На одном из сайтов внимание Олега привлекло объявление некоего молодого человека, ищущего попутчиков для совместного путешествия по довольно диковинному маршруту.
Без всяких раздумий он позвонил по указанному номеру и договорился о встрече с туристической группой, в которую входило двое женщин и один мужчина, а уже через неделю, карманы его куртки были набиты распечатками авиабилетов и бронью южно-американских гостиниц.
Не без труда выбив у начальства месячный отпуск и пообещав коллегам подробный фотоотчет, Олег едва успел заглянуть в спортивный магазин для покупки необходимого снаряжения, прежде, чем самолет Москва-Париж поднялся ввысь со взлетной полосы аэродрома Шереметьево.
Благополучно осилив пересадку на рейс Париж-Сантьяго и углубленно продегустировав спиртные напитки, щедро разливаемые бойкими стюардессами "Эйр Франс", соратники Олега ощутили практически непреодолимую потребность в общении, столь свойственную многим людям, особенно в те часы, когда, сложив оружие, временно отступают ежедневные проблемы и заботы.
Ни пить, ни говорить Олегу не хотелось, но он с любопытством слушал компаньонов, вознаграждая их за разговорчивость искренним вниманием и особого покроя наводящими вопросами, в основе которых уже лежала тонкая комплиментарность.
Аквамариноглазая блондинка, назвавшаяся Дарьей, с разгоревшимися от пино-нуар щеками, поминутно отбрасывая с лица липнувшие к губам соломенные локоны, что-то говорила о сиесте, гуанако, пингвинах и индио-пикаро.
За своими хрупкими девичьими плечами она влачила багаж из двух высших образований, успешно отстроенную карьеру в известной международной компании, а так же, в неполные двадцать шесть лет, уже успела дважды удачно развестись.
Её подруга Настя, несмотря на то, что с прилежанием налегала на джин, была значительно менее разговорчивее и казалось, преимущественно слушала, нежели вещала, однако каким-то загадочным образом все присутствующие узнали, что она окончила МГУ и, работая финансистом в некой престижной корпорации, нашла время для того, чтобы объездить почти всю Европу, юго-восточную Азию, побывать в Африке и на Мадагаскаре.
Она производила впечатление человека любознательного и доброго, влажно поблёскивали её татарские, цвета поджаренных кофейных зёрен, раскосые глаза, а взгляд плавно соскальзывал с одного собеседника на другого.
Экс-сослуживец Насти, Михаил, тоже был завзятым путешественником, он охотно делился впечатлениями от вояжа по Новой Зеландии и подробно отвечал на расспросы Дарьи о Камчатке.
Среднего роста, русоволосый, он выглядел чуть старше своих тридцати трёх лет, во многом благодаря привычке сдвигать брови и морщить лоб даже тогда, когда ничто не располагало ни к мрачным мыслям, ни к задумчивости.
"Какие, в сущности, милые люди", - подумал Олег, перестав прислушиваться к убаюкивающему разговору постепенно пьянеющих попутчиков.
- А ты отдаешь себе отчёт, что будешь постоянно на протяжении месяца в обществе этих "милых людей"? Без малейшей, вероятно, возможности побыть одному..., - сейчас же отозвался кто-то безымянный внутри него, и, не дождавшись возражений, неизвестный продолжил развивать свою мысль, - Самая неприятная вещь в подобных обстоятельствах - отсутствие возможности побыть наедине с самим собой. Ты в этом смысле совершенно не отличаешься от остальных людей, привыкших недооценивать роскошь одиночества.
"Недооценённая роскошь одиночества...Что ж, может быть! Но сейчас мне, словно гипертонику, не помешает хорошее кровопускание. Мне ли бояться всякого рода пьявок?"
Бирюзовоглазая дама под воздействием винных паров достигла апогея непринуждённости и принялась исподволь высверливать в лице Олега незримые дыры в форме сердечек.
С максимально доступной для суставов элегантностью облокотившись на посадочное место сидевшего впереди и ни о чём не подозревающего Михаила, она изогнула стан в столь безжалостно-женственной позе, что у Олега возникло опасение не скажется ли подобное изящество самым роковым образом на ни в чём неповинном в общем-то позвоночнике.
Олег решил было прикинуться Буддой и не замечать ни гипнотического взора, ни экстремально экстравагантной позы, но его не пожелали оставить в покое:
- Олег, вы всё время молчите, - заметила Дарья, как бы обращая внимание остальных на его граничащую со свинством скромность, - Это не хорошо. Расскажите же о себе что-нибудь!
- Я не знаю, что рассказывать. Дело в том, что я журналист. Пишу всякую чушь в журналах и газетах. Если попытаться говорить о себе, то получится, что я рассказываю, скорее о гиппопотаме, чем о человеке. Ну, посудите сами: крепок, хорошо плаваю, толстокож, зрение не слишком острое, злой, но подвержен острым припадкам доброты. Вот, пожалуй, и всё.
Все находящиеся на борту лайнера русскоязычные граждане, включая метившую в les femmes fatales блондинку, рассмеялись.
Воспользовавшись паузой, вызванной массовым приступом веселья, Олег поспешил надеть наушники, а для того, чтобы исключить продолжение расспросов вкупе с необходимостью выдавливать в ответ подобие шуток, прикрыл глаза.
Ожидания вполне оправдались и его уже никто не решался побеспокоить, исключая разве что непрозвольные потоки воздуха, возникавшие в связи с активными и отчасти бесшумными перемещениями по салону самолёта прекрасно развитых в тазовой части тела стюардесс, широкие бедра которых незримой акварелью выписывали между рядами многочисленных кресел загадочный арабский шифр.
Какое-то время он наблюдал сквозь ресницы, как глаза любознательной блондинки со смешанным выражением интереса и неудовольствия раз за разом останавливались на его лице, но потом, отказался от этой скучной игры, и, плотно смежив веки, позволил своему сознанию мягко опуститься в тёмные тенеты внутреннего космоса, куда из мира внешнего теперь могла просочиться лишь тихо звучавшая в наушниках композиция "Opium", из свежего альбома горячо им некогда любимой группы "Dead Can Dance".
Испытывая тонкое и малодоступное для большинства наслаждение от плавных перемещений внутри музыкального потока, словно рыба стремительно скользящая сквозь различные по температуре океанические течения, Олег замирал, угадывая и предвкушая приближающийся кульминационный вираж мелодического отрезка той или иной знакомой композиции, полностью растворяясь в смутных картинах, порожденных слиянием неосязаемых миров ритма и воображения.
Его душа, улавливая нечто совершенно неразличимое, помогала, благодаря этим находкам, спровоцировать появление вполне зримых выводов, мыслей, которым ранее удавалось постоянно выскальзывать, избегая окончательного заключения в форму и потому эти трофеи выглядели по-настоящему неожиданными и свежими.
"В моей почившей любви не было ровным счётом никакого смысла. Пустая растрата энергии и жизненной силы. Удивительно, но вспоминать, возвращаться памятью даже к терпким, некогда манящим эпизодам, - к тем волшебным бликам, что оставляет после себя всякая сильная страсть, - нет никакого желания, как не найти резона в перечитывании текста на залитом чернилами тетрадном листе."
"Есть категория, разновидность женщин, заслуживающая лишь дегустации. Душистая сорная трава. Как ни странно, но именно из-за благоуханных и, в сущности, невменяемых, слегка подгнивших с головы фей, как раз и обрушиваются судьбы, идут под откос жизни. А ведь всего только и надо было - пригубив, оставить напиток на подносе.
Ни то чтобы яд слишком опасен, а, пожалуй, заслуживает опасения лишь эмоциональный алкоголизм, да постыдная привычка к дрянным, дешёвым ингредиентам. Ведь все плебейские изъяны угадываются обычно с первого глотка: и спиртовые ноты в псевдо-сложном букете, и пережжёный сахар, и вульгарная горечь виноградной косточки в послевкусии. Делаешь второй глоток - и удивительно! У пойла пропадают все недостатки! Благороднейший напиток так счастливо найденный едва ли не под ногами! Какая редкостная удача! Какое везение и счастье! А поначалу, ещё и мысль: "О, нет! Я не пьян!" Затем, позднее: "Пьян, конечно. Но так...самую малость! Протрезветь не составит труда!" Затем чуть позже: "О, да! Я пьян! И это прекрасно!"
Олег безуспешно пытался заснуть, но периодически погружался лишь в неглубокое, не приносящее отдыха забытье, в которое врывался непременный, едва ли не обязательный при перелётах, детский плач, неуместные вопросы, озабоченных кормёжкой пассажиров, предупредительных стюардесс, суетливая возня соседей и их последующий вызывающе наглый храп.
В конце концов в иллюминаторе показались фиолетово-коричневые горы, застывшие, как застывает тающее, покрытое шоколадной глазурью мороженое и выглядевшие с высоты вполне съедобными аппетитные овалы озёр цвета какао, не взирая на робко проглядывающую по берегам зеленцу, наверняка обязанную своим происхождением окислившейся меди, скопившейся в недрах этих трюфельно-сиреневых пиков.
Кое-где на вершинах, в свете солнечных лучей, блестела сахарная пудра снегов, и именно она побудила его заняться раскопками фотоаппарата, хотя внимания заслуживали не только белые сверкающие шапки, а пожалуй, и все прочие кулинарно-топографические изыски казавшихся вкусными Кордильер.
Вглядываясь в псевдо-кондитерские ландшафты, Олег задавался вопросом: "Я в Южной Америке?"
"Да, чёрт подери! Я в Южной Америке!"
Однако, как это часто с ним бывало, в ощущение торжества и радости тут же вплелась знакомая грусть, без всякой причины появлявшаяся тоска, связанная с убежденностью, что в этом прекрасном мире полутонов и полуправды он так до конца ничего и не понял, и что, скорее всего, так и вернётся обратно во тьму таким же мечтательным дурнем, каким неведомо зачем сюда и пришёл, не найдя ничего и никого в этом шумном, ослепительном месте, где всё двусмысленно и двойственно, но с каждым часом всё быстрее сходит на нет время пребывания.
Сойдя с трапа самолёта он тщетно пытался найти в увиденном нечто неповторимое, и ему пришлось признать, что, пожалуй, все аэропорты мира во многом между собой схожи, но, уже стоя на автобусной остановке, он отметил и буйную, на первый взгляд почти тождественную средиземноморской, растительность, и невиданное им где-либо ранее обилие татуированных людей, - причём, как мужчин, так и женщин.
Подвально-бетонированная безликость местного метро и далекая от идеальной чистота улиц с лихвой окупались архитектурными изысками небрежно отреставрированных, уцелевших ещё со времён испанской колонизации, благородных зданий, так что приходилось то и дело вскидывать фотоаппарат, выцеливая эту, чуть тронутую тлением, декадентскую красоту.
Внезапное перемещение из мёрзлой декабрьской Москвы с её утрированной черно-серой палитрой, под знойную синь летнего чилийского неба, сказалось на психике путешественников и, не столько устав от длительного перелёта, сколько пытаясь прийти в себя от буйства уличных красок, от ослепительной зелени араукарий и эвкалиптов, юкк и агав, они надолго застряли на людном перекрёстке, оглушенно озираясь вокруг и пытаясь вспомнить, куда планировали отправиться первым делом после того, как им, после получасовых переговоров, удалось сбросить багаж в забронированной заранее гостинице.
Почти не слушая своих новых приятелей, Олег отчего-то вспоминал хозяйку аппартаментов, высокую черноглазую женщину, которая, улыбась, поминутно отирала с лица непроизвольно скатывающиеся по щекам слёзы, вскользь пояснив, что только что у неё умерла мать, и размышлял, - восхищённо взирая на невыразимо огромный фикус, чей ствол габаритами превосходил все виденные им ранее деревья, а под раскидистой кроной разместилась автомобильная парковка, - о том, что улыбка сквозь слёзы, в общем и целом, является превосходной эмблемой для обозначения жизни как таковой.
Фотографируя великана и вполголоса чертыхаясь от невозможности, - не смотря на все старания, - поместить в фокус всё растение целиком, он чуть не упустил из виду пришедших в конце концов к консенсусу и резво равнувших куда-то сквозь уличную толпу попутчиков, но нагнав их в три прыжка, вдруг подумал, что, как раз именно в силу своей двойственности, некоторые впечатления просто-напросто сотрутся и забудутся, не выживут, не выдержав конкуренции с другими, или выдохнутся, как выветривается из пустого флакона, аромат старых духов.
Спроектированный Гюставом Эйфелем Центральный рынок напоминал скорее небрежно загримированный железнодорожный вокзал, и причина крылась не в остроконечном шпиле венчавшим симпатичную башню в центре здания, - хотя и она, пожалуй, больше подходила именно для вокзального помещения, - а в том, что обилие чугунных колонн, да и сама многокаскадная, словно в буддистких храмах, сложно-узорчатая, металлическая крыша нечаянно создавала такое впечатление, будто вот-вот, с минуты на минуту, сюда ворвётся, сметая многочисленные прилавки с экзотической рыбой и морепродуктами, все эти небольшие ресторанчики с жуликоватыми официантами, весь этот разноцветный во всех возможных смыслах люд, какой-нибудь шумно изрыгающий пар, истерично свистящий, чумазый паровоз, на боку какового непременно будет блестеть пятиконечная звезда, одна из тех, коими декорирован высокий коричнево-чёрный железный потолок, да и собственно сам чилийский флаг, за десять минут ходьбы по городу повстречавшийся раз, наверное, пятнадцать.
Но паровоз запаздывал, по какой-то причине всё медлил и медлил, поэтому Олег, побродив с приятелями между прилавков с осьминогами, морскими гребешками и устрицами, уселся в одном из ресторанчиков, где, между рядами поглощающих пищу людей, танцевала разряженная в национальные костюмы уже немолодая пара.
Танец, как, впрочем, и почти все продукты хореографии, символически отображал сложные перипетии половых ухаживаний и связанных с ними мук, но на фоне импозантно разлёгшихся на жестяных стеллажах дохлых угрей, океанских окуней и радужных форелей, смотрелся довольно свежо и убедительно.
Севиче - маринованая в лимонном соке и специях сырая рыба, да, пожалуй, марискаль - суп из морских ежей, выскобленных из хитиновых доспехов крабов, разнокалиберных и разноцветных моллюсков, сваренных прямо в панцирях в белом вине, - вот, два полюбившихся Олегу блюда, которые он будет в дальнейшем заказывать постоянно на протяжении всего вояжа по Чили.
Севиче из огромного тихоокеанского тунца, или, как его именуют в этих краях "кингфиш", выглядело соблазнительнее среднестатистической чилийки, и гурман Миша, томившийся в ожидании супа из угря("caldillo de congrio"), инстинктивно почуяв эксклюзив, осторожно попросил попробовать деликатес.
Увидев, как взлетели вверх брови нового товарища, Олег, многозначительно склонив голову на бок, кивнул.
- Что? До такой степени вкусняшка? - недоверчиво осведомилась Настя, и, после снятия гастрономической пробы, добавила: - Олег, продегустируйте, в таком случае, и эту странную стряпню, которую я зачем-то заказала.
И не взирая на то, что "странной стряпнёй" оказалась довольно хорошо приготовленная и обильно заправленная местными травами нежная телятина, Олег решился-таки на критику:
- Что же вы, Настя, находясь на другом конце Света, делаете выбор в пользу Бурёнки? Здесь же нептуново царство!
- Пищевые привычки - вещь труднопреодолимая и злая, Олег.
- Если и стоит изменять чему-то время от времени, то как раз именно привычкам.
- Что поделать, если Господь создал меня женщиной настолько высоконравственной и постоянной, что я даже привычкам изменить не могу?
Миша и Даша рассмеялись, а Олег улыбнулся Насте, и улыбка ещё какое-то время продолжала гостить на его лице, словно нежелавшая отправляться закулисы от рукоплескавших ей поклонников балетная прима, но внезапно в эту благожелательную, расслабляющую атмосферу, ворвался колючий и холодный взор отсутствующей и, казалось бы, благополучно уплывающей из его настоящего женщины, тот напряженный, вызывающий и требовательный взгляд Лины, который, быть может, и стал началом их истории, подтолкнул к ней Олега, обещая ему такой омут эмоций и такой накал небывалых впечатлений, что он не успел разглядеть ни внутреннего расщепления, ни близкой к болезни, надломленной души, за всем этим стоявшей.
Всё тот же копьеподобный, острый, прячущий кипящую лаву за внешним отблеском холодных зрачков, сверкающий в свете прорывающегося в зал сквозь узоры звёздчатой металлической крыши яркого солнечного света, непримиримый и настойчивый взгляд ледяных глаз был направлен на него и сейчас, с той лишь разницей, что смотрела на него другая женщина, которую, по-видимому, так же, как и Лину в своё время, гнала к нему галопом всё та же апокалиптическо-апоплексическая тройка - похоть, одиночество и скука.
Ступить опять на этот путь? Пусть даже одной ногой? О, конечно, это легко! Но он был сух и чист, холоден, как омертвевший зимой дуб, а все его чаяния сводились к созерцанию и уединению - желаниям оглушённого звенящей плетью знойного лета, топчущего павшие к собственному подножию жёлуди крепкого ещё дерева.
Ему претило сейчас всякое действие, а в теплоте этой обаятельно соблазнительной животности, в обмене откровенными, словно секретные признания, интимнейшими ласками, имелось нечто полупреступно и почти заговорщицки сближающее, что-то так или иначе затрагивающее внутренний мир, - особенно, если случайно, путём гениально нечаянного прикосновения, обронённой в решающее мгновение фразы, интуитивно точного оттенка в поцелуе, будет подобран магический ключ к бессознательным ожиданиям партнёра, - тонкую область эмоций, души, ибо есть в мистическом действе полового сближения безотчётное, но безусловное энергетическое донорство и вампирство, тёмная, кочующая из века в век по Вселенной тайна, так пугающая своей неразрешимостью и "греховностью" церковь, сплетающая воедино плотское и духовное, есть и своё заветное "Сезам, откройся!", позволяющее завладеть тем в человеке, что он совершенно не собирался отдавать и перед чем в бессилии непременно отступит разум.
"Не будь в твоей жизни этой душераздирающей истории с Линой, возможно, ты опять откликнулся на этот призыв, да?" - услышал он тихий голос внутри.
- Заткнуть своим телом амбразуру - ещё куда ни шло. А вот подмешивать к эротической бойне собственную душу - довольно глупо. Она, моя душа, настоящая дурочка: соскучилась и схватила этот кусок, словно изголодавшаяся собака - брошенный ей крупный масёл в павильоне мясного рынка. Теперь я это понимаю и мне чертовски за себя неловко. Ты же, как я понимаю, к моей душе отношения не имеешь? Ты, как мне мнится, какая-то часть моего многоликого, янусо- или анусо-образного разума? Так вот, я и хочу тебя спросить, мерзавец, где ты был год назад, а?
Он улыбнулся своим мыслям, нисколько не заботясь о том, как истолкует эту его ухмылку сидящая напротив молодая женщина, так как, с некоторых пор, макрокосм его душевной жизни, не вмещаясь целиком в тесный футляр физической оболочки, использовал в качестве холста пейзажи и персонажей из мира внешнего, каковым заранее была уготована втростепенная роль, возможно, в качестве компенсации за случай, когда один из статистов, будучи перенесённым в обратном направлении, мутировал в его "Я" до размеров чудовищного трансцендентального гельминта.
- Писко суайер - это коктейль, который готовят из мускатного бренди, разбавленного соком лайма с добавлением взбитого яичного белка, - просвещал дам Михаил, - Естественно, подаётся охлаждённым. А яичный белок образует небольшую шапку из белой пены.
- Мускатный бренди? - удивилась Настя.
- Бренди из винограда сорта мускат, который выдерживается в дубовых бочках. Его и именуют "писко". В Патагонии вместо лайма добавляют местные ягоды. Что-то вроде нашей клюквы. Но до Патогонии еще надо дожить. А вообще существует два варианта писко суайер: чилийский и перуанский. Последний чуть крепче.
- Вижу, Миша, ты основательно подготовился к путешествию, - улыбнулась Настя.
- А мы заказали чилийский или перуанский? - подала голос Дарья.
- Чилийский. И это его уже нам несут! - провозгласил Михаил.
- Ну, что я могу сказать, господа? Мне нравится этот напиток! И, несмотря на мягкий вкус, он весьма крепкий. Во всяком случае, я уже опьянела, - спустя некоторое время проговорила Даша, избегая смотреть в сторону Олега.
"Думаю, что ты тупишь в очередной раз. Девушка, между прочим, интересная. Посмотри, какие сочные у нее губы! Какой тонкой вылепки руки! А глаза!"
- Стоило мне только прикоснуться к спиртному, как ты опять голову поднял, внутренний бес?
"Спиртное тут ни при чём. Я пытаюсь предостеречь тебя от глупости. Наверняка, ей и не нужны никакие отношения. Скорее всего, она хочет приключений. А разве ты здесь не за этим? Так какого же дьявола тогда корчить из себя святого!?"
- Меня не слишком интересуют сейчас приключения подобного рода. Этого добра и так было в моей жизни предостаточно.
"Уверен, всё дело в том, что ты дряхлеешь. А в твоём организме, в связи с этим, понизилось количество свободного тестостерона. Это и объясняет твою несвоевременную претензию на святость!"
- Иди-ка ты на... в Уфу!
"Почему же в Уфу?"
- Потому, что подходит. В названии этого города тоже три буквы.
- Олег, может быть, еще по одной? - прервал его внутренний диалог Михаил, - Я имею в виду писко.
- Хорошо. Только давай на этот раз попробуем перуанский.
- Ребята, а что это вы там за заговор устроили?! Мы от вас отставать не собираемся! - заявила Настя.
- А мы никуда не убегаем, - отшутился Миша.
Когда трапеза была окончена, то поданный официантом счёт превышал реально потраченную сумму на три тысячи песо, однако, когда Олег и Михаил, используя Настю в качестве переводчика, - английский, зачатки которого ещё наблюдались у обслуживающего их синьора в начале застолья, был напрочь им позабыт к его завершению, - возжелали указать на ошибку, то последний не стал спорить, а лишь добродушно махнул рукой.
- Какая прелесть! - восхитился Миша, - Дескать: "Ну, не вышло у меня вас нагреть - и не надо!"
- Да, он легко перенес потерю наших денег. Кремень, а не человек! - согласился Олег.
Четвёрка вышла на улицу и на пути следования к холму Санта Лючия с любопытством разглядывала бойкую лоточную торговлю трусами ядовито-жёлтой расцветки, машины карабинеров, со стёклами защищенными металлическими сетками и многочисленных бродячих собак, вальяжно разгуливающих по улицам.
- Я смотрю: здесь жёлтый цвет в фаворе, - заметила Настя.
- Так ведь Новый год! Здесь считается, что его надо встречать в жёлтых трусах. Чтобы привлечь удачу, - пояснил Михаил.
- Какая милая традиция!
- Что, Настя, подумываешь о покупке? - улыбнулся Миша.
- Как-нибудь в другой раз. Нам бы побывать на холмах Сан Кристобаль и Санта Лючия, полюбоваться на местный фейерверк, а затем разбросать чресла в каком-нибудь уютном ресторанчике. Вот о чём я думаю, Михаил, а не о жёлтых труселях.
Олег удивлённо наблюдал за измученными эросом парами, которые, нисколько не смущаясь прожектороподобного солнечного освещения и переизбытка свидетелей, перекатывались в обнимку по стриженым газонам, разыскивая что-то под одеждой друг у друга.
На холм Санта Лючия можно было подняться и на небольшом подъёмнике, но заведоваший этим вопросом пожилой чилиец вёл себя настолько экстравагантно, что от этой идеи пришлось отказаться.
Завидев направляющийся в его сторону народ, он яростно хватал жиденькую метлу и, опустив голову, принимался бодро, с маниакальной сосредоточенностью, выметать несуществующий мусор, не обращая никакого внимания на обращённые к нему речи будь они на испанском, на английском или даже на китайском языках, словно был слепо-глухо-немым, а всё происходящее его совершенно не касалось, но, едва отчаявшиеся поворачивали обратно и удалялись, дабы совершить восхождение на холм самостоятельно, старик моментально прекращал мести воздух, победоносно заходил в лифт и шлёпался на стул, однако, продолжал исподлобья посматривать на побеспокоивших его людей, что-то при этом недовольно бубня себе под нос.
Статуя основателя городу, некоего дона Педро по фамилии Вальдивия, пряталась среди нагретых солнцем и одуряюще благоухавших эвкалиптов, тут же, находился пруд с рыбой имевшей отдалённое родство с карпами, а все прогуливающиеся радостно созерцали расположившуюся вокруг четвёрку вулканов с заснеженными вершинами, смог, робко повисший над городом подобно жиденькому туману, и фотографировались, фотографировались, фотографировались.
Педро начал строительство Сантьяго именно отсюда и, вполне логично, что памятник конкистадору был установлен на том самом месте, где его посетила столь оригинальная мысль, а нелогичным - было нахождение среди драцен, кокосовых и банановых пальм и различных, пытавшихся выглядеть похожими на кактусы, колючих растений, экзотически смотревшейся в подобном обществе берёзы, у подножия которой красовалась табличка с латинским наименованием, - Betula pubescens, - и горделивым сообщением о том, что родина её - в самой Европе.
"Вот и эту берёзу, как и нас, занесло сюда зачем-то. Почти из "самой" Европы," - подумал Олег.
На холм Сан Кристобаль добираться своим ходом в жару путешественники не возжелали, и, выстояв солидную очередь, поднялись на фуникулёре, попивая из высоких одноразовых стаканов местный компот с почти нецензурным названием , - " mote con huesillos", - с персиками и разбухшими злаками киноа на дне.
- Надо же! Я наелась, да и напилась, - сообщила, потирая порозовевшие от чилийского солнца плечи, Настя.
- Сытно. Только сам напиток излишне прохладный, - заметила Даша, - Если у кого-то горло слабое - то быть беде.
- Надеюсь, что у всех присутствующих горло исключительно сильное и беды не будет, - без тени улыбки пошутил Олег, а "все присутствующие", кроме Дарьи, рассмеялись.
На вершине холма, у самого подножия нависающей над Сантьяго Девы Марии, многочисленными туристами овладело страстное, граничащее с психопатией, желание сфотографироваться на фоне игрушечного вида чилийской столицы и раскинувшей руки в стороны белоснежной статуи мамы Иисуса.
Потворствуя этому желанию, люди образовали отдаленно напоминающее очередь скопление, и пока более удачливые прилежно растягивали рты перед объективами, другая часть собравшихся нетерпеливо и завистливо наблюдая за этими гримасами, сдержанно истерила, словно стая чаек на взморье.
Анастасия и Дарья, заразившись всеобщим помешательством, ринулись в самую гущу человеческого муравейника, а Михаил меланхолично застыл на краю обрыва, скорбно пожёвывая эмпанаду с мясом неизвестного животного.
Рядом с Михаилом стоял Олег и наблюдал за импровизированной толкучкой, а так же за тем, как ветер, приподнимая подол платья, обнажает бёдра о чём-то оживлённо болтавшей с подругой Даши, каковая, осознавая, что никто из стоящих рядом ничего не замечает, но что цвет и дизайн её нижнего белья уже не являются тайной для двух стоящих поодаль соотечественников, чуть исподлобья, с вызовом начинает смотреть Олегу в лицо.
Не меняя выражения оного, тот вытягивает вперёд левую руку и демонстрируя ей большой палец, поворачивается к близорукому Михаилу с вопросом:
- С чем чебурек?
- С мясом каким-то. Но не кот, кажется. Хочешь попробовать?
- Нет. Спасибо, Миша.
- Я вот думаю...Почему статуя именно белая? Белая-белая...
- Полагаю, это намёк на чистоту и святость, - предположил Олег.
- Ну, да. Только есть ведь подозрение, что Христа зачала не от голубя, а от легионера. И, уж если Иосиф не при делах, то, скорее всего, так и есть.
- Какая неприятность. Дамам нашим только не говори. Расстроятся очень. К тому же, большинство женщин, на её месте, тоже предпочли бы голубю - римского легионера.
Олег смотрел на распластавшийся в низине город, так напоминавший отсюда игрушечный макет себя самого, и думал о том, что всякое путешествие, как очередная попытка убежать от себя, по-детски наивное предприятие, - собственное "Я" делается тошнотворно выносливым и ни под каким предлогом не желает отставать ни от поезда, ни от самолёта, - однако, при случае, таская себя и крепко привинченный к хребту рюкзак с прелыми печалями, можно не только нечаянно обронить где-то на большой дороге парочку из них, но и, вываляв в пыли новых впечатлений, до неузнаваемой красоты изуродовать.
- Ребята, а вы не хотите сфотографироваться рядом с Девой Марией? - услышал он за своей спиной голос Насти.
- Нет. Но с её с сыном, будь он жив, я бы сфотографировался.
- И у цинизма должны быть границы, Олег, - проговорила Даша.
- Я за цинизм без границ. Как в объединённой Европе.
- А что в Европе?
- Нет границ. Зато легализированы однополые браки.
- Гомофоб?
- Нет. Гетерофил.
- Пора спускаться вниз, - заметил Миша, - Празднуем Новый год со всеми чилийцами - на улице, а затем - усаживаемся в каком-нибудь ресторане.
- Что-то не чувствуется, что Новый год на носу, - сказала Настя, продвигаясь вместе с друзьями в постепенно разрастающейся и делающейся вязкой толпе, - Резаными арбузами и папайей в пластиковых стаканах торгуют. Всюду кактусы и пальмы. Не вяжется с новогодними праздниками.
- Согласен. Ободранные стволы эвкалиптов и цветущие кусты опунции плохо стыкуются в сознании с зимним праздником. Возникает диссонанс. Впрочем, глядя на эту огромную и дурацкую ёлку, украшенную разноцветными, висящими на ней бумажными человечками, и дутым, так напоминающем задницу, малиновым сердцем на самой её верхушке ... хочется верить в чудо.
Миша расхохотался, а Даша чуть ли не зло покосилась в сторону Олега.
Огороженное низким картонным заборчиком, в окружении нескольких финиковых пальм, новогоднее древо высилось наискось от построенного в семнадцатом веке в стиле барокко Кафедрального собора, - церкви Святого Франциска,- и притягивало к себе взоры всех уносимых людской рекой к самому центру города, где, с минуты на минуты ожидался столь любимый местными фейерверк.
- Не факт, что это хвойное растение. В принципе, это мог бы быть и тополь. Ветвей, из-за бумажного декора, совсем не видно. Ёлка-мумия, - резюмировал Михаил.
Горожане массово скупали у уличных торговцев конфетти, хлопушки, бенгальские огни и жестяные баллончики с чем-то кремообразным, каковые тут же шли в ход и их содержимое распылялось над головами знакомых и незнакомых прохожих, нисколько не обижавшихся на то, что в результате, головы их какое-то время выглядели так, словно на них выложили полкилограмма кондитерских сливок; затем, однако, искусственные шапки бесследно, не оставляя пятен даже на одежде, исчезали.
По мере продвижения поток народа всё сгущался и сгущался, постепенно делаясь вязким настолько, что у Олега в какой-то момент появилось ощущение, что он вовсе не идёт по улице, а протискивается к выходу на кольцевой линии в середине вагона метро в час пик.
В конце концов путешественники вынуждены были остановиться, так как ни назад, ни вперёд пройти уже было невозможно, а протиснуться сквозь этот людской пирог можно было только его разрезав.
Когда случилось неизбежное и с пронзительным свистом полетели вверх ракеты, да с гулким уханьем начали взрываться запускаемые с крыши одного из близлежащих зданий петарды, толпа принялась восторженно визжать, обниматься, пританцовывать и скандировать: "Чи-чи-чи! Ле-ле-ле! Вива, Чиле!", а Олег, находясь в эпицентре коллективного безумия, оглядываясь по сторонам, удивлённо отмечал, что наиболее активно себя проявляла не молодёжь, а перешагнувшие сорокалетний рубеж мужчины и женщины, но, не взирая на это, скакавшие и хлопавшие в ладони будто дети, искренне предававшиеся безудержному веселью в день, когда всего только и радости, что одна временная единица вот-вот сменит другую, а зима существования, между тем, станет на шаг ближе.
Минуты шли, а он стоял на одной из центральных улиц города, находящегося бог знает где даже на глобусе, в тесном окружении людей говорящих и кричащих на языке знакомом ему лишь на десять процентов, людей, радующихся тому, чему он давно радоваться разучился, и этот мучительно долгий, угрожающий сделаться бесконечным салют, и эти посторонние восторги навели его на тихую мысль о том, что данное празднование Нового Года не только окажется незабываемым, но, несомненно, ещё и является превосходной эмблемой всего его существования, неким апофеозом абсурда, символом его способа передвигаться по жизни, будучи постоянно стиснутым непонимающими людьми, хорошими, как будто даже добрыми людьми, но, при этом, бесконечно чужими.
"Не надо было соваться на эту планету. Здесь нет никого из наших", - пошутил Олег сам с собой, ощущая, что его одиночество, подобно орлу, столь любовно и часто отображаемому на гербах нескольких европейских государств, как минимум, двуглаво.
Он вспомнил о Лине и ему подумалось, что вся их страсть, пожалуй, зижделась на том, что они, в сущности, были представителями разных миров и связь их, какой бы мучительной и одновременно благословенной она не казалась, уже была неким попущением, необъяснимой неурядицей, чего они не могли не ощущать изначально, и потому, зная, что обречены, вопреки всему, яростно стремились друг к другу, точно так же, однако, взаимооталкиваясь, ненавидя и любя одновременно.
"В этой, так называемой "любви", гораздо больше чистой, как слеза, ненависти, чем ещё каких бы то ни было ингредиентов. Жалости и бердяевской "каритативности" нет и в помине. И, значит, по Бердяеву, выходит, что это и не любовь вовсе, а "эрос в чистом виде". Но, чёрт возьми, сильнее всего в это "эротическое" был вовлечён именно мой дух. Душа питалась, лакомилась плотским. Объедалась и травилась, как травятся алкоголем."
Толпа, наконец, начала расходиться и Даша произнесла во всеуслышание:
- Полтора часа длилось это шоу для пироманов! Друзья, давайте поищем какой-нибудь работающий ресторан.
Как оказалось в последствии, действующих ресторанов, работающих кафе и магазинов в городе Сантьяго на Новый год просто нет и быть не может, всё, абсолютно всё закрыто, но, чтобы понять это, путешественникам пришлось побродить по замусоренным улицам несколько часов, дабы потом, совершенно отчаявшись, чуть ли не в припрыжку, бежать в одно-единственное работающее заведение - "Макдональдс".
А пока компания шла в постепенно ослабевающем людском течении, перешагивая через различный бумажный и стеклянный хлам, через изуродованные алюминиевые банки и даже через потоки воды, внезапно хлынувшей непонятно откуда.
- Трубу у них прорвало что ли? - предположил Михаил.
Разгадка этого явления стала известна чуть ли не сиюминутно: когда толпа ещё чуть более поредела, глазам открылась достаточно живописная сцена.
У одного из домов, выстроившись в ряд лицом к стене, мочилось человек пятнадцать-двадцать, как только одни заканчивали, их сейчас же меняла следующая группа мужчин, которые не стеснялись ни друг друга, ни проходивших мимо женщин.
По всему было видно, что это обычное дело и на такой пустяк никто из прохожих внимание обращать не намерен, все лишь слегка вносили коррективы в свой маршрут, огибая разливавшуюся по асфальту реку.