Такими были последние слова писателя Андрея Новикова, написанные им в прошении о помиловании, отправленном на имя председателя Президиума Верховного Совета СССР Михаила Калинина в мае 41-го. Однако милости он так и не дождался: Новикова расстреляли в самом начале Великой Отечественной войны, 28 июля 1941 года, за антисоветчину.
Конечно, это не единственная жертва репрессий 30-х гг. прошлого столетия. И Новиков для балаковцев просто затерялся бы в огромном скорбном списке. Если бы не несколько «но»…
Через тернии…
Андрей Никитич Новиков родился 18(30) декабря 1888 года под Воронежем, в селе Семёновка. Сын бедняка-крестьянина, он начал свою трудовую жизнь пастушонком, затем прошёл тернистые пути чернорабочего, был землекопом, дроворубом, грузчиком.
Призванный на действительную военную службу в 1914 году, Новиков оказался в составе армии Самсонова, бесславно сгинувшей в Мазурских болотах Восточной Пруссии (впоследствии то, что пришлось пережить в окружении, станет основой для романа «Ратные подвиги простаков»). В июле 1917 года, когда Временное правительство Керенского расстреляло мирную демонстрацию питерских рабочих, солдат и матросов, он вступил в партию большевиков.
После Великой Октябрьской социалистической революции Новикова, члена солдатского комитета полка, командировали в Балаково для помощи в установлении Советской власти.
…В заштатный город
В Балакове Новиков становится одним из руководителей штаба Красной гвардии. О первых днях Советской власти и о её борьбе со своими противниками Андрей Никитич напишет в 1929 году повесть «Летопись заштатного города». А опубликована она будет через четыре года в сборнике «Родословная многих поколений», а потом, спустя несколько десятков лет забвения, в саратовском литературном журнале «Волга-XXI век», в сдвоенном номере 11-12 за 2008 год по инициативе и с предисловием автора этих строк.
«Летопись» хоть и основана на реальных событиях, но написана с долей юмора. Ведь строить новое, социалистическое государство приходилось рабочим и крестьянам, а они были людьми малограмотными и, отчаянно и бескомпромисно сражаясь за свои права, порой строили фантастические планы.
Паровозы по Волге
«В полусне мы бредили неразрешёнными вопросами, стоящими в повестке дня. Мы думали об устройстве трамвая, о проложении 25-тикилометрового железнодорожного пути по льду от Балакова до Вольска.
Мысль о прокладке железнодорожного пути по Волге преследовала нас, и десятка два заседаний мы посвятили этому вопросу. Мы имели намерение этим путём отправить пшеницу, чтобы навсегда укрепить революцию. Нами была выслана для переговоров делегация к железнодорожникам, чтобы пшеницу обменять на паровозы. Железнодорожники пшеницу приняли, однако, в отпуске паровозов нам отказали. А, впрочем, они, может, нам паровозы и отпустили бы, но мы спохватились, что по льду без рельсов нам не преревезти перовозов даже и на лошадях».
Чапаевская философия
Как известно, становление Советской власти в Балакове происходило с активным участием будещего героя гражданской войны Василия Ивановича Чапаева. Новиков очень хорошо его знал и, конечно, не мог об этом не написать.
«Вечером, когда мы сидели одни, Чапаев говорил о литературе, придавая разговору философский оттенок. Он не мог воспринять крыловских слов и возбуждённо доказывал мне (хотя я не высказывал сомнения), что и пирожник может тачать сапоги.
- Басни я не люблю, - сказал он. – Несерьёзное дело…
Он хотел что-то добавить, но почему-то переменил разговор.
- Был же Пётр и плотником, и царём, - сообщил мне Чапаев.
Я ещё раз улыбнулся чапаевской аналогии, но и этой улыбки он, кажется, не приметил.
- Я, брат, в мирной должности в тоске бы по винтовке умер, - говорил он мне.
- Да ведь ты не носишь винтовки: ты же вооружён револьвером и шашкой, - замечаю шутливо я.
- Ну, по оружью, - это всё равно, - поправляется Чапаев. – Мне, брат, без оружья – смерть от тоски.
Он осторожно ощупал шашку, будто бы действительно стосковался по ней.
- И с оружьем, на поле брани, – тоже смерть, - добавил Чапаев.
Он возил меня по городу и за город на тройке лошадей, запряжённых в громадные ковровые сани, похожие на кибитку, и говорил словами Пугачёва из «Капитанской дочки».
Мне казалось, что он принимает меня за сержанта Гринёва – невольного своего спутника. Он три раза рассказывал мне сказку о вороне, и каждый раз в различных вариантах. Мы ехали по снежному полю, сани засыпала метель, и однотонно звенели бубенцы.
Чапаев иногда пел: «Не шуми ты, мать зелёна дубравушка» и одобрял поэзию Пушкина. Моему воображению рисовались скиты, расположенные по берегу Иргиза, от которого мы находимся так недалеко.
- Ворон 300 лет живёт! – довёл до моего сведения Чапаев и от радости гаркнул на лошадей.
Он не признавал тихого хода, и лошади бежали крупной рысью. Затем Чапаев пел о Ермаке, о том, что «ревела буря, и дождь шумел», но, оборвав песнь, пожалел о том что Ермак преждевременно утонул в Иртыше.
- А Скобелева – того пули не брали, - сообщил Чапаев мне. – Погиб, дьявол, от бабы...
Мне казалось, что все стрелы неизведанного героизма пронзили сердце Чапаева, а долгая солдатская служба наложила отпечаток профессионала-военного: в его сердце совместился вольный пугачёвский разгул, родственный революции, и творимые легенды о «суворовских геройских подвигах». Эти две силы двигали его смелость вперёд…»
Трудное дело
Когда Советская власть в Балакове была установлена, Новикову поручают возглавить комиссариат призрения (отдел социального обеспечения) при городском Совете народных комиссаров. Молодой человек взвалил на себя одну из самых трудных и не всегда благодарных обязанностей по оказанию помощи вдовам-солдаткам, инвалидам, сиротам и т.д. и т.п. Вот что он дколадывал о своей работе участникам Второго Балаковского уездного съезда Советов крестьянских и красноармейских депутатов 12 мая 1919 года:
«В Балакове организованы детские дома, патронаты для инвалидов и немощных стариков, а также дома для матерей и малюток.
В детских домах помещается 170 человек, в доме охраны материнства и детей имеется 25 детей и 8 кормилиц, в двух домах инвалидов помещается до 80 стариков. Ещё больше труда положено на дело выдачи пособий семьям красноармейцев, семьям солдат германской войны, выдачи суточного довольствия красноармейцам, тпущенных со службы навсегда по болезни. Сумма выдачи пособий в настоящее время превышает 1 млн. 100 тыс. руб. Ещё сложнее работа в пенсионном отделе, т.к. до последнего времени не было определённых директив из центра. Поэтому часто мы были поставлены в тяжёлое положение. Но теперь работа налажена в уездном масштабе и в будущем она будет протекать в полном порядке».
Новиков выступает с инициативой по открытию в Балакове «сада для гуляния части публики при Советском доме» и сам же проводит свою идею в жизнь. Одновременно он исполняет обязанности управляющего делами балаковского Совнаркома.
С пером наперевес
В Балакове Андрей Новиков впервые пробует перо: пишет заметки в местную газету «Известия», которая с 1920 г. стала называться «Красный набат», а, по «производственной необходимости», иногда и возглавляет редакцию. Здесь же Новиков публикует свой первый рассказ и занимает первое место в конкурсе начинающих авторов. Это и предопределило его дальнейшую судьбу.
«Туманности» Новикова
После Балакова были Воронеж, Иваново, Брянск, наконец, Москва… В 1928 году Андрей Новиков выпустил свой первый сборник «Барский двор», тепло встреченный критикой и читателями. Затем он пишет свою первую сатирическую повесть «Причины происхождения туманностей», разоблачавшую приспособившийся к новым социальным условиям бюрократизм. Чтобы её опубликовать, пришлось обратиться за помощью к Максиму Горькому. Благодаря поддержке знаменитого пролетарского писателя повесть была опубликована в журнале «Красная Новь», а затем вышла отдельным изданием.
«Туманности» были замечены, и в «Литературной газете» появилась рецензия под многообещающим названием «На пути к возрождению сатиры». Её автор, А. Лежнев, называет сатиру Новикова «несомненно талантливой, а местами очень острой и меткой». «Особенно хороши эпиграфы из никогда не существовавших авторов», - отмечает он и приводит пример:
«Если в жизни ты бредёшь узкой тропинкой, да будет благословен путь твой: ибо каждая корова, возвращающаяся из стада, бредёт тропой своею». Нина Рытова «Записки простодушной путешественницы».
В то же время, Лежнев упрекал писателя в том, что его главные герои – анархисты: они отрицают «организационное начало». И этот «недостаток» журналом «На литературном посту», рупором ассоциации пролетарских писателей, был возведён в степень: Новикова обвинили чуть ли не в контрреволюции. Эту позицию чётко объяснил критик В.Блюм на страницах «Литературной газеты». По его мнению, «продолжение традиции дооктябрьской (дореволюционной – Ю.К.) сатиры становится уже прямым ударом по нашей государственности, по нашей общественности».
Однако до зачисления Новикова в изгои было ещё далеко. Тем более, таких, как он, в то время было немало: Бори Пильняк, Михаил Зощенко, Андрей Платонов. И сбросить их всех скопом с корабля литературы было не так-то просто.
На переломе
1930-й год дал лозунг: «Писатель – на стройку!» Делом чести литератора было освещать трудовой прогресс в промышленном и колхозном строительстве. В начале года на страницах «Литературной газеты» промелькнуло сообщение, что бригада газеты «Правда» в составе Бориса Горбатова, Андрея Новикова и Ивана Катаева отправляется на село. Целью поездки было написание очерков и статей о коллективизации.
Новиков побывал в Самойловском районе Балашовского округа Нижне-Волжского края (теперь это Саратовская область). В своём небольшом интервью в «Литературной газете» он писал:
«Первое, что поражает, - это непрерывное массовое движение: закрываются церкви, свозится в определённое место обобществлённый сельскохозяйственный инвентарь. Открываются ясли. Поспешно проходит подготовка кадров. В церквах, приспособленных под клубы, проходят соответствующие вечера.
Всё это движение лично мне напоминает 1917–18 гг., и интересно оно тем, что такое время почти что неповторимо: ломается всё, что только вчера казалось прочным».
Результатом колхозного «десанта» стала книга очерков «Гоночное поле».
Сопротивление бесполезно
Андрей Новиков входил в литературную группу «Перевал», в составе которой были такие изветные писатели и поэты, как Михаил Пришвин, Андрей Платонов, Эдуард Багрицкий, Артём Весёлый. «Перевальцы» ратовали за раскрытие внутреннего мира, его новое эстетическое оформление и самовыражение писателя. Эти, по сегодняшним временам, совершенно безобидные творческие принципы вызывали гневное осуждение со стороны литературной и партийной номенклатуры.
В начале 1930 года в «Комсомольской правде» появилась статья под мрачным названием «Непогребённые мертвецы». Её автор, М. Гребенников, обвинил «Перевал» в ориентации на кулачество и городскую нэпманскую буржуазию и объявил его реакционнейшей литературной группировкой, выступающей против пролетарской литературы. Пришлось отбиваться.
В «Литературке» появился ответ на обвинение, подписанный, в том числе, и Новиковым. «Перевальцы» назвали статью пасквилем и недостойным выступлением, которое затрагивает «и всю нашу литературную общественность в целом».
Впрочем, отбиваться уже было бесполезно. Большевистскому государству нужна была единая литература под флагом социалистического реализма, и «Перевал» и другие не соответствующие партийной идеологии творческие организации только мешали.
Принимая это как неизбежность, «перевальцы» один за другим стали выходить из своей организации. В 1931 году об этом, через «Литературную газету», официально заявил и Новиков (заметка называлась «Решительный шаг к возвращению в ряды революционной литературы). А ещё через год, после выхода постановления ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций», «Перевал», как и другие «чуждые» литературные группировки, и вовсе перестал существовать.
С нидульгенцией от «пролетариата»
Заручившись поддержкой «революционной литературы», Андрей Новиков через 3 года выпускает книги: «Ратные подвиги простаков» и «Родословная многих поколений». Последняя состояла из «Повести о камарницком мужике» (о крестьянском восстании при Екатерине Второй), уже названной выше «Летописи заштатного города» и рассказа «Встреча у колодца» (о новой колхозной деревне). Экземпляр «Родословной» хранится в архиве А.М. Горького. Он снабжён цветными карандашными пометками. Значит, «организатор советской литературы» следил за творческим ростом писателя, которому дал «путёвку в жизнь».
Смоленское издание «Повести о камарницком мужике» (1936) было последней вышедшей в свет книгой Новикова. Но писатель выступил ещё раз, в 1939 году, с тремя рассказами, в том числе «У памятника» (о братьях Чапаевых), на страницах журнала «Колхозник».
Возможно, в писательском «портфеле» Новикова хранились и другие произведения, но опубликовать он их не успел. «Карающая рука пролетариата» всё-таки достала писателя, который не шёл нога в ногу с послушной армией литераторов.
По закону вечного движения
Поводом для ареста Андрея Новикова стал тост «За погибель Сталина», произнесённый им 1 декабря 1939 года во время дружеского застолья у него на квартире. За столом были хорошо известный писатель Андрей Платонов и менее известный Николай Кауричев. Все трое жили в общежитии литераторов. Оно размещалось в доме №25 на Тверском бульваре, который впоследствии был назван в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» Домом Грибоедова.
Незадолго до этого был арестован бывший «перевалец» Иван Катаев. Посадили за решётку пятнадцатилетнего сына Андрея Платонова. Это обсуждалось за столом. Во время горячего диалога у Новикова и вырвался злополучный тост. Кто-то об этом узнал и донёс в НКВД.
Сначала, буквально накануне нового, 1940-го года, 31 декабря, был арестован Платонов. Понимая, что отпираться бесполезно, он подтвердил «вину» Новикова и заявил, что выступил против его тоста:
«Я ответил, что за это пить не буду никогда, что без Сталина мы все погибнем, что, наконец, я не такой глупый и тёмный человек, чтобы своё глубокое несчастье (арест сына) переносить на своё отношение к Советской власти».
Так, Платнов спас себя и сына, которого выпустили спустя некоторое время, но окончательно погубил Новикова. Его арестовали в январе. Главное обвинение - «В последнее время... на сборищах в кругу своих близких людей высказывает террористические настроения против руководителей партии».
Новикова и арестованного следом Кауричева обвинили в создании враждебной антисоветской группы. Затем об обоих на какое-то время забыли. Сидя в тюрьме, Новиков заболевает туберкулёзом и, устав от долгого ожидания своей участи, пишет письмо Сталину с просьбой о снисхождении, т.к. во время произнесения тоста был «бесчувственно пьян».
Ещё через полгода, накануне войны, Андрей Никитич обращается с той же просьбой к прокурору. В конце письма – странная приписка:
«31 марта 1941 года мною открыт закон вечного движения. Подробности я описал в двух письмах моему следователю Адамову. 4 мая он вызвал меня по означенным письмам, мы набросали схемы, и он сказал мне, что будет доложено. Не имея других возможностей о заявлении своих прав на открытие, я прошу Вас ознакомиться с копиями означенных писем и иметь их в виду…»
Уж не сошёл ли он с ума?.. Вероятно, из этих соображений, письма об «открытии» из дела были изъяты. Их заменил расстрельный приговор военной коллегии Верховного суда…
На фото:
Андрей Новиков, вторая половина 30-х гг. XX в.