Эту удивительную историю, из своей жизни, рассказал мой попутчик, с которым я ехал в поезде Москва - Киев, в октябре 1993-го года.
Поезд отправился в путь с Киевского вокзала Москвы, примерно 2 часа назад. Пассажиры удобно расположились на своих местах. Кто-то прилёг отдыхать, утомлённый хождением по московским улицам, кто-то распаковал взятую в дорогу еду. По вагону распространялся запах копчёной колбасы, чеснока, свежих огурцов и какой-то другой домашней снеди, взятой в дорогу.
Позади остались пригородные платформы, со стоявшими на них москвичами. Они возвращались домой, и ожидали свои электрички.
В окна вагона светило заходящее солнце, лучи которого пробивались сквозь оголившиеся макушки и ветки деревьев, росших вдоль железнодорожного полотна.
Выглянув из своего купе в коридор, я увидел пожилого человека лет семидесяти. Он смотрел в окно, но по застывшему на лице грустному взгляду, угадывалось, что мелькавшие за окном пейзажи его не занимают. Он явно был погружен в воспоминания о своей поездке в Москву, которая, по-видимому, оказалась неудачной.
Мужчина был одет в старомодный костюм, который ладно сидел на нём. От костюма исходил едва уловимый запах нафталина, что позволило мне предположить, что его владелец надевал его по особым случаям. Одним из таких случаев была поездка в Москву по каким-то важным делам.
На пиджаке костюма был прикреплён знак Ветерана и орден "Отечественной войны", а также колодки орденов и медалей, среди них была ленточка ордена "Красной Звезды", "Ордена Славы", медалей: "За боевые заслуги", "За Победу над Германией", за освобождение наших городов и взятие каких-то западноевропейских столиц.
Мне показалось, что этот человек, приехав в Москву, возвращается сейчас домой с мыслями о своей неудачной поездке. Возможно, впечатления от Москвы, в которой он побывал сейчас, оказались совсем не такими яркими и торжественными, какие остались в памяти, от приезда в столицу в прошлый раз, вскоре после Дня Победы.
Город стал другим. Он погрузился в суету мирной жизни настолько, что следы военного периода исчезли почти полностью. Возможно, не удалось в Москве встретиться с кем-то из однополчан. Возможно, находясь в Москве он не почувствовал внимания к себе, и даже не нашел кого-то, с кем можно было просто по душам поговорить.
Помнится, подойдя к этому человеку, я полушутя спросил его: "Ну что, отец, старые раны болят?" И как оказалось, попал в самую точку! Старик действительно в тот момент вспоминал о войне, и раздосадован был тем, что увидел в Москве сейчас: засилье рекламы, торгашескую суету, грязь на улицах, грубость и хамство на каждом шагу.
Когда мы с ним познакомились, он назвался Николаем Михайловичем. Своей фамилии он не назвал, а расспрашивать его о ней я не посчитал нужным. Какое это имеет значение? В поездах дальнего следования попутчики знакомятся из вежливости, полагая, что сойдя с поезда, никто больше ни с кем не встретится.
Я стал расспрашивать его о том, где он воевал. Он охотно рассказал, что на войне был разведчиком, часто был на волосок от смерти, что много его товарищей погибло или были ранены у него на глазах, а ему повезло - прошел войну без единой царапины, и только в самом её конце, был тяжело ранен. Рассказывал он также о своих братьях, сёстрах и детях, которых жизнь разбросала по всей стране, о медсестре, которая ухаживала за ним, когда его тяжело ранило, и что потом она стала его женой.
Помнится, когда я слушал эти рассказы, на ум пришли стихи Твардовского о Василии Тёркине. Вот он, герой этих стихов! Живой образ! Уж очень удивительными были услышанные мною рассказы. В них прослеживались народная мудрость и смекалка, благодаря которым стоявший рядом со мною человек, вернулся с войны, с той жестокой "мясорубки", живым!
Со мною ехала моя дочка. Она, услышав, о чём мы беседовали, тоже присоединилась к разговору. И это ещё больше вдохновило Николая Михайловича на откровенность.
Так, стоя в проходе, мы проговорили до темна, пока в вагоне не включили освещение.
Мимо прошла проводница. Она предложила нам заказать чай. Николай Михайлович попросил проводницу принести ему чаю и сообщил, что после того, как он его попьёт, то зайдёт в наше купе и расскажет историю, которую хранил в тайне всю жизнь, и которая всю жизнь жжёт и тяготит его душу. Она о том, как он в первый раз женился в четырнадцать лет, был женат всего три дня, и как за это время, по его вине умерли три женщины, в том числе и его первая жена...
Одно только это обещание рассказа, вызвало огромный интерес всех, кто ехал в нашем купе.
Николаю Михайловичу немного не повезло с попутчиками, ехавшими в одном купе с ним. Это были мужчина и женщина, среднего возраста, украинцы, по-видимому "челноки" - у них было несколько очень объёмистых пластиковых сумок. Когда они располагались в купе, то не без труда заняли сумками все багажные полки.
Эти люди вели себя как-то скованно и настороженно, замолкали каждый раз, как только Николай Михайлович заходил в своё купе, и совершенно не горели желанием пообщаться, хотя бы из вежливости. Открытые и общительные люди воспринимают такое отношение к себе, почти как оскорбление...
Через несколько минут, попив чаю, Николай Михайлович зашел к нам, и мы дружно "навострили уши", чтобы выслушать обещанный рассказ, так сильно заинтриговавший нас всех.
Итак, в первый раз я женился, - начал свой рассказ Николай Михайлович, - когда мне было всего четырнадцать лет. Время было трудное, 1937-й год. Отца не было. Детей у моей матери, кроме меня, ещё 3 брата и 2 сестры, я - старший.
Мать работала в колхозе дояркой. Дома у нас в хозяйстве были корова, коза, да мелкая живность: куры, кошка, собака. Без своего хозяйства матери нас всех было бы не прокормить. Управляться с хозяйством, помогать матери, приходилось нам всем. В общем, жизнь у нас была трудной. Мать не могла не думать о том, как бы сделать её полегче.
Однажды пришла ей на ум мысль, женить меня. Хоть возраст мой был не очень подходящим, да кто в селе будет соблюдать в этом деле строгие порядки?! Мать рассудила, что когда будет в доме сноха, то может и управляться с хозяйством ей станет полегче, да и за её малыми детьми сноха приглядит, пока своё дитя не появится.
Жила в нашей деревне баба, лет 24-х. Здоровьем не обиженная, и не дурнушка. Но видно что-то не то было у неё на роду написано. Была она замужем два раза, и оба её мужа, не прожив с нею и года, умирали. Один вроде бы утонул в речке, а другого кто-то в пьяной драке зарезал. Какой-то праздник тогда был.
Мать не поверила в роковую судьбу этой женщины, решила рискнуть...
Свадьбу сыграли на Пасху. В селе, как всегда бывало после поста, к этому празднику в каждом доме готовились разные угощения для гостей. В гости друг к другу, ходили в деревне все. Поздравляли, угощали, радовались, целовались без стеснения. "Христос Воскрес!" - "Воистину воскрес!"
Было и в нашем доме приготовлено угощение для гостей: пироги, мясо, ещё что-то. Ну, как обычно на праздники.
Утром пошли мы всей семьёй в гости к соседям. Усадили нас соседи за стол, угощали, всё радовались. Но созрел в моей голове план, какой мог возникнуть только в голове мальчишки-озорника. Сказал я всем, что после поста, от вкусной еды у меня что-то живот стал болеть, и что хочется мне теперь домой пойти и немного полежать. А сам думаю: "Пока они все у соседей сидят, поем-ка я нашего мяса, что дома, в чугунке в печке стоит. Так вкусно от него пахло!"
Пришел домой, сижу, ем спокойненько. И всё бы хорошо было, да видно забеспокоилась моя молодая жена. Не случилось ли чего плохого со мною, как с её прежними мужьями - прибежала домой. Влетела она в дом, как гром среди ясного неба. Надо же, я как раз в этот момент положил себе в рот кусок мяса. От неожиданности, этот кусок залетел мне в горло куда-то не туда. Ни вздохнуть, ни выплюнуть этот кусок не могу...
Несколько дней позже, мне рассказали, что я "упал замертво", посинел, перестал дышать. Посчитали - помер я. Подумали, что "видно и этому "мальцу" не суждено жить вместе с этой "роковой женщиной".
Каким-то образом, в голове моей всё же запомнились звуки, как меня звали, шлёпали по лицу, плач матери. Потом со мною что-то делали: обмывали, одевали, потом я лежал на лавке.
Не знаю почему, то ли потому что праздник был, и некого было послать в город за доктором, или потому что все посчитали, что якобы "постиг меня злой рок", из-за моей молодой жены, но все смирились с произошедшим, и решили меня похоронить.
На другой день повезли на кладбище. Батюшка стал там меня отпевать. Это я тоже слышал, лёжа в гробу. Да дело-то весной было. Погода испортилась. Дождь пошел, да с градом, да с таким крупным, как не бывало!
Покрыли гроб крышкой, а народ-то и ушел. Спрятались переждать непогоду, кто где смог.
Лёжа в гробу, пришел я в себя. Уж не знаю от чего. Может от холода, а может от того, что когда везли меня в гробу по неровной дороге, то от тряски кусок мяса из моего горла-то и выпал. Сначала ничего не понял: "Где я, и почему холодно? Одели то на меня только одну рубаху!"
Приоткрыл крышку гроба, и ужас меня охватил. Рядом открытая могила и нет никого! Вспомнил, что было, как домой пришел мяса поесть. Получалось, что нашкодил я, согрешил сильно в такой великий и светлый праздник - захотел тайком ото всех вкусненького поесть. Теперь за этот большой грех, якобы и решили меня в землю зарыть!
Только нет никого кругом, а дождь и град уже кончились. Вылез, закрыл я крышку гроба на место, а сам скоренько побежал с кладбища.
Возвращаться сразу домой не стал. Голова ещё толком не соображала. Побежал в соседнее село. Было до него версты две. На кладбище-то хоронили и с нашего села и с этого.
Вспоминал я этот случай на фронте не раз, как знамение. Прошел войну от того момента, когда призвали в армию и до конца, без единой царапины, и остался в живых. Только в самом конце войны ранило меня сильно, но я выжил. Верил, что если один раз меня хоронили, и не похоронили, значит суждено уцелеть!
Дошел я до соседнего села уже под вечер. Стало ещё холоднее. Решил зайти в крайнюю избу, попроситься погреться. А в этой избе жила одинокая баба. Рассказал я ей, что со мною приключилось, а она и говорит, что разрешила бы остаться, да только "тяжелая" она, и вот-вот должна рожать. Уговорил я её. Сказал, что устроюсь на лавке у печки, погреюсь и ей не помешаю. А если будет нужно, то как начнётся у неё это..., то и за бабушкой сбегаю. Она и согласилась.
Лежа на лавке, я не заметил, как заснул. А ночью стала она меня звать, чтобы я встал и пошел за бабушкой. Поднялся, надел на ноги её обувку, накинул сверху какую-то её одёжку, спрашиваю, "где мол бабушка живёт?" - объяснила. "А звать-то тебя как?" - Нюрка. "А бабушку?" - Маруся.
Пошел к бабушке. Пришел, кричу ей в окно: "Пошли к Нюрке, началось у неё... Помочь надо". "Зайди в дом , - говорит, - помоги с печи слезть. Ноги у меня слабые".
Зашел. Стала она с печи слезать, на плечё моё опёрлась. Да так в него вцепилась - руки у неё сильными оказались. На плече потом синяки были! С печи-то она слезла, а идти не может - ноги слабые. Послала в сарай взять тележку. Сказала, чтобы я её на тележке к Нюрке повёз. Что делать? Повёз я её. Пока по ровной дороге шли, можно было тележку тянуть. А когда за речкой дорога в горку пошла, не справился я. Поскользнулся, да ещё обувка Нюркина великовата была - слетела с ноги. В общем, выпустил я из рук тележку с бабушкой, а она и покатилась с горки, да к речке, да не на мосток, а мимо него, да в воду!
Подбежал я к речке. Гляжу, из воды только оглобли от тележки торчат, а бабушки не видно. Испугался! Ночь, нет рядом никого, а самому тележку из воды не достать - силы не хватает. Звать кого-то на помощь, так пока прибегут, бабушке уже ничем не помочь будет. Убежал я.
А в этой деревне жила тётка, мамина сестра. Куда ещё среди ночи мне было податься - побежал к ней. Она увидала меня - ахнула! Сначала глазам не поверила, а потом, когда выслушала мой рассказ, как мясом подавился, как в гробу лежал и хотели похоронить меня, то сказала, что вот и на похоронах кто-то засомневался: "Мол живой он!" Когда могилу зарывали, то комья земли по гробу, как по пустому стучали.
Про бабушку и Нюрку не сказал - побоялся. Решили, что сейчас я погреюсь, переночую, а утром с тёткой вместе домой пойдём. Думаю: "Вот мать и все остальные порадуются-то - живым оказался!"
Утром идём по улице, видим, толпа народу стоит у моста. Судачат: "Что-то неладное приключилось с бабушкой Марусей ночью - решила на тележке покататься, да в речку упала и утонула".
Я иду мимо, сам не свой. Ноги сами собой как-то переступают.
На окраине деревни глядим, ещё одна толпа стоит. Что такое? Нюрка померла! Не смогла, бедная, разродиться!
Иду я мимо и мне кажется, что кто-то сейчас на меня набросится и растопчет! Ведь из-за меня всё это!
Не помню, как пришли в наше село. Зашли в дом. Матери нет, а моя молодая жена, ещё не отошла от похорон. Когда увидела меня живым - рухнула замертво!
Вот так я и был первый раз женат в 14 лет, и за это время умерли по моей вине три женщины.
На минуту в нашем купе наступила тишина. Все были поражены услышанным. Не знали, как к этому отнестись? Правда или вымысел?
Тишину нарушил Николай Михайлович. "А ведь поезд наш через Брянск идёт?", - сказал он. "Там в деревне, недалеко от города сын мой живёт. Может навестить его? Наверно обрадуется, хоть и без предупреждения приеду? Удастся ли только на последний автобус попасть, что с привокзальной площади когда-то отправлялся?" - рассуждал он вслух.
Я вышел в коридор. Там между окон вагона на стене висело расписание движения нашего поезда. В Брянск он должен был прибыть около 23-х часов и стоять 15 минут.
Николай Михайлович пошел в своё купе собрать вещи. Сказал, что сойдёт с поезда и постарается сесть в автобус, чтобы поехать к сыну. Взял у проводницы свой билет, но предупредил, что если не сядет в автобус в Брянске, то вернётся в поезд и поедет дальше. Ехать то ему в Киев, и дальше - в Феодосию?
Через полтора часа, наш поезд прибыл в Брянск, точно по расписанию. Я решил подышать свежим воздухом и прогуляться по перрону. В Брянске в наш поезд сели несколько пассажиров. Николая Михайловича среди них не оказалось...
P.S.
Размышляя над рассказом Николая Михайловича, что-то мне показалось в нём не правдоподобным. Прежде всего то, что он сказал, что когда подавился мясом и потерял сознание, то мог якобы что-то слышать. Не может такого быть! Наверно притворялся! Хотел, хитрец, наказания и позора избежать?
И с поезда он сошел, наверно не будучи уверенным, в сроке давности, всё же тревожился. Вдруг правосудие и наказание за несколько смертей по его вине, его однажды настигнет?
А ведь настигло наказание! Всю жизнь жить и трепетать - это ли не расплата?