18.
Словно услышав наконец зов людской, солнце явило над океаном свой лик. Но нерадующим был этот лик, недужным будто бы, изможденным.
Сергей еще не видел ничего похожего на этот рассвет в океане. Небо, как и океан, оставалось по-прежнему серым, и не было границы меж ними, и изжелта-белый свет восходящего солнца, невесть как пробивавшийся сквозь серую завесу, существовал как бы сам по себе, ничто не освещая, только равнодушно скользя по вершинам высокой, крутой зыби. Свет этот больше походил на лунный, и от него пейзаж вокруг казался совсем не земным.
Впереди, чуть левее курса, то вздымался, то падал вниз, одновременно уходя в сторону, прямоугольный стол скалистого островка с доверчиво прильнувшим к нему легким чутким облачком. Облако держалось неподвижно, совсем не меняясь, не уносилось ветром. Впрочем, ветра, Сергей с удивлением обнаружил, теперь почти не было. Его словно невидимой стеной отсекло, едва судно миновало насупившийся крутой мыс справа. Здесь, за мысом, стало вдруг необыкновенно тихо, и только зыбь, катившаяся вслед за плавзаводом, обгоняя, раскачивала его, валяла с борта на борт еще больше, чем там, на рейде Южно-Курильска.
Сергей зачарованно смотрел в бинокль на сказочный остров впереди, и само собой в голове возникло: «Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана..— и вдруг вслед за этим до боли остро представилось, как засыпала Марина у него на плече, прильнув к нему упругой, нежной грудью, и он ощущал биение ее сердца и вдыхал аромат ее волос, от которого сладко кружилась голова, и он боялся пошевелиться, чтобы не потревожить ее по-детски глубокий и в то же время казавшийся ему таким хрупким, хрустально хрупким сон. Неужели этого никогда больше не будет?
Накануне он так и не видел ее, хоть и ждал, надеялся, что придет, и не спал всю ночь от вахты до вахты.
После заседания судового комитета, нарушенного явлением Ивана Больды, после заключения шкипера в изолятор госпиталя, где на такой случай и рубашка смирительная нашлась, Сергей достоял вахту, а потом неотлучно сидел в каюте и даже ужинать не ходил - а вдруг придет?.. И еще на мостике он ждал ее звонка...
Не позвонила, не пришла. И сам он больше не решился пойти к ней, что-то его удерживало, что-то мешало. Всю ночь болела голова и ухо саднило. Обезумевший Больда орудовал винторезом, как дубиной. Хорошо еще, что патронов у него не оказалось, иначе, кто знает, чем закончился бы этот визит.
А здорово передрейфили товарищи члены судового комитета. И замполит полез под стол искать что-то. Да, Сергей вынужден был себе признаться: и ему тоже хотелось спрятаться за спиной Семенова, когда вдруг остекленевшие глаза шкипера остановились почему-то на нем. Откуда было знать, что в винтовке нет патронов. Вовремя Егоров нашелся, сделал шкиперу подкат.
Ну и свалка была! А силища у этого Больды!..
Капитан, узнав, прибежал сам не свой. «Списать! - кричал, - немедленно! На берег сию минуту!» - да тут и ежу было понятно, что Иван Иваныч тронулся. Связанный, лежа на палубе, он сначала кричал и извивался ужом, а потом вдруг затих и только улыбался идиотски блаженной улыбкой. Доктор сделал ему какой- то укол, и его, уже сонного, словно куль с картошкой, уволокли в госпиталь.
Только как теперь его на «Садовскую» переправить? Да и согласятся ли там принять такого пассажира?
По вахте передали: «С подходом «Ольги Садовской» на видимость поднять капитана». Вот и не выпускал Сергей Осипенко из рук бинокля, и вахтенный матрос так же непрерывно осматривал невидимый горизонт.
Пассажир возник неожиданно близко и как-то вдруг - бумажным корабликом прямо под тучкой у острова, и только теперь стало понятно, насколько высок этот казавшийся доселе маленьким, будто макет на стенде, остров, как грозно-неприступны отвесные его берега, а «золотая тучка» - это вполне приличное облако из разряда слоисто-кучевых.
Сергей отправил матроса за старпомом, позвонил капитану, который, оказалось, уже не спал, и вызвал на связь «Садовскую». А через полчаса суда легли в дрейф в полумиле один от другого, и на плавзаводе спустили на воду только что подготовленный мотобот.
Многие не спали в эту ночь на плавзаводе. Уходившие на берег паковали вещи - за год много барахла понабралось. Что не могли взять с собой, рассовывали по коробкам из-под банки — те, кто оставались, отправят вслед посылками. Там, где сумели раздобыть кулаги или еще чего-нибудь, устраивали проводы. Прощание для многих было трудным. Кто-то уходил не по своей охоте, еще не выполнив задуманного, не заработав того, на что рассчитывал. У иных, что сами подавали заявления на отпуска и отгулы, а то и на расчет, тоже кошки скребли на душе: для большинства из них судно за эти долгие месяцы стало таким же родным домом, если не более, чем тот, на берегу, куда они отправлялись. И почти у каждого оставались на плавзаводе близкие люди. До сна ли тут?
Те, что оставались, ждали возвращавшихся с берега и тоже не спали. И все до единого на судне, кроме разве бабы Зины да ее Люськи, ждали почту. Новый год на носу, и получить к любимому празднику что-нибудь более значительное, чем поздравительная радиограмма, мечтал каждый. И поэтому тоже не спалось, хотя и случалось, что иные транспорты и пассажиры приходили вовсе без почты.
Едва объявили по трансляции готовность к высадке, как почти вся команда плавзавода высыпала на промысловую палубу, толпились кучками, отдавали наставления, обменивались просьбами, кто-то затеял фотографирование, кричали, приглашая сняться на групповой портрет, кто-то громко, нервно смеялся, иные тихонько плакали. Матросы у борта в расстеленную на палубе грузовую сетку складывали чемоданы, коробки и сумки убывающих. Потом вдруг случалась заминка. Пронесся слух, что будет шмон: Булейко будто бы распорядился проверить вещи отъезжающих. Кто-то то ли уронил, то ли выбросил за борт сумку. Мотоботчики - они уже были на воде - выловили. В сумке оказалась лососевая икра - тридцать восемь банок. Хозяина у сумки не нашлось.
Отцы-командиры с капитаном во главе с носового ботдека наблюдали суету на промысловой. Только старший инженер по ТБ Петр Петрович в красной каске хлопотал возле лебедок, призывая всех к осторожности, да замполит отдавал какие-то наказы уходящим на берег. Около него Сергей увидел и Марину и по тому, как она была одета, понял, что и она уходит.
Возбужденная, раскрасневшаяся, в голубой куртке и вязаной белой шапочке с висящими до плеч помпонами, она почему-то звонко смеялась и казалась совсем еще девчонкой, школьницей, непонятно как попавшей сюда. Марина стояла спиной к надстройке, но несколько раз как бы невзначай оборачивалась, вскидывала взгляд наверх и, конечно, не могла не увидеть Сергея. Ему хотелось сбежать вниз, схватить ее, обнять, удержать, и он обрадовался, когда Булейко подозвал его и, протянув пачку бумаг, попросил:
- Сергей Николаевич, отыщите доктора, передайте ему.
- Он тоже на берег идет? - спросил Сергей, принимая бумаги.
- Нет, он только Больду на пассажир сдаст.
- А на берег его сопровождать не надо? — спросил Сергей как бы в шутку, хотя и с тайной надеждой.
Капитан переглянулся с замдиром, усмехнулся, качнув головой:
- Обойдется, - сказал, небрежно махнув рукой.
Осипенко сбежал по трапу и, пробираясь сквозь толпу, будто случайно оказался перед Мариной.
- Привет! - воскликнула она радостно, но тут же, спохватившись, погасила улыбку, радость на лице. Сергей тоже с трудом подавил свой порыв. Девчонки, окружающие Марину отступили, оттеснив замполита. Марина с Сергеем оказались одни.
- Так ты уходишь? - спросил он вдруг охрипшим голосом. Марина кивнула
- Я вижу, ты рада?
- Теперь уже рада. Хотя еще не верится, что через неделю буду дома. Почему-то боюсь, что вообще не доберусь до дому.
- Ну и я рад, - он попытался улыбнуться.
- Чему?
- За тебя.
- А тебя оставили?
Он только кивнул и так стоял, вроде виновато опустив голову, исподлобья глядя на нее, и вдруг почувствовал, что слезы навертываются на глаза. Отвернулся, глянул по сторонам, будто искал кого-то.
- Ты кого ищешь? - спросила Марина.
- Доктора, - ответил он, пытаясь проглотить слезы.
- Он, говорят, там Больду оживляет, - усмехнулась она.
- Веселая у вас компания собралась, - Сергей наконец справился с собой, повернулся к ней.
- Веселая, - кивнула она согласно. - Одна Анфиса чего стоит. - Она чуть помедлила и спросила:
- Значит, все?
Он пожал плечами.
- А что еще?
- Ты не напишешь мне? — спросила она осторожно.
- Куда? Да и зачем?
. - Ну, адрес-то есть у тебя.
Он молчал, чувствуя, что, если заговорит, то, наверное, разревется. Такого с ним не бывало с детства.
- А ведь ты не хочешь, чтобы я уходила, - сказала она.
Он снова пожал плечами и после паузы произнес все-таки:
- Не хочу. Но что с того?
- А если я вернусь, ты будешь ждать меня?
- Ты?! - вскинул он изумленно брови. - Как?!
- Мня ведь в отгулы отправили, в отпуск.
- Ты это серьезно?
- Ты почему вчера на партсобрании не был? - вместо ответа спросила она, как ему показалось, некстати.
- Я же на вахте был. Но при чем собрание?
- А при том. Мы теперь с тобой партайгеноссы. И Анфиса тоже.
- Ни черта не понимаю. Разыгрываешь?
- Да нет же. Нас с Анфисой вчера в кандидаты приняли. Ну и...
- Вот так, сразу?.. И ты в самом деле в отпуск? - он не решался верить и смотрел на нее словно на диво.
- Ты что на меня так смотришь? - спросила она.
- А ты?! — Сергей уже не мог сдерживать себя. Он притянул ее за плечи, податливую, трепетную, коснулся губами бархатных ее щек, зашептал горячо, с облегчением:
- Ты же знаешь, как я люблю тебя. Ты не сердись, пожалуйста. Ты не сердишься?
- Нет, - счастливо улыбнулась Марина, пряча лицо, уткнувшись ему в грудь. — Ты будешь ждать меня?
- Ну что ты спрашиваешь? Только ты постарайся поскорее.
- Ладно, я только туда и сразу - обратно. Домой на недельку слетаю, проведаю Шурку и - к тебе. Ладно?
- Ладно. — Нежность переполняла его, и, не замечая никого вокруг, будто и не было никого, кроме них с Мариной, Сергей принялся целовать ее - шею, руки, лицо...
По палубе вдруг прошло какое-то движение, голоса приутихли, все повернулись к левому борту. Двое матросов втянули на палубу и повели, а вернее потащили к корзине нечто бесформенное, что еще вчера было знаменитым шкипером Больдой. Видимо, до сих пор шкипер оставался в смирительных одеждах, поверх которых было накинуто на него длинное черное пальто. Глаза его были полуприкрыты и ничего, похоже, не видели из-под низко нахлобученной белой с черным искрящейся шапки. Ноги его, обутые в синие кроссовки с болтающимися шнурками, не ступали, а волочились по палубе.
Тем временем сетку с вещами уже перекинули на мотобот, к грузовому гаку прицепили корзину, в корзину втиснули Больду, матросы с доктором забрались с ним, и Сергей, вспомнив про бумаги, едва успел подскочить, сунуть их доктору. Лебедки заурчали, корзина плавно поднялась над палубой, зависла, чуть покачиваясь, над бортом, и резко пошла вниз, к пляшущему на волнах мотоботу.
Сорок человек уходило на берег, почти столько же пришли на плавзавод на «Садовской», и мотоботу пришлось делать два рейса между судами, чтобы перевезти всех. Марина лишь в последней пятерке пассажиров забралась в корзину, и, когда она, наконец, оказалась на корме мотобота и, держась за поручни на его рубке, задрав голову вверх, разыскала среди множества склонившихся с высокого борта его лицо, и он увидел это, он одними губами несколько раз произнес: «Я люблю тебя», - и для большей убедительности помог себе руками. Марина поняла. Она радостно заулыбалась, закивала головой, потом, вдруг став серьезной, также одними губами сказала: «Я тоже люблю тебя. Жди». Впрочем, может быть, она и вслух это говорила, но вокруг стоял сплошной гул от множества криков, и они не слышали друг друга, но четко видели произнесенные фразы.
Мотобот отвалил от борта и, ныряя и раскачиваясь, побежал по волнам к белому, чистенькому, как на цветном буклете, кораблику, ярко выделявшемуся на фоне хмурых, неприветливых скал.
Солнце, будто вырвавшись из серых тенет, стало привычно ярким и расцветило, раскрасило и синее море, и небо над скалами, и застывшее одиноко облако.
Сергей стоял у борта и смотрел на удаляющийся мотобот и долго видел голубую куртку на его корме и белую шапочку с кистями и уверен был, что и Марина неотрывно смотрит в его сторону и видит...
Мотобот обогнул «Садовскую» с кормы, исчез из вида, а через несколько минут вынырнул и вновь заплясал по волнам, теперь уже в сторону плавзавода. Пассажирский лайнер зашевелился, осторожно и медленно развернулся почти на месте, будто за тем, чтобы подставить солнышку другой бок, потом вроде присел на старте, взбив за кормой высокий белый бурун, и вытянулся, распластался на курсе, стремительный и гордый, удаляя, разнося рвущиеся друг к другу сердца. И не было ему дела до их боли, до всего того, что будет с ними впереди.