ОТРИЦАНИЕ ИМЕНИ.
Часть 5.
Сокровенное Слово.
Глава 11.
Сокровенное слово.
Два дня город праздновал. Я понять не мог, отчего так все радуются нашему возвращению. Ладно, возвращению королевича Петрика, с ним всё понятно. Ладно, Аарн – он самый главный на факультете магии. Но при чём тут я – вот вопрос. Что такого – отсутствовали люди, а теперь вернулись домой. Подумаешь! Ладно, дети – кто же не радуется возвращению детей? Но люди приставали лично ко мне, вспоминая, как я защищал у театра Инару. Я говорил, что они, возможно, что-то неправильно поняли, но это всех только смешило. Я старался не высовываться на улицу, но это не помогло. В Някке страсть как любят праздники. Особенно мои соседи, друзья и родные. Они просто поставили меня перед фактом, что вот, мол, Миче, пришли обмыть твоё возвращение. «Твоё» - это в смысле наше общее.
Два дня наш с Аарном сад был похож на веранду летнего ресторана: кругом столики, стулья, посуда, жаровни и прочее такое. Невозможно было не радоваться, что мы с Кереичиките люди небедные, особенно я. Да и то, воображаемая счётная машинка у меня в голове вертелась со страшной скоростью. И всё в обратную сторону. Кажется, у меня перебывал весь город. Некоторые незнакомые люди утверждали, что когда-то были у меня в целях гадания, но я, хоть убей, их не помнил. Предусмотрительный Рики всё самое ценное: два железных ящика сувениров из дальних стран, доставшихся нам от деда, Натины украшения, серебряные ложки, лучший сервиз и мою дорогую саблю унёс в подвал и запер там. И наложил охранное заклятие на дверь и окна мастерской – всё-таки там золото и серебро.
Мале повезло, у них на дворе никого не было. Просто потому, что Лёка и Аня всё время праздников были у меня. Я уж молчу о родителях, моих и Натиных, о семьях Натиных сестёр, о всевозможной моей родне, о Васятке с Марикой и Васяткиной маме, которых я обнаружил утром спящими под пледами на разобранном диване в гостиной. И то верно: до Серёдки путь неблизкий – как-то всё вниз да вниз. Ещё я обнаружил, что у Аарна и Саи такое же столпотворение: немыслимое количество Корков разных полов и возрастов, Лесик и Блот вместе с зелёной чиртой. Понимаете, пара кварталов до Вершинки – это жуткое расстояние, поэтому все они забазировались в этом крохотном домике. Но на ночь не остались: маленькая дочка хозяев всех разогнала своим плачем. На второй день мы выловили на границе наших владений пугливо озирающегося Сеша. На наш вопрос, что он тут делает в шапке-ушанке и рукавицах, он как-то невнятно что-то пробормотал, и спросил, а не нужна ли нам их с Элайн помощь. Судя по всему, на наш сад напали злоумышленники.
- Нет, - радостно отчиталась раскрасневшаяся Элайн, прибежавшая из-за крыжовника, - это дети галдят. Играют в мячик. Человек сто. А взрослые просто беседуют. Аарн, Миче, у вас замечательное вино.
Кто бы спорил. Чай, пакости всякой не держим.
Я пошёл выгонять детей на улицу: пусть там играют в мячик, а не в моём цветнике.
И, кстати, это был хороший случай представить Мичику Някке. Она уже носилась с ребятами с нашей улицы, будто всю жизнь была с ними знакома. Сеш и Кис-Кис собирались посетить в заточении Марикиных бабушек и побеседовать с ними о статусе девочки.
Было понятно, что наклёвывается нечто интересное в жизни Милы, Васяткиной мамы, и Лесика Везлика. Весёлая, с лёгким характером, хрупкая и низенькая Мила чрезвычайно понравилась директору цирка. И, судя по всему, его рост в их отношениях не играл никакой роли. Невозможно было поговорить с кем-то из них, поскольку видели и слышали они только друг друга. Танцевали, ходили и усаживались за стол они только парой. И Аарн сказал обескураженному, чуть обиженному Васятке, хлопнув его по спине:
- Не дуйся. Не хочешь, что ли, нашим с Инарой братиком быть?
- Я-то? А что, я не против. Но папочка твой говорил, дескать, нету любви для него.
- Так это он, друг мой, не там искал. На Навине, может, и нету, а на Винэе – сам видишь.
- Но это ведь моя мама! А вдруг он её обидит? Возьмёт и улетит на свою Навину навсегда?
- Лесик не обидит, - уверенно произнёс Аарн.
Васятка поревновал ещё капельку, да и бросил. В конце концов, у него свои заботы. Марика уезжает.
До нас доходили слухи, что во дворце такое же веселье. Будто бы там, у знатной молодёжи свой праздник. Навесы на лужайке, флажки, жаровни, столы и музыка. Наши компании ходили туда и сюда, перемешивались и разбредались обратно. Наши неуловимые дети болтались то там, то сям. Но ни Петрика с Мадинкой и Ариком, ни Лалы Паг, ни короля с королевой, не было на нашем празднике. А нас с Натой, стало быть, не было на их. Ни разу не поднялись на Вершинку Лёка и Аня. Плохое предчувствие загрызло меня к вечеру первого же дня.
- Кохи, - сказал я Корку, - ты всё равно сейчас во дворец. Передай Чудилке записку.
Я накарябал на листке: «Петрик, как дела? Тебя родители не покусали?»
В ответ получил вот что со своим приятелем Тони, который, по сути, мой сводный двоюродный брат: «Всё нормально. А как ты?»
Как я? Я был очень озадачен таким никаким ответом.
- Сходи во дворец, - шепнул мне Тони.
- Я не самоубийца, - так же шёпотом ответил я. – Или Чудилке всё-таки худо пришлось?
- Выглядит он бледно и поцарапано, но танцует, улыбается, и всё такое.
Я не пошёл. Потому что почтовый голубь принёс мне записку от Мадины: «Не приходи. Потом объясню».
Ничего не надо было объяснять. Мне всё сказал чёрный страх, забравшийся в душу с этими четырьмя словами, и карты, выпадающие из рук и говорящие ни о чём. Такое уже было, и то, что последовало за этим – самое страшное в моей жизни воспоминание. Моя судьба решалась в эти дни. Что будет дальше, нельзя было знать.
Я тоже старался выглядеть обычно. Шутил, пил, танцевал, был любезен. От того, что я стану кукситься, пользы не будет никому, а светлая Эя может и наказать за уныние и неверие в её милость на перекрёстке судьбы. Но странные взгляды, которые нет-нет, да и бросали на меня мама и папа, выбивали меня из колеи. Я не мог отделаться от ощущения, что они ведут тайные переговоры обо мне с теми моими родителями, что во дворце.
Я видел, как папа выходил из голубятни, а что ему там делать? Видел, что они говорили у ворот с кем-то, кто не пожелал выйти из крытого экипажа нарочито затрапезного вида. Знал, что они ездили во дворец.
«Ну что?» - написал я Мадине.
«Лучше сиди сейчас тихо-тихо. Твои родители не на твоей стороне. Пусть придёт государь Текра».
Я показал записку Сешу. Они с Элайн без звука отправились во дворец, захватив с собой Марику, Васятку и Лесика. А потом сказали мне:
- Миче, помни, если что, ты можешь жить в Текре. Или где захочешь на Навине.
Дело в том, что король Стоян отлично знал, что у него есть племянница. Вы помните: от детей Охти не принято иметь тайн, однако, от Петрика отец это скрыл. Бывший Котофей и сын Лизаветы не ладили друг с другом. Марикин папаша был нытик, буян и приставала. И глуп на редкость. И вечно пьян. Стоян никогда не терпел подобных качеств. И не слишком радовался тому, что у него есть родная племянница. Точнее сказать, ему было всё равно. Но, когда Марику поставили перед ним, он поговорил с ней приветливо и дружелюбно, и даже не ругал за её хулиганства. Но высказался очень конкретно по поводу своих дальнейших планов насчёт неё.
- Я хочу, - сказал он, - сразу определить твоё место Марика. Мы можем быть друзьями, но не более того. Твоя фамилия – это та, которую ты носишь сейчас. Объясню тебе, почему некоторые тайны не должны стать достоянием общественности. Чем больше родственников среди молодого поколения в правящей семье, тем больше раздора в стране, когда дело доходит до права наследования. Раздоров я не хочу. Ясно?
- Ясно, девочка? Мы не хотим раздоров, - поддакнула королева. – И вторую девочку, Мичику… Эя, имя-то какое! Вторую девочку мы нашей родственницей не признаём.
- Нет, не признаём. Несмотря на доказательсва, - подхватил Стоян. – Кольцо, о котором говорят, как угодно могло попасть к её отцу, а записи можно подделать. Происхождение некоторых людей – дело тёмное.
- Я тоже не хочу раздоров, и в родственницы к вам не набиваюсь, и тайну сохранять весьма чрезвычайно согласна, - спокойно ответила Марика. И после этого отправилась навестить Зика Корка, своего дедушку. В доме Зика она была представлена его жене, и та отнеслась к Марике с нежностью. Дело в том, что когда девчонка, подобно Блоту, исчезла из Някки, Зик очень горевал, покаялся перед супругой в ошибках молодости, и был прощён. Для его жены Марика была просто девочкой, которой нужна любовь и забота. Но вот с помощью Лизаветам было покончено. Да, ради Марики Зик нанял им адвоката, но это всё. После того, как ему стало известно, что его прежняя возлюбленная - виновница смятения у театра, а ведь рисковала она не только жизнями его и его супруги, но и их маленьких внуков, он был полон недоумения: за что? Да просто в головах у фанатичных тёток мысли текли так, как нам не понять, и мы углубляться не станем.
Рассказу государей Текра о приключениях нашей команды на Навине, наши государи внимали нормально. Даже, вроде, поверили в то, что всё, о чём они говорят, правда, но Миче, по их мнению, доверия не заслуживал всё равно. Ведь он сбивает с пути Чудилку.
- Бедный мальчик, - опустив голову, вздохнул Лесик. – Бедный мальчик Чудила. Чем он лучше, тем меньше нравится родителям. Боюсь, они были настроены на преодоление трудностей в воспитании сына, готовы были бороться с дурными пристрастиями, с разными выходками, с недостатками, готовы были страдать и с достоинством принимать сочувствие, а он оказался на редкость хорошим. Кажется, родители понятия не имели, что делать с ним, когда он закончит учиться и станет взрослым. И всё ждут, когда же он взаправду начнёт куролесить. Они растеряны, он угнетён.
- А я? Я тоже угнетён! – сообщил я всему свету, так как вино у меня хорошее, и его много.
- Оно и понятно, - кивнул Лесик.
- Помни, что мы тебе сказали, - многозначительно произнёс Сеш. – В Текре ты и твои близкие – желанные гости.
На третий день я бросил думать об ужасах. В храм пойти не решился, но, выбравшись на крышу, долго стоял над садом и слугами, наводившими порядок. Я смотрел на море и говорил со своей покровительницей Эей, одержавшей победу в давно затеянной битве. Я знаю, что боги порой бросают на произвол судьбы тех, кто помог им, даже жестоко шутят над ними, но Эя – она не такая. Я просил её, если только она сочтёт меня достойным, надоумить родителей Петрика быть к нему подобрей. От сердца отлегло – и я поднял флаг и пошёл работать.
Народ, правда, отдыхал от празднества, и не торопился узнавать будущее, наслаждаясь настоящим.
После обеда я беззаботно играл на покрывале в саду с Розочкой. Ната укладывала Мичикины кудряшки в смешную причёску, а Рики стоял рядом и держал заколки и щётки. Под мышкой у него торчал рожок с компотом для племянницы. Флаг бился на ветру, и мне слышались голоса там, где его трепыханье. «Посмотри какой! - чудилось мне. – Мой невероятный мальчик. Моя гордость». «Миче Охти, отказавшийся от имени. В каждой бочке затычка» - ответил мужскому женский голос, полный такой нежности, что у меня защемило сердце. А в следующий миг я открыл глаза и понял, что задремал, пока притихшая Розочка самозабвенно жевала книжку. Мне померещились голоса деда и бабушки, решил я. Они меня любили.
- Миче, вставай, - позвал Тони, взявшийся непонятно откуда – я не слышал, как дзинькнул колокольчик над калиткой.
- Ладно, иду.
Стараясь избегать тревожных взглядов Наты и Рики, я переоделся и отправился во дворец.
- Хоть бы день ещё подождали, Марику бы спокойно проводил вечером, - ворчливо сказал я Тони. – Что ты хмурый такой?
- А ты весёлый? – ещё ворчливей буркнул приятель. Что-то он знал, наверное, но говорить ему было не велено.
*
Принимали меня совсем не торжественно, просто в королевском кабинете. Папа король вёл себя слегка странновато. Он сказал, что номер с подсыланием сумасшедшей парочки нанятых артистов, называющей себя инопланетными государями, не пройдёт. Госпожа Кис? Возможно, она всегда была артисткой. Или в прошлом была. Не станет же, в самом деле, настоящая знатная дама останавливаться у мещан из Серёдки. Я заключил, что Сеш, эксцентричный и обаятельный, чем-то напоминающий его сына, королю не понравился. Он сказал, что знает цену таким. Я говорю «он», но это подразумевает и королеву. Мысли у них, как я давно знал, совершенно одинаковые. Просто два сапога на одну ногу. Редкостное единодушие. Даже мы с Натой порой ссоримся, а король с королевой – никогда. Папа король очень хорошо отзывался о моральном облике собственного папы, хотя и знал, что тот однажды вильнул налево. Чернить имя прежнего государя, объявив о происхождении Марики? Никогда.
- И я не верю в родство с девочкой-анчу, которую ты решил повесить на шею родителям. Помнится, точно также твой дед-чудак хотел повесить им на шею Таена, твоего приятеля. Что там за перстень? Покажи-ка. Мало ли, как он попал к отцу девочки. Вы пропадаете – и возвращаетесь с кучей малолетних родственниц. Хватит нам одной Лалы. Охти потому столько веков на троне, что не перессорились между собой, не с кем было делить страну. Если твои приёмные родители в очередной раз сделали вид, что поверили тебе, Миче, ради твоего психического здоровья, то это их личное дело, хотя уже, наверное, хватит потакать тебе. Правда, я тоже потакал, делая вид, что верю этим твоим друзьям, как их? Лииви? Миче, это Хранители Вод из сказки. Они погибли все. Вся семья. Перед Мрачными временами. Не стоило твоим друзьям называться сказочным именем. Не стоило принимать чужую девочку, хоть Мадина и сказала, что ты исполнял клятву. Ерунда какая-то. Если ты тоже предложишь посетить Навину, чтобы ещё и там выслушать вашу историю, – знай, мы уже дважды отказались. Это чушь.
- Клятва Эе – не ерунда. Петрик с вами, потому, что Эя знает: я не нарушаю обещаний, данных ей.
Но меня не слушали, и продолжали говорить своё, из чего я сделал вывод, что слова Миче не значат тут ровным счётом ничего. Моё мнение не учитывалось точно также, как у тайной дыры Вселенной. Может, это прозвучит нескромно, но всё же: несмотря на все мои заслуги перед Няккой и соседними странами. И даже планетами. Вообще-то я надеялся, что значат, хоть капельку. Весь город был полон песнями Блота Корка о моих выкрутасах, а тут поди ж ты… Надо ему сказать, чтобы сменил репертуар, допоётся ещё до изгнания.
Была изложена версия событий, отличная от нашей. Оказывается, нам, кучке буйной молодёжи, приспичило порезвиться, разыскивая Марику, которая просто мирно занималась собственными делами, как-то спокойно улаживала свою жизнь, в которой вдруг приняла участие её жилица с неожиданно авантюрными наклонностями. Но нам же нет покоя, мы помчались следом, предводительствуемые мною, обнаруживая по пути то Блота, то маленьких сироток, втягивая в наши странные дела мальчика из Серёдки, Лалу и Рики и прочих всех. Откуда взялся Лесик, приёмный отец Аарна, о котором все знают, что он с Навины? Ну, прилетел в гости. И даже вряд ли с соседней планеты. Аарн – он строит из себя волшебника, а это нехорошо, и даже опасно, но значит не больше, чем сказочник. Вполне возможно, он выдумал себе инопланетную родину. А если нет – да-да, ходят слухи, что инопланетяне существовали когда-то – то всё усугубляется тем, что из-за наших проделок Петрик попал в беду, потому что я на него плохо влияю.
- Миче, ну посмотри, каким он вернулся. Таким худым и бледным, что просто страшно. Он весь истерзанный какой-то и в синяках. Он к вечеру с ног валится, а раньше мог танцевать всю ночь. Не понимаю, как могли уменьшиться ваши шрамы на руках… Покажи-ка… Хм, у тебя лучше рассосались.
- Так ведь я и раньше мазать начал, - напомнил я. – У Чудилки тоже так будет, у него полно баночек с лекарством. Начнутся спокойные дни – и он станет здоров. Нормальное питание и покой – вот и все дела. Поедет в ваш домик на озёрах – и быстро восстановит силы. Я тоже ещё не в форме. Просто Чудику в последние дни досталось больше, чем мне. Зато до этого, если вас это утешит, ваши величества…
- Вот в том-то и дело! - обрадовались величества. – В том-то и дело, что досталось ему из-за тебя, Миче! Ты втравил его в эту историю.
- Вообще-то его похитили – и мне невольно пришлось ввязаться, чтобы вернуть его вам. И даже по вашей версии я не при чём. Он сам, как вы считаете, бросился за Марикой.
Я пытался улыбаться и говорить уверенно, но слова мои увязали в их недоверии, как в болоте. Если они и понимали, что наши приключения – правда, то никак не выдавали этого.
Из всего, сказанного в кабинете, я понял одно. Я так и спросил:
- Вы считаете меня способным нарочно причинить Петрику вред?
Они молчали.
И тут я задохнулся и пошатнулся, потому что это обвинение было страшнее всего. Страшнее казни, страшнее наказания, положенного в старину убийцам.
- Считаете всерьёз, что я, как один из слишком размножившихся Охти, способен что-то сделать с королевичем, с наследником престола? Погубить его?
- Только не надо этих твоих бурных сцен, Миче, - король положил мне руку на плечо, а я её скинул. - Ты ведь знаешь за собой эти качества. Раздражительность, нетерпимость, может, зависть в какой-то степени… Пусть не нарочно, но да, ты способен, ты сам знаешь это. Ты такой странный, чувствительный, как девица, пишешь книжки, сочиняешь стишки, помогаешь кому-то. Даже, говорят, пристрастился вышивать гладью. Всё это не слишком хорошо, творческие натуры не могут держать в узде свои чувства. Ты с детства был странным. Кто знает, что случится однажды…
- Кто знает, Миче, ведь твоё душевное состояние – это состояние не вполне здорового человека. Ты уж извини, настала пора говорить с тобой, как со взрослым.
Я смотрел, не понимая, откуда у них такие сведения обо мне, о моих душевных качествах. И, если уж на то пошло, мне больше нравится вышивать крестиком.
И больше не о чем было говорить с теми, кто всерьёз считает, что я хочу зла моему Петрику.
Я кинулся к двери, рванул её на себя, и крикнул в коридор, словно призывая на помощь:
- Чудилка!!!
- Он уехал, - чуть поморщилась королева. – Уехал с инспекцией мануфактурных предприятий Арры. Выше по реке. С женой и сыном. Три часа назад.
- Отослали его от меня, - догадался я, и сел, внезапно обессилев, на пол у двери. – Отослали такого слабого. Вместо того, чтобы отправить его отдыхать, спровадили по делам. Подальше от ненормального Миче, который чуть наизнанку не вывернулся в заботе о его здоровье.
- Ну нет, какие же дела на нашем личном судне? Как раз отдохнёт, - всполошилась королева. – И, притом, всё, что мы сказали сейчас – это так, к слову. Мы хотели пожурить тебя за то, как ты с нами разговаривал во время последней встречи. И поставить тебе на вид, что на Рики и Лалу ты тоже влияешь плохо. И опять баламутишь город. Эти праздники! И все кричат: «Да здравствуют королевичи Петрик и Миче!» И Лёку ты сбиваешь с пути! Можно поклясться перед лицом Эи и Радо: твои намерения поистине вызывают подозрения!
«К слову» и «пожурить» - это у них так называется. И какое им дело до Рики? Только я и могу на него влиять… Как бы ни влиял. Мои намерения! Да неужто они телепаты? Я спросил, старательно изображая насмешку:
- Считаете, что Миче Аги может стать в Някке более популярным, чем Петрик Охти? Я к этому не стремлюсь.
Родители наследника престола потупились. Именно этого они и боялись.
- А мы ведь тебе доверяли.
- Потакали, - поправил я. И спросил о главном:
- Отослали Петрика. Что вам надо от меня, пока его нет, ваши величества?
Они замялись, забормотали что-то о том, что будто бы я могу их величествами не звать, мы же договорились.
- Что надо? – хрипло рявкнул я, резче, чем положено покорным подданным. – Что?
Тишина.
- Ты иди пока, Миче, иди. Иди, а через пару дней мы всё подготовим и объявим тебе наше решение.
Я вышел, шарахнув дверью.
Напутствие матери и отца – что может быть сокровеннее?
*
Несправедливость невозможного обвинения.
Мне было плохо.
Очень многих людей я люблю, но мои братья – это мои братья. Это мой Петрик, за которым, заколдованный и обожжённый, я плыл по реке, чтобы вернуть его СЕБЕ.
Мне было так плохо, что я не мог показаться Нате в таком состоянии.
Я ввалился в дом Малька почти на ощупь, трясясь в ознобе, закутанный в безмерный ужас, как в простыню, тыкаясь в темноте, окружившей меня, как слепой кутёнок.
- Как сказать? Как написать ему? «Прости, Петрик, меня обидели, поэтому я покидаю твой чёртов город, поэтому я никогда больше не увижусь с тобой?» И с тобой, Лёка! А Рики, Рики? Они не дадут мне общаться с ним. Никогда. И зачем было всё это? Проклятый Наил! Не дал мне сдохнуть тогда, как собаке! Что делать, Лёка? За что со мной так? – то ли кричал, то ли шептал я, широко раскрытым ртом хватая улетающий от меня воздух и вцепившись в рубаху Малька. Я болтался на нём, как шнурок с кисточкой.
Я упал на ковёр, а Лёка сел рядом, прижал к себе мою дурную голову, и всё просил рассказать связно. Но связно не получалось. Тогда он влил в меня снотворное своей мамы, и, когда я провалился в ещё более густую черноту, чем та, что меня окружала, послал Нате записку, что я заночую у него. Она, конечно, не поверила, что со мной всё нормально после визита во дворец, волновалась до утра, словно чувствовала, и едва ли не на рассвете приехала ко мне.
Я лежал и глядел в потолок, а Ната с Мальком и Аней шептались в соседней комнате. И я подумал, что забота их – это, конечно, приятно, но я сам способен принимать решения. А решение здесь может быть только одно.
Всё кружилось перед глазами, и время от времени темнело, и становилось совсем невидным. Тем более, я нигде не мог нащупать свои очки.
Ладно, если я неугоден в Някке, я покину её. Мириться с такими обвинениями нельзя.
Сердце моё стало деревянным и занозистым. Покинуть Някку – это выше моих сил, но новое сердце сказало мне, что я найду в себе эти силы.
Я никогда не был слишком щепетильным. Многие поколения анчу, затравленные нормальными обитателями побережья, давали о себе знать. Давало знать то, что я всегда был послушным мальчиком, с одиннадцати лет считавшимся сильно не в себе. Прав был Малёк, когда сравнивал меня с половой тряпкой. Я спокойно сносил непонятное отношение моей семьи, а этого не должно было быть. Я обязан был поставить себя так, чтобы никто не усомнился: я тоже человек, и со мной так нельзя. Нельзя распоряжаться моей судьбой – я распоряжусь ею сам, я всегда был свободен. Надо было кусаться и огрызаться в ответ на несправедливость по отношению ко мне, а я молчал и улыбался, и дрался только с Корками, и то, в основном, из-за Наты.
Надо быть жёстким, решил я и захлюпал носом от жалости к себе: покинуть Някку – это почти самоубийство. Покинуть Някку – это внезапно изменить жизнь моей семьи, вырвать её из привычной обстановки, нарушить планы. Покинуть Някку – это причинить боль моим друзьям. Моему Рики. Хотя детей я заберу с собой. Но как же Петрик? Ему я солгу.
Я сам не заметил, как оказался перед девочками и Лёкой.
- Э-э-э… Миче… - протянул он. – Я вот новые очки тебе купил. Ты потерял свои где-то.
- Спасибо, - сказал я. Надел очки, постоял, и подумал, что пауза затянулась.
- Садись к столу, - позвала Аня.
Ната сдвинула брови:
- Что сказали тебе эти твои?
- Всё нормально, - радостно вякнул я чересчур высоким голосом. – Ничего такого. Только вот что. Папа открывает магазин в… ну… Там, короче. Я поеду… туда. Мне надо. А ты, Ната?
- Отправляют тебя в изгнание? – ахнули они.
Я беззаботно махнул рукой:
- А чем я хуже Петрика? Его уже отправили. В Арре, оказывается, фабрики жутко нуждаются в срочнейшей инспекции. Городишко такой. Аж на границе. У кого-то изгнание покороче, у кого-то подлиннее.
Я помолчал под встревоженными взглядами. Сын Лёки, Мурик, шустро выбежал на четвереньках из детской. Следом вынырнула старушка – няня, подхватила мальчишечку и понесла умывать.
- Я поеду с тобой, - сказала Ната. – Но Рики и Мичику с нами не отпустят.
Я укусил себя за губу. Так нельзя поступать с нами!
Ната протянула ко мне руку:
- Но я хочу знать, почему.
- Мой папа открывает магазин… - завёл я.
- Вот так и говори всем, кто не мы, - хмыкнул Лёка. – Его, Ната, обвинили в том, что он хотел или способен причинить вред своему старшему брату. Возможно, подозревают, что имя Миче более популярно, чем имя Петрик. Во дворце не верят, что он Аги. Понимаешь, во дворце есть такое большое кресло с фальшивым рубином на ножке. Папа король того и гляди обвинит своих сыновей в желании на нём посидеть и поубивать друг друга из-за этого.
Я так и стоял, опустив голову и кусая губы. Несправедливость чёрным облаком втянула в себя солнечные лучи и воздух. Мне стало нечем дышать. Закрыв лицо ладонями, я опустился на детский стульчик. Тотчас на меня налетел чисто умытый Мурик и попытался стащить мои очки. При няне я сделал вид, что играю с мальчиком, но стоило ей выйти, как я уронил руки и остолбенело уставился на Нату, кинувшуюся меня обнимать. Как много горя для неё в браке со мной!
Аня сказала, забирая у меня сына:
- Такое терпеть нельзя. О, Миче, ты очень прав! Но надо, чтобы кто-то заступился за тебя. Кто-то влиятельный.
- Ну что ты! Никого не послушают, - покачал головой Малёк.
- Чтобы поговорил и убедил!
- Говорили. И даже в более серьёзный момент.
- Твои родители, чёрт побери! – топнула ногой Аня.
- Мои? – опешил Лёка. – Мои уже говорили. Что Миче хороший, самый лучший – вот так говорили они.
- Да Мичины же, Мичины! – вышла она из себя. – Убедим их, что все приключения на Навине правда, что Миче безобидней пушинки.
- И поэтому по нему психушка плачет, - припечатал Малёк. – Мичины родители – все четверо – это практически Один Большой Родитель. Он никогда не спорит сам с собой.
- Но что же делать? – Аня даже подпрыгнула от возмущения.
- Ни с кем не буду говорить, - отказался я.
- Правильно. Ни с кем и не говори. Только с нами. - Малёк помог мне подняться и усадил за стол. – Ешь, Миче, а то на ногах не стоишь и отощал от всех этих ужасов. Поговорим о том, что нашей фирме тоже пора расширяться. Пора открыть пару магазинов. Тоже где-то там. Неплохая идея, Аня?
- Да, - сказала она. – Идея правильная.
- Вот-вот.
Мы говорили долго. Мы решили, что когда я обоснуюсь в городе, который мне понравится, то выпишу туда свою семью, потому что женщине с маленькой дочкой нельзя просто так мотаться по дорогам. Потому что родителей надо как-то подготовить, что Рики, если захочет, будет жить со мной – только так. Потому что Малёк пока организует всё для начала собственного дела там, где мы будем жить, и поможет Нате свернуть моё дело здесь. Потому что надо убедить Аарна не бросаться сломя голову за нами и не срывать с места собственную семью: он единственный, кто нормально обучает последних волшебников в этой стране. Потому что надо проследить за слухами и не дать буйным Коркам узнать правду и совершить какую-нибудь глупость. Потому что одновременный отъезд из города всей нашей компании как раз эти самые слухи и породит. Потому что мы понятия не имели, что учудит в этой ситуации Петрик, а Малёк имеет на него хоть какое-то влияние, он и Мадинка. Было решено, что я отправляюсь в дорогу один. Я не стану в родном моём городе поправлять здоровье, не буду собирать вещи, разговаривать с теми, с кем у меня деловые отношения, иметь дело с банком… Я должен уехать как можно скорее – завтра – до того момента, как мне пришлют письменный приказ, чтобы я убирался. До того, как кого-нибудь, может, даже Тони, обяжут передать его устно. О! Наиглавнейший Ерпь тоже любил стравливать родичей! Никаких новых разговоров, взаимных обвинений и компромиссов. Никто не должен получить удовлетворение от того, что я виноват и наказан. Я прав – не они. Я добровольно покидаю Някку.
- Но Миче, - заплакала Ната, - ты слабый ещё. Возьми меня с собой!
- А Розочка?
- Да. Да. Розочка.
- Я побываю в паре городов на побережье, найду приличный дом и сразу напишу – это быстро.
Ната пошла умыться, чтобы её не видели с красными глазами, Аня побежала за ней.
- Малёк, почему ты не на службе? У тебя отпуск, что ли? – поинтересовался я. – Малёчек, спасибо, что не хочешь бросать меня, только не надо ломать себе и Ане жизнь. Не оставляй Петрика. Давай, ты останешься в Някке.
- Аня станет презирать меня, если я так поступлю. Но дело даже не в этом. Миче, ты не понимаешь, что я чувствую? Я чувствую то же, что и ты, оскорблён, как и ты, и не могу простить такое к тебе отношение, - вскинул голову мой побратим. – Буду навещать Петрика. А не на службе я потому, что больше не служу.
- Что?! – я прямо обрадовался за Лёку. – Наконец-то ты уволился?
- Нет, меня уволили с дымом и треском.
Его всегда тяготила служба в таможне, но отделаться от неё не было никакой возможности. Согласно традиции, семья Мале отдавала в эту кабалу старших мальчиков, а Малёчка угораздило быть самым старшим. Начальник таможни, дядя Тума, полный презрения к творчеству его родителей, разорвал бы племянника в клочки, если бы Лёка заикнулся об увольнении. И вот вам, пожалуйста.
- Как же ты уцелел? – опешил я.
Мой дружок засмеялся:
- Я прогульщик. Прогулял много дней безо всякой причины. Ничего не объяснив. Не взяв отпуск. Позор и ужас! Нет никаких оправданий! Дядя Тума разбушевался. А я всё подначивал его, и внушил, что неблагонадёжен и недостоин почётной службы в таможне. Я разозлил его так, что он лично вышвырнул меня за дверь. Он, конечно, сильнее, но я умней и хитрей.
Я представил, как всё было, и немного развеселился.
- Теперь дядя не разговаривает с мамой и папой.
- То-то им радость, - хихикнул я.
- Если честно, Миче, это моя клятва, - потупившись, сказал Малёк. – Моё обещание светлой Эе за ваши жизни. Там, в Поперечном ущелье. Я знаю, что случаются несчастья от того, что человек занимается не тем, к чему лежит душа. На той вечеринке, с которой умыкнули Чудилку, я всё хотел завести об этом разговор с родителями и дядей, но трусил и тушевался. От того всё и случилось. И больше мне нечего было предложить, и нечем было помочь вам – мост-то разрушился.
Удивительная какая-то версия событий.
Я сказал Лёке, что он самый верный друг, и, согласитесь, это так.
*
Малёк сам повёз нас с Натой домой. В закрытом экипаже не было видно, что мы сильно расстроены. Если не таясь ехать по Някке, к тебе обязательно прицепятся с приветствиями и расспросами. Извозчик обязательно проболтался бы, что вёз Миче, который был ещё более странным, чем обычно. Пошли бы слухи. А так, Лёка молчал, а мы с Натой, прижавшись, держали друг друга за руки.
- Миче, - позвал снаружи Малёк, - вот дом твоих родителей, зайди.
- Зачем? – слабо откликнулись мы с Натой.
- Миче, не спорь. Может, и правда, что-то изменится. Может, ты узнаешь, что государи раскаиваются в своих словах. И, к тому же, это твой последний визит перед отъездом. Будешь жалеть, если не зайдёшь.
Мы с Натой покорно юркнули в калитку.
- Я буду ждать вас за углом, - крикнул Лёка вдогонку.
Ната сказала:
- Я не пойду. Как хочешь, Миче, но я не пойду. Не желаю их видеть. Посижу в беседке.
Я подивился такому странному Натиному отношению к свёкрам. Мне казалось, что они всегда хорошо ладили. Но спорить не стал.
Дом встретил меня тишиной и прохладой. Дети, Рики и Мичика, носятся, наверное, с ребятнёй по улицам, а ночевать они придут ко мне. Я скинул туфли и прошёлся по комнатам. Никого.
- Мама! – позвал я. – Папа!
Всё тихо.
В библиотеке пусто.
Я прошёл в папин кабинет и сел там на стул. Куда все делись? Где слуги? На самом деле, ничего странного. Родители, возможно, поехали ко мне, или в гости, или в магазин, а прочие обитатели дома пьют чай в летней кухне. И точно. Было слышно, как в той стороне брякает посуда и умывальник.
Ладно, сказал я себе. Поедем домой.
Моё деревянное сердце не дрогнуло от того, что я оставляю родительский дом, может быть, навсегда. Мне было всё равно.
Постучал ладонью по столешнице письменного стола из балька, прощаясь, провёл пальцами по её задней стороне, той, что ближе к окну. Этот стол - единственный предмет, сохранившийся с моего детства, уцелевший в пожаре два года назад. Пришлось отдать в реставрацию.
Щёлк!
Небольшой плоский ящичек выскочил откуда-то из-под столешницы. Тайничок. Видно, я случайно нажал на скрытую кнопку.
Я не лазаю по чужим тайникам. Чужие секреты меня не интересуют. Я немедленно задвинул бы ящик и ушёл, но несколько листков выскочили из него по инерции. Наверное, следовало придерживать его при открывании, чтобы не было слишком сильного толчка, но я-то не знал. Суетливо и с таким чувством, будто совершаю что-то нехорошее, я стал собирать бумажки, чтобы уложить их на место… и наткнулся взглядом на имя Рики.
Тут уж я забыл о хороших манерах, речь ведь шла о моём очень младшем брате, вы знаете, что он значит для меня. Почему-то меня напугало то, что бумага с его именем выпала из тайного места. Зачем прятать?
«Как твои сыновья, Розочка, родная?» - писал кто-то очень знакомым почерком, обращаясь к моей маме.
«Розочка, родная»? У мамы есть любовник? Но почему она прячет письма от него в столе, в папином кабинете? Нелогично. Поборов лёгкий шок, я читал дальше.
«… Как Рики, мой племянник? Сейчас, когда ему уже два года, я хотел бы иметь его новый портрет. Попроси Мале опять об этой услуге. Попроси их сына, говорят, он замечательно рисует. Будет забавно иметь портрет маленького племянника, написанный другим мальчиком, другом твоего старшего сына. Что Миче? По-прежнему нервничает? Что говорит доктор? Ты права, моя солнечная сестрёнка, что, с одной стороны, это трогательно, что старший брат так заботится о младшем, с другой это действительно смахивает на манию, мальчику всего лишь тринадцатый год».
Обалдеть! «Моя солнечная сестрёнка». «Племянник». То есть у мамы был брат? Почерк явно мужской. Почему я никогда об этом не слышал? Что случилось с моим дядей? Может, он погиб, и маме слишком тяжело об этом говорить? Но я не слышал о родном дяде Рики ни от папы, ни от дедушки с бабушкой, ни от своих многочисленных тёть с папиной стороны. Ни даже тогда, когда он был ещё жив – в два Рикиных года, в мои тринадцать лет. Почему надо было скрывать? Он тоже был преступником и писал из изгнания тайно, как я буду писать Петрику?
Почему мне так знаком этот почерк?
Я глянул на подпись. «Привет Арику. Твой любящий брат Котя». Чудеса какие-то. Ещё и привет папе моему.
Я схватился за следующее письмо. Все они были без конвертов.
«Вот я и в Някке, моё дорогое солнышко. Поездка была утомительной, но приятной. Тётя Мака скучает по тебе. Может, выберетесь с Ариком? Оставь Рики на Миче. Он справится. Остановитесь, как туристы, в том же лесном домике, а тётя Мака приедет с мужем и всеми нашими. Вроде как на охоту. Будете часто видеться. Милая Розочка, мне так жаль, что природа сыграла с тобой такую шутку, что ты родилась похожей на анчу. Но даже не это преграда общению, а бедный маленький Миче, из-за которого приходится скрывать даже нашу дружбу. Я бы хотел, чтобы мы, наши семьи, путешествовали вместе. Я бы хотел, чтобы мы запросто ходили друг к другу и общались с нашей роднёй. И мне не хватает Арика. Я хотел бы видеть его чаще и болтать с ним обо всём, как в далёкие беззаботные годы. Привет тебе от Таси, она ждёт не дождётся встречи. У неё для тебя подарки. У меня тоже. Мы пришлём записку».
После слов «он справится» смеялась нарисованная круглая рожица. Да, я справился. Я помню, мне сказали: маме надо отдохнуть, поэтому папа увозит её в путешествие. «Миче, поедем с нами!» - «А Рики?» - «Он у бабушки останется. Маленький ещё». – «Я с Рики буду. Я не хочу в путешествие. А вы привезёте мне что-нибудь интересное, ладно?» - «Хорошо, дорогой». Хитрые родители уехали, а дедушка через пару дней сорвался в какую-то экспедицию. А к бабушке приехали две её сестры – и она не знала, куда деваться от радости, вот я и справлялся с Рики вполне нормально. Значит, мама и папа ездили к неведомой тёте Маке в лесной домик на охоту. Их не было очень долго, словно они охотились за границей, до которой ехать и ехать.
За границей… В моей голове зашевелилась смутная догадка, в которую я боялся поверить. Или это волосы заранее встали дыбом? Я знаю одну тётю Маку за границей. Кроме этого домашнего прозвища, она имеет длинное, красивое имя, работает правительницей большой страны, и называется там царицей.
Записка, которую прислали – вот она.
«Розочка, мы увидимся двенадцатого, на озёрах. Как всегда, улизните на пикнике от друзей, мы тоже улизнём. Захватите Мале, мы страшно соскучились по ним тоже. Твой брат, Котофей».
Вот так.
Я всё понял.
А вы?
Следующий листок танцевал у меня в трясущихся пальцах. Я вспомнил и то, чей это почерк. Это письмо, судя по упоминанию нашего пропавшего друга, было написано раньше прежних, ещё до рождения Рики.
«Ты спрашиваешь, сестрёнка, солнышко милое, как Петрик. Сладу с ним нет. Он рвётся всегда быть с Миче, с Таеном, с Лёкой и Натой. Предпочитает их компанию любой другой, хотя у него полно друзей повсюду. Ты знаешь, он такой же общительный, как Миче, и странный такой же. Эта странность пугает нас с моей Тасей. В кого он такой уродился? Ответ один: в Миче. Больше просто ничего не приходит в голову».
Ха!
«Нет, я не хочу сказать, что мы против этой дружбы, наоборот, только за. А ведь мы ничего ещё Петрику не рассказали. Помнишь, мы узнали о нашем родстве только в десять лет, и познакомились лишь тогда. Такая несправедливость! Столько потеряно времени! И как бездарно проходит оно сейчас! Я рад, что Петрик с Миче нашлись раньше. Мы сами подталкивали их к знакомству. Но влияние Миче на Петрика невероятно, а психика твоего сына неустойчива. Наш мальчик без конца говорит о магии, пробует гадать. Вчера он помог служанке вытереть пыль – но как! Он заколдовал её тряпку – и та сама протёрла комод, подоконники и шкаф, а потом, наткнувшись на вазу и скинув её на пол, почему-то превратилась в тюльпан с рыбьим плавником вместо листа. Я сам видел. Теперь об этом происшествии гудит весь дворец. Тася, однако, строго-настрого запретила подобные разговоры. Хотелось бы, чтоб они в город не просочились. Что говорит доктор о твоём сыне? Зачем он подбивает Петрика на такие поступки? Каждый, кто хочет вытереть пыль, должен действовать руками, а не глупыми заклинаниями. Моя Розочка, родная, я не отступлю, и, согласно традиции, открою Петрику, кто такой Миче. Не настолько рано, конечно, как было рассказано нам. Поговорю с ним на следующий, после его тринадцатилетия, день. Тем более, что ни ты, ни Арик не возражаете, а кара Покровителей членам нашей семьи за умолчание ты знаешь какова. Но, Розочка, хоть твой племянник Петрик и странный, и маленький ещё, он порой удивляет нас с Тасей своим, очень взрослым, поведением. Он поймёт всё правильно. Очень жаль мне их, разлучённых в младенчестве, Миче и Петрика. Больно смотреть на своего мальчика, который постоянно рвётся к вам и тоскует по Миче, всё время о нём говорит. Спасибо, что вы с Ариком понимаете меня и не осуждаете ни за что. Я научу сына сохранять тайну и продолжу обучать пользоваться Отрицанием Имени. Я объясню Чудилке, что Миче пока ничего нельзя знать, раз вы тоже на этом настаиваете. Он не проговорится. Я никогда ничего не имел против дружбы мальчиков.
Но, Розочка, Миче оказался чересчур удивительным ребёнком. Дары Эи – зачем это ему? Не сможет ли Арик убедить его отказаться от них? У Миче в руках отличное ремесло, он наследник бизнеса своего отца, он никогда не будет бедным. А предсказания – это удел вшивых рыночных шарлатанов. Розочка, скажу тебе ещё кое-что. Боюсь, это кара за мой собственный выбор под давлением моих родителей. Сыновья-волшебники – это слишком непонятно для отца – короля, правителя великой страны. Но кровь анчу Охти – страшная вещь. Древние государи – волшебники запятнали себя поступками ужасными, невероятно страшными и позорными, потому колдовство в нашей семье под негласным запретом. А мы, наше поколение, слишком мягки к нашим детям. Не натворили бы они чего-нибудь в духе предков.
На самом деле, Миче хороший, обаятельный мальчик. Мне нравится, что вы с Ариком относитесь уважительно к его чудачествам, но что будет дальше? Боюсь, мне не под силу закрывать глаза на подобные увлечения. Да ещё мне кажется, что Петрик неравнодушен к Мадине Корк. Это так нехорошо, что даже Тасе я пока не сказал о своих наблюдениях. С другой стороны, он же ещё ребёнок, и, надеюсь, это пройдёт с возрастом. Вокруг десятки красивых девочек из приличных семей. Запасёмся терпением, Розочка. В духе новых веяний в педагогике, мы не должны слишком ограничивать детей и чересчур давить на них. Но я чувствую, что-то новое вошло в жизнь Някки с рождением наших мальчиков. Мне никто не сказал, что я должен быть к этому готов. Я теряюсь и не знаю, что думать о будущем и переменах, которые они принесут, потому что грядущее, несомненно, за молодёжью. Боюсь обращаться к Эе – я виноват перед ней, но, всё же, может, она поможет, чтобы я и Тася достаточно долго правили этой страной и не допустили всяких глупостей».
Он теряется, подумал я. Мне стало жалко его. Он имел силы и благородство не давить на нас с Петриком до такой степени, чтобы сделать безвольными, неуверенными в себе, отказавшимися от всего, от собственного призвания, людей. Он жалел нас, и сделал всё, чтобы мы общались. Он имел мужество дружить с опальной сестрой и заботиться о её сыновьях, несмотря на их чудачества. Он оставил в семье внука - анчу, пойдя наперекор традициям и запретам. Он просто боялся перемен и не знал, что с этим делать.
Тем более. Надо уехать. Не мучить человека, который растерян. Хотя ведь не делал я ему ничего плохого, даже в мыслях этого не держал. И никогда я не понимал эту конспирацию. Все знали, что мой папа и моя мама дружили в детстве и юности с Петриковыми родителями. Зачем надо было скрывать дружбу после моего рождения? Кто мог догадаться, чей я сын?!
Почему вдруг решили, что я причиню Петрику вред? Почему они так плохо знают меня? Так плохо думают обо мне? Разве им самим хорошо от этого?
Я поднял взгляд.
В дверном проёме стояли мама и папа. И смотрели на меня большими, испуганными глазами.
- Случайно нашёл, - прошелестел я, протягивая им листок. – Я не хотел. Хотя ведь вы не поверите.
Они молчали. Даже не шевелились.
- Я бы не читал, но увидел имя Рики, - пустился я объяснять. Улыбка вдруг вылетела на губы, и все печали этих дней разом отступили.
- Рики мой двоюродный брат, - сказал я. – Мой родной двоюродный брат. А я удивлялся порой Зову Крови. Я думал, как такое может быть, как Рики услышал призыв погибающего Петрика? Я знаю теперь, я знаю. Он нам просто родной – и всё тут. Хотя ведь это ничего не меняет. Я его просто люблю.
И тут взорвалась мама. Я никогда не слышал, чтобы она кричала, да ещё так – пронзительно, с надрывом. Должно быть, это кричала боль, накопленная за годы знания тайн её семьи, всё терпение, с которым она сносила дурацкую конспирацию, эту невозможность просто прийти к брату, страх за сыновей, одержимых «чудачествами», несчастье не считать старшего полностью своим. Я понимал. Но и в этой боли я виноват не был.
- Миче! – она замолотила кулачками по моей груди. – Миче! Миче! Только это тебя и волнует! Только этим ты и озабочен в жизни! Родной тебе Рики или нет, только Рики, всегда и везде! Вот, посмотри, он уже и живёт у тебя, он знать нас не хочет! И даже та девочка, что ты привёл, тоже всегда при тебе! Миче, а есть ли у меня дети? За что ты так с нами? Есть ли у Котофея сын? Ты даже Лалу отнял у него.
Я чуть не спросил, кто такой Котофей, потом вспомнил. Но как же так? Я не отбирал у него Лалу. Я не настаивал, чтобы Рики или Мичика жили со мной, я просто этому радовался. И ведь сразу сказал, что Мичика – это моя девочка, и прошло-то всего три с половиной дня. А когда я гнал Рики домой, он не уходил. Но разве это значит, что маму и папу он любит меньше меня? По-моему, нет. Просто ему интересно со мной, и он учится у меня.
- В чём конкретно моя вина? – спросил я, поймав маму за кулачки. – В чём?
- Нет-нет, - испугался папа. – Нет, Миче, просто… просто…
Он не находил слов. Держал маму за плечи и смотрел на меня умоляюще.
Я поцеловал мамины руки и повернул её к папе. Она, дрожа, уткнулась ему в грудь. Я кинул письма в ящик и пихнул его под столешницу до щелчка.
Ната выглянула из-за папиного плеча. Наверное, она слишком долго ждала меня в беседке, и решила пойти в дом.
Я сел за стол и взял папину ручку с золотым пёрышком, которую сам сделал и подарил ему на день рождения.
- Миче! – крикнула Ната. – Ты что хочешь? Не наделай глупостей, Миче.
Я кивнул и начал писать. На стопке тонких товарных чеков, переложенных угольными бумажками. Потому у меня получились копии.
«Рики, Мичика и Лала, я скоро могу уехать из города по делам. Оставайтесь с мамой и папой, потому что вы их дети, а не мои. Лала, пожалуйста, приходи только в гости, а сама живи, где положено. Пожалуйста, не обижай дядю короля и тётю королеву. Они тебя любят и скучают по тебе. Рики и Мичика, пожалуйста, живите дома, потому что это ваш дом. Дети должны жить с родителями. Мама и папа грустят без вас. Заботьтесь о них, пока меня не будет. Любите их. И помните о моей любви к вам. Она огромна, как море, и радостна, как солнце. Рики, Лала и Мичика, я хочу для вас только самого большого счастья».
Мама всхлипывала на груди у папы, и какое-то время он занят был только ею. Потом спросил:
- Миче, ты что там пишешь?
Из ящика я вынул конверты и надписал адреса. Один - адрес Васятки, чтобы он передал моим детям, всем троим. В этот конверт я вложил не копию, а листок, написанный чернилами. Другой – адрес Тони, чтобы он передал в руки короля. Я не подбивал Лалу его не слушаться. Третий я оставил на столе. Пусть родители знают, что ничего страшного в письме нет. Наоборот, я заботился о них. Затем, на одном из двух оставшихся конвертов я написал имя Наты, на втором – имена Лёки и Ани. Пусть у меня будут свидетели.
- Ты что делаешь, Миче? Тут написано, что ты собрался уехать.
Я собрал конверты, пока родители не увидели, кому именно я посылаю письма, и не имели возможности перехватить. Мало ли, как всегда, заподозрят злой умысел. Я уже сомневался, что меня кто-либо может правильно понять. Жизнь научила хитрить.
- Конечно, я бы не уезжал, - сказал я. – Только тут такое дело: меня, наверное, могут выслать из Някки. Говорят, без меня будет лучше. Может, иначе как-то накажут. Может, посадят в тюрьму. А потом велят отправляться на поселение на гиблые болота, где живут преступники. Те, кто отбыл каторгу, но кому запрещено возвращаться в родные места. Что если я попрошу вас заступиться за меня?
Они не испугались упоминания тюрьмы, гиблых мест и преступников. Либо эти радости для меня полностью исключались, либо запросто обсуждались как вполне заслуженное для меня.
- Но Миче… - заговорили мама и папа, - может, так лучше?
- Миче, может, вам с Петриком и вправду пожить вдалеке друг от друга?
- Он – наследник престола.
- Он не должен заниматься твоими проблемами.
- Ты не должен мешать ему заниматься его обязанностями.
- В конце концов, везде люди живут.
- Мы будем приезжать в гости.
- Привозить Рики. Возможно.
- Мы не можем не видеть, что…
- Что…
- Что…
- Может, мы были не правы, когда разрешили вам дружить. В конце концов, ты, Миче, какое имеешь право…
- Понимаешь, мы любим и Петрика тоже…
- И эти дни, когда тебя чествовали, как королевича…
- Зачем тебе это, Миче?
- Но что я мог сделать? Послать к чертям знакомых, которые бросились к колоколам, и пришли ко мне в гости отметить возвращение? Пинками вытолкать их со двора? Взобраться на башню и голосить что, дескать, я не королевич, хотя таким уродился? – в отчаянии вклинился я. Прав Лёка. Мои родители, все четверо – это Один Большой Родитель. Я ничего не докажу.
- И никто, совсем никто, не говорит пока, что тебя надо выслать, хоть это и хорошая идея, - вместе закончили мама и папа. И многозначительно переглянулись.
Лицо Наты исказилось как от боли от слов моих родителей. Я слушал и не понимал, когда они меня разлюбили? За что? Почему?
- Мы пытаемся быть справедливыми, - объяснил папа.
- Мы пытаемся заботиться и о Петрике, нашем племяннике, - всхлипнула мама.
- Миче, пока всё так, но если тебя одолели честолюбивые мысли, ты с этим должен что-нибудь делать. Ты анчу, Миче, ты должен сидеть, не высовываясь, даже, если в тебе кровь Охти.
- То, что они признали внука, маленького анчу, для тебя ничего не меняет.
- Что? Для меня?! – не знаю, как я устоял на ногах. И эти туда же!
- Многие хотят власти, Миче, многие её добиться пытаются. Ты недостойный путь избрал.
- Я? Путь избрал? Путь? – я схватился за сердце. Но оно было уже деревянным, и не разорвалось от такого чудовищного обвинения. Может, потому, что я уже слышал его дважды? Первый раз мне сказал об этом Чёрная Нечисть на планете Ви.
- Пока ты молодой и горячий, сынок, тебе пойдёт на пользу поменьше общаться с Петриком.
- Вы оба такие молодые…
- Честолюбивые…
- Мы не честолюбивые, - ахнул я. Ната положила мне на плечо руку: мол, подожди, пусть выскажутся.
- Мало ли что. Потому что ведь ты знаешь за собой эту особенность. Если тебе чужая слава…
- Или твоё происхождение покоя не даёт…
- Это может развиться в манию…
- Вряд ли можно поручиться и с лёгким сердцем поклясться Эе, что твои намерения абсолютно чисты? Ведь недаром с Петрика в тринадцать лет взяли клятву не говорить тебе никогда о том, что вы братья…
- Но он нарушил клятву себе на беду…
Снова темнота заволокла всё вокруг. Они продолжают считать меня сумасшедшим. Только теперь и у них тоже идея, что я соперник Чудилке. Как людям в голову приходят такие мысли? Как?
- Но мы тебя любим, - оправдывались они, глядя, как я пытаюсь отогнать темноту от глаз. – Завтра мы сядем вместе, всё обсудим.
- Иди, Миче, иди, отдохни.
- Иди, но отдай нам конверты.
- Тебя проводить в твою комнату?
- Ты хорошо себя чувствуешь?
Моё новое деревянное сердце не поверило словам о любви.
Я ещё ничего не видел, когда сказал, наплевав на всю эту галиматью насчёт моего Чудилки:
- А может, вы просто думаете, что без меня Рики станет любить вас больше, чем сейчас? Похоже, в его любовь вы совсем не верите. Вы думаете также, как эти мои. Другие. Но они тоже несчастны. Из-за меня. Наверное, я и впрямь виноват. Я отнял у вас сына. Я не знаю, как это получилось. Простите. Вы правы. У вас не было детей. Теперь будут. Вы видели, я написал. И, знаете, вот уж и впрямь самое страшное наказание: не верить своим сыновьям.
И я пошёл на выход, не видя, протянув вперёд руки, под испуганные возгласы:
- Миче! Может, ты здесь отдохнёшь?
- Миче, ты куда? Зачем?
- Подумать, а были ли у него когда-нибудь родители, - зло крикнула Ната и пошла за мной.
Солнце ударило по глазам – его я увидел.
Моё новое деревянное сердце не стукнуло сильнее, когда я закрыл за собой нагретую жарким летом калитку. Мне всё равно.
Вот оно, Сокровенное Слово, четырежды усиленное для меня, сделавшее меня четырежды уязвимым.
Письма я отдал Мальку, чтобы он лично доставил их куда нужно. Как тут можно почте доверять?!
ОКОНЧАНИЕ: http://www.proza.ru/2015/02/05/1133
Иллюстрация: картинка из "ВКонтакте".