В горнице было прохладно и сумрачно - на улице вечерело.
- "Садись, Петя, за стол. Сейчас лучку, огурчиков с грядки принесу, перекуси немного".
На столе вместе с миской овощей появилась бутыль зелёного стекла, наполненная тёмной жидкостью, а следом - два лафитника.
- "Наливочка вишнёвая, сама делала. Сладенькая, вкусная...по глоточку с устатку. Ой, да что же я предлагаю тебе? Мама, наверное, заругает? Но по чуть-чуть, поди, не заметит. Верно, Петь? Ты же уже взрослый мужик?"
Луша присела напротив Петра, разлила вино по лафитникам.
- "Ну, чокнемся, что ли? За здоровье! За здоровье ведь можно!"- чокнулись, выпили.
- "Ещё разок, за любовь! За любовь, Петь, тоже надо, как же без любви-то?" - выпили ещё раз. - "Бог троицу любит. По рюмочке - за родителей" - выпили и в третий раз.
А вино-то хоть и сладенькое, как компот пьётся, а парень захмелел, у женщины глазки заблестели.
- "Да что же это я про пирожки забыла? Сегодня утречком пекла с яйцом, луком, капусткой. Мигом принесу!" - и хозяйка выскочила из за стола.
Через несколько секунд Лушкина рука с тарелкой выпечки протянулась к столу через правое плечо Петра, а её груди, круглые, как арбузы и мягкие, как дрожжевое тесто, при этом аккурат плотно прижались к затылку паренька. Петя обомлел. Женщина, освободив руку от тарелки, крепко заключила парня в объятия. Горячие, влажные губы коснулись его уха: "Ну что же ты, испужался? Поди, бабы никогда в руках не держал и под юбку не захаживал? Не бойся, не бойся, Петя - неожиданно сиплым, срывающимся голосом заговорила Лушка, дыша прерывисто и шумно. - "Ну идём же, идём! - шептала горячо Лушка - Идём в кровать, миленький. Тебе будет хорошо, не пожалеешь".
Пуховая перина мягко и упруго приняла упавшие на неё тела. Лушка решительно и торопливо стянула с Петра брюки, у неё же под широкими и длинными юбками белья не было вовсе. Страстно и жадно она втянула в себя мужчину словно целиком, во всяком случае у Петра было такое ощущение, что он с головой погрузился в тёмную, непроглядную, сладострастную пучину - весь мир перестал в тот момент существовать для него. Изголодавшаяся женщина, обуреваемая похотью, несколько раз с криками и стонами умирала в объятиях Петра и чудесным образом воскрешалась, чтобы вновь могучей волной качать и качать молодого мужчину.
О своих походах к Лушке Петя никому не рассказывал. Перед армией он заходил к ней ещё несколько раз. При встречах любовники почти не разговаривали друг с другом - не о чем было говорить, да и зачем? По отношению к женщине у Петра не возникло никаких чувств: ни любви, ни даже симпатии. Пока служил, думать про неё забыл, вернувшись в село, снова после работы стал наведываться в крайнюю от леса избушку. К тому времени Лушкина дочка окончила восьмилетку и упорхнула в областной центр, поступив в училище швей. Теперь ничто не препятствовало и не мешало их тайным встречам.
" Зайду в последний раз - думал Пётр - попрощаюсь по-хорошему".
Мужчина постучал в дверь.
- "Кто там? Не заперто, заходи".
Увидев в двери дорогого гостя Лушка кинулась к нему на шею: "Петечка, дорогой мой, сладенький, любимый! Пришёл, радость моя! Ну, чего ты, как не родной? Проходи же скорей, не стой на пороге!"
- "Луш, ты того...подожди, я на минутку зашёл..."
- "Да куда ты торопишься? На минуточку...хотя бы на десять минуточек задержись, порадуй свою Лушку!"
- "Луш, я что хотел тебе сказать?.."
- "Молчи, знаю, что ты хотел сказать. Городская приглянулась? Женится хочешь? Оно и правильно, жениться надо - дело хорошее. Только Лушку свою не забывай. Петь, ведь не забудешь, правда? Петь, она тебя так любить не будет, как я. Да и никто шибче меня не сможет тебя любить!"
Пётр пытался остановить разгорячённую женщину, вырваться из её цепких объятий, но она камнем висла на шее любимого. Глаза побитой собаки не отпускали взгляда мужчины ни на мгновенье, они умоляли: "Не добивай, пощади!"
- "Петя, Петя! - бормотала Лушка между поцелуями, осыпающими лицо возлюбленного. - "Не уходи, побудь со мной хотя бы ещё разочек!"
И мужское естество дрогнуло, не могло остаться равнодушным к домогательствам женщины. На этот раз она превзошла самоё себя: страсть и отчаяние, факт неминуемого разрыва накалили её до предела, она отдавалась, как перед смертью.
Не было у Петра других женщин, кроме Лушки, не мог он ни сравнить, ни оценить её любовные порывы, её чувственность и страсть, но он подозревал, что если с нелюбимой женщиной в постели так хорошо, то с любимой будет просто божественно.
- "Прости меня, Луш, не держи зла." - перед уходом уже в дверях тихо сказал Пётр лежащей в кровати и рыдающей женщине.
С неприятным, тяжёлым осадком в душе Пётр покинул любовницу. Выходило, что он и Тоне изменил, да и Луше больно сделал. Ощущая себя полным идиотом и подлецом, коря за малодушие, он твёрдо решил более никогда не заходить в приземистую хатку под раскидистой ветлой на краю околицы.