Я родилась в простой крестьянской семье. В давние времена наша страна была завоёвана дикими восточными кочевниками. Они разграбили все наши города, не пожелавшие сразу же подчиниться их власти. Некоторые города признали власть захватчиков, и их не тронули. Другим всё равно пришлось подчиниться, но уже после разграбления. Захватчики обложили всю страну данью. Ежегодно наш народ должен был отправлять в дикие степи десятую часть урожая и приплода скота. А по достижении совершеннолетия сборщики дани отбирали каждого десятого юношу и каждую десятую девушку, которым предстояло стать рабами и рабынями у кочевников, покоривших наших народ. Если у юноши или девушки, отобранных сборщиками дани родители были богаты, они могли откупить своих детей от рабской участи. Но у большинства людей в нашей разорённой стране не было таких денег. Поэтому все дети в нашей стране, подрастая, знали, что могут оказаться в числе рабов. Но им оставлось лишь молить бога о том, чтобы этот позорный жребий выпал кому-нибудь другому. О восстаниях против наших покорителей мы давно уже и не помышляли. Любое такое восстание кочевники беспощадно подавляли. Лучшие наши воины давно погибли в первых сражениях. И не кому было обучить новые поколения воинскому искусству. И постепенно наш народ стал свыкаться с участью данника. Многие уговаривали друг друга и своих подрастающих детей, что лучше пусть каждый десятый юноша и каждая десятая девушка будут покорными рабами у наших завоевателей и не гневят их своим непослушанием. Зато у остальных появляется возможность жить в мире и безопасности. Так воспитывали всех своих детей и мои отец и мать. А детей у них кроме меня было ещё восемь, трое братьев и нас с сёстрами пятеро.
Когда мне исполнилось 16 лет. Осенью в наше село приехали сборщики дани. Всех юношей и девушек, которым в этом году исполнилось 16 собрали перед домом старосты. И сборщики дани стали отбирать из них каждого десятого. По очереди нас одного за другим заводили в дом старосты. Там на лавке за столом в красном углу на почётных местах сидели трое начальников сборщиков дани. А их воины одни охраняли дом снаружи, другие собирали по домам, полагавшиеся им зерно и скот.
Тех юношей и девушек, к которым у начальников сборщиков дани возникал интерес они заставляли раздеваться до гола, чтобы оценить годятся ли они в рабы и рабыни. Некоторых после этого браковали, другим объявляли, что они соответствуют всем требованиям и на следующий день поутру должны отправиться в рабство. Предстоящую ночь разрешалось в последний раз провести в родительском доме. Никому и в голову не приходило бежать и прятаться. Потому что в этом случае сборщики дани сожгут дом и уведут в рабство всю семью, а тех, кого посчитают негодными для рабства могут и казнить.
Когда очередь дошла до меня, я замирая от страха тоже вощла в дом нашего старосты. Староста сидел за столом вместе с тремя начальниками. Увидев меня начальники зацокали языками и закивали головами. Я явно им понравилась. И староста приказал мне:
- Давай, девка, раздевайся. Начальники должны тебя хорошенько рассмотреть. Да не мешкай, вас тут ещё много, не заставляй терять время попусту.
Я давно знала, что меня ждёт. И всё же раздеваться перед четырьмя взрослыми мужчинами оказалось невыносимо стыдно. Я старалось побыстрее сбросить с себя сарафан и сорочку, чтобы не разозлить старосту и начальников, но почувствовала, что щёки мои горят огнём. Наверно я была вся пунцовая от стыда. И начальникам это явно нравилось. Они приказали мне поднять руки вверх и повернуться перед ними сначала одним боком, потом другим, потом спиной. Я послушно выполняла, всё, что они мне приказывали. И вскоре староста велел мне одеваться и сказал, что начальники забирают меня в рабство. Я быстро оделась и вышла на улицу. Я чуствовала как помимо моей воли из глаз моих капали слёзы.
Не хочу рассказывать, как отец и мать утешали меня в последний вечер, уговаривая смириться с моей участью. Они говорили, что мол на всё воля Божья. И я должна покориться судьбе. И если буду покорной, то Бог может быть возблагодарит за мою покорность и меня и всю мою семью, родителей, братьев и сестёр. Если же я буду плохой рабыней и мои хозяева будут мною недовольны, то и они могут наказать мою семью и Бог может от нас отвернуться. Я обещала папе и маме, что постараюсь выполнить всё то, что они мне говорили, постараюсь быть покорной рабыней, чтобы не навлечь беду на свою семью.
На утро, когда всех нас собрали, чтобы вести в дикие степи, нас сразу разделили на две группы. Большинство шло пешком и почти ни у кого не было обуви. Но несколько девушек начальники распорядились поместить в кибитки, чтобы им не приходилось стаптывать ноги в дальней дороге. В той кибитке, в которую меня поместили, кроме меня оказалось ещё пять девушек. Мы не говорили об этом, но всем было ясно, что тех, кого отправили в рабство пешком, готовят для чёрной работы. Нас же, очевидно, надеются продать в гаремы самым богатым начальникам. Чтобы мы стали наложницами, услаждали их похоть и рожали им детей.
До ближайшего стана кочевников мы добирались шесть дней. Там мы переночевали. А на утро там устроили большой невольничий рынок. Нам всем приказали раздеться и тем, кого предназначили для чёрной работы и тем, кто ехал в кибитках. Девушки и юноши продавались в разных концах рынка. Я стояла обнажённой среди других обнажённых девушек, а кочевники ходили вдоль нас и приценивались. Меня купили одной из первых. На следующий день всех непроданных невольников увели дальше в другие становища. А я оказалась в большой юрте своего хозяина. Он почти не говорил на нашем языке, и отдавая свои приказания всё время помахивал своим большим кнутом с длинной рукояткой, явно давая понять, что отхлещет меня этим кнутом, если я буду плохо выполнять то, чего он от меня хочет.
Когда он привёл меня в свою юрту, там меня встретили его невольницы. Они были из разных завоёванных кочевниками племён, все были одинаково одеты в тонкие шаровары и короткие безрукавки. Одна из них немного знала наш язык. Она объяснила мне, что сейчас они вымоют меня, а после этого хозяин овладеет мною. Мне было так жутко, что я ощутила небольшую тошноту. Жутче всего было то, что хозяин даже не спрашивал моего имени, не говорил мне своего имени. Видимо не собирался совершать никаких обрядов. А просто вот так, только отмыть с дороги и оттрахать. По праву завоевателя и покупателя. Когда меня помыли с помощью губки, все наложницы стали покидать юрту, а та, что знала наш язык, на прощанье попыталсь меня немного подбодрить.
- Не бойся хозяина. Ты главное ему подчиняйся, делай всё, чего он от тебя захочет и тогда он не будет тебя строго наказывать. Мы все должны быть послушными и покорными, потому что мы все принадлежим нашему хозяину. Мы его собственность.
Я ничего ей не ответила. В горле стоял комок от страха и волнения. Я только кивнула ей головой. И она тоже ушла. Я осталась в юрте одна, по прежнему совершенно обнажённой.
Но так продолжалось не долго. В скорее пришёл хозяин. Он попытался говорить со мною на нашем языке, сильно коверкая слова.
- Ты есть моя рабыня. Ты будешь покорной?
Я поспешила заверить хозяина в своей покорности. Несколько раз повторила слово да и закивала головой.
Он подошёл ко мне совсем близко и правой рукой взял меня за подбородок. И начал пристально смотреть мне в глаза. И вскоре я почувствовала на своей груди его левую руку. Я не знала, что мне делать. Он ничего не говорил. И я решила обнять его, чтобы он убедился, что я совершенно покорна и готова отдаться ему. Он быстро поцеловал меня, а потом повернул к себе спиной. Обе его руки сначала крепко сжали мою грудь. Потом левая рука начала щипать сосок на моей левой груди, а правой рукой хозяин гладил моё тело в самых разных местах, добравшись вскоре и до самых интимных и проник в меня двумя пальцами.
Я при этом поймала себя на мысли, что мне уже почти нравится быть наложницей своего господина и выполнять всё то, чего требовали от меня движения его рук. А они вскоре поставили меня на четвереньки, а потом заставили лечь на живот. Хозяин, оставаясь сзади меня, не снимая халата, только приподняв его полы, ввёл в меня свой детородный член, мне стало чуть-чуть больно. Его руки опять крепко сжали мои груди. А иногда он гладил мои бёдра и всё мощнее проникал в меня толчками, которые становились всё чаще и всё глубже. И тут я почувствовала такое огромное наслаждение, что непроизвольно застонала. Я испытывала два сильных чувства, какое-то никогда неведомое мне удовольствие и жгучий стыд. Волна стыда охватила меня с новой ещё большей силой, когда член хозяина проник в моё лоно.
Когда меня голой продавали на невольничьем рынке я уже почти не испытывала стыда. Во всяком случае уже не краснела. А теперь я опять ощутила, что мои щёки пылают.
Хозяин перевернул меня на спину и овладел мною, крепко сжав руками мои ягодицы. Я опять стонала, и надеясь, что хозяину это будет приятно, пыталась отвечать на толчки его детородного органа, глаза мои закрылись. Так он сделал меня женщиной. Теперь мне предстояло стать матерью его детей.