Автобус под номером тринадцать следовал по привычному маршруту. Был полдень и оттого пассажиров в нем находилось не слишком много. Несколько вертлявых и озорных школьников, возвращавшихся домой после занятий; компания старушек, по-видимому, едущих с рынка; молодая барышня лет двадцати, приятно улыбаясь, с кем-то разговаривала по телефону. В салоне так же находились еще несколько мужчин, трое из которых были рабочими станкостроительного завода. Четвертый хоть и сидел рядом с ними, заводскими, но к ним явно не относился. Рабочие были уставшими, уставшими необязательно сегодня, а может быть, в целом, от каждодневного тяжелого труда. Но, невзирая на это на их лицах был смех, в их жестах чувствовалась энергия, жажда и стремление проводить дальнейшие минуты в борьбе, в движении, в определенном тонусе. Сидевший же рядом мужчина был бледен и взволнован. Белки его глаз были налиты кровью, а сам взгляд страхом. Он то и дело нервно стрелял глазами и приходил в отчаяние от того, что не мог сосредоточить свой взор на чем-то одном, словно, все его отторгало, и везде он был чужд и нежелан. Страх через зрительные нервы поступал в мозг какими-то особыми импульсами и сигналами, где почуяв это, тревога начинала безумствовать на колокольне сознания, и каждый удар колокола разносил эхо ужаса по всему организму. От всего этого казалось, что нечто сейчас вырвется из взволнованного мужчины и унесется прочь, убежит, куда глаза глядят, как говорят в народе. Автобус же, как старая и иссохшая, отслужившая свое кляча, сонно полз по асфальтовому ковру. Сгорая внутри от переживаний, мужчина вдруг судорожно вскочил со своего места, лихорадочно схватился за поручень и дрожащей походкой направился к дверям выхода – впереди была остановка.
В город пришла госпожа Осень под руку с господином Дождем. Небо было застлано чернильными и тяжелыми тучами, шла мелкая изморось, создавая впечатления тумана где-то в дали. Земля была печальная и грязная, совсем не умытая и от нее исходил холод. Деревья прощались со своими некогда роскошными и пышными нарядами.
Мужчина выскочил из автобуса, как ошпаренный, будто на него опрокинули чан с кипятком. Но очутившись на остановке и проведя взглядом железный бутерброд с начинкой из человеческого мяса, до этого взволнованный, он вдруг впал в ступор. У него имелся определенный план и маршрут, который он держал у себя в голове, но не спешил притворять в жизнь. Очертив окрестности холодным взглядом и немного подумав, мужчина равнодушно сел на сырую и грязную скамейку автобусной остановки. Лениво, точно нехотя, как бы машинально он достал из своей черной куртки пачку сигарет, повертел немного ее в руках и закурил. После нескольких затяжек он забылся и провалился в свои болезненные размышления. Я чувствую, что ему чего-то хотелось, но в тоже время он был против этого. Возможно, среди многочисленных «да» в своем сознании он пытался отыскать хоть одно «нет». Я ощущаю, как он доходил до пика решимости под холодным воздействием обстоятельств распявших его на кресте нашего мира. Как пламя надежды пыталось сокрушить лед неизбежности. Как одно душило другое, спихивало и взбиралось на трон разума, как одно перетекало в другое, образуя уже нечто новое, куда более опасное, ни холодное, ни горячее, совсем не человеческое, абсолютно чуждое людскому организму. Новое, равнодушное и непредсказуемое – безумие. Безумие есть третья сторона, теневая, неизвестная до определенного момента. Когда начинается сражение между светлыми и темными стремлениями, когда они равносильны друг другу и пытаются выявить, кто более имеет право на жизнь, когда борьба их доходит до исступления, до последней капли сил, то тут, вероятно, и появляется безумие, как плод ихнего сношения. Оно молодо и буйно. Оно одним ударом сокрушает своих родителей и занимает трон, который они так и не сумели поделить.
Дотлевающий окурок слегка обжег безымянный и указательный пальцы рук задумавшегося мужчины. Резко и испуганно он швырнул остаток сигареты на землю.
- Да, осень пришла. Может оно и хорошо, может так даже и легче, - начав разговор сам с собою, мужчина поднялся на ноги и тихим шагом отправился в путь – Вот и листья посыпались, а чем я не лист? Да все мы листья и висим до поры до времени, до нашей осени, до нашего ветра - тихо, почти шепотом рассуждал он.
Между тем стало ясно, что сей мужчина, этот странный тип, направляется к бывшему песчаному карьеру, который находится близ реки. Разработка на карьере уже лет пять-шесть как не ведется. За это время вся его территория пышно поросла ивами и осиной. Темнеющие и теряющие листву, болезненные деревья придавали большее ощущение внутренней пустоты, отчужденности, придавали выразительности осеннему холоду и печали.
- Я не замерзну. Нет, ни в коем случае. Определенно нет, - ускоряя шаг, твердил мужчина – как это я замерзну, если все чувства уже спят в ледяной гробнице? - на миг он остановился, будто вспомнив что-то очень важное.
В этот момент мимо пролетел автомобиль, преподнеся подарок остановившемуся мужчине в виде грязных брызг из-под своих колес.
- Нет, решено. Чего тут еще думать?- утвердительно произнес себе этот странный человек. Его лицо и куртка были изрядно украшены грязью, но он, по-видимому, этого даже и не заметил. Кажется, что вся его жизнь в этот момент происходила в мыслях, в каких-то иных, нереальных сферах, что остальные чувства и потребности человеческого организма не имели места быть.
- А, будь, что будет!- махнув рукой, мужчина, вновь приходящий в повышенное нервное возбуждение, быстро заспешил на встречу всеми позабытому, всеми оставленному песчаному карьеру.
Что удивительно, у человека внутри сидит потребность получать желаемое, получать любыми путями и в не всегда рациональных, объяснимых количествах, сидит эта потребность, как само собой разумеющееся, как должное. Потребность высасывать все соки и выбрасывать остатки, ненужные придаточные составляющие, куда вздумается. Выбрасывать лишь потому, что человеческий разум, строго заточенный на потребление, не смог найти этому остатку дальнейшего применения. Что удивительно, но человек является всеми им созданными божествами одновременно. Он создал их по образу и подобию своему. И так же, как и им, он совершает приношения и воздаяния, так же и себе приносит в жертву объекты своего интереса. Человек палач по призванию и все, что он делает, сводится к последующему убийству и удовольствию от оного. Что же здесь удивительного? – абсолютно ничего.
- Вот и застрелюсь! Кому до этого есть дело? Птиц разве только перепугаю…- более громким и внятным голосом заявил мужчина. Ступни его ног уже топтали пустошь.
- И правильно я сделал, что не стал никому ничего объяснять. Повсюду творятся всякие бесчинства и нелепицы, за которые и слова то никто не скажет. А почему же тогда я должен всем им раскрывать свои потаенные, интимные замыслы и таинства? - с видом абсолютной убежденности заключил мужчина.
Между тем исчезла изморось, и хлынул настоящий дождь. Холодные капли, словно лезвия, скользили по рукам и лицу. Самоубийца непоколебимо шел вперед, видимо, он знал определенное место. Оно, как магнит тащило его к себе и безвольное человеческое тело, не имея сил к сопротивлению, послушно следовало к цели.
- Вот и замечательно! Уйду и застрелюсь, заберусь куда подальше и счастлив буду, что не найдет меня никто. Была бы у меня возможность, я бы застрелился, а после еще и закопал бы свое самоубиеное тело! - с нервным, неровным, переходящим от веселья к злобе смехом говорил мужчина.
- А вот, если тело обнаружат, то скверно будет. Одним печаль, горе, другим радость. Одним ностальгические речи по моей жизни, другим насмешки и упреки. Нет уж. Никогда! – сжав руку в кулак, мужчина принялся сотрясать воздух, всячески бранясь и гневно восклицая неразборчивые вещи.
Решится на самоубийство не так уж и сложно. Но дойти до него, взобраться на последнюю ступень, можно сказать, выше человеческих сил. Тут крайняя степень отчаяния нужна. Необходимо чтобы оно выкрасило человеческий рассудок в цвета самой темной ночи. Но порой и этого может быть мало. Тогда никуда без помешательства, безумия. Если последнее проглотит разум, то всего лишь один шаг и вот оно – небытие. А так, без них, последние часы самоубийцы полны терзаний, рывков, надежд на новые, более благосклонные обстоятельства. Последние часы полны повышенного эмоционального напряжения, особого восприятия и понимания окружающего мира. Понимания, порой настолько острого, что рассудок не может его принять.
За десять минут дождь, собиравшийся с самого утра, достиг своего апогея, своего пика и исчез. Зачастую так выходит в жизни. Например, писатель в один день получает какую либо заинтересовавшую его мысль, после ходит неделями, обдумывает, переживает, сливается с ней своим сознанием, чтобы в итоге разразиться ливнем слов и выдать миру текст, в котором навечно останется частица его самого.
Весь мокрый и грязный, с безумством сидящем во взгляде, мужчина продолжал свой путь. Ноги увязали в грязи, песке и глине. Свет надежды же в нем погряз во мраке отчаяния, кажется, уже навсегда. Сердце в ужасе обливалось кровью, заражая паникой каждую клетку организма, который в свою очередь бесновался резкой болью в низу живота. Ноги то становились необычайно легки, то каменели и начинали ужасно болеть. Страх липким потом обнимал все тело. Не хватало воздуха, видимо легкие потеряли сознание.
- Я выдержу. Я не сдюжу. Я посмотрю в лицо смерти точно так же, как смотрю на себя в зеркало, – еле шевеля губами, прохрипел мужчина, хотя ему казалось, что он чуть ли не кричит – я обниму ее холодным взглядом непонимания простых вещей.
Самоубийца остановился. Он достиг намеченного места. Места для принесения себя в жертву глумливым божествам безысходности. Пульс повысился на столько, что кололо в запястьях. Ноги подкашивались, по телу пронесся озноб на карете мелкой дрожи.
- Прощайте! - с трудом выговорил мужчина и сделал рукою жест вперед. Пальцы его, словно, хотели погладить темную воду реки, которая была видна вдалеке из-за деревьев. Странная нежность, любовь вдруг обуяли его рассудок. Самоубийце внезапно захотелось расцеловать землю, которую он столько лет топтал ногами. Погладит воду, прильнуть к каждому дереву, будто бы к родному брату или сестре. И в каждой птице, в каждой гусенице и черве он увидел вдруг нечто близкое, родственное.
Когда остаешься один, когда прежняя, привычная жизнь перестает существовать, то начинаешь вдруг видеть глубокий смысл обыкновенных, казалось бы, вещей. Замечать за собой и другими то, о чем и думать раньше никогда и не думал. Если хватает силы принять одиночество, то начинаешь медленно разлагаться, наблюдая, как быстро сгорают другие.
Печальные и измученные глаза мужчины силились, как можно глубже заглянуть вдаль горизонта. Зачем он понять не мог. Самоубийца ощущал, что близится финал его истории и хотел за короткий миг успеть вспомнить и вновь ощутить то разнообразие чувств, которые удалось ему испытать в жизни. Можно всю свою жизнь быть скупым на эмоции, зачем то их копить, хоть даже и до самой смерти и уже на смертном одре озарить своей уход радугой чувств и переживаний.
Мужчина закрыл глаза, что есть силы, нахмурив брови. Дрожащей рукой он выхватил из кармана куртки револьвер и приставил его к виску. Самоубийца начал жадно наполнять грудную клетку воздухом, словно, задыхаясь. Казалось, что вот-вот и он рухнет на сырую землю, потеряв сознание. Во рту все пересохло и онемело до такой степени, что и языком пошевелить было невозможно. Указательный палец правой руки грубо обнял курок огнестрельного оружия.
В этот момент, где-то по близости, в зарослях ивы, послышался треск от сухих веток. Спустя небольшое количество времени стал слышен чей-то голос. Кто-то спешил на алтарь жертвоприношения, чтобы предотвратить самоубийство.
- Стой! Не губи! Одумайся! – крича, что есть силы, предостерегал голос. Через мгновение стал виден его хозяин.
Это был приятной наружности мужчина лет пятидесяти. Он был дорого и со вкусом одет, хотя и одежда была изрядно запачкана (еще бы, ведь он несся точно бронепоезд, не замечая ни луж, ни грязи) все же можно было оценить ее изящество.
- Отдай, отдай мне это! - взволнованно вскрикнув, спаситель вцепился в револьвер, отводя его от виска и направляя в небо.
У самоубийцы не было сил к сопротивлению. Лавина шока засыпала его с ног до головы. Он был готов, он решился, уже не верил в чудо, и вот таинственный незнакомец пытается его спасти. Осознав все это, мужчина выпустил револьвер из рук, сладко улыбнулся, упал на колени и зарыдал. Он точно хищным зверем вцепился в грязь смешанную с песком.
- Все позади. Все позади. - Убрав револьвер в карман, начал успокаивать спаситель. Он сам еще прибывал в шоковом состоянии. Как говорят в народе, у него дух захватило.
Вновь началась небольшая изморось. Неизвестный живописец рисовал картины на небесном холсте. Настоящий гений. Возможно, что все художники после смерти продолжают писать свои полотна, только не маслом и красками, а палитрой туч и облаков.
- Все хорошо. Ну, давай руку. Я помогу тебе подняться.
Неудавшийся самоубийца метнул вверх свою перепачканную ладонь. Он был настолько счастлив спасению, что на какое-то время даже лишился дара речи. Ему хотелось что-то сказать, но с уст срывалось лишь искаженное и страшное мычание. Это были минуты подсознательной радости, биологического торжества. Каждая клеточка организма пела и восклицала: «Да жизнь! Да свет! Вперед, лети навстречу ветру!» Что сердцу до безденежья, экономических кризисов? Что легким до предательств? Им все это чуждо. Они живы и должны жить. Служить верой и правдой. Вырабатывать и пропускать через себя сок жизни.
- Еле успел. Иду, прогуливаюсь не спеша и вдруг вас заприметил. – Пытаясь как-то отвлечь самоубийцу, начал солидного вида мужчина. Сам-то он понемногу успокоился и пришел в себя.
- Бежал, как на пожар. Даже один раз об корягу зацепился и упал.
- Спасибо вам! Спасибо! - задыхаясь от радости, при этом еще не до конца владея языком, принялся благодарить спасенный мужчина. Ему хотелось покрепче обнять этого незнакомого человека, взять на руки и быть может даже подбросить. Эйфория. Чистейшая радость и буйство красок кружили ему голову. Состояние во много раз превышающее наркотическое опьянение.
- Все хорошо. Я хочу тебе помочь.
- Вы ангел! Чистейший ангел! - говорил неудавшийся самоубийца, все еще находясь под воздействием необъяснимого буйства своего организма, окрыленный новым притоком свежих сил.
- Все в порядке? - спросил мужчина, предотвративший самоубиение, осматривая лицо и руки несчастного – нигде не болит?
Ответа на свои вопросы он так и не дождался. Бедняга только и твердил: «спасибо», лез обниматься и то смеялся, то рыдал. Чужими глазами страшно, тревожно смотреть на такие вещи. К ним нельзя привыкнуть, такие состояния нельзя спрогнозировать в плане дальнейшего развития событий.
- Я и дом продал и в долги полез! Все знал, все осознавал! – вдруг, немного придя в себя, начал горячую исповедь хозяин револьвера. У него все еще был нездоровый вид, чувства перемешаны, сбивчивы, но разум вдруг почуял, что появилась возможность выговориться, поделиться своей болью, распахнуть двери своего храма страданий.
Мужчина солидной внешности принял важный вид, которым он хотел показать, что весь внимания и готов разделить чужую беду.
Чужое горе, кому оно нужно? Все пытающиеся разделить его и помочь, хоть чем-нибудь, находят в этом забаву. Мол, я выслушаю, кивну пару раз головой, якобы в знак согласия, после скажу какую-нибудь речь и катись ты к черту. Еще профессия, работа, у врачей например, обязывает их ковыряться в нарывах и язвах чужой души. С ними такая же схема: «Ля-ля тополя. Следующий». Только все это в разы суше и брезгливее. Боль не радость, к ней не стремятся. У меня нет по этому поводу, какого либо удивления, каких-то упреков, горячих слов. Я вижу только один факт, заключающийся в том, что человек оружие для боли, для убийства. Он не нож, хотя и может делать хорошее, привносить благо. Он револьвер. И цель его причинять боль.
- Трудно без денег. Трудно, когда их мало или нет вовсе. Но ведь можно, можно и без них!
- Конечно, конечно можно. - Кивнув головой, ответил спаситель.
- Я бы и ни когда в жизни не взял этого проклятого револьвера в руки. Я жизнь люблю, дышать люблю! А с сегодняшнего дня и еще более все полюбил. Сегодня, вот каких-то пятнадцать минут назад почуял то, что во всю свою жизнь не ощущал. Люблю, люблю жизнь, что сейчас же землю готов расцеловать!- Лихорадкой слов передавал свои мысли странный мужчина.
- Пойдемте. Зачем нам здесь оставаться? Уйдемте же. - Взяв под руку спасенного человека, незнакомец увлек его в дорогу.
- Я вот тогда и решил, суток трое, наверное, совсем не спал. Подумал, что лучше вот так, раз спущу курок и больше ничего. Мне казалось, лучше принять казнь, чем всю свою оставшуюся жизнь обязанным им быть. Чего думаю горе в себе множить и отравлять пространство своим присутствием? А вдруг не выдержу и запью и совсем покачусь вниз. И там, под чужими ногами, до последнего часа своей жизни буду скулить брошенным щенком? Я тверд в ту минуту был, убежден был. А сейчас вот и думаю, может это и не я вовсе решил, может это мне на ухо кто шепнул?
- Непременно кто-то шепнул.- Удержав лишь последние слова в голове, ответил мужчина в дорогой и грязной одежде. Ему все эти объяснения были набором чуждых слов, которые как-бы он не силился, связать воедино не мог. Да и как это нам понять чужие слова, когда, зачастую, мы в своих же мыслях вязнем и путаемся?
- Она мне тогда так сходу в лицо все и высказала. Мол, не буду с тобой. Все, мол, конец. Любила, да и вся вышла. Вылюбила, наверное, свое. А я ей и ответить то не сумел. Все собирался, все слова лепил. Слепил ком, да им же поперхнулся! Будь оно не ладно! Что за абсурд такой, чувства имеются всегда, а слова для их выражения в самый неподходящий момент пропадают! Я уж подумал, что в тот миг горячка у меня вот-вот начнется. Перед глазами все поплыло, все потемнело.
- А кто она? - Разгорелся небольшим любопытством спаситель.
- Да к черту ее! Мне же тогда сказали, что, мол, либо деньги достаю, либо в кабалу иду без всякого права. Все человеческое с меня снять хотели! Плоть моя да сила, вот и вся цена мне! А какие там придатки, так их это некоем разом не трогало. Я и в тоску то провалился. А потом, как во сне, пошел, купил револьвер, решил все, на карьер пришел. И вы вдруг. Я точно проснулся от ваших слов!- После этой речи несостоявшийся самоубийца вновь накинулся на незнакомца со своими объятиями.
- Все хорошо,- вновь принялся утешать беднягу его спаситель.
- Я и места то своего к тому же лишился. Гнезда своего. Очага и приюта. Пришла в один пасмурный, промозглый и холодный день хозяйка квартиры и попросила освободить жилище к следующему четвергу. Объяснять ничего не стала. Я, мол, хозяйка, что хочу, то и ворочу. А я то куда? У меня и так напасти сплошные, так еще и это. Мне до того горько стало, что в тот же вечер бредить начал. Думал, а не поджечь ли мне квартиру и следом же повеситься? Но это я все бредил тогда, по болезни все это думал. Вы не подумайте, я не душегубец и не злодей. Совсем нет. Я может только о хороших вещах, и помышляю, но вот вершить их в силу неких обстоятельств не могу. Это я бредил тогда…- объяснялся странный мужчина, стоя подле своего спасителя. Глаза его были широко раскрыты, они казались огромными, словно вот-вот выпадут из глазниц. Они выражали нескончаемые терзания и тревогу. Они таили в глубине своей пульс и сердцебиение безумия. Взгляд второго же был спокоен и суховат. Величественен и важен. В нем читалась радость за себя, за свой поступок, за совершенное геройство.
- Все будет хорошо. Все непременно наладится, - вяло улыбаясь, и по-дружески прихлопывая взволнованного собеседника, ответил его спаситель.
- Да, непременно будет! И уют будет и деньги будут. Я внутри себя такое ликование сейчас ощущаю, точно лечу над всем миром вольной птицей! До чего легко мне и дышится так сладко! И как же это я раньше не замечал, что дышать то так сладко?
Когда лишаешься ног, то, что же делать, как не мечтать о том, чтобы пробежаться по парку? Не имея рук, так и начинаешь мечтать и размышлять о ремеслах и вещах, которые могли бы постичь эти руки-то. Не имея мечты, что же остается, как не отсечь себе ноги и руки? Вкусный пирожок немощи со сладкой начинкой самообмана. Выстраивать из фраз и предложений иллюзорные картины, миражи, которые возможно и случаться в дальнейшем, это уж как ляжет шарик на рулетке жизни, но возможно и не случаться. Так вот, с одной стороны как бы обнадеживать, проецировать вероятное будущее, заманивать воображение и пробуждать мечты, а с другой осознано врать и тем самым духовно раздевать болящего, обещая ему медовую ванну, кидать в перед его, где и не ванная вовсе может быть, а битое стекло. Кидать его на новую боль, более сильную, может быть, чем прежняя. Все это есть мистические практики обмана и самообмана, которых придерживаются спасители и спасенные. Культ, имеющий бессчетное количество адептов. Но к чему это я?
Под уставшими глазами дня начали проявляться сумерки. Сначала небольшой, еле заметной полоской, как следствие легкого недомогания. Затем сероватыми лужицами, словно от бессонной ночи. И в конце уже из небольших луж появляются два болота из слияния желтого, фиолетового, серого, голубого и синего. Это уже кричащий знак серьезных заболеваний.
Все это время – от спасения и до наступления темноты неудавшийся самоубийца исповедовался перед незнакомцем. Тот в свою очередь вел его в какое-то определенное место. В какое именно спасенный не понимал, и понимать не хотел. Ему было все равно, лишь бы был кто-то рядом. Лишь бы его выслушали. Кончилось тем, что к концу пути, горячо изливавший словами свою душу мужчина пришел в состояние опустошения и внутренней заторможенности. Его рассудок остыл, а разум начал понимать и осознавать все происходящее в полной мере. Спаситель же торжественно взмахнул руками, когда они достигли моста, и собрался что-то сказать. Бывший хозяин револьвера в этот момент начал задумываться, зачем они пришли на этот мост? Его тело было измученно и требовало скорейшего отдыха. Его организм пережил столько чувств и ощущений, что для их обработки и последующего приведения себя же в нормальный ритм работы требовалось отлежаться дома, в теплой и уютной кровати, как минимум с неделю. Обессиленный он едва стоял на ногах.
- Я спас тебя, мой друг по разумению Высших. Тех, кто сидит в недосягаемости и ведет учет всему сущему. Они не имеют физического проявления и участия на нашей земле. Но Они пронзают пространство Своим взглядом. Я имею счастье быть представителем Их воли. О, это огромная честь для смертного! Лишь немногие достойны этого. Когда я ложусь спать, и мой разум уносится в долины снов, тогда Высшие вскрывают сосуд моего тела и вшивают в него пергаменты, написанные звездной пылью, пергаменты Божественной мудрости. Неужто ты мне не веришь? А вот, я тебе сейчас и шрамы покажу, - после этих слов спаситель начал снимать с себя всю одежду вплоть до самого пояса.
Мужчина пытавшийся покончить с собой не проронил ни слова. В холод его опустошения начали въедаться шипы недоумения. В мозгу крутилось нечто: «Это безумство. Этот человек болен. Этого не должно быть. Это не есть нормально!» Но в виду физического истощения, каждая мысль отдавала страшной болью в висках.
- Вот они, мои шрамы. Я хранитель мудрости! Мне известны страхи Марса! И этими знамениями, разумением Высших, я спас тебя. Но мой долг еще не окончен. Осталось еще немного, - после этих слов спаситель вновь принял одежды на себя, дабы не привлекать лишнего внимания.
- Прошу, мне плохо, - выдавил из себя в полуобморочном состоянии несчастный.
- Скоро, сейчас, еще немного и все закончится. Все порешится. Я вовсе и не спаситель твой. Я лишь корректировщик. Ты пьян болью и отчаяньем, отравлен суммой неблагоприятных случаев. Ты доведен своими стремлениями до алтаря обручения со смертью. Ты должен прийти к ней. Но не в тот храм, который хотел ты, не с раной в голове. Ты должен ликуя броситься в ее объятия. Ты должен прыгнуть с моста!
-Да разве…- хотел было что-то сказать спасенный, но будучи без сил и вдыхая удивление, вновь зажигающее все чувства, он потерял нить своей мысли. Ужас кольнул несколько раз болью в сердце. Осознание чего-то страшного охватило все его тело.
- Да. Вот именно так. У Высших сданы все нормативы на удавившихся, отравившихся, застрелившихся, а вот на утопившихся не выполнен! Вот нам-то и предстоит это с тобой поправить! Давай, иди сюда. Так. Вот-вот. Давай, забирайся на решетку. Вот и отлично. Смерть с букетом самых горьких трав ожидает тебя. Вы обручитесь. Я ваш свидетель.
И вот спасенный вновь стоит над пропастью. Его одолевают ужас и непонимание. Он недавно сумел уйти от смерти. Он сумел заново все возлюбить и всему возрадоваться. Наполнить свои легкие сладким воздухом новых мечтаний. Но так же внезапно, как он ушел от самоубийства, так же болезненно неожиданно он к нему и вернулся. Слезы хлынули из глаз последними силами. Сознание начало угасать. Стиснув зубами свою нижнюю губу, очень сильно, до крови, мужчина сорвался в низ. Камень его жизни упал в мутные воды реки.
***
Я не знаю, как звали самоубийцу и безумца спасшего его лишь только ради безумства своего. Возможно, это и не кто-то конкретный, очень может быть, что таких, как эти двое предостаточно в реальной жизни и, что все они имеют свои имена и истории.