Наш пруд совсем замерз. Деревья застыли в белом оцепенении. Я постоял, издалека наблюдая за домом. Выкурив две сигареты одну за другой, я направился к крыльцу. Ноги слегка подкашивались, то ли от усталости, то ли от воспоминаний, так больно ранивших мое юное сердце еще вчера, а сегодня превратившихся в уродливый шрам.
Собака Лейла, гремя цепью, выбежала из будки, но на полпути встала, внимательно посмотрела на меня и затем села. Через мгновение она прижалась к земле и на брюхе, скуля и мотая мордой, стала ползти мне навстречу. Я опустился на колени, взял руками ее за голову и, уткнувшись в ее горячий лоб, заплакал...
Когда я покидал этот дом навсегда, я не думал, что когда-нибудь смогу, а тем более захочу вернуться в него. Что буду больше всего на свете мечтать о том, чтобы, как раньше, проснуться в 7 утра, когда в доме особенно холодно, наощупь попасть ногами в старые, неровно обрезанные валенки, затопить печь и влезть обратно в еще не остывшую постель. За окном как всегда поздней осенью будет завывать ветер и хлестать по окнам дождик. А я буду лежать и пытаться согреться.
Лейлу я принес в этот дом, когда мне было 20. Я еще рисовал тогда, и был полон огня и страсти. И все это из-за моей возлюбленной, которую звали Катя. Боже, как я любил ее! Ради нее я был готов сделать все, что угодно! Она хотела собаку, и я искал ее целые сутки. Я объездил на старом велосипеде все соседние поселки в радиусе 50 км. И нашел. В 30 километрах от нашего дома я повстречал детей, которые тащили на веревке грязного и голодного щенка. Кинувшись к ним, я умолял отдать его мне. Они почти согласились, но самый старший пацан с хитрыми глазищами предложил купить его. Денег на тот момент у меня не было, и я отдал ему за щенка свой серебряный крест на шнурке. Это было все, что осталось мамы после ее смерти. Маленький, подаренный ею крестик я берег с 12 лет... Эх, как же я любил Катю! Собака досталась мне очень дорого... Катя назвала ее Лейлой. Как радовалась Катя щенку! Выбежав в этот самый двор в одних носках и ночной рубашке, она кинулась ко мне на шею, чуть не задушив объятиями. Прижав щенка к груди, она целовала его и смотрела на меня с такой благодарностью...
Лейла, поскуливая, облизывала мое лицо, руки. Я смотрел на нее - уже взрослую и заматеревшую псину - и не мог понять, как же она снова оказалась здесь? Ведь в тот день, когда Катя уехала, собака убежала за ней на станцию и не вернулась ни через день, ни через неделю! Я болел в буквальном смысле слова 5 дней после отъезда Кати и, как только пришел в себя, в полусознательном состоянии отправился за ней. Перед этим я сжег все свои рисунки. Вернее, это были ее портреты. Нагая и в одежде, лежа, сидя, стоя, с собакой и без, радостная и грустная, такая любимая и желанная - вся моя Катя...
Так как же Лейла вернулась?! Наверное, это мой отец. Только он мог отыскать ее и вернуть сюда. Мой старый и бедный отец. Мы прожили с ним вдвоем после смерти мамы два года. Он старался жить самостоятельно, а потом решил взять в наш дом молодую женщину-беженку, которую звали Анна. Это решение далось ему с огромным трудом, потому что он любил мою мать еще долго и преданно. Были моменты, когда он садился напротив меня и долго вглядывался в мои глаза, разглядывал мои ладони и теребил курчавые волосы на моей голове. Я был похож на нее. Мне тоже ее не хватало, и поэтому я воспринял приход Анны в штыки, но отец сурово взглянув на меня, сказал: "Так надо!!! Обидишь ее, накажу!". Я смирился. Анна сначала робела, но потом освоилась. Хозяйка она была неплохая: готовила хорошо, убирала дом и еще успевала подрабатывать на соседней ферме. Когда мне исполнилось 15 лет, они с папой поженились официально. Он не очень-то и хотел, но в деревне стали нехорошо посматривать на Анну, и она уговорила отца.
Я к тому времени уже ездил в городскую школу. От станции всего два часа до Москвы, и там еще на метро. Я был рад, что уезжаю из дома и не вижу их обоих. Возвращался я поздно, задерживаясь специально. Для этого в Москве я нашел себе еще три кружка - театральный, художественный и фото, где я проводил все свободное время. Отец не препятствовал моему желанию вести самостоятельную жизнь. Он даже поощрял это. Он мечтал о том, что когда-нибудь я стану знаменитым художником. Он один верил в меня. Больше всего на свете я не желал предать его...
В театральном кружке я познакомился с Катей. Она была самой яркой и талантливой девушкой среди всех! Энергичная и соблазнительная, она преданно и самозабвенно любила театр. Катя была старше меня на несколько лет и не скрывала этого. Ее внешность, уверенность в себе, а главное - опытность, вот что притягивал меня в ней больше всего. Я мгновенно влюбился, перестал есть, спать, рисовать и чего-то хотеть вообще. Я думал только о ней.
Однажды режиссер поставил нас вместе репетировать один этюд. Катя по его просьбе взяла шефство надо мной. Я с радостью подчинился, да что там подчинился - я сразу стал ее рабом! Она смеялась надо мной и пользовалась моей влюбленностью. Все наши ребята наблюдали за нами. Одни жалели меня, утверждая, что она мне не по зубам, другие завидовали, третьи смеялись надо мной вместе с ней. Я ничего не хотел замечать, мне было все равно, что вокруг говорят. Лишь бы находиться рядом...
У Кати был молодой человек, который встречал ее после репетиций. Потом они шли к метро, а я следил за ними. Мне хотелось понять, любит она его или нет? Я шел, прячась за деревьями и страдал по ней. Когда они останавливались, чтобы поцеловаться, я так нервничал, что начинал скрипеть зубами. Мне хотелось выбежать и набить морду этому везунчику. Но везунчик и вправду был таким. Внешне он был очень красив и хорошо одет. Сначала он приходил пешком, но вскоре стал ездить на "девятке". На его фоне я - худой и нескладный, в папиных брюках и пиджаке, вряд ли мог выглядеть конкурентом. Однако, я замечал, что ей были приятны мои скрытые страдания.
Этот односторонний роман длился года два. Катя играла со мной, как с котенком, то тискала в приливе чувств, то отбрасывала в сторону. Но однажды, произошло нечто такое, что изменило мою жизнь...
В конце мая, мы поздно кончили репетировать и вышли на улицу, она сказала, вдруг, спокойно и уверенно: "Может, поцелуешь уже меня? И поедем к тебе?". Вот, так просто взяла и сказала. Сперва я чуть не умер от разрыва сердца, но взял себя в руки и ответил, словно прозвучала обычная просьба: "Все, чего изволите, моя королева!". Я приблизился для поцелуя, но Катя подхватила меня под руку, и мы пошли к метро. Целовались мы, как безумные, уже в вагоне поезда. Мне пришлось сдавать экзамен без единого занятия. Я решил на всякий случай посильнее прижать ее к двери и, не справляясь с собой, никак не мог остановиться. Наверное, со стороны это смотрелось так, будто я хочу съесть ее. Она целовалась, закрыв глаза, а я боялся их закрыть, потому что не верил, что это происходит со мной на самом деле. Я боялся, что если закрою глаза, то она исчезнет, и я больше не увижу ее!
Когда мы приехали на Ярославский вокзал, оказалось, что наша электричка отходит через 3 минуты. Я стал искать глазами в расписании следующую, но Катя потащила меня за рукав на перрон. Подпрыгивая на бегу, как ребенок, она кричала:
- Ура! Мы сейчас поедем в Бужаниново! Это здорово! Я никогда-никогда раньше не была в Бужаниново!!!
Люди оборачивались, а она, нисколько их не смущаясь, все кричала и кричала. Я бежал за ней, как заговоренный, и все повторял:
- Катя! Милая! У нас же нет билетов!
- Какие билеты?! Ну, какие билеты?! Ведь мы с тобой свободные и влюбленные! И нам все равно, есть у нас билеты или нет!!! Глу-у-пе-е-ньки-и-й!!!
Мы вбежали в поезд, и двери закрылись...
... Я зашел в дом. На веранде пахло сыростью и чем-то еще особенным, чем пахло всегда. Открыв дверь в дом, я почувствовал чужеродный запах - запах лекарств. Я содрогнулся и приготовился увидеть нечто неприятное, связанное с болезнью и старостью моего отца. Он никогда при мне не принимал лекарства. Он считал, что эти глупости для барышень. Комната выглядела так же, как всегда. У печи в углу все так же стояло кресло-качалка. В кресле сидел отец. Он спал. На его коленях лежала свернувшись клубком черная кошка. Когда она увидела меня, она соскочила и убежала в приоткрытую за мной дверь. Папа не проснулся. "Вот, и хорошо", - подумал я. "Не могу я так сразу"... Мы не виделись 17 лет. Я осторожно подошел ближе, чтобы рассмотреть такое знакомое мне с детства лицо. Отец превратился в настоящего старика, каким всегда уступают места в транспорте. Седые редкие волосы слабо прикрывали тонкую загорелую кожу на его черепе. Мелкие морщины изрыли все лицо. Тонкие ножки в трико с вытянутыми коленками в заплатках трогательно стояли на перекладине. И это мой сильный и всемогущий папа?!!
Когда-то он работал в нашем колхозе водителем, но на самом деле это был не просто водитель. Это был человек, на котором держалось все хозяйство. Колхоз был отстающим, и молодой председатель изо всех сил старался вытащить его из болота. Отец уважал таких людей, потому что сам был таким. И вот, фактически вдвоем, они делали невозможное. Председатель находил людей, добывал материалы, а отец организовывал всю работу. Очень скоро он стал продвигаться по службе, впереди уже маячила должность завхоза, как однажды его чуть не посадили. Он задумал, желая поднять самые низкие показатели нашего колхоза по области, засадить картофелем соседнее поле, заросшее сорняком. В общем, идея давно витала в воздухе, вот только поле не принадлежало колхозу, и согласование этого вопроса заняло бы не один год... Председатель по неопытности решил поддержать отца, и тот взялся за дело. Одного отец не учел: в это время пришел к власти Андропов, и началась крупная проверка деятельности всех председателей и материально-ответственных лиц по стране, а также всех отчетных документов, и в любой момент могла приехать специальная комиссия из Москвы. В те годы подобные прецеденты были не редкостью. Так оно и вышло. Наказание было жестоким и несправедливым. Председателя посадили по статье 93-ПРИМ. Отец проходил по делу главным свидетелем, но показаний, подтверждающих их вину он не дал. В результате, его уволили и сделали предупреждение, а председателя выпустили уже через 4 месяца, в связи со смертью Андропова.
Я хорошо помню, как переживал мой отец. Однако черная полоса еще только наползала на нашу счастливую семейную жизнь. У матери вдруг случился первый приступ, и она попала в больницу. Там ей поставили диагноз - аневризма. Через месяц она умерла. Жизнь в нашем доме как будто замерла. Отец опять стал водить машину, но денег не хватало. Он тогда все время молчал и много курил...
В кресле передо мной сидел маленький, худой и болезненный на вид старик. Я еще помнил его сильные руки, крепкое тело, его уверенную поступь. То, что предстало передо мной, было жалкой пародией на моего отца!
Я погладил его волосы и накрыл получше пледом. Папа шевельнулся, шумно вздохнул и снова замер. Последние годы он жил уже один. Анна уехала работать в Москву. Они расстались так же просто, как и сошлись. Он писал мне об этом. Я как обычно был занят и не ответил на его письмо. Почему он ничего не говорил мне о Лейле? Наверное потому, что, зная о моих страданиях, не хотел напоминать мне о НЕЙ! Вот, почему!
В вагоне было мало людей. Мы запрыгнули в него уже на ходу. Катя хохотала и успокаивала меня - счастливого, но слегка встревоженного отсутствием билетов.
- Это же приключение, ты что не понимаешь?! - улыбаясь, она прямо смотрела мне в лицо.
- Ну, да.. - растерянно отвечал я.
- Неужели ты всегда покупаешь билет?
- Угу. Я кивнул.
- Ты старик! - еще сильнее засмеялась она.. Хочу, чтобы сюда вошли контролеры! Я страшно хочу, чтобы сюда вошли контролеры!!!
Не прошло и часа, как они на самом деле вошли. Это бывает довольно редко, чтобы они ходили в такое позднее время, тем не менее, это случилось. Сонная женщина лет пятидесяти подошла первой. Катя уже заснула, лежа головой у меня на коленях.
- Ваши билеты! - громким голосом произнесла она.
- Чшш! Пожалуйста, не так громко... Дело в том, что у нас нет билетов! - дико краснея, сказал я, мне было стыдно, я чувствовал, что виноват. Наверное потому, что я сделал это первый раз в своей жизни. Есть же люди, думал я, которые умудряются вовсе не брать в голову такую мелочь. Они осознанно не берут билет, а потом обманывают, убегают, грубят и даже дерутся, лишь бы не отдать лишней копейки. А я просто не успел! Все это пронеслось в моей голове с мимолетной скоростью. Дама вскинула одну бровь.
- Пройдемте, гражданин! - не сбавляя громкости, сказала она. - Коля! Тут еще одни!!!
Катя проснулась. Сонно потянувшись, она приподнялась на локте. Что, приехали?
- Приехали, - сказал я, - контролеры. Придется выйти.
- Ты что?! С ума сошел? Куда мы пойдем?! Там же ночь! Сколько нам еще ехать?
- Еще, наверное пол часа. Подожди, я попробую договориться. Я побежал к Коле, тот стоял в тамбуре и разговаривал с пассажиром, нашим коллегой по несчастью.
Тот держал в руках деньги и явно пытался всучить их контролеру.
- Не положено, я вам говорю, - бубнил Коля.
- Извините, - вмешался я, - я всегда беру билет, честное слово! Просто я сегодня с девушкой... Мы не успели, понимаете?
- Все понимаю. Сойдете, приобретете билет и на следующей электричке - милости просим!
- А если ее отменят? Ведь она последняя?
- Раньше надо было думать! - рявкнул мне в ухо хозяин ситуации.
Я думал, что или ударю его или провалюсь куда-нибудь сквозь пол. Обратно к Кате с этой информацией я точно не пойду!
В эту минуту я услышал раскатистый смех сонной кондукторши. Сквозь двери тамбура я увидел, как Катя о чем-то весело с ней болтает, жестикулирует и заговорщецки ей подмигивает. Та смотрит в мою сторону и издевательски хихикает...
Я совсем растерялся. К жизни я был совсем не приспособлен! Все, что я мог подарить своей возлюбленной, это себя и свою долбанную честность... Я так был зол на самого себя, что тут же решил обидеться на Катю. Я сел обратно и отвернулся, уставившись в проносящуюся мимо темноту. Мимо нас снова проплыла сонная кондукторша, напоследок пожелав нам "спокойной ночи". Катя махнула ей рукой и изумленно воскликнула уже в мою сторону:
- Что?! Что случилось? Ведь все хорошо! Нас не высадили, мы едем дальше!
- Больше так не делай! О чем ты с ней говорила?
- О нас.. О том, как мы любим друг друга и хотим быть вместе! Она поняла и позволила нам остаться.
- Вот как? Так просто "поняла и позволила остаться"?!
- Конечно..
- Что ты ей про меня сказала? Что я еще малыш? Не умею с людьми договариваться?! - Уже начал кричать я. Но Катя и не думала обижаться. Она очень серьезно ответила:
- Если ты думаешь, что отношения нужно начинать с крика, я сейчас сама встану и сойду на следующей остановке.
Я почувствовал себя совсем плохо. "Малыш, да еще психованный", сказал я сам себе. Что мне теперь делать?! Катя вела себя как взрослая, зрелая личность, умеющая контролировать ситуацию, а я - как детеныш, у которого еще молоко на губах не обсохло. Я решил исправить ситуацию, тем более, что я окончательно и бесповоротно понял: Катя - моя женщина, и я ее никому без боя не отдам. Тогда я думал эгоистично. Больше всего на свете я желал именно ЕЕ!!!
- Прости меня... я не должен был... Прошу тебя! Моя королева!
Катя протянула мне ручку для поцелуя и сделала хитрое и капризное лицо.
- А чем ты будешь меня кормить? Я готовить не люблю, и вообще, где ты слышал, чтобы королевы готовили?..
Я прошелся по дому. Теперь он мне показался тесным и неуютным. Темные тона преобладали в нем и не давали дневному свету разгуляться. Пахло сыростью и сушеными пучками трав, висящими на окнах. Я зашел в свою комнату. От вида своей кровати у меня снова защемило сердце. Вот оно, наше любовное гнездо. В комнате было пыльно и по стенам стояли подрамники с кое-где натянутыми, но рваными от времени холстами. Папа хранил мой мольберт. Тот стоял у окна на том же месте, где всегда. Краски давно высохли и пропали. Старый шкаф с треснувшим и покрывшимся пятнами зеркалом стоял посредине комнаты и грустно глядел на меня, словно пытаясь вспомнить, видел ли он когда-нибудь этого странного и уже немолодого человека?! Я сел на кровать и взглянул на свое отражение. На меня смотрел худощавый, высокого роста я сам. Легкая небритость еще больше стройнила мое лицо, а тени под глазами делали меня старше, чем я был...
Катя, Катя, умная и такая желанная... Что же ты со мной сделала?! Моя жизнь много лет назад превратилась в одно мгновение в цветущий сад, я ожил, зацвел и не мог поверить в свое счастье, а потом внезапно налетел ураган, сорвал все цветы, и мой сад погиб в одночасье. Я долго и с трудом восстанавливался, я даже не мог начать другую жизнь, ведь это была жизнь без НЕЕ...
Мы вышли на станции. До дома нужно было пройти минут пять. Отца с Анной там не было, он устроился дальнобойщиком, а Анна пошла работать поваром в лечебно-оздоровительный детский пансионат с проживанием. Я жил один. Катя прижималась ко мне телом и дрожала от холода. Я старался согреть ее и как можно скорее добраться до дома. Я так нервничал перед первым свиданием, что не мог сразу отыскать ключ под крыльцом, в своем обычном месте. Я почти целиком пролез под него, ругая себя мысленно за нерасторопность, а Катя хихикала и просила не застревать сегодня там ни в коем случае. Наконец, мы попали в дом. Я кинулся топить печь, а Катя пошла в мою комнату. Через несколько минут она появилась с сияющим лицом и воскликнула:
- Боже мой! Так я буду спать сегодня с настоящим художником, непризнанным гением?!
- Ну, это пока не признанным...- с явным кокетством произнес я. Очень скоро я стану знаменит, имя Павел Садков будут знать многие, и для любой королевы будет честью заказать портрет у меня! В душе я был, конечно счастлив, что Катя - первый ценитель моих работ. "И она сделала мне комплимент! За что мне такое?!! " - думал я.
Через пол часа мы сидели на полу возле печки на разложенном вязанном одеяле, ели яичницу и запивали ее грузинским вином. Эту бутылку отец держал для особого случая. Вот вам и случай! Если бы он только мог видеть меня - его единственного и любимого сына! Я стал по-настоящему взрослым. Ко мне пришла настоящая женщина. Мы пьем настоящее вино. И впереди - настоящая ночь любви! Боже, не дай мне умереть от счастья до самого главного момента в моей жизни!
И опять Катя спасла меня. Я не мог удержаться и накинулся на нее с яростью молодого самца орангутанга, и с первого раза у меня ничего не вышло. Катя умело остановила мою прыть, нежно шепча мне на ухо указания, что делать. Она мягко и тактично довела меня до апогея, и я буду помнить этот момент с благодарностью всю свою жизнь...
Утром мы пили чай, смеялись и не могли успокоиться. Мне хотелось петь, читать стихи и хохотать! Свет лился из моего окна и освещал полосками кровать, на которой лежала Катя. Я кинулся к чистому холсту и начал рисовать изгибы ее совершенного тела. Кате было приятно, и она позировала с удовольствием, не стыдясь самых откровенных поз. Через какое-то время я понял, что больше не могу терпеть, и мы снова занялись любовью.
На следующее утро мы вернулись в Москву. Катю ждала работа. Она подрабатывала медсестрой в больнице на Таганке. Ей нужны были деньги, чтобы жить. А я должен был ехать по своим институтским делам, так как готовился поступать в Строгановку. Мне нужно было позарез встретиться с человеком, которого мне порекомендовали для успешного поступления. Но для начала я должен был показать ему свои работы. Он помогал только в том случае, если видел действительно способного ученика. Я верил в себя, я уже знал, что буду там учиться...
Больше всех, конечно, переживал за меня отец... Он страстно мечтал о том, чтобы я поступил и стал художником. И больше всего на свете мне не хотелось его разочаровывать...
...Я сам виноват в том, что ОНА ушла от меня. Я совершил непоправимую ошибку. Я увидел объявление и помог Кате устроиться в мой институт в качестве натурщицы. Я уже учился там, но хорошо понимал, что содержать ее, как ей бы этого хотелось, мне будет трудно. Отец давал мне деньги, но на двоих их было мало. Катя была счастлива, вдобавок это давало нам возможность не расставаться целый день. Вечером, после занятий мы вместе ехали домой. Жить вместе предложил ей я. Таким образом мы экономили еще больше. Как-то незаметно я почувствовал, что начинаю ревновать ее. Она познакомилась со многими нашими студентами, и ей нравилось ощущать себя центром внимания. Когда я спрашивал, что у нее было сегодня, как прошел день, с кем она работала, она поначалу с удовольствием рассказывала, но потом эти вопросы стали раздражать ее. Однажды она сказала, что ездила на дом к одному из перспективных учеников, отец которого тоже художник, но уже известный. Отец давно уехал на Запад, а сын продолжал пользоваться его наследием - квартирой в знаменитом доме у Киевского вокзала, где находятся мастерские мэтров. Мне не понравилось это, и я устроил сцену ревности прямо в электричке, пока мы ехали домой. Катя старалась убедить меня в том, что ничего такого не было, она работала и, между прочим, принесла деньги за работу. Я разошелся еще больше:
- За какую такую работу?!
- Ты что? Обалдел? Ты что говоришь? И не ори на всю электричку!
- Да я просто осел! Как это я поверил тебе? Как я мог надеяться на то, что ты меня по-настоящему любишь?
- А разве я говорила это? Что ты о себе возомнил?! Мы едва знакомы!
- Ах так?! Целых полтора года!!! И это называется едва?!! Да ты, знаешь кто ты?
- Ну, говори, давай! Кто я? Шлюха, ты хотел сказать?
- Ты... Просто....
Она начала смеяться. Она просто умирала от смеха, а я сидел и чувствовал себя полным идиотом. Я приготовился заплакать, у меня задрожал подбородок и, кажется, она догадалась... Она бросила смеяться, подсела ко мне и обняла.
- Глупенький, ты что, правда влюбился? Ну, зачем? Давай поживем пока, ты подумай, прежде чем вот так, с головой-то. Бедненький ты мой! Пашечка-пташечка, ты моя... Не надо в меня влюбляться, я не такая... Ох, что же я наделала. Знаешь, что?! А ты разозлись на меня, как следует и брось! Ну, не достойна я тебя, ладно.
Дальше мы ехали молча. Я понимал, что и ненавижу ее и люблю еще больше. Я не хотел отпускать ее.
Три года пролетали незаметно. За это время мы с Катей много раз ссорились, но мне казалось, что наша любовь настолько сильна, по-крайней мере, моя к ней, что все наши мелкие конфликты утонут в ней и не всплывут никогда. Я ошибался. Мой взрывной характер все портил. В моменты наших ссор я впадал в страшное состояние, я говорил ей такие оскорбительные вещи! Я считал себя собственником. Я ревновал и изводил ее пустыми обвинениями. Я делал глупости - рвал свои работы, швырял вещи и даже один раз ударил ее. На другой день мы мирились, я ползал в ногах и просил прощения, а вскоре все повторялось. Она делала вид, что забывала. Я же думал, что именно так оно и было. Про театр нам обоим пришлось забыть. У меня уже не было свободного времени, а одну ее я не отпускал.
Я не всегда понимал, как она ко мне относится. Нестабильность наших отношений, мое поведение пугали ее. И в то же время, я чувствовал, что не безразличен ей. Она часто спрашивала, люблю ли я детей, но я отвечал что-то вроде "конечно, но не сейчас". Мне казалось, что любовниками нам быть гораздо лучше. Я готов был не выпускать ее из постели. Она отдавалась мне так же, как и всегда - спокойно, упоенно, закрыв глаза. Спустя столько лет я с уверенностью могу сказать, я никого больше так не любил.
В тот день, когда она уехала, я не верил, что это всерьез. Иногда, когда мы ссорились, она убегала от меня на станцию, но через час - другой возвращалась, или я находил и возвращал ее домой.
В этот день - зимой, 5-го января, ОНА ушла по-настоящему и НАВСЕГДА...
Я заболел и все ждал, что она вернется, но этого не произошло. Я решил найти ее и нашел. Через два месяца я узнал через однокурсника, что она живет в нашем общежитии. Я подкараулил ее утром, когда она выходила из здания. Выглядела она великолепно. Уже с утра, заметил я, - легкий макияж. "Опять пошла позировать", - подумал я. "Не пущу!". Увидев меня, она улыбнулась, как будто ничего и не произошло.
- О-о-о! Какие люди! Ты пришел меня убить?!
- Брось! Я за тобой. Пошли домой.
- Мой дом здесь. Я никуда с тобой не пойду. Будь счастлив сам и дай мне быть счастливой. У тебя нет выхода, ты должен меня отпустить.
Она говорила слишком театрально, я не верил.
- Ты для меня очень много значишь. Я умру без тебя.
- Много значила, так лучше! А без меня ты не умрешь, еще спасибо скажешь.
Где-то в глубине души я чувствовал, что она права... Но я сопротивлялся. И ее голос дрожал.
- Я выхожу замуж! И очень скоро я уеду из страны. Так что, привыкай!
Я приготовился потерять сознание от одной мысли, что никогда ее больше не увижу, но тут она махнула рукой, и ко входу подъехала машина. Я схватил ее за руку.
- Отпусти! - железным голосом сказала она. - Я больше не твоя. Слышишь?
Наконец я поверил в то, что все это правда. На автомате я вернулся домой, собрал вещи и оставил записку отцу: "Папа, не волнуйся за меня, но я больше не вернусь."
Какой же я был дурак!
Половицы заскрипели, и в комнату вошел отец. Он только и смог сказать: "Сынок!", а потом слезы покатились из его глаз. Я уже крепко сжимал его в своих объятиях. Мы ничего не говорили друг другу. И так было понятно, что мы уже больше не расстанемся. Папа уже знал, что у меня есть семья, но еще не видел ни жены, ни моего сына. Я приехал забрать его к себе, то есть к нам. Он попытался что-то сказать, но я остановил его: потом-потом! Мне хотелось поскорее собрать вещи и уехать, чтобы не дать воспоминаниям разворошить и оживить мое прошлое. Я и так не прекращал думать о Кате все эти годы. Да, я женился, но это совсем не то, что могло быть у нас с НЕЙ! Я не любил свою жену и никогда не смог бы полюбить ее также. Мне кажется, она догадывалась обо всем, но не позволяла себе даже намекнуть на мое прошлое...
Через некоторое время, когда вещи уже стояли на крыльце, папа вышел и отдал мне письмо, которое уже давно хранил. Он догадывался от кого оно, однако много лет специально не говорил мне о нем, а потом просто забыл. Собирая свои вещи, он обнаружил конверт. Это было огромной ошибкой! Лучше бы он сжег его еще тогда! Я взял конверт в руки и вошел обратно в дом. Конверт был заграничный, плотный, там явно были фотографии. На конверте стояла дата и обратный адрес гласил: Hamburg, Seewald, 34/9, Fr.Grasse. Я открыл конверт и вынул письмо.
"Дорогой и все еще нежно любимый П.!
Я очень счастлива, что пишу тебе! Это правда. Прости меня за все. Я прошу только об одном - позволь мне иногда вспоминать наш странный и трепетный роман. А также, позволь быть бесконечно благодарной тебе, моему верному и преданному другу за те счастливые моменты, что подарил нам Господь! Не удивляйся и, пожалуйста, не смейся столь высокопарному слогу, на котором я пишу тебе. Просто я ужасно скучаю по России, по нашему языку, по нашей Академии, по нашему домику, по Лейле! И, хотя я знаю, что мы с тобой больше никогда не встретимся, я хочу, чтобы ты знал, как я скучаю по тебе...
Пашечка, через несколько недель меня не станет. Врачи еще в Москве нашли какую-то ужасную болезнь у меня. Это так смешно! И так грустно! Мой муж Дитер, хороший человек, согласился жениться на мне и увезти в Германию, чтобы немецкие врачи смогли что-то сделать. Он вселил в меня такую надежду! Но... видно, не судьба... Спасибо ему за все.
Целую тебя нежно, мой милый Пташечка!
Живи и не болей!
Твоя Катя."
...Я выронил из рук конверт и сел на стул. На полу лежали две фотографии. На одной, черно-белой, Катя с Лейлой у входа в наш дом, на другой - цветной, она же, только в Германии, у входа в метро. Она улыбалась и стояла в черном пальто и белой беретке, на шее развивался разноцветный шарф. Я даже не мог плакать. Этому письму было 10 лет. Именно столько времени Кати уже не было на свете...