Вот я и вернулся с горного «поля» и больше туда не поеду. Полевая практика окончена.
Теперь осталось собрать материал для дипломного проекта, оформить расчет, сдать «партийные» вещи и т.д.
Живу я сейчас в домике начальника отряда Камышева Юрия Николаевича - того, с кем работал в Узун-Ахмате. Работы там еще по горло, но он передает дела другому, затем и приехал.
Дня через два он уедет опять туда дня на два, и я буду жить один в его домике, а по его возвращению уеду домой.
В Кадамджае еще жарко по-прежднему, только изредка потягивает холодным осенним ветерком с гор.
В Средней Азии мне уже порядком надоело, хотя здесь очень красиво по-своему. В горах – совсем чудесно, только мне и горы уже надоели. Там сейчас осень, ночи холодные, бывают даже морозцы, часто сыро.
А яблоки там уже отходят. Кабаны, правда, сейчас в самом разгаре сезона. Мы на них охотились для пропитания и поэтому всегда были со свежим мясом, деликатесным, дичью.
Однажды кабан нам не попался, а попался барсук. Его тоже можно употреблять в пищу, только если хорошенько вымочить мясо – иначе оно очень сильно отдает псиной и такое впечатление, будто собаку съел. Я попробовал барсучье мясо один раз, приготовленное как положено, но все равно два дня пальцы рук у меня сильно отдавали собачатиной. Но барсуков жалко стрелять – они такие красивые, полосатые и маленькие, по сравнению с кабаном...
Перед самым отъездом мы ходили в ночь на кабана, «на засидку».
Вышли перед вечером, после работы, залезли на гору по северному склону, где самые «кабаньи» места. Под ногами там все изрыто и навоза - как на порядочной свиноферме...
Вокруг склона стоят, изнемогая от тяжести плодов, яблони.
(Говорят, что эти яблоневые кущи насадили староверы, которые бежали сюда еще от генений Никона. Потомки их живут здесь и сейчас, очень обособленно. Носят они старинные темные одежды, не стригутся почти, говор у них тоже старинный. Он необщительные и обычно игнорируют вопросы посторонних, девушки у них очень красивые, но на контакт с посторонними (и с нами тоже) не идут, да и их мужчины строго за ними следят и сердито отгоняют всяких-разных пришельцев. Говорят, что браки у них заключаются только между такими же староверами, но из других мест.)
Мы выбрали яблоню погуще, посильней – чтобы смогла выдержать нас всех четверых и расселись на ветках.
У троих были ружья, а у меня – отличный фонарь-прожектор с мощной геофизической батареей.
Методика охоты практиковалась следующая. Зная, что на день кабаны уходят повыше – где прохладнее, а вечером спускаются в долину на всю ночь, мы выбрали место как раз посредине их вечернего «моциона».
По пути обычно кабаны не теряют времени даром и вовсю подкрепляются яблоками. (Поэтому, чтобы вызвать у кабанов расположение, мы наполовину обтрясли свою яблоню).
Наша яблоня стоит как раз на самом оживленном месте – перекрестке кабаньих трактов.
Очень вероятно, что кабаны не погребуют подброшенным им угощением и пожалуют. Тогда у нас бесшумно играется боевая тревога и каждый поступает, как условлено.
А условлено так. Я включаю свой ослепительный фонарь и ловлю точкой его луча голову подходящего по размерам кабана, лучше - средних размеров, не старого.
Ослепленный, кабан свирепо всхрюкивает и стоит в оцепенении под лучом фонаря минут пять. Стоят в замешательстве и другие, пришедшие с ним кабаны. За это время вполне можно выцелить его в ухо и стрелять по очереди, на случай промаха первого стрелка.
Раненый, кабан кидается сначала вперед, инстинктивно решив, что боль пришла оттуда, затем, не найдя там врага, тычется назад. Это тоже учитывается стреляющими.
Отстреливать дичь для пропитания полевых партий здесь разрешается, поэтому охотились мы вполне законно.
Мясо дикого кабана превосходно по вкусу, пропитано ароматами диких трав, но немного жестковато. Местные мусульмане не счетают его свининой, которую запрещает употреблять в пищу Коран, и едят «дикую кабанятину» наравне с православными.
На этот раз ночь выдалась дождливая и кабаны не пришли. Мы уже засобирались спускаться с деревьев, как сверху склона раздался шорох и под нами на «арене охоты» показалась темная фигура. Я включил фонарь.
Но тут вдруг сильно зашумел сидевший на самом верху яблони киргиз-пасечник, который на этот раз напросился к нам в охотничью компанию.
- Аю! Аю! – громко закричал он и спугнул дичь.
Раздавшиеся два выстрелы пошли вроде бы мимо.
Я начал судорожно вспоминать, что «аю» – по-тюркски - «медведь» («Аю-даг» – «Медведь-гора» в Крыму у пионерского лагеря «Артек»).
Следующим указанием пасечника был абсолютный запрет на спуск с дерева до рассвета.
Он сказал, что мы могли подранить медведя (а здесь водятся черные гималайские медведи) и он может быть тогда очень опасен, особенно – при плохой видимости, ночью. Его обоняние и слух намного чувствительнее наших глаз в темноте и поэтому мы можем не успеть воспользоваться ружьем...
Так мы и просидели на дереве до полного рассвета, а потом, спустившись на землю, тщательно осмотрели все вокруг, следов крови не нашли – но их вполне мог смыть дождь.
По скользким камням спустились в лагерь, где нас ждали с мясом. А мы их разочаровали, да еще и предупредили, что близко ходит мишка и, возможно - подраненный, поэтому теперь до полного выяснения этого обстоятельства в горы ходить только с оружием и до поздна там не задерживаться...
(Мишку такого я встречал однажды в малиннике, когда мы работали на другом участке. Но там он был очень увлечен поглощением сладкой ягоды и на меня внимания не обратил.)
Вот так и закончился полевой сезон моей производственной практики в Киргизской геофизической экспедиции..