загадка человечья.
Лет сто с лишним назад, жил в этой избе Фёдор Силыч с семейством. Жил крепко, по уму, и уже мечтал о спокойной старости и у него были к тому основания. Сыны его, вон они, избы добротные, внуки как грибы боровички, выводками! Дочки выданы в надёжные руки.
По русскому обычаю со стариками остаётся, и жену в родительский дом приводит младшой сынок. Родители, а если живы, то и их родители, спокойно доживали свой век, пользуясь всеми благами и льготами сыновнего обеспечения. Вот и у Фёдора Силыча надежда была верная, - Ильюшка, младшой. Это он по рождению младшой, а по жизни уже пора семьёй обзаводиться. Тихо млела мать, глядя как он уминает чугунок борща или гарцует на вороном жеребце и уже вовсю присматривала невестку под стать. И присмотрела.
- А что тут мерковать, - Фёдор Силыч сидел у самовара и дул очередной стакан чаю, - засылать сватов и все дела.
-С Ильюшкой сперва, поговори, а то не по-людски как-то получается, не только нам с невесткой жить, самое главное, чтобы им жилось - совет да любовь! – по-своему запереживала мать, - поговори, по-людски что бы, а?
- Да где ж его уловить то! Является под утро, оседлает жеребца и ходу!
- Вот с утра и действуй, чего тянуть кота за хвост, поговори по-мужски, а по осени и свадьбу изладим! Мне помощница и ему чего по сторонам рыскать, к дому прибиваться надо. Марфутку Левоньтьевскую я заприметила, огонь – девка! Как в работе горит! Крепкая, нарожает внуков, и нас на руках носить будет, не обидел Бог здоровьем. Приданного за ней… и стали подсчитывать, чем пополнится их и без того не бедный дом.
Оно, в общем, то, ясное дело, по тем временам так и было, жена - сибирячка это вам не фунт изюму. Выбирается на всю жизнь. А жизнь, рассуждал Фёдор Силыч, это всё равно как на берлогу идти охотнику с верной лайкой, медвежатницей. А там бывает, что, спасая хозяина она уже все кишочки поразмотала по ёлкам, из распоротого острым когтем животишки, а он всё перезарядить не может, руки трясутся. Не сработала, подвела! Она же и виновата. Вот сучёнка! Кое-как ноги унёс. Впредь надо медвежатницу покруче! Что бы ух! Помоложе! На зависть всем! И опять не успел, не перезарядил, вот сука! Надо других! Свору! И уже потом, на смертном одре, - ёшкин кот! А ведь та, сучёнка, всех их стоила! И чтобы так не получилось, тут уж не спи, батя!
На рассвете Фёдор Силыч глянул в конюшне вороного. Хрумкает задумчиво овёс. Подошел к сеновалу. Похрапывает Ильюшка. Заорали петухи, перекликаясь по посёлку, друг с дружкой.
- Тише вы, черти, - зашумел на них хозяин нарочито громко, - разбудите Ильюшку, отрублю вам бошки окаянные!
И разбудили таки, злодеи! Стал отец проводить воспитательные действия, пока сынок глаза продирал, сапоги обувал. Из ведра стал поливать для умывания и, глядя как с широченной спины, поднимается парок,
- А что Ильюшенька, не пора ли за ум – разум браться? Мать сватов подумывает засылать, как ты смотришь на Марфутку Левоньтьевскую?
Так и замер Ильюшка, не разгибаясь,
- Не губи батя моей жизни и Марфуткиной тоже, если и будет мне женой, так это Любушка… теперь наступила очередь замереть Фёдору Силычу. Не поверил он ушам своим. Любашка, дочка вдовы, что на окраине живёт. Нет, ничего плохого он о них не знал, кроме того, что голь перекатная! Нищета.
- Ильюша, подумай о нас стариках, ну не ровня она тебе! Руби дерево в своём лесу! Как жить собираетесь? Не будет тебе родительского благословения.
На что Ильюшка, дёрнув с крючка утирку и потирая молодое, упругое тело ответил,
- А уйду в примаки!
Чем окончательно добил отца. Тот зашарошил пустым ведром о стену амбара и пошел в избу держать совет со своей благоверной.
- Любашка у него на уме! А, мать? Ни во что уже родителей не ставят! Это когда такое было?
Он достал из настенного шкафчика графинчик, налил дрожащей рукой рюмку, до краёв, и, проливая, махнул как за плечо. Опять налил, опять махнул. Благоверная охала и крестилась на образа,
- Упаси Бог! Говори толком, что да как.
- Задеру кнутом, поганца! Любашку голодранку, говорит, сватайте! Мать, иди сама с ним потолкуй! Отца не слушает, задеру как сидорову козу! Это когда такое было – родителей не слушаться!?
Мать, крестясь и охая, вышла на крыльцо. Илья, уже надев косоворотку, гребнем выравнивал по-цыгански смоляные вихры.
- Сынок, Ильюшенька, отец серчает, обещается кнутом задрать, ты бы послушался бы, а?
- Да и пускай задирает, всё равно мне без Любашки жизни не будет!
- Ну, как – же не будет, вон Марфутка, девка справная, что еще надо?
- Так нет у меня к ней любви.
- Ничего, поживёте, стерпится – слюбится, а Любашка, голь перекатная, нищета. Сам подумай, как жить сбираетесь? Она же всю жизнь как в долгу будет, головы не поднять, бесприданница! Да и нас, старых, люди засмеют, куда глядели? Задерёт тебя отец, ты его знаешь.
- А если и не задерёт, вон в том лесочке повешусь, - утешил Ильюшенька свою мать, - нет мне без Любашки жизни!
И пошел выводить жеребца из конюшни,
- Дела у меня на приисках, пока другие не перехватили…
Мать в избу,
- Фёдор, да что же это? Да как теперь? Ой, да ох!
Федор Силыч сидел за столом и теребил бороду в полном расстройстве чувств.
- Сядь, мать, успокойся. Надо думать! Тут с лёту ничего не решить. Ильюшке если что вступило, никуда его не поворотишь, настырный.
- А у вас в роду все такие, вот и огребайся на старости лет. Как теперь быть, как им жить то будет? Ильюшенька конечно никогда не попрекнёт её бедностью, но она всю жизнь как должна, это что за жизнь? Да и родня вдруг чего ляпнет. Ну, куда она лезет?
- В примаки говорит, уйду! – в сердцах саданул кулаком по столу Фёдор Силыч, - ох, беда! Ох, задача! Что делать, то? Вот тебе и спокойная старость! Как быть?
Рассвело, ревела в хлеву неухоженная скотина, а вопрос не сдвинулся с места ни на вершок. Не сдвинулся он и через неделю и две, а двигать надо хоть ты что!
Домовёнок вспомнил, как он сидел за печкой, кикимора от скуки шарилась по посёлку в поисках неприятностей, когда Фёдора Силыча озарило.
- Слышь, мать, - обратился он к хозяйке, что уже собиралась вынимать хлебы из печи, - а не хватает своего ума, так надо призанять. Поезжай-ка, к батюшке, что Ильюшку крестил, да спроси совета, какое слово Божие скажет, так и поступим!
Не откладывая дело в долгий ящик, назавтра, благоверная засобиралась в дорогу. Бочёнок свежепосоленного хариуса, бочёнок кипрейного меда, завязала в узелочек денег, - подарки батюшке. Перекрестилась, прикрикнула на внучка, чуть ли не ровесника Ильюшки, с трудом сдерживающего вожжами пару гнедых,
- Только не гони! Тише едешь дальше будешь! – уехала занимать ума.
Какого там ума она заняла, какое слово сказал ей батюшка, домовёнок так и не узнал. Только по приезду матушка о чём-то пошепталась с Фёдором Силычем, собрали они узелочек и глубокой ночью, куда то сходили. Куда и зачем так и осталось загадкой человечьей. Да только осенью, как и полагается, заслали они сватов к вдове и сосватали за своего младшого Ильюшку, дочку её, Любашку. А когда жених невесту в отчий дом вводил, все так и ахнули на её красоту и дорогой наряд, и на огромный воз приданного! Откуда что взялось?! Видно вдова себе на уме была! Притворялась бедненькой. Завидовали мужики. Ай да Фёдор Силыч! Ай, востёр мужик! Деньги они к деньгам! Ничего не понял домовёнок.
И никто ничего не понял, и жить бы молодым счастливо и долго, да грянула революция, но это уже другие загадки. На светлеющем небе одна за другой стали гаснуть звёзды. Домовёнок схоронился в трухлявое бревно и задремал.