Лина чувствовала, что теряет нечто, теряет то, что, казалось, уже всегда будет при ней, подобно осевшей на дне шкатулки подаренной любовником дорогой безделушке, и что она втайне выучилась недооценивать, но, возвышаясь над сожалением об утрате, в ней, словно выброс пепла из недр истекающего раскаленной магмой вулкана, разрасталось, развеваясь над ней, как знамя, тёмное облако гнева.
Она удалила все фотографии Олега, стёрла все сообщения и написанные им письма, а телефон занесла в черный список, однако этого всё равно было явно недостаточно: необходимо было стереть его не только из памяти, но, желательно, и с поверхности этой планеты, вот только жаль не хватало для этого возможностей.
Всепоглощающая ярость растворила даже тоску по его объятиям, которая поначалу предательски пометавшись от сердца к мозгу и обратно, подло пряталась внизу живота.
Она рассеянно подумала, что, вероятно, её чувство к Олегу изначально вовсе любовью не являлось, а только лишь настоявшись, словно вино в дубовых бочках, полностью раскрывшись, наконец приобрело терпкий вкус и богатый букет ненависти.
Лина ощутила усталость и ей захотелось отпустить от себя эту неожиданно принявшую окончательное воплощение ненависть, потому что она истощала её, и без того не выглядевшими безграничными, силы.
Зачем она набросилась на него, отчаянно нанося удары куда придётся, что побудило ее вести против него затяжную войну, тем паче, что он даже не думал об оружии?
Она призналась себе самой, что, похоже, мстила Олегу за обиды, которые нанесли ей другие мужчины и месть эта утомляла не только полной её бессмысленностью, но и внутренним осознанием своей несправедливости.
Подошло время отпуска, который она планировала провести в Таиланде, но поддавшись непроизвольному импульсу, обменяла билеты на путешествие совсем в другой конец света, доплатив двойную сумму к той, в каковую ей обошлась двухнедельная путёвка на остров Самуи.
Поскольку расстояние отделявшее Москву от столицы Перу превышало двенадцать с половиной тысяч километров, а время проведенное в полете обещало составить целых восемнадцать часов, то Лина, принявшая решение выспаться еще до пересадки в Лондоне, воспользовалась услугами некоего известного прохиндея Джека Дэниэлса, бывшего на довольно короткой ноге с господином Морфеем, несмотря на то, что он был, в прямом смысле, довольно жидковатым, хотя и сорокоградусным субъектом с американским гражданством.
Минуя очереди на регистрацию, досмотры ручной клади, сдачи-получения багажа, посадки-высадки, вельветовый баритон Леонарда Коэна в наушниках, назойливую предупредительность стюардесс, плач грудных детей в салоне самолета, зоны турбулентности, храп расплывшегося по креслу соседа по рейсу Лима-Арекипа, суету у обменников валюты и начинавшую раздражать неспособность аборигенов изъясняться на английском, Лина оказалась в гостинице второго по величине города Перу.
Арекипа удивила её по недоразумению оставленными в суетном Сегодня, - умчавшимся куда-то неуловимым Вчера, - старинными постройками из белого камня, с массивными, всегда и везде более высокими, чем это было необходимо дверьми, исправно выполнявшими свои функции еще со времён испанского владычества и щеголявшими разнообразными металлическими заклёпками и иными коваными деталями, намертво вросшими в тяжёлую, прочную древесину.
Центр города сохранил не только своё лицо и индивидуальность, но и располагал к себе каким-то трудно передаваемым шармом, тем ощущением своеобразного уюта, которым могут похвастаться лишь немногие туристические мекки.
Ухоженные дома и вымощенные булыжником тротуары, пережившие как инков, так и конкистадоров, смотрелись так, словно и не было выпавших на их долю разрушений, пяти веков прожитых в тесной, но не слишком приятной компании, состоявшей из нескольких вулканов, которые, высокомерно поглядывая сверху вниз, вели себя порою довольно хамовито: то неожиданный фейерверк устроят да пеплом осыпят, то взяв за грудки, трясти начнут, да так, что рушатся башни и колокольни Кафедрального Собора.
И всё это оголтелое, выставленное напоказ нарумяненное инквизиционное средневековье парадоксально, но неожиданно успешно сочеталось с изысканной тропической растительностью, аккуратно и совсем по-европейски стриженной, а в правильных местах - депилированной.
Отчего-то Лину начала угнетать досадная необходимость вступать в разговоры с незнакомыми людьми: все эти многочисленные эпизодические персонажи, - гостиничные клерки, таксисты, ресторанные официанты, - отвлекали от той стороны в её внутренней жизни, которая вдруг сделалась чрезвычайно важной.
Люди не позволяли остановиться, задержать нечто очень ценное в происходящем; казалось, что у неё как-будто бы отнимают часть себя, мешают сосредоточиться на чём-то таком, что должно было послужить чуть ли не откровением, но, однако ускользало от неё, совсем как в детстве ускользала прямо между пальцев пойманная в ладонь юркая ящерица.
У неё создалось впечатление, будто она забыла что-то весьма значительное, а вспомнить что именно не представлялось уже возможным, а маховик реальности раскручивался, нужно было выходить из отеля, следовать, используя подсказки навигатора, в определенном направлении к монастырю Святой Каталины, по странным улицам с параноидальной упорядоченностью расположенных на ней магазинов: на одной, например, находились только канцелярские магазины, на другой - торговали исключительно верхней одеждой, а на третьей тянулись бесконечные витрины всевозможной оптики.
За "очковой" улицей, - как мысленно она её обозвала, - последовала иная, на которой торговали гробами и прочим погребальным инвентарём, самым разнообразным и даже роскошным, но в целом довольно устрашающим.
В голове у Лины творилось бог знает что: чем больше она пыталась осознать и захватить происходящее, тем дальше её относило куда-то вглубь себя, прочь от казавшегося дурной грёзой настоящего, в какую-то расплывчатую даль в себе, каковая никогда ей не была доступна, а потому пугала.
Слушая электронного англоязычного гида, она воспринимала его слова излишне образно, и сочный, изобилующий деталями рассказ об избранных девах, считавшихся жёнами Бога Солнца, приобретал зловещий смысл: на память сразу же приходило то, как инки имели обыкновение обращаться с красивыми девственницами, принося их в жертву ударами топора, с хладнокровием мясников, словно пасьянс, раскладывая тела внутри кратеров потухших вулканов; и вот, когда перуанец, нечаянно сбившись на фальцет, повел речь о том, как в 1601 году на месте разрушенного землетрясением "Дома Дев Солнца" испанцы построили данное сооружение, Лину вдруг отчего-то ужаснуло промелькнувшее было число "четыреста": явственно послышался шорох платьев благородных монахинь, проживавших свою жизнь без мужской ласки в раскрашенных яркими красками монастырских клетях, и эти окаянные четыре сотни одиночеств, всё бесплодное томление и смертная тоска несчастных дев, неожиданно показались ей материализовавшимися и рассеянными в воздухе, который она вдыхала, а стены, и все эти источавшие безысходность, прекрасно сохранившиеся предметы их простого обихода, казалось, кричали о загубленном цветении и преданной тлену, растраченной попусту красоте.
У неё закружилась голова, но, вместо того, чтобы сесть и отыскать точку опоры, Лина продолжала сканировать взглядом могилы похороненных во внутреннем дворе дев, многие из которых наверняка так и не успели познать если не любовь, то, во всяком случае, таинство физической близости.
Что-то неосязаемое в ней, отпрянув в сторону от действительности, пошатнулось, и мысль её канула в недавнее прошлое, где, оказывается, довольно неплохо сохранились картины трёхмесячной давности, к которым она избегала возвращаться внутренним взором, как инстинктивно избегают яркого света больные лихорадкой.
Она улыбнулась произволу памяти: ей отчего-то стало неловко перед самой собой за несвоевременность подобных воспоминаний, однако выбраться из тумана минувшего сразу не получилось и прежде, чем это произошло, она снова увидела вблизи от своего лица жадные губы Олега, родинку на левом плече, шелест обласканных ветром лип, одобрительно машущих ветвями в белой рамке раскрытого настежь окна, и вновь услышала свой торжествующий крик, нечаянно вырвавшийся из какой-то заоблачной в ней выси, настолько далёкой, что почти не воспринимался как собственный.
Скользнув взором по незатейливым гобеленам, украшавшим одно из помещений, где жили уже не юные послушницы, а пробывшие в монастыре свыше трёх лет и ставшие монахинями молодые женщины, Лина перевела взгляд на красовавшийся во внутреннем дворе каменный резервуар с водой и застыв у окна, в которое он был виден, погрузилась в вязкое и топкое чувство.
Укол печали был не острым, но тем не менее, вспорол в ней какой-то старый, затхлый, наполненный недостойным содержимым, пыльный саван, и, как откровение, из ниоткуда, возникло смешанное с раскаянием озарение:
- Зачем я так?! Зачем я так с ним?! Почему я так поступала с ними со всеми!? - шептала она, растерянно оглядываясь по углам кельи, где со всех сторон на неё молчаливо смотрела древняя, чудом сохранившаяся утварь, ветхие кровати с белоснежными кружевными наволочками и простынями, потемневшие от гнёта времени деревянные тазы и ковша с истертыми краями, благодаря которым осуществлялась интимная гигиена обделённых любовью хозяек, чьи благородные, но никем не обласканные чресла, давно сгнили в земле.
- Неужели для того, чтобы понять, что я дура, необходимо было прилететь в Перу? - опустив голову и грустно улыбаясь своим мыслям, Лина направилась к выходу.
Она не смотрела перед собой и шла вперёд нетвёрдой походкой, отмечая про себя, что становится всё жарче и жарче, и от этого, у неё, конечно же, эта загадочная дурнота и одышка, которой никогда в жизни не было.
Несмотря на то, что она почти не отводила взгляда от навигатора, поворот в нужный переулок был всё же пропущен.
Горестно вздохнув, она развернулась, однако, вероятно, проделала этот маневр излишне резко и неожиданно для шедших позади прохожих, один из которых едва не сбил её с ног, а если Лина и не оказалась на тротуаре, то только потому, что мужчина в последний момент поймал её за руку.
- Ло сиенто, сеньора! Ло ламенто!
Лина не поняла, что означали эти слова, но догадалась, что незнакомец перед ней извиняется.
Она пробормотала в ответ несколько слов по-английски, и, вымученно улыбнувшись, хотела было проследовать дальше, как вдруг мужчина обратился к ней на чистейшем englisн:
- Боже мой, так вы англичанка?! Мэм, извините меня за нерасторопность! Всё от моей дурной привычки ходить быстро.
- Нет, сэр, я не англичанка. И вы совсем не виноваты. Я как-то упустила из виду, что нахожусь на улице не одна.
- Не англичанка?! Но у вас такой прекрасный английский! Так откуда же вы?
- Из России, - Лина как могла пыталась концентрироваться на реальности, чувствуя, что головокружение усиливается, а окружающие картины эпизодически мутнеют и видятся сквозь белёсую вуаль.
- Из России?! Ну, надо же! Великолепно!
- А почему, собственно, вы считаете это великолепным? - она отстраненно отметила, что человек, едва не сбивший её с ног, весьма приятен собою, даже красив.
- Во-первых: почти все англичане страшные зануды, - с заговорщицким видом сообщил собеседник, но не заметив на лице у Лины и тени улыбки, прибавил, - Ну, я не знаю, возможно, они мне таковыми кажутся.
- А во-вторых? - она откровенно рассматривала словоохотливого незнакомца, и, чем дольше она за ним наблюдала, тем больше проникалась к нему доверием.
Это выглядело по меньшей мере довольно странным и совершенно для неё нехарактерным.
Она не успела себе удивиться, так как мысль её и без того страдала излишней пластичностью и соскальзывала с предмета на предмет, но всё, что она сейчас в состоянии была осознать, так это лишь факт необъяснимой к нему симпатии, которой она прониклась с первых минут знакомства.
В чём тут заключался фокус Лина даже не старалась понять и ей больше всего на свете хотелось оказаться в прохладном кафе, где можно было бы просто посидеть вдали от испепеляющих лучей несносного перуанского солнца.
- Во-вторых? - переспросил с лучезарной улыбкой собеседник, - А давайте, во-вторых, сходим в какое-нибудь заведение? В двух шагах отсюда есть то, что нам вполне подойдёт - отличный ресторан с видом на Оружейную площадь и Кафедральный собор.
Она ещё раз пристально взглянула ему в лицо, как-будто намеревалась обнаружить какой-то подвох, но опять столкнувшись с чем-то необъяснимым в его открытом взоре, только улыбнулась в ответ, услышав свой голос откуда-то издалека:
- Хорошо. Только с условием, что я плачу за себя самостоятельно.
"Чёрт! А он настоящий красавчик. Высокий, не ниже ста восьмидесяти пяти сантиметров. И, судя по всему, какой-то спортсмен. Широкие плечи, жилистые предплечья. Крепкие, едва не рвущие джинсы, бёдра. Коротко-стриженые тёмные волосы и чувственный рот. Кто он по национальности?"
- Как вам будет угодно, - в его орехово-кофейных глазах вновь заплясали бенгальские огни.
Провожая взглядом проезжавшее мимо трёхколесное мото-такси, Лина заметила:
- Как странно...А я думала, что "тук-туки" есть только в Таиланде. Видеть их в Южной Америке как-то неожиданно...
- Серьёзно? Этот вид транспорта популярен не только в Таиланде, но и почти во всей юго-восточной Азии: Лаос, Камбоджа, Вьетнам, Индонезия и Филиппины. Кроме того, мото-рикши распространены в Индии, Бангладеше и Пакистане. Что касается Южной Америки, то наличием "тук-туков" может похвастать только Перу, в Центральной же они есть в Гватемале. Нечто похожее есть ещё и на Кубе, но там это называется "коко-такси" и кроме водителя может вместить в себя только двоих человек.
- А почему "коко-такси"?
- Из-за сходства с кокосом.
- А я, грешным делом, подумала о кокаине, - устало улыбнулась Лина, - Послушай, а ты не испытываешь чувство неловкости по поводу того, что мы даже не знаем имён друг друга?
- Честно? - незнакомец открыл перед своей спутницей дверь и жестом предложил подняться по крутой, с деревянными бордовыми перилами, лестнице.
- Нет. Соври мне. Я это обожаю, - поднимаясь вверх и ощущая острую нехватку воздуха, мужественно пошутила Лина.
- Абсолютно не испытываю. У меня такое ощущение, что мы знакомы достаточно давно, чтобы придавать большое значение таким формальностям. Конечно, мне интересно было бы узнать как тебя зовут, но...Как бы тебе объяснить..., - в старательных попытках как можно более точно сформулировать свою мысль, он даже закусил губу, - Когда мы узнаем имена друг друга, то исчезнет некая недосказанность ...Есть в этом какая-то романтика, как мне кажется.
- Ладно. Останемся инкогнито.
- Нет-нет! Ни в коем случае!
- Так романтика же исчезнет. Причем, вероятно, вместе со мною. Я не пойму, что со мной такое происходит сегодня...Голова кружится, дышать нечем, мысли путаются... Похоже на ранний климакс.
- Ты впервые на высокогорье?
- А здесь разве высоко?
- Две тысячи триста метров с небольшим. Это немного. Большинство людей начинает чувствовать себя скверно лишь от двух тысяч пятисот метров. Но, видимо, у тебя предрасположенность. Ничего, акклиматизируешься понемногу.
- Только на это и остаётся надеяться, - едва слышно проговорила Лина и, шумно выдохнув, добавила: - Ты не представляешь, насколько я благодарна за возможность почувствовать себя альпинисткой, но радость от того, что чёртов подъём по треклятой лестнице закончился, несколько стушёвывает мою благодарность и я, возможно, оставлю тебя в живых.
Её спутник коротко рассмеялся, но сейчас же, словно извиняясь за доставленное неудобство, заметил:
- Арекипу называют столицей перуанской кухни, а этот ресторан - один из лучших в центре города. И вид отсюда волшебный. Ты только посмотри!
Заведение располагалось на верхнем этаже старинного здания, почти вплотную прилегавшего к Кафедральному собору, а столы на защищённой навесом веранде были расставлены таким образом, что даже устроившись за самым отдалённым из них, можно было лицезреть украшенную роскошным фонтаном Оружейную площадь, на которой, в компании многочисленных розовых кустов, распускались кованые тюльпаны готических фонарей, а изящные лавки, усеянные целующимися парочками, кокетливо выгибали свои спинки перед немыслимо широкими стволами пальм, зелёные гривы каковых задумчиво перебирал тёплый ветерок.
Монотонный шелест водяных струй сливался с птичьим щебетом рассевшихся вокруг фонтана влюблённых, и только изредка чьи-то восклицания или смех, будто крики раскачивающихся у летнего взморья на волнах излишне эмоциональных и порывистых альбатросов, доносились до слуха почти загипнотизированной пестротой антуража путешественницы.
- Назови уже своё имя. Хватит анонимности, - она строго взглянула в его светящиеся улыбкой глаза: - Лина.
- Очень приятно, Лина. Меня зовут Тони, - дождавшись от своей спутницы приветственного, украшенного мягкой улыбкой, кивка, он зачерпнул ноздрями поднимающийся от клумб одуряющий аромат истомлённых зноем роз, - Я австриец. Уже полгода путешествую по Южной Америке.
- Полгода?! - искренне изумилась она.
- А почему нет? Мне нравится узнавать новое.
- Включая женщин, как я понимаю? - она смягчила свой вопрос игривой улыбкой.
- В теннисе это называется "низкой подачей", - скривил губы Тони, но тут же, нервным движением курильщика, стряхивающего с брюк упавший на них пепел, переменил позу, закинув ногу за ногу, и, обратившись скорее к белокаменной колокольной башне, нежели к своей собеседнице, добавил, - Женщины, как и мужчины - в жизнь женщин, безусловно вносят новизну, придают существованию некий импульс, но, если без разбора хвататься за всё, что проносит мимо течением...Жизнь наводнена огромным количеством неинтересных, безвкусных и пустых людей, которые, тем не менее, хотят казаться требующими разгадки ребусами. Я стараюсь не тратить время на подобных людей, будь то женщины или мужчины.
- Чем же привлекла твоё внимание я? Цветом волос?
- Диссонансом между общим ощущением теплоты от твоей личности и колючестью во взгляде. Сочетанием жара и холода. В тебе ясно проглядывает темперамент, но он соседствует с противотанковыми ежами. Цвет волос, как и цвет глаз, кожи, вообще ни при чём. Я вначале воспринимаю человека сугубо интуитивно, читаю его мимику, жесты, прислушиваюсь к его внутреннему ритму и лишь потом либо принимаю его, либо нет. У тебя разве не так? Ты же не потому сейчас разговариваешь со мной, что у меня чёрные волосы и карие глаза?
Появление официанта избавило её от ответа, вместо которого она лишь благожелательно улыбнулась и тихо заметила:
- Странно, но я совсем не хочу есть. К тому же не знаю, что заказать из этого меню.
- Это ещё одно свидетельство того, что у тебя началась горная болезнь. Если ты плотно поешь, то тебе станет легче. Мы не будем заказывать спиртное, а закажем матэ дэ кока. А затем мы как следует поедим, хорошо?
- Матэ дэ кока?
- Чай из листьев коки. Снимает симптомы горной болезни. Однако, увы, от силы только на час.
Она кивнула, замечая как картинка с застывшим с деревянной улыбкой официантом и что-то старательно втолковывающим ему Тони подёрнулась белой пеленой, затем дрогнула, угрожая, подобно летучему змею улететь прочь в глубокую бирюзу невероятно красивого неба с причудливыми бело-пенными кораблями плывущих по ней облаков, дабы присоединиться к башням Кафедрального собора, чья обманчиво-каменная белизна уже робко начала размазываться и молочно растекаться по полотну небосвода.
Прежде чем спутник Лины заметил, что она близка к обмороку, её неожиданно отбросило обратно, подобно тому как морской прибой мощными толчками синих лап возвращает на берег отправившихся купаться в шторм незадачливых пловцов.
Она только и успела, что прикрыть ладонью неожиданно раскрытый в хищной зевоте рот, с облегчением отмечая окаменение начавшей было растекаться реальности и немедленный возврат уже совсем было расплавившихся колоколен на прежние свои места.
- Я заказал нам куй, - сообщил Тони, щурясь от надоедливого солнца, и, пока её зрачки быстро расширялись, а рот растягивался в улыбке, быстро добавил, словно опасаясь, что она сейчас взорвется и осколки того неведомого, из чего состоит она и её мир, посекут и искромсают, как его лицо, так и реальность, - Надеюсь, ты ещё не успела попробовать это блюдо?
- Как ты сказал?! Какая первая буква в этом слове?! - Лина была близка к тому, чтобы рассмеяться, но ей мешало наполненное детским восхищением удивление.
- Первая буква? Буква "к". А что тут такого? Куй - это особым способом приготовленная морская свинка. Национальное блюдо.
- Прости, но в русском языке есть схожее по звучание слово, считающееся нецензурным, но по своему значению дублирующее такое понятие как "половой член".
- В самом деле? Занятно, - он добродушно улыбнулся, и, приподняв брови, спросил, - Какие у тебя дальнейшие планы? Ты ведь не собираешься осесть в Арекипе?
- Я собираюсь побывать в Куско, увидеть Мачу-Пикчу и, может быть, полетать над долиной Наска.
Официант принес фарфоровые чашки с дымящимся зеленоватым напитком, и Тони, кивком его поблагодарив, заговорщицки шепнул:
- Пей. Это вернет тебя себе самой.
Она убедилась в справедливости его слов уже через пять минут, когда вдруг вернулась ясность мысли и дышать стало легче.
"Чёрт побери! Я сижу в кафе с абсолютно незнакомым мужчиной, ем и пью в его обществе с беспечностью школьницы старших классов! Что мешает ему, воспользовавшись моей невнимательностью, подсыпать мне какой-нибудь дряни в чашку с заваренной в ней травой? Сколько раз о таких случаях я читала в новостной ленте?!"
- О! Я же говорил! - сверкнул зубами Тони, - С возвращением! Вернулся знакомый колючий взгляд!
- Послушай, ты, конечно, производишь впечатление милого человека, но позволь задать тебе прямой вопрос?
- Весь внимание.
- Чего ты, собственно, от меня хочешь?
- Хочу стать тебе другом. Заслужить твое доверие. Мне наскучило путешествовать одному и я хотел бы, чтобы ты составила мне компанию. Делать что-либо, идущее в разрез с твоими желаниями, я не намерен. Хотя бы потому, что твоя улыбка, пусть она появляется эпизодически и контрабандно, меня совершенно завораживает, а я хочу наблюдать её если и не часто, то хотя бы время от времени.
Лина немного помолчала, отпила глоток жидкости оливкового цвета, как будто задумавшись о чём-то, посмотрела на качнувшийся от удара медный колокол в кремовой башне собора и, синхронно с гулким низким звоном последнего, произнесла:
- У меня нет чёткого плана. Я оплатила перелёт сюда и обратно, в последний момент отказавшись от услуг туристической фирмы, предлагавшей мне программу за какие-то фантастические деньги. Я полагала, что здесь более или менее сносно говорят по-английски, но оказалось, что это далеко не так.
- В Лиме и Арекипе, а так же, пожалуй, в Куско, с этим всё не так уж и плачевно обстоит. В остальных регионах Перу, уверяю тебя, всё значительно хуже. Лететь в Южную Америку в одиночку, не зная испанского языка - авантюра чистой воды.
- Ты хорошо знаешь испанский?
- Нет. Но не настолько, чтобы меня не понимали местные. С английским и немецким обстоит значительно лучше, - улыбнулся подошедшему официанту Тони.
- Боже мой! Какой ужас! Я не смогу это есть! - воскликнула Лина, разглядывая распростертую на тарелке в компании запеченного картофеля расплющенную тушку морской свинки, в хищно раскрытой пасти которой зловеще желтели острые зубки.
- По твоему лучше, когда еда выглядит нарядно, а на вкус - чуть лучше помёта? - лукаво улыбнулся Тони, - Попробуй! Я уверен - тебе понравится.
- Но эта крысиная пасть, раскрытая в предсмертной муке! - воскликнула Лина, испытывая смешанную с отвращением жалость, - Как можно вообще это есть!?
- Ты - в Южной Америке! Здесь свой, особый взгляд на жизнь и на смерть. А перед тобой - гордость национальной кухни Перу, блюдо, которое ты больше никогда в жизни не попробуешь! - глаза Тони озорно поблёскивали, - Поджаренную шкурку можешь не есть, хотя она довольно вкусна. Сосредоточься на мясе. В нём не только нет ни грамма жира, но оно не имеет ровным счётом никакого характерного привкуса, - подавая пример, он начал трапезу с головы, с явным удовольствием, отправляя в рот стянутую с головы кожицу вместе с маленькими хрустящими ушками.
Стараясь не смотреть в тарелку, Лина отважилась попробовать экзотическое блюдо, вкус которого подтвердил правоту слов её спутника: сочное, но нежирное, нежное мясо, если и напоминало что-либо, то лишь однажды принесённых с охоты отцом рябчиков.
Рябчики...
Неожиданный скачок сознания отбросил её во времени без малого на тридцать лет назад, и она вновь увидела отца, стоящего на пороге дома с набитой трофеями охотничьей сумкой на плече, небритого, усталой улыбкой отвечающего на угрюмое приветствие матери, а его легавая, почувствовав витавшее в воздухе скрытое напряжение, растерянно глядела то на вызывающе шумно моющую посуду мать, то на своего хозяина, не зная что делать с зажатой между зубов добычей.
Лина вдруг с неприятной и несвоевременной отчетливостью осознала насколько далеки были друг от друга её родители, и как исподволь подтачивавшая их брак мелочная и непримиримая требовательность матери, вынуждала отца искать спасения в классических мужских отрадах, подолгу прячась от неё то на рыбной ловле, то скрываясь на охоте, главная прелесть последней, судя по всему, и заключалась в счастливой для него возможности бездумно брести, утратив счёт часам, сквозь напоённый душными ароматами подлеска густой бор, в обществе одного лишь верного пса - умного пойнтера с грустным человеческим взглядом, который и приволок в тот далёкий сентябрьский день одного из подстреленных рябчиков в своей тёмной пасти, так как отцовский ягдташ был наполнен мёртвой дичью до отказа.
Возвратившись в настоящее, она обнаружила себя педантично и неторопливо поедающей странное яство и закусывающей печёным картофелем с медленно тающей во рту брокколи:
- Ты оказался прав. Мне понравилась эта meer schweine.
- Так ты всё-таки знаешь немецкий? - рассмеялся Тони.
- "Найн". Только "хенде хох", "ауфвидерзейен", "данке шон" и, собственно, "меэр швайнэ".
- Ты очаровательна, - едва ли не с печалью в интонации произнёс Тони, но, спохватившись, поспешил улыбнуться, пытаясь этой улыбкой отгородиться от мгновенно промелькнувшего на лице выражения смешанной с обожанием печали.
- Ты тоже не плох, - отреагировала Лина, успев заглянуть за эту его белозубую ширму.