(Andrei Popov ill. "Good night")
У Феликса Дзержинского в правом кармане брюк лежало три семечки. На черный день. Сунет руку, потеребит, и вынет. Пересчитает, снова пересчитает, задумается, решит, было, выбросить… Или съесть… Постоит, очухается, и опять уберет на место, затолкает аж до самого дна, убедится, что глубже уже некуда, бережно повесит брюки на плечики или на спинку стула, чтоб не выпали три цельных ядрышка, если пришел к себе домой и закрылся в комнате изнутри.
А на следующий день на работе, как осознает, что постукивает семечки друг о друга, вытаскивает их решительно. Подумает, было, что надо бы их выбросить, наконец, или съесть, но вспомнит вовремя, что вчера тоже самое уже думал, да так и не сделал, хыкнет, прислушается к хлопанью двери в гулком коридоре, мысленно проследит шаги, определит и кабинет, и настроение человека, уберет зерна, прижмет их к ляжке и начнет лыбиться, как дурак, чтобы никто не заподозрил, чем он на самом деле занимается в напряженные трудовые будни ЦК.
А вот после обеда может опять достать, - и давай мечтать, что неплохо, было бы, уронить их на пол незаметно в колонном зале, запульнуть сапогом к стенке, или отнести кому в камеру, угостить, или подложить, к примеру, в ботинок Ленину, или голенище Сталину, на совещании, или опустить за шиворот впереди идущим товарищам на демонстрации, - но быстро спохватится, даже руки заложит за спину, да сомкнет в замке, чтобы случайно не провоцировать себя и не давать другим возможности обнаружить ход его мыслей. Должен же быть пример для подражания, хотя бы в ЧэКа? Другие члены ВКП(б), по идее, тоже имели право на свои слабости, но политически не целесообразно было их демонстрировать голодному, злому и отсталому пролетариату – времена были не те, понимать надо.
Семечки Дзержинского успокаивали гораздо эффективнее, чем поглаживание бородки, особенно если он оставался спать в своем кабинете зимой. Намотает вторые портянки, чтобы не озябнуть к утру, укроется шинелью с головой, зажжет там керосиновую лампу, закатает по локоть рукава, как московский блатной, и давай крутить-вертеть зерна между пальцев, пока не угорит. Несколько раз пытался переложить их в левый карман, но - нет, так ловко шевелить не выходило, ощущения шли не те, - и возвращал зерна в правый.
Один молоденький буддист перед расстрелом объяснил Феликсу суть операций с четками. Очень понравился Дзержинскому этот человек, Дзержинский даже заступиться за него попробовал у себя в уме, подготовить ему дерзкий побег, но Железный Феликс проснулся и заорал так, что добрый Дзержинский заткнулся, встал столбом и вытянул руки по швам.
До самой смерти запрещал плохой Феликс хорошему Феликсу читать лирику Пушкина, засматриваться в ссылке на широкие луга прямо за сельским сортиром, ласкать законную жену, не бить детей плеткой - плохой человек был властной натурой, подчинявший большую часть жизни светлого, веселого и простодушного Феликса.
Дзержинский из ЧэКа сжигал на костре революции Дзержинского-слабака за его миролюбивые наклонности и коварную измену внутри красной груди нового строя. Однако сердце, так уж было устроено, работало помимо воли члена Политбюро, добрый Феликс возрождался из пепла с каждым восходом солнца и продолжал теребить семечки, не держа ни на кого зла.
Потому, говорят, черный день так и не настал.