Сочинение ко Дню Победы Сын полка

Юрий Каргин
С Михаилом Николаевичем Атрякиным я познакомился 10 лет назад, когда ему было 70 лет. Худой, но с открытой улыбкой на губах, он, токарь с большим стажем, трудился в механических мастерских муниципального жилищного хозяйства. В то время российскую экономику трясло, и Михаил Николаевич с упорством высокоответственного человека ежедневно приходил к своему станку и спасал Отечество. Он просто не мог по-другому и говорил, что без него все здесь развалится.
Впрочем, была и еще одна причина: с ним жила внучка-инвалид, и нужны были дополнительные средства на ее лечение и содержание.
- Если бросить работу, придется поджать желудочек, - шутил.
А поджимать желудочек Михаилу Николаевичу уже приходилось. В годы войны. Когда она началась, ему было всего 12 лет. Два старших брата ушли на фронт, а он с младшей сестренкой и отцом с матерью остался в городе Горловка Донецкой области. Здесь они, не успев эвакуироваться, и дождались оккупации.
- Когда занимали Горловку, - вспоминал Михаил Николаевич, - вы знаете, это просто ужас был. На ее защиту оставили всего человек 40. Когда на окраине началась перестрелка, солдаты и офицеры, жившие у нас в доме, повыскочили, а их, румын и итальянцев, - тысячи. Они наших окружили и, короче говоря, всех позабирали. И вот один офицер, я не помню звания, заскочил в недостроенный дом, и сколько у него там было патрон, наложил их кучи. А потом вышел, нате, говорит, гады, добивайте. И они его застрелили. И вы знаете, его похоронили наши горожане, так они его откопали и похоронили с почестями: «Вот надо драться так, как этот русский солдат».
Но, увы, далеко не все проявляли чувство патриотизма. Много было тех, кто, желая спасти свою шкуру, шел в услужение к захватчикам. По словам Михаила Николаевича, когда в город вошли румыны, встречать их повыползли из подвалов мужики, которым и воевать не хотелось, и советская власть отчего-то поперек горла встала.
От предательства да от голода и пошагали Атрякины на свою родину, в Курскую область, в село Каменка, где проживали их родственники. Дорога была долгой, и, если бы не поддержка местных жителей, которые делились с беженцами всем, чем могли, до нового места жительства они бы не дошли. Тем более что почти в самом начале пути какой-то полицай отнял у них единственную лошадь-клячонку.
…Михаил Николаевич сидит на своем стареньком диване на фоне традиционного для людей его возраста цветастого ковра и заметно волнуется. Он часто подается вперед и размахивает руками в такт своим воспоминаниям, словно боится, что я ему не поверю…
Когда добрались до Каменки, жизнь началась более спокойная. Село находилось далеко от районного центра, и оккупанты заезжали сюда нечасто. А староста, которого они здесь поставили, односельчан не очень-то донимал. Конечно, ему приходилось выполнять фашистские «заявки» на продукты, но зла он никому не делал, обо всем со стариками и бабами мирно договаривался: «Не погибать же нам».
- После войны власть предательства ему не простила. Его забрали и то ли расстреляли, то ли в лагеря отправили. Жалко мужика, хороший он был, - вздыхает Михаил Николаевич.
Он стал сиротой еще в 41-м. Умерла мама. Видимо, не выдержала тяжелого перехода. А женщина, с которой сошелся отец, пасынка почему-то не приняла. И Миша пошел скитаться, пообещав домой не возвращаться. Наступил 43-й год. Завершилась Курская битва. В Каменке остановилась тыловая часть по обеспечению фронта боеприпасами и ремонту техники. К ней-то мальчик и пристал. Началась его прифронтовая жизнь. Долго ему не выдавали обмундирования, и он ходил в гражданке. Но ускорил этот процесс его величество случай.
- Комедия была, господи, - взмахивает рукой Михаил Николаевич. - Я – в гражданском. Послали меня за водичкой. Я и пошел. Набрал, несу, и вдруг идет генерал, или его адъютант (я не разобрал). Говорит: «Ну-ка, мальчик, иди сюда». Я подхожу. – «Откуда?» - спрашивает. Я ответил. – «Почему ты в гражданском?» - «Да меня вот только забрали. Я у них как воспитанник, сын полка». – «Ну-ка, пойдем». Приводит меня, и, значит, командиру роты – разгон: «Почему до сих пор, раз взяли, вы не одели его в форму?» Через неделю меня обмерили, и все для меня сшили. Началась моя боевая жизнь.
Выдали подростку и автомат. Однако ни в атаку ему ходить не привелось, ни от наседавших немцев отбиваться. Почти тыловая часть все-таки. Хотя испытаний на долю мальчишки выпало предостаточно. Он вместе со своими и через Днепр под фашистским огнем переправлялся, и под страшную бомбежку попадал, и в окружение.
- Деревня Костовцы. Ночью слышу: командир роты на хозяйку кричит: «Где мои сапоги?» Она: «Сынок, да я поставила посушить». А я с ездовым на топчане спал. Вскакиваю, смотрю: деревня вся горит. И тут наши танки шуруют назад. Я, значит, (у нас машина там стояла, полуторка) заскочил в нее, а она без воды. Туда-сюда. Я уж выбежал, шинель набросил, бегу, и вот только снаряды – как дасьть! И вот бегу. Своих потерял. Не знаю, как потом снова нашел. И вот танки даже своих давили. Снаряд дасьть, а я бегу. А мне отовсюду раненые кричат: «Браток, спаси!» А как спасать? Танков скопление такое, что не спасти. Кругом болото. В болото как загнали они нас, и потом мы выбирались. Ужас!
Михаил Николаевич глубоко вздохнул и замолчал… Ах, война, что ты, подлая делала?!...
Михаила, как сына полка, особо не баловали. Если только что-то вкусненькое из трофейного перепадет, а так все – из общего котла. Но относились к нему бережнее, чем к другим. Однако, несмотря на бережное отношение, Михаилу приходилось даже несколько раз ходить в разведку, за что, уже после войны, он получил медаль «За отвагу».
- О себе-то рассказывать неинтересно, - скромничает Михаил Николаевич. - Ходили в разведку со старшим лейтенантом, и они меня как пацана посылали. Гражданка на мне, штаны зеленые. И вот я высматривал немецкие позиции. Меня не подозревали. Я проходили на ихнюю территорию спокойно. А у нас старший лейтенант оторви голова был, все говорил: «Может, тебе не надо?» А я все равно просился. А немцы и пинков под задницу давали, и все, что хочешь. Тут уж или пан, или пропал.
Демобилизовался Михаил незадолго до окончания войны. Из дома пришло письмо о том, что отец очень болен, и полк своего сына отпустил. Тем более, что в те края отправлялся старший лейтенант. Дорога домой для парня тоже стала памятной.
По словам Михаила Николаевича, на поезда невозможно было сесть. Толпища. Особенно старались сквозь нее прорваться инвалиды. Костылями по спинам ботали не стесняясь:
- Это ж ужас! Я бы без старшего лейтенанта не доехал.
Когда Миша пришел в родную избу, отца был на работе. Встретила сестренка. 9 лет. Она сначала не узнала, испугалась и заплакала. Но братишка сумел объяснить младшенькой, кто он такой. А потом появился отец. Обнялись, всплакнули. Отец достал моченые яблоки и свекольную самогонку. Отметили встречу, поговорили, и, уставший от долгой дороги и выпитого, сын полка заснул на печке…
Михаил Николаевич вздохнул и посмотрел куда-то за меня…
XXI век только начинался. Советского Союза уже нет. Россию лихорадит. Предприятия, в строительство которых было вложено столько трудов, разваливаются. Сельское хозяйство на грани разорения. С зарплатой проблемы. Непонятная война в Чечне.
В то время демократы к ветеранам Великой Отечественной относились, как к пособникам коммунистов, и не особо их жаловали. Даже День Победы некоторое время праздновали не так торжественно, как раньше.
Михаил Николаевич вдруг вспомнил май 45-го:
- Ой, господи, люди кричали на все голоса! Это был неимоверный праздник! А сейчас все куда-то…
И вдруг заплакал, уткнувшись головой в ладони…
- А сейчас превратили в чего…
Он горько выговаривал сквозь слезы свою обиду:
- Тогда свое Отечество защищали… А сейчас наши ребята гибнут… Вот обидно из-за чего. А нас мало. Я вот самый молодой. Остальные уходють… Ой, мои хорошие, не знаю, как… (заплакал)
Когда мы расставались, он извинялся, что не сдержался. Ничего-ничего, успокаивал я. Не подозревая, что скоро сын полка, самый молодой ветеран, уйдёт… Незаметно...

P.S.
Это уже переработанный сценарий - в очерк. Готовил его к публикации в 2009 году. Записывал Михаила Николаевича в 1999-м.