Солнце отражалось в асфальте, золотые блики слепили глаза. Медленная жара, тягучая, липкая; у открытого окна сидим, пьем горячий чай. Это что, шутки? Я больше не шучу. Я стараюсь говорить, как нормальный человек. Сигарета во рту не зажжена. Устал уже курить. Листы исписанной бумаги разбросаны по полу; она поднимает фотоаппарат и делает снимок меня, сидящего напротив, прислонившегося к стене спиной, с печатной машинкой на ногах, с не зажженной сигаретой. Она рассматривает снимок, держа фотик правой рукой, приложив кончики пальцев левой к уголку рта. Она слегка улыбается и щурится. И это говоришь мне ты? Говорю, потому что знаю, а не потому что сам так всегда поступал. Язвительная улыбка. Ты все еще любишь себя так же самозабвенно, не так ли? А ты все так же стремишься меня задеть. Я так делаю? Очень часто. Улыбка. И каждую мысль приходится отфильтровывать, перед тем как превратить в слова, либо в действия. чтобы в итоге получить добро, светлое мирное, тихое добро. Я говорю это сидя в шезлонге, на берегу реки, через двадцать минут после курантов, мы одеты тепло, много шерсти, олени на свитерах. В гриле горит костер.
Сделай упор на этой теме. На какой теме? На теме какой? Да блин. И так ты собрался встретить новый год? По мне пот струится, как реченьки по стеклышкам автобусов дождливой ночью. Такой беспорядок уже вышел из стадии беспорядка и превратился в порядок, понятный только нам. Он трахается как бог, - сказала она мне однажды, - хоть и кончает быстро. В нем столько желания меня, что я только польщена если так. Ее ментолка уже час в углу моего рта; она в моей футболке и это возбуждает так, словно эта футболка часть меня.