Западная Украина, Лагерь военнопленных, 1941 год
Тяжёлый жестяной абажур едва скрывает резкий раздражающий свет лампы. Он стоит в потрёпанной гимнастёрке, угасший, небритый, поднятый внезапно и во втором часу ночи конвоируемый двумя охранниками представший пред столь же, уставшим и раздражённым с ночи начальником лагеря. Вот он, сидит за столом, высокий, подтянутый и пристально смотрит на Иваницкого. Рядом стоит переводчик, тоже уставший, всех их внезапно подняли ото сна и по одной начальству ведомой причине заставили наскоро умыться, облачиться в форму и пригнали на свои рабочие места…
Впрочем, о чём он говорит?!.. А, вернее, думает?! Какое начальство?! Вот же, он сам начальник, немецкий майор сверлит его душу настойчиво-пронзительным взглядом… Кто ему может приказать? Что? Он же, здесь царь и бог, в одном лице!.. Чего??.. О чём я думаю??.. ведь меня же, сейчас поведут на расстрел…. А почему на расстрел?.. какой расстрел?? Ночью?.. О чём я думаю…
Тяжёлая уставшая голова уже отказывается понимать что-либо в происходящем…. И остаётся покорно ждать своей участи…
Глупо, ах как глупо всё получилось…. Зажали их, в первые две недели войны зажали, от их полка осталось всего полтораста человек, ну и взяли их в кольцо…. Отстреливались до последнего патрона и последней гранаты…. После сдались… их на эшелон и сразу вглубь оккупированной территории, подальше от своих…. Привезли ночью, вокруг шуми лес на высоких холмах, похоже на предгорья Карпат… Утром всё стало ясно…. На первой же, линейке (?0 им сообщили, что всех желающих жить повезут в Германию, работать на заводах… а всех не согласных работать на великий Райх, погонят дальше в концентрационный лагерь…. Всё это было всего три дня назад…. И он уже смирился со своей участью – он поедет в Германию. А что делать?1 всё-таки, жизнь или хоть, некоторый шанс на жизнь!..
Иваницкий облизал пересохшие губы.
Переводчик на ломаном русском продолжал говорить:
- Сэчас вас будеэт дапрашивать асобенный человек, очень высокий чин в германский армии… Нэ дэрзить и нэ хамить! Взгляд держать прямо!..
Чего?.. какой ещё чин?! Они, что, издеваются над ним?!..
За плотно прикрытой дверью послышались тяжелый шаги армейских сапог, короткие приказания на немецком, дверь распахнулась, и вошёл военный… невысокого роста, в отлично пригнанной новенькой форме, в блестящих сапогах...
- Dieser Mann, Herr Oberst! – начальник лагеря указал на Иваницкого. - Nehmen Sie es auf eigene Gefahr. (Вот этот человек, герр полковник! Забирайте его под вашу ответственность).
- Ich danke Ihnen, Herr Major! – вошедший едва заметным церемонно кивнул. Обернулся к открытой двери, громко скомандовал: - Nehmen Sie ihn weg! (Благодарю вас, господин майор! Уведите его!).
- Sie m;ssen einen Dolmetscher, Sir? – осведомился майор. (Вам нужен переводчик, господин полковник?)
И вновь едва заметная ирония в благодарности, от прибывшего веяло каким-то еле уловимым аристократическим превосходством:
- Nein, danke, Major. Ich habe meine eigenen, haben wir ihn aus Berlin brachte. (Нет, благодарю вас, майор. У меня есть свой, мы привезли его из Берлина.).
Два автоматчика молча взяли под руки Иваницкого и вытолкали его наружу.
«Автоматчики… - мелькнуло в голове. – Здесь большинство немцев с винтовками, а эти с автоматами…. Лихо… Кто они?!»
Электричества в этом дом не было, на большом старом столе, стоявшем возле окна ярко горела керосиновая лампа, освещая полупустую обстановку старого дома. Отдельное помещение, предоставленное им по требованию полковника мало чем отличалось от комнаты начальника лагеря. Те же, обшарпанные стены старого дома, в старом, заброшенным ещё до войны посёлка, вроде бы, до войны здесь был раньше посёлок, во всяком случае такие ходили слухи. А немцы, чтобы не обустраиваться на новом мест заново устроили здесь лагерь, используя ещё сохранившиеся жилые дома и хозяйственные постройки.
Большая в полстены обшарпанная, давно не беленая печь, четыре стула у стола, чистые, сколоченные из широких досок полы, шторы на окнах… А вот шторы-то, прямо как у начальника лагеря, немаловажная деталь, означающая, что этот дом используют для секретных разговоров и встреч.
- Lassen Sie uns an! (Оставьте нас!).
Конвоировавшие Иваницкого солдаты молча козырнули и вышли, плотно притворив дверь. Несколько секунд повисла напряжённая тишина.
- Садитесь, Иван Петрович! – произнёс полковник на чистом русском, указав на один из стульев у стола.
Иван вздрогнул – это была неожиданность. Кто он? И что ему нужно?
А немец, как ни в чём не бывало, нимало не смутившись продолжал всё тем же, ровным, спокойным тоном, с оттенком, какой-то нерушимой уверенности в своей правоте:
- Не удивляйтесь, Иван Петрович, я прекрасно владею русским языком. Учился в университете….- на секунду замолчал, словно подбирая слова. – итак, не будем терять времени, Иван Петрович, а перейдём сразу к делу. – вновь пауза.
- Итак, война для вас уже закончена! – поднял глаза от стола и стал изучать Иваницкого пронзительным голубым взглядом.
- Да, закончена! Сейчас, если мы с вами договоримся, я вас заберу с собой на базу, где вас вымоют, накормят-напоют и предоставят врача. Итак, да?! – голос полковника не терпел возражений.
В голов зашумело… «Вербуют в предатели….Нет, нет, я не могу…».
Пересохшие от волнения губы с трудом повиновались:
- Я…я…я не стану… предавать…. Я…. Не… предатель…
Внезапно навалившаяся тяжесть окутала сознание сплошным туманом и, уже теряя сознание, как сквозь тяжёлый глубокий сон услышал:
- Ну, вот и славно, Иван Петрович! Я был уверенно, что мы с вами договоримся! – широкая белозубая улыбка осенила лицо полковника. Он с дольным видом откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула.
- Sicherheit! Ziehen Sie in Gefangenschaft! Wir verlassen! (Охрана! Выводите пленного! Мы уезжаем!).
Россия, Южная Сибирь, наши дни
Иваницкий тяжело брёл домой. Каждый шаг давался с трудом, осеннее солнце припекало по-августовки. На очередном повороте за угол внезапно обнаружилось, что в руках нет привычной удочки, а старый садок в этот раз не оттягивают упитанные серебристые тушки подлещиков и окуней. Махнул с досады рукой – забыл, всё забыл на реке!... слезы поступили к горлу… совсем голову потерял, когда увидел этого… этого…. Как же, его звали тогда, в том далёком сорок первом?!.… И потом, ещё позже, много позже, уже в пятьдесят первом, когда он вновь увидел его.… Но уже в совершенно другом обличье.… Да, тогда Генрих предстал в облике полковника государственной безопасности, курировал лагеря в Восточной Сибири по линии… по линии….
В голове всё путалось и мешало вспомнить….
Резкий визг затормозивших «Жигулей» заставил вздрогнуть.
- Петрович, ты что? – вплотную приблизилось обеспокоенное лицо соседа Михаила, с которым только что были на рыбалке. – Петрович, тебе плохо, что ли? Эй, ребята,- повернулся к машине,- тащите его в машину! В больницу его, Петровичу плохо!
Прохладная ладонь легла на его уставшую руку.
- Дедушка, как ты?! – Елизавета склонила взволнованное лицо над ним.
Иван Петрович открыл глаза, теперь это далось уже легче. Правнучка Елизавета обеспокоенно вглядывалась в него.
- Дедушка, ты как себя чувствуешь?!
Иван пошевелил ногами, руками – всё движется, и, притом, даже довольно легко для его возраста. Во всём теле ощущается приятная лёгкость, как после хорошего длительного отдыха.
- Мне хорошо, Лизонька,- прошептал тихо, сам едва услышал.
Лиза улыбнулась краями губ:
- Дедушка, ну ты нас напугал!.. хорошо, что тебя Михаил Николаевич привёз в больницу, а то… - и замолчала на полуслове.
Он молчал.
Правнучка, не дождавшись ответа, продолжила:
- Дедушка, ведь ты же, хорошо себя чувствовал все эти дни! Вот уже почти месяц, как ты не прикасался к лекарствам! – она словно укоряла его. – И вот такое!..
Да, Лизу можно понять, это своеобразный эгоизм любящего человека, любящего сильно, глубоко и по-родственному, и потому, просто требующего, чтобы твой родственник жил!
Иван улыбнулся:
- Да… Воспоминания нахлынули, Лизонька… ты уж, меня прости… Меня, старого… Нужно было пить лекарства каждый день… А я вот, так, вот… - и он виновато замолчал.
В свои девяносто четыре он мог бы, и не оправдываться в отношении своего здоровья…
Конец первой части