В моем помещении гетто-готика, такова моя реальность. Я будто побывал в ориентальном квартале, не выходя за тонкие ворота. Здесь же вылепил из восходящего солнца всю оформленную постмодернистскую ересь в мрак накидок и белых, словно мелом очерченных, надписей. Все кричит изнутри и выходит слишком правильным трафаретом. Я выхожу из моды, встречая вечное. Слава богу, сатана существует. Моя мода вечна, и протест это запоминает.
Здесь, кажется, баба. Она приносит плед, из него проглядывается русый волос. Там мог бы поселиться дикий зверь размером с вошь, с душой размером с вошь, с черным сердцем и глупыми мыслями. Дикий зверь уже давно там. На самом деле все это время он был размером с человека, с душой дикого зверя и мыслями вши. Я ненавижу ее, но не отпускаю от себя ни на шаг. Мерзкая женщина, мерзкое животное. Что она нашла во мне? У меня монгольские скулы. Как в песне ее любимого буча.
Я одет в черное без единой кошачьей шерстинки. Белая только кожа. Еще Белые полоски на кроссовках. Меня смешит слово самурай, но я смахиваю. Ей нравится, когда я сверху. Мы будто воюем древней войной, потея и оставаясь в молчаливом спокойствии. Это бывает не так часто, как этого бы хотелось ей, и ровно столько, чтобы бесить меня все больше. Самурайский меч. Я убью ее когда-нибудь на всех этих разноцветных азиатских пледах. Лучше бы она была мужчиной. Она бы пригодилась мне и миру.
Ей нужны плечи с аршин. Ей надо быть менее раскованной и более размашистой в движениях. Это работает. Это всегда работает. Я держу ее за волосы и мечтаю о ее преображении... Не случится оно и через сто лет, когда она сгниет, и половой орган увянет серым цветком. Бессмысленное, бесполезное существо.
Но я продолжаю взращивать. Не "такова жизнь", а надо меньше думать не мозгом. Даже если тело защищено чернотой. Даже с украшением в виде монгольских скул. Если когда-нибудь она будет мужчиной, ее будут ненавидеть все, а я смогу терпеть. Если она когда-то уже была мужчиной, то она упустила единственный шанс.