Враги народа

Добрый день, дорогие читатели. Предлагаю вашему вниманию обновленную версию романа "Враги народа". К сожалению, книга еще не закончена,  выставляю ее по мере написания, чтобы не потерять) Благодарю за внимание.

PS.

В книге множество ссылок на документальные источники. Почему-то здесь все они исчезли. Но они есть. Позже представлю список литературы.

                Враги народа

Пролог


Ноябрь 1916 года. Россия.

Гремит, разрываясь миллионами снарядов и сломанных судеб, Первая Мировая война. Начатая с таким энтузиазмом и верой в скорую победу, уверенностью в своей правоте и верности действий, она вскоре заставила людей понять истинное положение дел. Все эти два года Россия пробиралась через тернии серьезных испытаний на прочность, через многочисленные подлости и засады, собственные промахи и колоссальные ошибки. Но вот теперь, наконец-то, помощь извне пришла. Тяжелейшим трудом, мудростью, хитростью генералам все-таки удалось добиться хороших поставок оружия, боеприпасов и другого необходимого во время военных действий обмундирования от своих союзников. Теперь российская армия получила мощный перевес перед немцами. Генеральская верхушка уже проработала новую, наступательную тактику, которая позволила бы в короткие сроки резко отбросить врага на внушительное расстояние, а то и вовсе положить его на обе лопатки. Единственное, что нужно было для этого, чтобы в стране все было спокойно до весны. Весной должен состояться решительный бой, а пока приходилось только ждать. Это было известно многим.

В это время, когда русские затаили дыхание, дабы не спугнуть удачу, немцы через свою шпионскую сеть прознали о крупных поставках оружия в армию России. Вильгельм II, по сути, и начавший всю эту заваруху, совсем не желал отдавать бразды правления театром военных действий в руки Николая II, и, несмотря на то, что они были родственниками, ненависть к «этим русским» загоралась в его душе все больше, полыхая негасимым пламенем. Будучи безукоризненным стратегом, обладая циничным и изворотливым умом, Вильгельм заранее подготовился к этой критической минуте. Он выстраивал шахматную партию достаточно долго, и теперь не собирался отказываться от своего триумфа. Этот человек собрал вокруг себя тех, в ком был уверен на все 100%: фанатично настроенные, лишенные всяких моральных и нравственных ограничений, живущие не по совести и чести, а по подлости и лжи, такие люди были очень выгодны Вильгельму, ведь поманив деньгами, славой и властью, их можно было использовать, как марионеток, верша свои дела.

Так, на особом счету у Вильгельма была группа так называемых русских большевиков, во главе которой состоял Ленин. Это только спустя годы вся правда выйдет на чистую воду, но до этого, ее удавалось ловко прятать, а обладающих информацией и желающих ее раскрыть, быстро убирать.
В январе 1921 года Эдуард Бернштейн, лидер правого сектора немецкой партии социал-демократов, публикует статью, в Форвертс, в которой сообщает, что из достоверных источников ему стало известно: российские большевики получили от правительства кайзера Вильгельма II крупную сумму денег, свыше 50 миллионов золотых марок.
Разумеется, эту статью поспешили опровергнуть коммунисты, они всячески угрожали автору,  запугивали его, на что Бернштейн спокойно ответил в следующем выпуске журнала, что уверен в своих словах, и если это клевета, большевики могут подать на него в германский суд или в суд Социалистического интернационала. Почему-то ленинское окружение умолкло сразу же, и это дело было замято.

О финансировании кайзером большевиков говорят и архивные документы. Так 6 июля 1915 года статс-секретарь фон Ягов направляет телеграмму в Министерство финансов: «для революционной пропаганды в России требуется 5 миллионов марок» (док. №4). 30 сентября этого же года Ромберг подает отчет рейхсканцлеру, в котором указывает на программную беседу Ленина и Кескюла о будущем обеих стран после революции в России. Ленин обещает, что будет подписан губительный для России Брестский мир, а также будет совершено много других серьезнейших уступок, удобных Германии. 21 декабря 1915 года в аппарат рейхсканцлера приходит телеграмма: «для полной организации революции в России требуется около 20 миллионов рублей» (док. №7).

О том, что большевики собираются заключить Брестский договор с Германией, становится известно широкому кругу лиц. Поднимается шум, который Ленинское окружение всеми способами старается унять, уверяя, что договор не будет подписан. Говорил Ленин это настолько убедительно, что ему поверили. В 1917 году, вопреки обещаниям и уверениями, Брестский мир был все-таки подписан , в итоге Россия отдавала немцам Прибалтику, Украину, Финляндию, восстанавливала торговый договор, который бал разорван в 1904 году, вводила крайне невыгодные для России таможенные тарифы, уступала Турции Карс, Ардаган, Батум. Россия должна была выплачивать огромную контрибуцию. Но даже после этих уступок Германия продолжала оттяпывать у России куски послаще. Кроме Германии, на Россию накинулись Франция, Англия, Италия, США и другие западные державы, надеясь успеть урвать свое. Россия встала на колени, но об этом уже никто не смел говорить вслух, Ленин создал систему военного коммунизма, где всякое усомнение в непогрешимости лидера каралось жестоко, очень жестоко. Полились реки крови, потоки репрессированных, стали применяться изощренные пытки и методы запугивания. Началась полная анархия, хаос. Страна трещала по швам. И, если бы Ленина не ликвидировала рука Проведения, не известно вообще, чем бы все это закончилось. Хотя и то, что творилось последующие десятилетия обещанными свободами и счастьем народным не назовешь точно. Но, хотя бы некоторые территории удалось вернуть.

Еще в начале 1917 года, лидеры Временного правительства получили информацию о том, что Ленин – немецкий шпион. Его задача – повернуть оружие России против нее же, и позволить немцам разгуляться в полную силу, не переживая о возможном поражении, ведь, если бы тогда, в апреле 1917 года наступательная акция со стороны России все-таки совершилась, Германии грозил бы серьезный кризис, как военный, так и экономический. Временное же правительство совсем не собиралось раздаривать Россию, а напротив, намеревалось закончить войну с удобными для себя условиями. Германии, разумеется, это было не на руку, поэтому Вильгельм делает все, чтобы на место Временного правительства поставить своего человека. «Этот безумный фанатик нам еще будет полезен…», так говорил Вильгельм про Ильича и был прав.

Шаткое затишье в России раскололось с приездом вождя пролетариата. 
Тут же всюду появляются слишком активные люди, провоцирующие народ на радикальные действия. В одном городе мужичок неистово выкрикивает громкие лозунги, распаляя толпу. В итоге разгневанная толпа гремит: «Где вожак, веди нас». Волна народная, сметая все на своем пути, несется к «Крестам», освобождать политических заключенных. На Выборгской при активном участии другого оратора, толпа разгромила полицейский участок, на Знаменской площади появилась громкоголосая женщина, которая долго держала речь, призывая людей вооружаться и убивать. Думаете, это кто-то из народных героев? Нет. Все те же лица, которые так часто мелькали в немецком посольстве и так обильно кормились с руки немецкого правителя: к «Крестам» народ вел М.И. Калинин, на Выборгской выступал И.Д. Чугурин, ученик ленинской школы в Лонджюмо, а та активная женщина – не кто иной, как А.И. Круглова, почти что правая рука Ленина.

Более всего провокаторы старались на фронте, где солдаты уже давно устали от бомбежек, от войны. В итоге, народ озлобился до крайней степени, все чаще стали происходить чудовищные преступления, люди напоминали стаю зверей, забывших о том, что когда-то они звались «люди». Видя эти эксцессы, даже циничные большевики вопрошали: что делать, это уже не революция, это беда! Но Ленин спокойно отвечал: «Нечеловеческие условия жизни низвели положение российского труженика до положения скотины. Именно поэтому его протест не может не принять буйных форм и неизбежно выливается в тупое отчаяние, либо в яростные взрывы дикой мести». «Мы никогда не забываем политической неразвитости и темности крестьян… но если бунты начались, революционеры не могут пройти мимо этих протестных выступлений. Свой долг они видят в том, чтобы не отворачиваться брезгливо от эксцессов, а организовывать эту массу….». «Давайте направим свою ненависть на правительство, а для этого организуемся, сговоримся с рабочими других городов, устроимте посерьезнее демонстрацию…» (Полн. Собр. Соч. Т. 1, стр. 241, 301,  309-310, 397, 403, 409, 528 и др.).

Когда даже видавшие виды вояки в ужасе взирали на кровавые бойни, Ленин и его окружение потирали ручки, более того еще сильнее распаляли народ, хотя вполне уже можно было провести революцию более тихими путями, но им это было не нужно. В это время Людендорф пишет: «Посылая Ленина в Россию, наше правительство принимало на себя особую ответственность. С военной точки зрения это предприятие было оправданно, Россию нужно было повалить». Повалили.

В Украине откуда ни возьмись появились сепаратисты, которые устраивали бунты, чтобы расколоть страну на десятки отдельных республик. Россия разваливалась на глазах. 

Ко всему этому была долгая подготовка. С 1905-6 годов СМИ проводили хитрую работу по разложению духовно-нравственных устоев страны. Массировано внедрялись в сознание народное искаженные образцы поведения, как норма. В газетах больше не публиковалось что-то доброе, позитивное, напротив, убийства, насилия, пьяные разборки расписывались, как романы, и многие люди клюнули на эту удочку, подобрав брошенную им приманку. За делами по убийствам следили, как за действием увлекательного сериала. Тот тут, то там открывались притоны, подставными человечками устраивались массовые дебоши. Все это  вперемежку с потоком агитационных листовок, сделали свое черное дело.

А царское правительство наблюдало за этим, как кролик за приближающимся удавом. Можно было предпринять решительные меры, можно было спасти Россию, можно было облегчить жизнь народа, чтобы не было повода для эксцессов. Но власть как-то отделилась от всего, стараясь не замечать реальности. 
В это время Ленин закручивал гайку все плотнее. Теперь он взялся уничтожить веру, как таковую.  Почему? Два ответа: во-первых, когда человек живет искренней верой, не фанатичной, это другое, но настоящей, то он имеет мощнейший духовный стержень, который заставляет его осмысленно относиться ко всему, что видит, задумываться, анализировать.

Вторая причина ярой ненависти Ленина к религии заключалась в его личных духовных изъянах. О том,  какие страсти его раздирали, говорит уже то, что в 1921 году по приказу вождя был открыт Дом Лаборатория, в которой, опираясь на метод З. Фрейда, развращали детей. «Ученики» от 3-5 лет подвергались всевозможных пагубным опытам, таким образом, Ленин мечтал создать общество без предрассудков и границ, свободное не в самом лучшем смысле этого слова. Те, кто, понимая порочность метода, отказывался участвовать в этом, становился мишенью удара ЧК. Дом Лаборатория функционировал до 1924 года, под предводительством Веры Шмидт, после смерти вождя был немедленно закрыт.

Карусель завертелась в бешеном темпе, и остановить ее уже было невозможно. Вильгельм торжествовал. Но он недооценил своих марионеток. Получив  власть в России, они мечтали теперь о власти во всем мире. В 1918 году революция грянула и в Германии, но там власть поделили  другие. Ленин расстроился.

Измученная, истерзанная Россия! Сколько же выпало на твою долю страданий, испытаний на прочность. Еще больше ждало впереди….
Да, многое в царской России было неверным, фальшивым, ложным. Многое выводило людей из себя. У руля, как и всегда находились те, кто плевал на Россию, плевал на народ. При таком подходе переворот был неизбежен. Но беда как раз состояла в том, что этой энергией воспользовались те, кому было еще больше плевать на народ, те, кто, прежде обещая всевозможные блага, в итоге сгнобили миллионы честнейших людей в тюрьмах, расстреливая, как собак. Народ  мечтал о свободе, а получили сплошной лагерь, где порушено все Святое; ждал покоя, а нашел бесконечный страх и животную затравленность; верил, что, наконец, пребудет справедливость, а увидел полный беспредел.

Обещания не выполнены, надежды  убиты. Страна всего за год стала одной из самых отстающих, а ведь прежде звалась Державой….
И все это бедствие началось с фразы, которую рука «вождя пролетариата» ловко вывела в своем дневнике: Der Sturm naht.


Враги народа

Ч. 1

1919 год. Россия.

Маленькая, отдаленная от центра деревенька начинала свой новый, трудовой день. Солнце еще только медленно поднималось над землей, окрашивая багрянцем зеленеющие поля, луга, леса. Вдали таинственно серебрилась полноводная речка, и в кронах берёз гулял вольный апрельский ветерок. Красота. Кто бы мог подумать, что в это время, когда природа беспокойно просыпалась после долгого, зимнего сна, когда птицы выводили трели о надежде, радости и любви, в огромной стране, происходили чудовищные вещи, Россия, прежде такая непобедимая, была поставлена на колени силой чудовищной, беспощадной, страшной. Она пока еще не успела во всей своей мощи добраться до этого тихого места, благодаря дальности расстояния, и местные жители еще не вдохнули угара революционных преобразований, а просто ждали, что будет дальше, жили, работали на износ, мечтая, что в скором  будущем, мир и покой воцарятся на их земле. Но так было только пока, то есть совсем недолго.

На солнечной полянке, возле старой, покосившей избы играли три мальчугана. Им было по пять-шесть лет, и сейчас они наслаждались этой почти беззаботной порой, сотканной из счастья. Полностью погрузившись в свою игру, ребята не заметили, как в деревню пришли чужие, о чем оповестили разрывающиеся от лая дворовые собаки. Первым очнулся старший, Васька, коренастый, подвижный паренек.

- Смотрите, смотрите, какие-то люди идут, по виду городские, да много как их! Странные только они, мне кажется, совсем недобрые.
- Так, они в твою избу идут! - воскликнул его друг, Серега, светловолосый паренек с задорным личиком. – Гляди, как озираются по сторонам, действительно странные типы.
- Пойдем, посмотрим? – отозвался третий, самый младший из всех, его звали Петькой.

Заинтересованные неожиданным вторжением незваных гостей, друзья побежали в сторону избы, подслушать, подсмотреть. Но уже за несколько метров до мальчишек донеслись громкие крики, ругань, казалось, рушат мебель.

- Выметайтесь отсюдова, сказано вам, контры, вы поганые, не понимаете с первого раза, - ревел полупьяный мужской бас.
- Да куда ж мы пойдем, ироды окаянные! – голосила хозяйка старушка, Клавдия Петровна, бабушка Васьки, - понятно, что вам нужно здание, но нам-то куда? Неужто на улицу теперь? Это ли обещала ваша революция?

Ответа не последовало. Кучка озверелых пришельцев молча вышвырнула старушку, не дав ей даже собрать вещи.
- Дайте хоть иконы заберу, да одежду внуку, - уже просительным голосом взмолила женщина.
- Иконы? Ха! Не положено советскому человеку в богов верить!

В уголке стояли маленькие иконки, которые передавались из поколения в поколение в течение многих лет, которые так берегла хозяйка, которые в тяжелый час только и давали утешение и помощь. Теперь же незваные гости в бешенстве кинулись в тот угол, и, не успела несчастная женщина опомниться, как размели все с яростью и ненавистью, растоптав, разломав.

В эту минуту в избу кинулся маленький Васька. Никогда в жизни он не видел свою любимую бабушку такой слабой, раздавленной и измученной. Впервые за свою короткую жизнь Васька бросился на обидчиков с кулаками, ненавидя чужаков всей душой. Но его страстный порыв был пресечен в одночасье. Обоих, бабушку и внука вышвырнули, как щенков за порог, и собравшаяся уже возле дома толпа, напуганная, недоумевающая, подобрала изгнанных, пытаясь как-то утешить.

- Что там за бандитизм! – взревел Митька плотник, сжав покрепче захваченную по пути внушительного вида дубину.

Но когда он с другом собрались уже навести порядок, на улицу вышел один из городских, видимо, среди всех он был за главного. В отличие от своих соратников, громил, этот, неказистый с виду мужичок с хитрым, хищным взглядом, надел на себя маску вежливости и учтивости, заговорил он в лучших традициях ораторского мастерства:

- Граждане крестьяне! Все мы знаем, что в стране произошла революция. Сколько столетий вас эксплуатировали буржуи, богатеи, вы пахали на них, а они только по балам разъезжали, вы голодали, а они издевались над вами! Теперь этому кошмару настал конец, теперь вы – свободные люди! Товарищ Ленин так объясняет суть новой власти: фабрики рабочим, а земля крестьянам. Поймите, теперь вы хозяева на своей земле, теперь вам никто не указ, работайте, радуйтесь, вот ваше счастье!

По толпе прошла глухая волна одобрения. Будто бы большинство уже и забыло, свидетелями чего только что были, и только Митька смело задал логичный вопрос.

- То, что вы говорите, это, конечно, хорошо. Но вот что сейчас было? Получается, вы выгоняете людей из собственного же дома и хуже того, унижаете и швыряете, как котят? Что ж у вас слова и дела не сходятся? Чем же вы тогда лучше помещиков?

Оратор сверкнул в его сторону проклинающим взглядом, тот же взгляд плотник поймал и от всей группировки, но разговор глашатай продолжил в том же подчеркнуто вежливом тоне.

- Поймите, товарищи, нам нужно здание для устройства в нем сельсовета. Не на улице же нам председательствовать? Свободных зданий нет, но есть кулаки, которые жируют, которые живут лучше вас всех, вот пусть они и делятся, помогают революции, если хотят после сливки снимать с нее. Из кулаков в деревне только несколько семей, этот дом – один из них, его мы и выбрали.

- Да какие ж мы кулаки? – удивилась Клавдия Петровна. – Мы же чуть ли не нищие, всё, что у нас есть, это полудохлая, тощая коза и пять куриц. Все! В доме шаром покати, пусто, деревянные лавки и стол. А пашем, за десятерых. Всю жизнь на государство ваше работали, все руки стерли в поле. На войне муж и трое сыновей полегли, невестка погибла, один сын только и остался, контуженным с войны вернулся, и тот теперь до ночи в поле, да внучок малолетний. – Старушка не сдержалась и расплакалась от такой несправедливости.

- Вот именно. Коза, курицы. А у других и этого нет. Не так ли? – Победоносно указал оратор.

- Точно, они хорошо живут! Я вон давеча просил денюжкой подсобить, а бабка не дала. Кулаки, они и есть кулаки! – прошамкал какой-то пьянчужка.

- Да, как тебе не стыдно, Степан! У тебя ничего нет, потому что ты пропил все, и работать ты не привык. Сколько раз я тебе помогала, так ты и не помнишь ничего доброго!

В тот момент, когда толпа гудела на все лады, со стороны речки со всех ног в их сторону бежал старенький человек в черной рясе, местный батюшка, отец Иоанн. Кто-то из мальчишек рассказал ему, что происходит в доме Авдеевых, и он тут же бросил свою любимую рыбалку, поспешив к месту конфликта, батюшка надеялся, что сможет помочь чем-то.

- Люди, Православные! – Еле переводя дух, прогремел он. – Да что же это такое творится? – Обращаясь к городским. – Откуда в вас столько злобы, ненависти? Пришли в дом чужой, хозяйничаете в нем, хоть бы старушку устыдились!

- Эй, поп, - бросил оратор перемигнувшись со своими, которые плотным кольцом окружили своего предводителя, - ты бы лучше шел отсюдова по добру по здорову. Знаешь кто у нас следующий по счету? Ты. Ты у нас кулачок, которого потрясти хорошенько нужно. Храм твой потрясти, золотишко может и найдем. Вы, поповский род, вообще враги народа…. Вон, в соседнем городе митрополита припугнули, так он как бежал, аж пятки сверкали, ой как бежал, аж червонцы из кармонов повыскакивали… Ха-ха-ха….

Батюшка аж задохнулся от возмущения. Такого сволочизма он еще никогда не встречал, хотя за свои восемьдесят три года повидал всякого.

- Во-первых, да будет тебе известно, молодой человек, что не стоит мерить всех по одному-двум. Если кто-то из нашего чина и позорит имя Церкви деяниями своими, жаждой наживы или трусостью, то это на их совести, им перед Всевышним втройне отвечать. Во-вторых, с каких пор Церковь стала врагом народа, вы ведь не отдельных лиц во враги записали, а всю веру, я правильно понял? Во все времена Богу врагом был только дьявол. Так от кого вы  тогда пришли, от него ль? Посмотрите на себя, в вас же уже не осталось ничего человеческого! Глаза залили и пошли душегубствовать, думаете, вычеркнули Бога из своей жизни и потом вам ничего не будет? Ошибаетесь. Будет и еще как. Одумайтесь, опомнитесь! Вот, вы решили и меня сейчас запужать. Думаете, напужали? Ничего подобного. Я столько повидал на своем веку, что меня ничто земное не напужает. Тем более такие негодяи, как вы! А вот Клавдию не троньте! Она – человек кристальной души, честнейший, настоящий, вам не чета. Пришли властвовать, пожалуйста, но только по закону человеческому, а не по закону зверей. Извинитесь перед женщиной и идите с миром.

- Да ты что поп, обезумел нечай?

Несколько городских направились к батюшке, желая проучить за дерзость, но тот даже глазом не моргнул, зато вовремя спохватился Митька, своим грозным видом показав, что пусть только попробуют тронуть батюшку, несколько мужиков также были на стороне правды. Глашатай, оценив ситуацию, махнул своим, чтобы отошли…. на время….

- После разберемся, - процедил сквозь зубы он и, повысив голос, добавил. – Крестьяне, запомните, советская власть она уже пришла, хотите вы того или нет, и пришла она для того, чтобы вам помочь, защитить от эксплуататоров, от обманщиков разного рода, чтобы вам же и жилось хорошо….

Говорил он еще долго, красноречиво, как-то по-книжному, как крестьянский люд и не слышал никогда. Теперь среди людей пошло разделение. Кто жил по совести, чести, оставался при первоначальном мнении: они понимали, что за сладкими речами новоприбывших таится яд, и, что с их приходом житья не будет. Другие, из тех, кто любил выпить и оттого не имел в доме ничего, были, наоборот, за городских. Третьи находились в сомнении, не могли определиться, вроде бы и говорят хорошо, но и уже успели проявить себя не с самой лучшей стороны. Но этого только и ждали городские, они поняли, что останутся здесь надолго, отпора, как во многих других селениях они не встретили.

2.

День клонился к закату. Клавдия Петровна с Васькой разместились у отца Иоанна. Батюшка долго не мог успокоиться, все рвался в драку, чего за ним вообще никогда не наблюдалось, ему было больно не за себя, а за Бога, за Церковь, за Клавдию, за людей, которые покорно опустив головы, смолчали, испугавшись массовости прибывших и грядущих проблем.

- Вот из-за того, что мы так разрознены, всегда боимся всего, нас и давят и будут давить. Чувствую, что эти молодцы нам еще покажут, а мы молчим, а мы терпим. Всегда возмущаюсь этому качеству народному! И особенно тому, что и  саму веру давно уже смешали с этим послушанием. Скажи, Клавдия, ну почему так, откуда это вообще взяли, зачем, для чего? Я сам священник и не могу понять, что творится, что творилось. Христос учит нас ведь не покорности рабской, нет, а мудрости, чистоте, взаимопомощи! Ох, как тяжко мне, сколько неправды, несправедливости со всех сторон!

Клавдия удрученно кивала в знак согласия, то и дело смахивая набегающие слезинки, и беспокойно смотрела в окно, понимая, что в деревню пришла беда. Завидев вдали сына с друзьями, возвращающимися с полевых работ, Клавдия Петровна заплакала еще больше, понимая, что сейчас будет. Она выбежала ему навстречу, стараясь взять себя в руки.

- Мама, что с тобой? – удивился сын Клавдии Петровны, Александр. – Кто обидел?
- Да, сынок, там такое. Там революция….
- Ах, да я знаю, слышал. Ну, так что же здесь страшного, наоборот, радоваться нужно, что теперь равенство будет, во всяком случае, так в народе говорят. Ну, что же ты плачешь? Мы же не банкиры, какие-нибудь, это им плохо теперь.
- Сыночек, они нас кулаками объявили. Из дома выкинули. Иконы растоптали, сказали, что советский человек не должен в Бога верить….

Александр нахмурился.

- А вот это уже серьезно. Пошли, – обращаясь к друзьям, Андрею и Михею, тоже мрачно задумавшимся, – Ребята придется навести порядок. Я им дам, кулаки… в Бога не верить… Нехристи!

Сердце Клавдии Петровны больно защемило в предчувствии непоправимого, чего она не могла остановить.

Мужики во главе с Александром пинком ноги отворили дверь. За столом сидели городские и распивали самогон, обильно закусывая. Видимо, уже подсуетились местные из тех, кто готов услужить любой власти, руководствуясь правилом: кто в силе, тот и хороший….
Городские, уже в достаточном подпитии, подняли на вошедших налитый кровью взгляд. По этому взгляду было ясно, что мирной беседы не будет.

Первым разговор начал законный хозяин дома.

- Вы по какому праву ворвались сюда? Нельзя было по-человечески что ли, или храбрые только баб погонять, да старушек с детьми? А ну, попробуйте на мужиков пойти. Струсили? Иконы кто разбил?

Александр негодовал. В душе что-то яростно металось, гнев, отчаяние, боль за порушенную Россию, за то, что опять обманули народ, за то, что теперь творится полная анархия, и ее усмирять можно только силой.
За столом сидело девять человек во главе с предводителем. Тот медленно привстал и произнес, делая ударение на каждом слове.

- Запомни собака, с Никанором никто не смеет так говорить.

Александр не успел среагировать, слишком быстро все произошло: этот, назвавший себя Никанором, схватил лежавший на столе нож и кинулся на него, ранив точным, твердым ударом опытной рукой палача. Друзья сразу же смекнули в чем дело, и бросились на преступника, но тут подоспели подпитые «товарищи».

- Что ж вы делаете звери! – как гром прогремел чей-то до боли знакомый голос.

«Только не он!» - подумал Александр уже теряя сознание, - «отец Иоанн, зачем он пришел!..»
 
Батюшка не смог усидеть на месте. Он забыл о своих преклонных годах, о ревматизме, который мучил уже лет так тридцать, обо всем на свете, просто он понимал, что происходит самая большая несправедливость, и он не сможет называть себя больше служителем Божьим, если отсидится в тихом местечке даже не попытавшись помочь своим духовным детям. Да. Далеко не все церковнослужители на его месте поступили бы также, но это уже не Божьи люди, а лицемеры, прикрывающиеся именем Бога, а отец Иоанн никогда не был лицемером.

- Господи Иисусе, помоги, поддержи меня немощного!

Быстро перекрестившись, батюшка бросился в самую гущу драки и успел отвести контрольный удар ножа, который летел в сторону упавшего Александра. Никанор не ожидал такого, и второй удар был уже направлен в батюшку, но и этот удар отец Иоанн резво отбросил каким-то неизвестным ни в каких из существующих боевых методик способом.

- Вот это да! – сам себе удивился Иоанн и кинулся дальше.

Андрей с Михеем не щадили себя. Раненные они дрались, как тигры, но и противники были не промах. Спасало повстанцев то, что городские были уже слишком пьяны, чтобы следить за координацией своих движений, самым трезвым из них был Никанор, но его вывел из рабочего состояния отец Иоанн, а остальные вскоре сами выдохлись, всплеск энергии подошел к концу.

Поняв, что полной победы, ради которой приходили все равно не добиться, деревенские решили уходить, Александру было совсем худо, и тут уж не до разборок. Пока новая власть очухивалась, друзья вытащили раненного из дома.

Уже смеркалось. В небе мистически сияла полная луна. Она была необыкновенно большой и почему-то, какой-то огненно  красной, кровавой. Никогда прежде местные жители не наблюдали такого природного явления, такой неестественной, воинственного вида, луны. С востока подул холодный ветер, и тревожно заухала сова, вспугнутая недавним переполохом.

3.

С трудом Андрей, Михей и отец Иоанн дотянули раненного до дома батюшки. Клавдия Петровна, как увидела раненного сына, опять схватилась за сердце, так что откачивать пришлось еще и ее. Маленький Васька забился в угол, он уже начинал понимать, что мир гораздо сложнее и суровее, чем ему казалось еще вчера, этот мальчуган повзрослел всего за день, и нещадно корил себя за то, что не мог в такой тяжелый час помочь отцу и бабушке.

Сделав перевязку Александру и напоив его отваром лекарственных трав, которые у Иоанна всегда имелись в наличие, наши герои сели держать совет. Они уже поняли, что поутру им не стоит ждать ничего хорошего, поэтому необходимо сейчас выработать серьезную тактику дальнейших действий. Решили собрать всех, кто на стороне правды. Тут уж пригодился и Васька, он был послан, как курьер с важной информацией, и уже через пять минут, быстроногий мальчуган привел в дом Митьку, который даже и не знал, что Александр ранен, и еще троих мужичков, которых возмутило поведение пришлых. Все горели негодованием, но не знали, что можно сделать против орды возомнившей себя царем Вселенной, нечисти, которая притом имеет хорошую крышу в городе, да и вообще во всей стране. Внезапно лицо Митьки осенилось, ему вспомнился недавний разговор на рынке в соседней деревне, когда он ездил продавать картошку.

- Мужики. Я тут от народа слышал, что в соседней губернии собираются такие же недовольные беспределом новой власти, как и мы, похоже, там создается серьезная сила, способная смести таких вот молодцов, которые могут бросаться только на безоружных и только стаей. А что, если туда кинуться? Другого выхода я тогда просто не вижу. Здесь всех перебьют поодиночке, и пикнуть не успеем. Но тут палка в двух концах: женщины не поедут, старики и подавно, а их оставлять на растерзание – грех. У меня отец парализованный, мать больная. Не оставишь. С другой стороны, тут теперь тоже беда, а Александру, Андрею, Михею после драки и вообще житья не будет. Выходит одно: вам троим в деревне теперь оставаться нельзя, вам дорога, а нам здесь придется как-то воевать, за своих бороться….

На несколько минут в доме воцарилась тишина. Иоанн горько схватился за голову, он хорошо представлял, невольным свидетелем каких событий становится, и осознавал, что в данном случае его друзья правы, не стоило рассчитывать, что городские оставят их в покое. Судя по всему, Никанор обид не прощает.

- Да. Надо решаться. Другого выхода, действительно уже и нет. – Тихо ответил ослабевший Александр.

- Но как же ты дойдешь, сыночек? – возопила обезумевшая от горя Клавдия Петровна.

- Если я останусь здесь, мама, поверь мне, эти звери уж точно не дадут мне подняться на ноги, они сделают из меня пирожок с мясом и сожрут. Я это понял по сегодняшнему «разговору». Знаешь, такого я совсем не ожидал. А я, глупый, еще недавно так радовался, когда царя свергли, все-таки столько крови у нас выпили эти богатеи. Но пришло зло еще более страшное. Что же это такое!

Александр забылся и резко рванулся в сторону, отчего в глазах потемнело, и он осел по стенке. Хорошо, что друзья поддержали его.

- Клавдия Петровна. – Встрепенулся Митька. – Не волнуйся, у меня лошадка есть, старенькая, правда, но все же, и телега. Вот пусть ребята ее и забирают в безвозмездное пользование.

- Спасибо, брат. – В один голос ответили трое мужчин.

- Пора собираться.- Подвел итог Митька. – Нужно выехать до рассвета. Я вам в помощники племяшку своего дам, он паренек шустрый, дорогу эту знает хорошо, мы не раз с ним в тот край ездили, так что он вас проводит. А там уж, как сам решит, может с вами, а может сюда. – Повернувшись к отцу Иоанну. – Батюшка, вам бы тоже отсюда лучше бежать, не дадут они вам житья. Надеюсь, что не на всей Земле зло поселилось, может где-нибудь пока осядете, а потом, глядишь и вернуться можно будет….

- Митя. – Тяжело вздохнул батюшка. – Как же я паству свою оставлю, когда такое творится? Я не могу бежать. Не по Божески это как-то. Если уж суждено претерпеть, то куда я денусь?  С Богом, ребятки. Идите.

- С Богом.

Александр обнял мать, прижал к груди Ваську, и, держась за бок, стараясь не показывать своих мучений и набегающей дурноты, вышел с друзьями в темноту. Дверь за ними закрылась. Где-то вдали заржала кобыла, и послышался скрип несмазанной телеги. Потом стих и этот звук, и вновь на деревню опустилось тягостное безмолвие.

4.

Утро наступило, как и обычно, встречая людей петушиным криком и собачьим лаем. Теплый, апрельский ветерок доносил с полей легкий аромат пробуждающихся травок и цветочков. Небо синее-синее, было причудливо изрисовано мистическими узорами, которые составляли редкие облака. Диво дивное. Глядя на эту красоту, невольно думаешь: как же хочется жить! Но только тихо, спокойно, чтобы никто не мешал жить.

Как ни странно, городские вели себя пока вполне тихо. Только один в восьмом часу утра сел на лошадь и помчался в сторону города.

«В противоположную сторону от ребят….», облегченно подумали наши заговорщики, увидев в окно скачущего всадника. По плану, трое бежавших должны были отъехать уже далеко, во всяком случае, Никанор пока их не достанет.

Увидев, что всё тихо, люди разбрелись по своим делам. Митька плотник пошел в свой сарай, он еще не сдал заказ, большой обеденный стол, который обещал сделать одному хорошему человеку из соседнего села. Отец Иоанн ушел в храм, вечером должна была состояться праздничная служба. Клавдия Петровна занялась домашними делами, она решила помочь батюшке навести порядок в доме, а Васька побежал к своим друзьям, Сережке Громову и Петьке Сидоренкину.

Солнце поднималось в зенит.

В двенадцатом часу дня Клавдию Петровну внезапно отвлек от домашних дел нехороший шум за окном. Сердце вновь почувствовало недоброе. Выглянув в окно, она осела: видимо молодчик, унесшийся с такой скоростью утром, привел подкрепление, и теперь по деревне вышагивало несколько десятков сапог, пинающих Землю русскую с какой-то непонятной ненавистью, которую много лет спустя проявят разве только фашисты. Пригнали и автомобиль, который мрачной громадиной стоял у дома Авдеевых. Из дома с самодовольной усмешкой вышел Никанор. После вчерашней пьянки он выглядел плохо: уродующие лицо мешки легли под глазами, на щеке красовался крупный синяк, в суматохе поставленный отцом Иоанном, соломенного цвета жидкие волосы не расчесанной копной сбились на затылке. Никанор прошел вдоль домов, выкрикивая фамилии тех, кто ему был нужен.

- Авдеев. Фомин. Снеговы. Весёлкин.

Услышав свою фамилию, Весёлкин, Митька, по привычке вышел во двор, он не привык прятаться. Потихоньку собралась вся деревня, которая еще не успела, в большинстве своем, уйти в поле. Вышел из храма и батюшка, его фамилию Фомин, Никанор прокричал с особой интонацией.

- Где Снеговы и Авдеев? – Нетерпеливо-раздражительно задал вопрос Никанор.

Ответа не последовало.

- Повторяю, где эта контра собачья прячется?! – Повторил свой вопрос он.

Опять тишина. Когда атмосфера накалилась до предела, раздался робкий голос Авдотьи, матери Петьки.

- Они уехали….

Услышав это «они уехали», ее супруг, Виктор Семенович, серьезного вида мужичок, недоуменно и одновременно, гневно сверкнул на жену. Он то знал, куда уехали ребята, но не собирался выдавать односельчан, а жена…. Как же так? Прожил с ней столько лет, и не разглядел, кем она была на самом деле. Вот когда проявляется истинная сущность…. стукача.

- Куда? – Взорвался Никанор.
- Не знаю, - уже пожалев о сказанном, пролепетала Авдотья. – Я ночью видела, как Митька лошадь запрягал.

- Ну, баба дура. – В сердцах бросил Виктор Семенович. Никогда он словом плохим ее не называл, любил, уважал, а теперь не понимал, как мог так ошибиться. И что на нее вообще нашло? Выдала еще и Митьку….

- Так…. Заговор контрреволюционный раскрывается. – Пропел Никанор и по привычке оскалился. Такая же гримаса появилась и на лицах его соратников.

– С этими гнидами разберемся. Далеко они не уйдут. – Повысив голос. -  А вот вы арестованы, - заключил он, обращаясь к Митьке и Клавдии Петровне. – И ты, поп тоже.

- А батюшку то за что? – Воскликнули женщины в толпе.

- Мы знаем за что. Эй, чего встали, как вкопанные. Для вас персональное приглашение требуется? Хорошо, будет. А ну, ребята, пригласите-ка этих голубчиков к нам на чаек. Ха-ха-ха!

Услышав команду, стая сторожевых псов в человеческом обличье, швырнула сначала Клавдию Петровну, потом Митьку, а затем и батюшку Иоанна, причем его постарались швырнуть так, чтобы он упал, а после еще и пнули. Так что встать он смог не сразу. Ваську, побежавшего за бабушкой, эти же чекисты откинули, как пушинку и десяток рук в толпе бережно утащили его из этой свалки, дабы еще и мальчонке не досталось. На несколько минут наступила тишина. Эту тишину разрывал только отчаянный Васькин плач. Большая толпа, состоящая из пятидесяти человек, стояла, опустив головы. Животный страх уже закрался в глазах. В головах многих вращалась одна и та же шальная мысль «А что, если…. взять лопату, грабли, вилы и показать этим негодяям…» но это была только мысль. Люди боялись. Страх. Источник всех бед. Разрозненность. Беда общества.

Чекисты посадили троих арестованных в машину с решетчатыми окнами, закрыли двери и вернулись к своему предводителю. По их возбужденным, перекошенным звериной ухмылкой лицам было понятно, игра еще не закончена, она в самом разгаре.

- Ну, что товарищи. Революция нуждается в средствах. У нас их нет. Не у крестьян же бедных брать? Вон, товарищи, перед вами шкатулка со средствами стоит. Берите. Революция зовет.

И два десятка натравленных на политучениях, горящих ненавистью ко всему святому и чистому, чекистов понеслись к скромно стоящему деревянному храму, сияющему позолоченными куполами на ярком ослепительном полуденном солнце. Небо стало затягиваться тучами, быстро, стремительно и неожиданно.
Чекисты не удосужились даже нормально открыть дверь, они выбили ее бешеным ударом ноги. Старенькая, хрупкая, она упала наземь с оглушительным грохотом. Кто-то из толпы дернулся, долг христианина обязывал кинуться на защиту Божьего дома, но предвидев это, Никанор, коршуном следящий за реакцией затравленной толпы тихо, по-змеиному шипяще произнес.

- Не пырхайтесь. Хотите, расскажу вам одну сказку прибаутку? Интересная. В одной деревне, такая же церковка стояла. Богатенькая, золотишка там много была и всякой утвари. А революции денюжки нужны. Ну, так вот, герои революции решили позаимствовать золотишко у церковки этой. А народец пожалел золотишка, взбунтовался. Нет больше этой деревеньки. Вороны доклевывают то, что осталось от нее.

И вновь Никанор разразился диким, демоническим хохотом, поигрывая револьвером. Бросив это, он направился к храму, «помогать» своим.
Люди застыли, как истуканы. А арестованные, видящие все сквозь зарешеченное окно, плакали навзрыд, не в силах выдержать такого зрелища. Только что такие сильные, когда дело касалось только их, они ослабели, видя немощь свою, когда оскорбляли святыни.

Не прошло и пяти минут, как кто-то из чекистов сбросил с высоты храма крест. Он обрушился, подняв огромное облако пыли, прочно врезавшись в землю, оставив глубокий след. Вскоре вандалы вынесли иконы, подобрав наиболее почитаемые, старинные.

- Холодно у вас что-то. Согреться бы. – Продолжал издеваться председатель. – Костер палить будем, а с ним все ваши былые предрассудки. Хватит верить в богов. Где они? А? Вот, смотрите, как эти дощечки гореть будут. И что? Думаете, меня сейчас прям на месте гром разразит? Не разразит. Вот он я, живехонький стою. Ха!

Страшным пламенем взвился костер. Костер из икон. Никогда такого не было на Руси. Во времена татаро-монгольских набегов святыни удавалось сохранить, в период тяжелых турецких войн, храмы оставались, а тут свои, русские пришли…. звери. И этому вандализму дал широкую дорогу новый царь, красный царь, который первым подпалил самые почитаемые иконы на Руси в Петербурге в 1918 году, приплясывая у этого костра, дав тем самым пример своим слугам творить то же самое.   

Только что синее небо, стало мрачным, серым. Солнце спряталось за грозовую тучу. Где-то вдали сверкнула молния. В этот момент раздался крик.

- Клавдия! Клавдия померла!

Эта сильная женщина выдержала все: побои, унижения, страхи, переживания. Но такого ее сердце не вынесло. Еще одной чистой душой на грешной Земле стало меньше. Еще одна душа отправилась в Рай.

5.

Прошло три часа, как отъехал автомобиль с арестантами. Костер погас и теперь дымился, являя собой олицетворенную боль народную. Храм, разрушенный, разбитый, казалось, с укором взирал с высоты своей на людей, слабых в своих пороках, некрепких в трусости и желании спасти собственную жизнь, пусть даже и ценой жизней других.

Люди поспешили закрыться в своих домах. В душах многих гремели бури, так было в семье Громовых: отец Сереги, светловолосого мальчишки, которого мы уже с вами видели, метался из угла в угол. Его жена убитым взором следила за этой эмоциональной вспышкой мужа и полностью понимала его. Как им хотелось сейчас сделать хоть что-то, выйти в противовес этому злу. Но их было всего двое, а тех – десятки вооруженных громил. Виктор Семенович, отец Петьки, тоже очень переживал. Еще хуже ему было от осознания того, что он живет бок о бок с предательницей, которая, наверное, в случае чего, так же просто сможет выдать и его самого. «Хоть бы Петьке не передался этот характер порочный», - то и дело думал он, посматривая на щупленького, какого-то несуразного, лопоухенького мальчишку, в котором так остро угадывались черты матери: тот же острый взгляд светло серых глаз, та же нервозность. Прежде Виктор не предавал всему этому значения, а теперь на сердце стало совсем тошно. Жена ушла к соседке. «И хорошо, что ушла», - проносилось в его голове.

Авдотья медленно шла на другую сторону деревни к Дашке, своей закадычной подружке. Ей было не по себе после случившегося. Она сама не ожидала от себя такой подлости, глупости. Как будто кто-то за язык потянул. Зачем сказала? Любопытство, злорадство и страсть к сплетням год от года уводило эту женщину вдаль от верной дороги в неизвестные дебри. И сегодня проявился результат этого скорбного пути.
Задумавшись, Авдотья не сразу услышала, что ее окликнули. Только, когда кто-то окликнул ее чуть громче, она вышла из своего ступора.

- Куда идешь, девица-красавица? – Пропел чей-то знакомый голос.

Авдотья обернулась. Никанор стоял совсем неподалеку, загадочно улыбаясь.

- Может, провожу, а то небезопасно таким красивым в одиночку ходить,  – подавая руку, вкрадчиво добавил он, – ты не смотри, что я такой суровый. Просто у меня работа такая. А ты не бойся. Не обижу. Пройдемся, а то заскучал я совсем…..

И Авдотья, наша запутавшаяся в своих мыслях, страхах и страстях, Авдотья, пошла. Забыв про мужа, про сына, про то, кем был тот человек, который сейчас смотрел на нее волчьим голодным взглядом. Эта женщина сделала еще один стремительный прыжок в пропасть, выбраться из которой потом будет практически невозможно.


6.

Друзья, Александр, Михей, Андрей и племяшка Митьки, пятнадцатилетний Илюшка, уже подъезжали к Тамбовской губернии, молчаливые, задумчивые. Еще такой молодой Андрей, которому недавно исполнилось только девятнадцать, сейчас выглядел, как старик. Первые ранние морщинки проложили за эту ночь глубокую борозду на переносице. Михей, заводила и весельчак, стал серьезным, как никогда. В свои двадцать три он был готов уже покинуть этот бренный мир. Александр, самый старший из всех, дожив до тридцати познал и боль утраты, и кошмар войны, и отчаяние беспредела, который все более опутывал столь любимую им Родину. Все трое думали сейчас о своей деревне, о родных, близких, друзьях, Андрей вспоминал озорной взгляд Василиски, соседской девчонки, которая то манила, а то осаждала парня холодным безразличием, играя на его чувствах. Теперь, похоже, все это позади. Ах, кто бы мог знать тогда! И не ведал Андрей, что эта самая гордячка Василиска сейчас лила горькие слезы по нем, не надеясь увидеть его хотя бы еще раз.

- Приехали. – Устало провозгласил Илюшка. Он тут был много раз, и знал дом, где обитали повстанцы, ведь они были хорошими знакомыми Митьки, мятежный дух которого никогда не давал ему жить, как все. Но вот прибиться к этой группировке он, к своей большой печали, в силу сложившихся обстоятельств не мог. Дом ничем не выделялся на фоне старины большого села, единственное, он был еще более ветхим, чем все остальные. Люди, тайно собирающиеся здесь, еще не успели проявить себя и, благо об их замыслах, не стало известно красным. Илюшка постучал кодовым сигналом, три быстрых и четыре размеренных удара. Дверь не сразу, но открылась. Хозяин внимательно посмотрел на Илюшку, узнал, проницательным взглядом оглядел троих мужчин и кивком головы пригласил внутрь.

- Тоже красные достали? – Сурово и одновременно, по родному понимающе, спросил невысокий, но хорошо сложенный мужчина лет тридцати, впуская гостей в дом. В комнате стоял большой дубовый стол и три лавки. На одной из них сидело четверо мужчин, остальные, видимо, были приготовлены для тех, кто еще не пришел. – Располагайтесь, мы тут как  раз совет держим.
 
- Да. У нас там такое твориться стало, ужасть. – Ответил Александр, скромно садясь на край свободной скамьи.

- То ли еще будет. – Резко ответил хозяин дома. - А первоначально-то сколько обещали…. Ленин с трибуны провозглашал демократическое, справедливое государство, которое примет всех политических заключенных и репрессированных по религиозной принадлежности людей со всего мира, обещал свободу совести и вероисповеданий, обещал, что будет абсолютное счастье. Поэтому люди за ним и пошли. А потом началось…. Гайка закручивалась быстро, даже очень быстро. Учредительское собрание разогнали, все газеты, которые имели другую точку зрения, закрыли, всех, кто шел, хоть как-то вразрез с мыслью партии, уничтожали. Теперь и на нас открыта охота, как на неугодных. Вот так. А, кстати, разверстку в вашем селении уже проходили?

- Пока еще нет, не успели. А что это?

- О. Это такая штука…. Не знаю, слышали ли вы, был такой царь в далеком прошлом на Руси, Иваном Грозным величали. Ну, так вот, этот Грозный устроил опричнину, это организация такая, которая под видом благонадежности и жажды правды перебила добрую половину страны, издеваясь, насилуя, грабя, не щадя ни детей, ни стариков. Теперь то же самое творится. А разверстка – это когда приходят чужые в деревню и отбирают все, что мама твоя наработала в огороде, что сам накосил в поле, забирают куриц, любой скот, зерно, картошку, молоко, хлеб, в общем, все, что найдут.

- А дальше куда? – Поинтересовался Илюшка.

- Всё. А ты что думал? Большая часть разворовывается этими же чужаками, потом еще другими, которые выше их, потом еще идет в казну, а то, что останется, распределяется между этими же крестьянами, у которых добро и отняли. Как правило, семья получает ровно столько провианта, сколько может съесть мышонок. А раздели на пятерых-семерых? Человеку с таким пайком не прожить. Если так пойдет дальше, голод, а значит и восстания неминуемы. Ну, то, что храмы рушат, я думаю, вы уже в курсе.

- У нас в деревне церковь старенькая стоит. Неужто и ее разрушат? – В ужасе спросил Андрей.

- И не сомневайся. Скорее всего, уже обчистили и прошлись с секирой. Страшно это все. Вот поэтому мы и собираем надежных людей, готовых восстать. Поймите, братцы, борьба будет нешуточная. Да у нас есть связи с другими батальонами повстанцев, такие по всей России появились, но враг силен, поэтому нужно приложить максимум мужества, отваги, не думать за себя, а думать за матерей своих, жен, детей, за Россию, которую превратили в половую тряпку, вытирая об нее свои грязные сапоги враги. Вот, год назад житель одного и сел, добрый, наивный человек, жалобу Ленину написал, думал, что достучится до вождя, расскажет ему, что на местах творят, верил, что беспредел этот вождь прекратит. Хотите, зачитаю письмишко это?

- Конечно, - дружно ответили все.
- Слушайте. Тут целая поэма. «Обращаясь к Вам, товарищ Ленин, как к защитнику высшей справедливости, я от себя и от имени своих братьев прошу Вас оградить отца и брата от нападок и оскорблений, которые они не заслуживают, и обратить внимание на то, что в ячейке коммунистов засели и командуют трудовым крестьянином люди с настоящим и прошлым темным, бывшие убийцы, хулиганы, пьяницы, картежники и лодыри, которым неизвестно, что такое честный труд, как в виде Алексея Барсова, который ещё при Николае II отбывал тюремное заключение — 3 года за убийство в Орехово-Зуево, где им и было совершено убийство. И эти лица, прикрываясь великим именем коммуны, держат в страхе все трудовое крестьянство. О последующем, что будет сделано, убедительно прошу Вас по вышеуказанному адресу дать знать мне, Вашему меньшему брату, который просит Вас с полной уверенностью, что Вы не откажете протянуть свою сильную руку помощи во имя той справедливости, которая становится как воздух необходимый больше, чем когда-либо, в переживаемую эпоху измученному русскому народу, ожидающему в награду себе за вековые страдания счастья и свободы. При сем прилагаю список подписавшихся крестьян. И. Ф. Белов»
- И как? Был толк?
- А как же! Еще какой…. Проклятье!  – Выругался мужчина и надолго замолчал. Все было понятно без слов. Спустя минуту молчания, он поднял горящий взор. - Мы можем надеяться на вас?
- Да. – В один голос ответили Александр, Андрей, Михей и Илюшка.

- Тогда рад представиться, Александр Степанович Антонов.

7.

Отгорели последние отблески заката, и солнечный диск, огромный, огненный быстро опускался за линию горизонта. Еще минута и он вовсе исчез, забрав с собой последние остатки этого такого страшного, тяжелого, мучительно дня. По коридору бесконечно длинному и мрачному вели двоих арестантов, Митьку и отца Иоанна. Оба старались не показывать тех треволнений, которые терзали их души, они знали, что перед врагами нельзя предаваться горю, каким бы сильным оно ни было. Все думы отца Иоанна были об ушедшей из мира сего Клавдии Петровне. Митька мысленно метался от событий прошедших часов до картин будущего, которые пугали его еще больше. Как там жена, мать, отец?.. То и дело вопрошал он сам себя. А их всё вели, вели, вели. Казалось, конца коридору не будет никогда. В одном из многочисленных кабинетов открылась дверь, и из нее вышел кто-то. По одному внешнему виду этого человека можно было сделать соответствующие выводы: прожигающий, дикий взгляд почти что черных глаз пронзал, как копьем. В этом взгляде было все: ненависть, жажда власти, денег, крови, но только не человеческая сущность. Цепко посмотрев на арестантов, он хрипло спросил:

- Эти что?

- Буянили. Одни драку устроили, на представителей советской власти руку подняли, потом сбежали, а эти знают и скрывают. Кстати, поп тоже в драке участвовал. – Ответил один из конвоиров.

- Замечательно! Разделяй. Мужика вперед, попа в спец. сектор. Будем показания добывать. Посмотрим, сколько они продержатся….

От этих слов у обоих заключенных упало сердце. Что там впереди, и что это за спец. сектор? Но не успели они собрать мысли, как их уже толкали в спину.

- Ну, пошли, сволочи. Вперед, быстрей, быстрей, кому говорят.

Первым до места назначения дошел Митяй. Его завели в какой-то кабинет, расположенный в самом конце коридора, и швырнули прямо к ногам следователя. Тот долго, с презрением смотрел на взъерошенного мужика, взял махорку, скрутил, расправил, глубоко затянулся и задал первый вопрос:

- Отвечай. Кто, откуда, за что приведен?

- Митька Веселкин… Дмитрий Веселкин, Васильевич. 1895 года рождения, деревня Покровская. Плотник. За что привели – не знаю. Я честный человек, за всю жизнь ни разу не украл ничего, никому зла не причинил. А вот ваши беспредельщики пришли к нам в деревню, такое натворили. Унижают, громят, как враги народа какие-то….

- Заткни пасть! – Подскочил следователь, настолько резко, неожиданно, что Митька аж отшатнулся в сторону. – Враг народа передо мной стоит, которого теперь судить будем по революционному трибуналу. Правильно Владимир Ильич говорит, что надо землю русскую очищать от таких вредных насекомых, и давить их, давить, пока они не заполонили всю страну. Вот таких насекомых, как ты и твой дружок поп  давили, давим и будем давить, пока не уничтожим окончательно!

- Ну, тогда вам весь народ давить придется. И только такие беспредельщики, как вы и останутся….

Не успел Митька договорить этой фразы, как уже лежал на полу, сбитый дубиной следователя. Не знал Митька, что у следока под столом всегда лежит резиновая дубина для выбивания информации и запугивания. Такие дубины лежали в каждом кабинете. Но некоторые предпочитали пользоваться более изощренными методами дознания, причем с верхов это поощрялось. 

- Ты мне сейчас все напишешь, все выложишь, на блюдечке с золотой каемочкой! – Выкрикивал следователь, беспощадно обрушивая удар за ударом на несчастного Митьку, который теперь в почти бессознательном состоянии истекал кровью, и, если первое время еще пытался защищаться или укрываться от ударов, то теперь просто лежал и подлетал, как от пулеметной очереди от нового удара.

Отца Иоанна темными лабиринтами уводили в подвал. Сырой, пропахший плесенью и смертью, он навевал ужас. Но батюшка не подавал виду, как ему страшно, и только беззвучно молился, прося Бога дать ему и Митьке сил выдержать этот кошмар.

- Заходи, поп, - грубо толкнул в плечо батюшку конвоир. Иоанн оказался в просторном, освещенном несколькими большими лампами, кабинете. Огромный портрет вождя пролетариата красовался за спиной сидящего здесь человека.

- Майор Абакумов. – Представился он.

Иоанн облегченно вздохнул. Ему показалось, что это хороший знак, если следователь начинает разговор в пусть сухом, но более ли менее, вежливом тоне.

- Отец Иоанн, - в свою очередь, представился священник.

- Кому отец, а кому и контра, - отрезал Абакумов, - куда бежали остальные члены бандитской группировки?

«Видимо, я ошибся», - с грустью отметил батюшка и ответил вопросом на вопрос.

- О какой группировке вы говорите? Быть может о тех молодцах, которые, придя в тихое селение, разрушили все и вся, поправ святое? Или о тех мирных людях, которые прожив всю жизнь в деревне, трудились на износ, о тех, кто и мухи за всю жизнь не обидел?
Быть может, вы не знаете, что у нас произошло? Вас обманули?! Послушайте, пожалуйста, наша деревня жила тихо, спокойно, люди работали, никому не мешали, никого не трогали, но пришли городские, от вашей новой власти, начали издеваться, всё рушить, крушить, женщину до смерти довели. По-вашему кто контра, кто враг? Ну, услышьте же меня, наконец!

- Повторяю в последний раз. Куда бежали члены бандитской группировки, у меня и фамилии есть, Фомин и Снеговы.

- Эти люди не относятся к такой категории. Это – честные люди. А куда они ушли, я понятия не имею. – Твердо отчеканил отец Иоанн.

- Понятно. Подельников своих выдавать не будешь. Что ж. Тебе же хуже. Эй Петров, уведи гостя в кабинет номер 4. Пусть подумает, может, что и вспомнит.

В кабинет пулей влетели два громилы и под руки утащили ослабевшего за этот день старенького батюшку. Абакумов отвернулся к стене, как бы изучая портрет Ленина. Адский огонек светился в его прищуренном взгляде.

Иоанн не сразу понял, чего от него хотят, и уж тем более, куда его ведут. Его запихнули в какую-то непонятную камеру и захлопнули дверь.
«Наверное, что-то типа карцера», - подумал священник, облокотившись о стену. Как странно, стена была не бетонная, а из чего, даже не скажешь….

Внезапно батюшка почувствовал, что со страшной силой сдавливает голову, руки, ноги, все тело, выворачивая, скручивая, так, что выдержать этой муки было нельзя.

«Господи, что это такое?!», - пытался понять батюшка. Он подумал, что ему стало плохо от нервного перенапряжения. Но ему никогда не было так плохо! Не знал он, что в это время, следователь Абакумов все выше поднимал рычаг, отвечающий за подъем давления в карцере, с наслаждением следя за реакцией заключенного. В своем кругу кабинет № 4 называли горячим карцером, это была комната пыток, такие годы спустя будут применять фашисты. Первыми их стали использовать чекисты молодой СССР.
Отец Иоанн с ужасом отметил, что из пор кожи стала выступать кровь. Внутри выдавливало все, особенно глаза. Он не мог сказать точно, как долго продолжалось это истязание, пожилой человек, не приспособленный к таким нагрузкам, потерял сознание.

Абакумов все это время следящий в глазок за священником, ехидно бросил своему помощнику.

- Вот слабак. А мы еще не успели «вонючку» включить.

Вонючкой назывался выброс в камеру через специальные трубы угарных газов, от которых человек загибался долго и мучительно. Температура воздуха при этом достигала запредельных показателей. 

8.

То, что происходило в российских тюрьмах, не было самодеятельностью местных властей. ЧК действовало согласно строгой инструкции сверху, причем далеко не все были согласны с этими указаниями, но этих несогласных убирали быстро.

Осенью 1918 года  Ф. Э. Дзержинский провозгласил: «Законы 3 и 5 сентября наконец-то наделили нас законными правами на то, против чего возражали до сих пор некоторые товарищи по партии, на то, чтобы кончать немедленно, не испрашивая ничьего разрешения, с контрреволюционной сволочью…». Уже 17 сентября этого же года этот же Джержинский подчеркнул: «ЧК необходимо ускорить и закончить, то есть ликвидировать, нерешённые дела»
Согласно постановлению СНК РСФСР от 2 сентября 1918 г.: «обеспечение тыла путём террора является прямой необходимостью», «республика освобождается от классовых врагов путём изолирования их в концентрационных лагерях», «подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам».
На деле расстрелу подвергался каждый неугодный, сильный, смелый, причем он вовсе не обязан был относиться к белогвардейцам или мятежникам. Чем, например, мешал власти обычный мужик крестьянин, не сведущий в вопросах политики, бабушка молочница, мечтающая только о покое, чем помешал новой власти старенький батюшка, тихо проводящий службу в маленькой церкви?! С каждым днем новая власть ожесточалась все больше. Теперь она не просто убивала, а убивала публично, издеваясь, измываясь и всячески унижая, чтобы «другим не повадно было». Так священнослужителя, старца Золотовского перед тем, как повесить, не только избили, но и переодели в женское платье, заставив пройти так по улицам под конвоем. Протоирея Иоанна Кочурова 8 ноября 1917 года били в течение продолжительного времени, а после убили путем волочения по шпалам железнодорожных путей. В 1918 году в г. Херсоне священнослужителей распяли на кресте, как Иисуса Христа, причем все это проводилось с издевками, хохотом, унижениями. В декабре 1918 года епископа Соликамского Феофана (Ильменского) казнили публично, путём периодического окунания в прорубь и замораживания, время от времени его подвешивали за волосы, сохнуть. В этом же году, в Самаре публично казнили епископа Михайловского Исидора (Колокова), он был посажен на кол. Епископа Пермского Андроника (Никольского) закопали в землю заживо в присутствии большого числа народа, который стоял, опустив голову, боясь малейшим движением вызвать следующий удар на себя. Епископа Серапульского Амфросия казнили путем привязывания к хвосту лошади. Архиепископ Нижегородский Иоаким (Левицкий) был публично повешен головой вниз на соборе, в котором служил. В Воронеже в 1919 году было одновременно убито 160 священников во главе с архиепископом Тихоном (Никаноровым), которого повесили на Царских вратах в церкви Митрофановского монастыря. В начале января 1919 года, в числе иных, был зверски умерщвлён епископ Ревельский Платон (Кульбуш).   
Перечисленное - еще не самые кощунственные способы умерщвления, которые были в практике у чекистов. Наиболее сильных в вере и крепких духом батюшек уничтожали методами Малюты Скуратова, палача времен Ивана Грозного.
В сентябре 1917 года в своей статье  «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» Ленин утверждал, что революция находится в опасности, поэтому для наведения порядка допускаются любые методы. Приведем цитаты из этой статьи: «…без смертной казни по отношению к эксплуататорам (то есть помещикам и капиталистам) едва ли обойдётся какое ни есть революционное правительство».
«Ни одно революционное правительство без смертной казни не обойдётся и что весь вопрос только в том, против какого класса направляется данным правительством оружие смертной казни».

Также Ленин укорял сотрудников ЧК за излишнюю мягкость в проведении чисток по стране:

«Диктатура есть железная власть, революционно-смелая и быстрая, беспощадная в подавлении как эксплуататоров, так и хулиганов; А наша власть — непомерно мягкая, сплошь и рядом больше похожая на кисель, чем на железо… Никакой пощады этим врагам народа, врагам социализма, врагам трудящихся. Война не на жизнь, а на смерть богатым и их прихлебателям, война жуликам, тунеядцам и хулиганам… Богатые и жулики, это — две стороны одной медали, это — два главные разряда паразитов, вскормленных капитализмом, это — главные враги социализма, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения, с ними надо расправляться, при малейшем нарушении ими правил и законов социалистического общества, беспощадно. Всякая слабость, всякие колебания, всякое сентиментальничанье в этом отношении было бы величайшим преступлением перед социализмом».

«Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города».

«Декретируйте и проводите в жизнь полное обезоружение населения, расстреливайте на месте беспощадно за всякую сокрытую винтовку».

«Я рассуждаю трезво и категорически: что лучше — посадить в тюрьму несколько десятков или сотен подстрекателей, виновных или невиновных, сознательных или несознательных, или потерять тысячи красноармейцев и рабочих? — Первое лучше.
Начиная с 1918 года начинается полная анархия. Теперь власть проводит разверстку, которая, разумеется, встречает массовые недовольства населения. В ответ на недовольства, власть в быстром темпе строит концлагеря повсеместно, причем на строительство концлагерей гонит этих же крестьян, которых после планировала в них содержать. В концлагеря заключаются те, кто был с чем-то не согласен, а также семьи недовольных, жены и в особенности, дети. Если глава семейства не отдавал все имеющееся зерно, «в заложники» забиралась семья, и там на его глазах над семьей издевались, пока глава семейства не находил способы уплаты налога. Опыт «взятия заложников» активно приветствовал Ленин и его окружение. Так Ф.Э. Джержинский высказывался по поводу этой практики:
«данная мера самая действенная — взятие заложников среди буржуазии, исходя из списков, составленных вами для взыскания наложенной на буржуазию контрибуции … арест и заключение всех заложников и подозрительных в концентрационных лагерях» .
В то же время, ЦК РКП(б) и ВЧК разрабатывают совместную инструкцию следующего содержания:
«Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать… Взять заложников… устроить в районах мелкие концентрационные лагери… Сегодня же ночью Президиуму ВЧК рассмотреть дела контрреволюции и всех явных контрреволюционеров расстрелять. То же сделать районным ЧК. Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки…».
СМИ становятся главным орудием воздействия на массы. Так, например газета «Известия Царицынской Губчека» оповещает о расстрелах заложников, взятых в ходе разверстки. При этом, журналисты представляют этот материал, как необходимость революционного времени, как данность, как обыденность. А 3-й номер газеты, от 6 октября 1918 года и вовсе выходит под знаменем статьи «Почему вы миндальничаете?», автором которой являлся Председатель нолинской ЧК. Приведем отрывок из данной статьи:
«Скажите — почему вы не подвергли …Локкарта самым утончённым пыткам, чтобы получить сведения, адреса, которых такой гусь должен иметь очень много? Скажите, почему вы вместо того, чтобы подвергнуть его таким пыткам, от одного описания которых холод ужаса охватил бы контр-революционеров, скажите, почему вместо этого позволили ему покинуть ЧК? Довольно миндальничать!… Пойман опасный прохвост… Извлечь из него всё, что можно, и отправить на тот свет». 
Изредка в прессу попадают и статьи, авторы которых пытаются докричаться до народа, до власти, рассказав о тех ужасах, которые происходят на самом деле. Стоит ли говорить, что уже на следующий день после публикации статьи, эти авторы пропадали без вести, скорее всего, сгинув в глубинах революционных боен…
В то время, когда несчастные, ни в чем не повинные люди кричали от боли и сходили с ума, другие, несведущие, не знающие или запуганные, ходили с транспарантами, провозглашая «Слава Ленину, Слава
Коммунистической Партии, Слава Революции»! Стоит только добавить: слава палачам и позор России.

Эта глава оказалась тяжелой, но она была нужна в данной книге. Люди должны знать всю правду прошлого своей страны, чтобы сделать верные выводы.

9.

Авдотья с затаенным страхом смотрела исподлобья на быстро одевающегося Никанора. Она боялась его, и всё же, что-то необъяснимое влекло к этому человеку-зверю. Женщина понимала, что любой промах с ее стороны будет стоить ей жизни, да не только ей….. Но карусель завертелась так быстро, что соскочить на твердую почву было уже нельзя. В последнее время их встречи стали довольно частыми, и, конечно же, данный факт не укрылся от чуткого взора Виктора Семеновича, мужа Автодьи. Он перестал общаться с женой, считая ее предательницей. Всё, что его связывало с этой женщиной – их общий сын, Петька. Виктор старался проводить как можно больше времени на работах, чтобы изматывающим трудом гнать от себя мятежные мысли, но, даже уставая до смерти, он не мог усмирить в душе испепеляющего огня, который разгорался всё больше.

Поначалу Авдотья чувствовала, как вся душа сгорает от стыда, еще хуже ей становилась, когда она случайно улавливала негодующий шепот соседок, которые теперь только и делали, что обсуждали ее, Авдотью. Женщина стала бельмом на глазу всей деревни, ее ненавидели, презирали и… боялись, ведь связываться с кралей председателя никто не решался, и потому, поливая ее всеми возможными проклятьями за спиной, большинство угодливо улыбалось ей в лицо, и лишь немногие, смелые не меняли свое поведение при ее появлении. С течением времени Авдотья привыкла к своему положению и уже даже не скрывала своей связи с Никанором, она дерзко вскидывала взгляд больших, немного раскосых зеленых, как у колдуньи глаз, на проходящих мимо старушек, и заливалась безудержным смехом, проходя мимо бывших подруг. Но на душе всегда было как-то горько и пусто. Повернуть назад она уже не могла, а куда идти дальше уже и не знала. Единственное, чего женщина теперь хотела – это, чтобы ей как-то удалось рассеять тучи над головой несчастного Виктора и сына.

- Никанорушка, - игриво пропела Авдотья, ты можешь мне пообещать кое-что?

- Чего тебе? – Как всегда грубо недовольно переспросил он.

- Пообещай, что не тронешь ни Виктора, ни Петеньку….

Никанор медленно развернулся, посмотрев на Авдотью таким взглядом, от которого она невольно вжалась в старенький диван.

- Думаешь, убрать его хочу? – Вновь отвернувшись с ехидной усмешкой, отметил председатель, - Ну, правильно думаешь. Мешает он мне. Ходит тут такой смурной, смотрит косо. Да и вообще, я за ним много грешков приметил. За мужа не проси. А вот Петьку не боись не трону, наоборот, подниму его. Будет мне заменой.

Такая перспектива относительно сына не очень радовала мать, будущее супруга, с которым она прожила шесть лет, тем более. Но несчастная не решалась настаивать, понимая, что все равно не добьется ничего. Погрузившись в свои тягостные размышления, женщина не сразу поняла, что вдруг произошло …с Никанором. Он резко переменился в лице, пошел пятнами и, согнувшись пополам, упал на колени.

- Что? Что с тобой? – Испугавшись, заметалась Авдотья, но в ответ услышала только леденящий душу хрип. Никанор сначала впал в какой-то ступор, глаза его неестественно расширились, налились кровью. Несколько минут мужчина не шевелился, застыв, как каменное изваяние, его сильно лихорадило. Но спустя некоторое время он пришел в себя, и последующая затем вспышка яростного безумия, полная отчаяния, ужаса, боли напугала Авдотью еще больше, чем ступор. Около часа длилось это состояние коллапса, а после прошло, как и не было.
Измученный пережитым, председатель сидел, распростершись на полу, не в силах подняться.

- Авдотья, - слабо простонал он, - скажи, что это было? Что?! Как больно! Почему же так больно?!

За окном поднялся ураганный ветер. Он грозно выл, круша все на своем пути. Деревья в безумной пляске клонились в стороны, касаясь кроной земли. Ввысь поднялся круговорот из пыли. Смерч сделал  круг по деревне и остановился возле порушенного храма. Яростно влетев внутрь, он остановился. Оглушительными раскатами, долгими, мощными, прогремел в небе гром, ослепительно сверкнула молния.

Наступала пора возмездия, которая ожидала каждого за совершенное зло… в свой срок….

10.

Июнь, 1919 год. Франция. Париж.

По оживленной, многолюдной площади шел высокий, спортивно сложенный молодой человек. Укутавшись от утренней прохлады в модный легкий плащ, и надвинув шляпу на глаза, он старался казаться незаметным в этой пестрой толпе, торопливо суетящейся, вечно спешащей куда-то по своим делам. Он обогнул улицу Сен-Жермен-л’Осеруа и очутился возле старинной церкви. Нет, он не собирался заходить внутрь, по его безразличному, холодному выражению лица было понятно, что здесь он исключительно по какому-то интересующему его делу, только вот по какому?..

Отойдя вглубь двора, чтобы не попадаться лишний раз на глаза прохожим, человек замер, как мраморная статуя, ожидая чего-то. Прошло пять минут, десять, полчаса. Погода начинала хмуриться, что совсем не нравилось молодому мужчине. Поежившись и нетерпеливо пройдя взад-вперед, он вдруг застыл, увидев объект своего интереса.

Из церкви выходила толпа людей, оживленно о чем-то рассказывающая друг другу. И среди веселых, светящихся радостью лиц особенно выделялось одно, принадлежащее очаровательной молодой девушке. Если есть в словарном арсенале какие-то слова, характеризующие красоту внешнюю и духовную, то все равно все они будут бесцветными и скупыми, по сравнению с тем, чего заслуживала она. Огромные глаза-озера, в которых закралась необъяснимая затаенная печаль, околдовывали, завораживали, притягивали; отливающие золотом кудри цвета спелой пшеницы, вплетенные в длинную толстую косу, кажется, привлекали к себе не только восхищенные взгляды людские, но и искорки пробуждающегося солнца; на алых, немного пухлых губах играла легкая, чуть уловимая улыбка. Девушка, попрощавшись с остальными, быстрым шагом пошагала прочь. Парень, держась на приличном расстоянии, пошел следом.

Девушка свернула к парку и замедлила шаг. Ей хотелось в этот час побыть одной, подумать о своем, помечтать, полюбоваться природой. Внезапно перед ней, будто бы вырос из ниоткуда, мальчишка бродяга:

- Дайте денюжку на хлебушек, - жалобно протянул он.
- Да-да, конечно, секунду, - торопливо пропела девушка и полезла в сумочку за кошельком.

В тот момент, когда она доставала кошелек, глаза мальчишки сверкнули хищным, недобрым огоньком, он, не сказав ни слова, неожиданно со всех сил толкнул свою благодетельницу, так, что она упала наземь и, вырвав сумку у нее из рук, стремглав побежал по улице, стараясь как можно быстрее затеряться в толпе.
Следовавший поодаль мужчина тоже побежал … но за мальчишкой. Прошло не более двух минут, как последний висел в его сильных руках, как какой-то нашкодивший кутенок. В таком положении незнакомец притащил вора пострадавшей.

- Вот ваша сумочка…. А вот неблагодарный, которого давно стоит хорошенько проучить, чтобы за ум взялся! – Повышая голос, особенно подчеркнув слово «хорошенько», закончил свою краткую речь мужчина.

- Ой, спасибо вам! Я так растерялась, что и на ногах не устояла…. Спасибо огромное. А мальчика… отпустите его, я не держу на него зла, – обращаясь к вору, - что ж ты так поступаешь, братишка? Не хорошо так, я же тебе помочь хотела! Так тебе никто в час беды и не поможет. Подумай над этим.

Но, похоже, подросток и не собирался задумываться над чем-либо, по крайней мере, сейчас, всё о чем он думал – это как смыться отсюда, да чтобы обошлось.

- Ладно, иди. И, чтобы я тебя здесь больше не видел! – Грозно бросил мужчина и швырнул вора прочь от себя, тот, вспорхнув, как воробей, пулей умчался в неизвестном направлении.

- Опасно такой милой, доброй девушке одной по городу ходить. – С ослепительной улыбкой промурлыкал защитник, на что девушка пролепетала что-то неопределенное, явно смутившись, но после, взяв себя в руки, подняв твердый, спокойный взгляд, спросила:

- А как же звать моего заступника?
- Зовите меня просто, Филипп, - продолжая улыбаться, ответил он, - а как звать столь обворожительное создание, то есть вас?
- Мишель, - вновь покраснев, тихо произнесла она.
- Ну, будем знакомы, о, прекрасная Мишель.

Он и она не спеша побрели вдоль парка, постепенно погружаясь в интересный разговор. Филипп рассказал, что прибыл недавно из Англии, он много говорил обо всем, о прошлом, настоящем, будущем, о простом и сложном, и вскоре Мишель стало казаться, что она знает этого человека всю свою жизнь, и, что, наверное…. это и есть тот человек, с которым она бы хотела пройти сквозь годы.

Филипп проводил Мишель прямо до ворот ее дома, небольшого, очень аккуратного, усаженного розами, гиацинтами и тюльпанами. Он еще постоял недолго, провожая взором уходящую девушку. Но в этом взоре сейчас было иное выражение, не то, которое присутствовало во время прогулки, только что оно говорило? Без ответа.

11.

Лето, 1919 год. Россия

А что же с маленьким Васькой, внуком умершей Клавдии Петровны, сыном Александра, таким беззащитным, таким несчастным? Тогда, после всех страшных событий, его приютило семейство Громовых, ведь Васька был лучшим другом Сереги, их старшего сына. Но семейство находилось за чертой бедности, поэтому нужно было думать, куда пристроить его до лучших времен, до возвращения отца, если он когда-нибудь вообще вернется.

В деревне было известно, что у Александра в городе жила двоюродная сестра, и жила, походу не плохо. Одинокая, получившая неплохой пост, она могла вполне позволить себе взять на воспитание ребенка. Решили написать ей записку, а там уж как сама решит, как совесть позволит….

Так, корявым почерком, с кучей ошибок, письмо было написано и отправлено с районного почтамта. Ждать пришлось долго. То ли письмо задержали, то ли сама адресат не посчитала нужным откликнуться сразу. Но все же она приехала. Высокая, уверенная в себе молодая женщина лет тридцати пяти, твердым, солдатским шагом прошла по деревне, пока не нашла нужный ей дом. Она только дважды появлялась в деревне, но тогда, еще совсем юной, ей не понравилось здесь, теперь же, гостья с брезгливостью взирала на нищету деревенскую.

- Вы писали про мальчика? – Без банальных «здрасьте» сразу с порога задала вопрос женщина.

- Здравствуйте, - кротко ответила мама Сереги, Елена Львовна - да, мы. Так случилось, что бабушка Васеньки умерла, отец пропал без вести, он остался один. Мы бы и сами рады его воспитать, но у нас нет возможности, сейчас такие дела пошли, даже кормить нечем…. А как вас звать величать?

- Марина Константиновна, - бросила гостья и без спроса вошла в дом.

В комнате у окна сидели мальчишки: Сережка, Петька, Васька и другие соседские малыши. Васька сидел удрученный, не отрывая взора от вида за окном. Он надеялся, что вот-вот появится отец и заберет его. Но отца не было.

Марина не стала тратить время на лишние разговоры и вопросы, она подошла к Васе, взяла его за руку и повела к выходу, не обращая внимания на его отчаянные сопротивления.

Сережка запричитал:

- Мама, мамочка, помоги, пусть он останется, пожалуйста. Он не будет мешать нам, и я буду слушаться, помогать. Только, пожалуйста, пусть он останется….

- Сынок, - вытирая набегающие слезы, вздохнула Елена Львовна, мы не можем взять на себя такую ношу. Пойми, не можем….

Остальные ребята забились в угол, дверь захлопнулась и наступила тишина.

12.

После долгой, утомительной дороги, Марина и Васька прибыли на место. За все это время женщина не проронила ни слова, было видно, что она очень недовольна, ведь Васька стал для нее обузой и не в материальном плане, просто она тщетно пыталась устроить свою личную жизнь, причем делала это достаточно бурно, а ребенок в доме – помеха. Но и отказать она не могла, все-таки не все человеческие качества были убиты в ее душе, да и высокий пост в образовательной системе обязывал.
Наконец, преодолев себя, Марина сказала:

- Ну, что ж, Вася. Жизнь сложна, запомни это. Слёз не надо, ими горю своему не поможешь, да и я мокроты всякой не люблю. Деваться нам с тобой не куда, будешь пока жить тут. Отец объявится, заберет. А пока…. Ну, в общем, располагайся. Вот твоя комната. Держи там всегда порядок. Мне не мешай, не канючь. Ну, вроде бы и всё. Я пойду на работу, мне пора. На кухне есть кое какая еда, найдешь, не маленький уже. До вечера.

Марина ушла. Вася долго слушал гнетущую тишину. На душе было ужасно пусто и тоскливо. Как много свалилось на него за эти несколько дней. Почему? Почему??! Как же раньше было хорошо, и как же сейчас плохо.

Спустя час мальчик прошелся по небольшой квартирке, отнятой у какой-то писательницы в ходе революции. Чисто, светло, аккуратно. Всюду расставлены цветы, всевозможные побрякушки. Но не это главное в жизни. Не материальная сторона жизни, но духовная, а ее тут, скорее всего не было, нет, и не будет.

13.

Уже неделю Митька и отец Иоанн томились в застенках тюремного здания. Сил вынести такое тяжелое испытание уже не оставалось. Отец Иоанн в это время молился так неистово, как никогда в жизни, и только молитва поддерживала в нем огонек жизни и надежды. Удивительно, но в час, когда батюшка молился за них обоих, и Митьке становилось легче. Боль от побоев отступала, и приходил долгожданный, дающий облегчение и забытье сон. Снилась деревня, снились мать с отцом. Мать грустная, озадаченная. Она подошла к Митьке и ласково, как когда-то в детстве произнесла.

- Митенька, сыночек. Прости. Не дождались мы тебя. Но ты не горюй. Нам здесь хорошо. Тут Бог, тут Его Царство, где живет любовь, где нет зла. В ближайшее время ты выйдешь из этой темницы, но знай: в жизни тебе еще придется испытать немало тягот. И… скоро мы будем вместе…. Крепись. Потерпи. Мы любим тебя. Помни о нас, не забывай того, чему мы тебя учили в детстве.

Женщина медленно перекрестила сына и растворилась.

Митька проснулся, подскочив, как ошпаренный. Видение было настолько ярким, что долго не выходило из головы. В душу закралась горькая мысль и успокаивало только одно, что мать сказала, им Там хорошо. Конечно. Они были хорошими людьми, Божьими людьми, которые не в показном проявляли веру свою, но в делах и искренней любви к Христу. Они заслужили покоя Там, раз не получили его здесь.

Сквозь маленькое решетчатое окно в камеру пробивался тонкий луч рассвета. Еще одно утро.

- О, Господи, сжалься надо мной, - простонал Митька, понимая, что новый день принесет новые побои, - не могу больше.

В другой камере также полусидел, полулежал измученный отец Иоанн. Он чудом выжил после той экзекуции. Видимо садисты хотели поиздеваться над священником, но решили не добивать, так как планировали выудить из него нужную им информацию и отчитаться перед начальством. А уж тогда, когда он будет более не нужен и расквитаться с батюшкой….

Отец Иоанн беззвучно молился, глядя на быстро поднимающееся солнце, точнее на его маленький кусочек, который можно было разглядеть сквозь крохотное тюремное окошко.

Дверь со скрипом отворилась.

- Выходи, поп. Переводят тебя. – Предварительно грубо выругавшись, произнес конвоир.

- Боже, куда еще?.. – С ужасом выдохнул батюшка.

Многочисленными коридорами, лестничными пролетами, петляли двое, жертва и охранник жертвы. Первый, сгорбленный от своей непосильной ноши, но не сломленный духовно, второй – бравый, сытый внешне, но раздавленный внутренне. Каждый шел и думал о своем, и как разнились эти мысли!

Наконец, пришли. Конвоир достал из кармана мощную связку ключей и отпер дверь. В лицо пахнуло смрадным воздухом антисанитарных условий.

- Вот здесь отныне, твой дом. – С ехидством отметил конвоир и с грохотом захлопнул за батюшкой дверь. Быстро удалялись его шаги, звоном отдававшиеся в пустом коридоре.

Батюшка попытался всмотреться в сумрак своей новой камеры. Когда его слабое зрение попривыкло к темноте, он разглядел, что у стены сидели такие же, как и Иоанн, изможденные люди. У них не было ни сил, ни желания спрашивать новоприбывшего о чем-либо, они только подвинулись немного, чтобы заключенный мог присесть на полу. Места для всех арестантов не хватало, нар не было.

- Здравствуйте люди добрые, - из последних сил проговорил батюшка.

Ответа не последовало. Одни просто не смогли ответить по причине страшных побоев, другие, уже прошедшие желоб полит.пропаганды, с нескрываемой неприязнью глянули на священника. Долгие месяцы им внушалось, что Церковь, не отдельные ее личности, а вся – враг народа, с которым нужно бороться, и, только поборов его, как и других врагов народа, можно прийти к абсолютному материальному счастью. Многие верили в то, что слышали и перенимали этот образ мышления, передавая его другим, как какой-то смертельно опасный вирус. 

Отец Иоанн не стал обижаться. Он спокойно сел на предоставленное ему место и закрыл глаза. Нужно было собраться с силами, чтобы встретить этот день.

14.

В полвосьмого дверь камеры открылась.

- Фомин. На выход. – Прозвучало в тишине.

- Попа на допрос ведут, - кто с сожалением, а кто и с дикой радостью, прозвучало среди арестантов, - вернется ль?

Батюшка перекрестился и вышел.
Он ожидал всего. Он готовился к самому страшному, даже к смерти. Поэтому для него было полной неожиданностью то, что его встретили не матерной бранью, а более ли менее, по-человечески. Но Иоанн не радовался, он вспомнил, что Абакумов тоже не сразу проявил себя.

- Мне передали ваше дело, - первым начал разговор седовласый высокий мужчина, - товарища Абакумова перевели на повышение, а меня сюда. Ну, так что у вас произошло?

- Простите, не знаю вашего имени отчества…

- Семен Никифорович.

- Семен Никифорович, - батюшка запнулся, он не знал, как начать, - новая власть творит полный беспредел. Она убивает, грабит, измывается. Разве такое можно?

- Не можно, - с грустью подтвердил следователь, и, понизив голос до шепота, добавил, - знаю, что многие из наших творят, это ужасно. И  многое бы отдал, чтобы навести порядок, но я один, и таких, как я – единицы, а этих…. Я сам воевал за революцию, а получилось еще хуже, чем при царе. Думал, что хуже уже не будет…. А теперь мне хода назад нет. Если уйду с должности, меня самого расстреляют, и расстрел еще самое лучшее. Семью тоже не пожалеют. Поэтому приходится в этой мясорубке находиться, самому тошно. Я ознакомился с вашим делом, понял всё, но нужно играть в эту игру. Вы, конечно же, не будете называть место пребывания Авдеева и Снеговых?

- Нет, конечно, хоть бы мне и умереть.

- Пока я веду это дело, не умрете. Но опасайтесь, если меня сместят, а это здесь происходит сплошь и рядом. Понимаете, тут каждый друг за другом следит, как шархан. Если проявишь мягкость, докладывают начальству, а там уж рисуют статью пособничества бандитским элементам. И прощай, свобода, да и жизнь, в общем-то. На людях я буду груб, но это не от сердца.

- Спасибо вам, Семен Никифорович! Вы – единственный человек, которого я встретил за последнее время. А не могли бы вы сказать, что там с Дмитрием Веселкиным, нас вместе приводили?

- Успокойтесь. Его дело также в моем ведении. Допрос окончен. Можете возвращаться в камеру. Конвоир, - уже громко и сухо произнес следователь, - уводите.

Батюшка в сердце молился: «Слава Тебе, Господи. Услышал Ты мои молитвы».

15.

По безлюдной дороге по направлению к лесу, шли люди, мрачные, серьезные, с какой-то тяжелой думой на сердце. Их было много, не одна сотня, не одна тысяча, все вооружены, как на войну, готовы к войне.

- Перекур, - командным тоном бросил предводитель, и сам присел на стареньком пне, в стороне от остальных. Прошлое пудовым грузом навалилось на этого, еще молодого человека, картины детства, юности и недавних дней мелькали, как в калейдоскопе.

Александр Антонов. Сегодня он был враг народа №1, человек, на которого уже подписан смертный приговор, на которого охотятся все ищейки ЧК. Как же так произошло? Закрутила жизнь, завертела, теперь уже останавливать поздно.

Родился Александр в небогатой, но сплоченной семье, 26 июня 1889 года в Москве, несколькими годами позднее, семейство переехало в небольшой уездный городок, Кирсанов Тамбовской губернии. Крестили мальчика в старинной церкви Преподобного Сергия Радонежского.

Отец Александра когда-то был фельдфебелем, но к моменту рождения сына Сашки, уже находился в отставке и очень переживал по тому поводу, что единственным полноценным кормильцем в семье была жена, Наталья Ивановна. Она хорошо шила, этим ремеслом женщина неплохо зарабатывала, одевая весь городок. Добрая слава о Наталье Ивановне, как о талантливом портном разошлась по всей округе, так что перебоев с работой практически не было. Хотя, конечно,  были и непростые времена, когда приходилось считать в буквальном смысле каждую копейку. Супруг Натальи Ивановны, Степан Гаврилович, особенно горевал, что жена дни и ночи проводила за работой, от которой постепенно стала слепнуть, поэтому сам не гнушался никакой честной работы, желая внести свою лепту в семейный бюджет. Так росли дети, верные помощники по хозяйству, надежда и опора родителям. Но, если со старшими особых хлопот не было, они делали то, что им говорилось, были послушны и понятливы, то с Сашкой, родители измучились в конец. Хулиганистый, задиристый, гиперактивный ребенок сводил с ума и отца, и мать. В трехклассном училище учился плоховато, хотя мог учиться на отлично. Постоянно дрался, правда, по делу: то защитить кого-то слабого нужно было, то свою честь отстоять. Но как бы то ни было, Сашка постоянно приходил весь оборванный в ссадинах и синяках, к чему Наталья Ивановна уже привыкла и старалась относиться спокойно. Уж такой ребенок, что поделаешь?..

После училища Сашка нанялся к местному помещику Милохину, который торговал хлебом. У помещика работалось плохо. И тяготы тут заключались даже не в самой работе, а в отношении помещика к своим слугам. Он мог и унизить прилюдно, и даже избить. Разумеется, такого, взрывной Сашка терпеть долго не мог. Дождавшись момента, когда родители более ли менее вошли в нормальную колею, когда подрос младший брат Димка, Сашка задумывается о своей дальнейшей судьбе. И не видел он ничего другого, как пойти против разжиревшего строя, когда одни шикуют, а другие, согнув спины в раболепном поклоне, пашут на них. Это несправедливо, это ужасно. Такие мысли свели Сашу с партией эсеров, которая тогда функционировала подпольно, и, кроме громких лозунгов еще не имела точной, планомерной программы действий. Здесь Саша, который получил партийную кличку, Шурка, почувствовал себя своим. Среди таких же энергичных молодых людей, он не боялся высказывать свои мысли вслух относительно царской России, тогда как в семье такие разговоры всегда заканчивались грозными криками отца и просьбами матушки «прекратить такие крамольные речи».

Из сестер-братьев, только младший брат Димка понимал Сашу и полностью разделял его взгляды, хотя ему самому на тот момент было немногим больше шестнадцати, Саше – девятнадцать.
Но, к сожалению, как то часто бывает, лидеры общественных течений, увидев воодушевленность и фанатизм своих подопечных, стараются использовать их энергию в своих личных, подчас подлых целях. Так было и с Сашей. Его отправляли на дела, заранее провальные, подстрекали к ограблениям гос. учреждений, ведь для дел революции нужны были деньги. И молодой Саша шел на это, но чистил только крупные государственные кассы, никогда не притрагиваясь к деньгам простых людей. «Деточкин был вор, но честный вор….», все мы помним этот замечательный фильм «Берегись автомобиля», повествующий о человеке, решившим навести порядок в своей стране, опутанной щупальцами коррупционеров. Практически та  же ситуация была и с молодым Антоновым. Он практически ничего не оставлял себе, раздавая деньги, как своему начальству, так и тем, кто действительно нуждался в них, сам же всегда ходил в одних и тех же бумажных брюках и простой рубахе.

Однажды Антонов пошел брать железнодорожную кассу станции Инжавино. Как и обычно, скомандовав «Руки вверх», он зашел в кабинет начальника, Василия Борисовича Петрова. Но тот повел себя довольно странно. Не обращая внимания на заряженный револьвер, Василий Борисович вдруг … расплакался, как ребенок. Истерика длилась довольно долго, после которой несчастный упал в глубокий обморок. Опешивший Антонов не знал, как поступить. Долг человека подсказывал ему, что нужно помочь, долг экспроприатора-революционера шептал «бери деньги и удирай». Деньги он все же быстро сложил в сумку, а после начал приводить в чувство Василия Борисовича. Вскоре тот открыл глаза. Жалобно посмотрев, начальник станции проговорил быстрым речитативом.

- Горе мне горе! Беда мне беда! Несчастный я несчастный! Посадють меня, посадють!

- Да чего тебя посадят-то? - Удивился Антонов. - Я же деньги взял, не ты. Уж извини, но у меня другого выхода не было.

- Ага! Ты взял, а подумают на меня! Это уже второй ограбление за месяц, до меня начальник был, так его посадили.   
Добр человек, - внезапно оживился начальник, - а не могли бы вы написать мне расписочку, что вы деньги украли? А то посадють, а у меня детки, жена, мама….

- Расписку…. Прости, брат, я бы рад, да спешу.

Но Василий Борисович опять заплакал, и Антонову, никогда не попадавшему в такие ситуации, пришлось написать расписку.

- Давайте бумагу и чернила. Напишу вам расписку.

Василий Борисович быстро успокоился и, метнувшись стрелой к ящику с бумагой, подал ее с ловкостью циркового артиста.

- Вот, пожалуйста, напишите, что взяли четыре тысячи, триста шестьдесят два рубля, восемьдесят пять копеек.

Антонов написал и расписался, правда, пытаясь исказить свою роспись, ведь понимал, если он попадется жандармам, ему припомнят эту кражу, прибавив серьезный срок каторги, а то и вовсе, расстреляют. Не знал тогда наш экспроприатор, что на самом деле взял не 4362 руб. 85 коп, а 4340 руб. 25 коп. Предприимчивый начальник решил прикарманить 22 руб. 60 коп, в счет моральных издержек. Что сказать? Находчивый человек.

Распрощавшись чуть ли не друзьями, эти два человека расстались. Начальник, довольный полученной суммой (которая, если мерить на наши деньги, представляла собой неплохой капитальчик), а Антонов вновь бросился в круговорот своей такой запутанной жизни.

Дальше события проносились с бешеной скоростью. Яростные идеи, надежды, предательство людей, которым доверял, бесконечные погони, погони, погони, которые в итоге завершились поимкой Антонова. Смертную казнь, установленную сначала, заменили пожизненной каторгой только благодаря тому, что следствие установило: Антонов не причинял физического вреда людям, исключение составляют только случаи, когда кто-либо сам старался поймать его.

Так начались долгие месяцы каторги.  Но Антонов, столько раз сбегавший от полиции, и сейчас не собирался опускать руки, он слишком любил жизнь. Сначала Александр пытался уговорить, даже подкупить охрану, но это было бесполезным. Тогда арестант начал строить планы побега. Он перепиливал оконные решетки, делал подкопы. В итоге, вся тюремная охрана в отчаянии запросила начальство, увезти Антонова куда-нибудь в другое тюремное учреждение, так как он вымотал им все нервы, не хотел сидеть спокойно. Александра переводили из одной тюрьмы в другую, и с каждой он пытался бежать. Конец этой карусели положила февральская революция, которая открыла двери всем политзаключенным.

И вот Александр на свободе. Как он радовался тогда! Сердце ликовало. Наконец-то свержен царский строй! Наконец сбылись мечты! И тут бывший революционер как-то успокоился, остепенился. Ему казалось, что теперь ему не зачем больше метаться по жизни, ведь грядет эра справедливости и гармонии, то, чего он так ждал….

Александр женится, строит дом, поступает на работу в милицию и заслуживает безукоризненную репутацию энергичного, надежного, ответственного милиционера, а после, и начальника уездной милиции. Главной задачей для себя и своего отдела он поставил защиту простых граждан, которые находились в большой опасности в это неспокойное время, когда столь многие, почувствовав вкус свободы действий, кинулись в неприкрытый грабеж. Антонов ловил этих молодцов и заставлял возвращать награбленное, а также  извиняться перед ограбленными. Вся округа знала: если что, то за реальной помощью можно обратиться к Александру Степановичу, он поможет. Думалось, что теперь можно просто жить, радоваться новому дню и тихо работать. Так он и хотел.

Но шли дни, недели, месяцы. А эры справедливости не наступало. Наоборот. Полный развал, хаос, анархия. В верхушке лидеры сжирали друг друга, как пауки птицееды, стараясь выжить вчерашних союзников. Было разогнано Учредительское собрание , которое еще оставляло слабую надежду на плюрализм мнений. На эсеровскую группу объявлена охота. Объявлены врагами все, кто шел вразрез с точкой зрения новой власти, а точнее, одного человека, Ленина, который быстро, незаметно подмял под себя все структуры. Даже его ближайшие соратники, зная Ильича достаточно хорошо (!), боялись высказывать свое мнение. Так было, например, в отношении подписания губительного для России Берлинского договора. Многие партийные работники были против этого, в том числе и Дзержинский, ближайший соратник Ленина. Но он не решился высказывать свою линию вслух, а просто воздержался от голосования. Разумеется, если бы поступил иначе, уже вечером его вызвали бы «на чаек» в ЧК. Ленин любил, чтобы с ним были согласны все, единолично и терпеть не мог обратного.   

Все чаще Антонов становился невольным свидетелем эксцессов, проводимых представителями власти, что просто сводило его с ума. Друзья замечали, что начальник уездной милиции становится все более задумчивым, молчаливым, постоянно уходит в свои мысли, с которыми не делится, даже с самыми преданными ему людьми. А власть бушевала, уже не скрывая своих кровожадных намерений. После того, как группа чекистов напала на несколько домов, поиздевавшись над всеми домочадцами, в особенности, над женщинами и несовершеннолетними девчонками, Антонов принял окончательное решение. Сомнений больше не оставалось: он горько ошибся в революции, и теперь приходилось действовать вновь, и действовать активно, исправляя былые ошибки.

Александр постепенно готовит план военных действий, собирает оружие, изымая его у бандитских группировок, которых после революции развелось, как крыс, и прячет его в безлюдных местах, вдоль болот, в лесах, в степях. Через несколько месяцев оружия было достаточно, чтобы снарядить хороший полк. Но этого было мало. Антонов готовился серьезно, понимая, что, выступив с противодействием, назад дорога уже будет отрезана. Но и мириться с таким беспределом он не мог.

К лету 1919 года, Антонов собирает необходимое количество оружия и готовит армию. Люди, истерзанные красным террором, охотно идут в ряды. Антонов проводит активную подготовку и полит. пропаганду для поддержания боевого духа. Он увозит из Тамбовской губернии свою жену, прячет ее, а сам уходит в леса.

В это время чекисты уже пронюхали, что с начальником уездной милиции что-то не так. Они вообще боялись тех, за кем могут пойти люди, а тут еще и слухи пошли всякие…. ЧК решило устроить засаду на Антонова. Вскоре ему приходит повестка, как начальнику уездной милиции, вызывающая  на совет, но Александр Степанович уже понял, зачем его хотят видеть высокопоставленные лица, и игнорирует повестку. На своем рабочем месте он больше не появляется. Вслед за Антоновым, на положение партизан уходят почти все ребята милиционеры, которые находились в его ведении всё это время, которые сражались с ним бок о бок против разбушевавшегося бандитизма. С этого момента начинается новый этап нелегальной жизни Александра Антонова, самый ответственный, самый тяжелый.

Прокрутив в памяти свое прошлое, и, настроившись на суровое настоящее, лидер антибольшевистского восстания сделал последнюю затяжку своей самокрутки, растер ее сапогом и встал.

- Ребята. Отдых окончен. Впереди трудный бой, но мы едины, а значит, непобедимы!

Тихо прошелестел в зеленых кронах ветер. Незаметно в мир шагало знойное, испепеляющее лето.

16.

Лето. 1919 год. Франция. Париж.

Этот день был на удивление тихий, загадочный, казалось, все силы природы замерли на мгновение в ожидании чего-то чудесного, прекрасного. В таком настроении Мишель бродила по саду, разбитому перед домом. На душе уже который день было как-то необычно легко, светло, а сердце тревожно металось, но от этого не было плохо, скорее наоборот. Девушка то и дело спрашивала себя: «Что это? Что со мной? Почему мне то весело, то бесконечно грустно?»

Перемены в настроении Мишель заметил и ее отец, улыбчивый человек лет пятидесяти с благородной сединой и манерами дворянина. Жан Поль, так звали его, был знаменитым на весь мир ученым, каждый раз поражавшим широкую общественность своими грандиозными открытиями. Сейчас он работал над секретным оружием. Правда, ему эта работа не была в радость, он понимал, что если  разработка попадет в руки недобрые, то беда неминуема, но это был государственный заказ, и, если бы Жан Поль отказался, его ждали бы непредсказуемые последствия. Самое малое, что может произойти в таком случае – он, а значит и его единственная, драгоценная дочь, попадут в немилость, потеряв всякую возможность жить и работать, действовать. В худшем…. здесь уже вариация ситуаций достаточно разнообразна. Вот почему, профессор занимался делом, которое ему не по душе, и старался растягивать завершение разработки как можно дольше.

Сейчас Жан Поль взял заслуженный выходной и наслаждался покоем. Он бросил на дочку заинтригованный взгляд:

- Мишель, ты тут или на другой планете? – Смеясь, задал вопрос отец, но девушка, погруженная в свои размышления, не услышала его. - Всё понятно. Влюбилась!

- А? Что папа? Ты спросил что-то? – Вздрогнув и вернувшись в реальность, вопросила девушка.

- Да нет, моя дорогая, ничего…. Эх, Мишель, Мишель….

Жан Поль, продолжая посмеиваться и подшучивать над дочкой, отправился к другу, что живет за углом. Девушка осталась одна.

Не зная, чем занять себя и отогнать тревожные мысли, Мишель решила тоже немножко прогуляться. Но не успела она выйти за порог дома, как тут же ей вновь попался ее защитник, Филипп, человек, которого она так боялась увидеть, человек, которого она так хотела увидеть.

- Это судьба, - весело начал Филипп, - я уже второй раз совершенно случайно встречаю вас в этом городе! Куда держим путь?

- Здравствуйте, - кротко улыбнувшись, приветствовала Филиппа девушка, - да, хотела пройтись немного, погода-то какая прелестная….

- Погода действительно чудо, поэтому будет просто обидной оплошностью с нашей стороны пропускать такой денек. Прошу…

Подав руку в самой галантной манере, Филипп увлек Мишель в глубины зеленеющего парка, постепенно оживающего толпами прохожих.

Они гуляли часа три, не меньше, но обоим казалось, что прошло всего минут пять, и когда вдруг заметили, как тихо садится за линию горизонта солнце, очень удивились.

- Ничего себе! – Воскликнула Мишель. – Вот и день прошел, а я и не заметила….

- Я тоже…. – как-то задумчиво и почему-то грустно, отметил Филипп. – Но вы ведь не откажете мне в чести вновь проводить вас до дома?

- Ну, конечно же! Да что там до дома. Приходите к нам сегодня-завтра на чай. Папенька будет очень рад, я уверена. Он всегда с особым радушием относится к моим друзьям, а вы не просто друг, вы – спаситель мой…. Приходите.

- Папенька… протянул Филипп, но замешательство длилось лишь секунду, после он вновь в прежней жизнерадостной манере продолжил. Отличная идея! Буду очень польщен, и очень рад познакомиться с вашим родителем. Итак, завтра в семь, если вас устроит.

- Устроит, - вспыхнув, тихонечко ответила Мишель, и скрылась за воротами дома.

Никогда Мишель еще не чувствовала такой легкости, будто бы за спиной выросли крылья. Она стрелой влетела по крутой винтовой лестнице на второй этаж, в кабинет отца, в котором он обычно работал по вечерам, раздумывая над новыми проектами.

- Папенька, здравствуй!

Жан Поль с трудом оторвался от заинтересовавшей его заметки в газете, он читал о том, что сейчас творилось в бывшей Российской Империи, а ныне в Советском Союзе, статья рассказывала о бесчинствах, зверствах и коварстве новой власти, что вызывало бурю негодования профессора. Поэтому он не сразу смог отвлечься от гнетущих негативных эмоций и недовольно бросил:

- Ну, что такое, дочь? Ты же знаешь, я не люблю, когда меня отвлекают….

- Прости, папенька, - пожалев о своей горячности, пролепетала Мишель, я просто….

- Да, говори уже. Я же вижу, что-то важное, по крайней мере, для тебя. Ладно, не дуйся, прикрикнул, извини.

Девушка вновь расцвела, разрумянилась и на одном дыхании выпалила:

- Завтра к нам придут гости… точнее, гость…. Ты рад?

- О как! Скажи хоть на милость, что за гость такой, которому я должен быть рад, - уже смягчившись, усмехнулся отец девушки.

- Папенька, ты знаешь какой он! Какой! Он такой…. он …. в парке меня воришка обокрал, а он догнал и вернул, помог, и вообще, он такой умный, добрый, хороший, ты таких даже не видел никогда…. я тоже….

- Да полно тебе, моя дорогая, полно! – Расхохотался Жан Поль. – Я всё понял, приглашай, конечно, встретим, приветим. Так, значит, когда свадебка-то? – Промурлыкал Жан Поль, на что Мишель ответила что-то нечленораздельное, гневное, скомканное, профессор рассмеялся еще громче, плохого настроения как не бывало.

Эту ночь Мишель провела как никогда беспокойно, тревожно. Ей никак не удавалось уснуть, даже на пять минут. Такого с ней не было никогда. То и дело в памяти прокручивались события минувших дней, мысли и переживания, разговоры с Филиппом….. Филипп. Этот человек прочно запал ей в душу, пророс корнями, и теперь уже нельзя было выкорчевать его, выжечь его, только вместе с сердцем.

Еще не успело солнце подняться над городом, как Мишель уже была на ногах. Она изо всех сил скрывала свое волнение, старалась быть, как и всегда, улыбчивой и веселой, но, кажется, девушка слишком уж перегибала палку, что не могло не бросаться в глаза. Отец, добрый, понимающий человек, не стал смущать дочку, он просто вспомнил себя в двадцать лет, когда впервые встретил ее мать, очаровательную Джульетту, единственную женщину, которую он любил всей своей душой, всю свою жизнь. Она была для него надеждой, мечтой, светом в окошке, смыслом каждого нового дня, но… Джульетта ушла из жизни раньше его, оставив Жана догорать свечкой на холодном окне жестокости бытия. Только дочь держала на Земле, только ради нее, Жан дышал, работал, тянулся к солнцу. И сейчас он был бесконечно счастлив от того, что счастлива она, и потому уже заочно любил того молодого человека, который смог пробудить сердце такой гордой и всегда непреступной Мишель.

Медленно утекали минуты. Мишель то и дело посматривала на часы, нетерпеливо удивляясь, почему же сегодня время идет так непозволительно медленно. Чтобы развеяться, она прогулялась по городу, навестила всех своих знакомых, но часы и после этой прогулки показывали всего лишь двенадцать, тогда как до семи вечера еще ждать и ждать. Тогда девушка погрузилась в чтение. За интересной, любимой книгой время понеслось быстрее.

Пробило семь. Мишель подпрыгнула от неожиданности и молниеносно захлопнула книгу, даже забыв положить закладку на прочитанной главе. Она сначала подбежала к зеркалу, убедившись, что выглядит хорошо, потом к окну, там никого еще не было, затем сбежала вниз, посмотреть, накрыла ли помощница по хозяйству на стол. В этот миг в дверь позвонили.

«Это – он», - стрелой пронеслось в голове. Мишель кинулась к двери, открыла и замерла. На пороге стоял какой-то неизвестный, даже совсем неприятный человек. На широком, обрюзгшем лице появилась льстивая, неестественная улыбка. Еще секунда и незнакомец заговорил неожиданным фальцетом:

- Мишель… это вы, мадмуазель?

- Да, это – я, - понуро ответила девушка, в сердце закралось смутное предчувствие.

- Я – друг Филиппа. Ему срочно пришлось уехать, он так хотел прийти сегодня к вам, но не смог, неотложная работа. Он просил передать это…

Незнакомец протянул Мишель элегантную шкатулку ручной работы. С какой нежностью взяла она ее, с какой горечью…. Ведь вещица была взята не из Его рук….

- Спасибо. А когда Филипп приедет? И приедет ли вообще….

- К сожалению, он, скорее всего, не вернется. Важная работа, которую нельзя отложить. До свидания.

Мужчина слащаво вежливо поклонился и вышел вон.

Куда делась та энергия, та радость, которая жила в сердце Мишель еще утром? Сейчас в нем не было ничего кроме щемящей тоски. Почему, ну почему он так сделал? Почему не попрощался, а послал этого лысеющего льстеца? А она его так ждала…. И что теперь сказать отцу?..

17.

Филипп. Он поспешно, как-то даже нервно шагал по направлению к железнодорожному вокзалу. Натянув по давно сложившейся привычке широкополую шляпу на глаза и закутавшись в плащ, он уткнулся взглядом в асфальт и старался по максимуму увеличить темп, дабы в быстрой ходьбе развеять все свои переживания. Как странно. Никогда его душа не подвергалась даже мимолетным сомнениям в верности своих поступков, он был циничен до крайности и всегда гордился этим. Мужчина  приехал в эту страну романтиков и поэтов с одной только целью, поставленной перед ним Центром – выманить важные сведения, касающиеся секретного оружия, причем выманить любым путем. Для того, чтобы отличиться и доказать свою верность делу, Филипп, которого, вообще-то звали совершенно иначе, Дмитрий Волков, был готов на всё, даже не самую низменную подлость. Узнав, что у профессора Поля есть молодая дочь, он нарисовал в своем мышлении эффективный, как ему тогда казалось, план: он охмурит девушку и через нее проникнет в дом Поля, станет постоянным завсегдатаем в этом доме, другом профессору, и так, незаметно, аккуратно, выманит интересующую его информацию, а если профессор не расколется, можно украсть чертежи, или, на крайний случай, вообще убрать его, да и ненужную уже дочку, с дороги. На всё это Дмитрий шел хладнокровно, ведь уже не в первый раз его посылали на аналогичные «дела». Но теперь что-то переключилось в сознании молодого человека. Он увидел Мишель…. Тогда, в самом начале их знакомства он думал, что это – обычная, избалованная богатой жизнью и отцовской славой барышня, думающая только о новых побрякушках и шмотках, тщеславная и изнеженная, как те, которых Дмитрий встречал так часто, кого бросал на помойку, как ненужную, отработавшую свой срок годности вещь. Но здесь был другой случай. Мишель олицетворяла всё доброе, светлое, прекрасное, что Волков никогда в жизни и не встречал. Он уже давно привык думать, что мир только и состоит, что из жестокости и лжи, и сам плел эту ложь в удвоенном масштабе. А тут полная противоположность его воззрениям, противоположность, которая разбивала о скалы все былые представления, предрассудки, черствость, цинизм. Казалось, что в сердце что-то надломилось, треснуло и корка закоренелого льда, который плотно окутал всё и вся, начала потихоньку таять, болезненно, неумолимо. Дмитрий тщетно пытался напустить на себя маску былой холодности. Но каждая встреча с этой необыкновенной девушкой меняла его до неузнаваемости. А еще она верила во Христа…. И поступала во всем так, как учил Господь, Тот, Кого Дмитрий, прожженный бесконечными политучениями и неуемной пропагандой, отвергал еще совсем недавно, а теперь… а теперь и не знал, как быть. Что-то новое, неизведанное, теплое, чистое заронила Мишель в ожесточенную душу волка одиночки.

Дмитрий дошел до места назначения, где его поджидали. Из толпы выделились двое и бесшумно подошли к Волкову.

- Удалось выполнить задание?

- У него нет чертежей. Он передал их какому-то своему другу, мне не удалось узнать кому точно…. – уверенно, будто бы говорил абсолютную правду, соврал Дмитрий.

- Странно… - протянул один из шпионов. – Что же мы ответим руководству?

- Придется сказать, как есть. Не всё еще в наших силах…. Я старался, вы же меня знаете….

- Да. И только поэтому верим тебе. Если бы мы не знали твоей твердости, то подумали бы, что ты выгораживаешь эту семейку.

- Было б кого выгораживать, - сплюнул Дмитрий, - буржуи недобитые.

- Верно… недобитые… пока….

Мужчины многозначительно переглянулись, и в этом взгляде Дмитрий уловил страшное. Сердце стянуло, словно клещами, ведь он знал «мораль» своих коллег. Когда-то он сам мыслил также, а нынче подобные методы, подобные мысли ему казались кощунственными, дикими, достойными зверей, но не людей. Но Волков не подавал вида, понимая, что в таком случае точно погубит ту, которая почему-то стала для него так дорога.

- Итак, есть ли какая директива, каковы наши дальнейшие действия? – Пытаясь перевести мысли коллег в другое русло, задал вопрос он.

- Конечно. Сидеть тихонько нам уже не придется. Из Центра пришло послание, за подписью Главного: нас направляют в Израиль, собирать сочувствующих духу революции. Нужна мировая революция, диктатура мирового пролетариата, ведь только в этом Владимир Ильич и видит смысл всего пройденного им пути.

- Понятно. Будем выполнять. – Сурово, на автопилоте ответил Дмитрий, но как ему уже не хотелось возиться с этими заданиями, теперь мужчина видел их подлинную суть, гнилую, построенную на обмане, на грязи, на крови, но изменить что-либо пока он был не в силах и выйти из этой игры тоже.

Все трое в полном молчании сели на прибывший поезд, который должен был отвезти их в далекий край, на землю Обетованную.

18.

Россия, лето, 1919 год.

В большом, просторном, светлом кабинете, в высоком, обитом мягким бархатом, кресле, восседал маленький, непривлекательный, лысеющий человек, вождь мирового пролетариата. То и дело, бросая по сторонам нервный взгляд, он небрежно просматривал свои старые бумаги, документы, дневники. Одним из них он особо увлекся, ведь эта тетрадь возвращала его в недавнюю пору, когда мысли хаотично метались, приводя в состояние дикой эйфории, в пору, когда революция только готовилась к реализации, и это ожидание заряжало невероятной энергией. В таком ожидании будущий вождь революции более всего любил выписывать на досуге цитаты из трудов великих людей и делать свои замечания по поводу того или иного высказывания. Так, ему казалось, что его мнение значимо, и оно может повлиять на мысль самого автора, но это, конечно, было не так.
Ильич делил лист бумаги на две части, в правой находились цитаты автора произведения, в левой – его собственные суждения.  Так, читая труды материалиста Фейербаха, Ленин подписывал: «Гениальная основная идея!», «Замечательно!», «Очень хорошо»…..

А вот замечания относительно философской статьи идеалиста Гегеля «Наука логики», статьи, в которой автор опровергает атеистические воззрения Эпикура и других людей, что, разумеется, совсем не понравилось Ленину. Вот что он помечал сбивчивым, торопящимся почерком на полях своей тетради в ответ на слова Гегеля: «Замечательно верно и глубоко», «Очень верно и важно», «Очень хорошо и образно», «Умно и остроумно… БОГА ЖАЛКО?!! СВОЛОЧЬ ИДЕАЛИСТИЧЕСКАЯ!! 

Есть и другие записи, например, о работах профессора Лифмана: «Точка зрения – апологета буржуа, тупого, довольного, самодовольного… Автор – махровый дурак, как с торбой возящийся с дефинициями – преглупыми…». 

Есть и вовсе неприличные пометки, относящиеся к книге Г. Шульце-Геверница: «Тон ликующего германского империализма, ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ СВИНЬИ!!!» «ВЕЛИЧАЙШИЙ МЕРЗАВЕЦ, ПОШЛЯК, КАНТИАНЕЦ, ЗА РЕЛИГИЮ, ШОВИНИСТ!!!»

Ну не мог Ильич сдерживать свои эмоции, когда кто-либо даже вскользь говорил за религию, за Бога. Это была одна из немногих тем, которая доводила его до сумасшествия, до исступления. Так, совсем недавно, заставил изрядно понервничать вождя Максим Горький, который то и дело писал ему в надежде докричаться, объяснить что-то или просто, рассказать о своих мыслях. Упомянув в одном из писем об исканиях истин, он получил молниеносный ответ:  «…всякий боженька есть труположство… всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная «зараза».
Ваш В.И.
Сейчас Владимир Ильич с удовольствием просматривал этот дневник, вспоминая, вспоминая, вспоминая. В последнее время ему больше удовольствия приносило погружаться в меланхолические грезы прошлого, нежели реально оценивать современную ситуацию. Там были рвения, бешеный адреналин, энергия, а здесь – драка за власть, лицемерие, бесконечные подставы. День ото дня вождь понимал, что его окружение только ждет часа, когда сможет смести его, смести мощной волной цунами, и эта дума страшила, лишая возможности мыслить и строить планы на будущее. «Что посеешь – то и пожнешь», гласит народная мудрость, но и народную мудрость Ильич не переваривал….
Звенящую тишину кабинета нарушил тихий, осторожный стук в дверь.
- Войдите, - провозгласил хозяин кабинета.
В дверь затравленно-угоднически просунулся помощник.
- Владимир Ильич, к вам пришли. Говорят вы ждали….
- Кто?
- Профессор Казаков.
- Пусть войдет, - возбужденно объявил Ленин.
Через секунду в кабинет вошел немолодой уже человек. Поправив очки, и переложив из правой руки в левую папку с принесенной документацией, гость вступил в апартаменты правительственного кабинета.
- Доброго здоровьица, товарищ Ленин, - вкрадчиво тихо запричитал Игнатий Казаков, - я принес то, о чем мы с вами разговаривали недавно.
- Отлично, отлично. Я как раз ждал вас, - прокартавил Ильич, - что вы мне принесли? Получилось ли разобраться с интересующим нас вопросом?
- Да, Владимир Ильич. Токсилогическая лаборатория будет функционировать. Спец. оружие, можно сказать, уже у нас в руках .
- Прекрасно! А когда же начнутся первые испытания?
- В ближайшее время. Опыты будут проводиться на полит. заключенных. Через несколько недель, я принесу вам отчет о проведенных экспериментах.    
- Вы, Казаков, молодец! Заслуживаете ордена. Вы его получите. Но меня интересует не только эта лаборатория…. Молодое государство нуждается в мощной базе, способной защитить его от любых посягательств извне и от тлетворных влияний изнутри… и вообще, настала пора развиваться нашей науке, и на этом пути не зачем опутывать себя цепями пустых моральных убеждений или принципами гуманизма. Это всё – пережитки прошлого, попахивает буржуазными идейками, полными лицемерия и лжи! Мы же не будем идти этим путем. Мы должны обойти все западные капиталистические государства в сфере всевозможных достижений, причем основной упор сейчас нужно делать на такие, особые, спец.лаборатории. Они еще сыграют нам хорошую службу. Надеюсь, наш с вами разговор останется по-прежнему в тайне?
- Конечно, конечно….
- Ну, вот и ладненько. Идите, работайте. После доложите, что там стало с этими подопытными мышами….
- Слушаюсь и повинуюсь….
19.
На фоне солнечного, теплого весеннего дня несуразным пятном чернеет старое, повидавшее немало на своем веку тюремное здание, обнесенное несколькими рядами колючей проволоки. Взвод солдат день и ночь сторожит его и тех, кто томится под сводами, тех, кто в большинстве своем не имеет никакой вины.
К зданию проехала машина.
- Кто-то из верхов, - с восхищением произнес один из молодых солдатиков, стоявших на посту. Он еще не осознавал в полной мере, что здесь происходит, пребывая в сладком забвении незнания.
Машина бесшумно минула передний двор и завернула к запасному входу. Из автомобиля вышло несколько человек во главе с Казаковым, и все вместе в полном безмолвии вошли в здание тюрьмы. Прибывшие не пошли по основному коридору, не стали они подниматься и наверх. Всё тайное и секретное в советских тюрьмах находилось только в подвальных помещениях, скрытых за семью замками, спрятанных в лабиринтах лестничных пролетов, замурованных в звуконепроницаемых камерах, дабы в случае чего, с палачей были взятки гладки.
Казаков с окружением спустился по длинной винтовой лестнице вниз. Повернул налево. Еще один пролет. Опять поворот, только уже направо. Дальше шли узким, плохо освещенным коридором, принимая подобострастные поклоны охраны.
- Вот и пришли, - без каких-либо эмоций уточнил профессор. Он вытащил из кармана связку ключей и отпер крайнюю дверь. За ней скрывалась небольшая прихожая, за которой следовало еще три двери. Профессор открыл среднюю.
В комнате без окон, более похожей на могильный склеп, нежели на помещение, пусть даже и тюремное, сидел измотанный, измученный, изломанный страшной судьбой, болью и страхом человек. Изрядно отросшие седые пряди разлетелись в разные стороны, давно не знавшая ножниц и бритвы, борода, создавала страшное впечатление. Мужчина не шелохнулся при виде вошедших, он только бросил на них одичавший, полный ненависти взгляд.
- Ну что, Профессор Лаврентьев… Вы приняли разумное решение? Будете ли содействовать делам революции, подсобите ли своими знаниями, носитель которых, без сомнений, достоин лучшей жизни, нежели имеет сейчас?..
- Нет, - неожиданно громко закричал заключенный, - никогда я не был садистом, никогда я не был палачом! Вы хотите над людьми живыми опыты проводить, я такого никогда делать не буду! Слышите меня? И пусть мне сдохнуть здесь придется, но душу свою я не продам вам, дьяволам проклятым! Я в Бога верую, в Христа верую, а не в вашу гнилую власть!
- Ой-хо-хо, - театрально протянул Казаков, - наш суперученый осмелел, я гляжу. А зря. Зачем вы, товарищ, всё упираетесь. Знаете же, чем это закончится. Последний раз спрашиваю, вы с нами или против нас?
- Я с правдой, а значит против вас, - выпалил профессор Лаврентьев и вжался в угол, в котором сидел, понимая, что грянет за этими словами.
- Вы сделали свой выбор, - глухим голосом заключил Казаков, - товарищ Милютин, принесите мне препарат. Проверим заодно его действие.
Не прошло и минуты, как несчастный профессор Лаврентьев, получив дозу смертоносного яда, корчился в нестерпимых муках на полу. За этой агонией с удовольствием наблюдали палачи. Ни одна мышца не дрогнула на их лице, они привыкли к таким зрелищам….
Внезапно взгляд профессора Лаврентьева просветлился, он внимательно посмотрел мимо своих мучителей, в стену. Казалось, мужчина отчетливо видел там кого-то. Из последних сил профессор прошептал, уже обращаясь к Казакову и его окружению.
- За мной Ангелы пришли. Вон они стоят и с невероятным осуждением на вас взирают, меч в их руках, меч по вашу душу. Знаете, что они мне сказали сейчас? Что  каждого из вас в ближайшем будущем ждет очень и очень страшное, причем не только на Земле….  За мной они стоят, и я теперь ничего не боюсь. А за вами, вы не видите, но я то сейчас всё вижу, за вами четыре демона притаилось. Как они хохочут! Веселятся. Ведь скоро вы перейдете в их власть! Всё. Слава Богу это закончилось….
Помощник Казакова было хотел по привычке проучить арестанта за оскорбительные речи, но не успел. Профессор уже покинул этот мир.
- Что он сейчас нам говорил? - Задумчиво вопросил Казаков.
- Бред предсмертный, - браво ответил помощник.
- Как знать…. Вполне возможно, что и мы окажемся на его месте…. Ладно. Пошли отсюда. Отдай приказ охране, пусть уберут отработанный материал.
20.
В это время в другой тюрьме. Отец Иоанн и Митька получили передышку. Конечно, им было очень тяжело, ведь те условия, в которых им приходилось теперь существовать никак иначе, как скотскими не назовешь. Полная антисанитария, безнадега и холод, пробирающий до костей. Находясь здесь, в серых, заплесневелых стенах, сложно представить, что за порогом этого страшного заведения цветет красавица весна,  сладко поют перелетные птицы и с полей и лугов доносится легкий, пьянящий аромат трав. Как же хотелось им сейчас вдохнуть этого воздуха! Как хотелось насладиться свободой, покоем и миром! Но это, похоже, в ближайшее время не предвиделось. И можно ли было вообще рассчитывать на это здесь, на опутанной злом и ложью Земле?
Митьке с сокамерниками повезло несколько больше, чем отцу Иоанну. Да, конечно, здесь попадались не только раздавленные политические и чем-то не угодившие новой власти, но и блатные, а они уж старались показать всем, кто здесь хозяин. Но это у уголовников, всегда держащихся своим волчьим кланом, получалось только с интеллигентами, никогда не знавшими, что такое драка, но не с Митькой, с детства передравшимся со всей округой, любимой забавой которого была «стенка на стенку». Митька в первую же минуту, как услышал знакомое «твое место возле параши….», сунул туда самого главаря блатных. Остальные урки застыли в каком-то ступоре, они не привыкли, чтобы с ними обращались так, грубо, смело. Главарь затаил злобу на Митьку, но, увидев, что свои заколебались, и от них поддержки ждать нечего, решил выждать удобного случая, чтобы отомстить.  Митька понял, что с этим типом нужно держать ухо востро. Но, в принципе, злоключения на этом пока и закончились. А вот у батюшки всё было гораздо сложнее.
Озлобленные тяготами тюремного быта зэки, в большинстве своем, старались выместить свою ярость на тихом стареньком священнике, почему-то считая его одного виновным во всех своих бедах. Они то и дело цепляли батюшку, стараясь вызвать логичную ответную реакцию, чтобы после просто убить его. Но батюшка мудро лавировал на этих виражах будней, не проявляя, ни трусливой слабости, ни пылкой глупости, которая стоила бы жизни. Он уже давно не боялся смерти, но и умирать так бессмысленно не хотелось тоже. И пока можно было парировать, он парировал, но, разумеется, в случае оскорблений в адрес Высших Сил, отец Иоанн уже бы не стал задумываться о плачевных последствиях относительно себя, а его характер воина за Правду мы уже увидели по тем событиям, которые и привели нашего героя на нары.
В ту ночь ему долго не спалось. Что-то нахлынули горькие воспоминания прошедших дней, былых лет, и как-то тягостно стало на душе, неспокойно. Так, ворочаясь с бока на бок, отец Иоанн стал тихонечко читать молитву, прося Всевышнего вывести его на дорогу верную, на мысли правильные, потому как совсем в смятении душа его, не знает как дальше, что делать, где выход и есть ли он вообще. После молитвы пришел долгожданный покой, а с ним и сон. Но не в обычное сновиденье погрузился батюшка, в этом видении был дан ответ на те вопросы, которые с такой страстью и искренностью задавал батюшка.
Ему показали эту же тюрьму и вообще всю страну, какой он видел день за днем, показали людей, знакомых и не очень. Все они бежали, суетились, всё чаще спотыкаясь и оттого, озлобляясь, люди не замечали, что по всей Земле протянулся черный туман, который окутывал сначала один участок, потом второй, а после,  переплетясь, охватил всё пространство вместе с людьми. Когда черная тень расстлалась повсеместно, она вытянулась, приподнялась и обрела силуэт…. страшный силуэт. Это был и не человек, и не зверь. Сверкающим, полным ненависти и жажды крови взглядом, он взирал на людей, выискивая, с кого начать свою …. чудовищную игру. Вот, он поднял руку и послал в одну группу бегущих мощный поток энергии. Этот поток спиралью пронесся в воздухе и застыл над ними. В ту же секунду лица людей переменились: из простых замученных своими проблемами представителей рода человеческого они превратились в не эволюционировавших приматов. Мужчины и женщины, старики и дети начинали проклинать друг друга, обвинять во всех бедах и грехах, закончилось всё кровопролитной дракой и смертью ее участников.
Силуэт, всё это время с удовольствием наблюдавший столь нелицеприятную картину, вновь поднял руку и притянул, как магнитом, души погибших. Те, несчастные, перепуганные, но не способные сопротивляться поняли в последнее мгновенье, что произошло, но изменить свою участь они уже были не в силах. Слишком поздно опомнились.
Такие потоки «энергии» Силуэт посылал и другим людям. Одни под его воздействием загорались жаждой грабежа и наживы, другие животными инстинктами, третьи подлостью и лицемерной ложью. И все они ушли в том же направлении, что и первые. В итоге, после такой чистки, остались лишь немногие, самые стойкие, самые сильные, в которых еще горел уголек Божьей искры. Когда черная тень в очередной раз подняла руку, чтобы погубить и этих, отец Иоанн, обезумивший от такого видения, услышал голос Свыше:
- Иоанн, тех людей нельзя было спасти, потому что они сами выбрали путь свой, Там, за чертой этого мира за каждого из них шла тяжелая битва. Много ангелов полегло на поле брани из-за них, но люди не помогали своим защитникам, они помогали палачам своим неуемным стремлением к гибели. Этих же людей, которые остались, ты должен привести ко Мне, их еще можно спасти, они не должны погибнуть!
- Но как, Господи? – Недоуменно спросил Иоанн.
- Твоё оружие – Правда. Твоё оружие – Любовь. Твоё оружие – Вера. Помни об этом. Ты много можешь сделать с этим оружием, а мы поможем тебе.
В этот момент батюшка увидел другую картину. Он оказался далеко от Земли, на невероятной высоте. Здесь шел горячий бой служителей Света и слуг тьмы, за каждого человека, за его земную жизнь и посмертную, за его счастье и любовь. Свет отвоевывал для людей надежды, радости, покой, зло же старалось повергнуть все эти блага и самого человека во мрак отчаяния и ожесточения. И в этой битве активное участие принимал сам человек, за которого шла битва, хотя он и не подозревал об этом. Когда он хоть немного тянулся к чему-то чистому, доброму, перевес победы был на стороне Света, когда бросался в омут грязных страстей – на стороне тьмы, и тогда Ангелам приходилось очень тяжело.
Вдруг Иоанна вновь опустили на Землю, почерневшую, испепеленную, безжизненную. В то же мгновение с неба пролился яркий, ослепительный солнечный луч, и батюшка услышал последнее повеление.
- Иди сам и веди людей по этой дороге. Вооружись верой и всё получится.
Иоанн больше не стал задавать лишних вопросов, он взял одного озадаченного своими нелегкими думами человека за руку, тот – второго, второй – третьего, и так, цепочкой, они пошли по дороге из солнечного света, который тут же превратился в длинную, крутую лестницу, в конце которой сиял завораживающей красоты город, град Божий, где нет вражды, нет болезни, нет смерти, в этом краю живет Любовь. У ворот ведущих в Рай, стоял Сам Иисус. Высокий, красивый, в белоснежных одеждах, Он протянул руки к идущим людям, как любящий отец, зовущий своих детей домой.
Иоанн оглянулся. Луч, по которому они только шли уже исчез. А Земля, озарившись ярким огненным пламенем, запылала, затрещала, сворачиваясь в рулоны. Сгорала вся нечисть, сгорел и тот, кто называл себя князем мира сего…..
21.
Отец Иоанн очнулся, когда все еще спали. Как-то необъяснимо, странно было на душе, он не ощутил того терзающего холода, который мучил арестантов каждую минуту, каждую секунду, на сердце впервые за долгое время было легко и тепло, спокойно. Иоанн почувствовал, что уже светало. Почувствовал, а не увидел, потому что окна в советских тюрьмах нарочно замазывались, закрашивались, забивались так, чтобы солнечный свет не проникал в камеру. Это было еще одна изощренная пытка, не так быстро замечаемая, но всегда действующая по назначению: люди либо сходили с ума, либо погружались в беспробудное состояние меланхолии и полной апатии, а когда человек повержен этим недугом, он уже безопасен….
Не успела заря еще подняться над планетой, как охрана уже поднимала арестантов. Всегда поднимали в 4-5 часов утра, когда сон, особенно для раздавленной сапогом чекиста души, так важен, так драгоценен. Часто специально, чтобы лишить сна в полной мере, заключенных выводили на допросы среди ночи, зная, что отсутствие этого спасительного часового забвения делало человека податливей и послушней, на нем можно было отрабатывать свое «остроумие» и «мастерство дознания». А так как на роль палачей обычно брали людей закомплексованных, психически неуравновешенных, а потому озлобленных до крайней степени, то они и вымещали свой «гнев» на слабых, беззащитных, не способных ответить тем же, а сильных изматывали, сламывали так, чтобы они стали таковыми. И среди этих джунглей единственным человеком был Семен Никифорович Круглов, следователь, ведший дело батюшки и Митьки. Сейчас отца Иоанна опять вызывали на допрос. Но туда он уже шел с успокоенным сердцем.
- Иван Виниаминович, - грустно пригласил следователь Круглов батюшку подойти к его столу, - придется огорчить вас. Мне пришло письмо с верхов…. Кажется, кто-то из своих настучал, что я провожу следствия слишком мягко, не по инструкции. К этому приплели еще много чего, будто бы я потакаю бандитизму, сотрудничаю с контрреволюцией, а это – вышка. Если мне не удастся отмазаться от такого обвинения – конец, а зная, ужасную подозрительность и самого Владимира Ильича и его окружения, которым проще упрятать за решетку тысячи, миллионы, лишь бы обезопасить себя, я не питаю ложных иллюзий.   
Крепитесь, держитесь. Молитесь, вы же верите в Бога, пусть Он даст вам сил выдержать грядущее. Прощайте.
Оба обнялись, как старые друзья, молча. Слова здесь были бы лишними. После, следователь Круглов позвал конвоира, чтобы батюшку увели.
Уже подходя к своей камере отец Иоанн почувствовал неладное. Когда он вошел туда, убедился, что интуиция не подвела. Сокамерники были на редкость возбуждены, взъерошены, казалось, до прихода охранника, здесь была серьезная драка. В раскрасневшихся, перекошенных злобой лицах, батюшка отметил одно незнакомое. Во время отсутствия священника, в камеру закинули еще одного новенького, который пришелся совсем не по вкусу арестантам, сидящим по уголовной статье. Своенравный, с гонором, новоприбывший интеллигент  в одночасье настроил всю камеру против себя. Блатные  только ждали часа, чтобы довершить начатое. Они, как звери, почувствовавшие запах крови, не могли унять своих эмоции, слишком долго их держали в клетке, слишком давно в их души въелся инстинкт стаи. Лишь немногие, из политических и осужденных по другим, бытовым статьям, оставались в стороне, но они никогда бы не кинулись на выручку. Никогда.
Громом прогремел бас охранника.
- Эй, вы, псы подзаборные, получайте свой паек.
Пошла грубая раздача баланды из мерзлой картошки. Картошка эта уже давно начала гнить и идти червями, но начальство тюрьмы решило, что не стоит раскидываться государственным добром, и поручило использовать ее по назначению. После такого супчика многих скручивало так, что оставалось только кататься по полу. Кстати, параша в камере была не положена, арестантов выводили на оправку только утром, в остальное время приходилось терпеть…. Еще одна изощренная пытка, насмешка, унижение.
Когда дверь оглушительно захлопнулась, и отзвенели уходящие в другом конце коридора шаги охранника, уголовники вновь обратили свое внимание на новенького.
- Ты чего тут нос задираешь, интеллигентишка драный? А ну иди сюда, мы тебя научим, как с паханами разговаривать нужно. Иди-иди не бойся.
Не дождавшись ответа, уголовники всем скопом бросились на мужчину, и не успел тот опомниться, как оказался на полу, избиваемый десятком ног и кулаков. Все остальные забились по углам, как мыши. Места в камере было и так очень мало, так что не участвовавшие в драке старались казаться невидимками, чтобы случайно не замели и их. Только один человек по обыкновению кинулся в гущу драки. Конечно, это был отец Иоанн. Шепча про себя «Господи, помоги», он бросился на подмогу.
- Звери! Вы что творите?! – отшвыривая мужиков от избиваемого, кричал Иоанн. Он среагировал быстро, но даже нескольких мощных ударов, которые были совершены в секунду, хватило, чтобы убить человека. Но и видя, что тот уже не двигается, уголовники продолжали месить его ногами и руками. Батюшка, совсем непохожий на себя в этот момент, с неведомой силой отбрасывал одного за другим, раскидывая здоровенных мужиков в стороны, пробираясь к главному по кличке Кривой. Этот, покалеченный жизнью человек, казалось, упивался собственным превосходством над… мертвым. Добравшись, наконец, до него, Иоанн перехватил контрольный удар локтем, который должен был подвести итоги его «победы». Задержав его, Иоанн швырнул Кривого в противоположный угол камеры. Тот не привык, чтобы ему мешали, и ринулся на Иоанна, но тот как-то ловко отпрянул, и Кривой со всего размаха впечатался в стену. Этот лобовой удар на некоторое время вывел Кривого из рабочего состояния.
- Поп, как ты это сделал? – Недоумевали уголовники, которые не стали мстить священнику, как Кривой и просто пораженно взирали не еще вчера такого тихого, сгорбленного, а сейчас мощного, как гора и какого-то просветленного священника.
Но Иоанн не стал отвечать. Он бросился на колени к растерзанному за эти мгновения новенькому. Мужчина уже не дышал.
- Люди ли вы или звери?! – Прокричал Иоанн. – Чем же вы лучше этих, которые терзают нас в своих кабинетах и с гордостью носят звание «чекисты»? Давно ль вас самих выносили таких же после их допросов?
Некоторые вспомнили свой последний допрос, выбитые зубы и передернулись. Память собственной шкуры всегда напоминает лучше любых, даже самых красноречивых слов.
- Да потому мы так и существуем в клетках, что не можем жить по Божески, забыли Бога. Ну чем, ну скажите, чем вам помешал такой же, как и вы униженный и забитый допросами и клеветой?! Чем?! Решили свою озлобленность на нем выместить? Помогло вам это? Нет!!! Вам еще хуже теперь, и будет совсем плохо, потому что демонами поражены, к смерти идете, смерти и заслуживаете!
- Мы то, может, и смерти заслуживаем, а вот где твой бог, за которого ты так ратуешь? – Ехидно бросил один из уголовников. – Почему допускает столько зла, почему бы ему не воскресить этого молодчика, если он так всесилен, как вы, попы, утверждаете?…
- Если Ему будет угодно, воскресит. – Глухо ответил батюшка. - А насчет зла на Земле…. не в Евангелие ли сказано, что сатана поработил Землю и старается истребить всё сущее, в особенности всё доброе? Он поработил и вас, неразумцев, отняв всё, чем живет человек: надежды, радости, мечты, любовь, отняв душу вашу! Бог дал человеку свободную волю, Ему не нужны были безвольные слуги, Ему нужны были дети, но вы предали Бога, перейдя в услужение дьяволу, который отнял вашу волю. Что же вы теперь вопрошаете: почему Всевышний допускает это?! Не люди ли сами выбрали свой путь, не они ли должны отвечать за свои поступки? Но не долго злу хозяйничать на Земле осталось. Настанет Царство Бога, да и сейчас Всевышний волен разрушить зло, потому как правит Вселенной Он!
Иоанн, завершив твердым ударением на последнем слове полемику,  вернулся к убитому и начал читать молитвы, читать яростно, страстно, полностью растворившись в них. Он отстранился от всех и всего в этот момент, не заметил и того, как пришедший было в себя Кривой, хотел обрушить на священника победоносный удар, но его откинули «отдохнуть» его же дружки, им понравилась храбрость, боевая удаль старца, который был еще так непонятен им, но теперь интересен, поэтому не захотели его смерти. Да и слова, в негодовании брошенные им  зацепились за что-то еще живое, что дотлевало в душе. Они впервые за свою жизнь задумались. Им действительно не стало легче от расправы над слабым, стало паршиво, хоть волком вой. А Иоанн всё молился. Внезапно он громовым голосом выкрикнул.
- Именем Господа Иисуса Христа встань!
Иоанн произнес это трижды. На третьем произнесении убитый тяжело вздохнул и открыл глаза.
Все присутствующие замерли в глубоком шоке.
22.
Израиль, лето, 1919 год.
Огромный, раскалено огненный диск солнца тихо поднимался над линией горизонта, раскидывая вокруг сеть теплых, радужных бликов, которые тут же легкой шалью укутывали дома, улицы, поля. Постепенно просыпался народ, просыпался древний, святой город. То тут, то там засеменили толпы вечно спешащих людей, зашумели, заскрипели, запричитали они, каждый неся в душе своей частичку надежды, веры в лучшее, любви и жажды покоя. В мир пришло еще одно утро, трудовое, непростое.
У рынка показались обнищавшие до крайней степени люди, готовые взяться за любую, даже самую грязную работу, лишь бы получить хоть какой-то паек и обеспечить себе и своей семьей тем самым еще один день жизнь. Появились и представители другой категории людей, являющих собой полную противоположность первым: сытые, холеные, в добротной, сшитой по моде одежде, они горделиво возвеличивались над этим массивом отчаяния и беспросвета, но, если кротко стоящие перед зданием рынка, нищие, были бедны только в материальном плане, то эти хозяева жизни были бедны духовно, что гораздо страшнее, опаснее, потому как проявится лишь тогда, когда изменить что-либо уже будет невозможно.

- Пшли отсюдова, - с презрением, как к бродячим псам, бросил директор рынка, - нет сегодня работы никакой, нет привоза. Завтра приходите, может, что и найду для вас, бездельники.

И несчастные, опустив головы, пошли восвояси, мысленно составляя оправдательную речь перед своей семьей, которая сейчас голодная, измученная ждет своих кормильцев.

Всю эту картину всеобщего несчастья застали недавно прибывшие шпионы революционеры.

- Вот это как раз то, что нам и нужно. Это очень хорошо, что здесь так всё плохо, они будут полными ослами, если не пойдут за нами. Ослов нужно вести, и нам нужно успеть ухватить за эту уздечку. – С насмешкой протянул один из трех, долговязый мужчина лет сорока, с рыжей бородой и косматыми бровями, почти что сросшимися на переносице. Он окинул хищным взглядом толпу и усмехнулся еще шире.

- Да, стоит приступить уже с завтрашнего дня. Эти существа уже настолько разбиты нищетой, что готовы загрызть своих начальников, им нужна только команда «фас», и скоро она прозвучит. – Подтвердил слова первого второй, толстый, приземистый мужичок лет пятидесяти. По его всегда сощуренному, пытливому, настороженному  взгляду, цепляющему каждую мелочь не сложно догадаться, что он не один год проработал в спецслужбах, сначала царской, теперь вот советской. Сейчас он был выгоден новой власти и из него выжимались все соки, но пройдет совсем немного времени, и этот человек сядет на скамью подсудимых вместе с остальными, ставшими неугодными и ненужными советам. Но это потом, не сейчас. А пока он был уверен в своей силе и мощи и в том, что так будет всегда.

Дмитрий долго молчал, глядя на измученных тяжелой жизнью безработных. Он понимал, что сейчас вот эти, стоявшие с ним рядом люди, жаждали не помочь им, а обмануть еще сильнее и больнее, сыграв на их беспомощности, отчаянном положении, и, использовав, как пушечное мясо, как расходный материал, решить свои меркантильные цели. Как горько, что подлость всегда прикрывается красочными, красивыми словами, как страшно, что чистые, открытые души обычно верят этим словам. На несколько минут в воздухе повисло опасное молчание. Дмитрий понимал, что своей безучастностью выдает себя, поэтому обратился к «коллегам»:

- Ну, что же, товарищи, инструкции даны, приказ получен. Действуем.

В ответ он получил одобрительный оскал двух хищников под названием люди.

Пристанище революционеры нашли довольно быстро. Когда в кармане есть приличная сумма, все проблемы бытового характера отпадают сами собой. Но, чтобы не привлекать к себе внимания и не наводить будущий электорат на смутные подозрения, прибывшие поселились в бедном квартале.

- Вот несчастье, чтобы не быть замеченными, нам придется томиться в этой жалкой лачуге, когда могли бы жить во дворце! – Капризно простонал рыжий, которого звали Федором.

Федор брезгливо откинул тоненькое одеяло, прикрывающее полог старенькой деревянной кровати и отпрянул, как от чумы.

- И это кошмарище после элитных гостиниц Франции! Начальник издевается над нами! И сколько же нам тут мучаться?

- Месячишко-другой придется поютиться, - с таким же брезгливым небрежением ответил толстый, по имени Иннокентий, - надо быстрее всех этих остолопов активизировать, пусть они тут воюют, а мы тогда смотаем удочки. Чуть-чуть терпения, и наши страдания окупятся вдвойне.

Дмитрию не захотелось поддерживать этот разговор изнеженных туловищ, и он, уже не думая навлечь на себя подозрения, без комментариев занял свою кровать и лег, отвернувшись к стенке. В памяти проносились картины, в которых главное место было отведено Мишель.

23.

На следующее утро трое начали свою подрывную деятельность. Они обходили все самые беднейшие районы, пытались втереться в доверие местным людям. Иннокентий был самой добротой, самой вежливостью, он просто излучал дружелюбность, блистая красноречием:

- Друзья, поймите, если мы будем молчать, нас всех задавят, погубят. Они отнимают у нас то, что по праву принадлежит нам и только нам. Революция – это совсем не плохо и не так страшно, как вам кажется, зато цель какая! Вы только подумайте: вы не в этих драных лохмотьях, а в хорошей одежде, сытые, в теплых, уютных домах. Дома всегда есть, что поесть, семья никогда не голодает, одета, обута. Дети учиться могут, и все счастливы. Да будет вам известно, что ведь революционерами были все великие личности, вспомним историю, и древняя Греция воевала за права и свободы, и стала демократией, даже сам Иисус Христос в какой-то мере был революционером, ведь вы же верующие люди! Вот и мы несем тоже, мы за правду, мы за добро, мы за мир во всем мире….

После этой речи и последующего триумфа оваций, трое собрались в своей комнате, обсуждая прожитый день.

Федор заливался смехом:

- Ну, ты, Кеша, и залил, даже я бы так не смог. Ты все-таки талант!

- А то! – Гордо выпятив грудь, промычал Иннокентий.

- А зачем ты про Христа говорил? Ведь ты же первый в храмах плясал в прошлом году? – Тихо вопросил Дмитрий.

- Ой, ну надо же было этим олухам баки забить! Они ж, верующие, а как их еще зацепить, ну, конечно, объектом их веры. Кстати, они нам еще и деньжат накидали. Так вдохновились, так вдохновились, я думал, что и последнюю рубашку снимут, лишь бы нам помочь. Кстати, Димка, да будет тебе известно, раскошелиться они решили только тогда, когда я за веру стал им по ушам ездить. Иначе так бы сычами и просидели. Вот так, юнец, учись у старых волков….

«У старых шакалов» - пронеслось в голове Дмитрия, но вслух он этого не произнес, он бросил какую-то плоскую шуточку из тех, которые так нравились его соратникам, и лег спать. Завтра игра должна была быть продолжена.
24.
Россия, лето, 1919 год.
В большом зале заседаний шло очередное собрание при закрытых дверях. Вопросом дня была продразверстка , как основной способ получения дополнительных доходов, столь нужных для поверженного государства, казна которого полностью опустела всего лишь за два года.
Во главе стола сидел Ленин. Он следил за каждым пронзительным взором ястреба, улавливая малейшее движение глаз, движение мысли, небрежно брошенный жест. Зная это, присутствующие старались изо всех сил вести себя непринужденно, ровно, не показывая истинных настроений, дабы потом не было проблем….
- Товарищи! – Открыл заседание вождь пролетариата. – Мы собрались по, безусловно, важнейшему вопросу. Как мы все знаем, кровопийца царь, этот деспот и безумец, оставил нам пустую казну . Мы вынуждены обращаться за помощью к нашим несчастнейшим крестьянам, которые и так доходят, но что делать? Революция требует жертв. Я хочу услышать ваше мнение по этому вопросу, хочу услышать и возможные предложения. Начинайте.
Ленин пытливо взглянул на присутствующих. На несколько секунд воцарилось молчание. Никто не решался взять слово первым.
- Ну, ну, что же вы молчите, товарищи, вот вы, Петр Иванович, хотели что-то нам сказать, я правильно понял?
Со своего места поднялся грузный мужчина средних лет. Побагровев  и тяжело задышав, он, комкая лежащий перед ним лист с докладом, начал свою речь.
- Товарищи. Дело продразверстки принимает неожиданные обороты. Этот год был не урожайным. Возможно, следующий будет еще хуже. Крестьяне, зная это, не хотят отдавать хлеб. Они либо выступают с открытым бунтом, либо утаивают его, перепродавая на рынке.
Ленин стукнул кулаком по столу, не сдержавшись.
- То есть как это продают?! Жулье! Продолжайте, товарищ.
- Да, Владимир Ильич, да, товарищи, крестьяне спекулируют на хлебе, они перепродают его по тройной, десятерной цене, обогащаясь за счет государства, а мы не знаем, как свести концы с концами! В сельсоветы бесконечным потоком сыплются жалобы. Люди утверждают, что якобы продотряды действуют бандитскими методами, и будто бы еще хуже ведут себя вооруженные отряды комитетов бедноты, а также отряд особого назначения ЧОН, которые мы направили для выполнения этой важной, нужной молодому государству задачи. Они клевещут на красноармейцев. Назревает бунт.
- Бунт?! – Проревел Владимир Ильич. – Николай Иванович, что вы скажете по этому поводу? Прав ли товарищ? Действительно всё так проблемно?
Не ожидав, что вторым докладывать придется ему, Бухарин встрепенулся.
- Да, Владимир Ильич. В ряде областей, Тамбовской, Тульской, Пензенской и других, в особенности на Урале и Сибири творится полный беспредел. И, похоже, недовольства, еще только назревают. Пока можно остановить эту волну, но пройдет немного времени, и она превратится в цунами.
- Никакого цунами не будет. – Успокоившись и протянув вперед руки, заявил Ленин. – Мы же не допустим такого?.. Врагов нужно вылавливать и уничтожать…. дабы они потом не уничтожили нас.
Ленин замолчал на некоторое время. В воздухе повисла гнетущая тишина. Было слышно, как на окне дребезжит пойманная в паучьи сети несчастная муха. Неожиданно вождь продолжил, уже повысив тон, повышая его по мере провозглашения следующего.
Товарищи! Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь взят последний решительный бой с кулачьем. Следует применить следующее:
1. Повесить, непременно повесить, дабы народ видел, не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.
2. Опубликовать их имена.
3. Отнять у них весь хлеб.
4. Назначить заложников – согласно вчерашней телеграмме.
Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков.    Немедленно телеграфируйте этот приказ и разошлите по этим волостям! И… найдите людей потверже.
Опять повисла тишина. Большинство одобряюще приняло приказ, они уже давно привыкли к подобному волеизъявлению, и не считали, что здесь произносится что-то кощунственное: эти люди действительно верили, что они правы, а остальные – враги, которых нужно уничтожать, как тараканов. Лишь одно лицо робко подняло руку.
- Товарищ, что вы хотели добавить? – Раздраженно спросил Ильич, он не любил, чтобы его решения оспаривались.
- Я прошу прощения, - тихо залепетал тот, - но далеко не все крестьяне понимают, что совершают преступление. Как в народе повелось, каждый крестьянин думает: я произвел этот хлеб, и я имею на него полное право. Зачем мне отдавать мой хлеб государству? И так думают почти все. Но, конечно, это – преступление и это нужно объяснить….
- Вы, может быть, объясните этим безграмотным тварям, что так   нельзя? – Опять сорвался Ленин. – Это ваше слюнтяйство бесполезно. Абсолютно бесполезно! Есть еще вопросы? Товарищ Сталин? Товарищ Дзержинский?
Те подобострастно отрицательно закивали, давая понять, что полностью согласны со всем и одобряют данное решение. Ленин резко захлопнул папку, которая лежала у него на столе и удалился.
25.
Продразверстка и национализация земли шли полным ходом. Крестьяне недоумевали: еще совсем недавно, им провозглашали заманчивый лозунг «земля крестьянам, фабрики рабочим», и вот теперь, когда революция прошла успешно, и крестьяне начали обрабатывать свою, как им казалось, землю, обрабатывать честно, им говорят, что они – кулаки, враги народа, достойные расстрела! Вся земля, даже та, которая находилась в собственности крестьян при царе (какой бы он плохой ни был, а все же...) теперь стала собственностью государства. Хлеб и вообще всё, что производили люди – тоже собственностью государства, похоже, что и сами люди были собственностью государства, а собственность не имеет право на свое мнение и протест….
И ладно бы эти продотряды приходили и объясняли по-человечески, тогда еще можно было что-то понять, смириться, как привыкли за века русские люди, но ведь эти молодцы, возомнившие себя правосудием, карателями, не просили, не объясняли, а отнимали, унижали, грабили, не прикрыто, цинично. Как правило, изъятие хлеба и других продуктов, сопровождалось насилием и даже убийствами. Конечно, здравомыслящие люди восставали. Чаша терпения была переполнена. Кроме того, из-за неумелой, жестокой политики, в стране начинался голод. Голод. Как страшно это слово. Как боится его русский человек, так хорошо знающий, что оно значит….
На фоне политики продразверстки и национализации земли продолжалось дикое избиение Христианства и вообще любой религии. Храмы, монастыри либо взрывались, либо превращались в концлагеря. Стоит отметить, что первые концлагеря в таком понимании, в каком мы их представляем сегодня, были созданы в СССР, а не в фашистской Германии. В 20-м году как раз немцы будут проходить проф. подготовку у нас в таких концлагерях по «культурному» обмену, объявленному Лениным, тогда он будет активно искать поддержки Германии.  Но об этом мы расскажем чуть позже.
Да, в Первую Мировую войну, немцы тоже создавали концлагеря, но это были пока просто тюрьмы. В них еще не проводились страшные опыты над людьми, это придет позже, и начало такому движению даст СССР.
Продолжаются пытки и убийства священнослужителей, простых верующих. Порой некоторые деревни объединялись, чтобы отстоять своих батюшек и храмы, и, если отряд красноармейцев не справлялся с этой силой народной, то на следующий день туда  прибывало несколько военных отрядов с танками, пулеметами, и деревни выжигались полностью, вместе с детьми и стариками, вместе с инвалидами. Подчистую   . Так Ленин проводил свою «чистку» от инакомыслящих, от свободомыслящих и вообще, от мыслящих.
В противовес красному террору (понятие, которое ввел сам Ленин в 1918 году, как необходимость революционного времени) набирали силу восстания. Они охватили всю страну, начиная с Украины, Сибири, Урала, заканчивая Тамбовской, Пензенской, Тульской и другими областями. Бастовали матросы Кронштадта, наблюдались серьезные волнения в Ленинграде. В городах массовые протесты подавлялись быстро и жестоко. Проще спрятаться недовольным было в глубинке, богатой густыми, непроходимыми лесами, среди которых нужно было вырасти и прожить полжизни, чтобы ориентироваться, чужаки терялись сразу же. Вот почему, Тамбовское восстание не было пресечено так быстро, как остальные, здесь были спасительные леса, надежное укрытие «зеленых», как сами себя называли партизаны.
Антонов от подготовки и редких вылазок приступил к активным действиям. Всё чаще осуществлялись хорошо спланированные набеги на сельсоветы, на большевистские организации, в особенности там, где новой властью практиковались зверства. Коммунисты заволновались. Теперь каждый из них находился в зоне потенциальной опасности. «Зеленые» набирали силу. Но вместо того, чтобы задуматься о причине произошедшего и как-то смягчить свою политику, большевики еще более ожесточились. Ожесточились и «зеленые», поняв, что с врагом можно разговаривать только с позиции силы. Разрываясь между двух огней, бедные крестьяне, в значительной своей части, переходили на сторону Антоновцев. Восстание шло под лозунгом: «Долой коммунистов! Долой советы!».
26.
Деревня Покровка уже не стонала, она выла от боли, горя, отчаяния. То, что происходило здесь, можно было сравнить только лишь с опустошительными набегами Мамая. Как же так произошло, что люди, живущие в одной стране, которые всегда звались братьями и сестрами, теперь избивали друг друга. Как меняет человека даже самая малая власть! Тот, в чьей душе есть хоть кроха гнили, поражается этим недугом полностью, а в ком не кроха….
Никанор в последнее время чувствовал себя очень плохо, страшная болезнь, которую никак не могли понять врачи, подтачивала его силы день ото дня, превращая в растение, поэтому он попросил из города помощника. Помощник прибыл, точнее, помощница. По одному ее лицу люди поняли: всё, что было прежде – это еще цветочки, ягодки впереди. Длинная, бесформенная, совсем не похожая на женщину, эта или, скорее это, сверкало пылающим ненавистью ко всему миру взором, ненормальных, выпученных, с многочисленными красными прожилками, глаз. Она не говорила, она не кричала, нет, это слишком мягкое слово, эта женщина оглушала. Любой приказ, любая фраза из ее уст звучала как пушечная канонада, причем, как правило, это была отборная матерная брань. Дора, так звали ее большевики, «дура», так за глаза прозвали ее люди. Более всего Дора ненавидела молодых, симпатичных девчат, они становились сразу же врагами народа, без всякой вины. Самой красивой в деревне была Василиска.
Добрая, милая, правда, несколько горделивая, Василиска, как и обычно поутру драила дощатые полы. Она была единственной подмогой своей бабушке, которой в этом году исполнилось уже восемьдесят. Родители Василиски погибли еще в Первую Мировую, отец – сгинул в немецком плену, когда русские революционеры объявили, что отказываются брать на себя какие-либо обязательства за своих сограждан.  Этот чистейшей души человек искренне верил, что свои не бросят, что свои спасут…. Там и пропал он в мясорубке подлости человеческой.
Мать Василисы трудилась сестрой Милосердия. Она спасла жизни тысячам солдат, но сама, когда узнала о судьбе, постигшей ее мужа, слегла от переживаний. Через месяц ее не стало. Такая была любовь сильная, что друг без друга смысла жить уже не было. Василиска осталась с одной только бабушкой.
Сейчас, пока бабушка прикорнула на часик, девушка старалась успеть переделать все свои дела, чтобы после сходить в лес за березовым соком, за травами, побродить в тиши лесной, подумать о своем, о девичьем. Но только она собралась выливать воду, как услышала зычный бас Доры.
- Эй, открывай давай! Продразверстку выполняем!
Василиска быстро прокрутила в памяти, отдавали ли они с бабушкой, что полагается и успокоилась, вспомнив, что отдавали: продотряды в прошлый раз забрали всё, что могли, и, если бы запасливая и умная бабушка не припрятала немного картошки, то ей бы с внучкой уже пришлось помереть с голода. Но власть такие мелочи, разумеется, не волновали.
Дора вместе со своими шарханами, красноармейцами фурией ворвалась в дом. Она никогда не спрашивала, можно ли войти: ее, как представителя власти, должны были ждать всегда, в любой час дня и ночи.
- Вы в прошлый раз мало сдали! – С порога прогремела она.
- Вы забрали всё. У нас больше нет ничего. – Пролепетала напуганная Василиса. Сердце бешено застучало от вида ворвавшейся компании, прежде таких можно было встретить только на большой дороге, и они звались просто «бандиты».
Из комнаты на крик вышла заспанная бабушка.
- Внученька, кто там пришел?
- Бабушка, иди, поспи еще, я сама разберусь. Это опять к нам продотряд пришел, говорит, мало им продуктов отдали.
- Сынки, - обращаясь к здоровенным краснощеким детинам, - нет у нас ничего, ступайте с миром.
На Дору бабушка побоялась даже взглянуть, как на Горгону, смотреть на которую нельзя, иначе окаменеешь. Но Горгона обратила на свою персону внимание сама.
- Ну что ж…. Раз взять больше нечего…. Тогда и натура подойдет. Правда, мальчики?
Эти свиноподобные скоты грубо заржали, предвкушая новую «игру». Дора с грохотом захлопнула дверь и перезарядила карабин.
27.
По размытым весенними дождями улицам Покровки, уже которую неделю бессмысленно бродила сумасшедшая девушка. Некогда белокурые, а теперь черные от копоти и придорожной грязи, пряди скомкались в узел, расплести уже который, наверное, было и нельзя. В одном и том же разодранном, грязном платье, в котором выползла тогда после всех пережитых ужасов, после смерти любимой бабушки, которая не выдержала картин жестокости людской, девушка уходила всё дальше от родной деревни, но, сбиваясь с дороги, вновь и вновь возвращалась в нее, бродя по одному и тому же кругу. Василиса. Прежде первая красавица на деревне, а ныне живое олицетворение горя, она искала теперь только одного, смерти. Деревенские со страданием смотрели на несчастную, пытались подкормить, успокоить, но это было бесполезно: завидев подходящего к ней человека, она начинала громко кричать и рыдать, колотясь в страшных конвульсиях отчаяния. Как же так произошло?! Беда.
26.
Антоновцы тем временем действовали уже продуманно, чётко и слаженно. Настоящая армия, где каждому отведена определенная роль, где царит жесткая дисциплина и дружеский дух. Были здесь и свои осведомители, которые собирали необходимую повстанцам информацию со всех уголков необъятной России. Одного из таких удалых пареньков Александр Авдеев попросил пробраться в Покровку, дабы узнать о последних событиях. Теперь он вернулся, озадаченный, серьезный.
- Ну, что там, Григорий, расскажи? – Накинулись на юношу и Александр и братья Снеговы, Михей  и Андрей. У каждого болела душа по родной земле, по родным и любимым людям.
Григорий, долговязый синеглазый паренек лет семнадцати, замешкался, не зная, с чего начать.
- Ну, не томи, говори. Неужто так всё плохо? Говори. Лучше знать правду, чем успокаивать себя сладкой ложью.
- Братцы. Крепитесь. Плохи там дела. Совсем плохи. У тебя, Александр, мама померла, видать довели ее. Сына сестра в город увезла. У тебя, Михей, родители тоже померли. С голода, похоже…. А ты, Андрей, спрашивал за невесту…..
- Убили? – С ужасом прошептал Андрей, чувствуя, как обрывается сердце и уходит сознание от сильнейшего нервного напряжения.
- Хуже…. Сумасшедшая она теперь….
Андрей понял всё. Он сжал кулаки, побледнел и поклялся:
- Найду и убью этих сволочей. Нет им пощады!
В этот же день Андрей попросил у первого помощника Антонова, Петра Михайловича Токмакова, небольшой отряд. Андрей уже был не последним человеком в армии, он не раз участвовал в сражениях с красногвардейцами, показав преданность делу и храбрость, так что просьба Андрея была удовлетворена тотчас же, как он поведал о своем горе Токмакову.
- Конечно, брат, бери людей. Такое оставлять нельзя. Да и в соседней губернии пора действовать. Быть может, найдешь еще людей надежных, так даю «добро». Удачи!
С такими словами Андрей, вместе с братом Михеем и Александром Авдеевым, собрав дружину, вышли по направлению к Покровке.
28.
Ночь. Темная, безлунная ночь проходила, как и обычно в беспутных разгулах новых местных царьков. У пылающего костра дико плясала Дора, выкрикивая самые отборные ругательства в адрес всего и всех, в кого упирался ее всегда выпученный глупый взгляд. В стельку пьяные, обрюзгшие от недобрых страстей, мужики гоготали, наблюдая это буйство эмоций.
Никанор, было хотевший поддержать всеобщее «веселье», был вынужден выйти из строя. Обессиленный, он сел у окна, налил себе полный граненный стакан мутного самогона и выпил не закусывая, потянувшись за вторым, так он по привычке пытался залить свой всё более нарастающий страх. Страх смерти. Боль уже не отступала почти ни на минуту, заставляя его медленно сходить с ума в ожидании грядущего. Городской врач, к которому Никанор ездил на прошлой неделе, сказал, что, скорее всего это какая-то непонятная форма цирроза печени от пьянства, но возможно тут есть и еще что-то, в общем, надеяться не на что, это приговор. Несколько дней после этого председатель ходил, как громом пораженный. Он всё никак не мог понять: за что?..
Никанор ежедневно проходил мимо обезумевшей Василиски, даже не замечая ее, он попирал ногами могилы Клавдии Петровны и других людей, сгинувших по его вине за эти месяцы. Он сплевывал в сторону разграбленного, раскуроченного храма и вопрошал: за что мне это? Этот человек с окаменевшим сердцем и вправду не понимал, он не видел в своих поступках изъяна. И, вместо того, чтобы хоть что-то понять, осознать, председатель написал донос на Виктора, мужа Авдотьи, и вскоре его забрали, увезя на Соловки, то есть на верную гибель. После этого ему стало еще хуже.
Часы пробили полночь. Гулянка была в самом разгаре, поэтому, когда дверь резко распахнулась, никто и глазом не моргнул, мало ли кого еще принесло, подумали они. В дом первым ступил законный хозяин, Александр Авдеев. Как когда-то, первый раз выступая против бесчинства непрошенных гостей, он с болью отметил, что его любимый дом, в котором прошлое всё его детство уже превращено в рассадник заразы и порока. Его дом!..
Следом, одновременно шагнули братья Снеговы. Лицо Андрея было мертвенно бледно. Закусив губы, он жаждал мести. Позади стоял не один десяток крепких парней, вооруженных до зубов.
- Что веселитесь? – Заглушив гогот пьяных и гармошку, на которой наяривал Степан алкаш, взявший на себя роль культмассового сектора, прогремел Авдеев.
Кто-то, упившись до потери пульса, медленно скатился под стол. Кто-то бросил в вошедших стаканы, расплескав по пути полета самогон. И только Никанор, как всегда самый трезвый, застыл на месте. Его шакалье чутье подсказывало, что в этот раз пришла проблема. Он медленно развернулся и облачился в маску учтивости.
- Присаживайтесь, ребятки. Выпивайте, закусывайте. Мы же теперь товарищи?..
- Червь человеку не товарищ, сказал Александр и выпустил в Никанора весь карабин.
То же сделали и остальные. Через минуту всё было кончено. Стихла музыка. Стих гогот. И только хрипящий Никанор бился в предсмертной агонии. Ад уже ждал его душу….
29.
Андрей первым выбежал из дома. Прохладный апрельский ветер освежил его, выгнав из души накипающую ненависть и злость на весь мир. Одна только боль не поддавалась, она плотно пустила корни в сердце молодого мужчины. Он хотел найти Василису, найти, спасти, обогреть, защитить, пусть и так поздно. И в то же время, он боялся этой встречи.
Вдали, по направлению к озеру мелькнула тоненькая тень. Что-то подсказало Андрею, что это могла быть она. Только зачем на озеро? Неужто топиться?
Андрей поспешил, чтобы успеть. Ускользающую тень и Андрея разделяло несколько сот метров, полоса колючего терновника и небольшой овраг. Все эти препятствия мужчина минул за минуту.
Он подоспел, как раз вовремя. Над гладью озерной выступали только худенькие плечики.
- Василиса! – Что есть сил крикнул Андрей и бросился в воду, но она уже нырнула, не услышав его призыва.
Андрей нырнул вслед, но девушки уже на том месте  не оказалось. Сильное течение уносило хрупкую надежду спасти утопленницу. Парень стал искать, яростно, остервенело, сам находясь в полубезумном состоянии от горя и страха, он вновь и вновь погружался в воду, но никак не мог найти несчастную.
- О, Господи, прошу, молю, помоги мне, помоги мне, ПОМОГИ МНЕ! – Прорычал, прокричал Андрей, бросившись в глубину опять. Он решил, что если не найдет Василису, то и сам уйдет вслед за ней, без этой девушки жизнь ему была не нужна. Но произошло чудо: совершенно неожиданно он нашел ее, когда уже и не чаял. Рванув Василиску из глубины озера вверх,  с невероятной силой, на последнем дыхании, чувствуя, как уже мутится рассудок, он мощными рывками погреб к берегу, причитая:
- Василисочка, держись! Только не умирай, прошу тебя. Только не умирай!
Ну, вот и берег. Сердце Андрея хаотично металось, выскакивая из груди, никогда в жизни он так не боялся, он вообще никогда не знал, что такое страх, проходя под пулями врага, идя на верную смерть, но теперь, в тиши этой злой ночи он понимал, что не выдержит, если уйдет она. Вытащив девушку на берег, парень предпринимал все попытки приведения в чувство, но все они были тщетными. Казалось, что земля уходит из под ног, всё вокруг стало багряно красным, с желтыми крупными пятнами. Нарастающий шум в ушах говорил о том, что наступила пограничная черта боли и ужаса, пограничная черта, за которой уже конец.
- Милая, любимая, родная прости, прости меня, что не уберег! Ты только очнись, пожалуйста, и я никогда, слышишь никогда тебя не оставлю ни на минуту, ни на секунду, будем вместе всегда, как бы ни было трудно, что бы ни случилось! Пожалуйста, отзовись. Боже, что же мне делать?! Василисочка ведь я так люблю тебя!
Андрей то шептал, то вновь кричал, уже не разбирая ни своих слов, ни окружающей действительности, он упал на колени и заплакал, как ребенок, осыпая поцелуями свою возлюбленную.
- Андрей… - слабо, еле слышно произнесла Василиса, - ты вернулся! Как же мне было плохо, Андрей…. Бабушка умерла….
Парня, как будто ударило молнией, он уже не надеялся услышать этот такой родной, любимый голос, за который готов был жизнь свою отдать.
- Забудь, милая, всё, весь этот ужас позади. Теперь всё будет хорошо, мы уедем отсюда….
Оба молча смотрели друг на друга и плакали: Василиса от пережитого стресса, Андрей – от горя и счастья одновременно. Всевышний вернул жизнь, любовь, дарованная Свыше, возвратила разум бедной девушке. А иначе просто не могло быть.
30.

Франция 1919 год

Который день Мишель ходила сама не своя. Испарилась, как восковая свеча былая жизнерадостность и улыбчивость, девушка стала задумчивой, меланхоличной. Теперь излюбленным ее занятием было сидение у окна и смотрение вдаль. Как так произошло, что чужой человек ворвался в ее жизнь буйным ветром и унес всё, что держало на Земле, а теперь что? Теперь как? Мишель не тешила себя иллюзиями по поводу того, что Филипп вернется, сердце подсказывало, что здесь кроется что-то не то, но что именно девушка, конечно же не могла понять, не могла знать. Она просто догорала час за часом, минута за минутой. Первая любовь оказалась жестокой.

В комнату вошел Жан Поль. Будучи человеком мудрым и тактичным, он не стал сыпать соль на свежую рану, а старался отвлечь дочку от грустных мыслей, он – единственный человек, который мог понять ее, которому переживания Мишель были не безразличны. И сейчас он тоже очень переживал, думал, что пришло счастье, а вышло совсем наоборот.

- Дочка, сходи, пожалуйста, к профессору Шору, он обещал дать некоторые книги, которые мне очень нужны, а то сегодня что-то не здоровится что-то.

- Конечно, папа, - ровно, пугающе спокойно ответила Мишель, стараясь выдавить из себя подобие улыбки.

Через минуту девушка уже шагала по знакомому адресу. Профессор Шор был другом семьи, с ним Жан Поль был знаком практически с детства, они вместе прошли огонь, воду и даже, медный трубы. Они были, как братья, даже внешне похожи.

Сама того не заметив, Мишель дошла до высокой резной калитки. Сколько лет прошло, когда она последний раз гуляла в этом саду, еще смешной девчонкой, а здесь так ничего и не изменилось: также цвели под окном пионы, также обвивал стену раскидистый зеленый плющ. Девушка вошла без стука, дверь во двор здесь всегда была открыта. Поднявшись по широким ступенькам на крыльцо, она постучала три раза, это был сигнал «своих», чтобы прислуга могла лишний раз не переспрашивать: «Кто там». Дверь в ту же секунду открыла Марта, старая экономка, которую Мишель так любила. Доброе, морщинистое, улыбчивое лицо стало еще приветливей, при виде гостьи.

- Мадмуазель! Какая радость! Господин Шор, господин Шор, вы только посмотрите, кто к нам пришел!

Марта провела Мишель в зал, в котором сидели профессор Шор со старшим сыном, Люком, недавно приехавшим из Италии, в которой он проходил очередную стажировку. Профессор радостно замахал руками, приглашая девушку в дом, а Люк, замер, не в силах сказать ни слова. Последний раз они виделись пять лет назад, и тогда крепко поссорились из-за какого-то пустяка, который теперь не имел никакого значения, а тогда по этой причине Люк и решил уехать подальше от Франции, подальше от дома, подальше от Мишель. Но теперь, при виде ее, былые чувства проснулись, причем в гораздо больших масштабах.

- Здравствуй, красавица наша, - справившись со своими эмоциями, сипло произнес Люк, пламенный взгляд красивых серых глаз прожигал девушку, но она как будто и не заметила этого, а ведь прежде тоже переживала по поводу их разлуки.

- Здравствуй, Люк, - вежливо ответила она и присела на край мягкого дивана, обитого бархатистой тканью. – Профессор Шон, отец говорил, вы хотели передать ему какие-то книги…

- Конечно, конечно, дочка, сейчас принесу. А что он сам не зашел?

- Да, чувствует себя неважно…

- Как жаль. Но ничего, он у нас крепкий, сильный, уверен, уже к вечеру, будет как огурчик. Вот, дорогая, книги, я их упаковал, чтобы нести было легче. А… впрочем, зачем тебе тяжести носить… Люк, а ну пойди сюда, поэксплуатирую я тебя в качестве носильщика, помоги девушке.

Люк кротко улыбнулся:

- Быть носильщиком такой принцессы – высшая степень счастья.

Парень стремительным жестом отбросил со лба прядь густых черных, как смоль волос, и поспешил взять книги.

- Да я бы и сама…

- Никаких сама, - в один голос продекларировали отец и сын.

Когда за молодежью захлопнулась дверь, профессор стрелой подскочил к окну, и, стараясь казаться незаметным уходящим, шепотом сказал экономке:

- Марта, ну ты посмотри, они же идеальная пара! Оба такие упрямые гордецы, и обоих я так люблю!

31.

Первую часть пути Мишель и Люк шли в неловком молчании. В душе Люка гремели бури страстей, на языке вертелось великое множество тем для разговора, ведь они не виделись так давно, но, попытавшись спросить раз другой о новостях, молодой человек получал лишь обрывочный, сухой и какой-то неживой ответ, после чего он отбросил попытки наладить общение и попросту замолчал, с грустью отметив про себя, что подруга его детства и юности стала еще прекрасней и загадочней. Мишель думала о своем, и навязанный спутник, пусть и бывший лучший друг, ей был сейчас совсем не нужен. Ей не хотелось разговаривать, не хотелось вообще видеть кого-то, она старалась по максимуму ускорить шаг, чтобы дойти до дома побыстрей.

- Мишель, а помнишь, как мы чудачили в доме старика Жульена? Ты знаешь, я его недавно видел, выглядит хорошо, такой же энергичный, жизнерадостный, нас помнит, о тебе спрашивал….

- Правда? - Оживилась Мишель, Жульен был самым добрым, милым, хорошим человеком, каких только знала она, троюродный брат профессора Шона, живущий в далекой французской провинции, он постоянно устраивал незабываемые празднества для детей, наряжаясь то в Санта Клауса, то в других сказочных персонажей. Где был Жульен, там была радость, с ним у Мишель связаны только самые светлые воспоминания детства.

- Я так рада, что с ним всё хорошо, и ты молодец, что навещаешь его.

- Да как же можно забывать такого человека. Он недавно помог церковь построить новую, и это дало ему новый заряд энергии и сил. Ты бы видела его, смеется, как ребенок, он всем молодым еще фору даст. Бегать по утрам начал.

- Да ты что?! Какая хорошая новость. Прямо и на душе светлее стало, а то, что-то последнее время на ней одни лишь грозовые тучи, даже сама не пойму почему….

- Да я заметил, только тревожить тебя не хотел. Но ты знаешь, жизнь она такая, то черные в ней полосы, то светлые…. Но хочу, чтобы ты знала, что на Земле есть человек, которому ты всегда можешь рассказать и боль свою, и радость…. Я никогда тебя не обижу и в обиду не дам, и я всегда буду рядом. Но я не навязываю тебе свое общение, это так, просто чтобы знала….

- Спасибо тебе, Люк, - уже более искреннее ответила Мишель, открывая калитку своего дома.

Перенимая книги из рук Люка, она отметила, что действительно, только с этим человеком ей бесконечно легко и весело, и он никогда не предаст, не то что, некоторые….
32.
Россия, 1919 год.
В камере, в которой томился отец Иоанн уже несколько недель было тихо и спокойно. Арестанты, ставшие невольными свидетелями воскрешения человека, о многом задумались, во всяком случае, старались задуматься. Они теперь другими глазами смотрели на этого, такого странного человека в черной рясе. Прежде они никогда не видели таких из его чина, потому и не было в них веры. Да и откуда ж ей было взяться, когда церковнослужители сами марали всё и вся, перевернув слова Христа в своих подлых целях, полностью игнорируя духовность, упиваясь материальными благами. По их вине и происходило то страшное бедствие, которое длилось восемьдесят лет, да и после оставило несмываемый налет на душах русских людей. Если бы не было таких серьезных ошибок, допущенных церковнослужителями за все века, то простые люди смели бы ураганом шакалов марксистов, призывающих грабить церкви, сквернить и рушить их. Если бы простые люди понимали разницу между Христом и фарисеями! Они бы никогда не поддались атеистическому угару, если бы они знали, как тяжело Ему самому видеть то, во что превратили Его Церковь. Если бы! Но люди, в большинстве своем, не задумывались над такими глубокими вопросами, да и стадный инстинкт сработал «я как все… чтобы не посмотрели косо….». Вот от этого и все беды на Руси!
- Отец, - в который раз за последние дни в один голос, вкрадчиво начали арестанты, - а расскажи нам о своем…. Так ты чудно говоришь, как-то не по-нашенски даже, что и на душе вроде легче становится, а то раньше совсем тошно было. Действительно, думали, что пырнем кого и отпустит, ан нет, еще хуже. А кто бы сказал это!
Впервые и уголовники, и бытовики, и политические стали собираться по одну сторону баррикад. Ненависть уходила, уступала место чему-то новому, прежде неведомому. Люди пока еще не принимали всей душой то, что говорил им Иоанн, но они начинали вслушиваться. А всё потому, что Иоанн никогда не говорил в той льстивой, лицемерной и напыщенной манере, которой другие церковнослужители отпугнули от себя людей, он же говорил, как отец родной, просто и скромно, рассказывая простые истории из своей жизни, жизни своих родных и знакомых. И, слушая, эти незамысловатые, но содержащие в себе глубокую суть рассказы, арестанты начинали оттаивать сердцем. Не знали они, что и за железной дверью, порой украдкой эти разговоры подслушивал охранник, но, если сначала он собирался доложить о «пропаганде» начальству, то теперь отмел эту мысль, силясь вникнуть в смысл произносимого батюшкой и с сокрушением мотая головой, вспоминая то, что ему вдалбливали все эти годы на политучениях.
- Ну, так слушайте, хочу поведать вам одну простую историю. Жил был на свете очень хороший Человек. Никогда он не проходил мимо людской боли, никогда никому не причинял зла, он отдавал последний кусок хлеба голодавшему, последнюю рубаху замерзавшему. Так шли годы. Однажды этому Человеку пришлось на время покинуть свой дом, так как неотложные дела вынуждали его уехать далеко. Он любил свой небольшой, но уютный домик и переживал, как бы злодеи не растащили его по кирпичикам. К сожалению, получилось так, как он и думал: спустя небольшое время после его отъезда, в избу проникли воры, которые стали там пьянствовать и дебоширить, они то и дело швыряли из окон под ноги случайных прохожих стулья и кресла, пустые бутылки, круша все и вся. Люди стали возмущаться: «Какой же плохой хозяин у этого дома! Вы только посмотрите на это! А мы то думали, что хороший человек..»
- Да, причем тут хозяин! Воры же виноваты, а хозяин, несчастный, далеко, а то бы дал им пинка! – Не выдержав от возмущения, сорвался один из арестантов.
- Правильно говоришь. Воры виноваты, только вот люди почему-то этого не понимают…. А теперь смотрите: Хозяин дома – это Бог, дом Его поруганный – Церковь, воры – те лжеслужители, которые своим поведением позорят Дом Божий и те вандалы, которые теперь втаптывают его в грязь. Дорогие мои! Никогда не судите по дому по ворам, проникшим в него, никогда не судите о Боге по лжецам и лицемерам, прикрывающимся Его именем!
На долгое время в камере наступила задумчивая тишина.
33.
Бело-красно-зеленая война в самом разгаре. Собрав силы, многочисленные части белых пытаются свергнуть коммунистический строй. В эту бойню, но со своей позиции, руководствуясь собственными идеями и целями, вступают повстанцы, которых с каждым месяцем становится все больше: люди, видя полный беспредел, царящий вокруг, понимали, что, если сидеть сложа руки, будет еще страшней, а так лучше погибнуть в бою, нежели сгинуть от издевательств чекистов.
В этот момент, когда страну раздирали шальные страсти, ее, разрозненную, согнутую, все чаще стали атаковать и иностранные интервенты, которые решили, что, либо сейчас, либо никогда. Европа и Америка изо всех сил старались не упустить свой шанс: выступая под видом защитников сверженного строя, интервенты, на самом деле просто добивали некогда великую Державу, которая вызывала у них столько страхов и сомнений. Теперь страхов не было, теперь бояться было не кого…. Белые доверились чужакам, им некуда было деваться, они понимали, что в собственной стране им теперь смерть, а загнанный на флажки волк кидается уже хоть куда, лишь бы спастись от опаляющего огня. Но этот союз быстро распался после того, как французы и англичане напрямую заявили белым, что дальнейшая помощь будет предоставлена только в том случае, если Россия выполнит ряд условий. Под условиями подразумевался полный крах России и торжество Запада. Как бы ни было худо белым, они все же были патриотами в своей душе и, разумеется, отказались от такого предложения. На что европейцы передали генералов прямо в руки красным. Высшая степень подлости человеческой: не получив желаемого, европейцы решили бросить людей в адский котел, хотя могли просто молча уйти по-английски….
В кремле день за днем проводятся долгие заседания. Главной темой является борьба с белыми и зелеными, которые становятся все большей угрозой не устоявшемуся, не окрепшему строю. Советы ожесточены до предела, они и прежде не церемонились с народом, но теперь и вовсе бросились во все тяжкие, решив применять исключительно метод повсеместного террора, дабы, видя чудовищные картины расправы над повстанцами, другим не угодно было…. 
Но под этот  удар тяжелой артиллерии варварских методов попадали и простые, тихие, мирные люди, которые по каким-то причинам стали неугодными властям. По новому указу, врагом народа становился тот, кто не выдавал красногвардейцам своего отца или мать, если он или она занимались «антисоветской агитацией», что, в принципе было довольно широким понятием, или, даже, если эти люди просто, хотя бы раз подали кружку воды умирающему беляку, либо партизану. За хранение винтовки, даже простой, охотничьей – расстрел. За общение с врагами народа – расстрел. За чисто человеческое сострадание и помощь врагам народа – расстрел. Как правило, расстрелом чекисты не удовлетворялись, прежде они массово, прилюдно истязали этих несчастных, и тогда тратить пули было уже не нужно, люди умирали от болевого шока.
Разрывалась на части страна, разрывались семейные узы. И к большому горю, далеко не все понимали, что к чему. Проводилась настолько мощная прочистка мозгов, сильнейшая пропаганда, что люди, не отличавшиеся сильным духом, принимали услышанное за чистую монету, и вот уже, придя домой, косились на своих родственников и, тем более, на друзей. Все больше появляется Павликов Морозовых, которые теперь стали героями нового времени…. Бабушка тихо перекрестилась в углу, прошептав «Отче наш», внучка-комсомолка уже шла в органы, докладывая об «инциденте», ведь она – сознательный гражданин, а сознательный гражданин дела партии ставит выше собственной семьи. Муж случайно обронил ругательство в адрес накаленной атмосферы в стране, супруга, давно уставшая от него, обиженная за годы совместной жизни, подхватила эти слова и понесла в ЧК. На следующий день муж уже гнил в подвалах бесчисленных советских тюрем. Ребенок в школе по наивности своей рассказал, что скоро Рождество и они всей семьей обязательно будут праздновать этот великий праздник. Учительница – сознательный гражданин, уже пишет рапорт на родителей ребенка, подчеркивая, что те ведут контрпропаганду в своем доме, учат ребенка антисоветским воззрениям, а значит они – враги народа. Вскоре родители оказываются в тюрьме, а ребенок – в холодном приюте, где никто никому не нужен, где смертность 68%. Всё это звучит, как бред, но этот бред был в реальности. До сих пор в сознании русского человека до конца не искоренен этот корень зла и страха, который был посажен в эти годы….
СМИ становятся главным оружием новой власти. На страницах коммунистических изданий проводится ярый призыв к борьбе с каждым, кто против советов. Так, газета Правда регулярно, публикует заметки такого содержания:
«…настал час, когда мы должны уничтожить буржуазию, если мы не хотим, чтобы буржуазия уничтожила нас. Наши города должны быть беспощадно очищены от буржуазной гнили. Все эти господа будут поставлены на учёт и те из них, кто представляет опасность для революционного класса, уничтожены. Гимном рабочего класса отныне будет песнь ненависти и мести!» Под словом «буржуазия» уже давно понимается не только дворянство, но и беднейшая интеллигенция, разумеется, всё священство, и те рабочие, крестьяне, которые хотели жить по правде, а не по указке с верхов.
На пьедестал славы и почета возводятся прежде непризнанные поэты и художники, которые безмерно, до позорного угождают новой власти, причем возвышаются отнюдь не самые лучше, тогда как действительно великие таланты, мыслящие личности, брошены в тюрьмы. Посажен Короленко, посажены сотни тысяч писателей, музыкантов, ученых, профессора, учителя. 80% интеллигенции, цвет нации уничтожен. Остаются лишь те, которые готовы прогибаться под строй и делать всё, беспрекословно, подобострастно, что укажет ленинская директива. Иногда, оставшиеся пока на свободе интеллигенты, еще пользующиеся высоким положением, пытаются заступиться за своих товарищей по сфере деятельности. Так, Максим Горький не раз писал Ленину за Короленко, но в ответ лишь получал следующие гневные строки: «это – жалкий мещанин, плененный буржуазными предрассудками» , «Какое бедствие, подумаешь! Какая несправедливость…» , «Не тратьте себя на хныканье сгнивших интеллигентов…».  В этом же письме Ленин отчитывает Горького:  ««Интеллектуальные силы» народа смешивать с «силами» буржуазных интеллигентов неправильно. За образец возьму Короленко… На деле это не мозг, а г…». Ваш Ленин (15 сентября 1919 г.) .
За простое стихотворение, написанное Таней Ходкевич, где фигурируют такие строчки: «молиться можешь ты свободно, но так…, чтоб слышал Бог один» она получила десять лет.  И не она одна. Скольких похоронили в этих мрачных тюремных застенках…. Но Россия – страна большая, народа много, что ж и не поуменьшить ее на треть так….
Продовольственная проблема становится всё более острой. Начинается голод, страшный, смертоносный. Подлизы власти и этот факт стараются повернуть в своих интересах: они везде, где только можно малюют красочные плакаты, где с десятком щупалец нарисовано чудовище с царской короной. Это царь, по вине которого люди голодают. Только никого не волновало, что его уже давно не было в живых, его и его семью цинично расстреляли в подвале, а тех, кого не убила пуля, добивали штыками. Но все равно, нужно было перекинуть вину на кого-то, пусть даже и на мертвого, с больной головы на здоровую…. Хотя, конечно, и царь был тоже далеко не идеал…. Но все ж, не такая сволочь, как эти….
В 1919-1920 годы Ленин озадачен всеми этими вопросами и не только. Он регулярно вызывает к себе профессоров, Казакова и других, которые занимаются тайными лабораториями. Дела идут успешно, вождь пролетариата доволен. Он грезит о мировой революции, для чего уже засылает своих людей по всему свету.
Также Ленин решает не отказываться от тесного сотрудничества с постреволюционной Германией. Страна, связанная неудобным Версальским договором, который после проигранной Первой Мировой войны запрещал немцам строить военные заводы, изготавливать оружие и проводить учения, искала альтернативные пути, и их она нашла в СССР. Ленин был рад пригласить пунктуальных немцев на бескрайние российские просторы. Здесь вскоре начинают расти, как грибы после дождя, всевозможные лаборатории, военные заводы. Здесь учатся, как немцы, так и наши. Германии – прямая выгода без страха навлечь на себя неудовольствие Европы, для СССР – тоже выгода, ведь заводы строятся за счет Германии, и они могут быть выгодны СССР впоследствии, ведь Ленин не отметает наполеоновские мысли о глобальных захватнических войнах, дабы всюду раскинула свои сети КПСС, об этом довольно часто говорится и в его статьях, и в заседаниях съездов.
Немцы проходят стажировку не только на полигонах и военных училищах, но и в советских концлагерях, которых в годы гражданской войны стало очень много. Опыты над людьми, «эффективные» способы дознания и многое другое…. прежде даже бесстрастные немцы не знали об этом, теперь же они усваивали опыт, который вскоре будет «усовершенствован» и применен в фашистских концлагерях. Получается, что молодое СССР взрастило в себе эту заразу, что зовется фашизм, ведь, если бы тогда, в 1920 году Ленин не подписал так лихо контракт, по которому немцы проходят военную подготовку на территории СССР, Германия никогда бы не смогла бы так задрать голову, она бы еще долго не поднимала ее, отягощенную обязательствами Версальского договора.
Быстро идут дни, недели, месяцы. Секундная стрелка часов жизни, повернутая подлецами против правды и человечности, всё туже затягивает петлю на шее русского народа. Гремит война. Гражданская, братоубийственная.
34.
Несмотря на то, что недавно было выпущено жесточайшее постановление, касающееся Антоновского движения, впрочем, как и всех аналогичных движений, грозящее немедленной расправой за любые выступления против власти, Александр Антонов не успокаивается. Его армия набрала мощи и уверенно продвигается шаг за шагом, сметая ураганом красные препятствия со своего пути. Армия день за днем принимает новобранцев, которые дерутся яростно, остервенело, мстя за нанесенные обиды, за многочисленные унижения. Но, к сожалению, уследить за большим скоплением людей не просто: в толпе, как правило, встречаются, как герои, так и подонки, разные люди живут на Земле. Так и здесь, в партизанские отряды подчас шли не только обиженные и любители справедливости, но и те, кто просто хотел получить оружие и творить свои дела, иногда и  красные забрасывали в отряды своих «наседок», дабы разваливать моральный дух солдат. Конечно же, любые эксцессы, произведенные под флагом антоновщины, лидеры восстания выявляли сразу и пресекали самостоятельно, беспощадно. Они самолично выпускали весь карабин в предателей, в тех, кто позорил имя повстанческой армии. Только благодаря суровой дисциплине, преступления происходило редко.
Восстания охватывало деревню за деревней, село за селом, перекидываясь на города. На это коммунисты отвечали выжиганием восставших деревень, сел и городов. Битва шла зверская, не на жизнь, на смерть. Во всем были сильны люди Антонова, одна лишь была у них слабость, Ахиллесова пята – это их близкие. Красные придумали такой маневр: чтобы выманить партизан из лесов, они строили в населенных пунктах концлагеря и заключали в них жен, матерей и детей вояк. Издеваясь над заключенными, предавая это огласке, они знали, что любящие отцы и мужья не долго выдержат этой духовной пытки. Ведь можно выдержать собственную боль, молчать, когда истязают тебя, но как сидеть в засаде, когда слышишь душераздирающий крик беременной жены, избиваемой сапогами чекиста или хрип умирающего ребенка, облитого ледяной водой и выставленного на двадцатиградусный мороз? И такое было, и хуже было.
Вот, что говорит по этому поводу Дзержинский: «самая действенная мера - взятие заложников среди буржуазии … арест и заключение всех заложников и подозрительных в концентрационных лагерях… Пусть рабочий класс раздавит массовым террором гидру контрреволюции! Пусть враги рабочего класса знают, что каждый задержанный с оружием в руках будет расстрелян на месте, что каждый, кто осмелится на малейшую пропаганду против советской власти, будет немедленно арестован и заключён в концентрационный лагерь.   
Ленин согласился с этим полностью, он более всего ратовал за взятие заложников.   
Но вскоре и эти меры советы считают мягкими и думают, как бы еще подкрутить гайку. Так, народный комиссар внутренних дел Г. И. Петровский говорит следующее: «поскольку расстрелы происходят недостаточно массово и, несмотря на массовые расстрелы десятками тысяч наших товарищей, всё ещё не введён массовый террор против эсеров, белогвардейцев и буржуазии». Вскоре после этого публикуется я в Еженедельнике ВЧК указание:
«Расхлябанности и миндальничанью должен быть немедленно положен конец. Все известные правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должно быть взято значительное количество заложников. При малейших попытках сопротивления должен применяться массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявить в этом направлении особую инициативу. Отделы милиции и чрезвычайные комиссии должны принять все меры к выяснению и аресту всех подозреваемых с безусловным расстрелом всех замешанных в контрреволюционной и белогвардейской работе. О всяких нерешительных в этом направлении действиях тех или иных органов местных советов Завуправы исполкомов обязаны немедленно донести народному комиссариату Внутренних Дел. …Тыл наших армий должен быть, наконец, окончательно очищен от всякой белогвардейщины и всех подлых заговорщиков против власти рабочего класса и беднейшего крестьянства. Ни малейших колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массового террора!» 
В рядах Антонова проходят акции сдачи. Это наносит серьезную брешь в том фундаменте, который Александр Степанович выстраивал так долго, на свой страх и риск. Но все же, многие остаются, и это дает надежду, что, быть может, дело будет увенчано успехом. Назад пути уже не было.
Лидер зеленых проявляет максимум сноровки и мастерства конспиратора, он неуловим, неуязвим, как и прежде, когда находился в революционном подполье, все это приводит в неистовое бешенство красных. За голову Антонова объявлено крупное вознаграждение.
Однажды, на исходе 1919 года некий сознательный гражданин доложил советам, что видел Антонова с братом, Дмитрием, и другом, Токмаковым, в деревне Иноковка. Стоит сказать, что приметы Антонова и его ближайших соратников были повсеместно распространены, но он были настолько примерны, что зачастую под стражу брали совершенно других людей. Бедные, бедные люди, они не знали, за что с них выбивают показания, они так ничего и не сказали бесновавшимся чекистам. Но в этот раз ЧК чуяло, это он. В деревню тут же был направлен отряд захвата.
35.
В небольшом деревянном доме, за чашкой дымящегося кипятка сидели трое соратников. Они, молча, обдумывали свое положение и дальнейшую тактику действий. Друзья частенько выбирались в разные населенные пункты, которые уже давно стали местом негласной дислокации. Эта изба – была одной из конспиративных квартир, предоставленных воюющими в партизанском отряде людьми. Скоро должны были подойти остальные и всем вместе нужно принять важное решение. Ситуация усугублялась постановлением о взятиях в заложники, это ослабляло моральный дух армии. Необходимо выработать мудрую, продуманную тактику. Только вот, как?
Внезапно Антонов поежился.
- Сердцу неспокойно что-то стало, а оно меня никогда еще не подводило. Враг близко, чувствую.
- Какой враг, Шур, - махнул рукой Петр Токмаков, - мы же не успели следов здесь оставить, да и не видел нас никто….
- Да, а дед хромой, который так покосился на нас, ты забыл? – С сомнением протянул Дмитрий.
- Ребята, будьте готовы ко всему, это я вам так говорю, чтобы вы были наготове. Ангел Хранитель у меня видимо сильный, не дает пропасть, предостерегает. Но, продолжим. У кого есть какие разумные идеи по дальнейшим действиям нашей армии?
Разговор прервал тихий шорох за окном.
- Это не наши…. – с горечью бросил Александр и метнулся к двери.
Действительно, дом окружала целая рота красноармейцев и местных коммунистов. Они были уверены в своей правоте и ненавидели повстанцев всей душой….. хотя как сказать душой…. само существование души они отвергали. Значит, верней сказать, ненавидели их всем разумом.
- Антоновы, Токмаков, выходите, вы окружены. Ваша песенка спета! – Победоносно продекларировал один из коммунистов, по имени Григорий.
Ответа не последовало.
- Выходите, собаки вы не стрелянные! – Еще громче прокричали окружающие и начали подступать к дому, чтобы выломать двери. Григорий, как самый яростный защитник коммунизма, начал вышибать дверь ногами, с разбега. В один из очередных разбегов, он в долю секунды заметил, как дверь приоткрылась и в щель просунулся револьвер. Дальше он среагировать не успел, пуля прошила его насквозь.
- Гады, сволочи, Гришку порешили! – Взревели остальные. Они не стали подходить к убитому, побоявшись, что следующими, принявшими подобную участь, станут они сами, поэтому стали совещаться.
Несмотря на то, что окружавших было несколько десятков человек, они боялись троих, хоть и не признавались себе в этом, называя свой страх «сознательностью» и «разумным подходом».
- Аркадий Иванович, - проверещал плюгавого вида мужичок, пытаясь заискивать перед начальником, - а что, если поджечь избу-то? Нам их не одолеть, а так, огонь сделает свое дело. Пора эту нечисть убирать с Земли матушки, а то обнаглели совсем….
- Отличная мысль, Витька, - пнул его в плечо начальник, - и как я сам до нее не додумался. Эй, ребята, а ну пройдитесь по деревне, пусть дадут горючего и огня. Будем палить сволочей.
Не прошло и пяти минут, как несколько услужливых парней уже несли коммунистам канистру с керосином. Аркадий подхватил ее, быстренько облил избу по всему периметру и поджег. Огонь синим пламенем взвился над поляной, стрекоча, дымя, окутывая все пространство вокруг густым едким облаком. Трое осажденных уже через пару секунд поняли, в чем дело, и в панике заметались по дому: умирать так глупо, будучи сожженными, им совсем не хотелось. Как же так! Без боя? В расцвете лет?.. А красноармейцы тем временем ликовали: даже, если «враги народа» и не выйдут, чтобы сдаться, их более не придется ловить по всей стране. Кто-то уже представлял, как ему вешают на грудь орден Ленина, другие надеялись на повышенный паек или другие льготы, они с наслаждением взирали на пламя, которое охватило уже большую часть дома. Начала трещать старенькая крыша, грозя шумно обвалиться. Уже рухнула красивая резная арка, ведущая на крыльцо.
Потихоньку собирались деревенские, одни с ужасом, понимая, что горят живые люди, а кто-то смотрел на происходящее, как на шоу, ведь никаких крупных событий в деревне не было уже давно, а посплетничать ой как хотелось…..
Прошло пять минут. Женщины причитали, дети хныкали, в сторонке стояли большевики, победоносно подняв головы, они сейчас были уверенны на сто процентов, что выполнили задание. Наконец-то! Люди, занятые своими мыслями, не сразу заметили, как распахнулись три окна, в которые сразу же мощным потоком ворвался огонь. Из окон в сторону большевиков  полетело что-то…. и оглушительно взорвалось. «Бомбы», - только и промелькнуло в головах большевиков, как они посыпались в их направлении бесконечным градом. В толпе началась суматоха, крики, деревенские мигом разбежались, затаившись за соседним плетнем, досмотреть «зрелище» им все же хотелось до конца. А обезумевшие от неожиданности большевики бросились врассыпную, но, куда бы они ни бежали, в них летели убийственные бомбы. Это продолжалось достаточно долго и порой думалось, что не закончится никогда. Столпы дыма, копоти и пыли, поднятые взрывающимися ежесекундно бомбами, превратили воздух в хаотичное, беспорядочное нечто. Грохот оглушал, выворачивая наизнанку. Такого захватчики уж точно не ожидали. В итоге, после долгой битвы красные были отогнаны от дома на приличное расстояние, в ту же секунду дверь с безумным воем вылетела вон, и наружу выскочили трое повстанцев. На них горела одежда, волосы также частично были взяты огнем, руки и лицо были сильно обожжены, кожа уже омертвевшая, коричневая, свисала жуткими лохмотьями, но они, казалось, еще не чувствовали всей силы боли, их мысли и чувства были заняты только одним, желанием вырываться из этого проклятого окружения, адского котла. Швыряя бомбы без счета, мужчины расчищали себе путь, глаза горели безумным огоньком, они были похожи на загнанных в угол зверьков, которые готовы драться до последней капли крови. Вскоре Антоновы и Токмаков скрылись в неизвестном направлении, скорее всего, подавшись вновь в непролазные леса, которые знали, как свои пять пальцев. Шум стих, и, как ни странно, живые большевики (все, за исключением убитого Григория), постепенно поднялись с земли, не веря своим глазам и тому, что они вновь упустили врага №1.
36.
В тюрьме, где томились отец Иоанн и Митька, атмосфера накалялась с каждым днем все больше. Вроде бы и с соседями по камерам они уже нашли общий язык, за исключением того зэка, которого Митька в первые дни хорошенько проучил, мокнув носом в парашу. Вроде бы и стали привыкать к холоду, голоду, тесноте во всем, да сырости. Ко многому привыкает человек, даже к самым кошмарным условиям, одного только не выносит, унижения, жестокости, насилия. Но именно это вновь вернулось сюда, да еще и в большем объеме. Единственного порядочного следователя увезли на Соловки за слишком мягкое ведение дел, этого человека обвинили в пособничестве терроризму и врагам народа, что было очень страшным обвинением, приравниваемым к смертному приговору. Семен Никифорович понимал, что ждать милости от власти ему не стоит, но все же, он ни разу не пожалел о том, что не продал свою душу из-за страха, а в таком случае, даже смерть не страшна, так он к Господу уйдет, а, если бы сломался и озверел, то лежала бы только одна дорога, в ад.
Совсем недолгим было затишье в этом мрачном, удручающем заведении. Теперь же леденящие кровь крики раздавались, чуть ли не ежесекундно. Арестантов водили на допросы. Приволакивали обезображенные, еле дышащие, а иногда уже и не дышащие тела. Вот утром вновь вызвали одного из камеры отца Иоанна, бывшего начальника строительной бригады, Петра. Он чем-то не угодил вышестоящим и теперь вот был вынужден медленно сходить с ума от побоев и не проходящего страха. Уходя, Петр долго смотрел невидящим взором в стену, будто бы силясь преодолеть эту преграду и оказаться где-нибудь далеко-далеко от всего этого ужаса, подальше от ненавистной охраны, бесчинствующих следователей, от смрада, который постоянно стоит в камере, от которого постоянно раскалывается голова, от всей этой, такой тяжелой и безрадостной теперь жизни. И только зычный голос охранника вывел Петра из ступора. Его увели.
Спустя три часа Петр уже лежал в углу, ловящий воздух окровавленным ртом.
- Батюшка, - с трудом прошептал он.
Отец Иоанн пулей подлетел к несчастному, он всеми силами хотел помочь ему, поддержать, но в такие минуты, лучше не мешать, не трогать, это мудрый батюшка понимал. Но теперь Петр сам позвал его.
- Батюшка, они хотели, чтобы я стукачом стал. Но я не стал. Они меня били, сильно, больно. Заставляли подписать какие-то документы, которые полкамеры, в том числе и вас, подвели бы под виселицу. Я не стал подписывать. Но они не успокоятся. Даже, если я умру, им все равно, они будут выбивать показания из других, и из вас тоже. Так что будьте готовы ко всему. Они пытают. Ломают череп, подвешивают ласточкой. Батюшка, я больше не могу….
Отец Иоанн еле сдерживал подступавшие к горлу слезы. Как он негодовал на этих палачей, как он метался от горя и незнания, что делать в такой ситуации. Помолчав немного, он также тихо ответил:
- Я буду молиться за вас. Нет, мы, мы все должны молиться сейчас. Ребята, сломите вашу гордость. Вы видите, что происходит. Только общая молитва, искренняя, пламенная, может победить эту беду, когда об одном просят Господа много людей, такая молитва обретает невероятную силу, это я знаю точно.
- Эх, батюшка, да как она поможет? – С болью протянул Михалыч, один из самых уважаемых заключенных в камере, уважаемых не из-за воровского чина, а из-за сильного характера.
- Поможет. Другой надежды у нас больше нет. Когда мы можем что-то сделать сами, мы должны, прося защиты у Всевышнего, самостоятельно прилагать все силы, чтобы выполнить свое дело. Когда мы уже бессильны сделать что-либо, все упование только на Него. Либо нам и вовсе погибнуть поодиночке.
Не сговаривавшись, люди встали, как один, и стали неумело, но всё же произносить молитву за Иоанном.
37.
Франция, 1919 год.
Наступили долгожданные выходные, которые Мишель и Люк решили, как и много лет назад провести вместе, в лихих задумках и интересных мероприятиях. Румянец радости стал возвращаться на лицо девушки, грусть уходила, но только появилось что-то новое, необъяснимое: если она смеялась, то слишком громко, если шутила, то слишком бурно, как заигравшийся актер, и лишь изредка она становилась самой собой, какой ее знали и любили окружающие. Вот такой, доброй, милой она была и сегодня. Впервые за долгое время на ее душе было свободно и светло, что не укрылось от глаз внимательного Люка.

- Ну, Слава Богу, я вижу мою дорогую подругу, а то всё думал, а не ошибся ли я, это ли моя Мишель или, может быть, инопланетянин, похитивший ее и облекшийся в ее образ….

В ответ Люк получил обворожительную улыбку, отчего затих на мгновение. Это мгновение, как оно было прекрасно, ценно, значимо для него, он более всего боялся спугнуть его, хотел удержать, задержать, сберечь, как самую высшую ценность.

- Смотри, кафе, помнишь, как именно в этом кафе ты мне впервые сказала, что я тебе нужен?

- Помню, конечно же, помню. На мне еще был смешной сарафанчик, и ты постоянно посмеивался надо мной, говоря, что маленькая девочка загулялась в мечтах. Помню, вот тебе сейчас, получи, за эти насмешки….

Неожиданно Мишель подлетела к красивому, городскому фонтану, мимо которого они проходили, набрала горсть воды и швырнула ее в Люка. Случайные прохожие тоже нечаянно получили свою порцию воды, но это не произвело эффекта разорвавшейся бомбы, напротив, на минуту все стали маленькими, шаловливыми детьми. В этой всеобщей суматохе Люк взял Мишель за руку, аккуратно, бережно, нежно и притянул к себе. Сердце бешено колотилось, готовя выпрыгнуть наружу… причем не только у Люка….

- Милая, родная, дорогая моя Мишель, оставайся же со мной навсегда. Я никогда не причиню тебе зла, я всегда буду рядом. Я хочу, более всего на свете я хочу, видеть каждый твой шаг, помогать тебе, защищать тебя от всех и от всего. Ты же видишь… нет ничего ты не видишь, если бы видела, не мучила меня так… посмотри, Мишель, пожалуйста, взгляни, увидь меня…. ведь я так сильно люблю тебя!

Как странно. Еще пару дней назад Мишель и слышать бы не захотела этих слов, сердце жгло что-то болючее и жестокое, но сейчас… сейчас этого не было, ушло. В груди что-то взлетало и замирало, в ожидании чуда, счастья. И с Люком… было так тепло и хорошо, спокойно, весело…

- А почему бы и нет, - игриво ушла от ответа Мишель, даже не пытаясь высвободиться из крепких, бережных объятий.

- Не играй со мной, как кошка с мышкой, пожалуйста, просто скажи, «да» или «нет», чтобы я мог либо надеяться, либо смириться…. хотя, нет, смириться у меня вряд ли получится…

- Хорошо, - более серьезно, тихо прошептала Мишель, - я согласна.

Люк медленно поднял глаза к небу в безмолвной молитве. Как же он был счастлив сейчас, он прокричал «Спасибо тебе, судьба, за всё» и закружил свою возлюбленную, как на бешеной карусели. Случайные прохожие залюбовались этой картиной чистой и страстной любви, такой редкой, такой нежной. Засмотрелся на них и еще один человек, внезапно появившийся на площади. Застегнутый на все пуговицы, с поднятым воротником легкого плаща, несмотря на то, что на дворе стояла чудная погода сентябрьского бабьего лета, молодой мужчина стоял неподвижно, как каменный истукан. Его взгляд одновременно метал искры ярости и загорался огоньком боли и неведомого прежде отчаяния.
38.
Россия, 1919 год.
Деревня восставала за деревней, город за городом. Уже вся страна была охвачена негасимым пламенем ярости, ненависти. В ответ на эту реакцию гнева народного, власть отвечала еще большей яростью, еще большей ненавистью. После того, как в Покровке отряд зеленых во главе с Александром Авдеевым сокрушил коммунистов, уничтожив и занимающего ответственную должность Никанора, большевики встрепенулись. Они послали несколько отрядов красноармейцев, дабы проучить за смерть своих, ликвидировав всю деревню за десять коммунистов.      На руках у красноармейцев была директива:
«Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать… Взять заложников… устроить в районах мелкие концентрационные лагери… Сегодня же ночью Президиуму ВЧК рассмотреть дела контрреволюции и всех явных контрреволюционеров расстрелять. То же сделать районным ЧК. Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки…». 
Начиналась война, ожесточенная война внутри одного народа, где подчас братья шли по разную сторону баррикад. Но Покровки это не коснулось, здесь, даже если кто и надумал перекинуться к прибывшим разъяренным красным, их бы даже слушать не стали, деревня была проклятой недавно полученной директивой, постановлением на уничтожение. Это предвидели Авдеев и Снеговы, поэтому в предрассветный час, пока черная весть еще не успела дойти до города, начали собирать народ на вече.
- Люди, друзья, мы с вами всю жизнь в одной деревне прожили, - волнуясь и запинаясь почти на каждом слове, начал Александр, стараясь собрать силу духа и донести до сонных, недовольных ранним подъемом и суетой односельчан свою мысль, - люди, все вы знаете, чем занимались здесь большевики. Я не говорю, что они все плохи и совсем плохи все их идеи, но те, кого мы видели у нас дома – это были не люди, но звери. Что вам говорить, вы ведь всему были свидетелями, и как мать мою до смерти довели, и храм разрушили, и Василису чуть не угробили, чудом девка жива осталась, и много чего еще успели натворить. Вы вон теперь запуганы, как зверьки в клетке, боитесь головы поднять, хлеб весь забрали. Когда такое было? Верно, никогда. Как бы ни был плох былой строй, этот еще хуже. Так получилось, что мы уничтожили и Никанора, и всех его дружков….
По толпе пронеслась глухая волна неодобрения, ведь все понимали, что теперь будет.
- Поймите, иначе было никак. Иначе они совсем озверели, а вы, что же готовы были ботинки им чистить? Посмотрите вокруг, что сделали с нашей деревней, это – же пепелище, руины, и в душах руины! Они же прочистили наши сердца, выбросив из них все, чем мы жили: веру, правду, любовь, силу, умение мыслить самостоятельно. Люди, очнитесь! Уже давно проходят восстания. По всей нашей матушке России. Я предлагаю, пока не поздно, вступить в наши ряды повстанцев. Красные днем приедут, все равно всех убьют. Так лучше погибнуть в бою, чем пасть под ударами, как телки на убой.
Народ загудел. Кто-то отчаянно жестикулировал, кто-то понуро опустил голову, уже предчувствуя горькую участь, другие пытались прийти к окончательному решению. В итоге, после пятиминутного обсуждения, вперед вышел Арсений Гаврилович Громов, отец маленького Сереги, веселого светловолосого мальчугана, друга Васьки.
- Мы с вами, Александр. Мы будем биться до конца. Только сначала нужно вывезти детей и стариков из деревни, им тут теперь не место.
- Да, Арсений Гаврилович, - твердо подтвердил Александр, - у нас есть лошади и телега, берите, они ваши.
Арсений Гаврилович обернулся к жене, Елене, утиравшей концами платка покрасневшие от слез глаза, вцепившись в Сережку, который тоже был здесь.
- Лена, надо Сережку к родственникам твоим отправлять, другого выхода нет.
Елена еще пуще заплакала, но сына отпустила. Молча отец посадил его на телегу, крепко поцеловав в макушку и перекрестил на прощанье, тоже сделала и мать.
Примеру Громовых последовали и другие жители деревни, кому было куда увезти своих родных, не способных к бою. Уехала и Авдотья, теперь такая чужая в Покровке, с сыном, Петькой, сильно изменившимся за эти месяцы далеко не в лучшую сторону, мальчишка восхищался Никанором и его соратниками, умевшими так легко ставить даже сильных на колени. Петька в глубине души мечтал вырасти и стать таким же.
38.
Наступало утро. Хмурое, тягостное, ненастное. Сквозь низкие свинцовые тучи с трудом пробивалось неласковое осеннее солнце. То и дело срывался промозглый, пробирающий до костей, дождь. Телега с детьми и стариками, погоняемая дедом Мишей уехала из деревни. По пути дед Миша должен был развести пассажиров по адресам. Серега бережно держал в руке пожелтевший от времени листик с адресом двоюродной сестры Елены Львовны, которая уже, правда, давно не общалась с ней, но через десятые уста, женщина знала, что сестра эта живет хорошо, получила просторную квартирку, вышла замуж, она не должна отказать принять в дом мальчика, не должна. Елена больше всего переживала сейчас не за себя, а за сына. Никогда она еще не отпускала его так далеко, и теперь сердце больно сжималось от того, что жизнь повернулась так страшно.
Медленно утекали за часом час. Когда солнце поднялось в зенит и немного разогнало серые тучи, у некоторых покровцев появилась хрупкая надежда, что, быть может, буря минует, или, хотя бы встреча с неизбежным будет отложена на более поздний срок. Но они ошиблись. Даже в деревне были свои осведомители, подкупленные, пропитые, забывшие про совесть. Они ловко скрылись после собрания и уже принесли весть в город, в которой сообщалось и за убийство никаноровцев, и за готовящийся мятеж. В половине четвертого дня карательная группа прибыла. С винтовками, со штыками, хорошо обработанная на политучениях, уверенная в том, что идет истреблять истинных врагов мира, врагов человечества, врагов народа. То, что это и был тот самый народ, они как-то не подумали.
Незваных, но ожидаемых гостей, покровцы встретили, чем могли, вилами, лопатами, граблями и дубинами. Стенка на стенку, без вступительных речей, две волны ринулись друг на друга. Началась кровавая сечь, в которой уже сложно было разобрать, где свой, где чужой. Подчас люди попадали под шальной удар своих же, но такой удар был менее болезнен, чем полученный от врага.
С крон берез шумно взлетела стая ворон, перепуганная начавшейся бойней, они с громким карканьем пронеслись над дерущимися, сев поодаль, наблюдая за исходом битвы и предвкушая славный ужин.
По восставшим открыли огонь на поражение. Первым упал Арсений Гаврилович, жена, кинувшаяся к нему на помощь, упала второй, рядом. Следом пали Андрей и Василиса, парень всячески старался укрыть своим телом девушку от поражающих пуль, но это было бесполезно. Одно успокаивало его, когда он понимал, что это конец, только то, что теперь он и Василиса точно никогда не расстанутся и уйдут вместе, рука об руку туда, где нет зла, лжи и насилия, туда, где они будут счастливы в отличие от тех, кто шел сейчас на людей с диким выражением перекошенных лиц и стрелял, стрелял, стрелял. Последним упал Александр, дерущийся, как медведь, даже тогда, когда в него вогнали пять пуль.
- Всё, кончили их! – Ухмыльнувшись и сплюнув в стону погибших, произнес командир взвода. – Можно идти восвояси и пить чай с вареньем. Приказ выполнен.
Взвод, как группа роботов, развернулся на девяносто градусов и пошел домой.
39.
Не знал маленький Сережка, что некуда было больше возвращаться ему, что убили его мамку с папкой, таких родных и заботливых. Не знал, но в сердце поселилось что-то тягостное, неведомое прежде, какое-то необъяснимое предчувствие беды, которое мальчик всеми силами гнал от себя. К вечеру дед Миша развез всех, последним был Сережка.
- Ну, что ребетенок, - с грустью подмигнул ему дед Миша, давай твой адресок, будем искать твоих родственничков.
Вместе они попытались разобрать написанное на листке и еще два или три часа бродили по оживленному, шумному городу, спрашивая у прохожих. Когда зажглись первые звезды, и на мир опустилась темная ночь, Сережа подошел к двери незнакомого ему дома. Дед Миша помахал ему на прощание и уехал, он хотел успеть вернуться до утра, но только куда вернуться…. А Сережа, помедлив немного, робко постучал. Ответа не последовало. Помявшись и подумав о том, что, быть может, и не стоит беспокоить людей, которых он и не видел-то никогда в жизни, Сережа опустился на несколько ступеней вниз, но после, вспомнив наставления матери и отца, все же вернулся к заветной двери и постучал чуть громче. За дверью послышался шум, движение. Через несколько секунд она с пронзительным скрипом открылась. На пороге показался высокий, лысеющий мужчина. Он окинул мальчика пустым взглядом с ног до головы и спросил до неожиданности в грубом тоне:
- Чего тебе попрошайка? Денег надо? Так нет ничего. Пшел отсюдова.
- Я не попрошайка! – Гордо ответил Сережа, он не привык, чтобы с ним обращались так, как с собакой, он рос в хорошей семье, но, видимо, не все на Земле люди хорошие…. – Я не попрошайка. Я родственник ваш. Тетя Шура тут живет?
Мужчина округлил глаза, такого взрослого и смелого отпора он не ожидал. Потом присвистнув, он позвал жену:
- Эй, Шур, к тебе тут пришли.
Вскоре на порог вышла дородная женщина лет сорока. Первое, что бросалось в глаза – это большие, красные руки. Она не один год пропахала на заводе, что так ярко отразилось на руках. Крупное, ничего не выражающее лицо, немного вздернутый, недовольно нахмуренный нос, чуть раскосые голубые глаза. Вот и весь портрет этой женщины, которая должна была на какое-то время заменить Сереге мать, Елену, такую милую, добрую, теплую, хрупкую.
- Чего тебе? – Как и муж спросила Шура.
- Теть Шур, - уже тише начал мальчик, сомнения всё больше тревожили его душу, - я сын Елены, вашей младшей сестры. Сегодня в деревне начались какие-то беспорядки, меня прислали к вам пожить немного. Можно?
- Ой, опять эта Ленка, всю жизнь с ней одни проблемы! Что они там еще натворили! И не могут же никак жить по-человечески. Что там у них постреленок?
- Я не знаю, шумят всё, дерутся….
- Ну, я ж говорю! Беда прям с этими Громовыми. Ну, ладно проходи, что ж не звери же, найдем угол-то.
Сережа понуро вошел в чужой дом. Чужой. Это стало ясно сразу.
- Иди, вымой руки хорошенько, скоро ужинать будем. Иди вон познакомься с сестрой и бабкой. Кстати, жить ты будешь в комнате бабки, она всё равно уже доходит…
Бабкой Шура называла бабушку мужа, Аграфену Никитичну, которая на старости лет осталась совсем одна, вдова, сломленная болезнями и нищетой. Эта прекрасная женщина с кристально чистой душой надеялась найти приют в доме детей, но она ошиблась. Сейчас, проводя день за днем в запертой, душной комнате, ежесекундно выслушивая проклятья Шуры и своего внука, Семена, который совершенно не имел собственного мнения и делал всё только так, как говорила ему жена, несчастная, оставленная всеми Аграфена Никитична, корила себя за то, что приехала сюда, ведь видела же, что не нужна совсем, но не думала, что люди могут быть настолько жестокими, циничными, безразличными. Не думала. Пока Аграфена Никитична была еще в силе, она использовалась, как нянька для дочери Шуры, Светки, довольно взбалмошной девицы лет пятнадцати, которая полностью переняла характер своих родителей. Когда же бабушку свалил первый приступ и приковал к постели, она и вовсе стала забытой вещью, от которой отгородились мощной дубовой дверью. Но ведь бабушке нужен был уход, ее нужно было мыть, кормить, поить. Но ничего этого не было, отчего в комнате всегда стоял страшный запах. Изо всего этого сильно страдала Аграфена, ведь она всегда старалась соблюдать идеальный порядок в доме … и в своей душе.
Сережа был первый, который за долгие дни вошел в комнату Аграфены Никитичны. Шуре все время было некогда, Семен и вовсе стал спиваться, Светка же, слушая наказы матери «не ходи к чокнутой», решила не рисковать и не соваться к этой, такой непонятной старушке. Шура же надеялась, что так Аграфена Никитична уйдет быстрее, освободив жилплощадь.
Тяжелый, спертый воздух давно не проветриваемого помещения тяжело больного человека удушающе подействовал на мальчика, но он сразу оценив ситуацию, понял, что как раз здесь, несмотря на страшную атмосферу, только и есть оазис добра, так как в остальной части квартиры можно встретить только цунами злобы. По страдальческому, но бесконечно любящему взору бабушки, Сережа понял всё, и в душе был рад, что он будет жить здесь, а не рядом с остальными домочадцами.
- Я – Сережа, я, наверное, поживу какое-то время с вами, вы не против? – Кротко спросил мальчик.
- Конечно, не против, милок, проходи, только тебе здесь будет, наверное, тяжело…. Я болею, не могу пока подняться…. Но ты на меня не смотри, я сильная, не буду жаловаться. Дай тебе Бог, прижиться здесь. Суметь прижиться….
Аграфена Никитична говорила очень тихо, но старалась вложить в свои слова максимум материнской доброты, того, что было сейчас нужно нежданному гостю больше всего на свете.
Тихо утекало время. Все дни до вечера Сережка проводил в доме: Шура и Семен уходили на работу, Светка ходила в какое-то училище, а потом пропадала в друзей, и только Сережа был в роли диковинной собачки, которую и выбросить жалко, и за стол пустить неловко, поэтому он старался не выходить из отведенной ему комнаты, а если и выходить, то быть незаметным. Несмотря на свой малый возраст, совсем недавно ему исполнилось шесть лет, мальчик был хозяйственным и смышленым, хорошо приспособленным к жизни, такой суровой, подчас жестокой. Первое, что он сделал – это прибрался в комнате, накормил и напоил Аграфену Никитичну, тайком пробравшись на кухню: паренек понимал, что эта помощь явно не понравится хозяйке дома, потому не стал ее афишировать. Однажды, как и обычно, выйдя из комнаты поздним вечером, когда все уже легли спать, Сережка пошел на кухню. Не для себя, он хотел отобрать что-нибудь для больной бабушки. Набрав в небольшую мисочку варенной картошки и захватив кружку воды, он на цыпочках крался обратно. Но внезапно кто-то включил свет, и мощная фигура горным массивом выросла на его пути.
- Ах, ты, негодник, вор проклятый! – Негодовала фигура.
Перепуганный до полусмерти мальчик медленно поднял голову. Да, он так и думал, на кухне стоял Семен. Как и всегда в последние годы подвыпивший, грязный, взлохмаченный и озлобленный, он искал козла отпущения, на которого можно было вылить ушат ярости и ругани. Такого козла отпущения он нашел в щупленьком белобрысеньком мальчишке.
- Шура, иди сюда, ты только посмотри на эту змею, которую мы пригрели на своей шее!
Послышался топот, эта сонная Шура спешила на зов, не понимая, что собственно произошло. Минута и в дверях возвышалась уже и она.
- Чего тут у вас?
- Посмотри. Мы тут пашем с тобой за десятерых, кормим его, поим, каждую копейку, значит, считаем, а он, оказывается ворует по ночам. Куда продукты перепродаешь, падлюка?
- Не ку…не куда, - зазаикался мальчик, я бабушке нес, она голодная, а вы ей сегодня не приносили покушать….
- Ах, бабушке! – Взревела Шура. – Да будет тебе известно, эта бабушка – злейший враг народа, враг нашей власти, она – очень нехороший, хитрый и подлый человек. И к тому же, она сумасшедшая. Да-да, чего так смотришь, сумасшедшая. Она тебе еще ничего не рассказывала?
- Нет… но она хорошая, вы не понимаете!
- Мы то как раз прекрасно всё понимаем. А ну марш в комнату. Еду поставь на место, бабка сегодня постится. Вот когда поумнеет, отдаст то, что должна отдать, то тогда ее пост и закончится.
Недоумевающий Сережа белкой шмыгнул в комнату и, забравшись на кровать, укутавшись с головой, горько заплакал.
- Милок, чего ты плачешь? Обидели?
- Они мне не дали тебе покушать принести, тебя обзывали, сумасшедшей называли. Говорили, что ты им что-то должна отдать, тогда твой пост закончится. Я почти ничего не понял, понял, только что они на тебя очень сильно злятся. Но за что? Ты ведь хорошая, правда? Никакая не подлая, как они говорят? Это они подлые!
- Они… нет, они не подлые, внучек… они слепые и глухие. Смотрят и не видят, слушают и не слышат. Беда заключается в том, что их сердца окаменели…
- А почему они слепые и глухие? Они же все видят хорошо,  и слышат?
- Всё… да не всё, что нужно….
- А что ты им должна отдать?
- Всё, что я им должна была отдать – я отдала, а большее не их ума дело. Подойти поближе, мой дорогой, я кое-что рассказать тебе хочу, важное.
Сережка подбежал к бабушке. Удивительно, такого ясного взгляда он не видел давно, в прежние дни, бабушка почти не приходила в сознание, ей было очень плохо, но сейчас видимо, стало полегче, чему малыш искренне обрадовался.
- Жила я всегда честно, старалась каждому помочь словом и делом, - начала свой рассказ Аграфена Никитична. – Сама я родом из бедной, но очень дружной, работящей семьи. Каждую копейку считали и знали цену всему, но самым главным для нас всегда было благо не материальное, но духовное. Однажды отправилась я в город, продавать связанные мною кофточки, платки, носки. Здесь-то меня и приметил прибывший по какому-то делу английский военный. Он был из высоких кругов, но это происхождение не превратило его в заносчивого богатея, напротив, это была сама вежливость, сама доброта. Мы стали друзьями, самыми лучшими на свете друзьями. Ему я могла доверять сокровенное, тайное. Мы собирались пожениться. И в качестве свадебного подарка, этот человек преподнес мне множество разных украшений дорогих, которые в его роду передавили из поколения в поколение, и  которые я бережно спрятала в узелок, как память, самую дорогую, самую ценную. А после его вызвали куда-то воевать. Он обещал вернуться, но не вернулся. Убили его. Я долго плакала, лет десять. Потом уже родители насильно вытолкали меня замуж за деревенского мужичка, неплохого, но…. но это неважно…. Только этот узелок с подарками и грел мне душу все эти годы. Когда грянула первая революция, я его спрятала от греха подальше, ведь было бы очень больно, если бы нечестные люди отняли у меня то, что я хранила даже тогда, когда есть было нечего. Вот я и спрятала. А теперь прошу тебя, мой милый, быть внимательным и запомнить то, что я тебе скажу. Узелок закопан в деревне Боголюбово, у подножия высокого холма, того, что возвышается у озера. Он там один, и озеро тоже одно. Когда я уйду с этой Земли, я встречусь с этим человеком в другом, лучшем мире, а вещи могут сослужить добрую службу живущим здесь. Запомни, продавать украшения можно только в самом крайнем случае, только, если кому-то срочно нужна будет помощь. Я могу тебе доверять, о чистое дитя?
- Да, конечно, - совсем растерялся мальчик.
- Давай несколько раз с тобой повторим название, чтобы оно у тебя запечатлелось в памяти. Только никому, никогда, в особенности т. Шуре и Степану не говори ту тайну, которую я тебе поведала. Хорошо?
- Хорошо, Аграфена Никитична.
Они повторили раз десять местоположение клада, и когда женщина убедилась, что Сережа все понял, она отправила его спать. Этой ночью ее не стало.
40.
После разгрома деревни Покровки, антоновцы сосредоточили все свои усилия на еще более активной борьбе. Теперь уж точно назад хода не было, нужно идти только вперед, не оглядываясь, не думая, что будет дальше. Люди всё прибывали в отряд зеленых, что с одной стороны было хорошо, армия наращивала свои силы, но с другой, таким большим составом непросто управлять, следить за каждым, держать боевой дух. Зная это, чекисты стали запускать своих «наседок», которые имели перед собой цель, деморализовать солдат, внушая им, что от этой войны не будет никакого прока, что советская власть простит их грешных, если они покаются и сдадутся. Конечно, «наседки» действовали очень аккуратно, проводили свою пропаганду ненавязчиво, обычно во время тихих посиделок, да задушевных бесед, и, как то ни грустно, на значительную часть армии эта подрывная работа произвела сильное воздействие. Люди начали сомневаться. Но пока еще они стояли на распутье и по-прежнему безукоризненно выполняли поручения главной тройки.
На этот раз задачей №1 был разгром одной из тюрем, в которой томились тысячи тысяч честнейших людей, в которой также сидели отец Иоанн и Митька. И это решение было как раз вовремя.
Уже месяц как несчастные арестанты находились на краю пропасти. Их перебирали, как картошку: кого на жарку, кого на варку, а кого, так выбросить за ненадобностью, негодностью. Не было дня, чтобы кого-нибудь не водили на страшные допросы: как они проводились, слышала вся тюрьма, и от этих душераздирающих криков нельзя было ни спрятаться, ни скрыться. Закинув в камеру одного, чекисты брались за следующего. На исходе августа следаки вновь обратили свое внимание на истощавшего, изможденного батюшку, отца Иоанна. Они уже сами не знали, какую вину ему предъявить, ведь ни Александра, ни братьев Снеговых уже не было на Земле матушке, и выколачивать показания по местопребыванию их уже не было смысла, но была директива сверху, в которой четко сказано, что священники – одна из первых категорий «врагов народа», которым не должно быть пощады. Теперь отцу Иоанну предъявлялись уже другие обвинения, вплоть до союза с беляками и даже западными спецслужбами. Это был бред, причем полный, но и то, что творилось в стране, разумным и логичным назвать было нельзя. 
- В общем, так, - деловито провозгласил уже четвертый по счету следователь, - вы же умеете исповедовать людей…
Батюшка не сразу понял, к чему ведет этот человек.
- А вы хотите исповедоваться? – Удивился он, на что услышал оскорбительно дикий хохот.
- Я?! Я что с ума сбрендил что ли? Исповедаться! Ха! Нет, мне нужно другое. Я получил информацию, что твои сокамерники к тебе стали относиться очень даже благодушно. Так вот, я спрашиваю: можешь ли ты их исповедовать?
Следователь специально делал упор на «ты», хотя был втрое младше батюшки, и повторял «я» с каким-то пафосом и осознанием собственной гениальности.
- А зачем вам это? Простите, но я не пойму….
- Зачем, зачем! После расскажешь, какие грешки за кем водятся. Нужно же хоть какую-то пользу выудить из бредятни вашей!
- Что?! – Возмутился отец Иоанн. – Вы думали… вы думаете, что я раскрою тайну исповеди? Да никогда на свете! Никогда, слышите?!
- Вот идиот! – Рявкнул следователь и отвернулся к окну. – Тебе же хуже. У тебя был шанс. Был. Увидите гражданина, допрос окончен.
Грубо подталкивая, батюшку вывели из кабинета. Что-то болезненное, горькое, негасимым пламенем жгло сердце. Батюшка никак не мог понять, ну как же можно быть такими циничными, подлыми людьми. Их даже язык не поворачивается людьми то назвать.
Этой же ночью отца Иоанна повели в какой-то кабинет опять. Этот же следователь, которого священник видел утром, встретил его брезгливым, ненавидящим взглядом.
- Ну, что поп! Не хочешь быть полезным по своему профильному назначению, будешь полезным в другом…. Стране нужны новые достижения, науке нужны новые открытия. А какие открытия могут быть без опытов? Не правда ли?
- Наверное… - предчувствуя недоброе, пролепетал священник.
- Вот. Опыты без подопытных мышек и лягушек не проводятся тоже. Верно?
- Я не знаю… я не ученый…
- А я знаю, - усмехнулся следак, - отныне нарекаю тебя мышкой нарушкой.
Теперь следователь уже не скрывал своего торжества, он окрикнул охранника, что-то быстро шепнул ему и расхохотался в лицо озадаченному батюшке. Не знал еще отец Иоанн, что на следующий день его, в числе других «крепких орешков», собирались поместить в бокс-лабораторию, только начинавшую свою кощунственную деятельность, где профессора, продавшие свои души силам зла, проводили опыты над человеческим мозгом. Этот вопрос интересовал новую власть особенно сильно, и на исследования были брошены крупные финансовые инвестиции.            
41.
Рассвет. Сколько тепла, надежды, радости сосредоточено в этом слове! Сколько красок очарования жизни в нем! Пробуждая всё сущее и разгоняя тьму ночи, зоря вселяет в сердце человека веру, что новый день будет лучше, справедливее вчерашнего, что впереди, за линией горизонта еще ждет долгожданное счастье, мир и покой. Этот рассвет был какой-то особенный, что сразу почувствовал отец Иоанн, который не мог уснуть всю ночь после странного, страшного разговора с представителем ЧК. Удивительно,  сейчас, когда минула ночь, на душе уже не было нагара хаоса, страха и отчаяния, наоборот, что-то новое, теплое, согревающее зажигалось в ней, как тоненькая восковая свеча в руках молитвенника. Отец Иоанн тихонько наблюдал за спящими сокамерниками, которые за эти месяцы стали ему совсем родными.
Внезапно оглушающий грохот сотряс тюрьму.
- Что? Что это? Война? Землетрясение? – В один голос прокричали перепуганные, еще заспанные арестанты.
За дверью поднялся шум тревоги. Десятки тяжелых сапог проносились мимо камеры. Можно было сделать вывод, что охрана и находившиеся в здании чекисты бегут, как крысы с тонущего корабля. Через минуту взрыв прозвучал с удвоенной силой, потом еще и еще. От этого грохота ужасно болела голова и, казалось, разрывалась на части. Самое плохое, что нельзя было найти ответ на вопрос, что же это на самом деле?
Следующий взрыв обрушился совсем близко от стен камеры, там, снаружи, с воли, там, где осталось всё самое любимое и дорогое. И в момент, когда заключенных осенила догадка «это штурм», в стене образовалась огромная дыра, в которую могли пролезть, по крайней мере, два упитанных человека.
- Вот это да! Мы спасены! Братцы, мы спасены! Это – поповы молитвы до Бога дошли! Уррра!
Люди, ослабевшие за месяцы заточения в холоде, сырости, темноте и угнетении, сейчас смеялись и плакали, обнимая друг друга, ведь они уже не чаяли выбраться отсюда когда-нибудь живыми. Глядя на эту картину, сложно поверить, что еще совсем недавно, в камере правила лишь ненависть и злоба. Теперь же взамен былой духовной разрухи пролегла тропинка человеческих отношений и зарождающегося стремления к добру.
- Бежим! Бежим, пока охрана не спохватилась. – В один голос прокричали люди и ломанули на волю.
Один только Иоанн замялся в смятении, ему нужно было найти Митьку, без него он не мог бежать.
В камере Митьки царил такой же хаос радостного возбуждения и ожидания свободы. Зеки подняли неимоверный шум, выламывая двери и решетки. Так долго сдерживаемые страхом и угрозами огромных сроков, они теперь не таили своих эмоций. Кто-то уже вырвался в коридор и, выбив дверь высокого начальства, поквитался за жестокие методы дознания, проводимые накануне вечером. Кто-то уже рыскал по складам, набитым всевозможным продовольствием и редкими вещами, конфискованными у заключенных. Ну, а кто-то бежал изо всех сил подальше от этого страшного здания, от отчаяния, от беды. Среди таких был и Митька. Он выскочил во двор. Здесь была полная неразбериха. Все бежали, суетились, кричали. Смешались арестанты и антоновцы, уголовники и политические, священники, бытовики, иногда среди них промелькивали синие фуражки чекистов, но они быстро исчезали в этой волне, как падающие колосья при жатве пшеницы. Не сразу Митька увидел одиноко стоявшего, смущенного, озиравшегося по сторонам отца Иоанна в своей неизменной, старенькой, развевающейся на ветру черной монашеской рясе, и поспешил ему на встречу.
- Батюшка! Живой!
- Митя, дорогой ты мой! Какое счастье, снова видеть тебя!
Оба радовались, как дети такому неожиданному повороту событий, на мгновение перед глазами воскресла картина былого покоя и гармонии, будто бы даже послышались такие дорогие сердцу звуки пробуждающейся поутру деревни, ароматы весны, перепаханного поля…. но после вновь пришлось вернуться в суровую реальность. 
- Не будем терять время, батюшка, бежим. Вы пока вперед, я сейчас вас догоню, только найду быстро одного человека, с которым в одной камере сидел, он обещал в случае чего нас надежно укрыть у своей сестры. И этот случай, благодарение Небу, настал.
- Хорошо, Митя, догоняй.
Иоанн пошел быстрым шагом вперед. Как давно он не видел солнца, еще такого теплого, ласкового солнца догорающей осени, не вдыхал воздуха, чистого, свежего, не наблюдал неба, синего, безбрежного. Еще минута, и он оказался за пределами тюрьмы, разбомбленной, раскуроченной, разобранной на кирпичики самими арестантами с потрясающей скоростью, подгоняемой накопившейся за это время, долго сдерживаемой яростью.
Митька бежал во весь дух к  стоявшему у стены высокому, худому мужчине с бесконечно печальным взглядом. Это был тот самый человек, который и обещался сокрыть Митьку и его друга, батюшку. Он сейчас, впервые за полтора года находился на вольном воздухе, и оттого совсем растерялся, забыл, как это ходить, дышать, жить….
Осталось всего лишь каких-то двести-триста метров, да обогнуть ряд хоз. построек, что Митька собирался сделать за несколько секунд. Но внезапно острая боль прожгла левое подреберье. Митька от неожиданности пошатнулся и упал навзничь. И уже, почти теряя сознание, успел увидеть отвратительный, звериный оскал того самого зэка, которого он еще в первый день своего пребывания в тюрьме проучил за наглость. Зэк не забыл того случая, и ждал, как игуана, удобного момента отомстить. Удобный момент представился.
Смачно сплюнув на лежащего Митьку, уголовник поспешил развязной походочкой на волю.
Отец Иоанн заволновался. По всем подсчетам Митька уже давно должен был нагнать его.
- Ах, зачем я послушал его, почему же не пошел вместе с ним! – Сокрушался батюшка, с трудом передвигая опухшие от долгого пребывания в сырости и холоде ноги.
Да. Здоровье и без того слабое сильно пошатнулось за эти месяцы заточения. Разрывающие легкие кашель уже которую неделю не давал покоя, но в стрессовой ситуации батюшка, казалось, и не замечал этого, а теперь все беды навалились разом, придавив к земле матушке пудовой тяжестью. Иоанн присел на старый пенек. Мимо штормовой волной проносились освобожденные и покидающие место происшествия антоновцы, но батюшка уже не видел их. В глазах затуманилось, и окружающая картина превратилась в одно, желто-красное пятно. Видимо, не выдержал этот сильный человек таких нагрузок. Бесконечные переживания, голод и холод, побои, а теперь вот и быстрая пробежка, подкосили его. На миг стало невыносимо тяжело, будто бы пришлось выдерживать огромные космические перегрузки. Странный гул заполнил все и вся, а потом перешел в тихий свист. Но потом все это прошло, и появилась удивительная легкость, покой. Батюшка оглянулся. Он сидел на том же пне, но мимо не проносились обезумевшие от пережитого горя люди. Было тихо и безлюдно, только лишь с ветки на ветку перелетали какие-то причудливые, не известной породы, певчие птички. Иоанн поднялся. Странно. Былой тяжести, как не бывало, и сердце не колет, как иглой, и кашля нет, наоборот, как-то радостно на душе, только почему? Непонятно.
Внезапно прямо перед отцом Иоанном зажглось мистически прекрасное сияние, и  в нем появилось три очень высоких человека в белом. От этих людей, как две капли воды похожих друг на друга, веяло таким добром, теплом, что Иоанн невольно заулыбался, как давно в детстве, когда к нему приходила мама, даже нет, еще больше.
- Здравствуй, Иоанн, - не открывая уст телепативно произнес первый незнакомец.
Точно также, мыслью ответил и Иоанн:
- Доброго дня.
- На Земле, впереди тебя ждет еще более тяжкий путь, чем ты прошел. – Грустно продолжил он. - Но за добрые дела, которыми ты выстлал свою дорогу жизни, за искренность и чистоту, за смелость, тебе дано право выбора. Ты можешь вернуться, если захочешь, а можешь уйти с нами. Неволить не станем. Решай.
Иоанн задумался. Ему больше всего хотелось уйти с этими людьми, нет не людьми, Ангелами, но чувство ответственности за других, с которыми свела его судьба, не давало сделать решение, какое ему бы хотелось. Иоанн спросил:
- А как же другие, как Митька, что будет с ним, и могу ли я их всех оставить?
- Не тревожься. Твоему другу мы поможем, укроем и защитим.
- Тогда… тогда я с вами, - с замиранием сердца провозгласил батюшка и пошел по сплетенной из яркого, ослепительного света, дорожке вслед за своими провожатыми. Наконец-то ему больше не нужно было бояться, и в состоянии затаенного ужаса начинать новый день. Наконец-то.
42.
Франция, октябрь 1919 год.
Догорали последние дни тихой, теплой осени, и эти дни были особенно ценны перед новой, снежной, холодной зимой. В это время Мишель и Люк старались не расставаться ни на минуту. Былые чувства воскресли в душе девушки, чему она была бесконечно рада. В который раз она ловила себя на волшебной мысли, что с этим человеком, который с такой искренней преданностью и любовью смотрел на нее, ей было так хорошо, как, будто она находилась за каменной стеной, скрывающей ее от всех бед земных, боли и разочарования. Сейчас они шли рука об руку по мягкому ковру из опавшей пестрой листвы вдоль городской аллеи и разговаривали обо всем на свете. Как-то незаметно, Люк перешел с обсуждения древних легенд и историй, на декларацию стихов о любви. Как он мог читать эти стихи! Тихий, бархатистый голос вносил в каждую строчку какой-то новый, прежде тщательно скрытый смысл, отчего даже простые слова производили завораживающее впечатление. Произнеся последние строчки, гласящие о вечной любви и верности, Люк замолчал на некоторое время. И в этом молчании каждый слышал друг друга, понимая, о чем говорит их душа.
- Ой, смотри, папенька идет, - очнувшись как от сказочного сна, пропела Мишель.
Чуть поодаль задумчиво мотал километры Жан Поль. Лицо его было не по обыкновению сосредоточено и серьезно. Казалось, какая-то нелегкая дума лежала на его сердце. Полностью ушедший в свои размышления, он не сразу заметил подбежавшую к нему дочь, и потому сильно вздрогнул, когда она звонко поздоровалась с ним.
- Это кто тут такой серьезный ходит-бродит! - Прочирикала девушка.
- А, Мишель, - облегченно вздохнул Жан Поль, - а ты что тут? А… с Люком гуляли? Правильно, очень правильно.
Жан Поль старался не показывать своей озадаченности, но это удавалось ему с трудом, правда, Мишель, слишком счастливая, чтобы замечать окружающую действительность, не придала особого значения странному виду отца, девушка подумала, что он просто переутомился за своими опытами.
К ним подошел Люк. Как всегда породному вежливый, он крепко пожал руку Жан Полю. Перекинувшись парой тройкой фраз относительно политики и погоды, оба с удовлетворением отметили, что им легко общаться друг с другом. Наконец, Жан Поль сказал:
- Дорогие мои, мне пора, пойду, а то работа не ждет. А вы погуляйте еще.
- Я тебя провожу, папенька, а то ты сегодня такой необычный, еще придешь куда-нибудь не туда, перепутав дорогу.
- Ну, проводи, детка, если хочешь.
- Люк, ты придешь к нам вечером? Мы тебя ждем на ужин.
- Да, точно, Люк приходи, мы тебя оба приглашаем. – Оживившись добавил Жан Поль.
- Хорошо, - засмеялся парень, тогда в семь.
- По рукам. – В один голос провозгласили Мишель и профессор.
Попрощавшись с Люком, отец и дочь медленно пошли по направлению к дому, а Люк, грустно вздохнув, поспешил в противоположную сторону. Как ему не хотелось отпускать Мишель даже на минуту, но иногда всё же приходилось, и в такие моменты сердце больно сжималось, боясь потерять ее навсегда.
Завернув за угол старинного здания, в котором уже несколько десятилетий располагался исторический музей,  Люк пошагал по мощеной  площади, чисто выметенной поутру ответственным дворником. Поднялся холодный ветер, и только что так ярко светившее теплое солнце, скрылось за набежавшими белесыми облаками. Небо стало удрученно серым и каким-то низким. Подняв воротник легкой куртки, Люк ускорил шаг, но внезапно услышал твердый окрик сзади. Обернувшись на незнакомый мужской голос, Люк поинтересовался:
- Вы меня звали?
- Тебя, - с нотками ненависти в голосе произнес незнакомец.
Глаза молодого мужчины метали искры необъяснимой ярости и брезгливости, и оттого он сейчас больше напоминал ощетинившегося волка, готового к нападению, но никак не человека.
- К вашим услугам, что вы хотели? – Почувствовав недоброе и подготовившись ко всему, повторно задал вопрос Люк. Не единый мускул не дрогнул на его лице, он был способен постоять за себя, в случае чего.
- А вот что! – Хрипло бросил неизвестный и коброй бросился на Люка.
Оба покатились по промерзлой земле в смертельной схватке. Дмитрий, а это был именно он, старался применить хорошо известные ему, запрещенные в мире бокса, методы, чтобы быстрее прикончить своего врага. Люк защищался методами честными, но не менее яростно, чем нападавший. Дмитрий рассчитывал, что схватка не продлится и пяти минут, но он ошибся, слишком сильного противника выбрал для боя. Драка длилась уже пятнадцатую минуту, причем перевеса на той или иной стороне до сих пор не было. Казалось, схлестнулись под действием неопределимых обстоятельств две мощные волны, столкнулись на дороге два тигра, и нет спасения никому, попавшему в эту сечь.
Поняв, что драка будет длиться еще долго, а это опасно в том смысле, что случайные прохожие могут вызывать жандармов, Дмитрий пошел на крайние меры. Он резким движением выхватил из кармана всегда лежащий наготове нож и жестом мясника всадил его по самую рукоять в грудь Люка. От неожиданной боли, молодой человек отпустил Дмитрия и упал на бок, а тот, пружиной подлетев на ноги, с чувством собственного превосходства процедил:
- Мишель не твоя. Запомни это!
Люк не мог ответить, так как внутри всё клокотало кровью. Он потерял сознание.
43.
Дмитрий в три прыжка покинул место происшествия. В сердце что-то бешено металось. С одной стороны, он был уверен в своей правоте, ведь именно так Дмитрий и поступал прежде, безжалостности и жестокости его учили на политучениях, на боевой подготовке. Но… где-то в глубине медленно оттаивавшей души, просыпалась неумолимая совесть, которая опаляла теперь искрами укоров.
- Дурак, - внезапно, прожгла его мысль, - зачем я сделал это?! Ведь, если она его действительно любит, то для меня теперь будет только хуже. Да и убивать ни за что. Идиот!
Поздно раскаявшись в содеянном, Дмитрий, замедлив шаг, повернул назад. Инстинкт самосохранения и чувство долга боролись со страшной силой, каждую секунду чаша весов клонилась, то в одну, то в другую сторону. Осторожно, еще не решив, что делать дальше, преступник выглянул из-за угла. На той стороне улицы, где возвышается старинный исторический музей, по-прежнему лежал без сознания Люк. В отблесках заката его мертвенно-бледное лицо выражало нечто мистическое, отчего Дмитрий отшатнулся, но, после взяв себя в руки, взглянул вновь. К лежавшему подошли двое. Мужчина и женщина, они чинно прогуливались перед ужином, и вдруг увидели раннего человека, тут же бросившись ему на помощь. Мужчина яростно размахивал руками, его спутница в ужасе схватилась за голову, было видно, как они искренне переживали. В итоге, мужчина послал супругу за врачом, а сам остался с раненым. Не прошло и пяти минут, как Люка уносили на носилках, похоже, он еще был жив.
Тихо утекали минуты, сплетавшись в часы. Вот уже пробило и семь. В доме Жан Поля уже давно ожидали дорогого гостя. Профессор для этого даже принарядился в новый фрак, который очень подходил под его синие, красивые глаза. Мишель бабочкой порхала из комнаты в комнату, примеривая то одно платье, то другое, они шли ей все, потому как, особенно в состоянии влюбленности, девушка была прекрасна.
- Жанна, - окликнула Мишель экономку, - а сколько времени сейчас, ты не скажешь, а то боюсь, и одеться не успею.
- Уже пятнадцать минут восьмого.
- Как пятнадцать минут, - вскрикнула Мишель, - и он…- шепотом закончила она и опустив плетьми руки, удрученно села на полог кровати.
Мишель подумала, что Люк испугался чего-то и не пришел намеренно, как и Дмитрий. В этот момент она чувствовала себя самой несчастной, униженной, раздавленной, всеми брошенной и никому не нужной. Ей даже не пришло в голову, что с молодым человеком могла случиться беда. Он всегда был силен и ловок, а на улицах города еще не так темно, чтобы уличные бродяги могли напасть на прохожего, поэтому эту мысль Мишель отмела сразу же. В сердце жег один вопрос: ну,  почему? Ладно, Дмитрий, мало знакомый человек, но он, ее друг, и вот так, когда она опять ждала?!
Жан Поль относительно забывшего о своем обещании госте сказал что-то скомканное, он также был удивлен отсутствием Люка, но возможность несчастного случая исключил из списка всех ситуаций, также, как и дочь. Он подумал, что парень просто сильно увлекся каким-то делом, и напрочь забыл о встрече. Конечно же, эту рассеянность Жан Поль осудил по всей строгости отцовского закона.
И не знали они, что в эту самую минуту, когда отец и дочь в сердцах гневно ругали Люка, он лежал на кровати незнакомых ему людей, истекающий кровью, в полусознательном состоянии. Но даже тогда парень помнил о Мишель и метался от мысли, что его ждут, а он здесь….
44.
На шумный город, горящий тысячами огней фонарных столбов, расставленных вдоль аллей и улиц, медленно опускалась темная, безлунная ночь. Постепенно, одна за другой в небесах зажигались мистические звездочки, большие и малые, они, сплетаясь в фантастические узоры, создавали знакомый всем нам ночной покров, манящий своей таинственностью, очаровывающий бездонностью.
Жан Поль лег пораньше. Неотступная дума после недавнего разговора со странным незнакомцем совершенно выбила профессора из колеи. Сегодня утром, когда ученый, по обычаю совершал утреннюю прогулку по саду, к нему подошел неизвестный человек. Мужчина лет сорока, плотного телосложения, с хищно-прищуренным взглядом, он более напоминал шакала, чем человека, как по взгляду, так и по резким линиям лица, он целенаправленным шагом спешил к профессору, боясь упустить его из виду. Заметив его еще издалека, Жан Поль, обладавший поразительной интуицией на добро и зло,  постарался свернуть на другую сторону сада, мало ли что, но опоздал, тот как раз уже приближался к нему. Слащаво вежливо поздоровавшись, без предисловий, незнакомец сразу же заговорил о деле, которое его интересовало. Он заговорил о том спецоружии, которым занимался Жан Поль на протяжении трех лет. Услышав это, профессор напрягся и сказал, что вообще уже давно не работает над этой темой, чему совершенно не поверил его собеседник. Тот пригрозил, что если профессор будет и дальше упрямиться, сделает только хуже себе. После такого намека, мужчина предложил деньги, большие деньги взамен на чертежи, но Жан Поль понял, что его разработка может уйти в плохие руки, и резко оборвал разговор. Уходил ученый под канонаду страшных угроз, которые после весь день бешеным маятником крутились в голове. Вот почему Жан Поль был так задумчив и грустен. Он думал, как уберечь дочь и Жанну, как понадежнее спрятать чертежи, чтобы в случае проникновения в дом нежданных гостей, они не были выкрадены. Жан убрал разработки в потайной отдел шкафа, а под подушку положил заряженный револьвер. Сам же мысленно настроил себя быть чутким, чтобы в случае чего суметь дать достойный отпор.
Наступила полночь.
Мишель не спалось. Она злилась, печалилась, ругала, звала, вопрошала. Девушка пыталась понять, чем она хуже других, чем отталкивает, быть может, излишней вежливостью или искренностью? Наверное, таких не любят, любят других, резких, дерзких, способных на безрассудство, а Мишель не такая, она другая, мягкая, нежная, добрая. Сейчас девушка ненавидела себя и весь мир заодно.
Внезапно в окно постучали. Тихо, робко, как будто сомневаясь. Мишель не обратила внимания на стук, слишком уж сильна была занята своими мыслями, ей показалось, что это ночная птица царапнула о подоконник. Но спустя минуту стук повторился. Теперь он уже был настойчивый, долгий. Мишель вздрогнула. Живя на втором этаже, за высоким забором меньше всего ждешь услышать стук в окно, да еще и в двенадцать ночи. Она приподняла толстую бархатную, вышитую золотыми нитями штору.
- Ой, мамочки! Филипп! - От неожиданности вскрикнула она.
За окном, был Дмитрий, с букетом цветов в зубах, взъерошенный, как дикий волк, и одновременно присмиревший, он являл собой интересное зрелище. Менее всего Мишель ожидала когда-либо увидеть этого человека, и, как ни странно, стала уже забыть его, как прекрасный, удивительный сон. Просто сон. А тут явь….
- Здравствуй, - смущенно прошептала Мишель, открывая окно, - ты чего в таком виде и в такой час? И вообще, ты где пропадал? Я тебя тогда ждала так, ты даже не представляешь, а ты исчез, а теперь вот, в окно лезешь, как вор какой. Что тебе нужно?
С каждым вопросом прежняя обида возвращалась на свое место в сердце девушки, так как возвращалась и любовь, которую она так старательно перемалывала в пыль гневом и другими, отвлеченными мыслями. С каждым вопросом девушка все более повышала голос, сама поражаясь своей ярости и умению так злиться. В ответ Дмитрий только удрученно опускал голову все ниже и ниже, как нашкодивший щенок. На его лице отражалась борьба, которая происходила в его душе, выражавшаяся богатой гаммой чувств: страдание, радость от встречи, дикая страсть, стыд за содеянное, чувство превосходства над соперником, что он там, а Дмитрий рядом с Ней. Еще темного в его душе было много, но … раньше только темное и заполняло его душу без каких-либо просветов человеческих чувств.
- Мишель, подожди, - очень тихо, медленно подбирая слова, начал мужчина. Он не один час готовился к этому, самому важному для него разговору, составлял речь, менял ее раз сто, а теперь, когда увидел печальные и такие прекрасные цвета темного шоколада глаза Мишель, совсем растерялся, но говорить он уже начал, а значит, нужно было, переборов непонятный страх, продолжать разговор и как-то, желательно логично и правдиво его потом закончить.
- Мишель, мне нужно тебе очень много рассказать, а ты должна меня выслушать, - еще тише продолжил он, уже находясь в комнате, и тщетно пытаясь ухватиться взглядом за какую-нибудь вещицу, чтобы найти в ней опору, поддержку. Наконец Дмитрий уставился в какую-то симпатичную картинку, на которой изображался бушующий водопад. Как раз то, что нужно. Такой же водопад сейчас бушевал в его озлобленном сердце.
- Мишель. Я … я тогда, я обманул тебя. Сядь, пожалуйста. Я начну с самого начала, чтобы ты, может быть, смогла понять меня. Но прежде хочу сказать, до того, как начну свою историю, хочу сказать, что теперь, сейчас ты для меня дороже всего на свете, тебя люблю так, как никого и никогда, да я вообще прежде любить то не мог, одной ненавистью жил, да и сейчас во мне борются два человека, но ты делаешь меня лучше, и если ты оставишь меня, я пропаду….
Дмитрий снова замолчал, собираясь духом, чтобы выложить тяжелую, горькую правду, от которой, скорее всего, девушка отвернется от него, как от прокаженного. Мишель замерла, как статуя. Что-то неведомое перевернулось в душе, и в этот момент она поняла, что это и есть та любовь, которая дается свыше то ли в наказание, то ли в назидание, а, может быть, в спасение, но дается лишь единожды. То, что она испытывала к Люку было в тысячу раз меньше. Это была теплая, нежная дружба, которую девушка пыталась принять за любовь. А настоящая любовь была эта, смешанная с болью и страданием, переплетенная нитью  страсти, многогранная, многоцветная. Сколько еще слез принесет она с собой?.. Но так всегда и происходит. Иначе не бывает. Иначе, это просто дружба.
Тем временем Дмитрий взял свои эмоции в кулак, и окрепшим голосом приступил к рассказу.
- Родился я в богатой семье. Отец был крупным помещиком, мать тоже из купеческих дочек. В доме всегда был достаток, лучшие вещи, продукты, все. Но не было главного. Родители ежедневно грызлись, как кошка с собакой, потом отрывались на нас, да не абы как, отец, чтобы выместить свою злобу, брал кнут, которым погонял лошадей и забивал нас до полусмерти. Ни за что, просто, потому что есть. Так же забивал он мать, потом гонялся за слугами. Иногда слугам доставалось хуже, чем нам, и она от побоев умирали. Жаловаться им было некуда, помещикам все дороги открыты. Уже тогда я возненавидел богатеев. Ненавидел отца. Ненавидел все, что связано с этим классом. Поэтому, когда в России…. Прости, я не с того начал, я не Филипп англичанин, как представился тебе вначале. Меня зовут Дмитрий, и я … русский шпион.
Эта фраза прогремела как гром, средь ясного неба. До этого заворожено слушая рассказ мужчины, Мишель даже не понимала, к чему он ведет. А теперь… шпион. Но даже тогда вся картинка подлости еще не сложилась в ее сознании. Она, не в силах, задать самый тяжелый вопрос, который крутился на языке, предпочитала молчать и дослушать до конца.
- Ну, так вот. С ранних лет я видел вокруг себя только подлость, ложь, жестокость и показуху, причем во всем. Отец часто ходил в церковь, но делал он это только для того, чтобы другие видели, чтобы о нем ходила добрая слава, как добропорядочного семьянина, честного помещика, смекалистого человека. У него было много друзей, но никого из них он не ценил. Когда все расходились, отец высмеивал каждого. А после того, как он отстаивал двухчасовые службы в храме, приходил домой озверевший и начинал избивать нас, еще пяти-семилетних пацанов. И тут уж в дело шло все, что попадалось под руку: дубины, стулья, все. Это безумие он называл «воспитывать в страхе Божьем». Я тогда возненавидел и это слово. Показуху видел я и от самих священников. В том храме, в который так часто наведывался отец, служил его друг. Напоказ он усиленно кланялся, говорил сладкие речи, а когда приходил к отцу и они напивались в усмерть, такое говорить начинал, такими словами крыл всех, что даже отцу, этому прожженному помещику становилось не по себе. Но он смеялся, ему нравился такой разговор, потому они и дружили. Вот почему я презирал все это. И когда в России стали подниматься знамена революции, я был в числе первых, кто еще подпольно, начинал помогать перевороту. Когда революция все же отгремела, я оказался в числе безумцев организаторов, которые сносили ту маленькую церковь….
На этом слове Мишель передернуло. Она не смогла смолчать.
- То, что в дом Божий пробрался подлец, это не значит, что вся вера такая. Даже в число ближайших учеников Христа пробрался Иуда. Бог не учит жестокости, не учит показухе, Он учит искренности, порядочности, чистоте, взаимопомощи, только вот не все это понимают, даже из самих служителей Церкви. Во времена Христа тоже были фарисеи, по приказу которых и убили Его…
- Да знаю… теперь знаю, ты научила поведением своим, добротой. Да и после мне попадались другие священники, тихие, смелые, настоящие. И, глядя на них, как они кидаются на защиту своей паствы, кажется, это  так называется, я пытался понять, почему? Почему тот был подлецом, а эти – герои, но носят-то они одну рясу….. Только со временем стал понимать, что нужно смотреть на этот вопрос более глубоко. Но это со временем… а тогда нам внушали на политучениях, что человек в рясе – враг, и я глупец, наученный своим горьким опытом, слепо верил этим словам, и поступал с ними, даже с этими добрыми, настоящими, как с врагами. А теперь… я так жалею о многом. Если бы можно было вернуть все с самого начала. Хотя нет… детство я бы возвращать не хотел. С юности, когда у меня начали складываться мои мысли, идеи, идеалы. Если бы я тогда смог понять, что не все черное и белое, есть и полутона, и всё гораздо сложнее…. Я бы многих ошибок не допустил. А так…. Так я стал одним из лучших шпионов, который славился беспринципностью, суровостью, безжалостностью. Меня отправляли на самые ответственные дела, и со всеми я всегда справлялся на отлично. У меня был трезвый разум и холодное сердце. Я не знал, что такое любовь. По этой причине мне удавалось выполнять ту работу, на которой другие ломались. А я не ломался. Когда мне дали очередное задание любыми путями выманить секретные разработки твоего отца, я …
- Как разработки отца! – Не сдержалась Мишель. Теперь ей всё стало понятным. Что-то острое, болючее пронзило сердце, так сильно, что потемнело в глазах. Значит, ее хотели просто использовать, как вещь, чтобы получить секретные документы отца! А она глупая, наивная, поверила, доверилась, влюбилась….
Мишель резким движением поднялась, и по ее решительному виду было ясно, что она не хочет продолжения разговора.
- Благодарю за искренность. Я всё поняла. Теперь уходи. Не хочу тебя ни видеть, ни слышать! Как же ты мог так!!!
Девушка отвернулась к стене, и слезы  градом полились из ее бездонных красивых глаз. В груди было так тяжело, как давно не было, вернее никогда. Даже жить не хотелось. Все прежние слова, с которых Дмитрий начинал свою речь исчезли, как дым, зато колоколом били последние «очередное задание», «любым путем достать разработки», «любым путем…».
Но Дмитрий ожидал такой буйной реакции и не думал отступать.
- Подожди, милая, любимая, прости, молю прости меня! Я тогда не знал, какая ты, а когда увидел, услышал, в первый же день понял, что это задание станет для меня провалом. Прости, прости, прости же ты меня! Пожалуйста! Ведь я тебя люблю, теперь, правда, до безумия, до сумасшествия, без тебя мне ничто не нужно, и если ты не сможешь меня простить, то я не знаю, как дальше! – Последние слова он уже не шептал, а кричал в голос, не тревожась, что на шум может прибежать прислуга, да и сам отец девушки. Для Дмитрия весь мир сосредоточился только вокруг того, как оценит эту ситуацию Мишель, сможет ли понять, или оттолкнет его. Если последнее… то жить тогда действительно, не зачем.
Мишель продолжала беззвучно плакать, не желая слушать более ничего. Дмитрий был в отчаянии. Он знал, что будет тяжело, чувствовал, что девушка примет такую правду близко к сердцу, но все же, его природная самоуверенность давала призрачную надежду, что Мишель сможет услышать среди всего сказанного «прости» и «я тебя люблю». Но она не услышала или не хотела слышать.
Он встал на колени и тоже заплакал. Впервые в жизни. Он дикий, безжалостный волк плакал, как ребенок, и не от того, что понравившаяся игрушка ускользала из рук, а оттого, что той, кто стала для него всем, он, сам того не желая, причинил столько боли.
- Только не отталкивай меня, молю тебя, - задыхаясь от волнения, произносил раз за разом мужчина. То, что девушка хотя бы не выставила его еще за дверь и не вызвала прислугу, уже давало силы. Быть может, она сможет понять и … когда-нибудь простить. Он аккуратно, трепетно, боясь негативной реакции, взял ее за руку. Она позволила. Это полное такой недосказанной боли и любви прикосновение заставило обоих забыть на мгновенье обо всем, и уже через пару секунд, девушка сама не заметила, как оказалась в объятьях Дмитрия. Он перебирал ее светлые, пшеничные, немного вьющиеся волосы, с нежностью вглядываясь в бездонную глубину чарующих глаз. Ради этого стоило жить, ради этой волшебной минуты, когда в молчании было сказано все, когда сердца двоих бились в такт, с бешеной скоростью, порой пропуская удар, а следующий, наверстывая с хаотичным обрывом. Оба сейчас более всего хотели, чтобы время остановилось. Но страшный крик и грохот где-то в противоположном крыле дома заставил влюбленных вернуться на Землю, в холодную, жестокую, давящую своей неподъемной ношей реальность.
Мишель вздрогнула от неожиданности:
- Что это? Ты слышишь?
Грохот повторился и стал еще сильнее. Мишель и Дмитрий пулей вылетели из комнаты, понимая, что-то случилось. Они не ошиблись. В рабочем кабинете Жан Поля шла безумная схватка. Двое неизвестных душили профессора, а он тщетно отбивался тяжелым графином.
Увидев эту картину, Дмитрий среагировал молниеносно. В нападающих он узнал своих напарников и от этого озверел еще больше. Мужчина сделал прыжок тигра и одним ударом свалил сначала одного, потом второго. Перепуганный до крайней степени Жан Поль закашлялся, держась за покрасневшее горло, он с немым вопросом смотрел на дочь и на Дмитрия, но тот, поняв желание Жан Поля узнать, кто он, решил объясниться сам:
- Здравствуйте, профессор. Я друг вашей дочери, не бойтесь меня. А этих двоих… думаю, они, если и очнутся, то не скоро, и поделом им. Нужно вызывать жандармов, чтобы забрали их.
- Что происходит?! – Потихоньку начав приходить в себя, справедливо возмутился Жан Поль. - Какие-то типы сначала угрожают мне, потом проникают в дом. Какой-то неизвестный молодой человек, таким же необъяснимым образом появляется в доме и говорит, что он друг моей дочери. Кто это, Мишель? И… как же Люк?
Дмитрий передернулся, когда прозвучало имя Люка.
- Последнее, что я не решился сразу тебе рассказать, но должен, да… должен - обернувшись к Мишель, надломленным голосом прошептал Дмитрий, - я… я сегодня чуть не убил твоего жениха…  Но он жив! И я рад, что он жив. Прости меня. Простите меня!!!
В ответ Дмитрий получил долгий, пронзительный взгляд обоих, любимой и ее отца. Он понял, что задерживаться более на этом пороге не стоит… во всяком случае пока.
45.
Россия, ноябрь 1919 год.
После подлого, неожиданного удара, нанесенного старым уголовником, Митька поначалу потерял сознание. Спустя минуту он очнулся, и, превозмогая страшную боль, поплелся подальше от этого мрачного места. Еще бежали арестанты, давно скрылись из виду антоновцы. Еще можно было успеть обрести свободу, до прибытия подкрепления красноармейцев, карательного отряда. Эта мысль и давала силы молодому мужчине делать шаг, еще один, и еще один. В голове мутилось, и с каждым пройденным метром становилось все хуже, даже малейший отрезок пути теперь казался непомерно долгим, сто метров засчитывались за несколько километров. Но Митька был сильным, сильным духом, а еще он очень хотел жить, и, желательно, на свободе.
Вот и оказались позади проклятые, увитые колючей проволокой ворота тюремного здания. Позади осталась вся эта улица, Митька свернул в какой-то заброшенный переулок. Вдоль узкой улочки стояло несколько старых, перекошенных домишек, построенных, наверное, еще при Александре I. Вросшиеся в землю матушку, они олицетворяли боль России, ее надломленность, но не покоренность. Дойдя до крайнего, стоявшего чуть поодаль, возле лесополосы самого маленького дома, Митька упал и вновь потерял сознание, но теперь надолго.
В эту минуту дверь домика открылась. Из него юркой белкой вынырнул хрупкий, но очень проворный силуэт. Девушка, женщина, бабушка…не понять, за кучей старых лохмотьев, которыми она пыталась скрыться от подступающего осеннего холода, в этот час это творение природы делало привычную домашнюю работу: выметало порожки, выбивало дорожки… внезапно ее взгляд упал на лежавшего в пыли Митьку. Вскрикнув от неожиданности, создание в лохмотьях подбежало к раненному. Осмотрев рану знающим взглядом, создание, несмотря на свою хрупкость и миниатюрность, аккуратно, чтобы не потревожить и не сделать хуже, потянула находку в дом. Она знала, как помочь страждущему.
Неимоверных усилий стоило спасительнице перетащить грузного мужчину в дом. Благо в этот момент никто не попался на дороге, и соседи не видели, а то бы еще донесли чекистам о подозрительном случае, а это была бы стопроцентная гибель, причем не только для Митьки, но и для того, кто протянул ему руку помощи, такова была современная политика: виновен не только тот, кто обвинен в чем-либо, но и тот, кто не проходит мимо его голодного, замерзшего, умирающего. Политика Павликов Морозовых, политика предателей и подлецов. Но такими были, Слава Богу, не все, только потому Россия и выдержала эту напасть….
Дверь захлопнулась. В доме приятно пахло сушеными травами, которые были развешены всюду: под окном, под потолком, в каждом углу, за исключением занавешенного белой тканью угла, в котором притаились маленькие старинные иконы. У стены стояла старенькая, потрескавшаяся русская печь, еще не топленная с утра, так как хозяйка давно привыкла держать себя в черном теле и легко обходилась малым, что и помогало ей выживать в таких тяжелых условиях, которые предоставила своим гражданам царская и особенно, послецарская Россия. Но теперь нужно было думать и о болящем, поэтому, уложив так и не пришедшего в себя, начавшего бредить Митьку, на топчан и укутав его с материнской теплотой, хозяйка пошла растапливать печь. Любое дело спорилось в ее руках, и сейчас, дрова и огниво так и мелькали, словно волшебные звездочки в руках фокусника. Не прошло и минуты, как согревающее, яркое пламя бушевало в печи, а через пятнадцать минут, вся комната наполнилась живительным, дарующим надежду и забвение покоя, тепло. Теперь хозяюшка приступила к главному. Собрав нужные травы, и в скором порядке сделав из них отвар, она начала читать над ними, а потом и над раненым молитвы, тихие, искренние, сотканные из стопроцентной веры и любви. Так длилось час, два, на третьем часу, больной облегченно вздохнул и открыл глаза.
- Выпей вот это, тебе станет легче, - проворковало неожиданно певучим, завораживающим голосом чудо в лохмотьях.
Митька, плохо соображающий в эту минуту, где он и что с ним происходит, подчинился. Теплый, ароматный, с легким сладковатым привкусом отвар подействовал немного опьяняюще, боль затихала, и наступал сон, здоровый, возвращающий силы и саму жизнь.
Посмотрев на засыпающего гостя немного уставшим, но радостным от проделанной работы взглядом, хозяйка дома перекрестилась на иконы и вышла из комнаты. Ее ждало много дел, которые пришлось отложить, а теперь нужно было наверстывать упущенное.
Утро кротко ступало по измученной войнами и бедами земле, пробуждая каждый дом, стучась в каждое сердце с призывом мира и гармонии, но, к сожалению, не каждый слышал этот зов. В маленьком доме возле леса уже давно кипела работа. Мастерица рукодельница, в своих неизменных лохмотьях, кроме которых у нее и не было ничего, уже ткала на самодельном станке. Она должна была выполнить норму, навязанную представителями советской власти, прознавшими о недюжинных талантах и трудовых способностях девушки. Да. Это еще была совсем юная, но очень сильная девушка. Ей недавно исполнилось восемнадцать, но в душе своей она чувствовала себя на все сто. Рано лишившись родителей, она была вынуждена во всем полагаться только на Господа Бога и на саму себя. Благо, еще, будучи маленькой девочкой, она много переняла у своей бабушки, которая славилась на всю округу своими знахарскими знаниями. Внучка стала прекрасным продолжением, вкладывающим в это нелегкое дело всю свою душу. Девушка знала, что за лечение нельзя брать ничего, помнила слова Господа «даром получили, даром и давайте», поэтому даже когда ее и хотели отблагодарить, строго выставляла границу: помогала всегда только за доброе слово благодарности. Золотое сердце, так прозвали девушку все ее многочисленные знакомые, Настенька, так звали ее от рождения. Сейчас,  закутанная в серые, местами истлевшие, пораженные тлей и плесенью, платки и тряпки, Настенька смахивала на смешную, очень бойкую старушку, и никто не знал, что в образе старушки скрывается диво дивное с длинной густой, иссиня черной косой и огромными зелеными очами, обрамленными густыми ресницами. Вся эта красота была скрыта самой жизнью до поры до времени, от греха подальше, все-таки одна в такое время….
Митька, наконец, очнулся. Тело почти не болело, напротив, появились силы, о которых он уже давно забыл в тюремных стенах, когда постоянный, изматывающий голод, холод, унижения и постоянные лишения, даже в элементарных вещах, лишали всех сил, физических и духовных. Но сейчас они вернулись. Потянувшись, как когда-то в детстве, Митька поднялся.
Что это за комната? Столь щедро увитая травами и цветами, пропахшая шалфеем и ромашкой, валерьянкой и тысячелистником? Вроде бы все максимально просто: дощатый стол, бревенчатые стены, отсутствие того простого, что создает домашнюю обстановку и уют, но вместе с тем, здесь витала какая-то особая атмосфера, которую не хотелось покидать. Мужчина выглянул в окно. На улице сиял осенний день во всей своей красе, солнечный, немного морозный. Свежий ветер тихо колыхал верхушки молодых березок, с уже облетевшей листвой. Природа приготовилась к зимнему сну, и находилась в тревожном ожидании. Веселая синичка села на карниз и смело уставилась на мужчину. Эта забавная картина развеселила его, что он не заметил, как разолубался во все тридцать два белоснежных зуба. Своей улыбкой Митька всегда притягивал к себе внимание, околдовывал. Не сразу парень заметил, что не один в комнате, а когда понял это, подпрыгнул от легкого испуга. В углу стояло нечто, то ли приведение, то ли леший. Глаз не видно, фигуры не видно, шарик, быстро катящийся или замирающий, в зависимости от ситуации. Но, поняв, что именно этому шарику, Митька должен быть благодарен за спасение, он совладал со своими эмоциями.
- Здравствуйте, бабушка.
На слове «бабушка», шарик резко дернулся, но тут же замер, грустно опустив голову.
- Это вам я должен сказать спасибо за столь чудную помощь?
Молчание.
- Спасибо вам за все. Век не забуду. Меня ранили…
Митька взялся за поврежденный бок, но о чудо! Раны уже не было. Колотая, мощная рана зажила удивительно быстро. Такого ведь не бывает… если судить о вещах с материалистической точки зрения.
- Сколько я пробыл здесь?
- Три дня уже. – Коротко ответила спасительница.
- Три дня… а где же батюшка…. Что с ним? И найду ли я его теперь? – С горечью выдохнул Митька.
Увидев грусть гостя, Настена тоже опечалилась, она уже поняла, что в жизни этого такого загадочного мужчины произошло нечто тяжелое, но и она сама познала цену горю. Было рванувшись к нему в порыве девичьей нежности и жалости, Настенька опомнилась и, вернув былой суровый вид, повернулась, взяла ведра и пошла за водой. Митька остался опять один в доме пораженный, удивленный.
Что делать? Куда идти? Где батюшка, и жив ли он? Как скрыться от властей, ведь, если его найдут, ему не сдобровать…. В этих нелегких думах Митька прошелся по дому. Изба состояла только из двух небольших комнат и одного крохотного коридорчика, где стояла всякая утварь, повидавшая виды. На свой страх и риск Митька толкнул дверь, она была открыта. Выйдя на крыльцо, он с наслаждением вдохнул свежий, чуть схваченный утренним морозцем воздух. Огромное, восходящее, но уже холодное солнце, вносило в эту картину фантастические нотки, блики, отвести взгляд от которых человеку, познавшему горести тюремного заточения, просто невозможно. Так и простоял Митька, подставив лицо солнцу, минут пять, пока не заметил у плетня бережно сложенные бревнышки, которые, скорее всего, были предназначены для дров на зиму. Чуть поодаль лежала крохотная горсточка криво налущенных дров и валялся топор. Глядя на них можно было представить, как хрупкая девчонка тщетно пыталась рубить дрова, размахивая огромным, тяжелым топорищем. Митька опять улыбнулся: «Какая же старушка все-таки упорная и сильная! Надо ей помочь…». Мужчина взял топор в руки. Как давно ему не хватало этого такого простого человеческого счастья. Вроде бы, что это, нарубить дров? А ведь тут целая философия! Нарубить не для тюремщиков, не в голодном и полумертвом состоянии, не в мороз в -30, а на свободе, для доброй спасительницы, в тихий, погожий денек, когда на душе, пусть и не спокойно, но все-таки, мирно. Счастье, что и говорить.
Спустя полчаса у забора показалась хорошая колода из дров, аккуратно сложенных, одна дровина к другой, так что получилось очень даже красиво, по-русски. За этим занятием хозяйка дома, вернувшаяся с водой, и застала своего гостя. Она остановилась ненадолго, задумчиво посмотрела на него и вошла в дом. Настя собиралась приготовить что-нибудь из ничего. Задача не из простых.
46.
Со времени  первой встречи Митьки и его спасительницы прошла уже неделя, и все это время мужчина не решался ни заговорить толком с хозяйкой дома, да и она не шла на контакт, постоянно убегая по своим делам, ни выйти на улицу. Все время казалось, что за углом притаились каратели. В принципе, так оно и было. Узнав о происшествии в тюрьме, советы направили по следам антоновцев и сбежавших зэков ищеек. Кого-то нашли и вернули, и этим последним, пришлось в сто раз хуже, чем прежде. Среди пойманных был и тот старый, матерый уголовник, который нанес подлый удар Митьке. В карцере, под пытками уголовник скончался.
Кто-то сумел надежно спрятаться и сейчас выжидал, сев на дно.
Бежавших спасло то, что внимание советов вскоре отвлекли новые беспорядки уже в другом очаге нарастающих конфликтов между крестьянами и советами, и все силы были переброшены туда. В городе настало кратковременное затишье. Почуяв это, Митька на утро восьмого дня вызвался сам сходить за водой. Невыносимым было ему это сидение, но и удивительным то, что добрая хозяюшка так заботливо скрывала его от любой опасности. Но более сидеть под замком он уже не мог. В этот день Митька собирался подсобить еще, чем мог в доме, и поговорить с его владычицей. Нужно было уходить, подальше, куда глаза глядят, нужно искать работу, свое место, если это возможно. А бабушке за всё спасибо.
Встав пораньше, еще до этой ранней пташки, которая белкой крутилась в бесконечных делах целый день, Митька взял ведра и пошел на озеро, за водой. Идти нужно было далеко, по узкой, извилистой тропинке. На старости лет, как думал дорогой Митька, такой путь проделать нелегко.
Вокруг расстлался завораживающий пейзаж. Несмотря на то, что это была окраина города, вдаль уходило бескрайнее поле, сейчас заброшенное, забытое, густо поросшее бурьяном. С другой стороны тянулась длинная лесополоса, изгибаясь легкой волной, уходящая в сиреневую даль. И только с третьей стороны, откуда и шел Митька открывался вид на старый город, оканчивающийся парой тройкой покосившихся домишек, в которых доживали свои дни свидетели событий, происходивших еще при суровом Александре III.
Сколько времени ходил Митька? Он не знал, наверное, минут двадцать. Вернулся он разрумяненный, радостный, отдохнувший душой. Дверь была прикрыта на засов, но силач Митька не заметил его, и, задумавшись над своей жизнью, вырвал его с корнем, нечаянно. Засов оказался хлипенький. На автопилоте мужчина пошел в комнату, поставить ведра и спросить, чем бы еще помочь.
В зале стоял пар и колдовски пахло травами. За этим туманом не сразу Митька распознал изящную фигуру, юркнувшую в угол, на античный манер укутанную в полоску легкой, хлопчатобумажной ткани. Почудилось, что это сон. Сладкий, прекрасный, сказочный сон. Потому как такой красоты в реальности, тем более среди этой грубости бытия, просто не может быть. Распущенные, длинные, чуть вьющиеся волосы до пят, идеальные линии талии, перепуганные огромные глаза. Стоп! Это не сон.
- Вы…вы чего так рано?  - Запинаясь, пролепетала дива, - еще двадцать минут ходить же за водой-то…
Казалось, еще немного и девушка заплачет. Она столько выжидала, чтобы гость куда-нибудь исчез, чтобы привести себя в порядок, устроить банный день, и теперь, когда такой момент настал, так глупо попала впросак, не успела! Он увидел ее в таком виде! Для девушки это была катастрофа. Для Митьки – чудо.
Он так и стоял, как громом пораженный, забывший обо всех приличиях и о том, что хорошо было бы извиниться и выйти. Только спустя минуту, до него дошло, и он выскользнул из избы, ждать, пока не позовут. Вскоре дверь открылась, и уже знакомый шарик в платочках позвал в дом.
- Так ты, значит, не бабушка, а прекрасная девушка! – С восхищением провозгласил Митька, вступая в избу. В ответ он получил самую очаровательную улыбку, которая только есть на свете.
47.
После того, как Антонов с братом и другом чудом избежали ареста и казни, власти всерьез задумались, как бы извести этого такого наглого, лихого, дерзкого человека. Зная его порядочность и честность, они решили поступить самым мерзким способом. Имея в своем распоряжении все газеты, советы забросили утку, будто бы армия Антонова зверски убивает простых крестьян и рабочих. Более того, его имя вплели в бандитскую группировку некого Кольки Бербешкина, который уже несколько лет бесчинствовал в Тамбовской губернии.   Эти небылицы были расклеены на листовках, ими пестрели газеты. Разумеется, вскоре Антонов узнал об этом, и вынести такой неправды, повстанец никак не мог. Ему бы сейчас затаиться до поры до времени, но бывший милиционер, который сейчас более всего на свете жаждал тишины и покоя, мирной, нормальной жизни, теперь был вынужден бороться, воевать, будучи загнанным, как волк в непроходимые леса и топи.
В этот день он метался разъяренным тигром из угла в угол, выкуривая сигарету за сигаретой.
- Ну как, друзья мои, скажите мне, объясните, как можно поступать так подло?! Они же знают, что я никогда бы в жизни, ни за что не связался бы с этим уголовником Бербешкиным! Зачем же они так?! А люди, наверное, и поверили. Да, конечно! Люди в большинстве своем наивны, верят с легкостью тому, что читают, что слышат, даже если это ложь, наглая, пустая ложь! Как горько то!
Он на мгновение застыл.
- У меня появилась идея. Пойдем.
Верный, преданный друг, Петр Токмаков и младший брат, Дмитрий, как всегда были рядом. Они понимающе махнули головой и молча вышли из конспиративной избы вслед за разгоряченным Антоновым.
У Александра созрел план: он собирался выловить банду Бербешкина, уничтожить ее и объявить всему честному народу об этом, доказав тем самым, что он не в одной завязке с ворами, что он отстаивает совершенно другие интересы, не свои личные, а общественные. Задача была не из простых. Такой путь шел средь многочисленных опасностей, ведь банда была довольно крупной, сильной, состоящей из прожженных лагерями и жизнью воров, безжалостных, чующих опасность за версту, как хищники. Но Антонова уже было не остановить. Конечно же, пришлось звать подкрепление из самых надежных, на кого можно положиться в таком важном деле чести.
Весь день прошел в подготовке захвата банды. Антонов выдвигал десяток планов, и один за другим отбрасывал их, как невозможные, создавая новые тактики, новые стратегии. Друзья также не оставались в стороне и выдвигали свои версии. В итоге, ближе к ночи, примерная картина грядущих событий была прорисована. Теперь нужно было воплотить замысел в жизнь.
Решили, что несколько человек сыграют роль зажиточных крестьян, отправившихся на черный рынок перепродавать свое имущество. Другая группа затаится в засаде и будет следить за развитием событий. При появлении бандитов, захватчики начнут бой. Узнав заведомо тропы, на которых вела свою охоту банда, антоновцы направили свои стопы туда. Шли либо на смерть, либо на подвиг. Перекрестившись, мужчины отправились в путь.
Бербешкинцы обычно появлялись на главных дорогах, ведущих из крупных поселков в близлежайшие города. Конечно, сконцентрировать свои силы на столь широком поле Антонову было непросто, но он всегда обладал особой интуицией. Народный мститель выбрал тихую дорогу на Тамбов, которая шла мимо лесополосы и широкого, разливистого озера. И не ошибся.
Уже на подходе к дороге ощущалось присутствие в округе чего-то постороннего, чужого и злого. Птицы, являющиеся первым показателем спокойствия или, наоборот, непокоя, молчали. Вся природа вдруг поникла, притихла, как бы наблюдая со стороны за исходом грядущей борьбы. На сырой почве виднелись еще свежие следы десятка сапог, которые с бравадной уверенностью топтали тамбовскую землю. Местами появлялись длинные полосы, говорящие о том, что эти звери уже поймали кого-то и безжалостно тащили свою добычу, чтобы не только ограбить, но и поиздеваться перед расправой. Умелый следопыт, читающий карту земли, с легкостью смог бы воссоздать картину недавних событий.
А дело было так.
В город собирались бежать из своего поселка, обложенного непомерным налогом, две женщины, мать и дочь. Собрав всё, что у них осталось и, увязав в небольшой мешочек, они надеялись найти свое место, какую-нибудь работу в городе. Но не успели пройти и четверти пути, как попались Бербешкинским молодчикам. Позарившись одновременно и на скудное имущество, и на привлекательную внешность путниц, уголовники набросились на них озверелой сворой. Тщетно несчастные пытались вырваться из цепких лап и просить о сострадании. Эти люди давно забыли, что такое сострадание и что такое совесть. Произошло это совсем недавно, и пленниц еще можно было спасти.
Антонов замедлил шаг, вчитываясь в следы. В густой траве они затерялись, и пришлось полагаться на собственный опыт и логику.
- Они в лесу. Сомнений нет. Поторопимся, ребята.
Мужчины ускорили шаг, по их суровому, сосредоточенному выражению лица было понятно, какая тяжелая борьба проходила в их душе, смесь ярости и усталости, озлобленности и желания покоя, гнева и смирения своей судьбе. Внезапно средь необъятных просторов леса эхом прогремел пронзительный женский крик. Откуда он раздается, понять было непросто, так как акустика леса создавала объемное звучание, но Александ не колеблясь ни минуты стремительно свернул налево и побежал. Его примеру последовали его соратники. План тетрализации отменялся, обстоятельства изменились.
Через пару секунд мстители оказались на широкой поляне. Страшная картина предстала взору подошедших. Стая полулюдей, полуживотных, пьяных в стельку, еле стоящая на ногах и ежесекундно матерящая всё живое и неживое,  собравшись кругом, наблюдала, чем же закончится схватка между молодой пленницей и обрюзгшим, взлохмаченным, раскрасневшимся от выпитого и охвативших мозг страстей, скотом. Это и был Колька Бербешкин. Девушка отчаянно вырывалась, кусалась, плакала, призывала все силы Неба и земли на помощь. В стороне лежала без сознания ее мать. Сердце не выдержало такого напряжения, такого стресса. Жива ли была она? Неизвестно.
На счет раз Антонов взвился в воздухе, на счет два, сделал тигриный прыжок вперед, на счет три, обрушился со всей силой, неуемной энергией на цепочку из уголовников. Пробив в ней брешь, он кинулся на уже повалившего свою жертву на землю, негодяя. Вслед за Антоновым в бой бросились его товарищи. Пьяные бербешкинцы ошалело смотрели перед собой. Им нужно было время, чтобы оценить ситуацию и понять, как действовать, но этого времени мстители им как раз и не давали. Понимая, что нападать нужно стремительно, антоновцы кружились, как обезумевший смерч, раскидывая тела, словно мешки с картошкой. Спустя десять минут над поляной нависла мертвая тишина. Александр вытирал о носовой платок окровавленный нож, его напарники делали тоже. Позади продолжала недвижно сидеть на земле в каком-то диком оцепенении девушка, она до сих пор не верила, что спасение пришло так нежданно, в самую тяжелую минуту.
- Красавица, ну, всё, наказаны твои обидчики, - на удивление мягко, тихо произнес Антонов, подавая ей руку.
Петр Токмаков пытался привести в чувство ее мать. Наконец, та открыла глаза, и в ужасе отпрянув от Петра, закрыла глаза руками. Она думала, что кошмар еще продолжается.
- Успокойтесь, успокойтесь, барышня, всё хорошо, всё плохое уже позади. Посмотрите вокруг. Вот бандиты лежат мертвые. А мы – защитники ваши, не бойтесь нас. – Ровным голосом поспешил утешить женщину Петр.
Женщина медленно, еще не веря услышанному, отвела руки от глаз. Оглянулась. Увиденное потрясло ее не меньше, чем произошедшее накануне, но все же, она смогла совладать со своими эмоциями. Еще тяжело дыша, так как сердце давало себя знать, женщина бросилась на колени перед спасителями и все эмоции, которые до этого терзали ее душу, разразились в громовом рыдании благодарности. Антоновцы молча стояли рядом, никто не спешил уходить или прервать  сбивчивую речь. Они понимали, что на ее месте могла быть их мать, сестра, жена.
- Ну поплакали, и полно. Пойдемте с нами, а там видно будет, - совершенно неожиданно для всех заявил Александр. По его твердому голосу было понятно, что каких-либо возражений он не потерпит.
48.
Дело было сделано. Банда, которая наводила страх на всю область, да что там область, страну, была ликвидирована. Две жизни спасены. Теперь настала пора реализовать вторую часть плана. Александр составил серьезное письмо и отправил его по почте в газеты и на имя видных коммунистических лиц. Текст письма был следующий:
«Я, Александр Антонов не уголовник, а политический противник коммунистов. Прежде много отдал сил на установление революции, а теперь разочаровался в ней. Теперь я против коммунизма, потому как он построен на лжи и лицемерии, на зле, на подлости. Всё это время вы подло уверяли народ, будто бы проделки банды Бербешкина на моей совести. Заявляю. Довече я с моими друзьями уничтожил банду. Бербешкин мертв, теперь люди могут жить спокойно, над ними нет более опасности».
В глубине души Александр Степанович надеялся, что еще что-то человеческое, связанное с совестью и порядочностью осталось в сердцах тех людей, кому он адресовал это послание. Надеялся. Но когда, спустя пару недель, Петр Михайлович принес кирсановскую газету «Известия», эта призрачная надежда испарилась, как дым. На первой полосе красовалась заметка о том, что Антонов написал письмо коммунистам, разумеется, текст письма здесь не приводился, и лишь из искаженных фраз, сотканных из язвительности и сарказма, можно было понять, что повстанец пытался донести до народа. Но из газетных слов это понять смогли лишь немногие. Следом за заметкой публиковался бравадный и очень неуклюжий ответ коммунистической партии на письмо Антонова. Александр впился глазами в эти строчки, и уже после первых прочитанных предложений, буквы замелькали перед его помутившимся взором, сплетаясь в непонятные, бессмысленные значки. Ответ гласил следующее:
«Мы, представители победившей Партии Большевиков провозглашаем. Не быть на земле советской никаким подлецам, Беребешкиным ли, Антоновым ли. Все вы – олицетворение контрреволюции. Вы – та гидра, которая вынуждала русский народ гнуть головы. Но нынче, карающая рука пролетариата, победившего мировую контрреволюцию, быстро раздавит вас, пигмеев, своим железным кулаком!»  Письмо было подписано выездной комиссией губчека.
Петр Михайлович внезапно вернувшийся в комнату за забытой шапкой, застал Александра застывшим с газетой. Взглядом, метавшим искры, полым боли и отчаяния, он смотрел в никуда.
- Эй, Шур, ты чего такой? – Осторожно спросил Петр. – Шур, не пугай меня, что произошло, да скажи же ты, наконец!
Петр переживал за друга, тот не отвечал на вопросы. На несколько мгновений казалось, что он помешался рассудком, от подлости этого мира, от несправедливости. Александр очнулся только когда Петр стал трясти его за плечи, как тряпичную куклу, пытаясь вернуть в сознание.
- Всё нормально, Петр, нормально. Почитай, что про нас написали.
Антонов протянул газету Токмакову, а сам сел на скамейку, скрутив самокрутку, и нервно закурил. На душе было как никогда пусто.
49.
После поражения в Первой Мировой войне Германия металась, не зная, куда деть свою неуемную военную энергию, свою ярость и амбиции, которые с каждым годом становились все более опасными. Согласно Версальскому договору, Германия не имела право создавать военные заводы, за каждым шагом немцев следила международная организация, следила тщательно, что просто выводило немцев из себя. Они задумались над тем, как бы обойти ненавистный договор, который связывал мощными цепями их по рукам и ногам. Решение пришло быстро: если Европа стала врагом, новая Россия будет другом, или, нет, не другом, а хорошим плацдармом для дальнейшего подъема.
В первой половине двадцатых годов в Россию пребывает группа немцев, которая проводит немало времени на территории Советского Союза. За высокими кремлевскими стенами ведутся долгие, жаркие обсуждения. Каждая сторона хитрит, как может, старается повернуть ситуацию в свою сторону. В итоге, по истечении нескольких дней переговоров, было подписано тайное соглашение, которое обретет официальный вид только в 1922 году. На основе этого соглашения Германия начинала строительство на территории Союза военных заводов, авиационных, танкостроительных и прочих секретных организаций. Россия обещала предоставить все условия, ресурсы, людей, надежное прикрытие. Германия в свою очередь, обещала наладить производство алюминия и другие производства. Это было сущим безумием, но большевики пошли на этот шаг, руководствуясь только своими, понятными лишь им, мотивами.
Уже через пару месяцев в Россию стали стекаться отряды немцев. Строители, инженеры, лучшие ученые, военные. Первые, по своей пунктуальной точности, возводили заводы и лаборатории с завидной быстротой, интеллектуальная армия приступила к своим разработкам, ну, а третье звено, военное, начало подготовку сил на плацу чужого государства. Немцы перенимали опыт у русских тюремщиков, изучали практику развитых на территории постреволюционной страны концлагерей, в которых содержались тысячи тысяч безвинных людей, замученных, обессиленных.
В это время наращивает темпы деятельность тайных советских лабораторий. В первую очередь, по созданию токсикологического оружия, цель которого – обеспечить безопасность от повстанцев и какой другой угрозы на не устоявшийся строй. Помимо этого, в застенках разросшихся лагерей функционируют лаборатории, где главный интерес представляют собой опыты над живыми людьми. Мозг человека и возможности сознания и методы манипулирования им – эта тема более всего интересовала новую власть. В ход шли разные практики, от кощунственных, с применением методов палачей и разного медицинского оборудования, до совершенствования практик гипноза. О последствиях первого, люди узнают лишь спустя десятилетия, когда совершенно случайно наткнутся на залежи обезображенных скелетов, с пробуравленными черепами. А пока все это удавалось хорошо скрывать. Тот, кто становился невольным свидетелем происходящего, уже никогда не возвращался в мир живых, и потому не мог рассказать жестокую правду.
50.
Уже знакомое нам по прошлым событиям, высокое мрачное тюремное здание, обнесенное сплошным забором и колючей проволокой. Узкие окошки, сплошь обнесенные решеткой, придавали общему виду какой-то зловещий, мистический оттенок. В этот зимний, ненастный день, тюрьма особенно выделялась на фоне белоснежного снега и тишины: расположенная на окраине большого города, спрятанная от глаз людских, она таила в себе нечто чудовищное, страшное, о чем знали лишь немногие, посвященные в секретные дела учреждения.
В который раз за эту неделю к воротам подъезжал воронок с иностранными гостями, пронесся по пустой, окружной дороге, он и сейчас. Завернув за угол строения, автомобиль остановился на заднем дворе, у проклятой двери, ведущей в подвальное помещение. Именно в подвале разрослись владения зловещих лабораторий, в которых теперь трудились не только советские ученые, но и немцы.
По узкому, тускло освещенному, длинному коридору шла группа человек. Во главе ее ступал профессор Вальтер фон Криг, человек с каменным сердцем и холодным рассудком, он завоевал признание на поприще мировой науки и ненависть простых людей, отличаясь изощренной жестокостью и беспринципностью, он стал незаменимым орудием в руках советов, более всего ценивших таких ученых, не останавливающихся не перед чем, ради достижения своей цели. Ему не было чуть больше тридцати, всегда держащийся с подчеркнутой вежливостью и чопорной самоуверенностью он притягивал к себе внимание одних и отталкивал других, на интуитивном уровне улавливающих токи зла, исходящие от него. Внешне, идеально сложенный, с безукоризненными, норманнскими чертами лица, с по орлиному, острым взглядом слегка прищуренных глаз, этот молодой мужчина напоминал совершенную скульптуру… скульптуру без души, мраморную, ледяную и пустую внутри. Происходил Вольтер из знатного рода. Семья, как ни странно, при больших деньгах старалась жить добрыми целями и не ставила материальное богатство выше всего, напротив, глава семейства всегда старался помогать обездоленным, защищать обиженных, мать Вальтера была женщиной мягкой, тихой, кроткой, эти же качества, которыми обладали сами, родители старались привить единственному сыну. Но уже с детства Вальтер проявил совсем другие рвения. Он мог с ужасающим азартом следить, как собака травит зайцев, мальчишка без капли жалости взирал на чужие страдания, причем без разницы, животного ли, человека ли. А после, уже юношей Вальтер и вовсе покинул отчий дом, забыв о нем навсегда, с головой уйдя в науку и политику, причем выбирая к этому пути не самые лучшие.  Недавно ему поступило предложение возглавить научный центр на территории послереволюционной России, и мужчина с радостью принял это предложение.
Здесь Вальтер Криг чувствовал себя, как дома, он трудился в лаборатории над своим новым проектом уже три месяца и знал каждый уголок этого подвального помещения. Получивший широкие полномочия, Вальтер сейчас знакомил своих немецких коллег, видных ученых в разных областях деятельности, с бытом и особенностями лабораторного комплекса.
- Здесь мы занимаемся изучением влияния на человеческое подсознание. – Ровным, бесстрастным, как у робота голосом, негромко продекламировал фон Криг. – Это, наверное, самый интересный блок, пойдемте, посмотрим. Блок делится на несколько частей, в каждой из которых проходят свои исследования. Стоит отметить, коллеги, что медики делают просто потрясающие открытия.
Профессор подвел группу к первой двери. Достав из нагрудного кармана толстую связку ключей, он быстрым движением тюремщика отпер ее. На мгновение от его старинного перстня, надетого на указательный палец, отразился калейдоскоп причудливых бликов. Дверь с протяжным стоном открылась, и группа оказалась в небольшом, ярко освещенном коридоре. Отсюда шло несколько направлений в разные боксы, также запертые мощными, звуконепроницаемыми дверьми.
- Для начала, войдемте, сюда.
Фон Криг с привычной учтивостью, пригласил своих гостей в правый бокс. Открыв кипельно белую дверь, они очутились перед еще одной дверью. За ней уже десять дней томились люди, ставшие подопытными мышами. Бокс охранял конвой, состоящий из восьми человек, в соседнем кабинете находился медперсонал, который отмечал малейшие перемены в состоянии подопытных «экспонатов», и по мере надобности испытания, вносил коррективы, выполняя директивы главных научных сотрудников.
- Иван Петрович, - позвал сидящего в глубине кабинета молодого врача фон Криг, - подойдите сюда, пожалуйста, ознакомьте наших коллег с предметом нашего испытания.
Из кабинета вышел невысокого роста, не по годам взросло выглядевший, начинающий потихоньку лысеть и оплывать, молодой человек. Цепким взглядом пустых, водянисто-голубых глаз, он окинул присутствующих.
- По-моему, там происходит что-то демоническое, - без каких-либо эмоций провозгласил он, - мы пока не заходим к ним, мало ли что, но с сегодняшнего дня, материал ведет себя не так, как мы предполагали.
Да. Такие медики называют живых людей материалом. К большой беде и спустя десятилетия, некоторые из них сохранят тот же лексикон, не понимая, что в таком случае и они сами тоже…материал.
- Ну что же, посмотрим, что там творится, - так же пугающе ровно, вынес вердикт фон Криг, повернувшись к группе, - Спешу рассказать вам, мои друзья, здесь проводится разработка уникального газа. В последствии, если нам всё же удастся изучить все его свойства и управлять ими, мы планируем применять этот газ в военных целях, создав, таким образом, идеального солдата, бесстрашного, быстрого, энергичного, не нуждающегося ни в сне, ни в пище. Иван Петрович, принесите, пожалуйста, записи, которые вы делали в течение этих дней эксперимента.
Врач метнулся вглубь кабинета и уже спустя пару секунд вернулся с объемной папкой, которую Вальтер взял с бережной осторожностью. Она представляла для него намного большую ценность, нежели жизни человеческие.
- На первом этапе, - открывая папку для прочтения, как и всегда тихо, вкрадчиво, начал свою вступительную речь Вальтер, - пять испытуемых были помещены в герметичный бокс, заполненный газом Х. Согласно предварительным заключениям, газ должен был лишить их возможности засыпать, ведь именно на сон солдаты тратят столько драгоценного времени. Кроме того, они должны были стать быстрее, сильнее, выносливее. Но, как можно предположить, это качество обретается ненадолго. Скорее всего, выработав все ресурсы, тело умирает. Нам нужно было узнать, сколько продолжается это время выработки, и по возможности, увеличить его по максимуму. Спустя десять суток, за которые никто из испытуемых так и не заснул (что уже положительно и подтверждает первоначальную теорию), наши подопечные впали в какое-то странное состояние ступора. И здесь наши расчеты несколько разошлись с реальностью. Так… сейчас я прогляжу данные, полученные за сегодня….
На минуту профессор замолчал, с увлечением погрузившись в чтение.
- Странно… очень странно. Вы, профессор Козлов, отмечаете, что в восьмом часу утра подопечные начали отчаянно кричать. Насколько отчаянно? И что они хотели?
Молодой врач на мгновение переменился в лице, но быстро совладал со своими переживаниями, приняв вновь бесстрастное выражение.
- Да там такое творилось. Мы не рискнули без вас заходить туда. Сначала начал кричать первый. Просто, на одной ноте, истошно, дико, как раненный зверь. Мы могли наблюдать за происходящим лишь через иллюминатор. Удивительно, что остальные, казалось, не слышали его, они, раскачиваясь из стороны в сторону, смотрели перед собой. Потом, резко подскочил второй и начал кричать точно также, как и первый, затем в вакханалию пустились все. Попеременно объекты успокаивались, но лишь для того, чтобы сорваться на еще более жуткую эмоциональную вспышку. Потом еще хуже. Они начали вырывать у себя клочья волос, мяса даже, биться о стены. Это было, скажу вам, очень страшно. Мы попытались воздействовать на них через микрофон, объявив, что, если они не успокоятся, будут застрелены, но объекты не обратили на голос никакого внимания. Сейчас они опять замолчали и впали в ступор. Что будет дальше – не могу предположить, теория разнится с практикой.
- Ну что же, и такое встречается. Надо посмотреть. Приготовьте, на всякий случай, снотворное, - обращаясь к конвою, - будьте начеку.
Одев белые халаты и бахилы, закрепив респираторы, медики вступили в бокс.
В боксе на холодном, цементном полу сидели люди. Когда фон Криг вступил в помещение, никто не шелохнулся. Лица заключенных были перекошены гримасой боли и безумия, зрачки, неестественно расширены, кулаки стерты в кровь, с такой яростью они бились о стены. Фон Криг указал на оцепеневших людей и тоном экскурсовода продекламировал:
- Это побочное действие препарата. Нам нужно суметь устранить его, а с этими… скорее всего от них уже не будет толку. Материал израсходовал свой полезный потенциал. Иван Петрович, позаботьтесь, чтобы к вечеру была поставлена новая партия экспонатов. Я, кажется, понял в чем причина такого поведения и догадываюсь, как значительно увеличить срок действия препарата. Хотя конечный результат, как я полагаю, в любом случае будет плачевный. Но что поделать. Война требует жертв, и порой стоит пожертвовать одной, другой тысячей солдат, чтобы выполнить задачу. Наверху меня полностью поддержали.
Фон Криг подошел к одному из заключенных, чтобы проверить зрачки. Он нагнулся и посветил маленьким фонариком в глаза обезображенному чудовищной гримасой настигающего сумасшествия пожилому человеку. Первую секунду никакой реакции не последовало, но когда фон Криг уже убрал фонарик и собирался подойти к другому заключенному, тот внезапно сорвался со своего места и с остервенелой яростью, не свойственной человеку, напал на профессора. Он так мгновенно вцепился в горло Вальтера, что тот не успел даже среагировать. Через мгновение, все пятеро последовали примеру первого и выбрали из присутствующих себе противников. Начался хаос, крик, шум. Конвой пытался оттащить обезумевших арестантов от медиков, но это было безуспешно. Фон Криг потерял сознание, но нападающий продолжал душить его. Охрана применила оружие, но оно не подействовало на взбесившихся людей. Прогремел выстрел, второй, третий. Пули изрешечивали тела заключенных, но они от этого становились еще сильнее и энергичнее и будто бы совершенно не чувствовали боли. Первый, удостоверившись, что фон Криг уже не шевелится, отбросил его, как ненужную игрушку и повернулся к охраннику, который выпустил в него пять пуль. По дикому выражению лица арестанта было ясно, что это мгновение для охранника с пистолетом – последнее. Он попытался убежать, но не успел. Мощным ударом заключенный сшиб его с ног.
- Что делать? Что же это такое? Как их остановить???!
Находясь на грани отчаяния, кричали еще совсем недавно такие чопорные и самовлюбленные немцы, кричал советский ученый, Иван Петрович, кричал конвой. Пятнадцать человек не могли утихомирить пятерых, и по всему было видно, что и целая рота не справилась бы с такой энергией.
Когда накал страстей достиг своего апогея, неожиданно пришел в себя, забытый дерущимися фон Криг. Он уже решил, что сделает в этой ситуации. Хрипя и держась за разодранное ногтями того человека, окровавленное горло, Вальтер пополз к выходу и быстро закрыл дверь. Повернув четыре раза по часовой стрелке колесо, установленное на двери, он с удовлетворением услышал знакомое шипение заполняющего камеру газа. Это уже был не газ Х, а смертоносный газ, который после применят для подавления восстаний. Минута и возня в боксе прекратилась. Фон Криг решил пожертвовать не только заключенными, но и своими коллегами, спасение которых, как посчитал профессор, было уже бесполезным занятием: большинство уже были мертвы, остальных же было невозможно вырвать из клещей напавших.
- Нужно доработать формулу. – Это всё, что только и сказал фон Криг, только этим сейчас и был занят его мозг.
51.
Сережа Громов с грустью сидел у распахнутого окна. В доме было на удивление тихо. В этот день, день его рождения, все разбрелись по своим делам, чему мальчик был несказанно рад, ведь здесь он был совершенно не нужен. Шура, сестра матери, с брезгливостью посматривала на парнишку, и только еще дотлевавшие человеческие чувства долга и родства, еще вынуждали женщину оставлять племянника в доме, но темная сторона ее души заставляла измываться над ним, как над виновником всех бед. Супруг Шуры, Семен и вовсе возненавидел Сережку, который до боли напоминал ему его собственного отца и в особенности, бабушку, таких кротких, таких кристально честных и порядочных, а порядочность Семен на дух не выносил, так как сам таковым не являлся. Нейтральную позицию заняла Светка, избалованная до нельзя, но в принципе, не плохая девчушка, которая при хорошей воспитании могла бы стать вполне сносным человеком, но пока имела лишь негативные примеры перед глазами, которым старалась соответствовать. С одной стороны Светке было жаль двоюродного младшего брата, с другой… какое ей дело до чувств какого-то мальчишки, без которого они итак жили нормально. Нормально… но не хорошо.
Вот почему Сережа в этот час наслаждался тишиной и покоем. Ближе к ночи должны были прийти все: Шура с завода, уставшая и озлобленная, Семен от друзей, как всегда пьяный и дурной, Светка от подружек, в последнее время такая задумчивая и скрытная.
- Эх, была не была, пойду по городу пройдусь. Чего мне тут сидеть то! – Решил для себя Сережа и, быстро одевшись, выбежал во двор.
На улице стоял чудный зимний день. Снег еле слышно похрустывал под ногами. Легкий морозец несильно щипал лицо. Укрыв быстро озябшие руки в рукава потертой курточки, которая уже стала изрядно мала, Сережка поспешил вперед. Эту улицу он уже знал хорошо и поэтому мог смело брать новые высоты, осваивать новые горизонты. Но не успел мальчик выйти за поворот, как ему на дороге попалась их соседка с первого этажа, молодая учительница, Анна Сергеевна. Девушка сурово посмотрела на одинокого ребенка и спросила:
- А почему же ты один по улицам гуляешь? Неужели никто из взрослых не следит за тобой, не заботится о тебе? И куртка на распашку! Так ведь и заболеть не долго! А ну, пойдем ко мне, я тебя покормлю, как раз моя мама что-то приготовить должна была.
Сережа задумался. Он был голоден, даже очень, со вчерашнего утра ничего не ел, так как Семен, как всегда был пьян и агрессивен и занял на весь день кухню, празднуя со своими дружками очередное, только им понятное, событие. Шура пришла поздно, и ей всё было всё равно. Светка и вовсе теперь старалась не попадаться никому на глаза, какая-то черная дума пудовым грузом лежала на ее очерствелом сердце. Поэтому мальчик, еще раз взглянув исподлобья на эту такую необыкновенную красивую рыжеволосую девушку, похожую на добрую волшебницу из сказки, утвердительно кивнул головой.
- Ну, вот это правильно, - улыбнулась Анна Сергеевна, - а у меня сегодня день рожденья.
- Да вы что! Поздравляю! А сколько вам?
Анна немножко запнулась, цифра 24 пугала ее, казалось, что жизнь уже прошла мимо, а радости, долгожданного счастья и любви, почему-то и не было в ней.
- Да, сколько бы ни было, все мои, - шуткой ответила Анна и потрепав задумавшегося мальчишку по загривку, повела его домой.
В небольшой, но аккуратно обставленной квартирке вкусно пахло чем-то печеным. Мама Анны, Валентина Григорьевна, чуть ли не весь год копила деньжат, чтобы сейчас побаловать свою дорогую дочку и всех ее друзей, которые вот-вот должны были прийти большой компанией, чем-нибудь съедобным, что было возможно по этому такому неспокойному, тяжелому, голодному времени.
- Мама, а вот и первый гость, знакомься, это наш маленький сосед сверху.
Валентина Григорьевна быстро вышла из кухни. Помахивая хлопчатобумажным полотенцем, вся разрумяненная и какая-то, просветленная, она улыбалась, глядя на скромно вставшего посреди прихожей мальчика.
- Ну, заходи, раз пожаловал, будь, как дома.
Сережа осторожно, боясь, как бы расстеленный старенький ковер не укусил его, сделал шаг в комнату. Потом также осторожно присел на краешек дивана. Пока он делал эти передвижения, бабушка уже накрыла на стол и перед ним лежала тарелка с лепешками. Стол был скромен, даже очень, но та забота, искренность и доброта, которой была пропитана вся атмосфера этой квартиры, восполняла недостаток яств. Впервые за долгое время Сережа почувствовал себя дома. Вспомнились родители. На душе стало тоскливо. Несколько дней назад Сережа случайно подслушал разговор Шуры и Степана, в котором она с брезгливостью рассказывала о судьбе, постигшей деревню Покровку, в том числе и его родителей. Тогда мальчик проплакал целую неделю, не выходя из комнаты. После с большим трудом он попытался свыкнуться с горем, но невосполнимая брешь была нанесена в его сердце. Теперь же что-то теплое, уже забытое, пробиралось в его озябшую детскую душу.
- Это всё мне? – Удивился он.
- Ну, конечно! А то вон, какой тощий, не кормят они тебя что ли.
Валентина Григорьевна не стала слушать протестов застеснявшегося мальчишки и упорхнула вновь на кухню. Потихоньку стали подходить гости, друзья Анны.
52.
День прошел на удивление шумно и весело. Но вечер, подкравшийся незаметно, принес с собой тяжесть усталости и безнадежной меланхолии. В последнее время Анна все чаще стала впадать в какое-то пространное, апатичное состояние. На людях она старалась всегда быть веселой, всем заинтересованной, кроткой и милой, да такой она и была на самом деле. Но, когда оставалась одна, наедине со своим одиночеством, то беззаботная улыбка покидала ее красивое, точеное лицо, и вселенская грусть оживала в глазах. Так она сидела у окна часами, сама не замечая, как проходит время. И всё думала, думала, думала. О прошлом, о настоящем, о будущем. Иногда это будущее рисовалось в радужных красках, всё же оптимизм молодости вселял надежду, что не может быть всегда плохо, после зимы ведь приходит весна, а после ночи утро. Но чаще это будущее, причем как всей страны, так и ее личное, отражалось в кривых зеркалах, и там девушка не видела ничего хорошего. Стал теряться смысл жизни, смысл всего. Любви на Земле Анна не нашла, и, быть может, поэтому теперь теряла всяческий интерес к земному. Вроде бы и друзей много, и людей на планете много, а найти одного, своего, настолько сложно, что порой кажется, и вовсе невыполнимой задачей, особенно, если ищешь нечто настоящее, чтобы на всю жизнь, чтобы не как говорят в народе, «стерпится, слюбится», а сердце билось в бешеном ритме, чтобы говорить об одном, дышать об одном, чтобы даже молчание не становилось тягостным, а выражало мысли и чувства каждого, чтобы никогда и ни на кого ни ей, ни ему и смотреть не хотелось, чтобы…. Да что говорить! Всё равно ничего этого не было. А то, что было рядом – всё не то. Уже который год за Анной ухаживал неплохой паренек, он тоже мечтал посвятить свою жизнь педагогике. Но его девушка воспринимала только, как друга, и не более того. Он понимал это, и обижался, но сделать что-либо, изменить что-либо и заставить Анну посмотреть на него другими глазами, не мог. И уйти от нее не мог тоже.
Часы пробили полночь. Из-за темных туч выглянула бледная полнолицая луна. Всмотревшись в этот удивительный лик, Анна все же заставила себя лечь и уснуть. Завтра нужно было рано вставать, на работу. Всю ночь Анне снились кошмары. Некто пытался задушить ее длинными, костлявыми руками. Внешности палача Анна не видела, но запомнила диковинный, дорогой перстень в виде змеи на его указательном пальце.
Утро Анна встретила измотанной донельзя. Сил начинать день не было совершенно, но, превозмогая себя, девушка поднялась с постели, привела себя в порядок и пошла на работу, в школу, которая прежде функционировала в обычном порядке, а сейчас становилась, то плацдармом для политических дебатов большевиков, то концертным залом, где проводились агитационные мероприятия, то еще чем угодно, но только не школой. В перерывах между этими многочисленными событиями, учителя пытались научить чему-то оголодавших, одичавших детей. В таких нечеловеческих условиях выполнить эту задачу было практически невозможно.
- Мама, я ушла, - предупредила Анна Валентину Григорьевну, которая тоже собиралась на работу, она трудилась на зернохранилище, кладовщицей.
- Давай, доченька, до вечера.
Анна вышла на улицу. Утро было на удивление морозным, аж дыхание перехватывало. Спустя пару секунд девушка поняла, что безнадежно замерзла, руки, без рукавичек превратились в две закоченевшие ледышки, лицо раскраснелось и стало неприятно щипать. Но девушка привыкла ко всем тяготам этой жизни, поэтому только ускорила шаг, надеясь в быстрой ходьбе как-то, пусть если и не согреться, то хотя бы, не замерзнуть. Она мотала километры по-мужски размашистым шагом, до школы оставалось совсем ничего, только дорогу перейти. Обычно такая тихая, особенно по утрам, дорога не являлась для девушки препятствием, и Анна, не посмотрев по сторонам, пошла напролом. Но именно в этот момент, из-за угла выворачивал на приличной для тех лет скорости автомобиль. Такая редкость для этого города, он выделялся, как белая ворона среди темноты леса. Водитель, полусонный, полупьяный, тоже надеялся, что дорога будет пуста, и не сразу заметил девушку. Визг тормозов, крик испуга и боли, удар. Анна упала, оглушенная столкновением.
- Идиот! – Крикнул пассажир перепуганному до полусмерти водителю. – Ты когда на дорогу смотреть будешь?!
Водитель и разгневанный человек выбежали из машины. Водитель, молодой еще парнишка, лет девятнадцати-двадцати, с добродушным круглым лицом, сейчас походил на маленького, затравленного сурка. Вжавшись в тоненькую курточку, он всеми мыслимыми и немыслимыми способами пытался привести в чувство пострадавшую. Подоспевший вскоре пассажир, высокий мужчина лет тридцати со светлыми, зачесанными назад, немного удлиненными волосами, сурово созерцал эту картину. В итоге поняв, что от парнишки толка нет, он грубо оттолкнул его и  склонился над девушкой, проверить, насколько серьезны повреждения. В его быстрых движениях прослеживалось что-то нечеловеческое, со стороны, глядя на этого молодого мужчину можно было подумать, что это робот, идеально красивый и отпугивающий одновременно, вежливый и холодный, заботливый и безразличный ко всему на свете.
Анна открыла глаза. Обморок был вызван скорее испугом, неожиданностью, нежели сотрясением или другими повреждениями. Вот только правая нога болела нещадно. Девушка попыталась подняться и не смогла. Сморщившись от боли, она вновь осела на землю.
- Либо вывих, либо перелом. – Констатировал факт мужчина-робот. – Нужно срочно госпитализировать.
- Какой там госпитализировать, - возмутилась Анна, - мне на работу надо. Да и кто в наше время будет лечит какую-то бедную девушку с какой-то ногой? Вон, люди миллионами гибнут, никто к ним не подходит, а тут… Справлюсь сама. Сама виновата, нужно было смотреть по сторонам.
На мгновение ее взгляд встретился с орлиным, немного прищуренным взглядом мужчины, отчего девушка, сама не зная отчего, впала в какой-то ступор. Всегда такая смелая, энергичная, спокойная, она чувствовала себя крохотной мышкой перед удавом. Не в силах отвести взор, Анна всматривалась в сверкающие необъяснимым огоньком серые глаза незнакомца.
- Вы думаете, мы оставим вас, вот так, на дороге, ждать своей участи? Ничего подобного. Это наша вина в первую очередь, поэтому я беру на себя всю ответственность за ваше здоровье. А с вашей работой мы разберемся, можете не переживать.
Анна растерялась. Идти самостоятельно она теперь действительно не могла, но и принимать помощь от неизвестных ей людей, тоже не хотелось. Что же делать?
Но не успела девушка принять решение, как этот странный мужчина подхватил ее  на руки, словно пушинку и бережно, будто хрустальную вазу, уложил на заднее кресло автомобиля.
- Как звать вас хоть? – Пытаясь разрядить атмосферу, спросила Анна.
- Зовите меня просто, Вальтер.
53.