Открываю глаза, что получается на самом деле с трудом, осматриваюсь вокруг: больничные стены. Белая палата, полностью белая, начиная от дверей до белого умывальника в дальнем углу. Все тело болит... Походу я лежала долго, руки и ноги достаточно затекли, поэтому двигаться было то же сложно. Такое впечатление, что я только вышла из комы. Я понятия не имею, какими меня препаратами накачали в этой клинике, ничего не помню, не чувствую... Не знаю сколько прошло дней...
Привстаю с больничного ложа и срываю какую-то систему, которая так назойливо капает, прозрачная жидкость перестаёт поступать мне в кровь... Надеюсь, я не умру без неё. Хотя, что я говорю, ведь наоборот – хочу наложить на себя руки. Мне бы сейчас пригодилось острое лезвие или веревка, но в палате ничего не было для того чтобы покончить жизнь самоубийством, даже стакан был из пластика, поэтому не получится найти и осколка.
Я не помню как оказалась тут, сколько пробыла здесь, но вопреки этому отчетливо в голове отложился отрывок с того проклятого дня. Воскресенье, тогда было воскресенье… Убили Джонни. Два злосчастных выстрела именно в него, почему? Если они забрали его, надо было выстрелить и в меня тоже?
- Эй, Джонни, ты там с мамой?! А я, что?.. Я одна, – после короткого монолога, глядя в потолок, опять начала реветь на взрыд.
Я подошла к стене, но сил стоять не было, поэтому по ней соскользнула и села на холодный кафельный пол.
В палату забежала медсестра, практически сразу, как услышала шум (я бросила стоявший стул у стены со злости), она хотела вколоть какой-то препарат...
- Прошу, не надо мне больше лекарств...
- Ты сейчас успокоишься, уснешь, так будет лучше...
- Не надо, пожалуйста, я сама, – встала и пошла к кровати, – сама лягу, прошу, хватит меня пичкать успокоительными и снотворными.
Молоденькая медсестра сначала хотела позвать на помощь, но когда увидела, что я спокойно легла, то положила шприц на столик.
- Сколько я здесь? Как сюда попала? – спросила, я чуть дыша.
Дэби Вилли, так было написано на бейджике медсестры, рассказала мне, что я в клинике уже две недели. Привезли сюда меня родители, когда я хотела убить себя. Оказывается я наглоталась таблеток, я этого совсем не помню… Когда меня откачали, я то и делала, что орала или разговаривала сама с собой, кидалась на всех, поэтому врач сказал, что меня следует оставить под наблюдением. Действительно вкалывали снотворное и успокоительное, а также глюкозу, поскольку я отказывалась от еды.
- Родители сказали, что ты от горя сошла с ума.
- Получается, они обо всем уже узнали, хотя, что они могли знать, ведь всю жизнь меня не замечали, то и делали только вид, что я есть, поскольку приходилось выполнять свои родительские обязанности, – подумала я.
Дальше Дэби сказала, что сейчас моё поведение самое адекватное за все дни, если я буду вести себя уравновешенно, без приступов агрессии и психоза, то пойду на поправку и через неделю буду дома.
- Или в могиле, – продолжала я размышлять про себя, ведь всё ещё хотела умереть.
- Так что не думай о суициде, кушай, не будь агрессивной и ты вернешься домой.
- Домой? Не хочу я домой, но и здесь не хочу быть, поскольку я не сумасшедшая, просто... – подумала, а сказала медсестре, – хочу видеть свою тетю.
Медсестра пообещала связаться с родственниками и вышла. Я встала с кровати и подошла к зарешеченному окну, видела улицу, небо и солнце, которое было такое же, как и до смерти Джонни, что это значит, мне следует смириться и жить? Но ради кого жить, опять вернуться в беззаботный мир Нэнси Фиджеральт? Или остаться в тревожном мире Нэнси Райди?
Плакать мне не хотелось, если честно, даже о смерти уже перестала думать. Но не могла перестать думать о нём, о том, что так быстро может в жизни всё меняться – одно получаешь, а два забирают. Почему два? Потому что сначала появился Джонатан, сделал счастливой этим меня, а отняли и меня, и его… Я не чувствую уже ничего, мне кажется что то, что было раньше всё такие пустяки, но сейчас, увы, не утрирую. Он же мёртв…
Мне медсестра примерно через полчаса принесла обед, на разносе стоял суп, похожий больше на непонятную жижу, ломтик ржаного хлеба и чай, в котором плавал одиноко лимон. Потом кто-то постучал в двери, я увидела на пороге маму и папу. Мать начала реветь, а отец присел на ранее мной уроненный стул, который поставил, как надо, и сказал:
- Нэнси, как ты?
- Вот обед принесли, – я ответила абсолютно спокойно.
- Видим тебе лучше. Ты хочешь домой?
Если бы я сказала «нет», то пришлось бы мне ещё недели две гнить в больничных «хоромах».
- Очень… хочу.
- Тогда, мы сейчас поговорим с главврачом и заберём тебя, если ты действительно чувствуешь себя лучше, – сказала мама, – мы всё знаем, нам очень жаль.
Честно я даже удивилась, не слышала в свой адрес никаких упрёков о том, что тогда сбежала, что вышла замуж, неужели кому-то всегда нужно умирать, чтобы получать родительское сочувствие?
***
Я наконец-то сняла больничное одеяние, спасибо хоть это была не смирительная рубашка. Я зашла в душ, который если верить медсестре не принимала две недели, хотя и так ощущала это, запах был «благовонный», жирные волосы. А когда я взглянула в большое зеркало в ванной. То просто ужаснулась, я очень сильно похудела. Хоть и так не блистала пышными формами, щёки впали, цвет кожи стал совсем бледный, как это бывает у анорексичек, которые практически ничего не едят.
Я оделась. Это были старые джинсы, которые на мне сидели совсем свободно, чёрная бесформенная футболка. Мне стало интересно, куда подевался мой багаж с новыми вещами, где делась моё кольцо?
Спустившись вниз, увидела, что мама уже накрыла на стол. Всё выглядело очень аппетитно, но особо кушать я не хотела, хотя понимала, что следует, а, то просто не смогу стоять на ногах. Мы поужинали, я всё время молчала, да и никто меня ни о чём не спрашивал, наверное, боялись. Всё возвращалось в круги своя в доме Фиджеральт – лучше молчаливая Нэнси, но дома и неважно какие у неё проблемы и, что она чувствует…
Я нарушила молчание:
- Где мой багаж, с которым я ездила в Элборн, где моё обручальное кольцо?
Мама посмотрела на отца, а он на маму, после чего они сказали в один голос, что вещи остались у Линды.
Я настояла, чтобы мы поехали на выходных к ней, как раз завтра суббота, поэтому будет здорово. «Здорово» – это первое моё оптимистичное слово за последнее время. Я даже улыбнулась. Тем более в моей голове вызревал уже отличный план побега, я хотела уехать куда-то, но для начала должна поговорить с Линдой, единственным близким по духу человеком, который остался.
Ещё попросила после ужина свозить отца меня на кладбище, где похоронен Джонни. Хотела с ним попрощаться. Папа мне не отказал, поэтому мы быстро собрались и поехали, по дороге купили букет из калл. Я положила цветы на могилу, где уже стоял памятник из белого мрамора, на котором было выгравировано его фото. Джонни улыбался, он был такой красивый, такой хороший – «Джонатан Райди, 1996 – 2014».
В колледж я уже не собиралась возвращаться, по крайней мере, сейчас. Я даже понимала, что когда убегу, то мне нужно будет за что-то жить, но я готова работать кем угодно – мыть полы, быть курьером, раздавать листовки на улице, лишь бы подальше отсюда, чтобы ничего не напоминало о Джонни.
- Джонни, милый, Джонни, стоит ли мне жить? – я взглянула ещё раз на памятник, потрогала землю.
Вдруг начался сильный ливень. Мы с отцом побежали к автомобилю и отправились домой, как только доехали, дождь прекратился. Я увидела, выходя из машины, как на небе появилась невероятной красоты радуга, в стороне парка, где была маленькая речка под названием Жажа.