Осень и зима как-то быстро проходили. Поездки на рынок с кем-нибудь из родителей для продажи осенью капусты, зимой соломы; встречи в городе со знакомым односельчанином; увлекательные зимние спортивные игры — всё это наполняло жизнь новым содержанием, и промозгло-холодное время быстро проходило. К тому же, я увлёкся слесарным делом. Из старого одноствольного шомпольного ружья, пришедшего в негодность, сделал одноствольное ружьё центрального боя, заряжаемое патронами, хотя оно во многом отличалось от настоящего фабричного ружья, но по силе выстрела не уступало.
В деревне в то время жил старый опытный охотник-любитель. Он имел двухствольное ружьё бельгийской марки и пару гончих собак. Жил он на Журавлёвке. Не помню, как его называли, но он считался нашим дальним родственником (по какой линии — тоже не помню). Он моё изделие оценил положительно, и после этого я не раз ходил с ним на охоту по зайцам. Часто я и сам, без опытного охотника — моего покровителя, отправлялся на охоту. Брал с собой свою собаку по кличке Шарик. Шарик внешне был похож на гончую, но гончей не был: покажу ему свежий след зайца, он побежит по следу, но, пробежав один-два километра, мой Шарик возвращался обратно. Получалось, что Шарик отгонял от меня зайцев...
Однажды я шёл по опушке леса, заросшей кустарником из дубняка и орешника, и вдруг, на противоположной стороне, за оврагом, на расстоянии выстрела показался матёрый волк. Вместо того, чтобы волка преследовать, Шарик бросился мне под ноги. Стрелять из своего ружья я не решился, вместе с Шариком повернул обратно: волк от нас, мы от волка. Мирно закончилась встреча — разошлись, как говорится, «как в море корабли».
Весна не заставила себя долго ждать. Уходил месяц март, вместе с ним уходила зима. Появились проталины на полях; почернели зимние дороги; грачи прилетели, и появились ручейки талой воды - всё предвещало наступление дружной весны, весны, каких мало бывает на курской земле.
Каждый раз весна — радость, но в ту весну 1926 года в нашем доме случилась беда — умер отец. Последнее время он плохо себя чувствовал — сказалось, по-видимому, пребывание в плену. К тому же, не имея крепкого здоровья, он часто выпивал, что ещё больше усугубило положение. В результате, в одну апрельскую ночь, после очередной выпивки по случаю дня рождения друга — Алёши Тилика, у отца произошло кровоизлияние в мозг. Через три дня он умер.
Смерть отца потрясла нашу семью. Часть мужской работы в семье легла на нас — на меня и на моего младшего брата Аркадия. Теперь я стал непосредственным помощником дедушки не только в доме, но и в огороде, на сенокосе и в поле. Пахал, боронил землю; косил траву, рожь, овёс, идя в ряду следом за дедушкой. Водил лошадей в ночное... Но мысль об учёбе меня не покидала.
Однажды, в ночном, в районе Кручи — так называли луг, где пасли лошадей — собралась большая группа «ночников», приведших лошадей. Разделились на две подгруппы, чтобы по очереди следить за лошадьми. Я оказался в подгруппе, которая должна была дежурить с полуночи до зори(рассвета).
Тёплая июньская ночь. Звёздное небо над головой. На восточном небосклоне, на горизонте, в полуночной тьме стояло зарево ночных огней большого в моём представлении города Курска. В этом зареве, казалось мне, заключено всё то новое, неведомое, сказочно-романтическое, к чему стремилась моя душа: там, в этом зареве, новая жизнь...
Ничто не мешало ходу моих мыслей. Кругом — тишина. Лошади, стреноженные железными путами, переходя с места на место, мирно щипали сочную травку и пережёвывали её с аппетитом. Изредка похрапывали, отгоняли назойливых мошек и комаров. Люди из отдыхающей подгруппы, укрывшись с головой зипунами из овечьей шерсти, беспечно спали на траве, положив головы на кочки.
И вдруг, среди тишины, в болотной части луга птицы-чибисы подняли тревожный крик. Лошади, что до этого спокойно паслись то поодиночке, то парами, то небольшими группами, услышав крик чибисов и почуяв недоброе, тотчас образовали табун. Весь табун пришёл в движение — жеребцы понуждали молодых, особенно жеребят, зайти внутрь табуна. Кобылицы с жеребятами держались теперь внутри, жеребцы — по краям. Роль вожака исполнял самый сильный и быстрый конь.
Почуяв приближение волка, табун, позвякивая железными путами и немногочисленными колокольчиками, всё дальше удалялся от пастбища. Надо было срочно остановить табун. Все люди были на ногах — стуком и улюлюканьем удалось отогнать нахального и сильного зверя — волка. Утром стало известно, что на соседнем пастбище серый разбойник зарезал жеребёнка.
После тревожной ночи лошади были возбуждены, и стоило немало сил и умения подойти к своей лошади и надеть уздечку...
Случай тот, вроде бы, не имеет отношения к моим мыслям об учёбе, однако он запомнился мне как пример организованности, взаимной выручки и моральной поддержки перед лицом опасности.
Проходило лето, приближалась осень. На полях скворцы уже в стаи собираются, в лесу орешник пожелтел. Предстояла ещё пара больших, немаловажных дел.
Летние дела в деревне имеют вполне определённое направление — вся работа от зари до зари проходит в поле, в огороде, на сенокосе. С наступлением осени все работы сосредоточивались на токах, где аккуратно сложено в скирды всё, что выращено в поле. Здесь начинался обмолот собранного урожая — то тут, то там слышался стук цепов.
В нашей семье цепами молотили вику, просо, гречиху, горох, коноплю в четыре или шесть цепов. Но рожь и овёс молотили машиной — молотилкой. Она принадлежала артели, и пользовались ею по очереди. С момента организации колхоза машина перешла в его распоряжение.
До революции машиной пользовался только помещик. Такие машины впервые появились в России в 1819 году, завезённые из Бельгии.
Молотьба машиной была поистине коллективным трудом. Ни одна семья, какой бы ни была многочисленной, не могла обойтись без помощи односельчан. Машина приводилась в движение при помощи лошадиной тяги. Лошадей впрягали по одной, или по две, в каждое водило. В нашей молотилке было четыре водила, хотя встречались и трёхводильные машины. Всего требовалось от четырёх до восьми лошадей. Чтобы машина работала с полной нагрузкой, нужны были двадцать-тридцать человек, что обеспечивали непрерывность процесса обмолота.
К молотьбе машиной готовились, как к большому празднику. Работа на току выполнялась дружно и, можно сказать, весело: под гул барабана раздавались шутки, прибаутки работающих на току и погонщиков лошадей — так создавалась атмосфера, способствующая высокому темпу работы. Вся работа на току напоминала большой заводской конвейер — у каждого была своя задача. Находилась работа и для подростков. Я, например, когда молотили на нашем току, был приставлен к водилу - погонять лошадей. На каждое водило ставили погонщика — как правило, подростка. Если подростков не находилось, тогда один из взрослых мужчин становился на крестовину водил с длинным кнутом и выполнял роль четырёх погонщиков. Как только заканчивался обмолот на одном току, машину разбирали и увозили на другой. Помню, на нашем току машину разобрали и увезли, но люди остались, продолжая работать: вечер и всю ночь крутили веялку, очищая зерно после обмолота. Провеянное зерно носили в амбар — в закрома. К утру всё было убрано: зерно — в закрома, солома — в омёты. На току воцарилась тишина.
В доме, в семье чувствовалось какое-то внутреннее облегчение - «гора с плеч свалилась». И в самом деле, проделана большая работа, все довольны и радостны. Но мне стало как-то тревожно на душе: вчерашним днём шумно и весело молотили рожь, а сегодня тихо и безлюдно, вот-вот прольётся дождь... а учебный год приближается, и как дальше жить?
Я помнил обещание родителей отпустить меня на учёбу в город. Но это было тогда, когда отец был жив. Как посмотрят сейчас мать и дедушка на моё неотвратимое желание учиться дальше? Год назад они не возражали против моего ухода в город. Остались ли неизменными их взгляды на моё образование? После смерти отца всё это требовало выяснения, и я стал искать повода в ближайшие дни поговорить с матерью на эту тему, выяснить её намерения.
Оказалось, что все мои опасения напрасны, всё остаётся без изменений. Ни мать, ни дедушка своего решения не изменили, более того, мать решила при первой же поездке в город зайти к своей племяннице и поговорить с её мужем Иваном Петровичем Томским по поводу устройства меня в Курске.
Иван Петрович Томский — так его называли в деревне — работал в городе Курске начальником курского Окррозыска и имел большие связи с должностными лицами города. Родился он в семье Томских(прозвище), по фамилии Тюленевы. Их было три брата. Иван — старший — после гражданской войны работал в органах внутренних дел и дослужился до начальника. Женился в деревне на дочери старшей сестры нашей матери — тёти Авдотьи. Она была крупная женщина, и все её дети — три сына и дочь — были рослые и красивые. Рассказывали, что один из её сыновей служил в царской гвардии, так как был высокого роста и имел гвардейскую выправку.
Дочь тёти Авдотьи вышла замуж за Ивана Петровича, и они уже немало прожили. Ко времени моего устройства на учёбу у них было двое сыновей: Гриша и Витя, оба дошкольного возраста.
Примерно через неделю после нашего разговора, мать поехала в город. Поскольку мои родители поддерживали родственные отношения с Алипиными, семьёй Авдотьи, просьба была встречена благосклонно. Разговор происходил с привлечением лица, компетентного в вопросах школьного образования: кого-то, как будто, из числа инспекторов Наробраза. Учитывая солидный мой возраст и только лишь начальное образование, было рекомендовано мне учиться в Школе рабочей молодёжи.
В то время в Курске было немало общеобразовательных школ: 9-летки, 7-летки, Школы рабочей молодёжи. Школы рабочей молодёжи были созданы для того, чтобы дать возможность получить образование в объёме 9-летки той части молодёжи, которая по разным причинам(участие в Гражданской войне, разруха и отсутствие школ повышенной ступени в сельской местности), не смогла учиться в своё время. К этой категории молодёжи относился и я, как и многие мои сверстники.
По возвращении из города мать сообщила мне, что Иван Петрович обещал поговорить с директором школы и согласился на временное моё проживание у него на квартире. Сообщение матери меня ошеломило, хоть я и был к нему готов. Я не хотел иметь над собой постороннего покровительства... Но — наконец-то мечта становится реальностью. Открывается перспектива в будущее, а какое оно, будущее... Что бы ни было, я всё переживу, мне ничего не страшно. Разные чувства — гордости, радости, уверенности, но и ответственности перед собой и родителями. Короче говоря, я должен оправдать их доверие и надежды... Всю ночь я то засыпал, то просыпался, от назойливых мыслей и возбуждения долго не спал.
На следующий день я встретился со своими дружками — Тихоном и Костиком, рассказал им, что буду учиться в Школе рабочей молодёжи. Впоследствии стало известно, что оба они загорелись желанием учиться в городе — но лишь одному из них удалось осуществить это желание. Родители Костика Анисина жили зажиточно, имели большую усадьбу и большой сад, который приносил им доход. Сам Латын — так называли отца Костика — не хотел, чтобы его младший сын покидал родной дом. А у Тихона Алипина отца не было, он погиб на фронте. Старший брат его уже был женат, и не удерживал Тихона от стремления учиться в городе, как и мать — в то время в деревне других школ, кроме начальной 4-летней, не было... Позже была открыта школа — 7-летка в деревне Гнездилово, одна на несколько деревень. Но это случилось спустя пять лет после нашего ухода в город.
Так, в 1926 году я отправился в сопровождении моей матери в город, чтобы навсегда остаться городским жителем!
Общий обзор мемуаров В.Т.Трепакова
http://www.proza.ru/2012/02/11/1383
фото из интернета