Город внизу
Сидели молча. Смотрели, как сумерки становятся ночью. И когда потянуло свежестью из сада, отец тихо встал и направился в дом. Вернулся он с плащом и осторожно укрыл им его плечи. Рука отца коснулась его руки. И в ней тепло, нежность.
Но вскоре отец ушёл к себе. И он знал, что простились, и подниматься в мансарду не надо. И хотя отец еще не спит (а спит ли он когда-нибудь? когда бы ни постучал к нему, услышишь его глуховатый голос, приглашающий войти, и, открыв дверь, увидишь его бледное лицо и седую бороду над раскрытой книгой), все уже сказано, и нет нужды его тревожить.
Ужинали в саду. И брат мягко удержал его, порывавшегося служить. И служил сам. Хотя ужин прост: вино, фрукты, лепешки, сыр.
Разговор вели он и брат. Отец молчал. И брат позволял ему высказаться, не удерживая. Но слушал он с улыбкой, в которой и согласие, и приятие, и знание еще чего-то, что он пока не готов поведать. И слова брата чуть загадочны. Что стоит за - "осиливший дорогу, возвратится другим"? Разве не останется он тем же, что и в начале пути? Да, он надеется многое увидеть, встретить разных людей… Но ведь он - это он и никто иной.
Отчего брат, всегда готовый разъяснить непонятое, теперь уклонился от спора? Лишь улыбнулся и перевел разговор на другое.
И когда остались одни, брат умолк совсем. Он поглядывал туда, где лежала огромная долина, и город внизу, где всю ночь мерцают огни, отраженные в облаках и откуда, казалось, доносится музыка, и куда он отправится, лишь рассветет.
Долго не ложились. И брат не торопил его. И пусть беседа умолкла, для них - а ему иногда казалось, что они одно - достаточно взгляда, улыбки.
Следили за полетом светляков и ясностью темных небес, и блеском звезд - здесь, в горах ярким, острым. И зрелище завораживало, заставляя забыть о близкой разлуке.
Когда восток осветился, и небывало вспыхнула звезда над горизонтом, брат разбудил его. И радость от близкой дороги, предчувствия неведомого зажглась у него в груди.
Брат принес плащ и котомку. И пока он перепоясывался, занялся тесемками его сандалий, что смутило его. Брат завязывал их не спеша, с великим тщанием, словно важней теперь дела нет. И когда он, наконец, выпрямился, и они обнялись, удивился его потупленному взгляду, и хотел его ободрить, но удержался, осознав неуместность слов.
Да, разлука печалит и его, но ведь они увидятся, пусть и не очень скоро. И они также расположатся в саду под магнолией, и он расскажет им о том, что он видел, что узнал, каких людей встретил. И какое же это будет счастье! И совсем не надо тревожиться о нем. Ведь не к диким зверям он идет, а к людям, таким, как он сам. К людям, как и он живущем в этом чудесном мире, кому также светит солнце, и над кем те же небеса. Над кем ночью зажигаются звезды, кому цветут сады, напитывая воздух неповторимыми, чудесными запахами. И сам человек – чудо, живущее среди чудес. И если мир вокруг совершенен, то и человек должен быть совершенным. Иначе, зачем он?
Он идет к людям с открытым сердцем. На добро ему ответят добром. На щедрость – щедростью. На любовь – любовью.
Чему-то люди научат его, что-то он узнает от них. Он же поведает им мысли своего отца. О любви и согласии, о том, что пуще других забот заботиться следует о своей душе, о ее спасении. Ибо нет важней дела. Что стоят сокровища, какая от них польза, если погибла твоя душа? Он скажет им, что наступит день, когда каждого призовут к ответу – как ты прожил свою жизнь? С чем пришел, чтобы вступить в жизнь вечную?
И он знает, что его выслушают, что его слова - нет, не его, а слова его отца - войдут в сердце каждого. И всякий, оставив свои дела, последуют за ним.
Но теперь мысли его немного путались, набегали одна на другую. И таилась среди них одна, о которой он не сказал бы и брату. Листая книги отца, он однажды увидел на гравюре женщину. Жили они уединенно, и он не встречал женщин наяву. Его поразил ее облик, ее красота. Он мог бесконечно смотреть на совершенный овал ее лица, на потупленные глаза с длинными ресницами, на узкие плечи, маленькую ручку с браслетом, выбившуюся из одежд. Он не понимал, почему его взгляд не может оторваться от нарисованной фигурки, точно он стал ее рабом, а она - его госпожой. Здесь таилась загадка, тайна. Что за власть, что за сила в этих линиях? – неодолимая, сладкая. И он надеялся, что там, куда он направляется, ему доведется увидеть незнакомку. И, как знать, может быть, даже беседовать с ней, и рассмотреть ее лучше. И тогда он попытается разгадать загадку.
Закинув за плечи котомку, он, не оборачиваясь, бодро зашагал по тропе. Но если бы он оглянулся, то увидел бы брата, задумчиво смотрящего ему в след, и бледное лицо отца в окне мансарды.
Но вот его темная голова исчезла в тумане. Казалось, его фигура - видение, тень. И вот уже нет никакого движения за белой пеленой.