Инта

30-е годы. Геологическая наука сделала огромные шаги вперед, появилось много точно выверенных методов изучения земной коры и поиска в ее плоти месторождений полезных для человека ископаемых.
Прикрывая лицо от пропитанного ледяной крошкой ветра сквозь кусты лесотундры продирался бородатый мужик в шапке-ушанке. Протирая глаза от налипающего снега, он успевал глянуть себе под ноги, примечая кочечки и канавки. Так же не ускользали от его внимания и беспощадные ветки кустиков, цеплявшие за руки и за ноги, грозившие снять с головы шапку и порвать серый заношенный ватник. Некоторые ветки он ломал и долго их разглядывал, как будто читал на них невидимые надписи.
Углезнатец. Редкое на Руси ремесло. В прошлом богатая деревом Русь в каменном угле не нуждалась. Старые железоделательные заводы потребляли уголь древесный, пережигая на него всю окружающую растительность. Когда земля лысела, завод переезжал в нетронутое место, и снова начинал свою работу.
Но производству требовалась еще железная руда и вода. А удобных мест, одновременно богатых рудой и расположенных на берегу реки, да вдобавок окруженных густым лесом делалось все меньше и меньше. Потому предприимчивые металлозаводчики искали среди рудознатцев таких мастеров своего дела, какие могли находить и угольные месторождения. Что же, мастера обучились этому новому делу неожиданно быстро, и уже к началу 20 века в России было не так уж мало людей, умевших по одним им известным приметам находить места, где земное чрево хранит черный пламенный камень.
Таким мастером был и Иван Николаевич Сорвачев. Жить ему выпало во времена, когда над тайнами ремесел стало принято посмеиваться, противопоставлять им дружную с математикой науку. Но, если бы поиск угля в дальнем полярном уголке поручили бы геологам, то на доставку в безлюдный край одного только оборудования понадобился бы как минимум — год. Еще пара лет ушла бы на то, чтобы исколоть лесотундру пробными скважинами и шурфами, в одном из которых, быть может, и обнаружили бы черный горючий камень.
Но индустриализация хотела кушать, а единственным ее хлебом в те годы был — уголь. На угле работали мамы тяжелой промышленности, исполинские доменные печи. Уголь пылал в топках паровозов, этих стальных коней индустриальной революции. Уголь грел растущие как на дрожжах новые города, он же обращался в электричество на тепловых электростанциях, передавая свою силу станкам и прочим промышленным машинам.
Потому, несмотря на уважение к наукам, поиск нового месторождения поручили не геологам, а мудрому углезнатцу. За лето он свою работу по большому счету — закончил, нашел несколько месторождений. Но, как говорил сам Иван Николаевич, сердце его не могло успокоиться, чувствуя близость больших пластов угля, как он говорил — чертогов Огненной Царицы. И продолжал работать осенью, которая начинается в этих краях рано и сурово, мало чем отличаясь от зимы умеренных краев.
Ивана Николаевича уважали настолько, что никто не донес на него соответствующим органам даже когда в клубе он нечаянно повесил свой ватник на бюст Ленина. А когда, выпив браги, он поминал благим словом царские времена, собутыльники делали вид, что у них внезапно заложило уши. Сорвачев посмеивался над ними. Он полагал, что даже если бы на него и донесли, то соответствующие органы едва ли смогли бы придумать ему какое наказание. Дальше полярных краев его все одно — не сослать, а ремесло его столь полезно Советской Власти, что заниматься чем-нибудь иным его едва ли кто-нибудь когда-нибудь заставит. Он власти нужен, но сам вполне обойдется и без нее, вот и весь сказ!
К вечеру короткого осенне-полярного дня углезнатец нашел место, где пути земли не смогли сдержать мощь угольного пласта, и он выпер наружу, возвышался черным куполом над белеющей тундрой. Вот он — чертог Огненной Царицы!
В Европе в те дни еще цвела своими несравненными красками золотая осень. Обрываемые теплым ветром листья кружились в воздухе, обращая весь поднебесный мир в сплошной золотой город. Берлин благоухал еще не увядшими цветами, которые были здесь повсюду — по краям тротуаров, на балконах и подоконниках, за окнами, даже на крышах домов.
Среди пестрых цветов и желтых листьев маршировали черные эсэсовцы, и с увитого плющом балкона пушистая серая кошка махала им вслед лапой. Под балконом красовалась увитая колосьями спелой ржи черная свастика.
Попивая чай на все это смотрел молодой швед Артур Густавович Тамвелиус. Он был в гостях у русского философа и спортсмена-борца, изобретателя самбо, Владимира Солоневича.
- Занятно получается! В Германии встретились старый русский, бежавший от Советов и молодой швед, чьи родители приехали к Советам из симпатии им! - говорил Солоневич.
- Мой отец говорил, что Советский Союз привлек его тем, что в нем бурлит и все время меняется жизнь. Страна куда-то рвется, а когда есть движение — есть надежда на лучшее, а, в конце концов — на прекрасное, на счастье в чистом его виде. Родная Швеция — да, богата, но — неподвижна. Когда-то давно она тоже двигалась, мечтала о великой империи, основанной на учении святого Лютера, где все будет праведно и справедливо. Это во времена короля Густава-Адольфа, в честь которого моего папу назвали. Он такой воинственный был, что на новом, и так самом вооруженном в мире линкоре приказал еще дополнительные пушки поставить, отчего тот не выдержал, перевернулся, и затонул. Кто-то скажет, что он сглупил, а я скажу, что он так желал принести всему миру идеи, в которые свято верил, что не мог удержаться даже в случае с кораблем. Считал, что чем больше пушек — тем сильнее линкор, чем он сильнее — тем ближе победа Швеции, а чем она ближе — тем ближе победа веры святого Лютера. Теперь же моя родина сделалась похожа на толстого бюргера, знающего лишь деньги по будням, да пиво по воскресеньям. Во всех войнах — нейтральна, что, конечно, очень хитро — можно со всеми воюющими сторонами торговать втридорога и богатеть. Но столь же скучно, не романтично. Нынешней Швеции просто не за что воевать, а не за что воевать — незачем жить. Потому нигде в мире нет столько самоубийц, как на родине моих предков!
- Когда твои родители приехали в Советский Союз, в мире не было иного ответа денежно-цифровой бессмысленности англосаксов, кроме коммунизма, - отвечал Солоневич, - Мы, русские философы, увы, не смогли создать учения, которое дало бы им достойный ответ и подняло бы народ. И таким учением стал чужой для русских марксизм. Но марксизм имеет изъян, который он сам никогда не исправит. Это учение игнорирует народы с их историей, их прошлым. Все былое оно загоняет в искусственные, существующие лишь в мыслях самого Маркса схемы. И марксизм предлагает строить огромное здание будущего без фундамента, без опоры на опыт предков. Более того, марксисты давят и корчуют все мысли, которые относятся к прошлому, к истории народа...
- Я бы так не сказал, - ответил Артур, - Вот хотя бы недавно вышел фильм «Александр Невский»...
- Что же, власть чувствует, что без обращения к предкам народ будет слаб, а, значит, и ей тоже не удержаться, - задумчиво сказал Солоневич, - Но это воспоминание прошлого происходит как бы подпольно, вопреки официальной идеологии. Сегодня оно как будто разрешено, а завтра его возьмут и запретят. Потому и выходит, что, к примеру, кино «Александр Невский» показывают в кинотеатре на Безбожной улице (которая раньше звалась Троицкой), который стоит напротив Института Научного Коммунизма. Скажем, крестьян, людей русского прошлого, коммунизм вынужден терпеть, иначе и пролетарии и даже главные коммунисты умерли бы от голода. Но именно — терпеть, превратив их по существу в париев, отобрав у них паспорта, загнав в колхозы и отнимая большую часть урожая, публично высмеивая их самобытную, истинно русскую культуры, и называя ее «темнотой». Моя история, кстати, тоже пример отношения коммунистов к народному прошлому, венец которой — самобытная русская философия, родившаяся только в 19-20 веке. Всех русских мыслителей из страны изгнали еще в 20-е годы, а я, назло всем — остался. И что же? Советской власти пригодились приемы борьбы самбо, созданные мной, потому меня держали в стране и даже разрешали публиковать некоторые мысли. Но как только я подготовил достаточно инструкторов по самбо, то стал власти не нужен, и она отправила меня на Соловки. Знаешь такое место?
- Знаю. Там тюрьмы больше нет!
- Это означает только, что где-то появилось что-то страшнее и больше Соловков. Советской власти без этого никак... Есть легенда, что святые Зосима и Савватий, когда строили Соловецкий монастырь, закляли бесов и те ворочали тяжелые камни, поднять которые — не в человеческих силах. Теперь, выходит, бесы отыгрались, замучив тысячи христианских душ. Я, пожалуй, единственный, кому удалось бежать оттуда. Вернее, мы, трое — я, сын и брат. Две недели бегом по болотам без отдыха, чуя пятками дыхание овчарок. Но добрались до Финляндии, оттуда — сюда.
- Хорошо, коммунизм и Советская власть обречены. Но что вместо них? Неужели не может быть ничего другого, кроме жизни, в которой каждая вещь, включая тело и даже душу — товар, продаваемый и покупаемый на рынке?
- Отчего. Ты же ездил по Европе и сам видишь, что — может! Заметил, наверное, что мода на коммунизм уже давно прошла, но оттого и капитализм назад не полюбился. Национал-социализм — вот, что привлекает к себе сейчас умы мыслителей. Да и простых людей. Теперь если кто ищет смысла, то не в Россию, увы, едет, а — в Германию!
- Вы видите будущее за национал-социализмом?
- Увы, только не германским. Немцы — народ ограниченный, они привыкли жить на узком поле, со всех сторон запертом соседями. Масштаб мышления у них не тот, чтоб вселенское дело сделать. Потому нам, русским, надо создать свой национал-социализм, проложить путь из русского прошлого в русское же будущее. Тогда снова Россия станет центром мира и местом, притягивающим мысли всех народов! А во главе новой России должен встать царь, ибо вожди — бренны, приходящи и уходящи. Но не конституционный царь-марионетка и не абсолютистский царь-самодур. Русский Царь должен вновь сделаться священной фигурой, а его власть будет опираться на русскую общинность, представляемую земскими соборами и Вселенским Собором. Говорить об этом долго, я об этом написал в книге, которую тебе подарю.
Они распрощались. На прощание Солоневич посоветовал Артуру в Россию не возвращаться, чтоб «в какие новые Соловки не засадили». Тот ответил на это улыбкой. «Обжегшийся на молоке на воду дует», вспомнил он русскую пословицу.
В Германии ему довелось повстречаться еще с множеством людей. Говорил он с архитектором, учеником Шпеера, вдохновенно рассказавшим о новом направлении зодчества — архитектуре руин. «Любое здание, на сколько бы веков оно не было рассчитано, все одно когда-нибудь станет руинами. Значит, проектируя здание, уже надо представлять себе руины, в которое оно когда-то обратится. Архитектор не имеет права исключать время из своих соавторов!» - говорил он.
Еще Артур встретил инженера, работавшего над полетами в космос. «Наша школа произошла от русской школы космонавтики, от Циолковского. Мы любим повторять его слова «Земля — наша колыбель, но нельзя вечно жить в колыбели». Увы, наши модели не могут еще одолеть земных объятий. Хорошо бы, если бы притяжение можно было не таранить ракетой, а как-нибудь обойти, создать антигравитационное излучение. Но это — не по моей части. Я слыхал, что древние короли-священники могли подниматься в воздух с помощью какого-то камня. И у нас есть ученые, утверждающие, что такой камень в самом деле существует, а вот где его искать — мнения расходятся. Одни считают, что искать надо на Крайнем Севере. В Гренландии и Исландии, насколько мне известно, этот камень искали, но так и не нашли. Другие говорят об Уральских, Кавказских а то и Алтайских горах. Но организовать экспедицию в Россию в нынешних условиях — сложно», рассказывал конструктор.
Впитав дыхание Европы 1939 года, Артур отправился в Советский Союз. Страну, ставшую ему родной, ведь в ней он жил с самого раннего своего детства. Пусть у Европы будет свой путь, у России он — свой. И если ему, рожденному шведом, выпало идти по русскому пути, значит — он продолжит ступать по нему. Тем более, что Советская Россия приняла его дар, он учится в Академии Художеств на архитектурном факультете и одновременно играет небольшие роли в театре. Да так играет, что режиссер переживает о гибели в нем актерского таланта, который наверняка скоро будет без остатка съеден архитектурой.
Вернувшись, Артур увлеченно рассказывал родителям и друзьям о национал-социалистической Европе. Где все хорошо, но у нас, конечно, все равно — лучше. Ибо земель там мало, и вся она давным-давно обжита. Построили они новые ровные автодороги, построят сколько-нибудь новых зданий, заводов, портов, аэропортов — и на этом все. А у нас земля широкая, можно строить целые города, не один, а много. Половина земли вообще мерзлая и непригодная для жизни, ее можно отогревать, сажать на ней сады, обживать. Значит, пространство для творчества — безбрежно, его за жизнь не объять, есть что потомкам оставить. Да и потомки не обоймут, своим потомкам оставят.
Вдобавок, именно у нас, в России лежит загадочный ключ от неба, таинственный камень, лишающий тела их веса. Не просто так ведь пришли немцы к такой мысли, есть же у них какие-то тому доказательства. О которых они экскурсанту Артуру, ясное дело, рассказывать не стали! Значит, русские скорее поднимутся в космос, чем германцы, пускай у тех есть уже даже и первые ракеты.
Для дипломного проекта Артур выбрал архитектурное оформление моста через Енисей, который планировалось построить на железной дороге, идущей через Заполярье. Этот самый северный в мире и самый длинный железнодорожный мост должен был стать знаком победы над силой природы. Потому в его оформлении Артур предполагал даже скульптуры. Кому любоваться этим великолепием, если народа в тех краях живет всего ничего? Не диким же оленям и полярным волкам поражаться величием стиля ампир! На этот счет Артур не сомневался, что лет через десять край вечного льда сделается цветущим и густонаселенным, железная дорога — лишь начало его новой жизни.
Тем временем угольный купол, открытый углезнатцем Сорвачевым, обрастал кружевным платьем из колючей проволоки. Из-под пил и топоров вырастали квадраты серых бараков и грибы серых же вышек. Прежде безымянное место получило новое имя — Инталаг. Желающих отправляться в подземелье на встречу с его своенравными и жестокими стихиями, вгрызаться отбойными молотками в угольные пласты среди народа, привыкшего к солнцу и простору, найдется немного. Делать это в краю кромешной зимней ночи, острых льдов и наждачных ветров может не найтись вовсе. Значит, необходимо применить труд подневольный. На эту тему можно вести много дискуссий, но ни один из противников такого решения никогда не назовет иного выхода. Тем более во времена, когда только-только проектировались первые угольные комбайны, возможности которых были еще не велики. И когда угольный голод грозил подкосить ноги очередному шагу индустриальной революции.
На огороженном пятачке тундры появились однотипные люди в стандартных серых ватниках и собачьих ушанках. Все их своеобразие, вся их неповторимость остались в иных краях и в иных временах. Если кому и повезет выбраться отсюда живым, то мир свирепой тундры и жестоких подземелий навсегда изменит их на свой лад, навсегда отрезав для них возможность возврата к прежней жизни.
Не попасть на колючий клочок земли вроде бы не сложно. Не нарушай порядков, установленных обществом и властью, и никогда на нем не окажешься. Но тогда жадные рты шахт останутся не кормленными, и их брюхо не извергнет из себя жизненно необходимого стране черного горючего камня. Его не получат заводы, фабрики, электростанции, забьются ледяными пробками трубы отопления в городах, бессильно встанут паровозы. Значит, шахты обязаны получить свой людской паек, а для этого сколько-то людей обязано нарушить принятый в стране порядок. И чем больше — тем лучше. Будущее, конечно, изменит этот порядок, принесет новое топливо и новые технологии получения энергии, и тогда порядок   и законы можно будет никому не нарушать. Но чтоб прийти к дню завтрашнему неизбежно требуется прожить день сегодняшний. Кто не понимает этой формулы, тот до завтра просто не доживет.
За колючей проволокой закопошилась стройка. Под руками людей-муравьев выросли пирамиды первых шахт и построек, необходимых для их работы. Застучали отбойные молотки, завизжали клети. Первые порции земных даров — вскрышная порода. Ее будущее — застыть в рукотворных горах-териконах, которые навсегда изменят облик этой равнины. Объекты рукотворной геологии. Наконец, маневровый паровоз выкатил из оплетенных гирляндами колючей проволоки ворот первый вагон с настоящим черным углем. Рождение  интинских шахт состоялось...
У дверей проектного института, куда Артур очередной раз ходил на согласование своего проекта, его ожидали двое людей в штатском.
- Артур Густавич Тамвелиус? - спросил один из них.
- Я, - ответил он, почувствовав сжатие всех мышц своего организма. Похоже, предупреждение русского философа Солоневича сбывалось. Оставалась, конечно, надежда, что эти люди всего-навсего интересуются его проектом... Но что-то в них было не так, настораживало, - Вы насчет моего проекта?
- Необходимо обсудить кое-какие вопросы, для чего Вам необходимо проехать с нами в наше ведомство. Некоторые формальности, связанные с Вашим проектом, - отчеканил один из них. Его тон был столь казенным, что сомнений не могло оставаться. Полное же отсутствие эмоций на его восковом лице говорило, что о проекте он, скорее всего, не имел ни малейших представлений, а фразу просто выучил назубок.
Но выхода не оставалось. Их было четверо, а он — один. Пришлось, утешив себя мыслью о том, что, возможно, речь идет всего-навсего о согласовании моста со всесведующими органами, Артур подчинился.
Полная потеря воли и подчинение себя кому-то постороннему — очень болезненна. Болезненна до шока, до превращения в кожаную куклу. Но человеческому нутру свойственно бороться, пока, по крайней мере, оно еще живо. Когда в глаза Артура ударил беспощадный свет следственной лампы, ему осталось лишь удивиться, что в реальности все это происходит почти так же, как в спектакле на криминальную тему.
Первым следователем был коротышка, все время нервно почесывающим свою спину. Его голос то переходил в крик, то срывался в зловещее шипение.
«Мы про тебя, гнида, все знаем! Высшая мера тебе обеспечена, что бы ты не говорил! Что ты завербован абвером и СД, и уже вовсю работаешь на них! Думаешь, мы там за тобой не следили?! Советских людей за кордон ездит раз-два и обчелся, и все это — наши люди! А просто так от не хрен делать ты один туда только за последние пять лет и ездил! Не веришь? Хорошо. Вспомни, как Георгштрассе ты по русской привычке, хоть ты и швед, бросил папиросу мимо урны?! Так вот она!»
Артур вздрогнул. Следователь показал ему немецкую папиросу «Каро». Такие папиросы он в самом деле покупал как-то в Берлине, чтоб попробовать. И вполне мог бросить окурок мимо урны. Значит, вправду у него шли по пятам...
- Теперь сознавайся, гад! Нового ты нам ничего не расскажешь, но свою участь, может, облегчишь, - прошипел следователь, подводя итог.
Артур молча смотрел на него.
- Отправляйся в камеру и все обдумай. Завтра все расскажешь. Тогда мы и решим, здесь тебя в расход пустить или до суда продержать, - ответил тот уже спокойным голосом.
Но в камере-одиночке, куда сажали лишь подозреваемых в шпионаже, долго собираться с мыслями ему не позволили. Снова вызвали на допрос.
Следователь был уже другой. Вежливый. В щегольских блестящих сапогах, с аккуратно  подстриженными усами.
- Артур Густавич, - сочувственно сказал он, - И угораздило Вас в Германию отправиться, да еще с такими людьми там встречаться! Вы же знаете, время сейчас тревожное, в шпионаже подчас подозревают даже тех, кто дальше границы Костромской области в жизни не ходил, а иностранца только на карикатуре про Первую Мировую видел. Окажись я там рядом с Вами, дал бы один совет — ни в коем случае не возвращаться! Ну а раз вернулись, то принимайте нас как должное. И свою судьбу — тоже. Даже если предположить, что Вы никем не завербованы, то одно Ваше знание жизни в Германии уже как минимум не позволяет оставлять Вас на свободе. Чтоб творить великие дела, народ должен быть един, а для этого он обязан знать, что в мире есть лишь наша, пусть не совершенная, но стремящаяся к добру и справедливости страна. И зверский западный капитализм, наш враг, который ни к чему не стремится, кроме прибыли, для которого все, что есть на белом свете — товар, и мы в их мечтах тоже должны стать товаром. Если бы Вы побывали в Англии или США, это было бы даже лучше. Но Вы на свою беду оказались там, где быть нельзя. В Германии. Где — иной социализм, а никаких иных социализмов, кроме нашего, по определению нет и быть не может.
- Родители меня отправили прокатиться по Европе. Говорили, что когда-то из России в такое путешествие отправляли всех дворянских детей, когда им 17 лет исполнялось, - рассказал Артур, - Если Вас интересует, с кем я встречался в Германии, то я готов все подробно рассказать.
И он говорил о встрече с конструктором, с Солоневичем, с архитектором. Рассказал и про идеи архитектуры руин и про камень невесомости, который по предположению немцев должен быть где-то в России.
Последняя мысль заинтересовала следователя. За нее он обещал Тамвелиусу как минимум — спасение от расстрела. А, если повезет, то и сокращение лагерного срока. Который, конечно, все равно неизбежен о чем он, наверное, уже и сам догадался.
Дальше с ним беседовал только «добрый» следователь. Возможно, органам он показался ценным человеком, которого можно использовать в интересах разведки. Но применить его в этом качестве не удалось — началась война. Потому последовал скорый суд и вагон-теплушка с жесткими деревянными нарами, так не похожий на мягкие вагоны пассажирских поездов Европы, в которых он катался всего-то год с небольшим тому назад.
Катился вагон на север. Через крохотное оконце-слепыш глядели ветки елок, которых делалось все меньше и меньше. Попутчиками и товарищами по несчастью Артура оказалось несколько малограмотных крестьян из Тамбовской области, попавших за решетку за избиение агитатора райкома, приехавшего за что-то агитировать. В другом уголке России слушатели, быть может, поплевались бы потихоньку и разошлись, но в тамбовцах проснулась память о земляках, десять лет назад поднявших восстание. Пострадал служивый не сильно, отделался шишкой да парой синяков, но бузотеров засудили, опять же, вспомнив Тамбовское восстание. Еще одним «пассажиром» был лысоватый низкорослый человечек, ужасно картавивший. Внешностью и речью он весьма походил на Ленина, и его история оказалась столь смешной, что от души веселились и неграмотные тамбовцы, и ученый швед. Судили его по знаменитой 58 статье, а вина подсудимого заключалась в оскорблении товарища Ленина. Которого он обозвал гадом. Разумеется, сам подсудимый никого оскорблять и не думал, он просто упомянул в разговоре город Ленинград, а за природную свою картавость ответственности нести не может. Но судья рассудил иначе. Возражение, что и сам Ленин не смог бы назвать город, названный в свою честь, иначе, принято не было. На вопрос, как же тогда картавым именовать Ленинград последовал суровый ответ «Называйте просто Город Ленина. Есть еще Город Сталина». Никакими страшными синими уголовниками с волчьими зубами в вагоне, на счастье его «пассажиров», и не пахло.
Отрезавшая обитателей вагона от внешнего мира занозистая дверь в один день с треском раскрылась. И обнажила холодное поле, в котором низкорослые кусты опутывала выброшенная за ненадобностью лишняя колючая проволока. Среди этого поля высились дымящиеся, похожие на маленькие вулканы терриконы и, возле их подножий — грызущие недра шахтные сооружения.
Конечно, Артур не сомневался, что, получив отбойный молоток, он отправится в их брюхо, и там будет биться с упрямым лбом забоя до тех пор, пока рухнувшая порода не задавит его на смерть. Ведь техника безопасности хромает и на «нормальных» шахтах, в которых трудятся наемные работники. Жизнь же заключенного стоит не дороже самокрутки, а если к этому прибавить еще дефицит крепи, который в этих безлесных местах неизбежен...
Но случилось иначе. Едва Артур сказал о том, что он — архитектор, его сразу же отправили к хозяину здешних мест, начальнику Инталага.
- Все-таки мы собираемся строить тут город, - говорил полный, похожий на купца «хозяин», - Не вечно же тут заключенным трудиться, когда-нибудь и добровольно люди сюда наниматься станут. Но не в бараках же их селить! А городу нужна какая-никакая архитектура. Видишь, и так тут край унылый, а если еще не одного красивого дома не будет, то вообще хоть стреляйся!
- Предлагаете мне взяться за дело? Я согласен! - обрадовался Артур.
- Берись! Работать пока будешь в шахтной конторе. Конечно, пока мы ничего построить не сможем, от нас не город, а уголь требуют. Но настанет день, когда и про город речь зайдет. Война закончится — тогда уж точно! Тем более, место тут не простое, мне один историк рассказывал, которого я архивариусом тут поставил, что на этом месте в очень древние времена какой-то город был. В нем наши давние предки жили. Время смело его без остатка, как его сметет. Одно название осталось. Оно к речке перешло. Но теперь у нас будет город с таким же именем, мы его как будто возродим.
- Как же люди тут в мерзлоте жили? - спросил Артур.
- Наверное, не было тут мерзлоты тогда. Иначе откуда же здесь взялся уголь? Он, насколько я знаю, делается природой из больших деревьев, которые тепло любят. Выходит, теплынь тут стояла. Может и в будущем когда снова теплынь здесь настанет. А, может, люди сами додумаются, чтоб этот край теплым и веселым сделать. Но твое дело сейчас — подготовить побольше проектов, чтоб они были. А как появятся возможности — мы все построим. Только про мерзлоту не забывай и дома делай такими, чтоб они не развалились на мерзлой земле, которая каждую весну и осень ходуном ходит. Умеешь с мерзлотой работать?
- Конечно, умею! - ответил Артур.
Вскоре возле него уже возвышалась кипа покрытых чертежами листов ватмана. И кипа чистых листов, лежащих на очереди к карандашу и линейке. Если смотреть только лишь на стол и на бумаги, то, можно подумать, будто ничего в его жизни и не изменилось. Все как дома, или как в Академии Художеств. Только вид за окном сделался другим. Но туда можно и не смотреть. Или смотреть, но представлять себе совсем иной вид. Вместо «колючки», шахт и терриконов — красивые дома его работы.
Мимо Инты текла река воркутинского угля, пополняясь углем интинским. Где-то внизу шла жестокая работа, иногда прерываемая сиренами тревоги. Значит, случился обвал. Артур несколько раз спускался в забой, помогая разгребать куски свирепой породы и извлекать из-под нее истерзанные тела. Их передавали фельдшеру из лагерной больнички, который ставил лишь два диагноза «оклемается» и «не жилец». Произносил он их буднично, монотонно, как и положено фельдшеру, отбывающему в этой должности восьмой год своего десятилетнего срока и не надеющемуся на освобождение когда он истечет. Начинал свой срок он еще в Воркуте, которая была основана при нем, потом попал в Инту, как раз к ее основанию. Людей, пережеванных подземельем, он видел уже с сотню. Если не больше.
Далеко на западе колобродила война, напоминавшая о себе газетными заголовками и речами репродуктора. Многие зэки просились на фронт. Некоторых из них брали. Разумеется, в штрафбат. Но хорошим горнякам в их просьбах отказывали — кто-то же должен питать войну и углем! Уголь — это сталь танков и пушек, это топливо паровозов, тянущих к огненной линии длиннющие военные эшелоны.
Попросился на фронт и Артур. Заодно со всеми. Но просьбу со шведской фамилией (а шведский и немецкий языки — родные братья) никто не стал читать даже в начальстве самого лагеря. Даже офицеров Красной Армии немецкого происхождения старались держать в тылу, подальше от линии фронта, а то кто его знает, что у них на уме. А заключенный с немецкой фамилией, рвущийся на войну в качестве штрафника — это уж, ясно дело, готовый перебежчик!
И Артур вернулся к своим чертежам. Красивые дома, дворец культуры — это все подождет. Но вот водонапорная башня необходима городу уже сейчас. А то на станции паровозы — и то ведрами заправляют!
А башня — это такой простор для архитектурной мысли! Тем более, что ничего ее не ограничивает. Она ведь по определению должна быть устремлена вверх, и настоящая архитектура всегда рвется вверх. Что ампир, что готика. Отчего бы в башне не соединить готику с ампиром?! Оба этих стиля время не старит, и даже обратившись в руины они выглядят — благородно!
Война тем временем напомнила о себе неожиданным образом. На шахту стали прибывать немецкие пленные. В серой, изношенной и рваной, форме они нестройными колоннами шагали от вокзала к заколючному пространству. Их глаза были пустыми, взгляд — равнодушным. Всем им казалось, что они уже погибли, но вместо Рая попали в Чистилище. Значит, бывают такие грехи, за которые и павшие воины не сразу в Рай попадают...
Русские заключенные смотрели в их сторону презрительно, плевались и шипели сквозь зубы «фашисты». Но при этом сами понимали, что если их отправили в этот край за какую-то вину, то немцы оказались здесь за свою честность. Которая повела их на фронт, и там поставила в первые ряды, а уж что вместо легкой смерти им достался тяжелый плен — это уж воля военной судьбы. Поводок от которой не поймешь в чьих руках — ни то Божьих, ни то чертовых.
Вскоре немцы научились говорить по-русски. Оно не сложно, когда больше нечем занимать свои мысли. По-русски они рассказали о сожженных американскими бомбами городах, о погибших или пропавших в безвестности семьях. И тогда презрение мало-помалу смягчилось, сменилось даже сочувствием. Ведь и дураку ясно, что какой-нибудь Ганс шел на войну не потому, что хотел изнасиловать побольше русских девок и набить карманы эрмитажным золотом, а потому, что получил повестку из Тылового Управления вермахта. Что, русский, получив повестку из военкомата поступил бы как-то иначе?!
Артур смотрел на пленных с особенным интересом. Ведь наверняка в Германии он хоть одного из них да встретил! Может, попадется знакомое лицо? Но нет, лица пленных были чужими. Или война их так изменила? И Берлин, наверное, война тоже изменила. Ведь говорят о бомбежках... Неужели нет там больше желтых листьев, цветочных улиц-рек и той кошки, которая смешно махала лапой вслед эсэсовцам?!
С вокзала к лагерю тянулась новая колонна пленных. Один из них выделялся тем, что его одежда была не серой, а черной. Где такую форму он видел?! Вспомнил, бойцы в такой форме маршировали тогда по Берлинской улице! СС, черная гвардия Гиммлера!
Перепачканная какой-то известью, рваная, с сорванным погоном и рунами, эта форма уже не имела той грозной красоты, которая была в ней тогда, на улицах Берлина. Выглядела она даже похабнее, чем изодранные серые шинели вермахта.
К присутствию солдат битого вермахта все привыкли. Но пленный эсэсовец был чем-то новым. Тем более, что про СС в стране слышали только одни ужасы. «Жгли, расстреливали, вешали». У недобрых шахтеров появился объект для срывания своей злобы. «Серые» немцы тоже смотрели в его сторону без малейшего сочувствия. Они шли на войну подневольными, а он — идейный, значит один из тех, по чьей вине пленные оказались в этом мерзлом краю, где могут остаться и навечно. Что сам он оказался вместе с ними, так что заслужил — то и получил. Или черная форма должна была принести какую-то особенную судьбу, отличную от судьбы остальных?!
Но Артур его узнал. Это был тот ракетный конструктор, который тогда, в Берлине, говорил про камень невесомости. Потому сразу обратился к «хозяину» с просьбой перевести эсэсовца, как хорошего инженера, в контору, в помощники Тамвелиусу.
«Хозяин» рассудил по-хозяйски. Если есть грамотный человек, пусть даже он — из пленных, то отчего же не приспособить его к делу? Просьба была удовлетворена. И Генрих (так звали немца), переодетый в ватник и ушанку, занял место в конторе среди чертежей и бумаг.
- Почему сразу не сказал, что — конструктор? Советская власть тоже ракеты собирается делать. Нашли бы тебе место, - спросил у него Артур.
- Я служил германской нации. Теперь Германия лежит в руинах, и, скорее всего, никогда больше не сможет подняться в космос. И я считаю, что раз до звезд не добрались мы, значит никто до них не должен добраться. Тем более что русские, как и американцы, отрицают присутствие в небесах Потустороннего, видят в них только физический объект.
- Насчет американцев ты, пожалуй, прав. А русских просто плохо знаешь. Я давно понял, что в России атеисты есть только в Москве, в соответствующем управлении. Среди же народа их нет и никогда не было. Ладно, расскажи, как в плен попал?
- Меня прикомандировали к группе армий «Б», которая брала Кавказ. И, как ты, наверное, догадываешься, я занимался там поиском камня, дающего невесомость. Я работал не только в ракетном проекте, но и в Аненербе. То есть в институте, изучавшем традиции разных народов и по крупицам восстанавливавшем Традицию наших предков. Что закончить, увы, не удалось. Но у меня работа была узкой — я занимался сбором информации, касавшейся Камня. И я узнал, что Камень, скорее всего, лежит на горе Эльбрус. Вернее сама гора сложена из него. Ведь древние русичи звали ее Алатырь и говорили про камень Алатырь, дающий не только возможность летать по воздуху, но вообще — всемогущество.
Я видел наше знамя, поднятое альпинистами на Эльбрусе. Все мы тогда говорили о Победе, которая уже свершилась, хоть война продолжает идти. Но если Алатырь наш, то идти ей осталось недолго, скоро наши враги, как на востоке, так и на западе будут повержены. Когда сообщение о взятии Эльбруса пришло в Берлин, Кейтель на радостях взялся планировать поход нашей группы армий через Кавказ и Иран в Индию. Из войны с Россией он нашу группу армий думал вывести. Да и к чему дальше с Россией воевать, за что? За холодные и бесплодные земли? Мы ведь уже и так получили все, что надо — и чернозем, и нефть, и даже гору Алатырь с ее камнем. Потому никто у нас не сомневался, что Гитлер со Сталиным вот-вот подпишет мир, а Сталину деваться будет некуда, если город с его именем уже взят Паулюсом. Армия пошла дальше, а я вместе с несколькими геологами и археологами своей команды принялся раскапывать груду камней, которая осталась от храма Сварога, построенного в доисторические времена кентавром Китоврасом. Там и должен был отыскаться Камень.
- Но армия Паулюса пала, группа «Б» была подсечена под основание своего фронта и едва не попала в окружение, началось отступление, переходящее в бегство. И в этой суматохе о вас, берлинских интеллигентах, не нужных военным, забыли, и вы попали в плен, - домыслил Тамвелиус. Немец кивнул головой.
- Но на этом ничего еще не закончилось. У меня есть предположения, что один из центров арийской цивилизации находился на этом месте. Здесь же стояла и подлинная гора Алатырь. Она погибла вместе с цивилизацией, а память о ней люди потом перенесли на Эльбрус. Развалины горы лежат под нашими ногами, перемешанные с останками лесов нашей Прародины, превратившимися в каменный уголь. Если хорошо раскопать тот пласт, то можно отыскать ее камни, среди которых есть и Камень! Кстати, части Камня имеют ту же силу, что и целый Камень, ибо она не в нем сокрыта, а вызывается им с неба!
- Потому предлагаешь искать?
Германец кивнул головой.
Конечно, Тамвелиус ему не поверил. Но все свободное время Генрих упрямо копался в грудах терриконов. И его поиски увенчались некоторым успехом. Он принес в контору несколько камней, на которых были начертаны едва заметные свастики и руны. Сначала Артур подумал, что их нарисовали пленные, выплескивая таким образом свою тоску и несбывшиеся надежды. Но уж больно заметна была на этих предметах печать времени, почти стершая знаки, нанесенные каким-то древним инструментом. Нарочно так не сделать. Конечно, камни со знаками не были Алатырем, но их присутствие говорило о том, что он где-то близко. Шахты, построенные исключительно ради кормления промышленности черным угольным хлебом, теперь обрели особый смысл — они извлекали из земных недр прошлое, прочно забытое. Насыпаемые ими терриконы были восстанавливаемыми древними горами, обретающими новую жизнь.
Слух о том, что в недрах можно отыскать осколки камня, дарующего невесомость, разнеслись среди подневольных горняков. Добыча угля неожиданно возросла без всяких угроз начальства, без агитации и плакатов. Случилось это из-за того, что каторжный труд обрел тайную цель. В недолгое свободное время многие, подражая Генриху, копались в терриконах. Но поиски не хотели венчаться успехом. Камень не давался в руки, что не удивляло немца. «Значит, он дается в руки не каждому и не сразу», говорил он.
    Зачем невольникам был нужен камень невесомости? Конечно для того, чтоб подняться с его помощью в воздух и покинуть пространство из шахт, вышек и колючей проволоки. Бывший Рай, обратившийся в ледяной ад, сам навевал эту мысль. И неважно, что убежать отсюда по-настоящему мог лишь швед Артур Тамвелиус. Немецким пленным бежать было по сути некуда, единственным местом, куда они могли вернуться, были занятые недругом руины их родины. Русским каторжникам тоже не было смысла в бегстве. Вернуться они могли в родные края, где их быстро найдут и вернут обратно, еще и дадут новый срок за побег.
Но идея отыскать Камень уже жила своей жизнью, отсекая все домыслы и рассуждения. В те дни началась наконец работа над первым городским зданием, с которого начнет свою жизнь новый город. Им стала, конечно, водонапорная башня, уже спроектированная Тамвелиусом. Артур внес некоторые изменения в свой проект, сделав башню похожей на ракету.
Еще было мало людей, видевших в своей жизни настоящие ракеты. В Инте такой человек был вовсе один — Генрих. Он и нарисовал на бумаге ракету, подсказывая Артуру идею, как устроить башню. Заключенные, выделенные в строительную бригаду, старались изо всех сил. Пошел слух, что когда камень будет обнаружен, они все вместе покинут Инту на этой башне, которая унесет их, подобно ракете, в какое-то хорошее место. Где их уже никто никогда не найдет, да и искать не будет. О том, где находится такое место, тоже ходили разные слухи. Кто-то полагал, что — в Швеции, куда Артур заберет их с собой. Другие рассуждали, что на плоской вершине высокой горы где-то в Азии. Третьи полагали, что башня унесет их на покрытый цветами и плодами островок где-нибудь в теплом южном море.
Сваривая каркас башни, выкладывая из кирпича и камня ее стены, работники постепенно забыли, что сам полет будет зависеть вовсе не от башни, а от Камня, который еще предстоит отыскать. Все верили, что камень ляжет в их руки, когда будет сооружена вершина башни, когда ее тела последний раз коснется рука строителя. Никто не задумывался и о том, что всех невольников Инты внутрь башни не запихать, даже если и утрамбовать их, как селедок в бочке. Сколь не велика башенка, а десяток тысяч человек, хоть и отощавших от тяжкой работы и баланды, она все-таки не вместит. Фантазия невольных людей все расширяла чудесные свойства башни, делая ее не только вольно летающей, но и растущей.
На вершину башни работяги при помощи блоков и канатов поднимали отлитую из бронзы и окрашенную в красный цвет звезду. Эту звезду уже никто не считал знаком Советской власти, в ней видели знак будущего полета, который невероятно усилившаяся от неволи фантазия продлевала уже до самых звезд.
Каменная башня еще никем не виданной ракетой зависла над деревянным барачным озером Инты. Теперь здесь было чем любоваться, отводя свой взгляд от прокисших бараков, казарм и пакгаузов, этих серых символов несвободы. Башня сделалась символом свободы, свободы не земной, вроде бумаги об освобождении с разрешением жить в ряде мест кроме крупных городов, а свободы небесной. Такой, какую все чувствуют, но не могут выразить словами.
Довольны были все. Не только каторжники, но и вертухаи охраны, которые казались свободными только из-за колючей проволоки. На самом же деле они по сути тоже были невольниками, которых чья-то воля отправила сюда, на сечение тем же ветрам и съедению того же гнуса, что терзали и зэков. Смутные слухи про Камень доходили и до них, и у них на него были свои виды. Изъять Камень у зэков, сдать его власти, и за это получить назначение в лучшее место, чем мерзлая Инта. Но для того, чтоб это сделать, камень должен был сперва кто-то найти, а он никак не находился. Построенная же ампирно-готическо-ракетная башня сделалась символом и их надежд тоже.
Особенно радовался башне «хозяин». Его участь она все-таки изменит! Он рапортует о начале строительства в Инте настоящего города, пригласит начальство полюбоваться удивительной башенкой, первым каменным зданием. Экскурсантов он, конечно, накормит и напоет, сводит на единственное развлечение — поохотиться на тундровых зайцев. И за это его, конечно, переведут в другое, более приятное, место. Возможно, даже и с повышением. А сюда пришлют нового «хозяина». Чтоб строил город дальше и отличался в меру своих сил. Про Камень «хозяин», конечно, тоже слышал, но он его больше не интересовал, ибо башня и сделалась его Камнем.
Про автора, Артура Тамвелиуса, он, конечно, тоже не забыл и ходатайствовал о его условно-досрочном освобождении. На радостях начальство и эту просьбу тоже уважило. Тут же началось и освобождение из плена немцев, но это уже без всякой воли «хозяина», такие вопросы могли решаться только намного выше, чем его кресло в лагерной конторе.
В унылых забоях остались лишь русские заключенные. С исчезновением Тамвелиуса они поняли, что надежд на свободу больше не осталось. И подняли восстание, сначала отказавшись долбить уголь, потом — избив тех, кто их уговаривал работать, а после отобрав оружие у вертухаев и открыв бессмысленную и беспощадную стрельбу.
После восстания кого-то в самом деле — освободили, кого-то перевели в другие лагеря. Но Инталаг постепенно был упразднен, и вместо него появился город Инта. В нем началось каменное строительство, но построить что-то сравнимое с башней Тамвелиуса не получилось. Город собрали из блочных пятиэтажек, каких немало и в Омске, и в Нарве, и в Москве, и даже — в Петербурге. Так и осталась в городе одна-единственная архитектурная достопримечательность, напоминающая ракету, только теперь зависшую не над бараками, а над стаей тоже серых, но уже бетонных «хрущовок».
Вернулся в Германию Генрих. В Восточную, ибо его родной город оказался теперь в ее советской части. В лишенной космического будущего стране он смог найти место инженера на химическом заводе, где и трудился, видя в ректификационных колоннах какое-то подобие ракет, о которых он мечтал. В свободное время увлекался археологией и геологией, продолжая в меру своих возможностей искать Камень, для чего несколько раз ездил и в разные места России, но уже не в Инту. На Урал, на Алтай. Так и прожил он свою жизнь, в которой чудесный Камень, увы, так и не лег в его руки.
Освободившись, Тамвелиус собрался в Швецию. Может, в Советской России его и ждало какое-то будущее, но теперь более всего он желал спокойной жизни. Тем более, что в Швеции, как это бывает в сладкой обывательской сказке, умер относительно богатый дядюшка Артура, оставив в наследство племяннику завод по производству дизелей.
Чисто вымытый мылом шведский городок с маленькими но аккуратными каменными домишками. Приветливый, вежливый народ. Мир, который когда-то покинули родители Артура во имя большого будущего, обещанного Советской Россией. Там и происходит сейчас большое будущее, они в космос летают. Сначала спутник отправили, потом — собачек, а потом и человека. Правда, без чудесного Камня, на одном керосине. Но есть ли он где-нибудь, этот Камень, кроме как в сказках?!
А тут, в Швеции, только монотонно гудит заводик Тамвелиуса да шуршат марки приносимой им прибыли. Вчерашний день похож на завтрашний. Тут его все знают, как приличного бюргера, владельца завода, доставшегося ему по наследству. И никто не ведает, что в далекой Инте высится сотворенная им в мечтаниях о чудесном Камне башня, выполненная в апирно-готическо-ракетном стиле. Единственная в своем роде... Никогда в родной его предкам Швеции он не будет Автором. А в России он им остался навсегда. 
   Андрей Емельянов-Хальген
2015 год