заштатной части тылового обеспечения, превратилась в отбывание повинности на пропахшем солдатским мылом складе, среди нескончаемого потока накладных на подшивочный материал и портянки, так и не став для него ни школой жизни, ни уроком мужества.
Как Олег значительно позже понял, абсолютно всем людям, которые появились в его жизни после того, как он занялся бизнесом, было чего-то нужно от него, и никому он не был нужен сам по себе.
Когда каждый из них получил что хотел, его выбросили за ненадобностью, как чек на пополнение счёта на телефоне, после получения сигнала о переводе денег.
Олег, будучи человеком эгоистично ранимым, болезненно отнёсся к такому к себе отношению, но у него достало ума понять мотивы поступков этих людей: «Ты нужен и интересен в том случае, когда у тебя есть нечто, что нужно всем, но просто отнять, или на худой конец украсть это нечто немедленно, не представляется возможным. Поэтому тебя, до поры до времени, всячески обхаживают, делают реверансы, теша твоё самолюбие, а потом…
А потом суп с котом. Ничего личного, просто business. Банально, но не он первый, не он последний».
Начиналось всё, как нельзя лучше.
Склонный к аналитике Олег, предположил, что богатеющие небывалыми темпами отдельные граждане бывшей «страны Советов» не захотят больше проживать в многоэтажных человеческих муравейниках, а возжелают уединения в загородных, отдельно стоящих частных домах.
В период тотального дефицита на всё, стройматериалы не были исключением.
Идея Олега была проста, как всё гениальное.
Собирая материал для диссертации, он узнал, что в их районе до революции процветало гончарное дело. На землях одного из совхозов, который со времени своего создания начал медленно приходить в упадок, находился заброшенный глиняный карьер, из которого несознательный дореволюционный люд брал глину для своих кустарных производств.
Этот, казалось бы, незначительный факт из истории края и натолкнул Олега Викторовича на идею возрождения промысла, но… проницательный историк не собирался производить горшки, кринки, и уж тем более глиняные свистульки на потеху детворе. Кровельная черепица! Вот способ сколотить капитал буквально из лежащей под ногами грязи, в свете грядущего повального индивидуального строительства.
Стильно, долговечно, престижно. Что мог противопоставить черепице ещё только нарождающийся строительный рынок? Оцинкованное железо, шифер, рубероид, дранку, солому?
Перерыв всю возможную литературу по работе с глиной, которую сумел найти в городской библиотеке, Олег пришёл к выводу, что для небольшого производства не так много и нужно. Муфельные печи, формы, кое-какая техника.
Посоветовавшись с Мариной, и сделав с её помощью предварительные расчёты, жена в том же техникуме преподавала математику, он, дождавшись каникул, приступил к реализации своего проекта.
Понимая, что одному такое дело не потянуть, он обратился к своему институтскому приятелю, который уже успел на волне кооперации сколотить капиталец.
Идея приятелю понравилась, и он пообещал «вложиться».
Заручёный поддержкой, Олег вышел на Артюхова Сергея Алексеевича, директора того самого совхоза, уныло доворовывающего то, что ещё не пришло в упадок, и предложил тому долю в предприятии за право разработки карьера и другую посильную помощь.
Скучающий ворюга воспрял духом, и следует отдать ему должное, инициативно и продуктивно включился в работу.
Дело закипело. Олег и не подозревал в себе наличие таких недюжинных организаторских способностей. Пока Артюхов готовил помещение под цеха, площадку под складирование, прокладывал дорогу от карьера, Олег на своём «жигулёнке», позабыв про еду и сон, мотался по району в поисках оборудования и специалистов.
Из техникума пришлось уйти, но зато через полгода первая партия черепицы вышла из печей.
Олег оказался прав. Спрос на продукцию был запредельный. Предприятие даже пришлось переводить на «трёхсменку».
Олег занял должность исполнительного директора ООО «Дока».
Пришли первые большие, в сравнении с его прежней зарплатой, деньги.
Предприятие расширялось, рос ассортимент продукции.
Заботами Олега фабрика функционировала «как часы». Он сменил машину, закончил строительство дома. Марина бросила смехотворно оплачиваемую работу преподавателя.
Как нередко бывает, пришло «головокружение от успехов». Олег, и раньше не дурак выпить, переложив большую часть работы на подчинённых, стал позволять себе прикладываться к бутылке даже на работе. Он не замечал гаденьких улыбочек Артюхова, того, что «приятель», как старший соучредитель, серьёзные вопросы всё чаще стал решать с Сергеем Алексеевичем, а не с ним, инициатором и застрельщиком всего этого дела.
Дома из-за его участившихся до неприличия возлияний начались проблемы. Детей у них с Мариной не случилось, а других сдерживающих факторов, включая наличие соседей, для самозабвенных скандалов с битьём посуды, взаимными, в крик, обвинениями, с его стороны чаще надуманными, просто не было.
Сначала, как Олег себя уверял от обиды, он завёл себе одну любовницу, другую. А потом он встретил Светлану…
Седина в бороду, бес в ребро. Олег, правда, предпочитал называть это состояние более романтично… поздняя любовь.
После многочисленных заламываний рук и слезообильных рыданий в подушку своей молодой избранницы, разрывающих его немолодое сердце, он решился развестись с «переставшей его понимать» женой.
Марина, уже какое-то время догадываясь о его шашнях на стороне, обозначив его уход как предательство, без ненужных истерик потребовала компенсации за моральный ущерб. Обладая математическим складом ума, она внятно озвучила ему свои пожелания.
Олегу пришлось оформить дарственную на дом, расстаться с содержимым своих банковских счетов и львиной долей наличности.
Марина продала дом, через риэлторскую контору сдала внаём свою квартиру, в которой они жили на протяжении большего времени их совместной жизни, и где он даже не был прописан, купила жильё в Черногории, и теперь превосходно себе жила на побережье ласкового Адриатического моря.
Свободный же от брачных уз Олег с криком сродни «Курочка! Твой суслик летит к тебе на крыльях любви!», и состоянием не на много большим, чем у автора этого страстного отклика, носившего жёлтые ботинки на босу ногу, бросился в объятья своей двадцатитрёхлетней пассии, в надежде на безоблачное счастье в купленном на её имя гнёздышке.
Будучи одним из соучредителей предприятия, он надеялся в ближайшее время поправить своё изрядно пошатнувшееся материальное положение, тем более, что Светлана с завидным постоянством, и интонациями безнадёжно испорченного ребёнка в голосе, требовала от него преимущественно материальных доказательств его к ней любви.
Но счастье длилось недолго. Больше того, через два месяца после переезда к Светлане, который она почему-то приняла без должного восторга, его размеренная жизнь загремела под откос, как сошедший с рельсов состав.
Соучредители предъявили ему какую-то бумагу с его подписью, которую он возможно «подмахнул» не глядя в числе прочих, свидетельствующую о том, что он продал на сторону большую партию черепицы. Они объявили его вором, и под страхом передачи дела в суд, принудили его отказаться от своей доли в предприятии, сложить с себя обязанности директора и, что называется, «изволить выйти вон». Сражённый коварством партнёров, не готовый к защите, Олег подписал все предложенные ему бумаги.
Дома, рассчитывая на поддержку и понимание «её Светлости», он получил последний, добивший его удар.
Как только Света поняла из его сбивчивого рассказа, прерываемого заглатыванием немалых порций коньяка, что кроме неё у него больше никого и ничего нет, она незамедлительно заявила, что она полюбила другого, и что им необходимо как можно быстрее расстаться.
Оскорблённый в лучших чувствах, уже нетрезвый Олег, наотмашь ударил Светлану, та пронзительно взвизгнув, схватила телефон:
- Ах так, ну подожди… - злобно зашипела она, судорожно бегая по дисплею айфона пальчиками с наманикюренными ногтями.
Олег не слышал, что она говорила, ему было всё равно. Единственное, чего он хотел, это напиться, спрятаться за алкогольной завесой от всего этого кошмара, преследующего его в течение дня.
Он не слышал, как в двери щёлкнул отпираемый ключом замок, не обратил внимания на то, как метнулась в прихожую Света.
Только звук незнакомого голоса заставил его оторваться от единственно имеющего сейчас смысл занятия.
- Ты чё здесь вытворяешь, козёл?! – Перед тем, как получить удар в челюсть, Олег успел заметить крепкого молодого человека с явно «читаемым» на его лице предупреждением: «Осторожно! - IQ-71!».
- Дай ему ещё Макс! – Света потирала горящую щёку, - столько времени на него потратила, урода, а у него оказывается ничего нет!
Макс не заставил себя упрашивать.
- Ладно, хватит! А то отвечай потом за него! Вышвырни это г... отсюда. Да! Ключи забери. И от машины тоже, она на меня записана! – Света деловито запихивала в спортивную сумку какие-то вещи, достала из ящика комода его документы.
Подойдя к уже мало чего соображающему Олегу, она бросила к его ногам сумку, документы сунула в карман пиджака. Резким, неприятным голосом отчеканила:
- Всё! Твоего здесь ничего больше нет! И не вздумай приходить сюда. А то ещё не так получишь!
- Точняк! – подал голос Макс.
Его вытолкали из квартиры, выбросили вслед сумку и дублёнку.
Олег вышел на улицу. Саднила разбитая скула, болела отбитая печень. Ему стало нехорошо, он наклонился, и его вырвало на девственно белый снег сугроба.
На холоде он немного пришёл в себя. Прокрутил в памяти произошедшее за день, вплоть до текущего момента. Всё было так плохо, что хотелось умереть прямо сейчас. И он который раз в своей жизни принял неверное решение.
Заглянув в чудом не попавший в руки Макса (?) бумажник со значительной стопкой денег, он пошёл в ресторан...
Спасла его Нонна. Да, без преувеличений, именно спасла.
Когда он в полувменяемом состоянии был вежливо выдворен из «Юбилейного», самого престижного в городе ресторана, два гопника затащили его в подворотню, избили (второй раз за день), забрали сумку, выпотрошили карманы, и уже собирались вытряхнуть его из дублёнки, их спугнул зычный голос:
- Эй! Вы чего это там удумали, шантрапа?! Вот, я полицию счас вызову!
Шпану сдуло ветром.
- Ты где живёшь-то, фраерок? – участливо спросил Олега сопровождавший крупную женщину с испитым лицом, невысокий мужчина, обнажая в улыбке прореженные кое-где, прокуренные зубы.
- Нигде-е… - залился пьяными слезами вконец выбитый из колеи Олег.
- О! Нашего полку прибыло! – мокрой хрипотцой залился мужчина.
- Заткнись, Сашок! Видишь, человек не в себе. С нами пойдёт, а там видно будет, - приняла решение «атаманша», судя по тому, как моментально замолк напарник.
- Сам идти можешь? – деловито поинтересовался Сашок.
Олег отвалившись от стены, сделал пару неуверенных шагов:
- Могу.
- Ну, и ладненько. Валяй за нами.
Глядя на шагающую впереди нелепую пару, сухощавый Сашок был на голову ниже своей плечистой спутницы, еле плетущемуся за ними Олегу не к месту подумалось: «Лиса Алиса и кот Базилио, а я Буратино. А ведут они меня на Поле чудес в Страну дураков. Б…! Мало мне на мою деревянную ж… приключений!» - он пьяно хохотнул.
Сашок оглянулся, и подозрительно на него посмотрел:
- Ты чего?
- Ничего. Это нервное, - скороговоркой открестился Олег.
Они привели его в какой-то подвал. Под потолком горела тусклая лампочка, от подкапывающего переплетения разнокалиберных труб исходил влажный жар.
Олега посадили на грубо сколоченный из неструганных досок топчан с грудой грязных тряпок. Он осмотрелся.
Низкий потолок, увитые трубами стены, справа от него было что-то вроде выгородки, отделённой от основного помещения большим куском замасленного брезента. Напротив него стол из положенной на ящики, снятой с петель двери, заставленный разномастной посудой, за ним, у стены, такой же топчан. Налево, в убывающем свете лампочки, угадывались тоже какие-то лежаки.
- Ты кто будешь-то? – спросил Сашок, присаживаясь визави.
- Учитель, - ответил Олег. Назваться бизнесменом в подобном антураже, язык не поворачивался.
- Ещё один интеллигент мокрож…! Нон! Слышь! У тебя что, нюх на них что ли?
Нонна, шебурша чем-то в импровизированной отдельной комнате никак не отреагировала.
- Ладно, не обижайся. Просто у нас двое таких уже есть. Один инженер, мы его Штангелем зовём. Другой Пробирка – химик. Ну, а ты, стало быть Букварём будешь. Нам твоё имя без надобности, - подытожил Сашок.
Потом, как будто что-то вспомнил:
- Да! Гопота-то у тебя всё забрала? Может, на пузырь наберёшь чего, а то мы сегодня по нулям!
Олег порылся в карманах. Выудил початую пачку «парламента», зажигалку. Отклонившись вбок, сквозь ткань нащупал плотный прямоугольник – заначка, старая привычка. Повозившись с тугой пуговицей, он достал из заднего кармана сложенную вдвое тонкую стопку, протянул Сашку. Ему не хотелось обманывать людей, которые первые за этот день, отнеслись к нему по-человечески.
- Пять штук! Ё-моё! Пять штук. Гуляем! – восторгу Сашка не было предела.
Из-за «перегородки» появилась Нонна. Она по-хозяйски, не ожидая противодействия, забрала у Сашка деньги, нежадно пересчитала, вернула две тысячи. Остальные сунула в карман обтягивающих мощные бёдра спортивных брюк.
- Водки и закуски, какой не то. Вдруг наши пустыми вернутся.
- Гульнём! – Сашёк потряс в воздухе зажатыми в синем от татуировок кулаке деньгами, и зашустрил к выходу.
Они остались вдвоём. Она внимательно посмотрела на него, вытянула из пачки «парламента» сигарету, щёлкнула зажигалкой, выпустила густое, во влажном воздухе, облако дыма:
- Он правильно сказал, нам твоё имя ни к чему. Чего захочешь, сам расскажешь. Если вправду некуда идти, можешь оставаться… Поняла, что деньги не зажилил.
В подвал вошли худая молодая женщина, с когда-то миловидным лицом, и высокий длинноволосый парень нагловатого вида, в очках.
Белка, Пробирка, - представила вошедших Нонна, - а это, - она ухмыльнулась, кивнув на Олега – Букварь.
- Милости прошу, к нашему… так сказать… - осклабился парень.
-Здрассти, - неуклюже изобразила книксен Белка.
Вернулся Сашок, позвякивая объёмистым пакетом. Вместе с ним пришёл плотный, чуть выше среднего роста пожилой человек, с многодневной седой щетиной, которая не смогла скрыть отпечатка средне технического, как минимум, образования на лице.
Так Олег Викторович Фролов, в прошлом учитель, успешный предприниматель, стал бомжом.
Нельзя сказать, что он вот так, сразу, сдался. Нет, он ходил в полицию, писал заявление об ограблении, об оговоре, но у «партнеров» всё было схвачено. Они распространили по городу слух, что он не чист со «своими» на руку. От него брезгливо отвернулись предприниматели. В полиции ему намекнули, что если он не угомонится, или сунется в вышестоящие инстанции, то его, несмотря на то, что статью за бродяжничество отменили, найдут за что упечь, а то и чего похуже.
Старых друзей он растерял, а новых, как оказалось, у него и не было. Родной брат жил в недостижимом теперь Израиле.
Юра уехал на ПМЖ на историческую родину своей жены, чем несказанно удивил Олега. Нет, не фактом отъезда, а тем, что его, чистокровного русака, трепетно любимые племянники оказались евреями.
Он не был антисемитом. Его этот вопрос вообще не интересовал. Он даже не знал, что Эля, жена брата, еврейка. Но вот так, чтобы племянники раз, и…
Узнав о том, что брат готовится к отъезду, Олег сам предложил ему продать родительскую квартиру, отказавшись от своей доли.
Деваться ему действительно было некуда, и он вернулся в Ноннину команду. Они «коммуной» жили в подвале, рылись в мусорных баках, собирали пустые бутылки и жестянки из под пива. Промышляли добычей цветных металлов, ненавязчиво попрошайничали. Вырученные деньги тратили на выпивку, курево, иногда на еду, если в мусорных баках не находилось приемлемых к употреблению продуктов.
Верховодила у них Нонна. Её правой рукой и сожителем, Олег нередко слышал за «перегородкой» возню, и характерное сопение, был Сашок.
Из пьяных откровений и редких обмолвок, Олег о своих компаньонах узнал не так уж и много.
Нонна о себе не говорила, но от других он узнал, что в прошлом она была чуть ли не каким-то там чемпионом по метанию молота, может врали, а о причинах, приведших её к «вершинам «лондонского» дна» не знал никто.
Сашок – бывший уголовник. Прибился к Нонне, и завязал с криминальным прошлым, может правда любил её? Кто знает…
Штангель, похоронив жену запил, попал под каток «чёрного» риэлторства.
Пробирка был не местный, пребывал в бегах. На свой страх и риск он изготавливал и продавал «синтетику». Его искала и полиция по контролю за оборотом наркотиков, и более опасные ребята, которым он умудрился перейти дорогу. Вот от последних-то он и скрывался, а «менты»… что «менты».
Белка пила на пару с мужем. Их лишили родительских прав. Пропили квартиру. Бомжевали. Муж выпил какой-то дряни, умер. Белку подобрала Нонна.
Вот что раньше он, Бук… Олег знал о подобных этим людях? Да ничего. Да и ни к чему они ему были. Так… Сунет кому-нибудь по пьяни в приступе вселенской любви «пятихатку», а то и тысячную, и до следующего порыва.
К весне Олег почти смирился со своей новой жизнью.
В конце марта, отправив Сашка по каким-то делам, в качестве сопровождающего пажа Нонна взяла с собой Олега. Они пришли на «свою» мусорку.
Сегодня на Нонне был один из тех дамских головных уборов, которые перед тем, как поступить в продажу, рождаются в горячечном мозгу чокнутых шляпников, искренне верящих в то, что конструкция из искусственного меха, кожзаменителя, каких-то шнуров и люверсов, сделает женщин неотразимыми. Одета она была в нещадно обтягивающее её мощное тело длинное тёмно-синее бархатное пальто. Нонна, соответствующе наряду, неосознано приняла позу некой сиятельной особы, какими их изображали на парадных портретах: одна рука небрежно, с расслаблено свешивающейся кистью, возлежит на капители колонны (мусорном баке), вторая изящно опирается на бедро. Нога, подогнутая в колене, заступает за другую, опираясь на носок изящной туфли (в данном случае некогда белой кроссовки).
Упиваясь своей значимостью, она покровительственно разговаривает со знакомицей. Её одутловато-синюшное лицо надменно, взгляд неопределённого цвета глаз ленив и снисходителен, слова слетают с губ с неторопливой весомостью.
Вдруг Нонна замечает семенящего к мусорке замурзанного старичка.
Куда девается её аристократическая сонливая невозмутимость! Руки в бока, ожившие глаза мечут молнии, рот раззявился в крике:
- Э! Э! Ты куда это насобачился, конь педальный?!
- Да я это… посмотреть, - завибрировал дедок.
- Тебе что тут музей мадам… - она повернулась к Олегу, который рылся в соседнем баке, - как фамилие этой, ну, ты рассказывал, у которой куклы восковые?
- Тюссо, - подал голос Олег.
- Во-во! Музей мадам Тюссо тебе тут что ли, старый! Не твой участок, вот и уё…. отсюдова. Смотрец, - Нонна, довольная своей шуткой, по-фельдфебельски расхохоталась. Товарка заискивающе подхихикнула.
Отследив ретираду старичка, Нонна вернулась к прерванной беседе.
К слову сказать, «их» мусорка была завидным местом. Она, дабы не оскорблять своим видом привередливых хозяев квартир в элитной высотке, была обнесена двухметровой оштукатуренной, сплошь покрытой бездарными и не очень граффити стеной.
Неизвестно, кто открыл почин этой благотворительной акции, ставшей традицией для жильцов, но одежда и обувь никогда не выбрасывались в мусорные баки. Обувь выставлялась рядком вдоль внутренней стороны стены, по её же срезу перевешивалась разнообразная одежда. Олег как-то «урвал» летний итальянский пиджак, от которого хозяин избавился только за то, что у того была с «мясом» оторвана пуговица.
Кормёжка тоже шла по высшему разряду.
Понятное дело, что на это «эльдорадо» случались и несанкционированные проникновения, и даже попытки рейдерского захвата.
Но их группа, во главе с Нонной и её boyfriend(ом) Сашком, бдительно охраняла свою вотчину.
У каждой популяции людей свои приоритеты и своя шкала ценностей.
Олегу припомнился анекдот из той, прежней жизни:
«Встречаются две старушки в метро.
- Привет!
- Привет.
- Чтой-то ты не в свою сторону собралась, Михеевна? Ты ж на «трех вокзалах» на туалете сидела!
- Теперь не сижу…
- А что так?
- Интриги…».
Как ни странно, у Олега появилась возможность много читать. Случалось в помойке находились такие книги, которые не найдёшь и на стеллажах букинистических магазинов.
Иногда он позволял себе, приобретя бутылочку алкоголя, уединиться где-нибудь в кустах городского парка (в их «коммуне» подобное, в разумных пределах конечно, не возбранялось), и пофилософствовать.
Недавно, в одной книге, к сожалению без обложки и первых страниц, он вычитал заинтересовавшую его мысль: «Если бы люди знали, что каждого из них ждёт в будущем, большинство из них, покончили бы жизнь самоубийством».
Олег, не придерживаясь какого бы то ни было вероисповедания, был согласен с осуждением суицида в практически всех религиях.
Он считал, что если из возможных миллионов рождается именно этот индивидуум, и никакой другой, значит, он нужен кому-то (Богу, Природе, Космосу), для исполнения какого-то предначертанного именно ему действия, и нерегламентированный, самовольный уход даже самой малозначительной частицы, может привести к непредсказуемым последствиям. Это нечто вроде теории «эффекта бабочки», с той разницей, что лишённая разума и воли бабочка не может сознательно прекратить своё существование, нарушая неведомые ей высшие планы, а человек может. Возможно именно поэтому, потенциальным самоубийцам грозят страшными карами в загробном мире множество мировых религий, а высшие силы держат человечество в неведении, относительно значимости каждого индивидуума в Великом Замысле.
А если бы людям было дано таковое знание?
Наверное, любому человеку, даже с базовой комплектацией амбициями и заниженной самооценкой, вряд ли пришлось бы по вкусу осознание своей микрозначимости в этом мире. Быть даже не пешкой, а безликой клеткой поля, чёрной ли белой, это в сущности, не имеет никакого значения в игре под названием жизнь. Унизительно как-то…
«Ну, вот если представить такую ситуацию…» - Олег подогрел свою мысль глотком дешёвого пойла, - «Человек поставил себе какую-то цель. Он учится, набирается знаний, опыта, делает открытия огромного значения для человечества. Становится мировой величиной, заслуженно почивает на лаврах, ждёт преференций свыше… А ему вдруг говорят: «А от тебя никто ничего подобного не ждал, здесь всё то, что ты сделал никому не нужно. Тебе позволили появится на свет только для того, чтобы ты такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года не дал упасть поскользнувшейся беременной женщине, носившей нужного нам младенца, чего ты не сделал, неожиданно сорвавшись на очередную дурацкую конференцию. Ты нас подвёл. Виноват. Не оправдал. Каково этому человеку будет узнать, что всё, ради чего он жил напрасно. Незачёт. Зная всё это раньше, стал бы он так надрываться? Пробухал бы до назначенного срока, поддержал бы дамочку под белый локоток, и в дамках!», - Олег отхлебнул ещё немного, - « Эк меня попёрло! Наверное здесь всё от человека зависит. Один бы, зная своё предназначение, точно бы забухал, а другой и открытие бы сделал, и отложив поездку на конференцию, дамочке бы помог. На то, он и человек. Надо будет со Штангелем об этом поговорить, он мужик мудрый».
Олег допил свой напиток, сунул бутылку в полиэтиленовый пакет, и поплёпся «домой».
«А что, если не суицид, а небытие?» - продолжал он размышлять на ходу,- « Это не рождение, не вступление в игру по чьему-то замыслу. Не самовольное нарушение правил этой игры. Это абсолютное небытие. Этакая гамлетовская дилемма: «Быть, или не быть?», только с до нулевым решением, ещё до точки начала отсчёта. Смотрит человек на свою жизнь этаким отстранённым взглядом, и прикидывает, а стоило ли, хоть что-нибудь в его жизни всей этой бодяги? И сам себе говорит: «Стоило!», и тянет лямку дальше. Или говорит: «Нет. Не стоило», и нет его! Совсем. И не было никогда. На такое, может быть, и повёлся кто. Но перед этим, у некоторых непременно появился бы ещё один провокационный вопросик: «А вдруг что-нибудь хорошее ещё обломится?». И вот это называется «надеждой» неизменной спутницей человека во всех его напастях».
Задумавшись, Олег чуть было не прошёл мимо аж двух бутылок из под пива, валяющихся в траве, - «Опять меня занесло! Всё, что я тут себе нагородил, давным-давно доходчиво сформулировано в одной фразе: «И чего я маленьким не сдох?»».
В подвале просто физически ощущалась какая-то подавленность во всех присутствующих.
- Что случилось-то? – Олег с «порога» почувствовал неладное.
- Пробирка нашёлся… вернее нашли, - не поднимая глаз от пола ответил Сашок.
Пробирка пропал два дня назад. Такого за ним раньше не водилось.
- Кто нашёл? Где?
- За городом, в кювете. Пристрелили, как собаку, Сашок ударил кулаком по колену.
- Ой, ё… - Олег опустился на топчан рядом с Сашком, - «значит, всё-таки нашли. Не полиция, а те, которых Пробирка боялся», - подумал он.
До зимы они так и не взяли никого на освободившееся место, словно в память о покинувшем их товарище.
А потом случилось совсем худо.
Нонна как-то пошла проведать давнюю товарку, они со своим дружком надыбали себе укромную «хату» на окраине города, о ней, кроме Нонны знал только Сашок. Ночью она не вернулась, утром тоже.
- Напилась, наверное, отсыпается, - убеждал себя Сашок, но было видно, что он волнуется.
К обеду он не выдержал. Взяв с собой Олега, он пошёл искать свою подругу.
Они пришли к прятавшейся за усыпанными снегом елями заброшенной, с вывезенным оборудованием небольшой трансформаторной будке, когда-то обслуживавшей несколько, теперь полуразрушенных, одноэтажных строений неясного назначения.
Сашок постучал в дверь. Не получив ответа, он потянул за ручку, дверь со скрипом отвалилась на сторону.
Безжалостный дневной свет высветил жуткую мизансцену: прямо напротив дверного проёма, на колченогом табурете, сидела Нонна. Её вылезшие из орбит с закатившимися зрачками глаза, пугающе таращились желтоватыми, в сетке кровяных нитей, белками. Синюшное обычно лицо, непривычно белело. Она была мертва.
По сторонам импровизированного стола бесформенными грудами лежали ещё два тела.
Сашок рванулся внутрь, отшвырнул в сторону стол, подбежал к Нонне, и кулём осел на пол. Уткнувшись лицом в её колени, он глухо, безнадёжно, по-звериному завыл.
От этого звука Олега, и без того напуганного видом такой смерти, не подретушированной и не украшенной цветами, забила крупная дрожь.
Олег с трудом разобрал несколько слов. «Уходи… Убирайся! Я не вернусь… меня больше нет…».
Он медленно повернулся, и не разбирая дороги пошёл в город. Он допоздна бездумно бродил по улицам. В его сознание откуда-то пробился какой-то неясный шум. Олег повернул на влекущий его к себе звук, и пошёл в его направлении. По мере приближения к нему, шум обрёл форму и объём. Это было пение. Слажено пели женские голоса.
Олег свернул за угол трёхэтажного, старой постройки дома, и за фигурной чугунной оградой увидел небольшую, окрашенную в белый цвет церковь. В окнах горел мягкий, едва заметно трепещущий живой свет.
Медленно, шаг за шагом сокращая расстояние, он приближался к этому свету. Робея, переступив порог заполненного людом храма, Олег засуетился, стаскивая с головы вязаную шапку, безнадёжно закривил губами, сокрушаясь от бессилия вспомнить хоть какую-нибудь молитву. Рефлекторно сжимая в ладони поданную кем-то тонкую свечу, с колеблющимся острым язычком пламени, он неожиданно для себя проникся общностью всех этих собравшихся здесь людей, не заметил, как по щекам ручейками потекли, вымывая накопившиеся в нём обиду, озлобленность и непреходящую боль, исцеляющие, благодарные слёзы.