На Голгофе стыда

               

Не от всякой опоры можно оттолкнутся даже для того чтобы сделать шаг, не тверда она, не прочна, кисельна. Ползком по ней далеко не продвинешься. Кузбасский поэт Борис Васильевич Бурмистров – эта такая личность, от которой можно оттолкнутся, чтобы начать разговор о поэзии и о вечном в ней.

Если бы  я был художником, и передо мной стояла задача изобразить Бориса Бурмистрова символически, то я бы нарисовал человека согбенного под тяжестью коромысла на его плечах.

К коромыслам подвешен груз – один справа  и на нём написано – Директор «Дома литератора», другой - слева с надписью – «Председатель Союза писателей России» (кузбасское отделение).

Однако это еще не все отягощения. От сердца тянется шнурок с грузиком и на нём написано – «долг перед музой собственного творчества» и корни этой музы уходят глубоко в почву русской литературной традиции, отсюда и название к самому гражданскому стихотворению Бурмистрова.

КЛЕВЕТНИКАМ  РОССИИ
Не озлобляйте ум и сердце,
Не оскверняйте души злом.
Всегда вы в роли иждивенцев –
Пасетесь во поле чужом.
В миру безмолвного творенья
Вам, громогласным, не понять,
Что исихатское моленье
Нам до поры велит молчать.
Молчит народ, потом как ахнет
И разметет смердящий дым...
А русский Дух, он Русью пахнет
И оттого неистребим.
И потому хочу заметить,
Заметить раз и навсегда,
Что нам в пути не ваша светит,
А наша – русская звезда...

Хотя с содержательной стороны - это обращение похоже на то, чтобы перевоспитать (увещевать) слепня не пить чужой крови, но дело тут именно в непрерывности традиции! Более того в христианском понимании сути греха: «Не тебя я ненавижу, а грех, что в тебе».

То есть здесь ненависть к тому, что из человека клевещет на Россию.
По сути – это обличения духа клеветы, что подчинил себе человека и сделал из него клеветника!

Есть и еще отягощения весящие на Бурмистрове, видимые мной. Суть их в природе творческих личностей, болезненных до надрыва, вздрагивающих и вопящих даже от  легкого к ним прикосновения. Поэты, а наше кузбасское отделение по преимуществу сообщество поэтов – это люди с ободранной кожей» и руководить ими – задача не простая, я бы даже сказал так - склочная.

Но я литератор и поэтому мой инструмент не кисть и краски, а слово. Слово же в отличие от зрения несет гораздо меньше  символической информации, ведь даже сказав, что Бурмистров оплетен проблемами как Лаокоон змеями, практически – ни чего не сказать!

Читатель сразу же потребует разъяснений, что этим самым хотел сказать автор. А вот нарисуй художник вышеописанную картину и вряд ли отыщется умник, чтобы задать подобный вопрос. Ведь всякий умник больше всего боится показаться невеждой и признаться, что ни аза, ни бельмеса не понимает в картине, особенно тогда когда её вылизали и отшлифовали языками разнообразные  искусствоведы.

А тут – текст! Да еще не весть кем написанный, и не облизанный языками знатоков? Да как же его понять? Нет, уж ты, браток, договаривай, - скажет иной настойчивый вопрошатель, - какие такие змеи оплели Бориса Бурмистрова?

И так подступят к тебе, что хоть камень на шею и вводу! Еще хуже, если намекнешь, - а ты брат мой оглянись вокруг, да погляди! Змея то эта подколодная тут рядом с тобой сидит на тебя глядит, глядит и шипит, готовая укусить!
О, как взовьется, как взвизгнет литературная и прочая общественность, как завопит: «Это ты на кого намекаешь».

Так что не стану я описывать символически Бориса Бурмистрова, то есть и моё сравнение с Лаокооном всего лишь пример того, что нельзя словами описать, то, что можно сказать в простеньком рисунке. Рисунок он и есть рисунок – понимай, как хочешь.

Добавим еще, что символ пребывает в вечности, тогда как любое описание отражает злобу дня и потому живет не долго, во времени и пространстве. Да и понимается всё буквально, ибо человек не только склочен, но и подозрителен, а творческий тем более!  Мнителен и раним и  как раненый зверь опасен вдвойне. Может, и не про него вовсе было сказано, но в душе своей он знает и про него тоже!

Поэзия, а Борис Бурмистров поэт - отсюда и отягощение сердца «сердечной смутой», брожением чувств, требующих выхода не просто в слове, а в слове, организованным в стих потому как если нет стиха то нет и поэзии, а следовательно и душа, ведущая поэта к жертвеннику, окажется неудовлетворенной тем, как исполнено  её томление по божественной красоте!

              * * *
Вновь за окошком слякоть,
В сенях тоскует пес.
Во сне не стыдно плакать,
Во сне не видно слез.
Когда душе тревожно,
Когда душа болит,
Во сне поплакать можно,
Укрывшись от обид.

Отсюда и образная связь между слякотью жизни,  тоскующим псом и тем, что принято называть – лирическим героем поэта Бориса Бурмистрова.

И в этом разрыве между чувством божественной красоты, разлитой в мире, но испорченной слякотью и миром людей, испорченных первородным грехом Адама, склочных и похотливых пребывает и плачет душа поэта. А чтобы в эту душу не наплевал мимо идущий, слезы запрятаны так глубоко, что только сон срывает покровы человеческой воли и обнажает её – плачущую.

Лицемерие – приобретенная прогрессом маска человеческого мира сросшаяся с ним.
Один из глубочайших православных писателей современности, Клайв Стейплз Льюис, рассуждая о псалмах, писал в работе «О проклинающих», следующее: «Это – досада, выраженная так свободно, бесстыдно, непристойно, как в наши дни ее выражают только дети. Они не скрывали злобы ради приличия и не боялись, что их назовут неврастениками. Поэтому мы и видим здесь злобу, как она есть».

Сейчас мы боимся выглядеть неприличными – в душе готовы сожрать человека, но улыбаемся ему, говорим слова приятные его уху, словом лицемерим «во благо», но чаще «для». Таков век.

Если Борису Бурмистрову в силу его должностей приходится лицемерить, - век таков, не поймут! А главное – дело своё не сделает, так как должно, то есть успешно для писательской организации!

То в стихах он раскрывается с поистине детской непосредственность псалмопевца, оснащенного мудростью жизни и отточенным инструментом своего профессионализма.
Стихи Бурмистрова чисты и прозрачны той истинно русской чистотой и прозрачностью, за которой нет ни грамма корысти, двоедушия, житейской подлости и в этом смысле лирический герой Бурмистрова является воплощением самых светлых сторон его души.
 
                * * *
Что-то не то в этом мире творится,
Если печалью подсвечены лица,
Если на лицах тревога застыла,
Значит душа о душе позабыла,
Значит душе одиноко и сиро,
Значит в миру нету Божьего мира,
Значит Любовь в суете затерялась –
Мне не досталась, тебе не досталась...
Так и живем в этой жизни мы бренной –
Плачет душа о душе сокровенной.

Термин «лирический герой» обозначает того, от имени которого пишутся стихи. Это, говоря по латыни Alter ego – «другое я».

«Другое я» наполняется соками жизни, глубинным смыслом по мере духовного  роста. В этом духовном росте связь между лирическим героем и самим автором стихов, в нашем случае Борисом Бурмистровым несомненна!

Не будем никогда забывать, что ни один писатель не исчерпывается его литературными героями, как бы близко они не подступали к его сердцу, к его сути, к его биографии. Он, безусловно, куда больше, куда значительнее и глубже своих «alter ego».

Поэзия – это когда красиво, когда возвышенно светло и ангельски чисто. Поэзия – это живая связь прошлого с настоящим.

           * * *
И холмы, и равнины,
И глухая тайга.
Скрип продрогшей осины,
И снега, и снега …
Это все мне с начала
И до смертного дня,
И кусты краснотала,
И речушка Иня.
Тихий шепот ковыльный,
Звон колосьев литых
И далекий былинный
Голос предков моих.

 «Голос предков моих», - это и есть чистейший патриотизм, не замутненный политическими устроениями, тем более партиями, президентами!

Если нет этой чистоты и прозрачности,  то от таких стихов несет мертвечиной,  в лучшем (в лучшем ли?!) случае духом телесной похоти, которую часто воспринимают как любовь. Западная культура в этом откровенна и говорит – секс!

Мы еще блудим, нам пока еще стыдно и  мы прикрываемся благопристойными фразами, и даже пишем на сборничках «стихи о любви». На самом деле там бурлит и кипит вино, настоянное на гормональном буйстве, нацеленное на потребление объекта любви, а не на жертвенную отдачу.

Русская поэзия, осеянная знаменем православия  всегда и во все времена срывает покровы с лицемерия и обнажает суть влечения и неважно к чему, к небу ли, или к земной глине, к естественности  из которой был изъят человек божественным промыслом.

              * * *
Кому звездная дорога,
Кому пыльная стезя –
Я прошу любви у Бога,
Без любви никак нельзя.
Кому пыльная дорога,
Кому млечная тропа –
Я прошу любви для Бога,
Но бесчинствует толпа.

Кто нежил в аду тот и рая не оценит! Кто не голодал, тот не поймет голодающего, кто не страдал, тот не поймет страждущего.
Поэт по природе своей личность сострадающая, личность всегда готовая пойти в своем воображении либо до христова распятия, либо до сатанинской, всё вокруг выжигающей гордыни!

       МЕТАМОРФОЗА.
Он меня совсем не узнает,
А твердит, что знает – явно врет.
Говорит, что помнит, ей-ей-ей...
А глаза все уже, глазки злей.
Не обманет этот лживый взгляд,
Что ни слово, что ни буква – яд.
Развалился надвое язык.
Жало вижу и змеиный лик.
Ухожу, душа мне так велит,
Он мне вслед уже без слов шипит...

Самое трудное это остановится и прервать цитирование стихов Бориса Бурмистрова, потому что о любом из его стихотворений можно написать не одну, а множество статей, раскрывающих бесконечные смыслы подлинно поэтической речи.

Вот и это последнее, процитированное мной стихотворение, возвращает меня к началу, моей более чем скромной попытке прикоснутся словом к поэтической душе Бориса Бурмистрова. Описать её символически, через образ распятого человека жизненными обстоятельствами, жертвующего собой человека, так по-христиански отдающему себя миру людей во спасение их.

«Ухожу, душа мне так велит,
Он мне вслед уже без слов шипит...»

Не потому ли взрываются сердца людей чистых, совестливых, погруженных в мир человеческих страстей, в мир бурных эмоций?

Прокопьевск 2015-02-02