Первое слово далеко не всегда оказывается на самом деле первым. Иногда оно первое лишь тем, что предшествующих не услышали.
Для меня первым словом Кшиштофа было "занятно".
В те времена это слово обладало для меня особой привлекательностью и несколько неописуемым оттенком значения. Оно могло употребляться в любых контекстах и сочетаниях, и меняло свой смысл в зависимости от моего настроения, физического состояния и количества выпитого утром чая.
В тот день чай я выпить не успел.
И потому, возможно, в невинном слове, произнесенном вполне обычным человеком я почувствовал подвох и... Занятность.
И все моё внимание переключилось на несчастного Кшиштофа.
Он - низкорослый и вечно улыбающийся - теперь выглядел печальным и несколько озадаченным, в его глазах читалось лишь недоумение, но губы упорно повторяли - занятно.
- Что занятно? - не удержавшись спросил я, покручивая в руках карандаш.
- Осциллограф...
О да, он, и правда, был занятен.
Зелёная полосочка бегала по экрану, почему-то не решаясь успокоиться. И он пищал, как, на мой взгляд, не должны пищать благовоспитанные осциллографы. Но, видимо, никто в этой лаборатории никогда не задумывался о необходимости прививать приборам правила приличия.
- А что именно?
- Смотри.
Кшиштоф бережно нажал кнопочку выключения.
Полосочка превратилась в размытое пятно, заметавшееся по экрану. Замерев, оно потухло - медленно и изящно, оставляя после себя зеленованый призрачный след.
- Прелесть, - не удержавшись проронил я, даже не подумав, что это могло бы быть моим первым словом.
И в тот далекий день все сложилось так, что мы вместе разобрались с осциллографом - я весело крутил ручки, он щелкал кнопки на генераторе. Два первокурсника, волей судьбы оказавшиеся на факультете экспериментальной физики, впервые видели что-то настоящее и работающее. И потому исчезли в те минуты серьезные лица и фальшивая гениальность - мы стали теми, кем были всю прежнюю жизнь.
Я услышал это слово через несколько дней, встретив Кшиштофа у банкомата в столовой.
Лицо его не выражало никаких эмоций, хотя где-то в глазах и пряталось подобие усталости и злости.
- Чего стоишь?
- Карту зажевал... - и этот голос, без интонаций и чувст, напоминал шелест умирающих листьев.
Испугавшись чужой печали, я увел разговор в сторону исключительно физико-математическую. Как физика? Как вторая задачка? Смог взять интегральчик в ней? А если по частям?
Он отвечал добродушно, и даже улыбаясь, но казался потерянным и забытым. Я видел, что не тревожат его возможные сложности обучения, как и не тревожит потенциальная потеря карты и времени. Его равнодушие замедляло время и успокаивало разбушевавшийся за окном ветер.
Банкомат вернул карту минут через десять, когда Кшиштоф все же начал безразлично-нервно постукивал пальцами по его корпусу. И не было почему-то счастья в его лице, не было даже намека на радость, было только слово:
- Занятно.
И взгляд его на секунду подернулся любопытством и сумасшедшим весельем, и даже звуки изменили свое привычное течение и уперлись в стену между моим удивлением и его строгостью. Ветер замер, заглядывая к нам в окно...
В следующий раз я услышал это слово на лекции по информатике. Оно пришло откуда-то снизу и вынудило меня проснуться и оглядеться.
Перегнувшись через парту, я нашел Кшиштофа, улыбающегося и забавного. Он смотрел на свой сломавшийся механический карандаш так, будто видел в его детальках ответы на все вопросы мироздания. Он выглядел человеком - настоящим и прекрасным.
Но стоило последнему послезвучию от "занятно" покинуть аудиторию, как на него вновь обрушилась серость и печаль, сравнимая с судьбой любого механического карандаша.
На практике по той же информатике он заставил меня истерически хохотать и не успевать выполнить работу. Он повторял это слово с неизменно фантастическими интонациями, но каким-то образом менял его значение. Я слышал в нем нелепые замены нецензурной речи, любопытство, панику и даже радость. Но все же, стоило ему исчезнуть, как, казалось, весь мир погружался в отчаяние.
А после этого он вдруг замолчал. О нет, мы общались, мы вместе писали отчеты, игрались с осциллографом и смеялись над интегралами. И Кшиштоф смеялся и улыбался, он гневно размахивал руками и в отчаянии закрывал ими лицо, он грустил и расстраивался, он...
Но казалось, что он молчит и не чувствует, потому что слова "занятно" не произносил, будто никогда и не знал его.
Я сам его говорил, пытаясь заставить повторить за мной. Но все было тщетно, и мне начинало казаться, что только это слово позволяло мне жить. Теперь я умирал.
Я и сам не заметил, как мы отдалились друг от друга. Кшиштофу нравились столы, мне было уютнее писать на коленях. Он любил кофе, я - чай. Мне нравилось сидеть в столовой, ему - в буфете. Мы потеряли что-то общее, и я сам потерялся в мире незнакомых предметов и слов.
Я потерялся и перестал чувствовать себя живым.
- Прелесть, - сказал я через пару месяцев, глядя на поваленное дерево около входа в учебный корпус.
- Занятно, - донеслось откуда-то справа.
Наши первые слова вернули меня в самое начало, я замер перед поваленным деревом и очутился в переполненной аудитории перед истерично пищащим осциллографом.
- За... - начал было говорить Кшиштоф, когда к нему подошел преподаватель.
И слово не прозвучало, не появилось в нужный момент. Не прозвучало следующее, не произошло ничего... Мир остался серым, аудитория шумной, карандаш не сломался, карта не потерялась в недрах банкомата, дерево не упало.
И я, призрак порожденный простым словом, исчезал, превращаясь в раздражающий писк прибора.
Кшиштоф бережно нажал кнопочку выключения.
Зеленая полосочка превратилась в пятно, заметавшееся по экрану. Замерев, я потухло - медленно и изящно, оставляя после себя зеленоватый призрачный след.