Рассказ бабки Евы на скамейке, вечером.
- Я же, детки, с тридцатого года. Начало войны хорошо помню. В первые два дня грабили магазины, склады, колхозные амбары. Везли и волокли, кто что мог. У кого кони были, возили возами муку, зерно, крупу, мануфактуру. А ещё разобрали по дворам колхозных овец. Особо расторопные мужики запаслись столько, что и партизанам помогали и своим семьям на всю войну хватило, ни дня не голодали, ели кашу с бараниной. Матвеевы дочки потом сами рассказывали. У того Матвея был конь и детей девять душ - семь девок и два хлопца, а сам кривенький, хромой. Так что и в войну, детки, люди по разному жили.
А как именно появились немцы - не скажу, не помню. Ни машин, ни танков я не видела, может они пешком пришли, кто его знает. Расположились по домам на постой. Ходили, просили еду, сами лазили по кладовым и курятникам, а в остальное время - спали. Некоторые немцы подружились с хозяевами и стали их предупреждать об опасности, объясняли, как могли, что так будет не всегда, что они скоро уйдут, следом придет «СС» и начнут всех убивать, стрелять «Пуф – Пуф», нужно спасаться, уходить из деревни и указывали в сторону леса. Многие не верили, что такое может быть, ещё никто не убивал мирное население, воевали на фронтах.
Нашлись и те, что поверили и захотели уйти : активисты, комсомольцы и простые люди. Мама с нами тоже в лес пошла. Погрузили самое необходимое на телеги, и старый лесник повел всех желающих на новое место жительства. Долго плутали по лесным дорогам, потом телеги разгрузили и дальше пошли по лесу. Добрались до густого ельника, такая чащоба непроходимая, что пришлось в иных местах на четвереньках проползать. Остановились на еле заметной небольшой «полянке». Там елки были более старые и росли чуть реже, что можно было ходить. Под этими елями мы и обосновались. До поздней осени рыли землянки, норы, как у диких зверей, так и зимовали. Сидели тихо, прятались и от немцев и от партизан. Сейчас и вспомнить страшно, как жили. Летом пили воду из болота, не цедили, не кипятили, зимой - в голоде и холоде, никто не заболел, даже не кашлянул. А теперь окна в автобусе боятся открыть – сквозняк, едешь, хоть задушись.
Война войной, а любовь и в то время была. Случалось, что женщина в нашем лагере беременела и вынуждена была рожать. К ней звали Якова, подростка, года на три старше меня. Был он от рождения глухонемой, может и с головой что не так, кто его знает.
Яков душил новорожденных и закапывал в лесу. Война, детки, иначе было нельзя.
Ребенку не выжить на сухарях и шишках, а своим плачем, криком мог выдать нас фашистам, тогда всем погибель. Немцы с собаками прочесывали местность, а для них кого в лесу нашли, тот и партизан. Сколько невинных душ загубил Яков, только ему одному известно. Я знаю три случая, может было и больше. Никто его не осуждал. Понимали, это нужно было кому-то делать.
Слава Богу, дождались наших. Вышли из леса на пепелище, в страшных лохмотьях, иголки с ниткой не достать, чтобы латки поставить, переодеться было не во что. А всеравно радовались, что фрицев прогнали, что живы остались, на работу с песнями ходили. А работали тяжко, ой тяжко, все вручную делали: копали, грузили, лес пилили. Два года ещё в землянке жили, пока дом построили.
После войны женихов особо не было. За Якова замуж пошла красивая здоровая молодуха Степанида и родила ему трех дочерей, как сейчас помню: Маня, Ольга и Катерина звались.
Девки пошли в мать и не только слышали и разговаривали, но и хорошо пели! Выдал Яков дочерей замуж и приждал внуков. Жили обычно, как все люди, вот только ближе к сорока годам с дочерьми началось неладное, напала на них какая-то психическая болезнь – все покончили жизнь самоубийством. Первой повесилась старшая, Маня, потом достали из петли Ольгу, а вскоре и Катерина утопилась в Березине.
Давно уже умер тот Яков и косточки сотлели, а я еще живу и помню. В церкви бываю, всегда записку подаю, чтоб люди помолились об упокоении его души. Не дай Бог, чтобы и внуки расплачивались за его невольный грех, за душегубство во спасение.