Дом культуры «Меридиан», Москва. 18.10.2000.
Отекстовка: Сергей Пилипенко, февраль 2015.
БЕСЕДА ПЕРЕД ЛЕКЦИЕЙ
Годуновы — по всем параметрам аристократическая фамилия XIII века, родом от некоего легендарного Чет-мурзы. Старшая ветвь этой фамилии потомков Чета — Сабуровы, которые давно в боярах бывали. И, кстати, законная супруга царя Василия Третьего, великая княгиня Соломония — урожденная Сабурова. Так что безродность Годунова — это мифотворчество Пушкина с подачи Карамзина. Даже с такими великими людьми не всегда надо соглашаться.
Но есть еще один момент. Его положение с одной стороны было родовито, а с другой стороны сам Борис Федорович был удачно женат — удачно для времени своей молодости. Он был женат на дочери Малюты. Помните поговорку времен Хрущева: «Не имей сто друзей, а женись как Аджубей»? Те, кто меня слушают, знают, что я отношусь к Борисову Федоровичу весьма уважительно. Не хочу сказать о нем ничего дурного. То был нормальный брак. По крайней мере, Годуновы были не менее родовиты, чем Романовы. А те тоже в люди вышли, когда царь Иван первым счастливым браком был женат на Анастасии Юрьевой, то есть на Романовой по более позднему наименованию. И так бывало. Так что брак Годунова — не мезальянс (не неравнородный брак).
Записка слушателя: Множество лакун (пробелов) в официальной истории в книге Бочарова, Ефимова, Чачуха и Чернышева «Заговор против русской истории» объясняется тем, что захватившая власть семья Романовых систематически уничтожала древние письменные источники, а писавшие по заказу Романовых историографы Байер, Миллер и Шлёцер подделывали источники и не допускали выхода в свет правдивой истории Татищева.
Махнач: Но Татищев был издан. Он действительно пользовался Иоакимовской летописью, но она ничего нам не меняет. Она меняет что-то для домонгольского периода, но не для допетровского. Она ничего не меняет для высокого Средневековья. Да, у нас есть Романовская легенда, которую принял Карамзин, — легенда об убийстве царевича Дмитрия по заказу Годунова. Ни доказать, ни опровергнуть ее невозможно. Она подобна легенде о том, что старец Федор Кузьмич был царем Александром Первым, о котором я только что написал очерк. Да никто не знает правду! На том свете, в ином мире, в иной жизни узнаем всю правду! Там мы все узнаем, когда история закончится! Это как раз те исторические предания, которые имеют «про и контра» настолько весомые, что раскрывать их невозможно. Я не доверяю версии о причастности Бориса Федоровича к убийству Дмитрия Углицкого, который, скорее всего, действительно был убит.
Моя версия вам известна, и она тоже уязвима. Полагаю, что то убийство было задумано и совершенно именно для того, чтобы бросить тень на Годунова, было задумано его противниками. Историки находят мою версию тоже правдоподобной. Да, есть Романовская легенда. Да, что-то писалось в угоду Романовым даже в 17 веке, а не только в конце 18 века, когда работали упомянутые ученые. Но представить себе, что государь имел возможность уничтожить документы, — то значит перенести события из русской истории в советскую, в эпоху КГБ! У него возможности такой не было — прошерстить библиотеки и архивы, особенно епархиальные, и уж тем более монастырские. Да и не занимались этим тогда, и КГБ у них в распоряжении не было, как не было «Пролеткульта» и «ЦК КПСС».
Кстати, вспомните недавнюю лекцию прошлого года о Петре Первом. Когда исчезла Присяжная грамота царя Михаила Земскому Собору, тут же стало ясно, кто уничтожил, потому что до нас дошли записи дьяков о том, кто брал. А последним брал ее Петр, а документа нет. Доказать нельзя, но слишком серьезные подозрения, что Петр и уничтожил грамоту. Запись в архиве есть, что он последним брал. Потому не надо преувеличивать возможности монархов.
Продолжение записки слушателя: В результате история Руси написана по западническому рецепту.
Махнач: Да, в той степени, в которой на нее действительно повлияли немцы в свое время. Но то было во многом исправлено последующими поколениями историков, тем же Карамзиным, которого можно упрекнуть в известном западничестве. Хотя он, несомненно, был великим патриотом, но на легенду норманистов он попался и начальную историю изложил по канонам норманизма. Николай Михайлович не виноват, ведь он столь во многом был первым, что...
Слушательница: Наверное, автор записки начитался Фоменко.
Махнач: Думаю, что тут не Фоменко. Я уже сказал, что говорить о Фоменко в этом зале я не буду. Сперва была статья, а теперь уже вышла книга с критическим разбором и опровержением домыслов Фоменко. Какие-то добрые люди то сделали, я забыл авторов. А сам я всегда отказывался то делать и всегда говорил: «Извините, но чтобы разбирать творения Фоменко, я недостаточно профессионален, потому что я историк, а не врач». А то, что у него не все дома, я понял еще до того, как он начал заниматься историей, как только увидел его графические листы. Напомните мне в следующий раз, я дам вам авторов этой книги. Мне коллеги обещали дать ее полистать. Обязательно перелистаю, и автора буду знать.
В этом вопросе я как раз не вижу фоменковских моментов. Именно они, Романовы, начали брать в жены германских принцесс, а хотел первым как раз Годунов. Он же готовил соответствующий брак для Ксении Борисовны и для Федора Борисовича. Другое дело, что жених Ксении скончался молодым, такое бывает. Годунов первым начал выстраивать династические браки. А после него тем занимался только Петр. Государи Михаил, Алексей и Федор на германских принцессах еще не женились. Они женились на русских дворянках. Может быть, и правильно делали.
Вопрос: Почему был предан забвению старый русский обычай, когда царь выбирал невесту из русского боярского рода, иногда даже не очень родовитого?
Махнач: В этом зале знают, какой я антизападник, и сегодня узнают еще. Думаю, что династические браки устраивали не по злому умыслу, а по нормам тогдашней дипломатии. Династические связи (междинастические связи) делались в общем в интересах своего государства. И вопрос тут не в династических связях с Западом, а в том, какое воспитание получает наследник престола. Вот нашелся умник, который подсчитал, что в последнем русском государе, ныне церковью наконец-то прославленном, Николае Александровиче, была «одна сто тридцать вторая русской крови». Но я готов утверждать, что он был не на «одну сто тридцать вторую» русский, а просто русский человек. И отец его был русский человек. И воспитывали их как русских людей. А там было много чего намешано.
Еще раз скажу, что я, может быть, уже говорил в ранних лекциях, в позапрошлом году, когда разбирал и опровергал норманистскую легенду, то есть норманистскую трактовку сказания о призвании братьев-варягов. Скажу еще раз.
Если утверждать, что появление у какого-либо народа династии иноземного происхождения означает, что и народ уже иноземцами порабощен, то давайте тогда утверждать, что Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии порабощено Федеративной Республикой Германия, потому что у них Ганноверская династия, более того, не на «одну сто тридцать вторую», а просто немецкого происхождения. Более того, у англичан очень давно нету национальной династии. Начиная последовательно с Вильгельма Завоевателя, там правили франко-норманы (офранцуженные норманы), ближайшие потомки Вильгельма, затем — чистые французы Плантагенеты, начиная с Генри, сыном которого был Ричард Львиное Сердце, затем — их отдаленные родственники валлийцы Тюдоры, затем — шотландцы Стюарты, затем — очень недолго голландский Штатгальтерский Дом, и наконец с раннего 18 века и до сих пор правит Ганноверская немецкая династия. И полный порядок!
Именно англичане всегда жили по-английски и управлялись по-английски. И дело тут не в династии, а совсем в другом. Вы задумывались когда-нибудь о том, что вам никогда не встречалось словосочетание «английский националист»? Никогда не встречали, да? Любого встречали — немецкого, русского, турецкого... но английского не встречали. По одной простой причине — других англичан не бывает. Они все националисты. И если бы даже английским королем оказался китаец, то он тоже правил бы по-английски, потому что знал бы, что иначе британцы башку ему оторвут! И отрывали, кстати. Учиться надо, господа, учиться, и учить окружающих!
ЛЕКЦИЯ
Мы переходим к блистательному царствованию Екатерины Второй, которую в дореволюционное время даже именовали Екатериной Великой, но не всегда, не так уверенно, как Петра Великим. Хаживал такой титул. Ее царствование было действительно блистательным. Если в царствование императрицы Елизаветы Петровны Россия переживала не только негативные последствия Петровской эпохи, Петровской тирании, Петровских реформ, «окошка прорубленного», в то время как порядочные люди в двери ходят, то царствование Екатерины дает нам пример, пожалуй, максимального положительного следствия, максимальной позитивной реализации того, что было сделано Петром. У каждой эпохи есть позитивные следствия, есть и у Петровской, но меньше, чем негативных. Положение в Европе, авторитет в Европе, положение на морях, положение первой сухопутной военной державы в конце XVIII века было бесспорным. Все это, и мирное, и в большой степени военное, было реализовано. Кроме того, эпоха дала, конечно, очень много внешнего блеска, сохранившегося в облике наших городов, в нашей придворной культуре, в нашей усадебной культуре, пожалуй, как никогда, в самых разных проявлениях во всех видах искусства.
Притом мы никогда не должны забывать, что большинство «екатерининских орлов», которых я перечислял в последней лекции прошлого года, либо уже сложились (старшее поколение) в Елизаветинскую эпоху, либо, по крайней мере, получили воспитание в Елизаветинскую эпоху. О том надо всегда помнить, то справедливо. Но всё же. Да, они были выращены не при Екатерине, но они реализовались при Екатерине.
Эпоха действительно блистательна. И проходит она под знаком, прежде всего, указа, который издала не Екатерина. Это — Указ о вольности дворянской 1861 года, о котором Василий Осипович Ключевский блестяще заметил, что по высшей справедливости на следующий день после Указа о вольности дворянской должен был быть издан Указ о вольности крестьянской. Но того не произошло, более того, потребовалось ровно сто лет, чтобы то произошло. Хотя Указ подписан Петром Третьим, он никак не реализовался при Петре Третьем: он был подписан в конце его правления. Он был сразу принят Екатериной как реальность. И тогда не могло быть иначе. Впоследствии он получил развитие в 1785 году изданием уже Екатериной Второй Жалованной грамоты Российскому дворянству.
Давайте посмотрим, что то означало в реальности. Дворянин получил право не служить. То есть, сложившаяся в Московском царстве XVI-XVII веков традиция по сути дела всеобщего тягла была нарушена. Только не надо всеобщее тягло называть «всеобщим рабством», оставим это русоненавистникам в Западной Европе. Но все же, служилый человек, будь он думный московский боярин или земский провинциальный, был обязан пожизненной службой, прежде всего военной. Дьяк, хотя дьячество было открыто и пополнялось из всех сословий — из некрупного дворянства, из посадских кругов, из духовенства, наверняка, из крестьян, тем не менее, тоже был обязан своей чиновной службой, и фактически тоже пожизненной. Служилые люди «по отечеству», то есть дворяне, и служилые люди «по прибору» (стрельцы, пушкари, городовые казаки) оказывались в таком же положении, и по сути дела тоже служили семейно. Крестьяне, а начиная с Уложенного собора царя Алексея Михайловича, и все посадские люди были обязаны пожизненным тяглом. Ну и, наконец, холоп был как дворовый свободен от тягла, но был обязан пожизненной службой своему господину. Хоть один настоящий крепостной был.
Лакуны там оставались. Общество на самом деле было достаточно свободным. При условиях подворного обложения до Петра, когда платил не человек, не «душа», а семья, дырок оставалось очень много. Например, в невероятно льготных условиях оказывались государевы цеховые — немногочисленные ремесленники, работавшие на государственных предприятиях типа Хамовного двора. Они устраивались замечательно. У них кто-нибудь один из семьи там работал, а все остальные занимались другим, свободным ремеслом и торговлей, но не облагались дополнительными налогами.
Лакун было довольно много, но лишних людей не было. Каждый выполнял свою функцию, и каждый, безусловно, пребывал в своих сословных рамках. И то есть большое благо. Повторю, сословность — очень большое благо. Сейчас вот многие ратуют за восстановление сословий, но процесс это тяжкий, так просто указом его не создашь. Екатерина как-то попыталась это сделать, она учредила «сословие потомственных почетных граждан». Но ничего путного из того не получилось, зато получилась очень небольшая привилегированная группа мещан, оказавшаяся сразу выше купцов. Их всегда было меньше, чем дворян. Нельзя создать сословия не в ходе социокультурных процессов, во многом религиозно обусловленных, а постановлением государственной думы или даже рескриптом государя. Но если бы можно было восстановить сословия, безусловно, я ратовал бы за то по очень простой причине. Сословия ведь только в Индии имеют непроходимые кастовые переборки, во всех же остальных случаях переход из сословия в сословие возможен, хотя требует некоторого усилия. Зато сословное общество оставляет очень мало места для проваливания на социальное дно. В сословных обществах меньше социальных низов, чем в любых других обществах, потому что из сословия в сословие перейти можно, а пристроиться сбоку нельзя. Откидных скамеек не бывает.
Так было. Ситуация та была во многом искажена Петром, его Указом о единонаследии, о чем я рассказывал. Но все же не следует забывать, что если в середине XVIII века рядовой солдат из крестьян, то есть рекрут, тяжело и долго служил 25 лет и, выходя в отставку, все же семьей обзаводился, потому что 43 года — не старость (это я сейчас хорошо чувствую, мне намного больше), то дворянин по-прежнему служил пожизненно! И мог быть уволен, по крайней мере, формально, только самим императором: по увечью, по болезни, по старческой дряхлости. Теперь же, после Указа Петра Третьего дворянин мог стать свободным человеком в той ситуации, в которой других свободных людей не было. Все остальные были связаны тяглом, а дворянин перестал быть связанным службой, если конечно ему позволяли средства. Учтите, что и при Екатерине около половины дворян не имели поместий! И перед революцией нашей несчастной, многострадальной 1917 года меньшинство дворян имели поместья, и даже к моменту освобождения крестьян — меньшинство. А большинство дворян должны были служить. Дворянство размножилось, у них не было поместий. Они не могли жить трудом крестьян, могли жить службой. Уже при Екатерине близко к половине дворян вынуждены были служить. Хоть и необязательно они были совсем беспоместные. Известно, что Федор Федорович Ушаков, великий наш флотоводец, точно могу вам казать, владел 7 душами! А кто-то из них были стариками. Это всего две-три семьи. Вы понимаете, что на это жить он не мог. Он должен был получать жалованье. Вот такой был помещик.
Кстати, если вы не слыхали, всерьез идет разговор о канонизации адмирала Федора Ушакова. Два года назад был прославлен его дядюшка, старый Федор Ушаков Санаксарского монастыря. И при прославлении старца Федора его племянник был раскопан и, что интересно, обретен в нетленном мундире. Во всяком случае, Санаксарский монастырь ведет процесс канонизации. У нас с очень давних времен уже не было святых полководцев, а святого адмирала вообще не было. Потому то будет колоссальным событием для нашей культуры и нашей веры.
Так вот, если дворянин имел средства, теперь он мог не служить. Правда, даже еще в первой четверти XIX века, предпочитали служить. Мемуаристика то раскрывает. Как отмечает в своих записках о преподобном Серафиме и его послушнике дворянине Мотовилове (Николае Александровиче), Сергей Нилус, провинциальный дворянин на службу вступал всегда, потому что «иначе можно было и невесты не приискать». То есть, дворянину было непристойно не поступить в службу. Другое дело, как реально то делали. Реально то делали так. В службу вступали, старались записаться гвардейским солдатом в детстве, а иногда, если связи позволяли, во младенчестве. Потому под 17 лет приезжали недорослем на службу сразу гвардейским капралом, и затем быстренько — в гвардейские сержанты. И к моменту, когда можно было рассчитывать на производство в офицерский чин — гвардейский прапорщик, выходили в армию (плюс два чина сразу — поручик), и тут же в отставку! Всё! Приличия соблюдены. Послужил государю! Вспомните пушкинского Дубровского. Помните, в каком чине был его отец помещик Дубровский? Там в одном месте указано — поручик. Тяжба идет между генерал-аншефом Троекуровым и поручиком Дубровским. Почему старикан — поручик? Почему не майор? Да потому что он всего ничего служил и вышел в отставку поручиком. То вполне екатерининская картина.
Каковы были следствия того? Давайте посмотрим. Сначала разберем положительные следствия. Их трудно недооценивать. Именно они-то по сути дела и дали старое, крылатое, неизвестно кем брошенное наименование — «золотой век русского дворянства». Вспомните мою лекцию по XIV веку. Академик Веселовский «золотым веком русского боярства» называл эпоху Дмитрия Донского. Но он пародировал то, что принадлежит эпохе Екатерины, — «золотой век русского дворянства». Действительно, складывается очень мощный культурный пласт, который я бы научно назвал «субкультурой русской дворянской культуры в рамках русской культуры XVIII-XIX века», а коротко — «субкультурой дворянской усадьбы». Дворяне начинают строить усадьбы.
Те из вас, кто краеведчески достаточно солидно выглядят, знают, наверное, до какой степени трудно найти дворянскую усадьбу, выдержанную в стилистических формах барокко. Почему? Ну, на самом деле можно найти, но их очень мало: Лопасня Васильчиковых, Грузины Полторацких в Тверской губернии. Найти очень трудно. Почему? Потому что барокко — это первая половина XVIII века. До конца Елизаветы и немножечко начала 60-х, екатерининских годов. Их было мало, многие не сохранились, остались только изображения. А дворянская усадьба связана с классицизмом. Классицизм же пропагандировала Екатерина. Потому что до того как дворяне наконец ощутили всю прелесть Указа, им не за чем было заводить себе усадьбу. Да, были барочные усадьбы. Например, Нескучное Трубецких, сейчас оно полностью перестроено. Там сейчас классицизм XIX века. Но изначально усадьба князей Трубецких была барочной. Ее гравированные изображения того времени сохранились. Почему у них была усадьба? Потому что Трубецкие были сверхбогатыми? Нет, богатых было много. Да потому что их имение было близко от Москвы. Им было нетрудно туда «смотаться на выходные». Имело смысл, можно было гостей пригласить.
А тому, у кого имение было в ста верстах от Москвы, уже было некогда. Дворянин был на службе! И свои барочные особняки и дворцы они строили по месту службы. Таковые есть не только в Петербурге, есть и в Москве. В Коломне есть. Дворянину было просто некогда. Да, он, конечно, жил землей своей, у него было имение, в имении был барский дом. Но если учесть, что он приезжал туда на пару недель в год, испросив у полкового командира отпуск, дабы поохотиться и немножко поуправлять, разрешить какие-то споры, решить дела, со старостами переговорить, то зачем ему было разводить эти фигли-мигли, роскошный барочный дворец в имении, в котором он бывает неделю-две в год? У него был дом такой же, как у его мужиков, но побольше. Не два жилых сруба плюс крытые дворы, а целых три! Ему больше не надо было, чтобы приехать поохотиться. Вот и всё, и никаких особых парковых ухищрений в Подмосковье ему просто было не нужно. Надо было начать жить в имении, если не круглый год, то несколько летних месяцев, надо было начать приглашать к себе таких же свободных людей к себе погостить, надо было там, в загородном имении начать устраивать балы. Балы были и при Елизавете. При ней танцевать любили, умели, учились это делать по-французски, но в городах. А теперь начали то делать в имениях.
Вот почему классицизм у нас связан с дворянской усадьбой, хотя, кстати, в русском искусстве, особенно в русской архитектуре гораздо плодотворнее барокко, потому что первые отзвуки барокко появились еще во второй половине XVI века, не позже, чем у итальянцев, на совершенно русской почве. Есть определенные черты будущего барокко в Храме Василия Блаженного. Кстати, там прекрасная небольшая выставка в маленьком выставочном зале в ризнице, весь XVII век барокко. При Петре барочная линия немножечко ослабела, потому что голландцами увлекались, но Елизавета — это великолепное, высокое барокко. Провинция долго держалась за барокко!
Очень важно отметить, что все учебники истории русской архитектуры искажают картину и нагло лгут. Они барокко заканчивают на Елизавете, а дальше начинают классицизм. А ведь это для Петербурга верно. Лучшее московское барокко, может быть, самое лучшее, изысканное, Троица в Серебряниках у Яузских ворот Бланка (Карла Ивановича) — это 1782 год! Прошло уже два десятилетия правления Екатерины, а классицистических церквей почти не было. А в провинции еще меньше, провинция отторгала классицизм и держалась за барокко. А на Урале и дальше в Сибири барочные церкви строили и в XIX веке. Классицизм проходит такие эпохи. Для 60-х и 70-х годов это преимущественно личные заказы Екатерины и казенные постройки. Например, Дворцовая линия и там, где Прямая казна, вроде огромных Присутственных мест во Владимире, если помните. Для 80-90-х годов это архитектура дворянской усадьбы, но только дворянской усадьбы. А купцы заказывают еще барокко, и духовенство, когда деньги есть. И только в XIX веке, при Александре классицизм становится настоящим национальным стилем. Вот он обрусел к тому времени и начал быть повсеместным.
Но мы говорим сейчас о дворянской усадьбе. В итоге складывается целая субкультура. Разве только великолепная архитектура? Только ансамбли Архангельского, Черемушек, Останкино и тому подобных? Нет, не только архитектура. Это невероятный расцвет паркового искусства, где за французским регулярным парком все большее влияние оказывает на нас английский пейзажный парк. И парки конца XVIII века совершенно справедливо в своих книгах академик Лихачев и два замечательных исследователя Вергунов и Горохов в своей книге «Садово-парковое искусство России» называют «русско-английским парком конца XVIII – начала XIX века». Например, пейзажные парки Болотова (Андрея Тимофеевича). Он был большой мастер, создатель и пропагандист пейзажного парка. Может быть, вам попадались мемуары знаменитого Болотова («Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков»). Например, Болотовский парк дворца в Богородицке Тульской губернии.
Это — наполнение интерьера дворца мебелью классицизма и всем остальным прикладным искусством, от туалета до безделушки, до табакерочки. Это музыка классицизма. А когда музыка переехала в усадьбу, потребовалось создание оркестра. А ежели хватает сил, средств и крепостных, то и нескольких оркестров! Инструментальной музыки, отдельно роговой музыки, хоров. У богачей Шереметьевых всегда было, конечно, несколько оркестров. И крепостным капельмейстером у них был выдающийся композитор конца XVIII – начала XIX века Степан Дегтярев. Это — театр. Посмотрите. Неподмостковый, скомороший театр был у нас в Средневековье. Но он был на периферии общественного сознания. Подмостковый театр появляется в царствование Алексея Михайловича. Но то был придворный театр, хотя туда приглашали дворян. Просветительский театр по иезуитскому образцу связан с именами Симеона Полоцкого и особенно святителя Димитрия Ростовского. То есть, к придворному добавляется школьный театр. Но то тоже локальные центры. Общедоступный театр появляется при Елизавете — театр Волкова в Ярославце, вы все его знаете. А много театров появляется в рамках субкультуры дворянской усадьбы. И во многом за счет того, что много крепостных театров, много крепостных театральных трупп, высокопрофессиональных, вне всякого сомнения.
Но то еще также библиотеки. Стало пристойно читать библиотеки. А не иметь книг — непристойно. Именно в эту эпоху предприимчивые мастера, предприимчивые торговцы начинают выпускать для дворян совершенно замечательные элементы украшения библиотек. Это деревянные чурбаки с наклеенными на них очень красивыми кожаными с золотым тиснением корешками, потому что с полки их все равно никто не вынет, зато можно по цвету подобрать, пригласить мастера-художника, чтобы подобрал по цвету гамму этих корешков. Эти чурбаки в музеях сохранились. Мы знаем, что они были. А ежели не чурбаки, то что читали? Ну, в общем, очень легкую литературу, особенно французские мелкие, несерьезные, третьего ряда романчики, как по-французски, так и по-русски в плохом переводе. То был следующий пласт, за чурбаками. Ежели читали не французские романчики, а что-нибудь посерьезнее, то читали французскую просвещенческую литературу с претензией на философичность. Тут я вполне согласен с Игорем Ростиславовичем Шафаревичем, читали продукцию самой скучной, самой примитивной, самой бесплодной (!) и, заметим, вредоносной эпохи в истории мировой философии. Но даже если отбросить чурбаки, романчики и «вольтерчики», то все равно, поскольку библиотек было много и читали довольно много, начинали читать и что-нибудь посолиднее! Причем стремление к образованности было настолько сильным, серьезным, что, например, первые переводы из величайшего богослова, я бы сказал, величайшего мыслителя XIV века, святителя Григория Паламы, были сделаны, между прочим, масоном Новиковым. Спасибо ему. С тех пор читаем Паламу. Ну, сейчас, правда, есть уже лучше перевод. Но, тем не менее, с тех пор он в российской библиотеке. Потому недооценивать это нельзя.
Как однажды Лихачев написал, сначала надо научиться читать, потом начинают писать. Посмотрите сами. Читать русские люди начали, несомненно, до крещения Руси святым Владимиром. Можно не сомневаться. Раз христиане были, — а я вам доказывал, что в IX веке христиане точно были, а скорее всего, были намного раньше, — то значит и читали, потому что нету христианства без книг. Невозможно христианское богослужение без книг. Так вот, читать начали в IX веке, а может быть, в VIII веке, а может быть, в VI веке, а писать начали в XI веке. Русская литература начинается с XI века.
Нечто философическое начали читать в основном при Екатерине, а русская философская школа начинается с «любомудров» (членов «Общества любомудров» — философско-литературного кружка московских интеллектуалов), фактически с Николаевского времени. Сначала надо начать читать, чтобы потом начать писать. Взрыв русской литературы начинается на рубеже XVIII-XIX веков. Вот полвека почитали, и начали писать. Конечно, у нас до того был не только Гаврила Романович Державин, затем был совсем не пустой Сумароков (Александр Петрович), совсем не пустой. А еще отступя — совсем не пустой Тредиаковский. И прав был Пушкин, щедрый к литераторам как великий человек, когда писал, что в «Тилемахиде» найдутся добрые стихи. И Тредиаковский действительно занимает место в русской литературе. Сначала писали немножечко, а вот уже на рубеже веков начали писать много! Со вкусом и блеском! Так что Пушкин никак непредставим вне субкультуры дворянской усадьбы. Хотя гений, конечно, не зависит от социума, хотя гений рождается по воле Всевышнего Творца, но ежели бы не эта ситуация, если бы не этот Указ, то Пушкин был бы другим. Он не стал бы менее гениальным, но он писал бы иначе. Когда писали, размышляли о роли России, размышляли об имперской сущности России, и также о том, хорошие ли мы христиане, между прочим, что приведет, конечно, к христианскому подъему в XIX веке. Доброго здесь было много.
Ну а негативные последствия? Петр I Указом о единонаследии резко увеличил власть помещика, теперь любой дворянин стал помещиком, потому что указ стер разницу между вотчиной и поместьем. Прежде вотчина была собственностью вотчинника, а поместье было жалованьем помещика, его заработной платой. Теперь же все помещики по сути стали вотчинниками, хотя на самом-то деле исчезло слово «вотчина», а любое имение стало называться «поместьем». Такая вот уж игра в русском языке.
Петр резко увеличил сборы и подушной податью, и табелью о рангах и, чего уж греха таить, тираничностью своего правления, достаточно антикрестьянской тираничностью, ведь при Петре подати вышибали из крестьян воинские команды.
Теперь, после Указа Петра III крестьянин остался несвободным, а дворянин обрел свободу. Более того, Россия не выдерживала, как и сейчас не выдерживает, бюрократического режима. Мне довелось писать, что если мы не совершим антибюрократического отката, дело опять закончится отрыванием голов значительному количеству бюрократов. Значит, революция незакончена, значит, нас ждет кровь. Не приживается бюрократический образ правления. При Елизавете он смягчался и добрыми нравами, и определенным все-таки православным подъемом, и неформальными связями. Потому при Екатерине снова возникает земство. Жалованная грамота русскому дворянству и Жалованная грамота русским городам 1785 года создают институции выборного самоуправления. Но какое это самоуправление? Совсем не то, которое мы потеряли в XVII веке. Оно — односословное, чисто дворянское. Следовательно, власть дворян возрастает еще и потому, что из них рекрутируются начальники!
Возможностей у дворян стало много, но и потребностей стало много. Ну что было нужно дворянину раньше? Двадцать кафтанов? Зачем? Ну, один парадный, другой повседневный. Третий полевой. Ну, еще французский, чтобы выпендриться, который раз в год надевается. Что получал дворянин со своих крепостных даже при Елизавете? В основном корма. Как только устанавливался зимник, к местам службы, прежде всего в столице или в окрестностях столиц Петербурга и Москвы, ну и в другие полковые города, где барин служил, тянулись обозы. И везли барину муку, пиво, гусей, курей, поросей. Корма, в основном корма! Разнообразные корма. Денег барину было нужно довольно мало. Обиход его к этому не обязывал.
Теперь же четыре кафтана уже никак не годились. Надо построить усадебный ансамбль, набрать персонал. Разве много слуг надо было нормальному барину, служилому дворянину XVII века? Кроме оружного холопа, как бы оруженосца, который с ним на войну шел и вместе с ним сражался, ему нужна была еще, может быть, пара слуг да кухарка. А больше-то зачем? А сколько нужно, чтобы обслуживать московский дом-дворец? Такие дворцы еще сохранились. Они, правда, все в XIX веке превратились в полицейские участки, больницы, учебные заведения. Стоит Гагаринский дворец у Петровских ворот — «Екатерининская больница». Стоит Музей революции, бывший Английский клуб, он тоже был построен как дворец. И на Пречистенке стоит Ермоловых дворец. И дворец Разумовских на Гороховом поле. Есть еще. А загородные дворцы? Сколько нужно дворни, чтобы обслуживать Архангельское? Ну, сотня, не меньше. То, есть, надо было еще и это вытянуть из крестьян, оторвать их от земли, сделать их дворовыми. А откуда набрать оркестр? Из того же «человеческого материала». А если не один оркестр? А театр? Таким образом, мы получили жуткий оброчный пресс на крестьянина, прежде всего оброчный, но и барщинный тоже. То есть, выжимание соков из крестьянина намного усилилось.
Но мы получили и огромное количество людей раскрестьяненных, превращенных в дворовых. Думаю, нет особого основания, чтобы жалеть мальчика, который подавал барину чубук. Тот мальчик все равно кроме подавания чубука ничего не умел, а потому его интеллектуальный уровень был на уровне табуретки. В среднем русский барин был добрым человеком. Ежели мальчик иногда получал подзатыльник, то отнюдь не во всю барскую силу «раззудись плечо!» Наверняка, барин чаще его конфетками потчевал. Он же свой мальчик, чубук подает! То же ясно. Потому на всю дворню свою жалость особенно-то не распространяйте.
Представьте себе крепостных профессиональных танцовщиц и певиц театра. Их учить начинали в семилетнем возрасте, то есть отрывали от семьи, намертво! А в 15 лет они начинали выступать. Учили их, заметьте, французскому и итальянскому языку. Ежели в певицы годилась, то вчерне для начала, ибо все равно неясно, насколько она певица, когда ей 7 лет. А ежели уж певица, опера шла на этих языках, то учили всерьез французскому и итальянскому. Учили хорошим манерам, танцам и пению, музыке, игре на некоторых инструментах. И так далее. Это совсем другой культурный уровень! А положение-то было то же самое, даже еще более зависимое, чем у того крестьянина, который остался в своей семье и своей избе.
Ну ладно, ну вырвалась одна в графини Шереметьевы. Так ведь одна! А каково было Степану Дегтяреву, композитору европейского масштаба, который дирижировал не только в Шереметьевских дворцах, но и на сцене Большого театра, быть крепостным? От него осталось 4 оперы, он всего написал 8, а еще массу инструментальной музыки и знаменитые до сих пор хоровые концерты для клиросного пения. Там, где на приходе есть порядочный хор, что в наше время бывает куда реже, чем при советской власти, там до сих пор предпочитают на праздники петь Дегтяревские праздничные стихиры, из коих Троицкая, наверное, наиболее знаменитая — «Преславная днесь». Расскажу вам вкратце историю Дегтярева. Женой Николая Петровича была Прасковья Ивановна. Кстати, именно Прасковья Ивановна. С удовольствием представить кого-то из знаменитых таким же быдлом, как ты сам, — нормальная пролетарская манера. Потому за советское время у нас появилось невозможное словосочетание «Параша Жемчугова». Думаю, что до семи лет ее в семье кликали точно Парашей. Но когда она стала актрисой, к ней в семь лет уже начали обращаться «Прасковья Ивановна». Так было положено. Уровень не тот, уже другая дворня. Граф же на французский манер звал ее Полиной. Потому имя Параша в сочетании со сценическим псевдонимом «Жемчугова» никогда не звучало! Так вот, утратив Прасковью Ивановну, Николай Петрович очень долго и тяжело горевал, начал в ее память строить странноприимный дом, то есть Институт Склифосовского, и подписал вольные всему театру, с подарками, не голыми на улицу. Он был богатый и православный человек. Но оркестру не подписал. Однако Дегтярев был настолько о себе во мнении, что пришел к барину и спросил: «Ваше сиятельство, а я?» На что Шереметьев ему сказал: «Ну, подожди. Я уже скоро умру. Я это знаю точно. И ты получишь вольную посмертно». Через два года граф скончался. Вскрыли завещание. Пачка вольных. Дегтярева там не оказалось. Чтобы не преувеличивать степень замордованности русского мужика, рассказываю дальше. Дегтярев собрал показания всех, кто мог подтвердить, что граф обещал. Вряд ли граф надул композитора. Ну, потерялось, все может быть, тем более перед смертью. Он собрал показания и отправил жалобу в Сенат. Сенат, заметьте, не велел немедленно отвести композитора на конюшню, а разобрал его дело. Но разбирал два года и решил в пользу Дегтярева. Решение Сената застало Дегтярева в гробу! Он получил волю посмертно.
Очень многие крестьяне обрели волю и состояние тяжким трудом. Предприимчивого крестьянина барин, как правило, с радостью отпускал на оброк, и на сторону тоже. Он же ему паспорт выписывал. Эти крестьяне предприниматели сколачивали капитал, становились фабрикантами или торговцами, выкупались на волю, выкупали свои семьи. В третьем-четвертом поколении после того вырастают фамилии Гучковых, Рябушинских... Учтите, что самые крупные наши состояния, самые крупные наши фабриканты конца XIX – начала XX века — не мещанского, а крестьянского происхождения (не все из крепостных), потому что старое купечество было разрушено XVIII веком. Но то ведь тоже меньшинство. То все-таки отдельные персоны. А деньги выжимали из всех.
Была ли большая польза с этого стране? Как я вам многократно говорил, преувеличивать отсталость России не стоит. Ну, хотя бы по некоторым признакам. В XVII веке наше высокопрофессиональное ремесло свободных людей, посадских людей потребляло столько металла, что нам его не хватало, и мы ввозили его в частности из Швеции, слитками, готовое заводское железо. Своего не хватало. А вывозили, между прочим, ружья. Так что Швеция была нашим сырьевым придатком. Петру сие не нравилось, и толчок железоделательным предприятиям в первой половине XVIII века привел в конце XVIII века к тому, что у нас железо покупала Англия! Мы выплавляли железа более, чем сама «мастерская мира». Или, например, Петр, начав заниматься флотом, придал толчок развитию полотняных заводов. На том пышным цветом расцвел, например, Серпухов. И то был не один полотняный центр. Опять-таки самый крупный в мире флот плавал на русских парусах при Екатерине. Нам тоже доставалось, наш тоже плавал. Но полотно шло на экспорт. Не надо считать, что Россия — родина слонов. Паровой котел был впервые сделан в Англии. Паровую машину действительно впервые в мире построил Джеймс Уатт, а паровоз впервые по рельсам пустил англичанин Стефенсон. Но заметьте, что вторую паровую машину в мире независимо от английского проекта действительно построил Ползунов, и второй паровоз действительно пустили ремесленники Черепановы. А кто еще пустил? Передовые голландцы? Нет. Мощнейшая промышленная Франция? Нет. Быть вторыми после англичан право же не стыдно.
Но мы реализовали всё, что можно было реализовать в крепостнической системе, когда значительной частью рабочих на заводах были приписные крестьяне, так называемые заводские крестьяне, которые в общем недолюбливали или часто ненавидели свою заводскую жизнь. Неслучайно у нас был жуткий заводской спад в итоге Великих реформ Александра Второго, хотя и директора государственных заводов и частные заводчики делали всё, обещали вполне приличную плату бывшим крепостным, если они останутся как вольнонаемные, а те все равно уходили. То есть, все, что можно было вытянуть из крепостнической промышленности, мы уже выдали к концу XVIII века. Дальше, как говорили марксисты, которые не всегда были неправы, способ производства и общественные отношения вступали в непримиримые противоречия. Если бы мы не при Петре III, а хотя бы при Павле I провели указ о вольности крестьянской, мы не столкнулись бы с дикой отсталостью России в середине XIX века в эпоху Крымской войны, потому что на конец XVIII века мы нисколько ни от кого не отставали. Но дальше, за первую половину XIX века мы начали отставать обвально! И то еще не всё.
Вообще-то на любую промышленную революцию соки выжимают из крестьянина. Так было в Англии, так было везде. Некий необходимый прибавочный продукт в форме первоначального капитала так или иначе в промышленность вливается. Ну конечно, он может быть из транзитной торговли, из эксплуатации колоний. Ну какие такие особенные колонии были в XVIII веке! Великие колониальные державы еще не были созданы. А в общем все-таки из сельского хозяйства. Если бы мы могли сказать сейчас, если бы я мог сказать в этой лекции: «Да, мужику жилось тяжело, но благодаря тому, что из него соки выжимали, расцвела русская промышленность! И другого пути нет!» Но я того сказать не могу. Не могу, потому что вспомните Онегина. Над чем он там дремал? «Над сыром лимбургским живым и ананасом золотым»? То есть над привозными иноземными продуктами. Откуда везли значительную часть книг, камзолов, табакерок? То есть, труд русского крестьянина, увы, в значительной степени вкладывался не в развитие русского производства, а в развитие итальянского, фламандского, французского промышленного производства. То было, если говорить о хозяйстве, пожалуй, самым печальным последствием блестящей Екатерининской эпохи.
Но была еще моральная сторона всего. Об этом пишет опять-таки Василий Ключевский, светлая память ему. У крестьянина за века были разные отношения с барином. В Средневековье большей частью добрые, нежели наоборот. Но бывало всяко. А в первой половине XVIII века, пожалуй, меньшей частью добрые. Но тоже бывало всяко. Есть определенная патриархальность в межсословных связях. И земельного дворянина они связывали с крестьянином куда больше, чем с горожанином. Бывало всяко. Бывало, что в иные времена зарвавшийся барин получал вилы в бок. Но то было исключением из правила, потому что любой мужик твердо знал, что барин — защитник, барин — воин. О том мы уже говорили — пожизненная служба. Он был защитником, между прочим, его, мужика, а не только государя императора!
И вдруг одномоментно крестьянин обнаружил, что на месте защитника оказался бездельник, который больше не служит, но которого почему-то мужик продолжает кормить, который почему-то собственник этого имения! Конечно, всех юридических тонкостей собственности крестьянин не знал. Но все равно в семейном предании хранилось нечто, некое воспоминание о том, что раньше поместья даны были за службу! Указа о единонаследии крестьянин мог не заметить, указа же о вольности дворянской он не заметить, конечно, не мог. И на эту несправедливость он ответил, страшно ответил — Пугачевщиной.
Давайте сравним так называемые крестьянские войны. Я никогда, и в школе не мог понять, почему что-то — бунт, что-то — восстание, а вот четыре — почему-то крестьянские войны. Когда я был совсем маленьким, их было три. Потом Булавинскую добавили. Ну, то неважно. Согласимся, что их четыре: Болотников, Разин, Булавин, Пугачев. Они разные. У Болотникова весьма много достойного и благородного, в том числе и патриотического. Разин омерзителен, как мало кто в русской истории, — бандит и садист. Булавин скорее симпатичный казак, для которого главным поводом к бунту было требование выдать беглых, а с Дону выдачи не бывает. Ну да еще антиправославные шутки Петра, о которых знали все, в том числе и на Дону. Много раз историки, в том числе советские отмечали, что во всех этих восстаниях, в сущности, нету ничего, как говорят, «антифеодального», они не направлены против так называемых феодалов. Они направлены против начальства, произвола начальства. У Болотникова в войске были дворяне. Казак, знаете ли, тоже не крепостной крестьянин. А таковыми в Булавинском восстании были почти все, там неказаков было мало. А в Пугачевщине мы сразу получаем стремление уничтожить дворянство! Она грозила уничтожить целое сословие! Движение подобного размаха в следующий раз мы получили, ну разве что, в 1917 году. Причина — как раз то, чему мы посвятили большую часть сегодняшней лекции. Причина — Указ Петра Третьего.
Вся эта субкультура насаждалась Екатериной, о чем уже говорил, под знаком классицизма и просвещения, то есть прожженного западничества. И раннеромантическая реакция на то тоже была более или менее западнической. В архитектуре мы неграмотно называем эту реакцию «русской псевдоготикой». Вспомните Царицыно, Петровский путевой дворец на Питерской дороге. Ее довольно много по усадьбам у нас. Стилистически грамотно именовать этот стиль нашей архитектуры «ранним романтизмом». В живописи его меньше, но тоже есть. Это, безусловно, конечная реакция на классицизм. Реакция очень многослойная. На лекциях по истории архитектуры обычно об этом рассказываю. В Архитектурном институте читаю, кстати, по вечерам. После лекции спросите, я скажу часы. В этом стиле разные корни. Там есть неизрасходованный потенциал барокко. Барокко отторгалось двором и правительством. И потому потенциал динамичного барокко реализовывался, реагируя на статичный классицизм, в виде романтизма, в виде так называемой «псевдоготики», потому что барокко было русским национальным стилем. Есть также масонское влияние. Страной романтизма тогда была Англия, а она была родиной масонства и масонской метрополией России. Масонские ложи Екатерининского времени были, видимо, все или почти все английского происхождения. Об этом мы через две недели поговорим. Первого числа буду говорить о русском масонстве.
Как видите, даже реакция на западничество была во многом западнической. Почему? Я ответил на то в своем «Диагнозе», опубликованном в толстом сборнике, который кто-то из вас читал. Еще надеюсь издать. Потому что канавку, которую своим западничеством Петр вырыл между дворянами и всеми поголовно недворянами, Екатерина превратила в глубокий, глубокий ров. А это одна из составляющих нашей будущей революции — проблема западничества в русской культуре. Революция до сих пор себя не исчерпала, потому что мы не преодолели западничества, но и не стали все поголовно западниками. Культурный раскол этноса сохраняется. Эти последствия реальны, их пощупать можно. Из этого надо как-то выходить.
Заниматься непосредственно Екатериной не хочу. Я принимаю наблюдения кого-то из историков XX века, кажется, Натана Эйдельмана. Она не была тираном, наоборот была обаятельнейшей дамой, «шармершей» и умела то использовать. И шармировала она, прежде всего, своих екатерининских орлов, и не только своих любовников, а и тех, кто, как например, Александр Васильевич Суворов, отнюдь таковым не был. Она была очень обаятельной дамой. При том она стремилась быть обаятельной и для простонародья. И часто умело то делала. При Екатерине были большие придворные приемы, куда естественно приглашали придворных, аристократов знатнейших родов, гвардейских офицеров, но и армейских офицеров по специальному списку. То есть, от полка, например, два офицера с женами, если женаты, были осчастливлены приглашением во дворец. И чиновников тоже по списку, потому что все не влезут. И видных купцов, которые даже и не дворяне. Университетского профессора могли пригласить. Но, правда, каждых в свой зал. Вот досюда могут дойти придворные и знать, а вот армейские офицеры только досюда. А вот купцы только досюда. Но Екатерина проходила через все залы. Потому и купец видел, что государыня его «приняла». Вот это образ всего ее царствования. Иллюзию она умела создавать. По сути дела, если хотите, «потемкинские деревни», хотя никаких «потемкинских деревень» не было. Это вымысел, сплетня, пущенная в Западной Европе. Никто модели деревень не строил, это понятно. А то, что крестьяне по пути шествия государыни приоделись во все лучшее, так их и понукать не надо было. Они и сами бы приоделись. Между прочим, когда простых гостей принимают, а не государыню встречают, тоже приодеваются. Мы и сейчас так себя ведем. Но если хотите «потемкинскую деревню» прочитать как идиому, а не сплетню, не напраслину, на нас возведенную, то тогда в этом есть правда. Вот в этих приемах заключается всё ее царствование.
Почему оно было, тем не менее, благожелательно воспринято современниками или, как я однажды назвал лекцию на эту тему несколько лет назад, «Почему Державин писал оды?» Екатерине он писал их неоднократно. Надо сказать, что Гаврила Романович был простодушным государственником. Неслучайно он по рангу был министром у трех государей — при Екатерине, при Павле и при Александре Первом. Каждый раз его выгоняли. И каждый раз за честность, каждый раз по доносу. На него начинали жаловаться, и его снимали. И все равно служил и считал нормальным для себя служить, будучи первым пером эпохи. И был честнейшим человеком. И, конечно, царедворцем. Конечно, он относился к государыне, как и подобает русскому человеку относиться к законному монарху, то есть верноподданно. Конечно, подарки и ордена его трогали. Когда он, по происхождению беспоместный дворянин, получил Званку в подарок (усадьбу на реке Волхов в Новгородской области), он прыгал на одной ножке и написал оду императрице «Оду Званке», и еще чего-то написал. И я его очень хорошо понимаю. Если бы мне сейчас пожаловали Званку, я бы тоже, наверное, первый раз в жизни написал стихи.
Он был неподкупно честен, и был чрезвычайно благороден. Когда арестовали Радищева, Гаврила Романович пошел заступаться. Сам Радищев и то, что он кривым пером накарябал, Гавриле Романовичу точно не могло понравиться. Категорически не могло. И позиции Радищева он принять не мог. Что это опасно, он знал. Он не мог не слыхать, что государыня сказала, что «этот бунтовщик хуже Пугачева». То есть, немилостью он рисковал. Но он пошел заступаться за противного ему человека, потому что собрат пиита (поэт) попал в беду. Высоту Державина можно только созерцать и ею восхищаться. И все же писал оды! Почему? Он все это видел. И все следствия внутренней государственной политики Екатерины он не мог не видеть, а будучи чиновником высокого ранга, тем более не мог не видеть. А ведь писал. И вот почему.
В XV веке мы получили державный скипетр как эстафетную палочку от погибающей империи, от погибающего Константинополя. Еще раз напомню, что став единой Россией, став державой при Иоанне Третьем, мы в сущности уже тогда стали и империей, мы стали Третьим Римом. И мы старались выполнять эту функцию и в XV, и в XVI, и в XVII веках. Старались. И то было трудно, очень трудно быть единственным государством восточнохристианской культуры, единственным хранителем православия, потому что все остальные восточные христиане были порабощены и оккупированы либо мусульманами, либо цивилизованным Западом. Тем не менее, мы посылали деньги грекам и славянам, поддерживали монастыри, поддерживали патриарший престол, принимали беженцев. Мы старались хоть чем-то помочь, хоть оружием, когда грузины начали валяться у нас в ногах: «Возьмите к себе под Вашу Высокую руку!» Валяться они начали при Федоре Иоанновиче. Но Россия тогда была еще слаба и не могла так далеко продвинуться к Кавказу. Потому братьям нашим грузинам пришлось поваляться двести лет. Свое они вываляли, но забыли крепко! А вываляли они свое этническое состояние: им грозила депопуляция (исчезновение этноса).
Мы старались. И в правление царевны Софии Алексеевны были два крымских похода. Не удалось. И при Петре пытались. Провалилось. Хотя Азов взяли, но отдали. И при Анне Иоанновне в эпоху, хуже которой, казалось бы, себе не представишь. А инерция работала. И поляков на место ставили. И Миних вместе с Ласси побывали в Таврии, миновав Перекоп. Не всё было удачно. Всё бы удалось раньше, если бы не первый тиран Ивашка, который лишил русских людей внутренней солидарности и потерял казачество, готовое резать крымцев уже тогда. Отсрочилось. Вместо того, чтобы вся энергия казаков была брошена, слита, спущена на крымцев и ногаев, она разрядилась в Смуту здесь, как вы помните. И Петр помешал своей несвоевременной, англичанами спровоцированной Северной войной. Мы бы сильнее укрепились на Черном море, куда надежнее.
Потому только при Екатерине мы стали настолько могущественными, чтобы реализовать свой имперский долг. И ведь реализовали! Две русско-турецкие войны, славные величайшими победами нашей истории, славные именами Румянцева-Задунайского, Долгорукова-Крымского, Потемкина-Таврического, а на море именами графа Орлова-Чесменского и адмирала Спиридова в первой войне, именами Суворова-Рымникского и Ушакова на море во второй войне. А можно назвать и другие имена. А между ними было еще упразднение за ненадобностью хищнического Крыма и возвращение на место Таврической губернии. Это — Екатерина!
Три так называемых «раздела Польши». Русскому человеку должно быть стыдно говорить «разделы Польши», потому что уже в самом наименовании содержится клевета! Не мы начали. Начала Австрия, кстати сказать, оккупацией русской земли — Галиции, после чего Россия не имела права не вмешаться. Так же точно по инициативе тевтонов проходили так называемые второй и третий разделы Польши. После третьего она прекратила существование на карте. Но следует помнить, что по первому и второму разделу Польши Российская империя не получила ни клочка нерусской земли. Мы только возвращали западнорусские земли, то есть земли, извините за грубое слово, нынешних Украины и Белоруссии. Притом все не вернули, Галиция так и осталась австрийской. И только по третьему разделу, упраздняя Польшу, снова по австрийской инициативе, между прочим, мы получили кусок нерусской земли, но и не польской, а этнически литовские земли, связанные с нами, как вы помните из прошлых лекций, историей Великого княжества Литовского в конце XIII – первой половине XVI веков. Так что, и так называемые разделы Польши были тоже исполнением имперского долга и освобождением от инородческой и иноверческий неволи православных людей. Так же, как и русско-турецкие войны, приводившие частично к освобождению, частично (Турция редко слабела) к улучшению положения христиан греков, болгар, сербов, молдаван, даже коптов Египта и сирийских христиан, остававшихся в пределах Османской империи. Было из-за чего оды писать.
А тем временем положение крестьянина ухудшается за вторую половину XVIII века так сильно, как никогда ранее, в том числе и при Петре I. В XVII веке и в XVIII веке мы пользуемся одним и тем же термином — «крепостничество» или «крепостное право». Но описываем им совершенно разные явления. Крепостное право XVII века — это прикрепление крестьянина к своей земле, с которой он уйти не мог, но и его никто не мог с нее сковырнуть. Вот почему русский крестьянин и в начале XX века, между прочим, продолжал считать землю своей. А так оно всегда и было. Он не мог с нее уйти. Вотчинник мог продать только село целиком, а помещик вообще ничего продать не мог. Соборное уложение царя Алексея прописывает отдельной статьей, что «продавать крещеных людей никому недозволенно». То, конечно, не о крестьянах, то о холопах! Помыслить же продать крестьянина не осмелился бы ни один боярин. Потому как за то он мог получить от государя и по церковной линии — жесточайшую епитимью. То есть, наше крепостничество XVII века мягче, чем в любой европейской стране, может быть, кроме Швеции, но намного мягче, чем во Франции, я уж не говорю о такой люто феодальной земле как Польша — Жечь Посполита. А в конце XVIII века наше крепостничество больше похоже на рабство и, несомненно, тяжелее, чем в странах Западной Европы. И в газете Петербургской, как сами, небось, помните, можно было напечатать объявление о том, что «продается телега крепкая с девкой здоровою и сукой борзою».
Все то так, и то довольно пакостно. Однако есть и другая сторона. Почему опять-таки Державин оды писал, а Суворов хоть и мог иронизировать над кем-угодно, но был прожженным монархистом и лютым царедворцем? А ирония — это злой язык его. А вот почему. Потому что мы воевали, и когда крестьянского сына брили в рекруты, семья оплакивала его как умершего, а он впервые в жизни напивался. Тогда крестьяне не напивались, но по такому поводу можно было и напиться, горланить песни, даже ругаться. Но каждый рекрут знал одну простую вещь и добирал это знание в полку, что вчера он был барский, а сегодня и навсегда — царский! Теперь у него иное положение, положение служилого человека, и заметьте, уже навсегда. Кстати, крупнейший композитор екатерининского времени Евстигней Фомин был солдатский сын. Но дело тут не в Фомине даже, а в том, что с этого момента солдат знал, что служба будет тяжела и будет длиться 25 лет, и очень даже возможно, что его убьют. Но он также знал, что ратной славою своей, ратной доблестью он может выслужить звание благородное. И выслуживали, и видал он этих офицеров из солдат, если не в своем полку, то в соседском хотя бы, а скорее всего, и в своем видал. Таких было много. Был даже один солдат, призванный рядовым рекрутом, правда, не из помещичьих крестьян, а из государственных, который прошел за 4 царствования путь от солдата до полного генерала. Только фельдмаршалом не стал. То был первый Скобелев, Иван Никитич, дед великого Скобелева. Кстати, был он рекрутом Кобелёв из деревни Кобели. Но то сочли совершенно непристойным, и когда он получил первый офицерский чин, к его фамилии привесили буковку «с». Потому, чтобы ни происходило вокруг, оставалось величие империи, которая, каким бы распущенным ни был двор, и как бы ни увеличивалась канава западничества, все равно оставалась православной империей. То было не лучшее время нашей истории, если иметь в виду состояние общества. То была, пожалуй, нижняя точка, но скомпенсированная вот этим.