Время шло. Дни становились все короче. Ветры холоднее.
Клементина поправлялась, но, в целом, беременность не досаждала ей. Она по-прежнему не сходила, а сбегала по ступенькам. По-прежнему больше всего не выносила безделья. С радостью занималась домашним хозяйством, закончив дела, с удовольствием, отправлялась на прогулку. И, возвращаясь, легко поднималась по крутым улочкам к своему дому пешком.
Ежеутренняя тошнота прекратилась. Единственным неудобством для нее, - впрочем, правильнее было бы сказать «для Николь», - была необходимость время от времени вносить изменения в одежду.
Закончив работу на кухне, Николь садилась перешивать платья госпожи. Она очень старалась. И Клементина на какое-то время даже хотела освободить девушку от всех прочих забот. Но та не согласилась.
- Ваш батюшка отругал бы меня, посчитав, что я плохо служу вам, - сказала.
*
Клементина перестала утягивать талию корсетом.
Она не покидала теперь дом, не набросив на плечи плаща, который немного скрывал ее полноту, – благо погода как нельзя более этому способствовала.
По утрам, выходя в сумерки, чтобы отправиться на утреннюю службу, прятала руки в муфту из меха лисицы, сшитую все той же Николь.
Начиная день с неизменной «Отче наш», прося защиты у Пресвятой Богородицы, повторяя за певчими «Небеса и земля наполнены Твоей Благодатью и Славой», она чувствовала себя почти счастливой.
Опускалась на деревянную скамью. Шептала, коленопреклоненная:
- Pater noster qui in celis es, sanctificetur nomen tuum…
Памятные с младенчества слова эти возвращали ей покой. Она смотрела перед собой, в полутьму, где блестел золотом алтарь, на парящую над ним деревянную голубку, и все старалась проникнуться любовью – к этой непонятной стране, этому городу, этим людям, творившим рядом с ней молитву.
*
В церковь ее часто сопровождал Этьен Рамболь.
После того как «Целестину» поставили на ремонт в сухой док, он не находил себе в городе места от скуки.
- Вас очень огорчает то, что придется зимовать в Квебеке? – спрашивала Клементина.
- Да, очень.
Он отвечал спокойно, но лицо его при этом слегка кривилось, отчего делалось по-детски обиженным.
- У меня и без этих сложностей было не так много шансов получить разрешение на брак с моей избранницей. А уж теперь… Боюсь, пока мы тут будем прохлаждаться, дожидаясь навигации, шансов не останется совсем.
Клементина не знала, чем его утешить. Но она находила удовольствие в его обществе. И ей казалось, что и он не возражает против того, чтобы время от времени составлять ей компанию.
*
Северак и Лоранс изнуряли себя службой. Они с утра до вечера пропадали в казармах, выматывали подчиненных бесконечными упражнениями. Военные занятия эти, впрочем, представлялись Клементине игрой. Вокруг царил мир, и ей казалось, что так будет всегда.
После утренней мессы, когда солнце было уже высоко, она, - иногда одна, иногда в сопровождении Рамболя или Клодин, - отправлялась на прогулку. То спускалась к реке, то, пройдя узенькими улочками, тропинками, ведущими между деревянными изгородями, - стена, окружающая город, не была сплошной, - выходила за пределы города, пересекала ручей, поднималась на холмы. Там, прямо за холмами, начинался лес. Не те островки зелени, что встречались в черте города, а настоящий лес - густой, дикий, наполненный шепотом деревьев, ароматом грибов, жухлой травы и чего-то еще, чему Клементина никак не могла найти названия.
Еще многоцветный, раскрашенный во все цвета осени, он манил Клементину к себе, как прежний - тихий лес из ее детства. Тот наполнял ее энергией, давал силы.
Глядя с холма на яркий, пятнистый океан осенней листвы, расстилавшийся перед ней, она всякий раз вздыхала, мечтая вырваться туда хотя бы ненадолго.
Между тем, город готовился к зиме. Рыночные дни стали особенно оживленными. В городе забивали скот. Охотники везли добытую дичь, выкладывали туши на прилавки, торговались бойко и умело. Прямо на земле, у прилавков, горой лежали тыквы. Стояли, вывернув наружу нутро, мешки с бобовыми.
Хозяйки заполняли погреба дичью и мясом домашних животных.
На кухнях работали не покладая рук. Кухарки сушили, вялили, тушили мясо. Закладывали заготовленное в корзины, заливали жиром, спускали в погреба. Запасали на зиму овощи.
Клодин пристально следила за всем. Ни одной мелочи не упускала. Каждое утро сообщала с важностью, чем именно придется им заниматься.
- Пора закладывать репу на хранение, - говорила торжественно. – Подморозит ее – поздно будет.
- Сегодня черед моркови…
- Я, мадам, подготовила место в подвале для тыквы. Пора отправлять за ней мужчин.
Клементина относилась к словам девушки внимательно. Училась.
*
Однажды Клодин явилась в гостиную, возмущенно уперла острые кулачки в бока:
- Я и предположить не могла!.. – воскликнула. - В доме почти нет лекарственных сборов. Чем это вы собираетесь лечиться сами да домашних лечить?
Увидев озадаченный вид госпожи, махнула рукой:
- Ладно, чего уж… Кое о чем я сама позабочусь. Но и вы, госпожа, подумайте. Ночные холода, - все одно, - землю выморозили, травы все попортили. Так нам бы кореньев хоть насобирать, да ягод… Вот, к примеру, женушкиной травы* – вам ведь пригодится не сегодня-завтра. Можно, конечно, у монахинь поспрашивать да у знахарок, а все лучше дома свое иметь.
- Где растет эта твоя трава? – спросила Клементина.
- В березняке, что за холмами, и растет, - ответила, пожимая плечами, Клодин. – Сходим завтра, если погода будет.
Осознав, что за ягодами придется идти в лес, Клементина только что в ладоши не захлопала – так обрадовалась. Девушка же только головой покачала.
- Ох, все вам игры, госпожа.
*
Намерение женщин отправиться в лес в очередной раз вызвало неудовольствие де Лоранса - он не желал, чтобы Клементина выходила за пределы городских стен. Но протестовать не стал. Спорить с женой у него не было ни сил, ни желания.
- Возьмите с собой хотя бы вашего драгоценного Рамболя, - сказал только. - Все равно он изнемогает от безделья. А мне будет спокойнее.
Сказал и подумал – о каком покое он говорит?! В городе жизнь еще казалась безмятежной, а в казармах уже поговаривали, что даже этому ненадежному, хрупкому миру вот-вот придет конец.
Несмотря на приближение зимы, на землях Новой Франции медленно, но неуклонно разгорался огонь войны. Могавки, - из тех, что жили на границе с английскими территориями, - в очередной раз поссорились с индейцами племени оттава, что жили севернее. Оттава решили обратиться за помощью к алгонкинам, обитающим на землях Квебека. Те, последние, раздумывали пока. Но с каждым днем становилось все более очевидно, что ссора эта так или иначе коснется всех.
Обострению ситуации в немалой степени способствовала политика, проводимая новым военным губернатором – Клодом де Жерве. Молодой и горячий, он жаждал побед и не считался с потерями. Военные отряды, организовываемые им, объединяясь то с оттава, то с другими, враждующими с могавками племенами, нередко вступали в битвы с последними. И многие полагали, что ответа ирокезов долго ждать не придется.
Чтобы не позволить ирокезам захватить себя врасплох, французы усилили охрану города. Часовых из добровольцев-фермеров, прежде чаще всего выставляемых на вышках, теперь заменили на часовых-военных. И стрелков, дежуривших на постах, удвоили. На всякий случай.
Оливье де Лоранс и Северак, и раньше проводившие на плацу со своими отрядами много времени, теперь и вовсе стали приходить домой только поужинать и выспаться.
- С этими мальчишками каши не сваришь, - бурчал де Лоранс, взглядывая коротко на жену. – Легкомысленные, жизнерадостные бездельники, а не солдаты.
Клементина не поддерживала разговор. Просто не находила слов.
А он и не настаивал на беседе. Отмечал только, что жена с каждым днем все больше отдалялась от него. Все меньше говорила. Все что-то таила в себе.
Иногда оживлялась, правда, – когда Северак принимался рассказывать что-нибудь забавное. Откуда он это забавное брал – Оливье понять не мог. Но, отмечая, как расслаблялось, становилось мягче лицо Клементины, давил в себе раздражение. Не хотел ни спорить, ни выяснять отношения. Думал только – все нелепо: и жизнь эта на краю света, и женитьба на непонятной, странной женщине.
*
Новый военный губернатор не нравился де Лорансу.
Северак, с которым он однажды поделился своим впечатлением, только рассмеялся:
- Это неудивительно. Он дурной полководец, недостаток ума компенсирующий напористостью. Почему он должен вам нравиться?
- Ах, я не об этом, - недовольно махнул рукой де Лоранс.
Северак промолчал тогда. Сделал вид, что не понимает раздражения приятеля. Посчитал, что и без того слишком часто вмешивается в дела, которые его не касаются.
Оливье де Лоранс же, в свою очередь, тоже передумал откровенничать. Но это не значит, что он перестал ревновать.
Он не мог спокойно смотреть на человека, которого всякий раз с такой очевидной радостью встречала его жена – поддерживала разговор, откликалась на шутки. Подолгу с заметным интересом беседовала с ним – молодым, галантным, бойким на язык.
Все на людях, все – на виду. Так что ему не в чем было в действительности упрекнуть ее.
Кажется, ни единой ошибки они не допустили, ни одного правила не нарушили. Но он, Лоранс, все следил - за каждым движением военного губернатора, за каждым взглядом его. И хмурился – балы и прочие «вечера» с некоторых пор только портили ему настроение. Чтобы не провоцировать конфликтов, он старался игнорировать приглашения и не слишком часто принимать гостей в своем доме. У него было объяснение – он только заботится о состоянии здоровья своей жены. Но Лоранс понимал, что объяснение это не выдерживает никакой критики – ему не верили ни приглашающие, ни сама Клементина.
Впрочем, она с ним не спорила. Пожимала плечами, уходила к себе.
И он, не желая выглядеть глупцом, сдавался. И снова и снова с неудовольствием наблюдал за тем, как пополневшая, но отнюдь не сделавшаяся из-за этого дурнушкой, Клементина протягивает руку щегольски одетому Клоду де Жерве, как тот склоняется к руке, усаживается рядом, принимается что-то говорить – тихо, с дурацки-загадочным выражением на холеном лице. И как горят при этом глаза его жены.
*
- Не выдумывайте ерунды, - засмеялся Северак однажды, натолкнувшись на его раздраженный взгляд. – Нет ничего странного в том, что вашей жене нравится общаться с господином де Жерве. Он не строит недовольных гримас и всегда готов говорить о том, что ей интересно. Она молодая девочка, Оливье! Девочка, оторванная от дома. Ей хочется тепла. А вы даже меня, вполне устойчивого к такого рода «заморозкам», вот-вот заледените своей недоброжелательностью.
- Он похож на жабу, - пробормотал он, отворачиваясь. – Неужели этот де Жерве кажется вам симпатичным?
- Совершенно не кажется. Но он делает то, что должны были бы делать вы – развлекает вашу жену в то время, когда она в этом нуждается.
- У меня нет настроения, - буркнул он тогда.
*
«Нет настроения» – это было еще слабо сказано. Он, де Лоранс, чувствовал себя больным. С некоторых пор он кажется вообще больше не был собой. И это удивляло его сильнее, чем он готов был признать.
Каждый вечер он трудно, мучительно засыпал. Некрепко спал. И пробуждался по утрам в дурном расположении духа.
Его раздражало все – служба, общество, жена. Ему казалось, лишив его возможности жить во Франции, в Париже, при дворе, его лишили корней, пищи, воздуха. Здешние земля, вода, воздух ему не подходили.
Он очень старался преодолеть это. Изнурял себя, выматывал свой организм бесконечными тренировками - не из служебного рвения, а для того только, чтобы лишить себя возможности думать и чувствовать. И, возвращаясь в их общий с Клементиной дом, он с трудом дожидался ночи, позволяющей ему забыться.
Это было отвратительно. И… он не находил в себе сил с этим совладать.
Примечания:
* женушкина трава или мичелла считалась одним из лучших средств подготовки организма женщины к предстоящим родам, американские индейцы готовили из ягод и листьев мичеллы чай.