– Слушай, а давай купим тебе сигареты?
Я села и повернула голову на голос. Муза сидела на книжной полке и взирала на меня хитрыми глазами.
– Зачем мне сигареты? – не поняла я.
– Ну как зачем, глупая! – Муза свысока (ну еще бы, она же почти под потолком примостилась) покачала головой, глубоко огорченная моей недогадливостью. – Страдания, тонкая сигарета в пальцах… Это ведь так пафосно. А пафос я люблю. Помнишь то, наше старое? «Сигарета дрожит в тонких пальцах…» Сколько в этом банальной и перераскрученной телевидением выразительности! Сколько пресловутой общественно порицаемой так называемой «ванили»!
– То есть ты сейчас, в семь утра опять явилась из ниоткуда, чтобы занимать меня самокритикой?
Я почувствовала безысходность. И ситуации и заодно бытия в целом. По опыту мне было известно, что если уж эта особа явилась, то придется выслушать все, что она желает сказать, на сколько бы часов это не затянулось. Однако сегодня что-то было не так, моя «непостоянная, но благоверная» (это она так про себя придумала. А и впрямь, иначе не назвать, как-никак, спутница жизни… Та еще спутница жизни) выглядела весьма бодро и оптимистично, чего за ней обычно не водилось. Ни бледности, ни теней под глазами, ни печального проникновенного взгляда.
– Именно! У меня снова ощущение, что мы пишем не стихи, а попсу.
– А у тебя нет ощущения, что я несколько не расположена к самобичеванию? Сорочка и одеяло тебе ни на что не намекают?
Муза сердито кинула мне в лоб позаимствованным с полки томиком Цветаевой, не иначе как для вразумления и вбивания хоть каких-то крох таланта напрямую:
– Сама виновата, нечего спать под утро ложиться. Тут проблемы поважнее одеяла. У твоей благоверной кризис среднего возраста! Мне надоел сплин. И черные платья тоже надоели, буду в белом.
– У тебя нет среднего возраста, – отрезала я.
– Теперь есть. Я так решила. Муза я или нет? Мне положено сочинять великие произведения, творить миры… – разошлась она, размахивая уже томиком Ахматовой.
– Не повезло. Ты обручена со мной, – посочувствовала я, потирая лоб и следя глазами за опасно летающей в изящных пальцах книжкой.
– Поэтому я и здесь, – очнулась Муза. Она вернула на полку сборник (у меня вырвался облегченный вздох: сегодня меня учить поэзии физическими методами больше не будут) и торжественно заявила:
– Я пришла к выводу, что ты бестолково влюбляешься!
А вот это было уже обидно. Влюбляюсь я конечно и впрямь не ахти как, в том смысле, что раз в десять реже и короче, чем хотелось бы Музе для плодотворной работы. Но все равно обидно. Она, увидев мое лицо, сжалилась:
– Ну ладно, выражусь точнее. Ты бестолково используешь график своей влюбленности. Смотри, любовь – она как времена года. Весна самой влюбленности, лето взаимности, осень горевания по утрате и зима равнодушия. А теперь про тебя. Вроде почти закономерно. Нестандартно, но зато закономерно. Весна измеряется днями, лето – неделями, осень – месяцами, а зима – годами. Весной от меня толку мало, стихи какие-то бестолковые выходят. Лето – вовсе абсолютно непригодный для работы период: эйфорически-счастливый, а потому для меня ужасно скучный! Зато осень, ах, осень! Для стихов – самое то. Но, моя дорогая, но! Ты сейчас где?
– В зиме? – неуверенно ответила я, производя в уме аллегорические подсчеты и наблюдения.
– Именно, – удовлетворенно заявила моя благоверная, покровительственно улыбнувшись и, кажется, даже начав надеяться, что для меня еще не все потеряно. – Здесь-то и апогей твоего бестолкового тайм-менеджмента. Бурных эмоций у нас нет, потому и стихи писать не из чего. И ты не пишешь!
– А? – нет, видимо, все потеряно и давно.
Последовала выразительная пауза для придания повышенного значения сказанному после:
– Если мы не пишем стихи – мы пишем прозу! – Муза сияла. Вот он, ее заключительный вердикт, момент ее вершины (хотя куда уж выше моей полки – головой об потолок стукнется), ради которого она подняла меня из постели и вразумляла столько времени словом (как устным, так и печатным в лоб).
– Ооо… – глубокомысленно изрекла я. На меня устремился взгляд, полный сострадания к ущербности. Я проглотила комок в горле и выдала самую малость более осмысленное:
– И?
Как ни странно, в меня ничего не полетело. Муза потерла ладошки, спрыгнула наконец с полки (последняя не пострадала, музы ведь существа эфемерные, хотя моя и считает себя очень даже реальной. Я с ней не спорю, себе дороже) и включила компьютер.
– Садись и печатай. Для начала, первый заголовок: «Беседа с Музой».
Мне не оставалось ничего иного, как подчиниться. Видимо, поспать сегодня не удастся.
27.07.2014