Тут же мне вручили мой выигрыш, упакованный в фабричную коробку.
Весила она никак не менее пяти фунтов.
Конечно, мы не удержались от того, чтобы открыть ее. В коробке была литая подставка в виде переплетенных цветков нарцисса, поддерживающих хрустальные чернильницы, пресс-папье, ручка и два подсвечника: один в виде прекрасно сложенного юноши, а другой в виде изящной нимфы с печально склоненной головой.
- Просвещенному человеку без язычества никак нельзя, - с легкой улыбкой произнес Викентий Иванович. Это прозвучало в его обычной манере, не то в шутку, не то всерьез. - Куда же мы без нимф и наяд, без богов и героев?..
Я попросил его принять этот прибор в память о нашем знакомстве.
- Благодарю вас, Евгений Федорович, - ответил он, - я, конечно, тронут весьма, но вы, скорее всего, не имеете представления о том, сколько стоит все это великолепие. Вещь чудная и довольно дорогая, под стать профессору или действительному статскому советнику...
Я ответил, что у меня даже стола нет, на который было бы прилично все это поставить и что такой прибор достоин лучшего применения, чем пылиться на полке в ожидании перемен в моем общественном положении.
В конце концов, я не без труда убедил его принять в подарок один из подсвечников по его собственному выбору.
- Я выбираю Нарцисса, - сказал Викентий Иванович. - Он пленник собственных иллюзий, а эта тема занимает меня в последнее время все больше и больше. Психология - зарождающаяся наука, но лет через сто-сто пятьдесят она будет иметь огромное прикладное значение, внедряясь во все сферы жизни человека и общества в целом. Я как раз собираюсь прочитать курс частных лекций, призванных пробудить общественный интерес к вопросам психологии, и буду рад видеть там вас и ваших друзей, так как более всего эти лекции рассчитаны на учащуюся молодежь. Лекции платные, но пусть это вас не смущает, я позабочусь о том, чтобы вам не пришлось платить и копейки.
Я поблагодарил его и сказал, что приду с превеликим удовольствием.
Потом Викентий Иванович пригласил меня выпить по чашечке кофе с пирожными в буфете Монплезира, откуда мы отправились к Большому каскаду слушать военный оркестр и расстались уже после четырех часов пополудни, потому что я непременно хотел вернуться в Петербург пятичасовым поездом.
К семи часам я был уже дома во Второй роте.
Ильина более интересовали мои впечатления от железной дороги, чем все восторженные рассказы о петергофским парках, дворцах и фонтанах.
Викентия Ивановича он счел «престранным господином», но о чернильном приборе отозвался более одобрительно, предположив, что при случае его можно снести в заклад.
Причиной плохого настроения моего товарища был скудный обед, поданый госпожой Кулебякиной в холодном виде, а также неудача с уроками.
Дело в том, что Ильин был нанят мамашей одного из своих тупоумных однокурсников, чтобы подтянуть того из математики, занимаясь два раза в неделю по полтора часа в день.
Заботливая мамаша, ссылаясь на недостаток средств, сторговалась платить по пятьдесят копеек за урок, на что простодушный Ильин весьма опрометчиво дал свое согласие.
Теперь вместо полутора часов ему приходилось отсиживать по два с половиной, так как ученик его оказался самым настоящим олухом и с трудом понимал простую арифметику, которой обучают в третьем классе гимназии.
Мамаша же, напротив, видела в этом вину Ильина.
-Ты только представь себе, Гаевский, - рассказывал Ильин, все более и более раздражаясь, - человек вздумал заниматься высшим анализом, не умея даже дроби привести к одному знаменателю! Решает задачу на дифференциальное исчисление, понаписывал черт знает какой ерунды, показываешь ему, объясняешь по сто раз одно и тоже, а он еще пытается доказывать, что ошибка не в его решении, а в самом задачнике! Мамаша сидит тут же, глаза закатывает, пыхтит, фыркает. А сегодня вообще заявила, что разочарована в моих способностях и заплатит в следующий раз. Я не выдержал и спрашиваю: «Отчего же вас способности вашего сына не разочаровывают? Какая от него будет польза обществу при таком прилежании?» А она отвечает: «Пусть это вас не беспокоит». Уверен, что она только притворяется стесненной в денежных средствах, а сама через пару лет купит сыночку кандидатскую и пристроит на теплое местечко, где он будет коптить небо и вставлять палки в колеса любому толковому и нужному делу!
Тут пришла госпожа Кулебякина и сообщила, что человек от Шнурковых принес мне письмо из дому и извещение на получение тридцати рублей, а если мы собираемся пить чай, то можем взять кипятку из самовара и по куску хлеба.
Ильин тотчас же помчался в кухню.
Деньги были от Колобовых, а письмо от маменьки.
Я вскрыл его в сильном волнении, ожидая известий о Лизавете Павловне, и не ошибся.
С первых же строк маменька сообщала, что тело найдено.
На третий день после трагических происшествий в дом к Колобовым приехал урядник, звать маменьку на опознание утопленицы, на что маменька со слезами отвечала, что это выше ее сил и просила его обратиться к господину Зюкину, как к бывшему офицеру.
Урядник сообщил, что Дионисий Петрович как сквозь землю провалился и место его нахождения неизвестно даже кухарке, находящейся у того в услужении.
Никак не возможно найти и Сафрона Васильева, которого искали с полицией, как в Кочетках, так и в его новых владениях - имении Майданном, куда, как выяснилось, он еще и носа не показывал. А поскольку для опознания по закону нужно никак не меньше двух человек, урядник решил обратиться к кучеру Трофиму и маменьке, потому как оба они знали покойницу на протяжении многих лет, и вызывают у него полное доверие своей благонадежностью.
Маменька наотрез отказалась, ссылаясь на впечатлительность и слабые нервы.
Аннушка, проявив свойственное ей благородство и силу духа, сказала уряднику, что может поехать на опознание вместо маменьки, и что это ее долг по отношению к Лизавете Павловне, которая была ее лучшей подругой с самого младенчества.
Урядник пытался ее отговорить, приводя к тому разные доводы, а более всего, что утопленница обезображена длительным пребыванием в воде и зрелище это отнюдь не для девиц. Но Аннушка была непреклонна в своем решении, и уряднику пришлось согласиться, так как иначе пришлось бы искать кого-то другого.
Он тут же пообещал маменьке позаботиться об Аннушке самым лучшим образом и собственноручно доставить обратно, что и исполнил в точности, как и положено порядочному человеку.
По возвращении Аннушка была в сильном душевном потрясении, бледна, как полотно, и просила оставить ее одну.
Урядник же, которого маменька с этого места начала именовать Семеном Ивановичем, сообщил маменьке, что и Трофим, и Аннушка опознали Лизавету Паловну, хотя Трофим немного сомневался.
Потом Семен Иванович добавил к маменькиному удовольствию, что восхищен Анной Федоровной, которую находит весьма благородною девицею и даже более того - выше всех похвал, так что и слов подходящих найти нельзя, и маменька имеет все основания гордиться такой дочерью.
Здесь маменька уронила слезу, и Аннушкино имя расплылось бледно-фиолетовым пятном.
Я отложил письмо, не в силах читать далее.
Перед глазами у меня стояла бедная Лизавета Павловна.
В это время вернулся Ильин с чайником и двумя кусками хлеба.
- Вот, масла у Екатерины Трофимовны выпросил, - сказал он. - Еле согласилась. Правда, намазала так искусно, что не сразу и заметишь…
Тут он взглянул на меня и спросил обеспокоенно:
- Что такое? На тебе лица нет.
Я почувствовал внезапный приступ дурноты.
- Нашли Елизавету Павловну. Она действительно утонула, - сказал я, но голос мой прозвучал тихо, и как бы издалека, так, что я сам его едва расслышал. Все поплыло передо мной, меняя очертания, я почувствовал странную легкость во всем теле и ощущение, похожее на полет.
Последним, что я увидел, был давно небеленный потолок с потрескавшейся штукатуркой.