Ларисе
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
- 1 -
Мои ощущения, мои надежды, моя буря – внутри. Не вырывается, но держит, держит, на струне, готовой сорваться…Но не сейчас, не сразу, может быть потом, когда-нибудь, если всё не по задуманному, не по решённому…Но всё просто. Экзамен – самолёт - дом.
Утренний сон самый сладкий, особенно в сессию. Но всё же я встал, душа уже подстанывает, и я иду в туалет, он в коридоре, потом на моём пути – умывальня. Везде тишина, безлюдье, но заметны следы побывавших здесь, мокрые раковины отражают блестки солнца, затоптанный пол ещё не просох. Раз солнце, значит хорошо уже то, что будет самолёт. Погоду из нашей комнаты, расположенной внутри угла под девяносто, сразу не определишь, лучи светила туда не заглядывают. Деревянное двухэтажное общежитие строилось давно, комнаты большие и в них живут по пять человек. Иногда впихивают и по шесть, и по семь,- когда вдруг, посреди учебного года, затевают ремонт. Пройти к своей кровати можно только бочком, еле-еле, с трудом протиснувшись. Так мне пришлось один раз жить, почти три недели, на первом курсе. А сегодня заканчивается второй ; первые два года самой трудной, напряжённой учёбы. Лицо и шея вымыты, зубы начищены, и теперь обратно, - до родной двери. Вот она , крашеная, деревянная, белая, с номерком на груди. Комната девять. На пяти кроватях только двое – Дынин и Шабров. Костина и Готовкина Валерки, третьекурсника, нет, - первый учит экзамены у друга, там и живёт, второй в очередном загуле, после вчерашней сдачи. Спящие готовятся ночью, я же – никогда, затвердил себе, что ночь , она для сна. И наука даже такая есть, которая тому учит – физиология. Её то я сегодня и буду сдавать, потому что обучаюсь в медицинском , на врача.
До трамвая медленно напрямик минут десять, быстро – пять, бегом - три. Но это на крайний случай. А есть еще другая остановка, туда минут пятнадцать, но зато – «кольцо», всегда сядешь , как в такси, - у окна ,и без счётчика. Поэтому я не тороплюсь и жду «второй номер». Он вскоре показывается, разворачивается, и вот уже через десяток минуток – мой институт. Не утро и не полдень. Лёгкий завтрак перед броском, как у стартовой черты. Сметана, кофе ,бутерброд. Вестибюльный буфет пуст, он самый удобный, сразу налево от входа, под лестницей, - широкой, перильной. На вечерам с неё удобно , забравшись, наблюдать сверху за танцующими внизу , видеть как колыхается людское море и высматривать, естественно, наиболее красивых и заманчивых тебе девушек Но получается по –иному –плетёшься провожать своих , уже знакомых по группе или общежитию, уже приглядевшихся, для тебя неприметных…
Коридор кафедры нормальной физиологии – проходной. Рядом, здесь же ,на втором этаже, актовый зал, далее - библиотека и недалеко, между ними – кафедра основ марксизма, будто мешающая чем –то , с крикливо-наскучившими лозунгами, с кумачом плакатов. И всё же людей тут, снующих, пробегающих, сегодня гораздо больше, чем обычно. Наверное потому ,что стоят на пути, кучками и в одиночку, волнуются, расхаживают кругами мои одногруппники, попутчики моей учёбы, коллеги будущие, друзья. Соблюдали очередность и я встал последним, но впереди было немного, человек шесть, на виду. Я как то не ожидал, что группа так быстро пройдёт, но и кафедра слыла либеральной, отличалась особой, покровительственно-доброй атмосферой. Может потому, что ничего особо трудного здесь не изучалось, - не латынь там какая-нибудь с несносными падежами и зубрёжкой, или анатомия дремучая, с ветвями сосудов и нервов, а только рефлексы с движениями, да ещё опыт – эксперимент. Бывало, сидишь на занятиях по три часа, выделяешь сок у собачки или ждёшь дерганья у лягушки, распластанной…Лафа. Впереди стояли девчонки, которые всегда боятся идти первыми, им кажется, что они ещё что-то не повторили и вот бродят, с учебником под рукой, шепчут про себя, будто заклинания или псалмы. Догадываются, что мне всё таки сегодня улетать и впихивают меня раньше, в аудиторию. Открывая туда дверь, я замечаю, как Неволин, мой приятель, ещё по первому курсу, таинственно куда то исчезает, и ни с кем не прощается…. Сдал я весело и даже легко, уже через полчаса вылетаю без памяти от счастья, ошалевший, с зачёткою в руках. Конторская корочка с пачкой синих казённых листков. Значила многое, если не всё. За каждой оценкой , подписью была своя история, драма ,судьба. Дарил бы эти зачётки на память, а не отбирал бы при выпуске.
Наша группа – удивительная. Без компаний и застолий пролетело два года. Только раз смогли собраться, в первое Восьмое марта, и то – благодаря стараниям нашего комсорга, Татьяны Глоховской. Теперь её с нами нет, отбывает академический и вот второй уже год без неё мы разбросаны, раздроблены, потеряны. Тот вечер остался в памяти как нереализованная, ушедшая мечта. Можно было там по - хорошему пообщаться, поговорить, потому как на занятиях или в другой «рабочей» обстановке этого не получалось, не выходило. В тот знаменательный вечер я потерялся в городе, поплутав достаточно, хотя и прожил в нём более полугода, однако сориентировался , но нашёл гулянье уже в полном разгаре, и я оправдывался и врал, что опоздал, потому что заснул после бани, - как будто такое было возможно, - уснуть, когда впервые намечается такое мероприятие, такое веселье, такой одуряющий праздник…
Поэтому я очень удивился, когда после сдачи всеми экзамена ребята потащили меня в подвал, - отмечать окончание двухлетней учёбы. На «стол» была выставлена большая бутылка-бомба – « замедленного действия», с пахучим и красным вином, отдающим чем –то сапожным, которая по своим размером и действием ублажала многих студентов, но не меня, потому что пристрастие к питию я в себе так и не выработал, не вытренировал и даже вроде бы об этом жалел. Меня более пьянила сладость губной помады и дурман женских духов, даже сигаретный дым из девичьих уст…Быстро хмелеющая голова моя и тут сдерживается, потому что не ко времени, и я просто отвлекаюсь, предпочитаю думать о другом. « Вот и всё, значит самая трудная , первая прикидка к врачебному ремеслу пройдена. Разгон взят, и остановиться трудно, почти невозможно. Годы не долги, обратно не вернёшь, да и этого не хочется, потому что впереди не менее интересно и теперь только плыть и плыть, по течению, легко и свободно…» Такая дружная пьянка получилась, что даже не верится ,что даже трудно расстаться. Организатор вместе с нами - староста Вася Трубкин. От коммуниста в нём – ничего. Душевного, тихого ,мягкого, любителя Есенина, его мы порою и не замечали, а вот надо же ему – так постараться нас сплотить. Но скоро мы расходимся, у каждого свои планы, а у меня - небеса, « Антонов – десятый».
Эмоции полёта меня обхватывают, обволакивают, но обычная в таких случаях суета как бы всё притупляет . Проверка вещей, документов, торопливое прощание с вахтершей, автобус, ожидание в зале ; потом –регистрация, отстой в накопителе, толчея в автокаре, у трапа, будто бы все не поспеют, поиски кресла, устройство, прилаживание в нём… И после ,как то всё равно вдруг, неминуемо, хоть и ожидаемо, когда прослушана информация, пристёгнуты ремни, заревут моторы, задрожит салон, потом плавно вздыбится, приподнимаясь над землей, кинется восторженно-испуганный взгляд туда, вниз, узнается что-то мельком, и затем взвеется, окатится легкой невесомой волной тело и вот тогда то только внутри как то всё, враз успокоится, переживания окажутся далеко, позади, в прошлом, а остаются только ровный неумолчный шум, мягкая струя вентиляции, посапывание соседа сбоку…Здесь остаёшься один на один, совсем ещё юный студентик, боец стройотряда, любимый сыночек родителей и … влюблённый до сих пор, через два с половиной года. Да, никто не знает моей тайны, кроме меня самого, - пронесённая из того, далёкого десятого класса, с того лагеря зимнего, там , на родине, куда я и лечу, теперь ,сейчас ,с единственной целью, призрачной надеждой найти, увидеть её . Без встреч, без свиданий, без н и ч е г о, - прошло всё это время и, может , даже, да и скорее всего , - она забыла меня. Но не могу я ничего с собой поделать… Ох, Вика, Вика! Зачем это всё мне, и куда я лечу, ведь через пять дней стройотряд, и траты лишние , на билеты? Да, - конечно и только ради неё. Но как? как её найти? Снова блуждать в потемках?..
Поздний вечер конца июня, - уже нет солнца, но ещё светло и я дома, меня обнимают отец и мать. На столе в тарелке дымящаяся от пара картошка, селедочка в маринадном соку, водка в граненый стаканчик. Тепло на душе, внутри , - от встречи с родными, от предвкушения, предчувствия чего – то важного, может, решающего в моей жизни. Утром появился брат, но тут же исчез ,по своим вечно неотложным делам, но я слышу спросонья его голос, что ,мол, « надо братана взять с собой погулять» и беспокойное ворчание матери , знающей цену таким « гулянкам». Чистая домашняя постель была мягкой и свежей, но ещё слаще оказалось полежать на молодой зелёной травке во дворе, окунуться в неё вместе с солнцем, натаскаться потом холодной колодезной воды, ополоснуться в маленькой баньке, с думой одной, неотвязной, прилипчивой, волнующе предчувствовавшей – о Вике.
Смятенные мысли всё таки выводили на разумные логические дороги, подсказывали, что встреча состоится, хоть и через столько времени разлуки, незнания, неведения друг о друге. Теперь ,наверное, можно будет подойти, объясниться, теперь ведь я - третьекурсник, медицинского, почти что врач. И может, потрогаю её волосы, прикоснусь к рукам. Ведь меня никто, уже девятнадцатилетнего, по-настоящему и по-доброму , - не ласкал. Просто и неумело тыкался иногда в губы, в зубы, без интереса даже, без любви… Вечером, попарив себя по пяткам, я поступил в распоряжение брата. Мы пошли в парк, в тот заманчивый, с высокими тополями, тенистый и густой, вдоль крутого высокого берега реки, район города, где по вечерам собиралась ,казалось, вся окрестная и близпроживавшая , - молодежь . В тёмных аллеях, на скамейках, оградках, парапетах, - сидели , смеялись, пели молодые. Главная точка – круглый павильон, здесь музыка, оркестр, танцы, тут всех больше людей, толпа, - стоят, копошатся ,снуют, толкаются, веселятся. Поодаль, в стороне – милицейский наряд – вежливо- спокойный, предупредительно- настороженный. Приятель брата, Валера, водит меня и ещё одного вокруг да около уже второй час. Самого брата нет – куда-то исчез, испарился ,оставив меня на попечение друга. Мы уже устали, собираемся уходить совсем, Валера о чём –то настойчиво и определённо договаривается, мы разворачиваемся к выходу и вот тут я, вдруг, чётко и ясно, слышу своё имя. Я оборачиваюсь, мои дружки тоже и я вижу группу из четырёх девушек, смотрящих на нас ,и среди них ту, которую и с к а л . Вика, - вот она , в нескольких шагах, ради которой страдал столько времени, ради которой сорвался вчера после экзамена,- чтобы встретиться, поговорить, узнать снова, наяву, влюбиться опять, чтобы знала, что не забыл, не растерял чувства ,надеялся, чтобы потом ждала она. Вот оно теперь, сейчас ,начнётся - счастье… Она ждёт моего отклика, ответа, улыбается приветливо, я делаю непроизвольно полшага к ней, но лишь киваю после… и поворачиваюсь обратно, в немоте, будто в наркозе, или как заколдованный, ничего не видя и не слыша и она тут же удаляется, пропадает, уходит, а мне хочется дернуться, бежать, искать, но где? - она уже скрылась в темноте, а разговор Валерки с его другом такой важный и необходимый и мне кажется, что я проваливаюсь… в н е ч т о. Навсегда и навеки. Что это? Робость, естественная для истинной любви, наваждение, шок от «удачи» неожиданной встречи, роковое стечение обстоятельств? Почему, почему я был не один ,а она с подружками? Господи, ну а как же иначе то? – вторит мне другой, отрезвляющий голос… Как же ещё ? Искать друг друга в одиночестве , с фонарём? Да ведь она помнит меня ! – вдруг спохватываюсь. Ведь окликнула же… Горечь, тоска, раскаяние, злость, унижение, отчаяние перехлёстывают меня и вдруг это всё вместе превращается в тёплую, дурно пахнущую , водку, которая разливается во мне, приносит какое то тупое удовлетворение, равнодушие, пустоту. Валера и его дружок всё таки договорились до такого важного и нужного дела, как выпивка и закуска, и я с каким то сладостно уничтожающим, уничижающим рвением соглашаюсь с ними, слежу нетерпеливо за разливкой, распределением « пойла»…
Следующим утром и днём я болел, но к вечеру нашёл в себе силы съездить в кассы, купить билет. На нужный мне рейс я не попадал и удалось только «ухватить» день отъезда стройотряда и даже, если бы я успевал к его отправлению ,то и это было бы чудом. В стройотряде я заклинаю себя работать до остервенения, чтоб забыть о неудачах, о кошмаре невезения, и ,может быть , как-нибудь, опомниться . Едва колеса коснулись земли в обратном моём полёте и лайнер подкатил к стоянке, беспокойство и напряжение охватили меня безраздельно. Хоть самолет прилетел в шестом часу вечера, я едва, но должен был поспеть к поезду, отходившему в 19-15. В общежитии стояли безлюдные тишина и пустота, вахтёрша объяснила, что студенты почти все уже поуезжали, а вновь поступающие еще не появились . Издали, с автобуса, я увидел хвост «моего» поезда и минутой спустя, вбежав на платформу, с облегчением понял, что успел. Впереди , у вагонов , маячили ребята в стройотрядовских куртках, я уже пошёл спокойнее, но чем ближе я к ним подходил, тем все более убеждался, что эти ребята не «мои». Это был другой стройотряд. Увидев знакомого, я узнал, что «мои» уехали ровно сутки назад, этим же поездом, на день раньше запланированного. Я даже не догадался устроиться временно в этот, отъезжающий сейчас стройотряд, чтобы сойти на станции, которой я не знал, чтобы догонять своих. Но я был так удручен и раздавлен своей невезучестью, что в изнеможении поплёлся с вокзала обратно , в общежитие. Нужно было дожидаться завтрашнего дня, - а это был вторник, - чтобы узнавать дислокацию в институтском штабе. Но назавтра мне сказали, чётко и грубо, что ни в какой другой стройотряд меня не определят, только как в городской. Мне нужно было теперь вышагивать каждое утро на стройку, отбывать скучную трудовую повинность в сборном, наспех сколоченном из полузнакомых ребят, коллективе, от девяти до пяти , рабочую смену ,потом обратно возвращаться в общежитие, пустое, постепенно заполняющееся шумными неуправляемыми абитуриентами… Вот так сваливаются сплошные неудачи, в голове одни только муторные, с ощущаемой отчего то, отчётливой горечью во рту, мысли о зрящности, никчемности своей собственной жизни… Ноги несут меня к набережной, от института это рядом, - здесь тишина, раздолье, река своей величавостью успокаивает, притягивает, пленит, вода плещется о песчаный берег, плиты гранита нагреты солнцем. Понемногу прихожу в себя, дохожу до базара и покупаю целый стакан мутно-желтого, виноградного, как уверяет продавец , прямо из чайника , - вина. В голове приятно закружилось; рядом ,у базарных ворот, стояло такси и мне захотелось кутнуть, я подумал о поездке за город , вдоль этой благословенной реки, туда, где расположен спортивно-оздоровительный лагерь нашего института. Я отдыхал там в прошлое лето, звали меня туда и в этом году, буквально недавно, до моего отлёта домой -преподаватель спорткафедры. Он проникся ко мне еще тогда, когда мы купались с ним вместе в реке, по ночам, занимались днём по хозяйству, привычному мне ,деревенскому, - многое еще нужно было подгонять, починять, подкрашивать, приводить в должный вид…
… Когда я подъехал, сбивали скамейки, - место для курения, - я сразу включился в работу, помогать, и в такой остановке легче было договориться, - чтобы остаться здесь и лишь таксист был недоволен, что ему придется катиться в город порожняком. Вещи я решил привезти попозже, через день или два. Преподаватель обещался меня отстоять. Здесь, к радости моей, оказался ещё и Паша Статыгин, мой друг , - также из прошлого, первого сезона…
- 2 -
Тот лагерь был тоже, спортивно-оздоровительный, но зимний, на период каникул в январе, для старшеклассников. Второй раз я попал туда, уже заранее договорившись, заказав путевку матери. Достаточно было обцеловаться мне , раннему, девятикласснику, со сверстницами- девчонками, чтобы обнаружить в том сладчайшую радость и сладость, да ещё затуманиться винной пеленой, чтоб на следующий год вот так, стремиться туда снова, сильно и неодолимо, думать и мечтать только об этом одном. В последнем , выпускном классе, приходилось много и усердно заниматься и потому отдохнуть, развеяться, на природе, среди соснового леса и снегов , было просто необходимо. В один из последних декабрьских дней я приехал туда на грузовике, меня подбросил отец, на своей рабочей трёхтонке, километров за тридцать от дома, за город с другой стороны. Двухэтажный, старинного вида ,особняк имел роскошный вид и внутри – широкие, с пузатыми колбами перил, лестницы, ковровые красные дорожки на них, фикусы на углах, блестящий паркет под ногами, лепнина над люстрами на потолках. Я был тут во второй раз, мне всё было знакомо, но к основному корпусу прибавился с прошлого года ещё и новый, из стекла и бетона - там располагались столовая, киноконцертный и спортивный залы, комнаты для игр. Было интересней, казалось ,чем в первый раз, и я стал знакомиться с ребятами и девчатами.
Как я стал взрослым? И когда? Где определить тот месяц, день , или час, а может быть , - момент, когда я перешёл от полубездумного существования, безалаберности остатка моего детства в ту бездонную пропасть и нескончаемость взрослости ? Может , это было в начале декабря, в день получения паспорта, когда мне вручили густо-зелёную корочку с маленьким портретом в углу и с неумелой ещё ,не отработанной подписью? А может, это случилось тогда, когда я ,на площадке лестницы, под потолком, обнимая девичий стан, исступленно впившись в губы, вдруг , ощутил, удивлённо для себя, ту неодолимо сладостную волну и тело натягивалось , замирало на миг и появлялась та тягучая склизкая, пахучая жидкость, впервые так реально и зримо , без рукоблудий и снов? Нет, всё таки нет. Взрослость наступает, если из влюбленностей детства, пустых и коротких увлечений отрочества вдруг прочно встаёт новое и пугающее чувство, такое стойкое, долгое, жгучее, манящее и неповторимое – любовь…Так ещё не названная, не обозначенная, а томит, изнуряет, изворачивает душу. Наполняет до краёв, только этим живёшь и существуешь, - она изменяет поведение, формирует взгляд, закладывает собственные принципы, - возникает, появляется личность . И всё так спрятано, внешне не заметно, не видимо, всё пока подспудно, вроде не реализовано и даже просто – прогулки под звёздами, топтание в танце… И всё – потому, что гуляли всего то пару раз, а танцев от силы – два-три. Самым главным был концерт ,прощальный ,сборный, наспех сделанный, составленный из разрозненных, случайных номеров, где я – ведущий, она – поёт, «утоли мои печали». Я ей передаю микрофон, «огуречиком» ,с длинным, непослушным , кабельным шнуром, перед всей собравшейся публикой, будто я прилюдно обращаюсь к ней и молю у ней участия, снисхождения, внимания к себе, - она безучастно протягивает свои тонкие белые руки, такие любимые ,к которым я едва касался, которых я боялся и перед которыми так робел. Потом была компания, в её комнате, где она с подругой ,и парень-гитарист, их школьный приятель, на которого она с восхищением смотрела, а я рядом, и от этого – несмелый, неумелый, зажатый…И наконец, последние утро и день, ожидание отъезда, моя нерешительность, будто что-то воткнули в меня вовнутрь и я не могу пошевелиться и встать, не решаюсь преодолеть какие то десятки метров, по лестнице вверх, на второй этаж и вправо, - чтоб увидеть её, что-нибудь хоть сказать, или даже ,просто так - помолчать, посмотреть ей в глаза… Как это бывает в фильмах? Герой многозначительно смотрит в упор, она потупляет взгляд ,не может не открыться , и они бросаются в объятия?…Но что – то меня держало, я метался в четырёх стенах номера, получая сведения от соседа, который сообщал, что всего будет два автобуса, один позднее, другой сейчас и на этом уедут все девушки, а потом уже мы, « мужики». « Всё» - обреченно оборвалось у меня внутри. Я ещё более заметался ,чуть ли не заскулил, но мне малость подфартила судьба, поиздевалась вроде, подбросила трогательно фарс и трагедию одновременно. Первый автобус, маленький «носатик» , остановился прямо перед нашим окном, чуть поодаль так, и в сторону, слева, будто на экране, а девушки потянулись, с портфелями и сумками, с провожатыми мальчиками и без , - справа. Мне почему то захотелось, чтобы эта вереница не кончалась, чтоб автобус вырос до немыслимых размеров, а туда бы всё садились и садились, или обыденное – чтобы « носатик » хотя бы сломался. Но ничего подобного не случилось. В оцепенении, с трепетом, я ждал, когда же появится она. Уже все прошли, уже в автобус сел шофер и, казалось, что вот-вот – уедут, а мы потом вместе, ,рядом и что- то решится, наконец, определится – мы будем встречаться, писать , звонить друг другу, я переведусь в её школу, может ,мы потом поженимся… Неужели?! Но – нет ! Она – шла… С нею ещё две девчонки, оставшихся ,чуть впереди, как то странно подпрыгивая, а вот Вика отстала от них и вдруг непроизвольно остановилась, а потом - шаги её замедлились, и как это бывает в кино, - она поплыла, - плавно, неторопливо, загадочно. Фалды её темно-красного пальто медленно развивались, капюшон, отороченный светлым мехом, мягко откинутый, поднимался и опускался на плечи в такт шагу, и ее одеяние напоминало наряд - плащ королевы или феи. Конечно, мне казалось, что она медлила. Последней она взошла на подножку, дверь захлопнулась, мотор заурчал, колеса покатились и перед моими глазами всё затуманилось, - не понял я, что это от влаги, и сильно поразился тому…Это кончилось детство и я плакал о нём. Она, Вика, унеслась от меня прочь, навсегда, навеки, оставив в тоске, в неведении, с горькой тайной надеждой увидеть её когда-нибудь вновь… Но снова я её встретил лишь только через два с половиной года, в городском парке…
Последующее время после зимнего лагеря, в течении месяца или трёх недель, было странно неопределённым. Учителя взывали и внушали, что остаются последние неполные, завершающие полгода, всего то две четверти, и надо стараться, постигать успевать, но я пребывал в малиновом тумане неведения, «отходил» от потрясения своей первой любви, хоть и не осознавал этого конкретно, но состояние было близким к помешательству, невменяемости. Я с удивлением осматривался, будто впервые , вокруг – видел школьных подруг, одноклассниц, не ощущая при этом привычных желаний мотовства, как раньше. С трудом отвечал на уроках, рассеянно внимал учителям, раздраженно отвечал друзьям и приятелям на их расспросы. Спрашивала мать, не заболел ли, но я ссылался на учёбу, на загруженность, ставшей теперь главной, основной задачей в будущей жизни, а это было не так… Что – то должно было произойти, как то измениться такое положение, и это случилось. В какие то два – три дня я полностью переменился, обрёл твердые цель и задачу, свой прикид на будущее. Эти дни были связаны чередою таких вот событий. Сначала, в четверг, меня остановил в коридоре директор школы и стал чего то такое пространно объяснять, - что вот, де, гражданский институт - это тоже хорошо, и что там также есть военная подготовка , на офицеров запаса, и что он сам , как закончил «пед», так и встал на учет в военкомате и ему присваивают очередные звания. Не сразу я «врубился» в его монолог ,но в тот же день, уже после школы, вечером, дома ,мать объяснила мне, в чём дело. Меня решили направить в мединститут вне конкурса, через райисполком, а рекомендацию даёт школа, в лице директора. Видимо он ,как то невольно, но чувствовал свою вину в том, что год назад отправлял меня на комиссию для военной академии медслужбы, и я её тогда не прошёл ,подвели гланды. А райисполкомовская блажь тоже объяснялась, - мать работала там уборщицей, подглядела разнарядку на распределение, попросила за сыночка, поплакала, как она это умела. В пятницу документы мои были подготовлены, а в субботу на меня обрушился еще один морально-психологический удар, незапланированный, да похлеще ещё, и посильнее. На встрече с бывшими выпускниками школы, нынешними студентами, видя их улыбчивые лица, тех, с которыми я когда то запросто общался , дружил, - мне стало не по себе. Я им завидовал, они теперь казались мне недосягаемыми, небожителями, из другого, увлекательного и пока ещё мне недоступного, неведомого мира и тут же ,на вечере, у меня зажглось страстное желание быть с ними, наравне, последовать в тот блистающий и сверкающий рай, - высшего образования. И вот с новой недели, всё обдумав и взвесив, я решил поступить обязательно, в институт медицины, хоть и вне конкурса, но всё же, не ударить в грязь лицом , пройти испытания блестяще, без помарок. И я ринулся в тот марафон зимнее - весенне-летнего кросса беспрерывной учёбы, зубрёжки, конспектов, повторений. Читальный зал городской библиотеки, перерыв на экзамены, скорый выпускной, июльский спурт и финишная прямая первых двух недель последнего месяца лета, до того исторически незабываемого дня, 19 августа, когда мне сообщили о зачислении на первый курс и я отметил это событие бокалом лимонада в кафе и полной креманкой мороженого, там же, под музыку «автомата» , из Поля Мория…
Радость обретения честно заработанного, давно желаемого положения стало вытесняться с того времени новыми испытаниями, вдали от родного дома, в другом , чужом городе, в общежитии с казенной койкой, с постоянно снедаемый мыслью о еде, об одежде… И сколько дней? Месяцев? Годы… За сутки с небольшим, проведенные в купейном вагоне, пока ехал, передумалось многое. Но именно из последних зимних каникул я взял те неистовство и упорство, ту уверенность и силу , в достижении цели , и тот «полёт» Вики в окне вставал передо мной каждый раз, когда мне бывало особенно тяжело и я преодолевал какой-нибудь очередной, непреодолимо поначалу кажущийся , - рубеж.
- 3 -
И был наш колхоз. В глухой деревушке, в начале сентября, нашу поредевшую после первого собрания группу, высадили из грузовика ,ночью, в темноте, посреди десятка от силы домов, с чёрными окнами ,остервенелым лаем собак, которых ,казалось было больше, чем этих почерневших от времени изб. Нас поместили в наиболее просторной из них, состоящей из прихожей, большой ,квадратов на двадцать, которая была и кухней и столовой, и двух остальных комнат, - одной , пошире , для мальчиков, и в сторонке , за дверью , в закутке - для девчат. Появились у меня друзья – Неволин и Ульянов. Первый научил приёмам самбо, второй приручил игре в карты .Но работа там лёгкостью не запомнилась. Вставали рано, в семь, глотали пшенную, не на молоке , кашу ,с тёплым чаем и шли выполнять норму – 25 снопов, льна, тугие и твердые стебли которого нужно было срывать , собирать ,связывать, составлять в стожки, укрывать их от дождя и ветра. Если последние налетали, работа приостанавливалась , вязали тогда от силы снопов 10-15, прятались от непогоды под тракторным прицепом, или под кустарником у края поля, коротали время, забавляясь анекдотами, или рассказами о прошедших экзаменах. Обеда не готовили ,как то перебивались, а, заканчивая около четырёх, ели ранний ужин, состоящий из капустного супа с тушёнкой и картошки жареной на второе , -с огурцами, или, если повезет ,с грибами. Вечером пили молоко. За ним ходили далеко, в соседнее село, за три километра, на молочно-товарную ферму. Чаще всего ,а потом всегда, - молоко приносил я. Ребята подтрунивали, но я не обижался. Там мне нравилось, я вспоминал свое недалёкое детство и ещё приглянулась одна девушка , молоденькая совсем , недавняя школьница, из доярок. Её крутые бока, и полное, с чистыми ясными глазами , лицо я каждый раз, любуясь, настырно разглядывал, почти не стесняясь, и она рдела, пунцовела своими и так румяными щеками; а я разговаривал с ней, всё чаще и дольше, она отзывалась с охоткой и, как мне казалось ,с тайной надеждой на продолжение нашего знакомства. Пришедший в первый раз в шароварах, я одевался потом поприличнее, купил даже новые, по случаю, брюки, - на центральной базе колхоза, за десять километров. Ходили мы туда тоже пешком, напрямик ,по лесной дороге, набирали заодно грибов, там же два раза в неделю крутили кино. Тогда к брюкам я надевал туфли, неволинские, и ещё , ближе к холодам, одевал джемпер, ульяновский. Но это было только раз, когда я уговорил ту девушку, «молочную», посмотреть фильм. «Любовь» та развеялась, как только мы из колхоза уехали…
На занятиях группа сильно возросла. Все уклоняющиеся от сельского принудительного труда сплошь были отличниками, причём местными, что и решило участь нашей группы, ставшей скучной, неинтересной, некомпанейской. Общежитских было мало ,наперечёт. Колхоз нас не сплотил. Определилось это не сразу, постепенно, - когда прошли одни праздники, пролетели другие, потом наступил – Новый год и только к Восьмому марта все как то опомнились, что да, не собираемся, - что все другие давно уж этим только и живут, - общими застольями, посиделками. Сборище нам объявила Глоховская, золотая медалистка и ещё – мать – одиночка. Последнее она поначалу искусно скрывала и держала при себе, как решающий козырь, секретное тайное оружие, которое разило наповал. Экзамены на аттестат зрелости она сдавала одновременно с испытаниями в роддоме… Я сидел с ней на анатомии. В аудитории той кафедры состоялось наше первое после колхоза собрание и по скромности я оказался тогда за последним столом. Все уже собрались, но кого-то ждали ,и вот появился , - серьёзный молодой человек, в очках, из комитета комсомола; он говорил, что
будут контролировать из своего боевого штаба учебный процесс и для начала предложил избрать комсорга. Аудитория имела два входа-выхода, и когда вставали на появление того очкастого, сзади, под шумок, вошла и присела возле меня полная достоинств девушка, в красном костюме , с большими, серыми, вьющимися волосами, с проказливым, каким то блудливым выражением на лице , и вовсе не красивым, с немного выдающимся носом, и тоже - в очках. Её и выбрали комсоргом, - похоже было, что она пришла вместе с серьёзным парнем, были и другие кандидатуры ,но они отказались или взяли самоотвод, а вот пришедшая , - согласилась, хотя многие, если не все , видели её впервые. Так мы и остались сидеть с ней вместе на анатомии, я вырастал в собственных глазах, потому что пристроился рядом с начальством. Анатомия – главный предмет, занимались ею два раза в неделю, по три часа. Крутое испытание на стойкость, потому что уйму и так дорогого в студентах времени приходилось ей ,только той науке, уделять, -пятиться в красноту мышц, желтки костей, белила связок. Но я умудрялся шептаться с Глоховской, когда даже присутствовала преподаватель, а после ,естественно и вполголоса, когда контроль уходил. И вот как то, перед ноябрьскими, чувствуя ,что собираюсь ей предложить провести праздники вместе, она и открылась. После такого её признания, от которого у меня чуть не отнялся язык, она уехала на выходные домой, в ближайший город, к дочке. После праздников задушевные наши беседы, конечно, продолжались, но уже не так откровенно , да и я вёл себя осторожнее, далеко заходящих разговоров не заводил. Второго декабря мы ,ничего не ведая, пришли на лекцию, как было велено, в халатах и удивились тому, что сцена закрыта и на ней какая то возня. Но вот занавес, тяжелый, темно-синий, в назначенное время дернулся, медленно и плавно раздвинулся, показались полуголые за ним шестикурсники, и началось представление, - с богами Олимпа, -зазвучали из динамика фанфары, понеслись за ними слова. Институт впервые торжественно и празднично стал отмечать свой день рождения. Занавес после вступления – игрища закрылся и раскрылся снова минут через десять-пятнадцать, на сцене уже стояли стол- президиум, за ним восседали профессора, доценты, ректор, деканы, сбоку была опять привычная лекторская кафедра и с неё начались раздаваться приветственные речи, поздравления, здравицы. Потом , днём , нас водили по клиникам, а вечером снова – в актовом зале давали большой праздничный концерт и после , естественно, танцы, - для всех. Глоховская , отчего то, меня от себя не отпускала ни на шаг. Не обладая броской внешностью, она ,по- видимому решила меня всё же придерживать возле себя, имея влияние комсорга или просто обольстительницы, почувствовав ,наверное, мою девственность, чистоту, покорность. Пришлось мне её обнимать в танце пару раз, держаться руками за разлитые ее бока и думать мучительно о том, как бы избавиться от неё, или хотя бы кому-нибудь навязать ,передать , сдать, сбыть… Она попросила проводить, я кивнул машинально и ,получив куртку в раздевалке, обнаружил вдруг, что она порвалась, полезла по шву, побоку, по левой стороне. Может, зацепилась где или ещё что, но она действительно была уже старая и поношенная. Милая, любимая моя куртка! Купили мне её в начале девятого класса, тогда она действительно выглядела модной и новой, носили мы её с братом, старшим, на двоих, но того вскоре забрали в армию… Мать его перекрестила, спереди- сзади, перед уходом из дома, а в строю призванных он оказался самым маленьким и мама моя расплакалась от этого и мне тоже было не по себе, впервые видеть его, - такого жалкого, потерянного, который меня не брал на гулянья, всегда чурался, подсмеивался над моим возрастом … Куртку я носил во все сезоны кряду, кроме лета, и лишь иногда, в крепкие январские морозы, влезал в старенькое ,тоже бывшее братово, подкороченное, по моде, пальто. Теперь вот куртка расползлась, но хорошо, что хоть лоскуток , с порванной стороны ,-оставался. Не мешкая , но и не торопясь, я, незаметно для Глоховской, бочком ,к стеночке, вышел, позабыв об обещании проводить и думая, и переживая только из – за одного, из-за своей одежды. Пока шёл, пешком добираясь до общежития, перебирал варианты, как же выпутываться из создавшейся ситуации. Купить фуфайку-ватник? – она дешёвая… Несолидно. Посмотреть что-нибудь сносное в комиссионках? - тоже может не повезти ,да и время уйдёт. Приобрести что-то новое тоже не выйдет, нет денег, а вот… сшить?.. себе подходящее?.. Да, это может получиться ,ведь тратиться тогда придётся по частям. Денег не хватало порою даже на еду, и теперь ,конечно, будет ещё сложней, но делать нечего , - придётся выкраивать на пошив. Я так загорелся этой идеей, что мне впервые ,после обнаружения порыва куртки –стало полегче. Можно, можно будет сшить. В начале месяца мне давали стипендию 28 , вернее, 26 с полтиной ,полтора рубля уходило на оплату общежития , это высчитывали автоматом. Из дому присылали в середине месяца рубликов 20, иногда 25. Если строго копить, и ни на что, кроме скромной еды ,не тратиться, можно скопить к началу году на материал и подклад, и после каникул – заказать…Так я и прикидывал , пока не дошёл до общежития. В комнате никого не было и я спокойно начал шитьё, - осторожно ,не торопясь, рядками ниток внутрь. Пришли ребята, я подождал, пока они угомонятся, улягутся, криво улыбался на замечание, «чего так рано здесь», отшучивался, переводил разговор в сторону и после потихоньку вышел, с нитками ,с иголкой, пристроился у окна, куда бил свет от уличного фонаря и снова ,с перерывами, чтобы дать отдыхать глазам, - продолжал работу. К двум часам шитьё закончил, но куртка теперь сморщилась и нужно было её прижимать рукой, засунутой в карман, тогда зашитое не так было заметно, а если ещё и брать за подмышку папку- портфель, то вообще выглядело неплохо , даже идеально… Теперь оставалось думать только о выкраивании, накоплении денег…
Отчуждение Глоховской переживалось не сильно. Я давно хотел разорвать с ней дружбу и вот случай представился и далее я не стал объясняться, полагая, что она устранится сама. Но вот она устроила этот вечер, под Восьмое марта , добилась со мной уединения и стала плакать и твердить, что ей было интересно со мной и она хотела бы продолжить отношения - повисла у меня на плече. Не знаю, чем бы всё это кончилось, но хорошо, что после того вечера Глоховская неожиданно отбыла в академический отпуск и её вообще больше в институте не видели, - говорили, что она перевелась учиться в Москву. Но это было позднее, а пока, 22 декабря, я уже отложил деньги на материал, в течение недели не завтракал и 26 –го купил всё необходимое для пошива, оставшись с двумя рублями в кармане, но надеялся, что к празднику деньги из дома пришлют. Да ещё обещали стипендию за январь выдать до Нового года. Питался надеждами. 27 –го и 28-го не ел и днём, а только вечером ,в дешевой столовой института, и к ночи перебился лишь куском чёрного хлеба с пустым чаем. Протянул ещё так 29-го и вот 30-го денег уже у меня не оставалось никаких. Стипендию отчего то задерживали. К безденежью, отчуждению Глоховской, прибавились ещё и отработки, по двум темам анатомии, и ещё по одной - по физике, биологии, химии и латыни, - всего шесть. Нужно было что-то срочно предпринимать, выискивать какие то резервы. Выручил опыт десятого класса – учить в читальном зале. Всех удобнее оказалось в городской библиотеке, или в областной, хуже всего в институтской, - там было много отвлекающих моментов, знакомые ребята тащили «перекурить», перекусить, нужно было отказываться, придумывать причины . На первом месте по важности была анатомия, приходилось
систематизировать знания по ней, полученные, усвоенные за полгода и кое -что понимать; дальше шли остальные предметы, там тоже были упущения, и порою досадные,- невыученное правило латыни, или пропущенный закон по химии. Но всё я преодолел , и везде преуспел. За три вечера, 27-28-29-го,я подготовился и 30-го – сдал анатомию, а тридцать первого – всё остальное.
Утром тридцать первого я встал с некоторым нехорошим чувством утраты, опустошенности. Накануне были потрачены последние копейки ,а обещанной стипендии так и не выдали, и перевода из дома не было. Как назло, никто не хотел одалживаться, все отнекивались , или сами твердили о нужде. Всё таки я сильно надеялся на перевод, дополнительный, - такой был перед праздником в ноябре, в 15 рублей, - и теперь обязательно тоже должен был быть. К концу дня чувство безысходности усилилось. Я уже три раза спускался в вестибюль, туда, где был ящик для писем, посмотреть себе перевод – его не было. После занятий, с которых нас пораньше отпустили, вся группа ринулись в буфет столовой, - он с недавнего времени открылся и там продавали мороженое, лимонад, и даже шампанское. Но несколько человек встало к раздаче столовской, и я тоже ,на что-то надеясь, пристроился позади них. За оградкой виднелись только оставшиеся порции манной каши, на гарнир лежала одна подгорелая капуста, а в мясное давали отварные биточки и ещё оставалась – жареная рыба. Я выбрал последнее, с гарниром, и четыре куска хлеба. Парень ,стоявший впереди, за меня заплатил, я сказал, что деньги забыл в раздевалке и долг обещался вернуть, только не добавил когда, задержался потом в дальнем туалете, не спеша прогуливался после по пустым уже коридорам, вышел, одевшись в куртку, когда уже все разбежались, разбрелись… До общаги я привычно пошёл пешком. Около пяти, в начале шестого было уже темно, повалил вдруг густой, крупный , как это бывает только под Новый год, хлопьями ,снег. В магазинах толпились люди, стояли очереди, попадались прохожие с елками, откуда то уже слышалась гармошка. У одной из витрин увидел Трубкина, он заметил моё расстроенное лицо, стал расспрашивать, я рассказал ему про своё горестное положение. Он предложил помощь, мы вошли в тот же, около которого стояли, магазин, и я там ,негнущимися пальцами, по- студенчески, написал на коленях, с помощью папки, заявление на кассу взаимопомощи. Трубкин его завизировал, забрал себе, пообещал прибавку, а пока дал в долг пять рублей и пригласил к себе ,в общежитие, на празднование. Забегая вперёд, - через сутки, равное году, я обнаружил ,специально прогулявшись в первый день Нового года, - перевод для себя ,но в ячейке на другую букву. Кто-то, наверное, подшутил, или перепутал. Деньги были фантастические – 35 рублей ! А еще через два дня, третьего, я получил в кассе взаимопомощи 15 и в табеле около себя видел фамилию Глоховской, той давали 25, и каждый месяц. Так прослеживалась связь - «партия – комсомол». Еще через день я получил ,наконец-то, «стиву» и ещё раньше расплатился ,конечно, с тем парнем, который меня накормил в последний день уходящего года.
В те отчаянные дни, ко всем бедам прибавилась ещё и тоска по дому, желание увидеть мать, отца, брата, который недавно вернулся из армии, друзей, бывших одноклассников. Сказывалось ,наверное ,и неприятие медицины, подспудное нежелание становиться врачом. Вокруг меня попадались тоже не очень страждущие помогать больным и немощным. Один учился ради перевода медицинской литературы, другой преимущественно занимался в оркестре, третий был высококлассный спортсмен. Как и год назад, передо мной вставали, проклятущие и вечные вопросы выбора пути; душа казнилась никчемностью стараний, а мозг страдал от невозможности заниматься каким – либо другим, стоящим и полезным делом. Казалось, что такие толстенные учебники, гигантские атласы невозможно вместить в голову, а тщетность усилий виделась пустой, бесполезной тратой времени. Подвернулся тут военкомат, тоже в декабре, ещё до покупки материала, - ставили на учёт, выдавали свидетельства. Маленький сухощавый майор, вызывавший к себе в кабинет по одному ,лез в душу, и, спрашивая о наклонностях, способностях, увлечениях, сумел меня « расколоть». Я рассказал о стремлении убежать от учёбы хоть к палестинским партизанам. Что меня так занесло, - может, от отчаяния, но майор вдруг насторожился и что-то записал себе в календарик. А позднее , уже после сессии, ко мне подошёл Трубкин и предложил стать политинформатором. Может, потому и помог в трудные безденежные дни? События за рубежом меня интересовали , это правда. Я регулярно покупал и читал журнал « Новое время», старался не пропускать и газеты, их всегда было много ,они лежали подшивками в холлах библиотек…
Мысль получить, освоить какую – то другую специальность, кроме врачебной , не оставляла и терзала меня, но стремление подзаработать действовало ещё сильнее. Хотел устроиться гардеробщиком в кафе, но выясняли , что я студент и , конечно, – отказывали. Метания продолжались, но верилось, что они должны чем – то закончиться…
В том же декабре к нам в комнату, где мы стали жить вчетвером, подселили новенького. Как то раз утром, я решил остаться « дома», - пособирать бутылки, чтобы потом сдавать. Прошёлся по этажам, местам пользования ,вернулся в комнату , и от неожиданности замер. Посредине, спиной, стоял парень, в сером плаще, из плотной болоньевой ткани, без шапки и с рыже-светлыми, редкими волосами. Когда он повернулся , я увидел, какой у него высокий лоб. Сначала я подумал, что это вор, но рядом стоящий чемодан и весь вид, спокойно – деловитый, эти подозрения, конечно, отмели. И ещё я не успел ничего спросить, как следом за мной в комнату вписалась комендантша, добрая и спокойная женщина дородной комплекции, с выражением постоянной озабоченности на лице. Она представила «второкурсника Готовкина, Валеру» и тут же ушла, а мы с новоприбывшим познакомились окончательно и уже скоро, через десять минут, мирно беседовали и пили чай. Я принёс кипятку, Валера достал сала, заварки, конфет. Я почувствовал к второкурснику расположение, мы вскоре подружились. Он стал для меня хоть какой то отдушиной, потому что друзей я настоящих, способных выручить в трудную минуту , - не имел. Неволин, раскусив мою ординарность ,не заходил, а Ульянов запутывался в отношениях с подругами, ему было не до меня. А с Валеркой мы даже по образу жизни оказались схожими. Оба приходили в общежитие поздно вечером , я из библиотеки ,он - с гулянок. Со своим приятелем из группы Валерка устроился на работу и они приняли удивительный и безхитросный, но отдающий авантюрностью план – посетить и посидеть во всех ресторанах города. Намерения их блестяще реализовывались. Валерка сразу после занятий ,в пятом часу, одевал одну из своих белых рубашек, завязывался единственным модным галстуком, надушивался одеколоном « Эллада» и пропадал. Вечером ,уже к полуночи или около того, частенько приходил в «градусе». Неожиданно, но тихо растворялась дверь, входил он, без единого звука, снимал плащ, - носил тот и зимой, утеплённый, на подкладке, - ронял его по пути и неслышно, бочком, проходил до своей кровати и валился на неё снопом, подкошено, и тут же засыпал, подхрапывая и разнося аромат перемешанного спиртного с запахом одеколона ещё чего – то запретного и жгучего, о чём мы догадывались. Шабров , по праву старосты комнаты и не терпящий беспорядка, поднимал ,убирал плащ, раскрывал настежь или наполовину ставню окна, - у нас всегда было жарко и даже в сильные морозы, - поворачивал Валерку на бок, скидывал с него ботинки ,прикрывал покрывалом.
Достаточно пожить с человеком хоть пару дней, нос к носу и уже знаешь про него всё, с худшей ли, с лучшей стороны, и определяешь, как себя дальше с ним вести ,как обходиться. Валерку я зауважал за доброту ,открытость, простоту ,- но он не мог помочь в те дни конца года, ушёл жить на неделю к родственникам и появился только накануне праздника ,но после , - выручал часто, и не требуя, не спрашивая долга ,пока я сам ему не отдавал - этим он покорял, этим он меня буквально спасал в непростое время первого, самого сложного , установочно-прикидочного курса. А как – то в январе, уже к окончанию сессии, он принёс в комнату гитару , красиво и увлекательно пел под неё, чем заслужил у меня ещё большее уважение. И в то же самое время ,где – то уже совсем близко перед каникулами, он рассказал мне поражающую откровенностью и подробностями историю своего первого сближения с девушкой, где –то с год тому назад. Они, те подробности, сказанные с сёрьёзностью и таинством ,так напугали, так растрогали меня, что я даже не ожидал и не знал, что такое когда-нибудь же, должно быть, конечно, случиться и со мной, и не верил тому и содрогался мыслью, как же всё таки ,вот так ,впервые оказавшись, справиться с таким неотвратимым, но земным, тысячелетним , вечным, таким естественным и простым, но также исключительно сложным, неосвоенным и малопонятным ещё , - деянием. Ведь и Глоховская чуть не втащила меня в постель, если бы не спасла, не отстранила от неминуемого , - куртка… Но Валерка - рассказывал… Вспоминал, что чувствуешь себя, как перед казнью. Всё тело дрожит, лихорадит , трясёт в ознобе, и в то же время оно переполняется, наливается желанием и уже ничего не соображаешь, как только стремиться к этому другому телу, - противоположного тебе пола… Его знакомая жила на окраине города, на квартире, встретились они в поезде, когда ехали , от дома, знали друг друга ещё со школы. И вот, что то проскочило между ними и она , ни слова не сомневаясь, позвала его к гости. Близко совсем оказался её дом, от вокзала, они шли в темноте ,почти не разговаривая, прихватывал морозец и ,казалось, что это от него у Валерки начинали стучать зубы. Она почти бежала ,семеня ножками в сапожках, он быстро шёл, едва поспевая , что- то спрашивал ,она отрывисто и ,кажется, с вызовом и досадой, отвечала. Но испытывала тоже лихорадочно, испытываемое уже, влекущее, неодолимое чувство и затащила буквально его, заиндевевшего, в дом, прошла коридором, вставила ключ в скважину, открыла комнату, включила на столе ночник. Потом осмотревшись , в секунды, решительно дверь изнутри закрыла , стала стаскивать так опротивевшие ей сапожки , резко и нервно разделась, и сбросив с себя абсолютно всё, и выключив свет настольной лампы, забралась на широкую, с пружинами, кровать. И тут же следом, почти не помня себя, то же проделал Валерка, - скинул всю мешавшуюся, будто жгущую крапивой одежду, подошел к постели , она тут же откинула одеяло… И было , как говорил Валерка, невыносимо стыдно после всего происшедшего и даже отчего –то гадко-отвратительно, но удивительно, что, потом ,через какие двадцать -тридцать минут, захотелось проделать, повторить то же самое снова, но он уже стоял , одетый, перед уходом , и она стыдливо натягивая одеяло ,наставляла, как правильно открыть и закрыть все двери, и потом бесшумно, и незаметно,- уйти…. Больше он с той подругой не встречался… Видел как то ,в своём родном селе , издали, - не подошёл. Рассказы Валерки распаляли, раззадоривали моё воображение, ибо ничего, кроме учебников и конспектов, я ещё не ведал и не знал. Встреча Нового года представлялась, предвкушалась чем то особенным, но это была лишь передышка перед сессией, а в моём смятенном состоянии безденежья даже лишним и ненужным мероприятием и не таким уж весельем, во всяком случае, не бесшабашным, потому что впереди ждало много неизвестного и трудного - экзамены, одиночество, первая, студентом, - дорога домой… Но всё таки что- то обнадёживало , туннель тьмы рассеивался, просвет виднелся. Скопом сданные отработки, - это был урок ,на будущее , задолженности не копить, - поддержка Трубкина в самый отчаянный момент, - всё подбодрядо. Можно было, оказывается, комбинировать, изворачиваться, хитрить. Я начинал, незаметно для себя, приспосабливаться к окружающим условиям жизни, избирая в каждом случае, при любом моменте, одну только, необходимую верную и нужную позицию, «стойку»…
В общежитии тридцать первого я появился раньше обычного, около семи . В комнате уже находились все ,кроме Валерки, собирали на праздник по «трояку» , и я тоже дал ,из трубкинских пяти рублей. Решил пока сходить в баню, под душ, где тоже ,по-непривычному, было мало людей и я спокойно, не торопясь, отмылся от скверны своих последних дней, а когда вернулся в общагу, в комнату, там уже был накрыт стол, ребята успели «принять», усадили меня и мы стали «провожать» старый, а потом и встречать Новый, и первый в нашей ,тоже новой, студенческой жизни ,- год. После полуночи вышли на площадку, второго этажа, где устраивали танцы ; напротив , в воздухе , над лестницей висела прикреплённая особым образом ель , пушистая, разряженная, сверкающая лампочками подсвечивания. Стояла поначалу странно непонятная, оглушающая даже тишина, но потом, через минуты, где – то, скрипнула дверь, потом захлопали ещё и ещё, и со всех сторон понеслись вереницы масок и костюмов, струйкой побежали по первому этажу, по широкой лестнице взобрались вверх, дальше по коридорам второго и потом опять снова опять, с заднего ,чёрного хода, - на первый… Была ли это какая то заранее обдуманная акция, или может, - экспромт, но выглядело и смотрелось удивительно красиво , впечатляюще. Наверное это всё таки было отрепетировано , заранее ,студкомом. Сразу же начались и танцы ,маскарад, игры ,аттракционы, закружилось веселье. Ко мне подлетел предстудкома, - я уже знал зачем, был предупреждён, - посадил меня за вахтёрское место, дежурить , до двух часов. Я должен был записывать входящих с улицы не своих, делал поначалу это исправно, а потом махнул рукой , -дверь хлопала беспрерывно и всё смешалось. Это и был, наверное, настоящий праздник. Я утомился , еле дождался замены, хотя она не появилась и мне пришлось бегать по комнатам, искать сначала студкомовца, а потом вместе с ним ,-сменяющего. В нашей комнате было темно, горела только одна свеча, на столе, а на моей кровати лежали двое , -парень и девушка, - поверх покрывала. Я собирался их растолкать, но дружок валеркин, - а парень был он ,- охраняя ранний, от лишнего выпитого, сон девушки, привстал ,уступая рядом место со спящей , - мне. Положение создалось пикантное, но щекотливое и я всё же решил не тревожить разомлевшую парочку, засобирался в соседнее ,через улицу, общежитие, куда меня звал Трубкин. И когда я, слегка одетый, шёл туда, боялся ,куда же денусь, если Трубкина на месте не окажется, но опасения мои были напрасны. В комнате Трубкина веселье было в самом разгаре, как раз , к моему приходу ,собирались снова, после песен и танцев, садиться к столу, и показали моё место и поставили, выдали мне прибор. Ребят там, вместе со мной ,был пять , а девушек всего две. Я пробыл там до шести утра, вернулся к себе уже под бой курантов, и радостно обнаружив, что моя койка пуста , повалился, усталый ,утомленно счастливый, на неё. Так прошла моя первая бессонная ночь в медицине. У Валерки со второго начались экзамены, а через неделю официально закончились занятия у нас и нужно было готовиться, сдавать первую свою сессию . Испытания я выдержал блестяще, сам того не ожидая, оба предмета, историю и химию ,сдал на «отлично» и когда вышел со второго экзамена, девчонки из группы, узнав про результат, завизжали и подпрыгнули, стали меня тормошить, наперебой поздравлять. Они и не знали ,а теперь увидели, какой интересный мальчик учится с ними рядом и даже пытались тут же , куда то, меня потащить. Но я увернулся, потому что нужно было готовиться уезжать, а назавтра улетать , в первый раз домой, после столь долгой разлуки. Перед отлётом я ещё раз, заскочил в ателье, где уже не однажды ,чуть ли не по расписанию, бывал. Первую примерку, однако, перенесли и на этот раз, но заверили ,что двадцать пятого уж будет ,точно… Я же улетел восемнадцатого, так и не надев нового своего пальто, в котором ,вообще –то, намеревался пощеголять ,в каникулы, покрасоваться, приобвыкнуть и возвратиться потом уже на учёбу, - с прикидом…
- 4 -
В городе, казалось, всё было близким ,родным и знакомым. Я даже его мог потрогать рукой, невольно касался, будто невзначай, стены или дерева, - как только сошёл с трапа, двинулся пешком, сразу на свою остановку, не хотелось толкаться в транспорте. Тут не грохотали трамваи, не носились толпы людей, улицы были не широки , стояла тишина и лежал глубокий снег. Теплилась надежда, что теперь уж ,через год, я увижу Вику. Времени прошло достаточно, но вот скребло внутри, томило, ; как не крути, не верти – а любовь эта, неотступная и я уже понимал, что первая, настоящая, - не забывалось. Выбрал помоднее шарф, шапку надел брата и решил сходить на танцы, в городской клуб, на следующий после приезда день, со школьным приятелем. Тот упирался ,но я его уговорил. Вику не встретил, но нашёл её подругу, с тех времён, когда были в лагере. Она рассказала, что да, Вика учится в педагогическом и живёт где – то у железнодорожного вокзала, и что моя собеседница даже один раз была там у неё в гостях, - адреса не помнит, но показать может. И вот завтра ,около четырёх, мы снова встретились, чтобы найти ,где живёт Вика. Поехали на одном автобусе, потом на другом, в дальний конец, хоть и оживленный, народу на остановках и в салонах было много, мы умотались и я спрашивал себя, зачем ищу , как буду объяснять, если увижу, и что вообще говорить…Дома все были одинаковые, моя проводница наведывалась сюда осенью, а теперь была зима, стояли вокруг одинаковые сугробы и трудно было определить. Мы зашли в похожий вроде бы подъезд, читали списки жильцов на стенах, потом в другой, в следующий и поняли ,что это бесполезно. Уже опустились сумерки и я всё более успокаивался, что нужного адреса мы не найдём. Пока искали , озябли, я предложил где-нибудь посидеть, но тут , на окраине, подходящих заведений не было, пришлось добираться до самого вокзала, но подруга Вики вскочила там в пустой ,только что подошедший автобус, и уехала, оставила меня в тоске и неведении, - «что же мне теперь делать? куда идти?» В раздумье я двинулся в сторону центра, пешком, и когда шёл мимо стадиона, услышал скрежет коньков о лёд, крики на трибунах и вспомнив, что Вика занималась конькобежным спортом, вдруг опять заволновался. Меня понесло через открытые ворота, туда, где были ледовые дорожки, ограждения, залитая светом ледовая арена, но , оказалось, что там проходит хоккейный матч. Через полчаса я встретил друга своего брата, он учился в медучилище, на санитарного фельдшера, с апломбом мне рассказывал про холеру и чуму, я его слушал, не внимая, и сам становился чумной. Сидели мы в каком-то захудалом кафе, много пили, потом появились какие то девицы, я танцевал , - сначала с одной, потом с другой…
Очнулся я среди ночи, - от того, что хотелось пить и когда вставал, меня покачнуло, а после питья плохо стало совсем, я успел выбежать во двор, в мороз, на снег и меня вырвало. Постоял так немного и снова в голове нарастал туман, в животе поднималась буря и опять мутило и я сплевывал тошнотворную слюну. Возвратясь, я слышал шаги в доме и понял, что это мать, - чуткая ко всему, она проснулась. «Не умеешь, не умеешь ты пить» - горестно выговаривала она мне. « И не надо ,не буду» - подумалось твёрдо, решительно. Мучения длились всё наступившее раннее утро и весь муторный, длинный утомительный день. Есть не хотелось, мучили жажда и головная боль. Приходилось просто прополаскивать рот, но даже и такое простое действие вызывало рефлекс. После полудня, утомленный нездоровьем, я снова уснул и открыл глаза уже к вечеру, где – то около шести. Дома никого не было. Потрескивал слегка где-то ветер и раскачивался за окном слабый свет, от фонаря. С надеждой, затаённой, внутренней, я встал и почувствовал, что вполне здоров, - в голове уже не шумело, внутри было чисто и ясно, даже не тошнило, а хотелось только и очень сильно , - есть и пить. С тревогой я отхлебнул полстакана воды. Подождал. Прошло минут десять или больше и я понял, что выздоровел. Перехватил тут же ,слегка, пару вареных картофелин и котлету, и захотелось прогуляться. Это было резонно, - голове требовался свежий воздух, а сидеть в седьмом часу дома ,на ещё на каникулах, было бы странно. Мать успела меня застать, и убедившись, что я «отошёл»,позволила уйти. Мне хотелось пройти тот давно знакомый с детства путь, которым я ходил в школу, - напрямик, через деревушку на горке, потом вниз на окраину села, и вдоль, по боковой улице, с выходом в центр, - наперерез. Спускаться сразу на трассу, идти по асфальту, где ходят автобусы, было гораздо дальше. Я двинулся не торопясь , вышел на улицу, в стороне от главной и сворачивая влево, заходил в село с другого конца, по той же ,основной трассе. Первое заметное ,что попадалось здесь, чуть поодаль от центра, где трибуна для праздников, площадь и памятник, - это ресторан, его будто запрятали , словно стесняясь этого питейного заведения, не выставляя напоказ. Место памятное, здесь я получал «крещение», ещё в девятом классе, но в десятом уже туда не заходил, помнил « славу» свою, где напивался и буянил. Теперь же другое дело ,я в ином качестве , и вполне могу зайти сюда отдохнуть. Перенесённое угнетённое состояние от вчерашнего пития легко забылось и меня ноги будто сами понесли к широкому и низкому крыльцу, в несколько ступенек, скрипучей двери над ним и вестибюлю, темному и тихому, без людей. В зале ещё не было посетителей, ресторан только открылся ; часы ,висящие на стене, показывали десять минут восьмого. Всё таки я, опомнившись, кляня себя за безволие, вышел обратно. Но тут же ,отойдя метров пятьдесят, встретил школьных друзей, их было двое. Одного звали Серегой, а другого не вспомнил, он был не из нашего , параллельного класса. Серега был нашим старостой, потом комсоргом, а вообще – сын номенклатурщика, но мы его любили , он не чурался нас, простых ребят, был приветлив и обходителен. И ещё он был забияка, заводила и бабник. Встреченные мною как раз решали, чем им убить вечер и увидев меня ,третьего , их, естественно, потянуло в ресторан. Помещение внутри разделялось там на две части – большую и малую. Большой зал днём работал как столовая, а вот малый, дальний от входа , вечером превращался в ресторан. Столы накрывались скатертями, стояли по углам фикусы, а высокие, до потолка , окна занавешены были плотными кремовыми шторами. Зал опять же ,по прошествии получаса, был всё ещё ,почти что, - пуст. Только двое мужчин, за бутылкой вина, явно не в праздничной одежде что- то обсуждали, не договорив ,наверное ,на совещании, и за столом рядом , в одиночестве, видимо, холостяк, сосредоточено заедал бифштекс минералкой. Мы расположились в углу, устроились барственно, надолго. Серега взял в руки меню. Пить хотелось, но не водки, а что-нибудь полегче и я согласился на пиво. Ресторанное время дорого, - уже через час зал был полон, все столики оказались занятыми, гремела музыка из магнитофона и некоторые уже пробовали танцевать под разудалый, навязший в последнее время ритмовый мотив. Но вот полилась ровная и душевная, тоже популярная, мелодия о любви, Серега и Славик ( мы познакомились заново) встали приглашать девушек, а я остался один, покинутый. Мне было неловко, неудобно, я невольно стал искать глазами кого-нибудь подходящую, незаметно стараясь смотреть, украдкой и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Я повернулся, увидел симпатичную, уже примеченную мною девушку, кивнул, в знак согласия, или приветствия, смотревшей на меня, она откликнулась и мы, одновременно встав, пошли друг к другу навстречу. Она была невысокого роста, плотная, подвижная, очень ладная , брюнетка, и в танце будто влилась в меня, - мягко и удобно, впритирку. В её компании за столом на трёх девушек сидело двое парней, по- видимому ,давно знакомых, и все шестеро ,мы, после ресторана, пошли ещё в какой то дальний дом, где снова была музыка, танцы, вытащили снедь из домашнего – сало ,капусту, самогон, - веселье продолжалось. В середине его брюнетка, - её звали Рая, - завела меня в комнату за углом, закрыла за собою дверь и не включая света, стала шуршать платьем , комбинацией, чулками, я не видел этого ,но сразу ощутил , и вмиг понял , что мне предстоит. « Вот оно !» - затрепетало, зазвенело в моей душе, - « сейчас… я буду иметь женщину… надо бы, как бы , -не осрамиться, как то… быть на высоте…» И не успел я ничего путного и подобающего сообразить, как Рая потянула меня, ещё не раздетого , на кровать, и, удивляясь моей нерасторопности, сама стала, расстегнув, стаскивать брюки, потом стянула с меня трусы и вытащила враз, в мгновение вставший, удивительно скорый и готовый к действию орган. Её губы, с водочно-перекурным, помадным запахом, крепко впились в мой рот… Я знал и помнил, затвердив, как в учёбе параграф, только одно – нужно не торопиться, не форсировать результат, а медленно, неторопливо, и даже терпеливо, ласкать, всё ,что возможно, а потом уж, после, - переходить к следующему этапу, основному…Наверное, это меня спасло. Впервые ,за свою семнадцатилетнюю жизнь, за все тысячи дней моего предшествующего существования я имел наяву то, о чем мечтал, с подростковых лет, затаённо, с вожделением, - представлял, соблазнялся…Молнии воспоминаний слились в один, давно мучаемый момент и это … - н а ч а л о с ь…И уже в нетерпении, безотчётно, я забрался, наконец-то, на неё, и ещё слепо поводил своей твердостью по её упругим бедрам и животу, утыкался то в пупок, то в складку и всё никак не отыскивая заветного места, но она, удивительно легко и мягко подогнулась, привычно обхватила руками и завела в себя желаемое, потом аккуратно подправилась, подгибаясь под меня удобней, и после ритмично, с нарастанием, задвигалась…Я куда то провалился , меня заколотило, стала с головы до ног пробирать неудержимая, неконтролируемая дрожь, но вдруг толчки приятной освобождающей волной разлились по телу и стало легко и просто, будто проделал я самую важную и нужную, такую вечно необходимую, оздоровляющую работу. Рая постонала чуть- чуть, съежилась ,прижалась сильнее своим плотненьким телом, отчего стало мне неловко, но и приятно. Буря восторга, всплеск благодарностей роились в моей душе, захотелось многое сказать, открыться, проникнуться к этой милой и неистовой бабенке. Минут десять мы ещё лежали, отдыхая и успокаиваясь, а потом застучали в дверь, затем её сильно дернули. Мне стало не по себе. Я – нагишом, лежу с незнакомой почти что девкой, бог знает где ,в каком то доме ,на чужой постели…
Домой я пришёл далеко за полночь. Мать волновалась и не смогла уснуть, но как только услышала мои шуршания, успокоилась. Я свалился без приготовлений на диван и заснул сразу же, крепко, без снов. На следующий день ходил, как помешанный. Во мне сталкивались и боролись два противоречивых чувства. Какое-то странное, непреодолимое желание видеться и быть с Раей и раскаяние с досадой за своё такое быстрое и скорое нравственное падение. И я думал ещё о своей настоящей любви , к Вике… Вечером того же дня Рая меня «вычислила», нашла в моей школе , где проходила встреча выпускников, - памятная мне по прошлому году, но теперь я там сам был главным участником, - вытащила оттуда. Меня вызвали дежурные на входе, Рая ждала. Мы поехали на автобусе ,в город, в какую –то дальнюю ,незнакомую мне сторону, потом вышли ,шли дворами, мимо деревянных , в два этажа, домов. В один из них вошли внутрь, поднялись по скрипучей темной лестнице. Рая позвонила в дверь на верхнем этаже, ей открыли, она вошла, предупредив, чтоб я подождал, и через две минуты вышла, и схватив меня за рукав, в ещё большей темноте, провела в комнату, - которая была без мебели, с одним только голым столом у большого окна, без занавесок и штор . Потом она снова исчезла и вернулась с большой охапкой, принесла ватное одеяло, несколько старых пальто, - и мы улеглись, устроились кое - как, - на полу. Во мне снова поднялось волна возбуждения, меня вновь переполняли жажда и нетерпение к её похотливому, ожидающему телу, и я уже сознательно, деловито стянул с неё теплые штаны, колготки, трусики, она помогала движениями, ловко изгибалась, вывертывалась; я беззвучно, без слов, сразу же стал целовать её в губы, потом, словно опомнившись, - ласкал её уши, шею, грудь - она тихо смеялась. Потом меня снова затрясло самого, я лихорадочно , будто вспомнив, скидывал с себя пиджак, галстук, рубашку, брюки, будто одежда на мне горела и уж потом, зацепившись неловко, дрожащими руками , заплетаясь, стянул свои трусы… От пола тянуло сильным холодом, но потом я сообразил, что это дуло от окна, которое ,по –видимому , было не заклеенным. Рая рассказывала, как догадалась, что она первая у меня и довольная , ворковала, гордилась тем, что завладела мною, студентом мединститута, она вообще-то никогда раньше не имела медиков, ей было интересно. Я ей мало отвечал, мои познания секса базировались лишь на одной вычитанной затрепанной книжке , ходившей по общежитию, рассказах Валерки и поучениях Глоховской. Поэтому Рая ещё сомневалась , до последнего момента, действительно ли я с ней в первый раз, но получив признание, удовлетворилась, и даже, - о чём-то, - задумалась. К утру мы, остыв от прохладного пола , устав от горячих поцелуев и страстных сближений, крадучись , выбрались из своего убежища. Не без труда, поплутав, вышли на проспект, расстались, - она побежала в одну сторону, на свой автобус, я повернул на другую улицу, на остановку к дому …
Улетел я раньше, чем планировал, и больше с ней не встречался. Безуспешно, оставшиеся три дня, её искал, сидел два раза, в том же ресторане, без всякого результата, видел даже тех парней, с которыми в незабываемую ночь гулял, но Раю не нашёл. Она как растворилась, исчезла, пропала, будто и не было её совсем, словно сон какой окончился у меня, или прекратилось тяжкое похмелье. Думая и вспоминая все наши разговоры и моменты тех двух вечеров и ночей, в лабиринтах памяти я наткнулся на её слово, оброненное невзначай вроде, походя. Она должна была уехать и куда то далеко и очень срочно, по делам устройства на работу. Она закончила музучилище. Наверное, так и получилось у неё - возникла внезапная необходимость отъезда. Но и меня – ожидал второй семестр.
- 5 -
Пальто мне сшили только к середине марта . Началась весна и теперь вновь сшитое мне было вроде бы и ни к чему, я уже смирился, что смогу отходить до тепла в куртке, но в конце месяца неожиданно задули ветра, повалился снова на подтаявшие сугробы снег, и я не без гордости облачился в своё личное, лишениями добытое, на грошовые сбережения справленное, - новое добротное пальто. Тогда же я устроился и на работу. Многие студенты подрабатывали сторожами, почтарями, грузчиками, - я тоже искал что-то подходящее и вот ,наконец-то, хоть и случайно , - нашёл. Один с нашего курса, - Гутузов, - юркий и вечно улыбающийся татарин, разговорился со мной, когда мы вместе сидели, коротая время, опоздавшие на первый час лекции, и предложил работать в паре с ним , делить на двоих полставки сторожа-дворника, в детском саду. Дежурить нужно было по ночам, через двое суток на третьи; утречком ,ранним , убирать территорию, а также , затопить печи и включить , заполнив водою, титан. На это, конечно же , - я согласился. Та четверть ставки давала больше двадцати двух рублей в месяц ,а это, вдобавок к стипендии и переводам из дома, вносило значительное пополнение в мой бюджет. Можно было чаще ходить в кино, покупать себе что-нибудь вкусненькое, типа шоколадки или зефира, а иногда даже выбираться и в ресторан. В один я сходил как то, вместе с Валеркой, - правда , днём ,в воскресенье, в недавно открывшийся, просто пообедать. Там пели новую, трогающую за душу песню о том, как люди встречаются и женятся, а вот автору в этом как то не везет. Валерка в тот же вечер подобрал точные аккорды под неё, выучил слова . Потом мы пошли с Гутузовым ,обмывать первую нашу получку и после пристрастились, каждый субботний вечер отмечать в кафе, и даже в те дни ,когда кому-нибудь нужно было дежурить. Это было даже удобней, можно было затащить подобранную в кабаке девушку прямо на работу. Мы облюбовали близлежащий «Космос»,оттуда совсем недалеко было до детсада, и мы порою ,вместе или порознь , заканчивали свои посиделки там. Приключения на каникулах меня подогревали, - я чувствовал себя поднаторевшим, искушенным мужчиной, хотелось новый амурных похождений. В первый же подгаданный вечер мне одному девицу « взять» не удалось; вторую уговаривать и раздевать пришлось довольно долго и нудно и она сразу сбежала, ну а третья не хотела уходить аж до самого утра и мне стоило больших трудов её выпроводить.
29 апреля, накануне праздников, я , в непонятной тоске и думах о Рае, зачем то улетел домой. Договорился с Трубкиным ,чтобы он меня не отмечал в табелях посещений, но тот обещания ,как я выяснил позже, не сдержал. А я, не думая о той чёрной «полосе», и даже не представляя, что такое бывает, легкомысленно тратил свои заработанные деньги, - ведь хоть какие то, но это были свои, кровные. Вечером тридцатого уже сидел в знакомом ресторане родного села, крутил во все стороны головой, искал Раю, или хоть кого – то ,кто мог бы сказать что-либо, о ней, но никого не находил. И всё же мне подвернулась «удача» - одна девушка, учившаяся со мною , на класс младше, меня признала. И оказалась возле неё крепенькая, далеко уже не девушка ,а женщина с «опытом» ,как я определил, годов под тридцать, с глубоко посаженными, затаившимися глазами. Я увязался её провожать, в далекую от центра околицу, в противоположную от моего дома сторону, где даже не было фонарей. «Крепенькая » долго отказывалась, чтобы я заходил, где она жила, но я настаивал, она разрешила и я очутился в комнатке нижнего этажа бревенчатого дома, которая числилась и прихожей, и кухней, и столовой и даже спальней, - в углу виднелась кровать. Я стал прилаживаться в ту сторону, облапил свою новую подругу, грубо и властно, она не сильно сопротивлялась, но что-то, однако, боялась, и я не заметил, как с верхнего этажа спустился и прямо вырос передо мной здоровенный мужик, мускулистый, в майке, с большими выразительными кулаками, которые он , не мешкая, обрушил на меня. Получив несколько чувствительных зуботычин, изловчившись, я сумел выскочить и в полутьме, не разбирая дороги, побежал, в сторону дома, приходя постепенно в себя и растеряв по дороге остатки хмеля. Бегать мне нравилось, я даже как то завидовал ребятам с курса, готовившимся к майской эстафете вдоль новой, недавно возведенной набережной у института…
Весь следующий день, в праздник Первого мая , я сидел дома. Чистил брюки и пиджак, -они сильно загрязнились, - с большим трудом и болью, чуть слегка, приоткрывал нижнюю челюсть, чтобы попить - она свербила, гудела , - так сильно и метко в неё попал увесистый мужицкий, со следами наколок, кулак… Было худо и голове, вероятно – я ударился ещё и об неё, когда убегал, а, может, отдавало от челюсти…Наутро, второго, я улетел обратно, - заканчивать первый курс.
Через пару недель у меня обнаружился сифилис. Крупная, с булавочную головку язвочка ,появилась на головке , нудила и причиняла не столько физическую, сколько душевную, незаживающую боль. Как раз тут пришло «письмо» от Раи, которое я написал первого мая, - по указанному мною адресата не нашли, значит Рая врала. Я изорвал мятый, перечёркнутый, перештемпелёванный конверт и пошёл «сдаваться», уже измученный кошмарными снами про людей с проваленными носами, исковерканными половыми органами, проеденной плешью, - по иллюстрациям из учебника венерологии, высмотренными в читальном зале… На территории областной больницы диспансер занимал серое, четырёхэтажное, угрюмое и мрачное на вид здание, которое оказалось ещё страшнее изнутри – на стенах висели плакаты, транспаранты с предупреждениями, из Уголовного кодекса, об ответственности по закону за уклонения. Но я удивился той лёгкости и простоте, с которой попал на приём. В регистратуре, куда не было никакой очереди, мне быстренько переписали паспорт, вручили талончик, велели пройти к врачебному кабинету № 7, слева по крылу, около которого тоже никого не оказалось и горела подсветка над дверью « войдите». Врач строгого вида, моложавый, в очках, при галстуке, после осмотра стал долго и обстоятельно расспрашивать про связь, затем попросил написать адрес незадачливой моей подруги , я написал ложный, потом потребовал нарисовать план дома, относительно других и дороги, - где я встречался с Раей в последний раз. Под конец доктор выписал направление на анализы и талончик на следующий приход. Через три дня я пришёл к нему снова и от его слов даже слегка разочаровался, когда узнал, что у меня не сифилис, а банальные кондиломы, которые тоже ,однако , могут передаваться половым путём и тоже их надо лечить. Договорились, что после сдачи летней сессии, которая была уже на носу, я лягу для оперативного лечения в стационар. Экзамены мне предстояли с первого июня.
- 6 -
Второй курс начался с понедельника четвёртого октября и первое время шло «накопление капитала». До одиннадцатого длилась так называемая «лекционная неделя» - по три «пары» в день, без больших перерывов. Профессора, доценты ,ассистенты взбирались на трибуну, тарабанили свои предметы, соревновались друг перед другом в краснобайстве. Можно было ещё раскачиваться и вторую неделю , ходить по киношками или кафе, заниматься спортом, гулять по теплым ещё, не промозглым улицам. В читальном зале областной библиотеки, там , где привык заниматься с прошлого года, я появился только в конце месяца, в понедельник, - нужно было подготовиться к первым двум зачетам, - по физиологии и политэкономии, - капитализма. В полутёмных залах с настольными, стоящими около каждого читателя, лампами, - тишина. Только кашлянёт кто-нибудь, да откликнутся по закону индукции раз-другой, прошелестит кто-то рядом страницей и опять всё замолкает. Один около меня пожилой , с виду военный ,поджарый человек, с умными внимательными глазами, читает…- я скосил взгляд, - какие то мемуары, Жукова, вот и фото его на первой странице , с регалиями, в четырёх звездах. Я что то слышал вроде про него, но точно ничего почти не знаю. А сосед мой книгу окончательно закрывает , поднимается, ставит осторожно на место стул. Он читал именно те , недавно вышедшие, впервые ,в издательстве АПН , в одном томе, на офсетной бумаге, в плотном коленкоровом переплёте, воспоминания знаменитого маршала. Я увижу потом, того Жукова, тоже впервые, на экране, в первых сериях эпопеи , об освобождении, его блистательно сыграет Ульянов, и потрясет лишь единственно он один, своей решимостью и беспощадностью, в полном лакировки и бутафории фильме. Там же будет и Сталин, появившийся на экране тоже вновь, после долгого забвения, и в переполненным зале вспыхнут хлопки, не перешедшие ,однако ,в овацию, - всплеском, неожиданно ,- и затухнут среди окружающей удивлённой, и мало ещё что знающей , публики… А сейчас рядом со мной сидел однофамилец актёра, приятель по колхозу первого курса, и мы с ним вместе штудируем названия пищеварительных ферментов, они не без труда нами осваиваются и, время от времени, чтобы сбросить напряжение , я оглядываюсь по сторонам. Тяжелого стиля ,из пятидесятых, зал разделяется на несколько комнат, и даже комнатушек, где стоит один большой стол и вокруг него сидят, как в избе-читальне. Читатель разнородный ,есть элита, могут и профессора попасться, но в основном студенты, со всех трёх институтов города. Много с педагогического, в большинстве своём девушки, и всякие : строгие и бойкие, смазливые и не очень, но чем то всегда привлекательнее медичек. То ли манерой какой, или одеждой иной, но чем то, – отличаются. Вот и эта , наверное ,из «педа» ,что сидит напротив ,за столом. Глаза у ней большие, сосредоточенные, не портятся даже надетыми на нос очками, и волосы ,-красиво взбитые, но не пышные, а будто воздушно-прозрачные, с какой –то нежно-элегантной, золотистой полосой надо лбом. Вдруг голова девушки вскидывается и взгляд прямо на меня ,с прищуром, смотрит, но не видит, что понятно и это в какое то лишь мгновение, а потом она опускается взором в книгу, каменеет опять . Неужели она почувствовала моё внимание, мой мимолётный интерес? А теперь уже больший , потому что пробежала волна , невидимая, неясная , искоркой, но такая верная и определённая, - между нами? Сознание моё затормаживается ,я уже не соображаю, что мне бубнит Ульянов, и думаю, как бы познакомиться с этой студенткой. Но, вообще то, я дал себе зарок,- учёбу не запускать , ни с кем не водиться,- и с усилием воли продолжаю читать, соглашаясь, через минуты, с приятелем, что надо бы немного и отдохнуть. Мы отходим от стола ,а когда я возвращаюсь сюда уже один, отчего то холодея от мысли увидеть свою прекрасную незнакомку снова , её уже на месте нет. Ушла. Позже , через пару часов , подъезжая, как всегда, поздним трамваем к общежитию, я узнал от стоящих рядом парней, что в субботу ,в пединституте, танцы, и что уже начинаются ноябрьские праздники и это мне, весь следующий день в памяти, как твердо заученный урок , приходило на ум, назойливо и неотвязно, - « в субботу, в пединституте… в субботу…» Но потом все улетучилось, забылось. В среду я сдавал зачёт по физиологии, в следующую ночь работал в ночную и вот в четверг опять оказался в том же зале библиотеки, но уже один, - штудировать политэкономию, теорию прибавочной стоимости. Вспомнилась опять прошлая встреча, я подумал об этом лишь автоматически, мимолетом, по закону повторения, но девушки напротив уже не было и я пытался освоить формулу « товар - деньги – товар». Наука ,однако, в голову не лезла и я занялся перечитыванием письма, полученным сегодня, - вчетверо сложенного листка из тетради, - от Татьяны, привязанности сентября, предосенних бархатных вечеров . Тогда я слонялся в родном городе, позабытый, позаброшенный, в поисках удовольствий, и познакомился с ней в танцпавильоне, в парке. Ровными аккуратными строчечками она сообщала о душевных неровностях своей первой практики, по культпросвету, в захудалом клубике на окраине города, вспоминала наши недолгие встречи – провожания, был даже какой – то, осторожно-робкий, намёк на признание, на желание дальнейших отношений… Около стола ,где я сидел ,кто-то появился, но я уже почувствовал , спиной, ещё не видя, ещё не зная, но что точно , несомненно, пришла… о н а. Повернулся ,поднял глаза и действительно, в реальности, стояла, на порожке пред зальчиком, та ,о которой мечтал! В светло-розовом платьице, с такой же слегка взбитой, светлой прической, с двумя большими книгами подмышкой ,она приглядывала себе место. Села за другим столом, поодаль, - напротив меня теперь было занято, - а я уже почти безнадёжно и обречёно ощутил, что познакомиться с ней не удастся, поговорить не получится , - она устроилась так далеко, что никакой надежды осуществить свои намерения у меня не было. Но всё ж… она мне была видна, видна так, что наблюдать незаметно за нею я мог. Она, воровато оглядевшись , надела очки, стала от этого ещё привлекательней, - тонкие стекла с изящной оправой как бы подправили ее красоту, сделали утончённой, строгой , а прямой маленький носик и высокий, под прической лоб, уже вызывали во мне восхищение и любовь. Разом вдруг, забылись, - и письмо ,и политэкономия, и я всё еще выискивал пути и способы познакомиться, причем лихорадочно, хаотично ,потому что время моего пребывания вышло, я ничего уже серьёзно не воспринимал , не соображал, это понимал и мне захотелось уйти, покинуть свой наблюдательный пункт, чтоб в уединении забыть это наваждение от встречи или ,наоборот ,придумать для знакомства что- то радикальное , пока пройдусь, вот так, по осеннему вечернему морозцу, хоть немного , чтобы потом , после отработанной ночи, всё же забыть обо всём и чуть пораньше, но завалиться спать… Ах, если бы она сидела напротив!.. Как в прошлый раз. Я бы мог ведь ей кивнуть и сказать , такую естественную для подобных случаев фразу: «Вы тоже здесь бываете?» Ничего уже ,однако, в голову не лезло, оставаться дольше я не мог, и в смятении, в сложно обуреваемых чувствах, медленно ,оглядываясь и озираясь, будто надеясь еще на что то, из библиотеки ушёл…
Валерку долго уговаривать не пришлось. В порыве чувств я ему рассказал о главной цели нашего задуманного похода. Валерка каким то образом уже бывал там и вот, в субботу, мы направились на вечер в пединститут, в до сих незнакомое для меня место. Валерка , однако повёл меня внутрь уверенно и просто. Вход, впрочем, был свободным и сначала мы оказались в раздевалке холла, потом в узком, вытянутом по длине актовом зале, с большими плакатами на стенах, с маленькой ,в глубине , -сценой. Места нам достались неудачные, в самой середине, мы вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть происходящее впереди, но я больше вертел головой по сторонам, на все градусы, однако ту, ради которой пришёл, не высматривал. « Какой то девишник, а не институт!» - с досадой и затаённой надеждой думал я и уже не верил, что повезёт и даже сомневался, действительно ли та девушка из педагогического. Вполне возможно, что она из лесотехнического! Но нет! Не может же она быть технарём! В крайнем уж случае ботаником, или даже – физкультурницей… Концерт закончился , захлопали , потом все разом встали, задвигали стульями. Занавес, ненадолго закрытый, вновь раздвинулся, вокруг нас образовалась пустота, ряды кресел отодвинули к стенам, появились простор, пространство для танцев. В зале погас свет и со сцены заиграл оркестр. Народу прибавилось ,появились парни. Нас с Валеркой оттеснили к самому выходу, многие сновали туда и сюда, но я именно здесь остался смотреть, надеясь ещё всё таки, на что-то. Но никого похожую на библиотечную не находил . Абсолютное невезение свершалось. Её тут не было. Да и вряд ли она могла быть, наверняка ведь из другого ВУЗа. В последний раз я решил протиснуться к центру, а потом уходить, - Валерка меня уже поджидал, в вестибюле. Протискиваться было трудновато, закончился танец, и мне шли навстречу, толкались. Но вот заиграли снова, стало свободнее . Я вышел из толпы и … В стороне от танцующих, посредине стайки девушек, стояла, наконец-то она, которую искал. Я её узнал сразу, хотя она была теперь в другом платье, очень ярком и оригинальном , с оборками, и в туфлях ( в библиотеке она ходила в сапогах). Стояла она так ,будто специально кого то ждала, что вот к ней сейчас кто –то подойдёт, заинтересуется, пригласит на танец. Отступать теперь было поздно, уже некуда, и я подошел и спросил «можно?..» и она , молча подчинившись, вышла со мной на круг, и я взял её за талию и повёл в танце. Она отчужденно, повернув голову, смотрела в сторону, но ,кажется ,была немного смущена. Я тут же, прикладываясь к её уху, выложил всё, что счёл нужным сообщить, и что происходило со мной в последние дни ,и в порыве решимости предложил проводить , прямо сейчас же, - отсюда уйти. Она согласилась быстро и легко, чего я не ожидал и даже немного опешил, но мы уже выходим в темный, почти что зимний вечер, - туда, где метёт снег, свистит на открытых местах ветер, и завывает метель… Я не знал, как далеко её провожать, и думал, что поедем на автобусе или трамвае, но оказалось, что ей недалеко и мы, чуть пройдя, поворачиваем и неспешно идём по длинной, незнакомой мне улице. Я в новом, ладно сшитом, подогнанном под меня пальто, чувствую себя уверенно, - тёмно-серое сукно, с полуворотником под светлый каракуль очень мне идёт , смотрится солидно, даже респектабельно. Во мне гордость, что я провожаю симпатичную, нет, - красивую даже, и наверняка, одну из лучших девушек пединститута, она слегка напоминает Вику, я только сейчас об этом догадываюсь, голос у ней такой же, - переливчатый и журчащий, будто ручеек , в весенний солнечный день. Её зовут несколько прозаично, - Люба, но то, что она учится на отделении языка и литературы, филологического факультета, я отгадал точно. Именно это, и ничего другого… Мне тоже нравятся литература, журналистика, я даже готовлюсь писать, в институтскую многотиражку…О библиотеке она не помнит, вернее, - меня не помнит, хотя я её там сверлил глазами, но ей интересен «студент- медик» и завтра?..- «можно встретиться», - машет мне рукой , поднимается на второй этаж, своего деревянного дома - из подъезда я слышу, как ей открывают дверь , и она там, в вышине, с кем-то разговаривает…Что –то сладостное внутри, в душе моей томится , вызревает - я ухожу. Мне хорошо, даже весело, - я будто пьяный. Можно было бы и поцеловаться, но нет, конечно же ,нет – она такая чистая, интеллигентная девушка, учится в педвузе…Завтра ,в воскресенье, она будет выступать, на литературном вечере, в институтском общежитии, это рядом с учебным корпусом , откуда мы вышли , она меня приглашает; мне нужно появиться у крыльца, в шесть часов вечера , она выйдет ,меня проведёт…
…В семнадцать тридцать я спрыгнул с трамвая на кольцевой остановке. До общежития было ходу пять минут и я решил не торопиться ,потолкаться пока в магазине, возле киосков, которых тут много. Через некоторое время взглянул на часы, было семнадцать сорок пять. Время оставалось и я подумал, что успею заскочить и пробежаться по универмагу и, может , к чему то прицениться, когда ещё смогу - магазин редко открыт в выходной, да и в отдаленности от моей общаги. Долго там не задержался, ничего интересного для себя не выискал и уже сломя голову побежал к назначенному для свидания месту… Для верности взглянул на часы и … ужаснулся! Они так и показывали семнадцать сорок пять… Стоят! Чувствуя неприятный холодок внутри, спрашиваю прохожего, - и ,о боже! - уже восемнадцать пятнадцать. Я подошёл к пятиэтажному зданию общежития, оно было как неживое, мало светилось окон, никого на крыльце не было. Неужели там ,внутри ,- вечер? Не пытаясь даже зайти, пошёл бесцельно бродить. Вдруг обнаружил, что нахожусь на том же пути, что и вчера ,когда провожал Любу. « Ну да ,что ж… Значит это… судьба, буду ждать…»- решил я машинально и прошёлся в первый раз от начала улицы до конца, и до поворота, где стоял её дом. Одновременно я следил за противоположной стороной, где останавливался автобус и ещё, - только так! – отмечал немногих прохожих там, и только потом поворачивал обратно, к точке отсчёта…Я поднял к глазам руку, часы показывали , - я их завёл, - девятнадцать ноль-ноль…
…С Татьяной я познакомился где – то уже к середине сентября, за две недели до отъезда на учёбу.. Я так тщательно выбирал среди девушек танцующих на площадке , приметную ,подходящую себе, что разглядел Татьяну только после нескольких раз появления её там. Её необычный, сияющий ,с белыми волосами , лик, притягивал, привлекал, приманивал к себе. Она с подругой выходила на вальс, объявлявшийся в перерыве обычных, - быстрых или медленных, - танцев и одна только их пара двигалась по кругу легко и красиво, другие спотыкались, или не в ритм попадали , а те –словно летели, завораживая, - будто на крыльях, - ровно и плавно , не сбиваясь. Я смотрел на тех девушек ,робел , не смея подойти, хоть и торчал неподалёку, у них на виду и они меня не могли не заметить… Позднее я понял, почему они так славно танцевали , - обе учились на хореографическом отделении училища, - лет через пять я увидел их фото в паре, в одном из видовых альбомов, посвященных родному городу; наверное, они брали и призы, но фотография та уж точно победила в каком-нибудь конкурсе – в грациозном «па» девушки застыли вместе вдвоём, впереди всех других ,таких же стоящих поодаль, балерин… Через вечер после танцпавильона, я увидел их случайно, в кино, прямо в просмотровом зале, перед тем, как погаснет свет, - я сидя впереди , оглянулся, мы встретились взглядами, как знакомые и я кивнул, слегка , они улыбнулись , начался фильм. Всегда вспоминается тот детектив , весьма популярный, из резидентской серии, который часто показывают и сейчас, на второстепенных каналах. После, затерявшись в толпе , я заспешил, после долгого двухсерийного сеанса, на автобус, а следующим уже вечером , наконец-то ,познакомился наяву, и узнав её имя -провожал… Интересная, приятная в общении, причастная к искусству и я её уже обожаю, с жалостью расстаюсь ,и с нетерпением жду завтрашнего вечера, чтоб увидеться снова, - она покоряет улыбчивостью, хрупкостью, отчаянным , непривычным даже для меня откровением… Итак, «она звалась Татьяной» и уже через вечер мы целовались, сначала у забора на её заброшенной, окраинной улице, потом в телефонной будке - там же, недалеко, на углу, - а когда стало дождливо и холодно, - через несколько дней, - в такси, на заднем сиденье. Шофёр , добрая душа, катал нас, по своим делам, то домой, то на заправку. Самое интересное в Татьяне для меня оказалось то, что она знала Вику и рассказывала мне про неё, особенно ,в начале ,много для меня важного ,интересного. « Да , давно, дружит с мальчиком, они вместе учились, и, кажется ,собирались – пожениться…» Уж не тот ли приятель – гитарист, викин жених? которого я видел в её комнате, приезжавший с ансамблем из их школы? Очень даже может быть… Она с таким восхищением смотрела на него, слушала его песни под гитару. После выдачи сведений о Вике Татьяна мне стала приедаться, интерес к ней угасал, поползновения её с поцелуями меня пугали и я радовался , что скоро уезжать, душа моя рвалась на учебу, в милый уже моему сердцу, институтский город, а она того не замечала, или не хотела замечать, и с каждым разом привязывалась всё сильнее, губы ее становились всё страстнее, всё жаднее ко мне…Но соединяться нам было негде, она жила с родителями, я – тоже. Так и расстались мы – у забора. Казалось, навсегда. Но неожиданно Татьяна пришла провожать меня, я не просил, но рейс был один раз в день, вычислить было несложно, она появилась с подругой. Я чувствовал неловкость, около меня были отец и мать, и только издали ,кивнул ей, как когда то , в кино и даже ни на секунду не подошёл… В этот октябрь какое то опьяняющее ,воздушно-возвышенное настроение - от лекций ,вновь встреченных друзей, ставших уже близкими, от невиданной раньше красоты города, - с его набережной, покрытой, будто украшенной, - золотыми и рубиновыми листьями…И вот ,некстати, - это письмо, от Татьяны, а до этого звонок , по телеграмме. Я встревожен, какой такой разговор? - «приглашаетесь…» - ведь не сообщали конкретно, от кого. Оказалась – она, - «просто хотела поговорить». А письмо её – почти бред, и нисколько не трогало, и я не знал ,отвечать ли мне на него или нет?..
… Я рванул, как на стометровке, - так резко, что заныли ягодичные мышцы. Но к автобусу успел и узрел всех вышедших из него – её там не было…Автобусы эти ходили по какому неровному графику : интервал был сначала 15 минут, потом вдруг один прошёл через восемь минут, а третий - через 12 и теперь ,следующий ,- неизвестно когда можно было ожидать . Я придумал побродить около её дома , посмотреть другие пути подхода к нему ,не упуская ,конечно, из виду и остановку, и главную дорогу из города. Часы шли , но, всё равно ,уже не доверяя глазам, я приложил их к уху , - тикали … До точно опять, - 21 – 00…
… То, что сентябрь оказался для меня свободным, вышло почти случайно. Я не поехал в обычный для такого времени колхоз, потому что в августе пришлось поработать в хозчасти института, а последнее было связано со спортлагерем после первого курса. Туда я попал из – за своего «сифилиса»,мучавшего меня более морально, чем физически и уже заранее, накануне последнего экзамена летней сессии, я , как и договаривался ,взял направление в урологическое отделение городской больницы. Куда пропадаю, никому не сообщал, врал всем ,что улетаю домой на несколько дней, а в понедельник утром, взяв необходимое, - зубную щетку, пасту, книги, шахматы, - пришёл к десяти часам, как было указано в направлении, - в приёмный покой. Но сразу меня не оформили. С автоаварии, случившейся неподалёку, принесли девочку, лет десяти; её нёс, будто в охапке, мужчина в грязной рубашке, с растрепанными волосами, видимо, отец. Засуетились, забегали около пострадавшей, но спустился хирург, мрачно -спокойный, привнёс как бы успокоение в суету, все слушались только его, беспрекословно, девочку увезли, быстро наверх, а я ещё долго так сидел, ожидая, уже без нетерпения, и остывая от только что увиденного, настоящего, реального, что ,возможно , вероятно когда то ожидало и меня, - быть таким же строгим доктором, всем видом, настроем влиять так на окружающих , иметь авторитет, поклонение… Потом я сдал одежду, получил пижамные брюки и куртку, тапочки , вымылся в душе и определился в палату № 3 . Там ,в помещении на шестерых, находилось ещё трое мужчин и мальчик. С одним пациентом я сошелся , тот неплохо играл в шахматы, оказался из пединститута ,преподаватель физкультуры, специалист по хоккею с мячом, ездил в скандинавские страны ,много о них рассказывал. Однако выигрывал меня немилосердно, подсмеивался надо мной, задевал этим, и почему то я невзлюбил его за это, хотя должен был благодарить , - я более серьёзней отнёсся к игре, стал читать учебники, приобрёл впоследствии карманные магнитные фигурки, разыгрывал на досочке комбинации… Лечила меня женщина , врач- уролог. Было не совсем понятно, по мужским болезням , и докторша. Однако ,осматривала она меня всего один раз, а потом я сам себе делал ванночки ,и в четверг был назначен на операцию, - прижигание. Отек после манипуляции долго не проходил, с первого июля стали разъезжаться стройотряды, а я всё ещё не выписывался ,чего то меня задерживали и только четвертого, я ,наконец-то ,вышел из длинного, на весь квартал, нового хирургического корпуса горбольницы, и ринулся в институт. У меня была справка, что мне, в течении трёх месяцев противопоказан физический труд, -уговорил таки написать врачиху, надеясь на лето уехать домой, но увидев на доске объявлений о наборе в спортлагерь, решил напроситься туда. Поднялся на четвёртый этаж, где была спорткафедра, долго разыскивал завхоза, высокую и стройную женщину , бывшую спортсменку, разрядницу по лыжам, потом внизу ,на первом этаже ожидал около кабинета зам.ректора, потом зачем то нужно было отмечаться, здесь же ,на ректорском этаже, в комитете комсомола. Он везде распространял своё влияние, и к такому делу, как летний досуг, тоже тянул свои щупальца, считая, по- видимому, что в лагере начнём разлагаться. Но везде меня ,однако, выручала справка, вот уж, - «не было счастья…», - не зря я её выпросил у доктора. Бумажка имела чудодейственное свойство, -от городского стройотряда , куда я уже был определён и зачислен – меня освободили. А в спортлагерь я поехал, после беготни по кабинетам и недолгих сборов, на следующий после выписки день. Собрали всех в холле главного учебного корпуса, посадили в уютный институтский ПАЗик … Поехали знакомые ребята с курса , земляки, были и со второго, перешедшие на третий, и почему то в основном ,- с другого факультета, «стомата», - зубодёры. Лагерь надо было называть не спортивно-оздоровительным, а скорее – исправительно-трудовым. Едва построенный, он требовал подгонки, шлифовки ,- в комнатах ещё пахло смолой, многие двери не закрывались , а ставни окон, наоборот, были прочно пришпилены; территория была сплошь захламлена, кухня, вообще, стояла ,под одним навесом, без стен. И вот двадцать парней и с десяток девчат, под руководством тренеров , сколотив бригады, взялись за благоустройство. Одни пилили и строгали , другие копали ; третья бригада, девичья, во главе с задорной завхозихой, - убирала, сжигала мусор . Уже через пару недель лагерь, принявший нас в унылом неприбранном виде ,сиял порядком и чистотой. Венцом работ стали футбольные ворота, волейбольные столбы, а также, оборудованный скамейками и площадками ,деревянный настил - спуск к реке. Работы здесь выполняла самая квалифицированная , плотницкая бригада ,в которой трудился, несмотря на медицинские запреты, и я. По вечерам устраивали танцы, - из зала на подоконник, передом к широкой, на всю длину корпуса, веранде, выставляли динамик и крутили пластинки, толклись в полутьме и комарье, прыгали в круге, веселились, смеялись. Можно было мне ,конечно , кем то увлечься, может быть, даже влюбиться, но я уже, не отдавая ещё себе в том отчёта, знал, как это опасно, опрометчиво ; мое сердце, тронутое « холодком» не хотело , да и не желало, - на такое решаться. Да и медички ,а тем более « зубники», которых здесь было большинство ,меня не привлекали. Что-то сдерживало в общении с теми, кто тоже, так же как ты и сам, зубрил анатомию, путался в латыни, перемешивал пробирки. Мне больше по душе были восторги поэзии, красоты музыки, глубины истории, наконец. Неверность выбранного пути, губительность, а вместе с тем и нарастающая неотвратимость содеянного выбора меня подчас сильно начинали пугать, да так ,что становилось горько, и даже постыдно, - за растраченные жар и пыл юности. Но почему что вспоминалось происшедшее в приёмном покое ,с той раздавленной , немой, - с лоскутками платья , разрезанными, свисающими с каталки, волочащимися по полу, - девочкой, я успокаивался. И, казалось, будто что –то всё таки ожидает меня впереди, даёт надежду не свернуть с начатой дороги, найти здесь свою полосу, стезю…
Общался я в основном с Пашей Статыгиным, - весельчаком, гитаристом, со «стомата», приехавшим из далекой Хатанги, с Таймыра, где то на краю Сибири. Своими песнями он скрашивал вечера, рассказывая попутно о медведях белых и про океан во льдах, об оленях в северном сиянии, и про вкуснейшую рыбу, чир ,или муксун. Время лагерное пронеслось незаметно, мысли поворачивались на дом…
… От другого ,противоположного конца, с той стороны, где остановка, быстро двигалась фигурка, похожая на любину ,и шла прямо на меня. Мне ещё сильнее стало холодно, я шмыгал носом и подпрыгивал ,отогревая застывшие ноги. Хорошо ещё, что обувь надел зимнюю, впервые в сезоне, влез в теплые ботинки и, оказалось, не напрасно, предчувствуя ,видно ,своё приключение. И шапка на мне была, тоже новая, - тонкий рыжий мех наружу с козырьком, - входящий в моду покрой, такой же ,как у Багратиона в Шенграбенском сражении , из недавнего фильма Бондарчука. Но сей головной убор был не мой – я одолжил его у Валерки… Лица девушки не было видно , она шла чуть впереди и сбоку, и я за ней слегка побежал. Но вдруг приметил, что пальто такого на Любе в прошлый раз не было, и шапочка была другая. Но шла она явно к дому, мне уже знакомому. Это насторожило. Я кинулся со всех ног вперед, даже окликнул, но девушка прошла дальше , в дом, стоящий рядом ,но в тот же ,второй подъезд. «Неужели я?… - перепутал дом?» - похолодело у меня внутри, - «так обмишуриться! так наколоться !.. И что, разве у неё не могло быть другого осеннего пальто? Вполне возможно… Одно - демисезонное, другое потеплее, перед зимой, как сейчас…» Часы показывали 22-30. Решил я все таки ещё немного подождать, с полчасика, а потом уж , уходить , раз не везёт,- так уж что ж…
… Мы стояли на широком крыльце главного корпуса института, пятеро, с лечебного факультета, и не зная ,как поступить, и что предпринимать, - обсуждали создавшееся положение. Сам ректор ,а вместе с ним и деканша, властная и деспотичная профессорша кафедры социальной гигиены, уговаривали нас ещё остаться, на неделю, так прославившуюся бригаду спортлагеря, - разобрать пол в спортзале. И всё. Дальше мы действительно будем свободными - часть августа и весь сентябрь, нас не пошлют в колхоз. Предложение было заманчивое, но уже были куплены билеты на самолёт и чемоданное ,связанное с близкой встречей с домом, настроение . Земляк мой, с которым мы хотели лететь вместе ,ругался на чём свет стоит и ни в какую оставаться не хотел. Он был, кстати ,самым умелым из нас, даже успел поработать с год в сельской школе, до поступления, - плотником. Его увещевал начальник спортлагеря, наш бригадир, - тонко , спокойно, обстоятельно, Другого пути как соглашаться , у нас, мол, нет ,учиться нам ещё пять лет и на конфликт идти ,тем более принципиальный, нам не стоит… да и отдыхать весь сентябрь, благословенный, полный даров природы месяц , дома, - тоже многого стоит. Коллективный разум победил – билеты сдаём, отправляемся в общежития и с утра, на спорткафедру. Но задержаться нам пришлось не на неделю ,а на целых две с половиной, столько хлопот и возни устроил тот старый и прогнивший, со ржавыми гвоздями, выщербленный брус деревянного пола спортивного зала на четвёртом этаже. Статыгин тоже не ездил в свою Хатангу, к нему приезжал отец., - Паша снимал комнатку в недальней, старой части города, в деревянной двухэтажке, - и я пару раз, там у него, побывал.
… Фонари достаточно освещали дорогу и я заметил её ещё издали, с конца той улицы, которую изучил , исходил вдоль и поперек за эти томительные в ожидании четыре часа. Мы сближались быстро и неотвратимо, как на дуэли, но не дойдя вплотную до «барьера», за десять шагов ,я её громко назвал. Она ,испугавшись , отпрянула, но тут же узнав, пошла рядом ,молча, а я, не встречая сопротивления, и словно боясь что-то упустить, стал быстро и горячо говорить. Рассказал, как у меня остановились часы и потому опоздал, и как потом её искал, и затем в течение долгого времени ждал, переживал , волновался, мучился и тут же признался, не зная, отчего ,что она мне очень и очень нравится. Но последнее , наверное , было понятно и так. Никто её, по-видимому, в жизни ещё так много не ждал ,и не раскрывался так наверняка, быстро и стремительно, - в симпатиях. Она позволила себя поцеловать, - в подъезде, - раз и два ,и три , и потом ещё и ещё…Оказывается вечер их ,литературный ,не состоялся, и она уехала с подругой на какие –то танцы, в дальний захолустный клуб. Я щекотался своим лицом о мягкий пушок над её верхней губой и, снова и снова, как никогда ещё в жизни , ласково и нежно касался её рта, глаз ,ушей, подбородка, шеи…Счастье зарождения любви, - к ней, ко всем людям, к миру, к жизни, -обуревало, окутывало меня, всё сильнее и больше, давало энергию, с помощью которой я и отмахал потом, с полуночи, через весь город пешком, почти из конца в конец, и пропустив лишь один, дежурный трамвай ,уже в десяти минутах от общежития…
О свидании специально не договаривались, но библиотека, где мы впервые увиделись, была самым удобным местом для встреч. Я не сомневался, что она появится именно здесь. В понедельник был выходной, во вторник я пришёл туда и даже пытался что-то читать , - её не было, и в среду снова там был, как только освободился и даже не взяв с собой портфеля, потому что верил, что теперь то, наконец, обязательно, должен её застать, и предчувствие, возникшее у меня с утра ,меня не обмануло. Не заходя вовнутрь , и не поворачивая в проулок ,я увидел её, спешащую с другого конца улицы, почти также, как это было три дня назад, поздним вечером, в моём полубезумном ожидании. Мы молча остановились друг перед другом и, ни слова не говоря, развернулись и пошли по улице обратно, в сторону её дома. Я взял по левую подмышку её портфель, а другую держал в кармане, - оказалось, что её некуда деть, так мы и прошли безмолвно, минут десять. Ещё не стемнело ,но наступил уже час пик, множество людей, попадающих навстречу, рассекали как бы ,разъединяли нас, и я взял её неловко, под правую руку ,но она, вдруг изловчившись, положение переменила и сама, очень удобно и уютно, и видно ,привычно, просунула свою руку под мою и мы пошли дальше легче, помедленнее, спокойней. Не говорить уже стало невозможным и я пригласил её на вечер, в наш институт, под Седьмое ноября, заранее ужасаясь тому, как предстану перед своими сокурсниками с ней, перед друзьями, девчонками из своей группы… Но отступать было поздно, - она согласилась.
Всё так и случилось. Когда она пришла, у меня стало дергаться лицо. На негнущихся ногах я её провёл в раздевалку ,помог снять пальто, забрал у неё номерок, потом повёл в зал, где специально приготовил места и велел держать. Идти пришлось через «строй глаз», спускаться вначале в партер самому, потом подавать ей руку, идти с ней рядом вдоль первого ряда, поворачивать на проход, чувствовать взгляды. Так мне казалось, но может быть ,на нас никто не смотрел и не замечал, но Санька Ульянов, которому я заказал места , единственный из группы более - менее друг-приятель, вдруг покраснел и, встав к ней лицом, как в театре ,пропустил в середину ряда. Плотный и величественный, темно-синий бархат занавеса, полукруглый ярус с балконом, блеск и великолепие зала поразили Любу, - она здесь никогда не бывала . Я почувствовал восторженное её настроение и как то сам поднялся в своём сознании, - неприметного скромненького студентика, не особо успевающего в учёбе и даже сомневающегося в верности избранного пути. Закончился концерт, сделалась толпа перед лестницей партера на выход, мы постояли сзади , потом, когда рассеялось, я увёл Любу в дальний тихий уголок, на площадку пристройки, пятого этажа, у закрытой двери кафедры органической химии. Сюда едва доносился еле слышимый звук оркестра, начавшего танцы. Мои волнение и переживания передались, по – видимому , и Любе. Она коснулась рукой чуть подрагивающего моего лица, дотронулась до моих щек и губ, как бы снимая этим мой неосознанный страх, убирая напряжение. Я сразу же, в порыве, крепко её обнял, будто собираясь не отпускать уже никогда, и обжигаясь её горячими устами, - она что то пыталась говорить, -, не давая ей слова, стал осыпать поцелуями, - страстными, поглощающими, благодарными. В голове у меня появились вопросы, никогда до этого не беспокоившие, - как организовать свадьбу, где мы будем жить и, вообще, можно ли это делать, ведь какой – то всего второй разнесчастный курс, и до получения специальности так далеко! «Раз я её люблю – значит надо жить вместе» - таков был лейтмотив, основание моих рассуждений. Она ,кажется ,от такого количества проблем чуть не подвинулась, но выправилась от смятения, и сначала туманно, но потом чётче и яснее , - разложила всё по полочкам, от чего я немного, а после и совсем - успокоился. Мы не сговариваясь, а только словами «пойдем? – пойдём…» спустились в потно-возбужденный, благоухающий ещё чем то приятным вестибюль, держась за руки, прошли сквозь толпу, оделись возле зеркала у раздевалки и вышли на морозную освежающую улицу… И снова долго стояли в подъезде, и опять я шёл обратно пешком, ночью, через весь город, не чувствуя ног, охваченный, с головы до ног, её обаянием, доверчивостью, и … тонким щекочущим пушком , над её верхней губой…
- 7 -
Праздничная ноябрьская демонстрация, возбужденно- бодрящая, ещё и из-за температуры, резко отличалась , и даже противопоставлялась скучной и слякотной прошлогодней, под руководством ещё не отставшей тогда от нас Глоховской. Сейчас нами руководил Трубкин, весело и смеясь, становил и сплачивал в ряды .Но ещё перед построением я встретился со Статыгиным, - он передал мне свой ключ от комнаты, а сам же собирался уезжать с группой, праздновать, на дачу. Я благодарил его за убежище и заверял, что буду соблюдать чистоту и порядок. Пока что осуществлялся , не оговоренный, но мною выстраданный план, - встретиться с Любой ,наконец то - наедине, в тепле и уюте. Сбежав где – то на середине шествия, я несколько часов рыскал по городу ,в поисках приемлемой выпивки и закуски, нашел совсем не то, чего хотел, и далеко уже за вторую половину дня, но ещё засветло, поднимался на второй этаж пашиного дома. Вошёл ,обогрелся ,расставил на столе « яства», приготовил воду и, в конце всего, не сознавая для чего ,проверил и попользовался унитазом и газовой плитой . Вообще, жилище мне это нравилось, ещё с того времени лета ,когда я впервые здесь побывал; и даже подумывал ,что было бы очень удобно здесь жить одному , самому , и приходили, конечно, уютные мысли снять такое же примерно жильё , вместе с Любой…Хозяйка пашина тут не появлялась , жила где –то далеко, у родственников; и квартира состояла из одной закрытой , и другой комнаты сдаваемой, а также из длинного и широкого коридора, вместе с обширной кухней и просторными ванной и туалетом. Я ещё раз ,уже у порога, оглядывал это своё временное прибежище ,пристанище, прикидывал ,что бы ещё до блеска подправить, подчистить ,и удовлетворившись осмотром, с чувством выполненного, наполовину решённого и давно задуманного дела , ушёл. Встречу назначил недалеко от института ,чтобы Люба думала, что пойдём туда ; в планы ,естественно, её не посвящал , - ведь в пашином ключе , до последнего момента, уверен не был. Она пришла со свертком ,где были туфли, для танцев, я ей вручил цветы, впервые в своей жизни - подаренные, преподнесённые женщине, девушке. Никому я ничего не дарил подобного, никогда , - даже матери ,на дни рождения или там Восьмого марта. Букетик был мелкий, лепестки в нём были невыразительно несуразные, блекло-желтые ,кажется ,мимозы, но Люба их приняла благодарно , с восхищением, и при немногих ожидающих, тут же, на остановке, поцеловала меня. Я открылся, куда собираюсь её приглашать и она согласилась сразу, без уговоров и мы, после двух остановок трамваем, в другую ,противоположную от общежития сторону, и недолгого похода в закоулках от проспекта, уже поднимались, в тёмном коридоре того дома, по скрипучей широкой его лестнице, - я впереди ,она сзади, -и мне казалось, что я покоряю Эверест, так часто и гулко стучало моё сердце, я почти задыхался, едва переводил дух ,а когда мы оказались перед обшарпанной, покрытой чёрным дерматином дверью, я думал , что помру… Но нужно было принимать гостью, хлопотать как хозяину и волнение моё постепенно улеглось. На кухне я включил свет и хотел то же сделать в комнате, но теперь там , сквозь незашторенное окно создавался особый, очень красивый, и даже сентиментальный какой то вид, и я лишь для пробы, на секунду, осветил, комнату, а потом погрузил в полутьму, - света, пробивающегося из кухни, идущего от окна, - было достаточно. Люба зажмурилась при освещении, но когда я снова «декорации вернул»,она ,помолчав, тем одобрила темноту, постепенно превратившуюся в наступивший , романтический полумрак. Она сидела на диване , продрогшая от ходьбы, не согревшаяся, с подобранными под себя ногами и казалось мне , когда я слегка её дотронулся , чуть дрожала. Волны её трепета передались и мне, - я тоже ощутил дрожание, неумелость, робость в себе и я только сумел, чуть охрипшим мгновенно голосом, сказать лишь одно: « У меня одна водка, - чекушка…» Она ответила : « Ладно». Мне стало ещё хуже, я себя едва ощущал, от запаха ее тонких духов, негромких, шёпотом ,слов, от мягкой шелковистой кожи, мелких подергиваний и после уже, когда мы лежали ,полностью раздетые, - от зажатости, скованности, окаменелости её. Я не знал, куда себя девать , и что делать - огромное моё ,нетерпеливое, распаренное желание натыкалось на сильный и неуправляемый спазм,- автоматизм от неизменного страха быстро срабатывал и она не могла ни разжать , ни раздвинуть, ни расслабить - своих коленок, бедёр, раскрыть самую свою суть… После долгих, изнуряющих моих попыток, я откинулся спиною на край ,- раздосадованный, раздавленный, озлобленный, а она заплакала, наконец то, отодвинувшись, оттолкнувшись, освободившись от меня и повернувшись лицом к стене. Высокая и широкая ,со стальными спинками кровать, перестала скрипеть, словно уставшая от борьбы на ней, и тишина окружила, оглушила, раздавила нас, и только слышались её всхлипы и отрывистые ,прерываемые на мгновения, глубокие вздохи . Я снова пытался, повернув её , ласково и нежно ласкать, бережно подбираться, осторожно прижиматься. Но снова ничего не получалось, не выходило , - опять она, в рыдающих уже стонах , откидывалась от меня прочь , отодвигалась , медленно затихала… Потом, с перерывами, сначала тихо, а потом возбуждаясь, с озлоблением, всё громче и жарче, рассказала ужасающую историю о том, как её пыталась изнасиловать, группа подвыпивших юнцов ,в десятом ещё классе, и как она долго от этого отходила, лежала в больнице, лечилась, - почти полгода, и даже думали , - сумеет ли она закончить школу, сдать экзамены, но всё таки кое как её выправили, помогли даже на кафедре нашего института, где внедрялись ещё только, осваивали новые методы психотерапии, с гипнозом… То ли подействовала водка , то ли её откровения ,но чудо со мной произошло - я снова пришел к тому блаженно –расположенному состоянию равновесия, доброжелательства, любви и обожания к ней, которое у меня и было, и я уже не думал о том , для чего её привёл сюда, - глупый и самонадеянный, схвативший удачу пацан, - и вновь ощутил силу ,уверенность в себе, чёткость и ясность стремлений, осознанность избранного жизненного пути. Да , закончить институт, любить её , жениться, окончательно вылечить , растить наших маленьких детей, - они у нас обязательно будут, - работать врачом ,писать книги… Даже хмель в моей голове , прошёл, - так ровно и победительно стучали в моей голове мысли. Я встал, - неудобство в моём паху уже прошло, прекратилось, - стал одеваться, не торопясь ,пройдя с одеждой на кухню, оставив её одну… Там , в отдалении, меня неожиданно « осенила мысль», а вдруг я не смог добиться Любы потому, что растерял силу, как мужчина ,пока лечился от этих кондилом? Эти думы об «импотенции» почему то не отвязывались ,и ещё долго меня преследовали, изнуряли - я будто забыл и не принимал во внимание трагическую исповедь Любы. Но тут же , уже одетым мне снова захотелось вернуться к ней и снова целовать, целовать её, мягко и медленно и, может, начать свои попытки опять…Но она уже стояла наготове, уже в пальто, и сворачивала цветы в газету и вручая мне свои готовые в другом свертке, туфли.
Ночью на город падал снег. Морозец, бывший с утра, ослабел, и мягкие крупные хлопья кружились беспрерывной, безостановочной завесой на нашем пути и как бы плотной и бездушно отупляющей стеной разделяли нас. Мы шли через какие то пустыри, с гаражами, складами ,заборами, Люба вела за собой уверенно, быстро, она эту скоротечную, напрямик, дорогу ,знала и не тараторила, как обычно, а шла впереди притихшая, затаённая, сосредоточенная. Расстались мы ,вопреки моему ожиданию, опять не сразу, а как и всегда, долго стояли в подъезде и с каким новым упоением, исступлением целовались, с вновь открывшимся для меня, доселе неизведанным чувством и мне снова захотелось отвести Любу в пашину комнату, на ту же вожделенную кровать и ,как мне показалось, Любе хотелось того же самого… Чуть поплутав ,я вернулся обратно, по уже запорошенной дороге и ,очутившись на том же месте , - уборку отложил до утра. Повалившись на кровать, и передумав , перемучавшись ещё немного, заснул до самого позднего, почти что к полудню, утра…
Не встречались мы пять дней и увидел я её случайно, в той же библиотеке. Я стоял перед раздевалкой, отдыхая от текстов, смотрел на двери, мечтал, чтоб она вошла и через несколько секунд это в действительности происходило,- реально! Пружина ,если кто либо входил, всякий раз скрипела, а тут она пропела какой это удивительной мелодией, звонким призывным колокольчиком и явилась , в коротком кокетливом пальто, с неизменной чёрной папкой в руках, она, - Люба. Какое – то наваждение, мистика ,ниспослание свыше до моих немых мольб. А впрочем ,всё можно было объяснить – библиотека, читальный зал стали для нас негласно, - местом свиданий, и само собой разумеющихся, закономерных встреч… Мы сразу же вышли, и она стала , к моей радости и по своему обыкновению, как всегда, болтать всякий вздор, я снова восхищаюсь ею , я счастлив ,что иду рядом, и всё будет хорошо . Она спросила - «Тебе интересно? Ты слушаешь ?» . «Да».
В конце ноября Валерка отмечал в комнате свой девятнадцатый день рождения. Праздник подгадали на субботу, вечер ещё только начинался, всё было приготовлено, но Валерка неожиданно куда то исчез, - то ли на почту , где уже получил два перевода, то ли ещё раз в магазин. Приближался тот момент, когда уже нужно было накрывать на стол, ставить готовить горячее, хлопотать с тарелками ,вилками, салфетками, как вдруг, без стука, отворилась дверь и в комнату вошли двое ,молодая чета ,парень и девушка. Они прошли к Валеркиной кровати. Вошёл сам виновник торжества, смущенно с ними поздоровался, велел им подождать, а сам опять куда то исчез. Его друзья, земляки, как выяснилось, сели за пустой ещё стол и в ожидании , не спросясь, стали играть в какую то идиотскую игру ,по типу фантиков. Все опешили вокруг и, казалось , тоже чего то, - ждали. Валерка не появлялся. Стол так и не накрывали. Всё повисло в какой-то неопределённости. Прошло так ещё минут десять. Неприятные, с незнакомыми и корявыми лицами, гости продолжали играть, ребята сидели по углам ,на кроватях. Вдруг Шабров встал, прошёлся к двери и позвал за собою меня. Выйдя в коридор и отойдя немного в сторону, Шабров попросил меня сбагрить непрошеных валеркиных земляков. Староста нашей комнаты действовал метко и неотразимо, наверняка зная, что от возложенной на меня «миссии» я не откажусь , - с минуты на минуту должна была появиться приглашенная к нам на праздник Люба…Я теперь ,в свою очередь вызвал в коридор парня и велел «сворачивать удочки, уматываться». Он упирался, твердил по «день рождения» ,но я был неумолим. Через какие то минуты пришёл Валерка, словно ожидавший наших действий, спросил, правда , куда же делись его друзья, - мы все дружно пожимали плечами , не ведая даже, о чем идёт речь. Позже Валерка узнал о моём коварстве и очень на меня обиделся. Но пока всё шло замечательно. Появилась Люба, принесла торт, испечённый ею самой, на нём красовались посредине цифра «61», и Валерка признался ,что он и не знал ,что уже целый год на пенсии, шутка всем понравилась, началось застолье , пошло веселье. Потом зажглась свеча, Валерка играл на гитаре, а Люба читала стихи. Но дальше всё пошло некрасиво и грубо ,примитивно и грязно и про все дальнейшие события мне уже рассказали, соседи по комнате, следующим воскресным утром. Я, опьяневший, повалился на кровать, забыв о своей гостье; Шабров блевал в кастрюлю, где было «горячее», а Валерка, один лишь, благородная душа, увёл и проводил Любу. Мне стало ещё тягостнее, когда я об этом узнал, потому что успел, именно, к мыслям о своей «импотенции» прибавить ещё «алкоголизм» и теперь ,понятно с таким « букетом» Любе буду абсолютно не нужен. Она – тонкая натура, знаток поэзии, а я – мелкий, в будущем , врачишка, да и вообще, неизвестно , стану ли таковым, ведь неясно ,- что ожидает меня впереди. Круг сужался, отношениям нашим должен был придти и пришёл закономерный конец. Я предчувствовал, что встречаться с Любой больше не буду и мысленно с ней уже расставался, прощался, - с первой своей , так и по –настоящему и не развившейся , не родившейся , - любовью. Она была раздавлена ,уничтожена, отягощена обстоятельствами, самой моей природой, воспитанием , уровнем образования, такта, культуры… Но ещё по инерции Люба сходила со мной на праздник дня рождения института, второго декабря, который меня поразил своим великолепием и размахом год назад. Любу на вечере постоянно приглашали танцевать, потом она долго , с кем то, разговаривала и её пытались даже увести, я её еле догнал, на остановке, и мы дальше поехали на трамвае вместе…Её узнал бывший одноклассник, мой нынешний сокурсник, мы с ним вместе сдавали отработки, сидели рядом на анатомии, у трупов. Красивый, спортивного сложения парень, очень веселый и приветливый…
Потом подошёл Новый год. Без всякой надежды я позвал её в общежитие. Она появилась уже за полночь ,после встречи праздника, сбросила пальто на мою кровать, оставила сапоги и… пропала почти до утра. Я пытался её разыскать, но не находил и всю новогоднюю ночь томился ревностью. Пробовал заснуть ,отодвинув её одежду, но не смог, - гремела наверху и в комнатах по соседству музыка, хлопали дверьми. Около семи Любы всё ещё не было. Валерка сообщил ,что видел её мельком, я выскочил опять , не нашёл. Люба вошла, крадучись, только в половине восьмого. Думала ,что мы спим. Я , лежавший в одежде ,встал, молча подал ей пальто, она переобулась, неудобно, неловко подскакивая, я не предложил ей даже присесть , на кровать, и она ,ни слова не говоря, вышла. В коридоре её ждал Бачурин, с нашего курса, боксёр, мы с ним вместе были в спортлагере, он мне не нравился , - он всегда выставлял свой «первый разряд» и часто лез драться. Сейчас я его возненавидел ещё сильнее. И вот он провожал Любу, мою Любу, которая хоть и ветрена, но всё же очень интересна, мила ,добра и мне всё ещё нравилась - до слёз, до обморока…
Они ушли ,а мне стало совсем плохо, в глазах стояли мрак и туман, даже подташнивало. Мне вспомнилось, что так же было плохо, когда меня избили, и очень сильно , после лагеря Артека, за мои хвастовство, и гордыню… Пришла на память и другая история. Письмо Татьяны, по типу «я вам пишу», которое мы вместе с Любой читали и она исчиркала листки профессионально, по-учительски, выставила оценку красным карандашом «4/3» – и велела то послание отправить обратно, чего я додумался всё же не сделать…
Через пару дней я получил письмо уже от Любы. Она писала ,что «сыграла роль, - талантливо и красиво», чтобы выставить себя в невыгодном свете и чтобы я за нею больше не ходил и не стремился к встречам, и в конце приписала – « Я». Последние отказные строчки ,как иглы, длинные и острые, немилосердные, - впились в моё сердце и от них нельзя было освободиться, избавиться , они засели внутри и терзали, беспрерывно и постоянно, не день и не два... Я вскрыл письмо в тёмном уголке института, куда забился , как вор после того, когда взял, привычно проверяя ячейку на свою букву, тонкий конверт ; читал и перечитывал, ещё и ещё раз ,словно пытался выдоить хоть капельку надежды, отыскать хоть крупицу, хоть пылинку - потайной жалости или участия, или покаяния, но ничего не находил и долго не мог успокоиться, отойти от прочитанного, пережить… Бросился её в тот же день искать . Но нигде не находил. Ни в библиотеке ,одной и другой ,где она тоже появлялась ,-её не было ; ни около пединститута и внутри ,- тоже; и телефона дома - она не имела. Но мысли всё же поворачивались на другое ,меня ждали ответственные экзамены, - анатомия ,кою изучал полтора года ,и гистология, которую проходили ровно год…
…Почти месяц , около четырех недель, прошло, как я здесь не появлялся , - около её дома. Вот её двор. Такой милый ,уютный. Вот крыльцо. И подъезд, где проведено столько счастливых часов и сказаны тысячи слов; где было столько поцелуев, - несчетных, пламенных ,страстных, горячих…Долго стоял я перед её дверью, на втором этаже, и раздумывал, звонить ,или нет. Хотелось уйти, сбежать ,скатиться кубарем вниз… Но я всё же решился… Открыли не сразу. Сначала послышались шаркающие шаги, потом клацанье замка и передо мной предстал пожилой настороженный человек, в теплой тужурке, с очками на носу и в матерчатых, на босу ногу, - тапочках. Пожалуй, это был даже старик. Я спросил про Любу. Дома её не оказалось. Я сказал зачем –то «спасибо» и повернулся, чтобы уйти. Дверь не закрывалась, отец её ,- а это был он , -еще хотел что-то сказать, но я уже был внизу, и услышал почти, на крыльце ,как дверь закрылась , - тот звук я различил бы из тысячи остальных, - сколько раз я так ждал , пока Люба зайдёт и вот теперь она ушла от меня, - навсегда. Это наконец-то, - произошло, и я понял это - окончательно и бесповоротно, только теперь. Двинулся от её дома совсем не в ту, как обычно, сторону, не так ,как ходил раньше, меряя шагами весь город. Слышал, что есть какой то другой путь , покороче, через насыпь и вагонные пути. Вскоре я взобрался на полотно и пошёл по рельсам, было уже темно , идти было неловко, но глаза скоро привыкли, на небе проявились звезды - стало светлее. Издали я увидел очертания железнодорожного вокзала и вздохнул с облегчением, - дальнейшую дорогу я знал. В стороне , по ветке, я вышел на пристанционный, бывший когда то здесь поселок, с одноэтажными, щитовыми домиками, и дальше повернул, вдоль забора кладбища, к окраинной улице ,которая и выходила к нашему общежитию. Мысли мои стали полегче, а то на рельсовом пути вспоминалась отчего – то Анна Каренина , книгу о которой я читал, когда лежал в больнице. Там же ,в одном из тех дощатых домах, кое где ещё заселенных, был Валерка , со своей одноклассницей, в первом и жутком, крёстном для него акте… И пока я дошел до общежития ,я уже решил, что дойду до поезда именно этим путем, таким удобными и достаточно близким , всего то минут в пятнадцать-двадцать. Не то ,что переться через весь город ,в обход, на транспорте. Я как то забыл, что наступили каникулы, и словно просыпался , от какого то тяжелого наркотического сна, очнулся и понял, что наступило самое весёлое студенческое время, всего то два раза в год, и нужно собираться в далекую родную сторону, к родителям, друзьям… Вспомнил я и о Вике, о последних своих каникулах в школе , десятого класса, и остро и просто мучительно , до рези в глазах, захотелось увидеть , - первую и настоящую свою любовь и снова попытаться разыскать её. Но может быть, она уже стала чьей то женой, или даже – молодой матерью?.. Во мне ещё играла злоба за мою отвергнутую любовь, на «коварную искусительницу» с третьего курса «педа»,отделения языка и литературы тут , в этом, вдруг враз ставшим мне холодном и неприютном городе… Но жизнь продолжалась, становилась действительно взрослой и нужно было в ней устраиваться и думать о будущем серьёзно ,а не о какой то там вдруг охватившей , безоглядной «любви». Хотя и жалко было ,что таковую я потерял. Кажется, заранее знал ,что так получится.
- 8 -
Паша взял надо мною покровительство. Втащил со мною ещё одну койку, достал матрац, я принёс бельё от завхоза, заправил. Прибежище моё на три недели было готово, только бы оглядеться. Из прошлогодних парней осталось только нас с Пашей двое, три девушки и главное – тот преподаватель, который за меня поручился. Лагерь из трудового превратился в развлекательный. В холле поставили телевизор, шахматные столики; на веранде – малый теннис, цветочки на бортах, вокруг скамеечки, около крыльца оборудовали специальный круг – место для курения. Внизу , под обрывом , на реке, куда вёл наш знаменитый с прошлого года спуск-настил, теперь была лодочная станция, с причалом. В день моего приезда , после обеда, - купались. Я тоже окунулся в прохладную воду, согревался потом , сидя на песке . Огляделся повнимательнее вокруг и чуть не ахнул. Везде были видны девичьи спины, округлые их голые коленки, загорелые покатые плечи. Ближе всех ко мне расположилось некое симпатичное создание, лет восемнадцати. Она лежала сначала ничком , выставив свою соблазнительную окружность ,потом , будто специально, перевернулась грациозно на спину, подставляя под солнце не менее восхитительные животик с втянутым пупком и тугие, под лифом купальника - стоячие груди. Я спросил о книге ,которую девушка продолжала читать, и она мне с готовностью, как будто только и ждала вопроса ,стала отвечать. Не сговариваясь , мы вместе встали и пошли по ступенькам наверх. Доски с прошлогоднего строительства уже потемнели, под ногами кое-где жалобно скрипели ,ограждение на одной из площадок было сорвано ; строение наше , с таким трудом сделанное, требовало ремонта. Вечером мы танцевали. Та, с которой познакомился на пляже, - чуть-чуть, совсем слегка, оказалась меня повыше. Может на миллиметр, но это ,наверное ,определило дальнейшие наши отношения. Я от неё про себя отказался и тут же прямо ,на глазах, пригласил танцевать другую, которая доставала мне едва ли не до подбородка и я казался ей солидным ,чуть ли не врачом, потому что она окончила только первый ,а уже был переведен на третий - курс. Позже я выяснил ,что не терял ничего, потому что та, которая пониже, оказалась дочкой заведующей травматологическим отделением областной больницы. Но первая ,длинноногая, была всё таки рангом повыше, её папа-профессор возглавлял кафедру – кожно-венерических болезней. В лагере отдыхало много «блатников» – детей работников института, или чиновников , от здравоохранения, - не то, что было в прошлом году. Потому то и не было никакой информации о наборе, я бы наверняка обратил внимание, хотя и не стремился сюда. Наверное ,я глупо поступил ,отказавшись быть в зятьях у профессора-венеролога. Тем более ,что дочка его, возмущенная таким прозрачным моим отказом , стала меня преследовать, требовала свиданий и даже объяснений. Она всё же добилась со мною встречи наедине, и капризно ,почти с истерикой, обещала меня «вывести на чистую воду», припомнив мои шараханья ,в том числе и отказ от работы в городском стройотряде. Можно было её попугать, конечно, излечённым своим «сифилисом» , уж наверняка она то знала ,что это такое, но я этого делать не стал ,а лишь только сторонился, и старался не общаться. Но и другая моя подруга , «до подбородка», тоже отчего то скоро мне стала неинтересна, я проявлял к ней холодность, равнодушие. Душа моя , наверное, - застыла, заморозилась , не отошла ещё ,от января нынешнего года. Я в начале семестра, зимой, будто зацикленный ,с какой то яростью окунулся в привычную уже суету учёбы, - лекций ,семинаров, библиотек, но опять всё всплывало, вся эта любовь, не «прошедшая» в счастье, которую я потерял. Я ещё иногда стоял под окнами читального зала, высматривал, где сидела она , Люба, но не решался с ней встретиться ,или проводить, да и она часто бывала не одна ,с подружкой. Отходил, оттаивал я вместе с начавшимся теплом весны медленно, постепенно. Вгрызался в новые знания. Стали изучать очередную ,но приближенную уже к практической медицине науку микробиологию, и это было для меня неожиданно увлекательно, и захватывающе интересно, я даже удивлялся сам себе, как это раньше презрительно относился к обучению. « Чем чёрт не шутит, выучусь на доктора, ведь именно сведения из физиологии помогли мне не стать импотентом, или алкоголиком; приоритет сознания, а не ощущений , - вот главная причина познания …» Скатывался я конечно , в пропасть разврата, уже не раз «отмечался» ,с кем то из женского общества, в том детском садике около кафе. Но ведь и опыт не пустое дело ,надо было его наживать, нарабатывать, да и легче становилось на душе, после подобных приключений ,- когда снималось напряжение, утихала боль по утрате, по разлуке навсегда, - с Викой, с Любой…
В конце лагерного сезона я выполнил норматив третьего взрослого разряда в беге на стометровке. Но цель себе ставил другую – освоить тренировку бега на длинные дистанции по методу новозеландского тренера Артура Лидьярда.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
- 1 -
К поезду нужно успеть до ночи. Машиной до полустанка добраться , - с час. Но уже около шести , вечера , а мы всё ещё не выезжали. Не успевали насчитать заработанное , «подбить бабки». В тесной, ,распахнутой настежь комнатке конторы, стучала машинистка и негромко переговаривались, - бухгалтерша с управляющим. Оставалось только ждать. Я вышел на широкое , типа лоджии , крыльцо. Дневной свет угасал, в остывающем воздухе чувствовалась влажность, даже казалось, что моросит, но протянутая, будто для милостыни, рука ,оставалась сухой. Я чиркнул спичкой, закурил ,облокотился о ложе перил и услышал, как открылась сзади меня дверь и подошла , своей решительной походкой , - Сокольская. Единственная , которая меня хорошо знала до колхоза , из театра – студии, где вместе занимались. В ней действительно, что-то виделось птичье – устремляющее – взглядом и норовом, - постоянно в готовности взмаха, клёкота, активного поиска добычи. Это ,может, и казалось, и только мне. Потому что во время пребывания здесь, в Богом забытом и затерянном отделении захудалого совхоза, нашей немногочисленной группы, она держала себя начальницей, моей помощницей, по «зову комсомольского сердца». Особенно она контролировала наши действия по части крепости моральных устоев. Вот и сейчас ,заметив отсутствие Толика , стала доказывать его нравственное падение, требовала немедленного осуждения и даже оставления здесь ,в этой затерянной деревне, по причине отсутствия за каких то сорок – пятьдесят минут до отъезда. И правда ,не позднее часа нужно было отправляться, по случаю возможной непогоды пораньше ,по раскисшей дороге быстро не поедешь, - на этом , стоявшим около крыльца грузовике, с натянутым над кузовом брезентовым тентом. Что придётся искать Толика ,я догадывался, и не только потому , что точно наверняка знал , где он находится ,но всё ещё твёрдо и ясно осознавал, что надо это делать прежде потому , что я оставался бригадиром и руководителем этой студенческой группы. Деваться и прямо некуда и я , предупредив Сокольскую , чтоб за меня получила , сошёл с крыльца, уже во враз как то быстро наступившую полутьму. Точному направлению поиска темень не мешала , этот рохля мог быть только около своей возлюбленной, мы не однажды провожали её вдвоём. Она шебетала о своей близкой и любимой подруге, которая приглянулась мне. Было интересно сопровождать девушку… Тьма уже превратилась в черноту и предусмотрительно захваченный с собой фонарик мне помогал, но вот обувь явно не соответствовала. Я был в туфлях; сапоги , мне служившие здесь в течение месяца и вконец прохудившиеся , я уже давно снял , - оставлял. Они так и стояли в уголку тесной комнатки конторки ,где считали деньги, за столами ,рядом со свернутым в скатку матрацем, на котором я пролежал эти четыре с половиной недели , в отдельном « номере», выпрошенным в самом начале у заведующего отделением , - за привилегии , за бригадирство. Мы приехали в начале сентября , но вот уже стоял октябрь , второе число, а особых радостей , или соблазнов не испытали. Только полуголодное существование, выбивание питания и обогрева, дрязги из-за бани, белья, сносных условий работы. В первые ночи у девчонок носом пошла кровь, пришлось разрывать эти смены бессонья , до четырёх, а потом давать отдых, до утра. Только мы с Толиком были из парней, остальные сплошь девчата и все городские , хлипкие. Напарник мой был деревенский, увалень в движениях ,но расторопный, привычный к нескладностям быта, и приспособился легко, помогал как мог . Быстро растапливал печку, запроста разделывал телка , выделенного нам для мяса, заготавливал дрова, делал швабры для уборок, - всё умел . Домик ,нам отданный, - управление отделения совхоза , - штатных уборщиц, ,поварих и прачек не имел. Белье поменяли лишь раз – так и отметилось тело с головой , серой тенью, как на плащанице , посреди простыни с наволочкой , - удобнее было спать на спине, расслабившись , - работа доставалась нелегкая. И то , что мы были двое ребят среди слабосильных сверстниц, и то , что вместе познакомились с местными девушками, и вдвоём парились в бане , -сблизило нас. Задушевные разговоры, ночные смены - бдения на зерновом току скрашивали скучное, без особых развлечений время, отвлекали от грустных мыслей тягомотины изнуряющего, малопродуктивного, низкооплачиваемого сельского труда. Нет , что-то , конечно , выдали. Полусотенную мне , другим чуть поменьше, но это не компенсировало наших усилий…
Слабый луч фонарика прорезал влажную темноту у дома , куда я подошёл, ощупал черноту стен, низкую ,с приступком ,массивную дверь, скользнул по завалинке ,покосившуюся по бокам. Нигде никого не было…
Груз ответственности давил, раздражал своей повседневностью ,постоянством, изматывал в общениях с тугодумным начальником, с требованиями элементарных удобств. И скука захолустья подогревала, где никуда не сходишь , не развеешься. Прошедшие две недели прошли вообще, в душевных метаниях, в состоянии нахлынувшего неожиданно чувства…
Через бугорок от управления, на травяном поле, стоял клуб. Длинный, деревянный ,похожий на барак дом, со зрительным залом человек на полста, да с отдельным крылечком библиотеки, закутка на пару стеллажей и печки ,занимающей половину помещения. Книг, особо интересных, я для себя не находил, ну а в зальчике, кроме кино ,двух раз в неделю, устраивали ещё и танцы, по субботам, под радиолу. Мы с Толиком, попавшие туда дней через десять после приезда, сразу же очутились в центре внимания. К Толику подкатилась блондиночка, стройная , высокая, под рост моего друга, а меня пригласила её подружка, бойкая ,со смешинками в глазах, слегка полноватая, упруго-плотная, - брюнетка. Сразу познакомились и её прозаически распространённое «Людмила» настроили на простоту, домашность, уют. Что-то было в ней притягательное, обаятельное, но я ощущал это подспудно, неясно, неосознанно и скорей из учтивости, чем с какими то другими мыслями , - потащился её провожать, Далеко ,через поле , километра за три ,стояла её деревенька. Там она жила с родителями ,приехала к ним на выходные, а сама училась в ближайшем, за шесть часов на поезде ,городке, - на швею или ткачиху, - какое то рукоделие по одежде… Нет ,ничего такого не было между нами. Я просто стоял с ней ,возле двери ,в темноте ,искал её сочные губки ,натыкался на них, она смеялась, гладила мою голову. Расстались легко, договорившись встретиться через неделю, - она приедет снова. Но в следующую субботу она не появилась. Я, обманывая себя ,что мне это безразлично, потерянно топтался возле клуба, заглядывал без надежды в полупустой по случаю непогоды зал, потом томился в тиши своего кабинетика, дымил сигаретой в постели вопреки собственному же заверению не травиться на ночь, тем более в помещении… Что то возникло в моей груди ,томило желанием, - увидеть её смешливые глаза, прижаться к мягкой шелковистой коже щеки… И когда , в ночь с пятницы на снова подошедшую субботу, в насыпной пункт заскочил паренек и выпытывал что-то у Толика, я сразу, чутьём ,догадался , что это от Люды и выскочил вслед за мальчишкой в тёплую тёмную ночь бабьего лета, всё ещё не соображая, где она может быть, но увлекаемый проводником ,катился с насыпи дороги, под шоссе, ,к автобусной трассе ,и уткнулся прямо в её шелковые ,пахнущие помадой губы, на остановке. Она приехала ,только что и стояла под навесом , чтобы не ждать завтрашнего дня, чтоб я проводил её опять до дома. Работа забылась, ею пришлось пренебречь, как и обо всем насущном на свете, чтобы только не терять этого милого говорка из её уст, ладной , обхваченной пояском плаща фигурки, белых сапожек, обтягивающих её тугие соблазнительные коленки. Странно , что я не думал об обладании, мне хорошо и замечательно было и так. То радостное, обоюдное стремление, необыкновенное удовольствие только видеть друг друга, желание общаться, постижение её мира, и , наконец, - лёгкость и простота, естественность, с которой она положила свои руки на мои плечи сзади ,обвила ими шею в тот вечер, второ, у неё в доме, - меня потрясли. Меня никто ещё так в жизни, нигде и никогда , - не ласкал, это были упоение , душевный покой, восторг, я задыхался от этого маневра. Следующего вечера едва дождался, считал уже минуты , в последний час перед новой встречей, на том же месте , в клубе ,где увидел её в первый раз , полмесяца назад - так мы договорились. Мы смотрели какое то бешено популярное кино, в тёмной духоте зала, с шелухой семечек под ногами, крепко сцепив наши руки на подлокотнике. А потом снова были танцы ,под разухабистую радиолу, уединение за сценой, исступление будто от сворованного счастья, от горячечных поцелуев и уже в беспамятстве поиски её тёплой и мягкой груди, которую она постоянно насмешливо запахивала, отодвигалась, шептала беспрерывно «могут зайти»,потом обречённо опять ,откидывалась на спинку скрипучего дерматинового полукресла, закатывала тёмные ,в больших ресницах глаза, и доверяла мне делать всё , что можно было представить в тех идиотских условиях. Только вот до самого естества я не добрался, полубезумная игра неуправляемого достижения цели, решающего п р и - с т у п а , - не получалось, не выходило. После ,разгорячённый, я остывал в том длинном пути до её дома и снова повисали в воздухе наши слова, в своей безысходности , в полупризнаниях, не до конца, , с прикушенным вроде языком, и обрывались внутри, - невысказанные ,нереализованные, неоформленные , смутные, туманные перспективы, сроки, расстояния... Обменялись ,правда , адресами, словами заверений писать друг другу, почти клятвенными… Так и остался на губах после той нашей , фактически второй , и последней, как оказалось, встречи, только вкус парного молока ,с мятой молодой варёной картошкой , которой она кормила меня перед разлукой…
…Они укрылись под навесом задней постройки, где летом сушилось сено. Сидели ,обнявшись, под одной курткой, и даже не повернулись , не шелохнулись на мой зов, -так им было вдвоём хорошо и плохо. Толика вот провожают , а меня… Я его почти оттаскиваю от подруги ,шепчу , как «мечет» Сокольская, грозится рассказать об этой вспыхнувшей нежданно, негаданно, что брала оторопь и меня, - страсти друга. Ведь у него в городе институтском ждала жена, беременная , на близком сроке, жили они семьей второй год в собственном домике , доставшимся от бабушки, на окраине. Толик сам об этом говорил…
Выехали почти сразу же , как мы прибежали, все сидели уже в кузове. Машина урчала на подъёмах, тише катилась с пригорков. И тогда был слышен дребезжащий, ровный шум дождя, осыпавшийся каплями на поворотах, с края тента, и мне особенно это было неприятно, потому что ,как «старший по званию», должен был покинуть место перед правлением последним, будто капитан перед крушением и сидел неудобно, у заднего борта. Поэтому после такой дороги мечтал только об одном. Забраться на верхнюю третью полку общего, как полагается для студентов , вагона, вытянуться во весь свой невеликий рост, забыть этот колхоз с бригадирством, мечтать о том городе, где есть учёба, тёплые аудитории, свобода распоряжаться собой, шалые деньги , которые хотелось промотать, театр-студия, где освоился в последнем семестре, намеченные , запланированные для себя занятий спортом... Груз ответственности отошедших дней всё ещё давил, раздражал повседневностью, изматывал неустроенностью захолустья .И это ещё, нахлынувшее неожиданное чувство…Та ,последняя беспокойная неделя, в беготне подготовки к отъезду всё же прорывалась гнетущей тоской по Людмиле и чтобы заглушить её, забыться ненадолго, я даже выпивал дважды, - сначала в обществе колхозного бригадира, с его салом с прослойками мяса и неизменным вездесущим «Солнцедаром», бьющим тупо по голове, а потом с Толиком , попробовал одеколона, от безденежья ,а в основном из-за интереса – «какой же он , этот «тройной»? ,при употреблении в себя ?» Оказался приторный, с тяжестью в желудке и с ещё большей головной болью наутро, чем от «Солнечного дара» - удара… Теперь всё оставлено там, на сельской земле. И память о некстати вспыхнувшем чувстве, и бремя от нежданно свалившегося « бригадирства», в упряжке с Сокольской . Я подозревал ,она была негласно приставлена , тем же комсомольским комитетом, тяготился этой опекой и даже фуражка, высмотренная и выпрошенная в первые дни в каптёрке тюфяков, - для солидности, от парадного солдатского мундира ,в которой « служил» ,как признался тому же собутыльнику-бригадиру, мне не помогала. Всё забылось в сумятице дороги и первого месяца нового, третьего учебного, институтского года. Провалилось в памяти, на кисельное мутное дно, и уже не тревожило.
- 2 -
Подоров? Да, Подоров. Именно он , Васька Подоров сыграл решающую роль в моей судье бегуна, стайера, спортсмена. Вот так. Метался, дёргался ,хватался то за одно ,то за другое, и уже, чувствуя , что опаздываю, уже студентом третьего курса, решил остановиться и добиваться чего-то серьёзного. Здоровье позволяло , стремление было, но никак не попадался вид спорта, интересный ,близкий мне ,по духу. И та книжка, прочитанная до встречи с Подоровым, из библиотечки ,привезённой с кафедры, имела значение и Василий ,появившийся как раз, вовремя, во втором пребывании моём в спортлагере, увлёк, захватил меня своими амбициями, и тоже ,оказывается, знавшего эту брошюрку ,переводную ,с английского ,об Артуре Лидьярде… Итак, я решил. Буду бегать. Привлекла простота, безо всяких тебе приспособлений, антуражей. Экипировка, трасса, последующий душ. Всё. Не глазомер прицела винтовки, чем я хотел заняться в начале первого курса. В стрелковый кружок тогда потянуло, ненадолго. Может и сходил три раза, ошарашенный в первом занятии самопроизвольным , независящим от себя «извержением». Нас уложили тогда в начальную позицию ,отрабатывать стрельбу ,распластавшись, « ноги врозь, руки на локти », на твёрдом мате и тут появилась эта пятикурсница, кандидатка в мастера, стрелявшая из пистолета, в юбочке –трапеции, прямо надо мной ,со стройными высокими ногами открытыми до самых оснований, в плотно пригнанных трусиках, с полосками , убегающими на лобок и за выпуклости сзади, дорисовывающих уже в воображении ягодиц… Именно у Подорова я проконсультировался, заручился поддержкой, - он поддержал ,подбодрил ,дал первые советы, обнадёжил в далёком будущем , не в скоротечном, быстром, успехе. Он был мой земляк, заканчивал пятый курс стомата, имел «мастера» по лыжным гонкам, но пристрастился к чистому бегу в лёгкой атлетики, заинтересовался, ощутил сладость первых побед, на стартах студенческих состязаний в Ростове.
Ключ маленький ,простенький, я пришпиливал булавкой в кармане. В шкафчике оставлял одежду обычную, на время тренировки, и после неё, туда же развешивал, чтоб просыхало, спортивные брюки, шерстяную куртку , футболку, складывал в уголку носки ,ставил по углам ,на рёбра, кроссовки. Весь «прикид» я подоставал , повыспрашивал, понакупал постепенно, особо ценными в одежде являлись шапочки , шлемиком , как у конькобежцев, я их прошивал резиночкой , за подбородок, и в холода, - нахлобучивал одну на другую. Километры наматывал по удобной, свободной от прохожих имашин ,набережной, вдоль широкой большой реки. Ветер развевал букашки волн, набегавший на отрытых местах ветер хлестал в лицо, подгонял на поворотах сзади, а я всё бегал и бегал, заставляя себя усилиями воли, необходимостью самоутверждения , - выходить на трассу почти через день, три раза в неделю ,потом, по рекомендациям Василия, пять раз в неделю и дальше - каждый день, оставляя иногда на выходной пробежку совсем лёгкую , или заменяя её нагрузкой другой , - теннисом, бадминтоном , волейболом, плаванием. Но в бассейн попасть не удавалось, теннис мне не поддавался, на игры в спортзале заходить стеснялся, а на бадминтон, культивировавшийся в нашем институте и на курсе, - уже опоздал, там занимались с первого курса. Выбирал долгие и быстрые пешие прогулки, не пользовался транспортом, вспоминал километры, проложенные со свиданий второго курса, с дальней окраины возле пединститута. Василий предостерегал на первом этапе подготовки от соревнований, от бега на скорость; кондиция должны была проявиться через несколько месяцев, а ускорения нужно было применять крайне дозировано, осторожно. Однако через несколько недель тренировок, в ноябрьские, я заявил себя на межфакультетский кросс, хотя этого можно было и не делать. Там состязались лыжники ,привыкали к зимним нагрузкам, - выскочил , чтобы показать себя , и я. Спортсмены опытные , бывалые ,оставили меня далеко позади, я приплёлся в последних, еле добрёл до четвёртого этажа кафедры, повалился и отлёживался на длинной скамейке раздевалки, борясь с неодолимыми приступами тошноты, закрыв глаза… Признался потом Василию , что ощущал. Он покачал головой, - скорости ведь я ещё не наработал ,и выносливость была слабенькая.
Комнату для переодевания на спортивной кафедре и душевую там же , внутри ,на три рожка , - не запирали, но иногда приходилось в субботние дни, когда не было соревнований, ключи выпрашивать, у дежурной. Хорошо , что меня знали , в лицо, по спортлагерю, - преподаватели , завхозиха. Лекции начинались после обеда, с 13-30, до пяти, и в два часа , до семи ,я тренировался, и успевал ещё попасть в столовую , институтскую, дешёвую . Но скудное питание там не насыщало, а время поджимало, - приходилось глотать эти постные биточки или жёсткую треску и я приспособился ужинать в неподалёку расположенном кафе, под этажом центрального ресторана. Там хоть и змеилась постоянно очередь, но было очень вкусно и питательно. Тем более , чуть подалее была библиотека, куда потом я шёл заниматься ,в тот самый читальный зал, памятный… Так продолжал работу ,истязание над собой. Я шёл своим вымученным, опытным путём, чутьём, - никто меня не контролировал ,и оценок повседневных не давал. Была цель, дальняя по расстоянию, далёкая во времени , - кросс 9 мая , - 7 километров 125 метров, и я на неё ориентировался. И , чувствовал , что, тренированность растёт, мышцы и способности перерождаются. Втягивание ,несмотря ни на что , - происходило, тело приноравливалось Я это ощущал по тому , что уже не могу не бегать. День, другой, третий на трассу не выйду и тянет прямо сорваться, наращивать, гнать эти километры. Так себе и определил, не без книжек, конечно, - трёхдневный срок, максимальный, когда можно не бегать , который безвреден. Дольше – наступает растренированность, утрата наработанного.Организм – система инерционная, и надо его не рвать, не форсировать, а постепенно наращивать, наращивать и результат, скоростной, - появится, проявится , - он никуда не денется , не пропадёт. Так я пробегал часть октября, весь ноябрь и уже заторопился последний месяц года декабрь. Самоконтрольные тесты что-то тревожили , всё таки что выявляли Так ,пульс почти не ощущался , когда я подбегал к «чёрному» входу института, со стороны двора, толчочки под кожей около запястья невозможно было сосчитать. Потом ,поразмыслив, понял что это было в наиболее холодные дни, мороз снижал чувствительность пальцев. Самое главное – не останавливаться перед катаклизмами , бегать в любую температуру, и ветер , исключая ,если что , конечно , - штормовой. При холоде останавливаться где в трёх – пяти километрах от заветных дверей , - невозможно , хочешь или нет – надо бежать, продрогнешь , свалишься. Иногда ,очень редко , все таки останавливался, потом трусил помаленьку , трусцой и уже войдя, пробирался незаметно, маршами лестниц , на четвёртый этаж. Там садился в раздевалке ,остывал, чтоб не распаренным , не мокрым , лезть под звенящие расслабляющие струи душа…
Этот Подоров. Это опять он. Подвёл своими знаниями. Может, к лучшему. Ведь ощущалось – неопровержимо, назойливо. Сердце моё давало сбой. Внеочередное сокращение , экстрасистола, выскакивала , как назло. Мой названный тренер посоветовал пить калий, не употреблять крепкий кофе и чай, особенно после бега и вообще – проконсультироваться у специалистов. Тут же , вдобавок, стало побаливать и справа, под ребром. Появилось как то вначале, потом прошло , и вот снова, к концу года, стала боль всё чаще и чаще напоминать о себе. « Добегался !» - стучало в моей голове И приходилось , как советовали в книгах, хотя бы снижать нагрузку ив январе ,в пору экзаменов, не бегать каждый день ,в лишь после сдачи, уж не мог и выскакивал , и летел, будто на крыльях, но сдерживал всё таки себя, но снова фиксировал сбои на пульсе и те же, хоть и меньшие, распирающие и неприятные тяжести под ребром…
- 3 -
Представление на 7 ноября, к радости ответственных за идеологию и воспитание, давала театр-студия «Контакт». Во второй раз на институтской сцене играли «Набат», - героико-романтическую народную драму, в 3-х действиях, семи картинах. Вузовская самодеятельность промедлила, ,проленилась и положение спасала, недавно созданная, с прошлого года, студенческая театральная молодёжь. Спектакль по пьесе чувашского драматурга была о прошлой войне, любви и верности, о героизме людей, выстоявшего в испытаниях. А заставка песни «Комиссары», как нельзя лучше и вполне подходила к революционному празднику. Я играл две маленькие роли - солдата– конвоира в середине спектакля и парнишку –подростка в начальной картине. Успокаивался тем , что поначалу приглянусь , приобвыкну ,а потом уж буду играть посолиднее , персонажей главных, не проходных. На сцену тянуло с младенчества. Хоровые песни октябрят, концерты Дома пионеров, агитбригада районного отдела культуры – везде я лез. Думал и тут – отвлечься от запутывающих пут « учёбы на врача». Это была уже пятая, по – видимому ,постановка «Набата». Премьеру сделали прошедшей весной в День театра, а потом еще три выездных спектакля – в ближнем ,портовом городе, в окраинном клубе и в одном из гарнизонов, с базирующейся там морской эскадрильей. Нас накормили , вкусным флотским борщом, макаронами ,компотом, вручили грамоту. Кажется ,мы были единственными в Союзе, кто поставил новую пьесу малоизвестного автора. На дискуссии в местном театре это выясняли и по публикациям ,отчетам о репертуарах страны, профессиональных сцен «Набат» не фигурировал. Купили как то книжицу, в киоске, прочитали ,приняли решение. Позднее , через год, получили письмо того драматурга, большое и благодарное, с оттенком удивления и с пожеланиями творческих удач. Автор сообщал, между прочим, о новой своей работе, где главной героиней являлась студентка- медичка – играющая в народном театре…
Начавший захиревать студенческий драмкружок «Маска», в самом начале моего второго курса, возглавил, стал собирать ребят и потом громко именовал театром-студией « Контакт»,молодой преподаватель кафедры физиологии, аспирант Сергей Леонидович Турцевич. Появился перед его взором и я. Вошёл робко в небольшую по размерам на первый взгляд, но вместительную внутри комнатку , с вывеской на её массивной двустворчатой двери плаката с большими буквами «ФОП» -факультет общественных профессий. На всю длину «факультета» простирался массивный, с широкой столешницей, стол, с приставленными по его бокам
И по периметру , стульями. Набилось в ту комнатуху в первый день набора человек пятьдесят. Но потом , конечно, отсеялись, кто-то потом приходил и уходил, но костяк , - основной ,преданный, - человек в 15-20 ,- оставался. Причем половину того составляли студенты с нашего , второго,
«многообещающего» курса. Турцевич ,с первых дней организации смело и безоглядно взялся за постановку по большой многоактовой пьесе, с немалым количеством участников, с массовыми сценами, громоздким оформлением, с костюмами, декорациями уже отошедших, сороковых годов Сергей Леонидович нигде режиссуре не учился, но что-то взял от занятий с местным актерами в городском Доме пионеров, что –то перепало ему от жены – диктора телевидения, а в основном кандидат партии и диссертант кафедры, получил задание руководства – задействовать студентов в самодеятельности, воспитать будущих врачей в духе преданности, большевистским идеалам. Смог бы я сразу играть первые роли? Наверное бы нет - не сумел. Из за своей еще природной застенчивости, зажатости ,- среди раскованных и бойких, с городских улиц, - ребят. Стремление к черновой работе , без эпатажа, достигать высот долгим упорным трудом закрепилось у меня с детства, и так после ,продолжало точить и держать в преодолениях всю дальнейшую ,последующую жизнь… Потому и задержался в этой студии, на высокое не претендуя и откликаясь на повседневные и мелкие заботы, проникаясь деталями, « кухней» «лабораторией» многогранной деятельности заново созданной театральной структуры института. Я бы , мог , конечно , как и многие другие, отойти ,отсеяться , чувствуя невнимание, разбросанность, и больше не приходить, не появляться на те занятия студии, которые я посещал с осени второго курса, но что-то удерживало меня , тянуло на эти подмостки и поэтому с третьего года обучения начался мой «второй сезон» в театре. Сразу после осенних праздников, 9-го , мы прочитали новую интересную пьесу, за тем дубовым столом, по очереди , двое -трое, лучшими чтецами , делали перерывы ,садились, слушали дальше и потом долго обсуждали и ещё , не остывая от словопрений, выходили на остановку , к позднему полупустому трамваю, громкими голосами удивляли редких прохожих. Кажется , это был эффект второго присутствия, - свободного выражения эмоций, участие в общественном обсуждении, в публичности выражения мнений, доказывающих причастность к искусству, - эти проявления Турцевичем прививались. Новые силы, свежие, талантливые, оригинальные вливались в коллектив, и уже на основе конкурсного отбора. Впрочем ,принимали почти всех. Слово « Контакт» в институте было на устах , звучало весомо, убедительно ; Сергей Леонидович шёл к цели самоутверждения и признания уверенно и поступательно , несмотря на невидимые практически никому мелкие огрехи, сам , может ещё того не осознавая, что происходило. Энтузиазм ребят был ураганный. Эту новую пьесу, об альпинистах, «Награда за спасение», в двух действиях, пяти картинах, сделали в диалогах и мизансценах, всего за один месяц и уже 16 декабря, в очередное воскресенье, без оформления, провели черновую генеральную репетицию всех эпизодов. Гнали их, как ошалелые, отрабатывали впервые, под руководством тренера по самбо, картины со сценическими драками и только и говорили о том , что под новогодний праздник отшумим премьеру. И вдруг – общее собрание, в следующий понедельник. После лекций актовый зал освобождался к семи и после было наше время, законное, но все ещё рассаживались, переговаривались до половину восьмого, пока, наконец, не появился хмурый, в модных очках, с седеющими висками, в пиджаке под фирму ,темно-бордовой замши, серьёзный человек Позже выяснили , что он вчера сидел, в темном дальнем углу и его не замечали , когда мы гнали, все уверенные, что уже на финишной линии ,завершения, нашего второго детища, такого яркого ,захватывающего зрелища, на злободневную, на «ура» тему, об экстриме восхождений…Повестка дня единственная: «ставить ли сейчас или отложить на следующий семестр» И одна Сокольская, кажется, выступала против немедленной постановки, все другие были полны решимости работу показать уже в следующее ,после очередного выходного , воскресенье , 30 –го. Ну 29 -го, конечно , - на предпоследний день года намечен праздничный концерт, предновогодний. Казалось , что дело в оформлении ,но и оно завершалось, декорации и костюмы были готовы, и оставалось только подогнать ,примериться в монтировке 23-го и потом , в общей , генеральной, на неделе ,- повторить. Вспоминалась гонка перед премьерой « Набата». Тогда не спали почти четыре ночи , - монтировочная, генеральная, премьера, банкет - это был какой то вселенский ажиотаж, нетерпёж, - выпустить то, чего никогда на институтской сцене не делали, и оглушающий потом успех это подтвердил. Думалось и сейчас , что главное в спектакле – антураж, и Сергей Леонидович, затевавший с нами демократические игры , вряд ли смог отказаться от премьеры в декабре. Но встал тот серьезный режиссер, то ли вызванный Турцевичем , то ли присланный сюда, и поправив важно очки , стал говорить и разнёс нас , вдребезги, - дилетантов, без целей ,идей , решивших затевать сложнейший по задачам спектакль. «Чёткой , ясной определённости не видим ,лезем доказывать непродуманное, неотшлифованное…» Тихое внимание у всех, с услышанным шарканьем ручки по бумаге, и пригнутая голова нашего «Труцевы», выдававшей скрытое его волнение - заставили наше рвение поколебать. Сокольская ,наоборот, вскинула победно свою высокую прическу, оглядела с превосходством нас И я подумал , что вот также она отрешила Толика от судьбы . три месяца тому назад, боролась и пасла от развала молодую студенческую советскую семью… Премьеру большинством голосом отложили до февраля, но потом тот срок протянули до привычного традиционного числа, - 27 марта. Вынужденный перерыв Турцевич посвятил учёбе, но не как таковой, по Станиславскому, с тренингом, а достал где-то комплекты рапир и масок и учил сценическому фехтованию…
В тон Сокольской, но мягче, уступчивей, выступила Косарева, Инна. Она в студии появилась недавно, отличалась независимыми суждениями и какой то неброской, особенной красотой, удивительно притягивающей, обаятельностью внешностью. Стройная её фигурка ,подчёркнутая непривычными ещё тогда, обтягивающими брюками, взгляд пытливых, из под чёрных бровей, будто пронизывающих глаз, строгий безукоризненный профиль и чуть смуглая , как у всех южанок , кожа как то , неясно сначала, непроизвольно , задели меня. Странные мои с ней отношения завязались. Инна сама дала им повод. Она училась на втором и в прошлом году я её не видел, должен был заметить , раз приметная. Так вот , уже после прихода в студии ,она увидела меня , делового ,занятого с художником Панковым подготовкой оформления. Потом я попался ей с беговой тренировки, обросший инеем, обожженной морозным ветром, по коридору навстречу, - я весело кивнул ей ,она отозвалась. Но после произошло для меня невероятное, я почувствовал, что она меня избегает, старается исчезнуть, если я оказывался близко ,рядом. И раз это проявилось очень явственно, и неожиданно – в толпе студийцев, шумно приветствующих друг друга, мы встретились в коридоре ,почти лицом к лицу, и она вдруг ,резко отвернулась ,отошла , не сказав ни слова, а в моей груди как то неожиданно защемило, зажало сердце и долго потом не отпускало, весь следующий день и вечер ,пока я её не увидел снова, на репетиции, и просто подошёл и предложил проводить и она легко согласилась. И вот мы , вместе ,одни, неторопливо идём по улице, вечерней, уже малолюдной, в девятом часу, мимо витрин универмагов, закрывающихся продовольственных, среди немногих прохожих, и среди возникшего вдруг снегопада, почти не разговаривая, боясь прикоснуться, не спешим и настороженно вслушиваемся в слова, едва приоткрываясь мыслями… Она перевелась из Москвы, отец её военный, важный чин, полковник по званию, на генеральской должности. Материт у неё нет , но есть две тетки , которые её обожают, и может , она опять скоро переведётся, в город на юге ,где проживает одна из них. Да, училась в музыкальной школе, и даже поступала в Консерваторию, не прошла по конкурсу. Сейчас они пока остановилась у её старшей сестры, она играет в местном театре, после окончания Щукинского. Я слушал ,и от этих сведений , или, может от того, что иду с нею рядом , - кружилась голова . Я скорее чувствовал, чем понимал, что неспроста она это всё рассказывает. Она как бы мне давала повод, свободу выбора дальнейших наших встреч, - чего то большого и серьёзного , что должно отличать наши не начавшиеся отношения, но если они возникнут… Она потупила взор, подняла со снега из под ног упавший , оброненный кем то шарфик, мужского фасона , я его машинально взял, засунул в карман (!) пальто, опрометчиво и только потом понял, что обмишурился. Этого было нельзя, невозможно делать , - при ней! Она ничего не возразила, чуть заметная лишь просквозила пауза в её неторопливом монологе, как то слегка она притормозила шаг, но больше не показывала , не высказывала о находке ничего. А я уже готов был проваливаться сквозь землю, стыдное , мучительное чувство досады овладело мной, я нерешительно мялся и молил за то, чтоб поскорее с ней расстаться, разминуться. Да и какой мой внутренний багаж ,или знатное происхождение, чем я мог ответить ей? Что мой отец шофёр , а мать санитарка ? Что батя мой сидел в тюрьме, а мать путается в таблице умножения? Что брат уже попадал под следствие за драчку, а папаня подворовывает в совхозе ? Что половина дядей сгинуло, сгорев от водки, а я поступил в институт благодаря разнарядке « вне конкурса»? Этого я сказать не мог… Но её интерес ко мне неподдельный ; и как это я тренируюсь ( « самостоятельно ,но сеть тренер, типа наставника ») ,и почему работаю с художником ( « плотничал… в спортлагере…»). Но потом рассуждениями она снова возвращается к себе – ей интересно здесь , на Севере, но скоро , вероятно , она уедет , работа отца продлится недолго, это только этап , его дальнейшего роста, к званию рангом повыше ,чем полковник… У меня от последних слов пересыхает в горле, но это возможно , от лёгкого голода. Я, как перекусил, так сразу в актовый , даже не успел попить чаю… Сейчас напьюсь, уже дома , и конечно же, не у Инны , а в общаге… Мы расстались в подъезде одного из новых, недавно отстроенных высокоэтажных домов, где , как я знал ,проживала и моя прилипала ,из спортлагеря , профессорская дочка, - я это знал. Через полпути от института была и моя деревяшка-двухэтажка…
Не договариваясь встретиться с Инной вновь, я её не стал видеть на следующих репетициях, они позатухли , энтузиазм в связи с отменой премьеры угасал. Да и заканчивался семестр, приближались сессия, новогодний праздник, дел других хватало. И вот встретились снова с Инной мы случайно, на концерте, дней через десять, известного исполнителя песен, автора-барда, певшего о своей родине , благословенной Грузии. Я сидел в глубине зала ,на неудобном , с впереди торчащими головами месте , а она показалась вдалеке, вошла, уже когда представление началось, встала в ряд, вдоль стенки, с другими , не успевшими достать или купить места, и мне было неудобно , что я не мог её выкрикнуть , или привлечь внимание. Рядом около Инны стояла молодая женщина , очень похожая, всё с тем же характерным профилем , национальным признаком , горбинкой носа, и чуть побольше , чем у её сестры… Больше я Косареву не видел ,и не встречал , отчуждение к ней ,шевельнувшее на том памятном собрании , с отречением от премьеры , растворилось дальше в нечто , а потом и пропало, стало ничем… Внезапно вспыхнувший интересе так же относительно быстро и угас, - неизбежно , неминуемо. Она после январских каникул стала учиться ,как и обещала, в Москве, - в Институте имени Сеченова. Туда уж мне не добраться… Инна мне запомнилась как та женщина, мелькнувшая в последнем кадре первой серии фильма «Современник», очень привлекательная ,примечательная, интересная своей внешностью и манерами, но недоступная , - своими происхождением, благородством крови И я вспоминал Инну уже без сожаления, она лишь осталась в перечне исполнителей спектакля об альпинистах, где была обозначена во втором составе. Турцевич программки заказывал заранее…
- 4 -
Я чуть не обалдел. Секундами назад машинально кивнул на « свободно?» и уже в следующие мгновения буквально обмирал от радостного страха, что рядом, около, на стуле ,пристраивается та, о ком думал и мечтал последние недели и дни. Увидев её в начале учёбы в октябре, я постоянно после замечал её, и заворожено всегда останавливался и смотрел , любовался её красотой - правильным кругленьким лицом, аккуратной причёской темно-каштановых волос, маленькой ,легонькой фигуркой правильных форм, и какой то стремительной , всегда готовой исчезнуть, убежать, раствориться. Чем то она напоминала Люду, оставленную там, на далёких просторах области, за сотни километров от меня, в небольшом городке, скучающей за учебниками в тесной общежитской комнатке, без меня. Мысли о ней, прорываясь временами, будто сквозь заслон добровольно взятых на себя обязательств бега, театра , ещё и учёбы (?), цепляясь отчаянно за эти обрывки , мучили, изводили меня, но никакого, сколько-нибудь приемлемого решения, выхода этим терзаниям не было , как только увлечься кем –то здесь, на месте, или хотя бы написать длинное просительное письмо, - о своих чувствах , и с желанием дальнейших встреч… Но я лишь поздравил Людмилу, с ноябрьским праздником, а после ,получив сухую и дежурную открытку, ответную,- вычислил по штемпелям, - как то постепенно успокаивался,- окончательно. И в эти же дни стал внимательнее присматриваться к этой лёгкой , стремительно –порывистой в движениях девушке, выяснил , что она с первого курса, - слышал от неё слова подружкам об общей химии, да и учебник она держала под мышкой, соответствующий начальному уровню высшего медицинского образования. И вот она здесь, листает тонкий фолиант «Общей биологии» и наверняка должна заметить , что я переворачиваю страницы солидного тома «Пропедевтики внутренних болезней». Теперь она должна меня запомнить, теперь бы вот обратиться к ней, с каким-нибудь вопросом. Но язык мой словно присох к нёбу, а дрожание пальцев моих рук , мелкое ,противное ,навязчивое , - никак не унять. Ну так что же это я ? Ведь надо же что-то предпринимать ! Другого такого, удобного случая - не представится ! И как символично! Опять этот читальный зал , и такая же поздняя осень, как ив прошлом , незапамятном году, с Любой ,правда, - в другой библиотеке, да какая разница?. Надо ,надо, -начинать ! Но вместо решительного действия , я совершаю непоправимо обратное, - захлопываю книгу, будто тороплюсь и всё же сумев многозначительно задержаться взглядом ,- украдкой! украдкой! – встаю, ставлю на место , вплотную к столу , стул и удаляюсь тихими бесшумными шагами, с отдающими в голове гулкими звуками поступи «каменного гостя». И надо бы повернуться, чтобы углядеть, узнать, - может, прореагировала !? – и на повороте, к стойке с формулярами, я взглядываю на неё, мельком , и … Нет, она уткнулась в свою « теорию происхождения жизни» . Знала бы , что происходит у меня в душе… Но я себя успокаиваю, что скоро снова встречу её, непременно, уж на вечере 2 –го декабря, дне рождения нашего института, она будет обязательно, это ритуал для первокурсников, и я приглашу её на танец… Так и произошло, но дальше ничего не развивалось, пока… Но я и этим уже был доволен. И даже позабыл про Люду и Косареву - ячейки мозгов, отвечающих за отношения полов, заполнились пока ещё этой недоступной, неведомой первокурсницей… Начиная со встречи Нового года, и далее ,около каждого праздника, от каждого курса, а их было шесть, двух факультетов, лечебного и стомата, то есть от четырёх сотен студентов, -требовался десяток –другой, самых умелых и талантливых, которые бы удивили и поразили в так называемых конкурсных концертах, с выдумкой, песнями-танцами, с оригинальной программой, организацией вечера. Достать билет на это представление в зал , вмещающим чуть более пятисот людей, было непросто, но для нас ,участников театра-студии , вход бы свободный, по специальным красным книжечкам, и эта привилегия, выбитая Турцевичем, особенно льстила, согревала елеем самолюбия, осознанием собственной значимости, элитарностью. Концерт 30 декабря давал четвёртый, очень способный и сильный по своему составу « артистов» курс, но по «ходу действия» выяснилось, что конкурсанты схитрили и пригласили к себе один из популярных, известных оркестров города, с лесотехнического факультета местного университета. Но те сыграли блестяще, хиты выводили звонко и мелодично, подлаживаясь под ритм изгибами тела, движениями электрогитар, игрой огней, - от белых нейлоновых рубашек, отражающих блестяще слепящим, фосфорическим светом. Зал ревел от восторга, взрывался аплодисментами, после каждого исполнения пришлых музыкантов, заполнившими в общем то скучную и скуденькую , будто вымученную, на удивление комиссии – программу четверокурсников. Мы с Дыниным сидели на самых верхних местах , на балконе и в центре , я заранее договорился с ним прорваться к серединке ,на первый ряд, и смотрели ,облокотившись на парапет, восторгались звуками… И хоть я мог смотреть хоть со сцены, я остался с товарищем по комнате из солидарности, поддержать. Большая толпа перед входом гудела и шумела , пока всё же , без пригласительных, многих запустили на балкон уже в последний момент и мы толкались , бежали , мчались по крутой лестнице вверх. Аншлаг был полнейший. Музыка меня как то по - особому возбуждала, я знал, что где то внизу сидит Сашенька,- библиотечная моя «напасть», - я достал для неё и подружки ,используя свои связи , свой завоёванный в студии авторитет светотехника,- показывал организаторам, как светить, куда лучше протягивать лучи, - два билета. И я танцевал с ней, потом … Уже почти с месяц назад, со второго декабря, я познакомился с ней, удивился её необычному имени, и даже два раза провожал, до остановки. Сегодня провожание должно быть подальше, до самого её дома, - так я себе назначил, загадал, определил, - сегодня должно будет решиться, как наши отношения будут складываться дальше. Надо покорить её ,понравиться ,наконец, попросить о более частых встречах, о походах в кино, в театр…Но надежды не сбылись ,в одночасье, да что там – за секунды – рухнули. Я всё таки добрался с ней на трамвае , до дальней остановки, за рукав реки , через мост, я помог ей сойти с подножки и мы немного прошлись ,но вот дальше проводить ложились себя она не разрешила. Снежинки тёплой предновогодней ночи ложились ей прямо на лицо , она отмахивалась от них будто от мух и тем убедительнее звучали её слова, что завтра она уезжает домой, в ближний город ,где у неё отец и мать ,и бабушка и ещё – приехавший специально к ней , уже ожидающий, её жених, курсант военного училища, старший на два года и они ещё в школе поклялись быть вместе…
За семестр нужно было отрабатывать часы по клиническим дисциплинам, - четыре смены , - по терапии или хирургии. Из за плотного графика тренировок эти дежурства я оставлял на праздники. Это было и выгодно, - преподаватели , с кем приходилось записываться на смены, обычно отпускали пораньше, трудиться много не приходилось. Вот и под Новый год, тридцать первого, после лёгкой пробежки и неплотного ужина , к двадцати часам, я предстал перед изумлённым ассистентом кафедры общей хирургии. Обычно студент выбирали последнее, там больше было манипуляций, практики : всегда нужно было кого – то перевязывать, чего -то вскрывать, что –то зашивать; переливать кровь , растворы, и даже удавалось подержать крючки – участвовать в настоящей , и , как правило , срочной ,- операции. Работой ,хоть и меньшей, нужно было заниматься и теперь, - болезни и травмы праздников не признавали. Я помогал санитаркам – переворачивал немощных и тяжелых хворых, собирал посуду от кухни, возил каталки. Одна из младшего персонала даже понравилась, и я жалел её, что та выбрала вместо праздника работу, и даже хотел позвать её с собой, но она лишь пожимала плечами, и уходила, удалялась от меня - в прозрачном ,видном на проходах, халатике, сквозь который угадывались лифчик и даже обтянутые , на высоких бедрах , - трусики. За час до полуночи меня отпустили, я кинулся в общежитие и встреча Нового года , заорганизованная, как и раньше ,и непонятное томление по санитарочке, - веселья и радости мне не приносили. Стоявшие вдоль стен , будто на выставке, шеренга девушек, почти всех знакомых на лицо, интереса в не вызывали. Но я протанцевал всю ночь с одной пятикурсницей, как она призналась, в черной с блёстками маске, так и не отгадавший и не узнавший её имени. Она жила в том же ряду высоток, где я недавно расставался с Косаревой, совсем недавно , всего каких пару недель назад, но всё же в прошедшем году и поэтому это казалось далёким , несбыточным сном, когда я будоражился возможностями ,которые не стали реальностью. « Наверное, все генеральские дочки одинаковы, « - подумал я, когда помахав, пошел прочь от пятикурсницы. Был восьмой час утра…Последующие дни за праздником понеслись в том привычном ритме дел и забот, которые только и бывают в этом времени года. Экзамены, каникулы, отъезд домой. Пребывание в том близком, но теперь отдалявшимся от тебя мире детства, встречи с друзьями из прошлого, с подругами ,не приносящие успехов, рождало стремление перенестись снова в другой, теперь уже манящий город, в далекой стороне, заполненной разнообразной, многогранной и неизведанной жизнью…
- 5 -
Мишка Гутузов, после долгих поисков, нашёл ,наконец таки ,приличное место и предложил мне работать с ним снова вместе, сторожами в детском саду, рядом с институтом , в пяти минутах ходьбы . Я согласился , и в предвкушении прибавки к стипендии , и после каникул, - отметился с ним в , тоже неподалёку расположенном, ресторане. Новый ,недавно отстроенный ,в кирпичном исполнении, на два этажа , с остёклёнными стенами, он красовался буквально в паре сотнях метров от главного корпуса медвуза. Я скакал под мотив песенки о Карлсоне, в новой и недавно справ ленной одежке – прочных, жёлтых брюках из диагоналевой офицерской ткани и сшитого вельветового пиджака, темно- синего, под нейлоновой красной рубахой. Гулял в горе от горечи. Никто мне не попадался ,никем я не увлёкся. То слишком несмышлёными оказывались, а то откровенно скучные ,неинтересные. Природа ,как не изнурял я себя в спорте, всё таки вырывалась наружу, прорывалась сквозь поры, давлела. Так я ,прижатый к девушке в танце, изливался, напрягаясь ,животворной влагой себе в штаны и долго ещё дрожал, не внимая обращенному к себе вопросу партнёрши : « Вы всегда так танцуете ?» Я ,помедлив, отходя, отвечал, дерзко и с вызовом : « Да!» Но ресторанный путь, Валеркин, - приедался. И вот в один из вечеров, в субботу, в начале марта, я решил отправиться в театр. Гутузов, со своими малыми познавательными интересами, не подходил и я договорился идти с приятелем по курсу, Кузьминовым. Мы с ним часто встречались в библиотеках, забавлялись интеллектуальными беседами там и часто говорили об искусстве.
Местный городской театр драмы ничем не славился. Репертуар состоял из дежурных «Собаки на сене», непременных «Сослуживцев», лет через пять перекинутых на телеэкран и ставшими культовой «Иронией» и, конечно же, - обязательной классикой в виде «Банкрота» Островского, уже замеченных мною как то, по тому же телевизору, с Владимиром Филипповым в главной роли, памятным по «Джентльменам…», указывающему герою Леонова « место у параши»... Мы попали на бездумную легкомысленную пьеску «Московские каникулы», полуфривольного содержания, с подражательными фальшивыми нотками в репликах актеров, рассчитанных на дешёвенький кратковременный успех. Еле досидев первый акт, мы поднялись , вышли из партера. Поднимаясь по чуть наклонному паркету, к первому ряду полупустого амфитеатра, я заметил симпатичную одинокую девушку, кого то мне напоминающую, в длиннополом, пропускающим холод, из плотного материала, строгом зелёном платье и никак не мог вспомнить, где её мог видеть. Она поднялась при моём приближении ,шагнула навстречу и я замер на месте, со сдавленной в сердце теснотой и задержанным дыханьем - «Люба…» Антракт у нас прошёл, как в чеховской «Даме с собачкой». Мы стояли в укромном закутке, я справляясь с волнением ,пытался разговорить её, молчавшую и говорил то же, что и когда то, в те далёкие вечера и ночи, когда мы встречались , были вместе… Она ничего не отвечала, но проводить себя позволила. Мы ушли , так и не досмотрев второе действие, перед Кузьминовым я извинился ,но он всё равно обиделся. Он был обидчив, тонок в обращении, раним, ни с кем не водился , жил в снимаемой комнатке и как не странно , плохо успевал, в конце курса из института ушёл… Мы с Любой пошли почти той же дорогой , которой возвращались после нашей неудачной и первой и последней ,совместной ночи. Теперь она , будто в очередь, рассказывала про свою несчастную, после нашего знакомства и разрыва , - жизнь. У неё был друг , возлюбленный, она его боготворила, но он – погиб, сорвался в горах. По этому альпинизму как бы все сходили с ума. Голос её вначале дрожал, но потом проявился уже знакомыми нотками самовосхваления, мотивами самовлюблённости. После она замолчала, а я снова повторялся, и с новой силой убеждения, с вновь открывшимся , никуда не пропадавшим восхищением ею , - а это так и было ! – стал уговаривать «дружить» с нею опять, говорил о «подарке судьбы», этом спектакле, куда занесло меня и её, который словно осветил всю мою тусклую теперешнюю жизнь. Она , выговорившись , - молчала. Лишь только сказала, что заканчивает учёбу, и на днях будет распределение, куда ещё не знает ,но наверное, в какой-нибудь отдалённый район, где в общем то , она и пропадёт… Но надеется остаться, в городе ,или хоть распределиться поближе ,- всё таки училась хорошо, участвовала в самодеятельности , была в активе комсомола… Поцеловать себя она не позволила… Вот так ! Как в песне - « прикоснулся к тебе нечаянно и… прощай !» А идиотская формула – «останемся друзьями» - меня раздражала ; я от неё убежал , успел на трамвай.
Провальное зияние каникул зимы преодолевалось. Уже в апреле я тренировался по интервальному методу, - пробегал отрезки, засекая их по секундомеру. В чёрном пластмассовом корпусе циферблат я наматывал, закреплял за кистью, и щёлкал тумблером, с каждым разом отмечая улучшение результатов, в отрезках «четыре по сто», или «три по двести». Расстояния отмечались прямо на асфальте набережной. И хоть форма моя оставляла желать лучшего ,но была повыше, чем в декабре, когда я впервые себя экзаменовал, контролировал. Подоров не возражал и я решил попробовать себя на эстафете 2 мая, на самом длинном этапе, 660 метров, в команде своего курса. Подоров в этом соревновании не участвовал. Его главные цели были – пробег 9 мая и межфакультетский кросс 20-го, где участвовали сильнейшие легкоатлеты, от всех факультетов города. Дистанции - от 1000 до 10 000 тысяч метров. Подоров заявился на последний забег, - почти олимпийский…
Расстояние этапа – от морского училища до памятника воинам. Я прикидывался на нём целых три дня, график времени выходил под уровень третьего взрослого разряда на «тысчонку». И всё же волновался.- условия в состязании другие, - скопище ,толкотня участников, предстартовый перегар, зрительские визги… И вот день эстафеты настал. Это первое мое официальное соревнование, что-то подрагивает внутри, ускакивает вниз. Однокурсник Гринблат, бегавший ещё со школы, показывает хороший разминочный приём - оттягивание руками ног, одну за другой. И точно, - после этого упражнения конечности становятся невесомыми, и будто сами хотят помчаться в аллюр. По трансляции слышится, что старт эстафете дан и через пятнадцать минут бегуны подходят к нашей, в ряд выстроившейся колонне. Сердце колотится, но я чувствую, что эстрасистол нет , - калий, два месяца принимаемый, действовал. И вот показываются с последнего перед нами этапа. Впереди – Костин ! Он должен мне передать палочку ! Это лыжник , перворазрядник, с моей общаги, мы даже жили вместе , в одной комнате. Но видно , что его обходят, и ему , стайеру, непросто преодолеть эти взрывные 350 метров; солнце в спину ,а нужно смотреть прямо на него и плохо видно ,и в сумятице можно не ухватить передачу. Костин подбегает третьим, но, кажется , что наваливаются все и я несусь уже с заветным коротким древком в руках. Но слишком резкий , даю старт, и через двести метров ноги ослабевают, дыхание запирается, не хватает воздуха, - с надсадом , со свистом в груди, как у тяжёлых, виденных в терапии, больных, помирающих астматиков… Бег мой замедляется, но сила какая то несёт, крики вокруг подбадривают и я уже в полном тумане, с острой, почти стреляющей болью обеих ягодиц, натыкаюсь на однокурсника следующего этапа, и палочка из моих рук выскальзывает и я вижу, - о, слава Богу! - ещё нескольких участников, передающих эстафету вслед за мной, останавливаюсь, с жалким видом, стараюсь отдышаться , а потом переламываюсь, согнувшись – пополам… И не слышу, что говорят ,но я пришел не последним , а кажется третьим ,или четвёртым, выяснятся потом. И через десять минут ,по динамику, возвещают, что победила команда пединститута, за ними – рыбный техникум, дальше – студенты политеха. Мы , медики ,занимаем, пятое , не менее почётное место, ибо всего команд четырнадцать и значит мы – выше серединки. Тренер с кафедры, знакомый по спортлагерю, жмёт мне руку ,поздравляет, ещё кто –то, в привычной и знакомой раздевалке, хлопает по спине. Это конечно, победа, не поражение,- задел на будущее…
Успехи в спорте , без «личного счастья», меня не ободряли. Встреча с Любой , два месяца назад, сколь неожиданная , столь и закономерная, «подкосила» меня, и я впал, непонятно для себя, в такую полосу отчаяния , беспросветного мрака, что никак не мог сосредоточится на каком то определённом интересе. Всё таки любовь начала второго курса действительно была нутряной, истинной ,душа моя была распластана, чувства задеты, располосованы , растерзаны основательно и уж , дальше, казалось , я не способен влюбляться вообще, а те девушки, что попадались , только отвращали, ставились в невольное сравнение с Любой и явно проигрывали, начисто. Так я, 30 апреля, ещё до эстафеты, возвращался поздно вечером с вечера в Доме офицеров, шёл по только что выпавшему , ещё чистому белому снегу, подскальзывался на нём , перемешанном с грязью и страдал больше не от неудач в любви , а от того, что приходится возвращаться в убогую , затерянную на окраине , рядом с кладбищем ,общажку, со скрипучими полами, с крысами на помойке, с продавленной сеткой койки , с тараканами на стенах… Я давно уже задумывался и мечтал перебраться в благоустроенное, недалеко от центра, общежитие, с душем и буфетом, с общими кухнями на этажах, с читальным залом, филиалом институтской библиотеки… Наверное , неустроенность быта действовала и на мои другие дела. Даже в общениях и разговорах я уходил от подобных, связанных с местопребыванием ,-тем. Да ,меня тянуло в цивилизацию. И этого я мог добиться, только через старания, связанные с бегом, став спортсменом, защищающим честь института, примеры имелись – или артистом, не меньшего значения. Но ни то ,ни другое ,пока что не осуществлялось. Подступало просто очередное переломное время, где новая сессия, - подтверждение твоих умственных способностей, - летняя практика, домашние каникулы и осенний ,ещё неясный период…И хотелось ещё вдобавок хорошенького девичьего тела, нежной ласки от него, несуществующей любви… Но кроме праздников ,с его вечерами, никаких других моментов знакомств, общений не получалось. А праздники кончались. Тот же Шабров , староста нашей комнаты ,так и сказал в последний вечер танцев 9 мая в нашей общаге : « Детство прошло ! И дальше его не будет!» - имея в виду «гулянки – пьянки» . Дальше - серьёзность , учеба. Позже я выяснил , что эта фраза не его , а из фильма о старшей сестре , из уст артиста Жарова, Хорошее кино нами посещалось. У самого Шаброва в группе пирушки случались чуть ли не каждую неделю, столько забавного, интересного он про те посиделки рассказывал, от ребят в основном отслуживших, поработавших в больницах, на производстве… А наша группа состояла сплошь почти вся из отличников, выпускников школ, маменьких сыночков и дочерей, правильно воспитанных , строгих в обращениях. Поэтому некоторые были поражены взбудоражены, когда Танька Перевозова, забавница и затейница, развеселая хохотушка, пригласила всю группу на свой день рождения 23 мая. В длинной угловой, наиболее просторной комнате небольшой квартирки девчата и ребята нашей пятой группы третьего курса, большая часть , восемнадцать человек, расселись перед торжеством и мать Танечки, маленькая полноватая женщина, с добрыми внимательными глазами, поднялась над столом , чтобы сказать тост. Объявила , что решились собрать тут всех , с кем ещё идти долгой дорогой к знаниям и званию врачей, вспомнила о горе, постигшее их семью в прошедшую позднюю осень ( потеря отца и мужа; мы участвовали в панихиде в холодный морозный ноябрь, около морга городской больницы) и пожелала нам крепче дружить и чаще встречаться. Мать Татьяны преподавала химию, но как учитель, понимала в психологии, обсуждала ,несомненно с дочерью её дальнейшую судьбу и в кандидаты на женихи к последней, наверное , был определён и я. Думая так потому, что после того дня рождения, я снова был зван, через неделю, на домашний борщ, который не без удовольствия уминал и нахваливал, но вот и на большее меня не хватило. У Татьяны была соседка, хорошая её подружка Света, она училась в «педе»,тоже как и Люба , выпускницей филфака и это меня интересовало , особенно результаты недавнего там у них , на факультете, распределения. Свете повезло, её услали недалеко – в сельскую школу всего в пятидесяти километрах от родного города. Я не мог не поедаться своей страстью узнавать новое ,неизведанное, и Светой увлёкся. Мы стояли на лестничной площадке, друг перед другом, она теребила хлястик золотого цвета ремешка своего выходного платья, пыталась меня раскрутить на откровение или стремление к сближению, а я уже откровенно снова скучал и только слегла оживлялся, когда узнавало распределении Любы ,в далекий район, за сотни километров, в школу лесного посёлка. Света прощаясь, резюмировала «ерундим» и отправилась в свою школу в деревне одна , и обзавелась там , в скором времени мужем –трактористом, очень славным парнем ,тащившим всё в дом и подарила ему через положенные месяца сына, первенца-крикуна. Об этом мне всём сообщала , с завидной регулярностью, Перевозова, всё ещё не терявшая надежды подружиться со мною поближе. Славная Татьяна, чудесный товарищ, играющая на фортепьяно, но не вызывающая во мне , к сожалению , никаких эмоций, - из свойств моего переменчивого, неустойчивого характера искать непознанное, жгуче тайное ,оригинальное… А может ,просто – память моя хранила обиду, недовольство, разочарование в том киселе, в который Татьяна подкинула мне накануне вечером пургену ? Раз помнил об этом , значит память не уступала место прощению?.. Но , казалось бы , что ? Детская шалость, весёлый эпизод , стоивший мне, однако, физических и моральных мук .
Летняя сессия началась , бегать я почти прекратил. Всё свободное время занимался, заучивал, запоминал и к немалому своему удивлению ,получив на первых двух предметах пятёрки, просто подумал о случайности, чем об объективном стечении. Хирургия ещё куда не шла, но вот терапия, основы которой постигал с трудом ? Грозный доцент Минаев меня тряс , терзал , выколачивал знания, понимание течения болезней и чтобы докапываться , я должен был сдавать ему да так и не сдать зачета по инфаркту миокарда ровно восемь раз. На раз подвернулся другой ассистент, которому я оттарабанил без запинок все признаки и симптомы , а также методы лечения и осложнения, чему он был крайне удивлен и даже потрясён… После полученной «отличной» оценки по фармакологии, две остальные дисциплины уже «пошли» по инерции, преподаватели уже психологически не могли поставить рядом «хорошо» или «уд.», и потому патанатомия и патфизиология тоже мною были взяты на «ура», - за пять экзаменов я получил максимальное количество баллов, - 25.
Попутно я долечивал свой холецистит, признанный врачом спорткафедры , куда я зимой обратился. Ходил в диетическую столовую с бесплатными талонами от профкома, глотал дешевые постные биточки, хлебал протёртый суп, давился кашей несладкой. Боли в подреберье проходили и не так донимали во время пробежек, Не беспокоили и перебои в сердце. Но вс. это было временные удачи , затишье. Главной проблемой оставались хронически воспалённые миндалины - их надо было удалять, этот постоянный очаг, инфекции , бьющий по органам и системам, способный спровоцировать неизлечимую болезнь ревматизм. Нужно было решаться. И эти миндалины- «сливы» эти я срезал, немилосердно, радикально , после практики ,в августе и потом снова стал восстанавливаться в беге – медленно ,постепенно, -накручивал километры по шоссе трассы, вдоль села около города, где жил. Тёплое лето, хвойный лес по бокам дороги, лёгкий наряд из майки и трусиков , специально сшитых весной, - доставляли радость обрётённого благополучия, чувство больших будущих побед в спорте. В городе моего детства теперь устроился Подоров, оформился на преподавательскую тренерскую работу в местный пединститут, читать будущим учителкам анатомию и сестринское дело, обучать будущих легкоатлетов. Мне тоже нужно было заканчивать подготовительный этап , в коий входило и оздоровление . Теперь нужно было сосредотачиваться на главном ,- достигать уровня хотя бы вузовского масштаба. Ведь с уходом Подорова никто в институте серьезно стайерским бегом не занимался, лишь в межсезонье поддерживали форму бегом лыжники-гонщики. Их было достаточно, они были сильными разрядниками, кандидатами даже мастерами, но не бегуны как таковые , не стайеры. Подоров три года продержался в первой десятке забега 9 мая, теперь же из медиков-студентов там не было никого. Я не сказал, но выразительно посмотрел на последних словах на собеседника. «Я – буду…» – простучал в моей голове клятвенный наказ. Мы сидели в общежитской комнатке, выделенной Подорову под временное жильё, разгорячённые ,надувались чаем, не спасающим от уличной жары и осуждали , вспоминали наши недолгие в общем то отношения начинающего спортсмена и общественно-добровольного тренера –наставника. Проблемы оставались ,но они теперь были решаемыми , - первый год в тренировках и прикидках прошёл не зря, теперь я многое знал и понимал , владел техникой . методикой , местами проведения индивидуальных занятий , имел чёткие строго выверенные планы – от недельных до годовых, стремился к физическому совершенству неодолимо. Всё пока сбывалось, как я и предполагал.
- 6 -
За окном серел поздний унылый рассвет. После трёх дней дождя, беспрерывного, мелкого, небо просветлялось, очищалось, но всё ещё было без солнца. Я ,обыкновенно просыпающийся рано, и теперь очнулся от тяжелого сна в привычное время. Влада посапывала рядом и я догадался , отчего так неудобно спал. Моя правая рука, по которой сейчас струились раскинутые , светло-рыжеватые волосы, затекла, занемела саднением нудящей , будто отделённого от туловища частью, проскакивая иногда мелкой россыпью мелких, стреляющих , будто льдистых , еловых иголочек.
Я осторожно освободился, аккуратно, чтоб не потревожить, приподнялся , отодвинул одеяло, встал на холодный немытый дощатый пол, взял скинутые на стул майку и трусы, вельветовые домашние штаны, сунул ноги в твердые и неразношенные ещё, недавно купленные, дерматиновые тапочки. Оделся ,и , захватив чайник, тихо вышел в коридор. Влада уже третий раз оставалась у меня , и я впервые , за свою сознательную взрослую жизнь привыкал к «супружеской постели» - проводить время сна ,напролёт, с девушкой, будто мы были мужем и женой и это было так неожиданно и восхитительно приятно, волнительно , необычно и в то же время естественно и просто. Такой приятности, такого восторга наслаждения рядом с собой ощущать, в переплетениях ног, вдоль своих бедер, груди , и живота, желаемого и тонкого девического тела, я никогда не испытывал. Я заставил себя поверить в символичность и фатальность наших отношений. Если бы не произошло так , как получилось, я бы вряд ли стал так настойчиво пытаться её задерживать, просить для себя удовольствия ,и не посмел бы ,наверное ,уговаривать… Когда я вернулся с наполненным водой чайником и включил его в сеть , она ещё спала, но скоро должны была проснуться, потому что закипающая вода загудит , а банку сгущенного , кофе с молоком, никак бесшумно не вскроешь…
…Кончался уже сентябрь, а тогда , в начале месяца, перед отъездом курса в колхоз ,я всё еще сомневался, правильно ли поступаю, соглашаясь с Гутузовым остаться на этот срок, на период сельхозработ, трудиться в хозчасти института, куда меня напарник уговаривал. Ведь предстояло проедаться, тратить и так не большие , изысканные на проживание средства. Но Мишка меня уговорил, клятвенно заверил, именно в эти неполные четыре недели отыскать новую и подходящую, непыльную работу. Предыдущую мы глупо потеряли ещё в мае. Мишку « застукали» ,и не раз ,ночующего его там с девицами, и заведующая быстренько нас обоих, - уволила. Но мне в сентябре предстояло ещё одно ,не менее, а, может ,более важное событие. Я должен был ,наконец, переселиться в другое, расположенное на набережной общежитие института на Невельской, куда начал стремиться и оформляться ещё с весны. Посоветовался с Трубкиным, написал заявление, приложил к нему не без моральных колебаний выпрошенное мною ходатайство от Турцевича, и с трепетом и замиранием ожидал решения жилищно-бытовой комиссии, которая должна была заседать сразу после окончания экзаменов, в конце июня , и когда освобождались комнаты ,покидаемые выпускниками. И вот буквально накануне отъезда домой, на практику, я, как то к вечеру, завернул в соседнее со старым своим общежитие ,где обитал Трубкин и вылетел оттуда смерглав, даже не успев как следует поблагодарить старосту, ничего не приобретая и не приготовляя для подарка заранее, так как боялся сглазить. Всё же поздно уже вечером снова пришёл, с бутылкой и закуской, успев собраться на ранний завтрашний свой утренний рейс домой, но Трубкина на месте уже не оказалось, уехал вечерним поездом к себе, в те примерно места ,где я работал прошлой осенью в колхозе. Я жалел, что не сумел отблагодарить своего благодетеля, ведь именно он , недавно назначенный парторгом курса, не мог не повлиять на столь важное для меня, животрепещущее и судьбоносное решение комиссии. Так меня второй раз выручала партия, - после денежной дотации в Новый год первого курса. Но может ,и рекомендация Турцевича, тоже недавно вступившего в «члены», сыграла свою роль …
- Не смотри…
- Почему?
- Ну что ты ! Отвернись ! И потом мне нужно в туалет..
И действительно ,не оторвать было глаз от её стройного, даже с некоторой худобой ,тонконогого тела , с высокой талией , на которую она сейчас натягивала, не обращая на меня внимания, мягкие белые колготки. Потом надевала, присев на стул, коричневые , чуть расклешённые, из пальтовой ткани , брюки, потом влезла в мои черные тапочки, цеплявшиеся по полу и вышла, на второй, женский этаж, - она знала уже , куда ходить…
Неустойчивое финансовое положение, без ясных перспектив с работой, влияли на Мишку , может быть, сильнее, чем на меня. Он упорно старался добиться своей цели , чувствуя ,наверное, что виноват передо мною вдвойне – и за потерю работы весной и за оставление здесь, на покраску и шпатлевку , в подчинении хитроватого и отстраненного зама ректора по хозяйственной службе. Мишка выписал длинный перечень детских учреждений и таскал этот вчетверо сложенный лист бумаги, разглаживал перед собой, на столе в каптёрке , куда мы располагались на обед и где был телефон, и названивал по организациям и комбинатам, предлагая свои услуги. Против каждого номера, с наименованием, появлялись, с каждым днём всё больше, заполняясь, понятные только Мишке обозначения или даты. Например «1.XI» значило, что обещали работу с первого ноября, а отметка «п.зв.» - «звонить позднее», но чаще всего стоял большой или мелкий , в зависимости от настроения , - крест . Понятно , что там было нечего ловить. Я тоже , - чтобы подкрепить сползающий к минимуму бюджет и пополнить уменьшающиеся запасы, старался другими способами. Мишка не согласился, но я нашёл, ещё немногих ребят, с нашего же курса , которые тоже проводили время в городе, для настоящей мужской работы , выцеживающей, правда, энергию, из наших некрепких еще, юношеских мышц и нервов. Эта была разгрузка вагонов.
В первый раз нам попалась мука, кукурузная , в мешках по тридцать кило, лёгких и маловесных поначалу, но с каждым часом все тяжелеющих, придавливающих, прижимающих нас к земле. Вагон в 54 тонны, бригадой из пяти человек, с недолгим перерывом на жратву и последующим хрустящим червонцем в руках ,мы разгрузили за полный , «от сих и до сих», с восьми утра и до девяти часов вечера, рабочий день. И хоть заработок что-то значил, во второй раз, в воскресенье, мы с той же бригадой взялись за вагон в 64 тонны с рассыпанной там картошкой. Сухая сверху , влажноватая в серединке и почти мокрая внизу, поддавалась нам всё труднее. Подчищали мы её уже ,в грязи ,на широкую совковую лопату, на исходе суток ,ранним утром следующего дня, в беспрерывном труде в течении 22 часов кряду, без сна, еле передвигая ноги и одеревеневшие члены от усталости. Двадцатка , выданная вечером того же , в полутумане с желанием сна дня, всё таки была весомей, но радостей особых , за недостатком эмоций, от утомления, не доставляла. Наниматься на вагоны больше у меня желания не было. Но неожиданно свалилась одна прибавка. Я должен был ехать , всё от того же профкома , где получал и талоны, по путёвке на Кавказ. Документ я выхлопотал ещё весной, заплатил за него заранее тридцать три процента стоимости, около сорока рублей, и теперь поездка представлялась мне излишней, даже обузой, мало что дававшей. Миндалины я вырезал ,холецистит залечил. Правда, потом о несостоявшемся вояже жалел, и неоднократно , но это бы позднее. Дома, в августе повстречал , на соревнованиях, в День физкультурника, симпатичную осетинку. Она, узнав , куда я собираюсь на сентябрь, выпалила ,немного подумав , что тоже уезжает на родину, и помедлив ,пригласила в родительский дом , продиктовала адрес. Мы сидели на траве центрального стадиона, возле сектора для прыжков в ожидании стартов, среди других спортсменов, но поодаль , оказавшись поближе друг к другу ,разговорились. Ей нужно было в очередь прыгать в высоту, мне предстоял выход на эстафету, к последнему этапу… и думал я перед стартом только о том простом адресе, в собственном доме ,на окраине Нальчика. Что бы там получилось между нами ,на Кавказе ? Всех путей не пройдёшь… От путёвки я отказался ,деньги с больной женщины ,комендантши общежития стоматологов получил. И вот наконец-то, заимев хоть какие то некоторые средства , мы с Гутузовым решили выбраться , посидеть , расслабиться отметиться в каком-нибудь ресторане или другом приличном ,подобном заведении. Выбор пал на «Метелицу», недавно открытое кафе, уютно расположенное на середине пути между набережной и новым моим общежитием, на боковой улочке, от проспекта, спрятанное под высокими тополями. Мы подошли уже поздно, позади толпы перед входом ,минут за десять до открытия, в субботний , хоть и дождливый ,но самый «отрывной» вечер, устроились на неуютных, за стойкой бара, местах, около дверей, почти у входа. Крутились на высоких стульях ,но так и не высматривали ничего более удобного для себя. Напротив , за спинами расположилась шумная компания , из четырёх девушек, в полном комплекте, что то горячо обсуждавших, но с такой же горячей заинтересованностью поглядывающей и на нас. Одна мне приглянулась, она чаще всех посматривала отчего то именно на меня. Мы обсуждали всё ещё шаткое наше положение, подбадривали себя взятым коньяком ( водки в кафе не полагалось ) и сознанием , что, «полуфабрикатов» врачей уже будут стимулировать лучше - стипендию с четвертого курса прибавят ,с 28 до сорока, а это уже что-то да значило… Но я уже «созрел», спрыгнул с насеста и очутившись перед приглянувшейся ,пригласил её танцевать. Она вышла со мною на круг, дежурно и громко, под шум оркестра , «отчиталась», что они отмечает с работы день рождения одной из подружек, и на мой вопрос « какой работы» почему то удивлённо и загадочно улыбнулась. Имя у неё оказалось необычное – Влада.
Это меня ещё более повергло в мучения воспоминаний ,я никак не мог догадаться , где же я мог видеть эту тонконогую, светловолосую ,с короткой стрижкой партнёршу ?.. Нет ,я её видел ,но не просто так, мы даже ,наверное ,общались, или по крайней мере , - разговаривали… Библиотека, концерт, какой то вечер, или танцы ? И нигде моя мысль не зацеплялась ,никак я не мог определить виденную мною уже , это несомненно такую симпатичную девушку. Всех я запоминал, не так уж часто и много они мне попадались, и каждую , когда то встреченную, я в отдельной ячейке памяти держал. Я на секунду оторопел . Не та ли ,из танца, с « выбросом» семени , сразу после каникул ,зимой, из Дома офицеров? «Неужели та ?» – похолодело у меня внутри. Она так презрительно меня тогда оглядела, фыркнув, отошла…
Она потанцевала со мной ещё два раза, - все другие мелодии, быстрые, не подходили , и несколько раз её приглашали другие . И вот мы уже собираемся уходить, толчёмся возле гардероба, она стоит , разговаривает с одним из приглашавших её ,но я, поворотив к выходу, вдруг решительно уже от двери отхожу ,тяну рукой в уголок и набиваюсь проводить . Она не соглашается ,не может , у ней компания , они вместе уйдут ,а вот встретиться соглашается, но не завтра ,а на следующий ,после воскресенья , день ,у неё смена, она дежурит. Ах, дежурство ! Ну , конечно ! Как же я мог!? И вот уже на улице , впотьмах, в наступившей ночи, вдруг, озарением, явственно и зримо, я про неё, - вспомнил. Она та самая санитарочка, из Нового года , которой я помогал развозить ужин и приглашал в общежитие. Девять месяцев пролетело ,пронеслось с той поры, я уже учусь в другой клинике , еле вспомнил ,а вот она , смотря по её взглядам, не забыла меня ,да не забыла. Но с именами мы не представлялись, тогда бы запомнил её точно .
Мы встретились у кинотеатра, недалеко от старого ещё моего общежития, где я доживал один. Промозглая погода и нудный мелкий дождик ничего не оставлял ей лучшего, как согласиться пойти ко мне. Тем более , когда я сознался, что всё вспомнил и это подогрело её интерес. Мне нечего уже было терять ,я смело её провёл мимо безмолвной вахтёрши, впустил в пустую, без жильцов комнату, скинул с неё подмокший, с просыпающимися капельками дождя болоньевый плащ. Она привычным движением поправила свою сбившуюся с улицы короткую причёску, присела к длинному ,простиравшемуся от кроватей по бокам столу, на кабинетный, топорного дизайна стул. Я засуетился… Портвейн я раздобыл обычный, рядовой, с семёрками, но хоть получше «Солнцедара». И закуску приготовил рядовую – быстро разогрел в кастрюльке оставшиеся с завтрака макароны с тушёнкой, из банки , привезённой в числе нескольких ещё из дому. Но эта еда , «по-флотски», привела Владу в восторг, она, улыбаясь, уплетала проваренные сочащиеся куски, вытирала губы поданным ей на колени вафельным полотенцем, запивала сладким хмельным вином. Я , устроившись в конце стола, сидел на кровати , на которой спал, и поглядывая на неё, представлял , даже волновался и переживал : станет ли эта койка нашим совместным ложем, смогу ли я её уговорить со мною лечь и вообще, чем закончится эта наша неторопливая приятная беседа и такой второпях приготовленный , сварганенный скорый ужин. Или останусь я опять здесь, пусть после уговоров , но её ухода, - снова коротать ночь один, в жалких своих воспоминаниях о редких разовых встречах такого неудачно прошедшего третьего курса, в приспособленном месте детского садика, со страхом быть застигнутым, или о массовом сексе, на нескольких кроватях, в случайном доме, в комнате ,снимаемой девушками из деревни, со скрипучими пружинами бесшумных телесных упражнений, не приносящими ни радости ,ни удовольствия ? Так и происходило. Влада оказалась неуступчивой. И мне становилось горько, - если она не желает быть со мной, зачем тогда пришла в мою комнату ?.. Но целоваться мы продолжали. Я сумел её к себе прижать посильнее, выключив свет, и она успела проговорить перед этим : «темнота – друг молодёжи» Но любовная наша игра затянулась, - растянутое во времени « прелюдия», эта сдержанность – приедались, но мои немые намерения руками, с привыкшими к темноте глазами, добраться до её заветного ,по – прежнему ,отвергались. Я не без труда уже расстегнул её многопуговичную и маленькую , до талии ,курточку, добрался за поясок брюк, спустился, перешёл на перед и опять чуть вниз и чувствовал, ощущал пальцами, жесткость волос её лобка, а она всё еще не поддавалась,- изворачивалась , увёртывалась, отстраняла мои «крюки». И опять я всё начинал заново, - эту перемежающую длительную игру, эту маету и натыкался, - на её неуступчивость, глухоту. Наконец, раздасованный, оглохший, уставший от этих долгих притязаний, с нудением в паху, с гудением в голове, я отстал, отстранился от неё и запросто, ни слова не говоря, раздевшись, до майки и трусов, улёгся, на другой кровати, - будто бы спать. И действительно, успокоенного как то , уставшего, меня начинала одолевать дремота. Но всё таки, я слышал ,как она одевалась в углу около двери, шуршала своим плащиком, глухо стукала каблуками сапог… Я приоткрывал глаз и видел , как её размытая тёмная фигура, неясно контурируясь, готовая к уходу, как призрак ,могла исчезнуть навсегда и она ещё волновала, всплесками сожалений, и я сам себя перебарывал, действительно собираясь поспать, действительно утомлённой,- этой бесполезной, бесплодной борьбой, действительно обуреваемый желанием сна… « Ну… до свиданья…» - донёсся , будто из пустоты, её слабенький с заметной дрожинкой голос. Я не ответил. Вернее, хотел сказать приличествующие к моменту, подходящие к случаю слова, но не смог этого сделать ,-наверное ,боялся сорваться в обвинениях. Я просто молчал и сознавал, что раньше , чем ушла , - она уже исчезла для меня навсегда, навеки, насовсем. Отрешённо, отстраненно так думая ,я неожиданно почувствовал будто как то стало сдавливать мою грудь, я не понимал, что это внутри рождались слёзы… Всё , что для других, мне недоставало. Жизнь обделяла, который уже раз…И вот сейчас, мгновениями спустя ,она откроет дверь , пройдёт к выходу, мимо сонной вахтёрши и та опять будет удивляться, будет недовольна открывать и закрывать за нею, потому что я её , п р е д у п р е д и л, что девушка останется. Ох, и наконец то я по – настоящему, отдохну, забудусь… Но сначала встану, выйду в туалет, но сначала пропалпаскаю рот от застывшей на губах помады… И вдруг , через секунду, этой вечной и замирающей , я слышу, нет ,не ослышался (!), энергичный росчерк сначала одной «молнии», потом – другой. Это она стаскивает сапоги ! Я , сжавшись , будто перед прыжком, слышу и дальше, как она снимает свой шуршащий плащик и после недолгая тишина – расстёгивает курточку! Потом опять легкий звук снимаемых брюк и опять , будто шелест листьев – одно за другим скидываются колготки, - я вижу как она возится, крутит ногами, - стаскиваются трусики, расстёгивается её непослушный бюстгальтер… Полностью обнаженная , нагая , она молча ложится ко мне, под одеяло, на согретое мною место, и своими прохладными руками, и пахнущими неуловимыми духами волосами , снова возбуждает меня, утыкается головой , дрожащая , в мое плечо… Горячая её щека ,будто пылающая, прижимается к моим губам, я сам начинаю дрожать, лицо моё стягивается ознобом, но вот уже ,преодолев какой то невидимый рубеж , поднаторевший (!) в случайных связях, и совсем забыв о женской инерционной природе, я немедленно приподнимаюсь над ней, куда то спеша и торопясь… Но нужно ещё снять трусы, майку и я ,путаясь в одежде, стараюсь освободиться скорее, будто боясь опоздать. Чертыхаясь про себя ,я всё же сумел отодрать от себя эти сатиновые лоскутки и вот уже тоже, раздетый, беру Владу в свои объятия, втискиваюсь в неё, почти посуху и захожу на всю глубину… Влада дёрнулась , будто пронзённая, простреленная, заметалась ,раскидывая в стороны свои коротенькие кудри, я уже ,не контролируя почти себя, прижимался к неё всё сильнее, всё чаще, и ощущал сладость, и потом снова , и ещё… Так ,в течении полутора часов, ,как на тренировке , я её не выпускал из рук, оставаясь в ней ,с коротким передыхом, снова заводился, словно опасаясь, что она могла выскользнуть от меня и только после третьего раза , самого изнуряющего, долгого, я наконец-то ,измождённый , вышел из неё ,отвалился в сторону и на спину и почувствовал, как на глаза и в рот мне, и в нос, стекает, щипаясь, мой солёный, со лба, пот. И я повернулся к ней боком, ещё сильнее вжался в её тонкое тело, захватил руками сзади , сжал в пальцах её маленькие, балетные ягодички, упёрся ребрами в её тугие и плотные , словно налитые яблочки , груди… Она благодарно мне отвечала, мешая свои слёзы с моим потом, размазывая потёкшую тушь ,и шептала сама себе укоряющие слова, какая она была дура, что хотела сбежать , уйти, не остаться, и как она видела меня , несколько раз , в больнице , а я её не замечал. Я уже, отдыхая , ощущая грудью её ресничатный трепет, отстранённо размышлял, откуда у Влады такая пантерочная прыть, такой цепкий губной захват, такое умение насладить мужскую плоть ? Работа в больнице, в хирургии, среди страдающих, немощных ,увечных и раненных ? Ах, да ,она говорит , что уже трудится в реанимации, спецотделении, недавно открывшимся и созданным при клинике . Или это её природная, данная от рождения способность ? А может ,от внимания ко мне, доверительности , влюблённости даже ?Так или по –другому, но нам было хорошо вместе, мы как шли в направлении, навстречу друг к другу. А ведь могли и не встретиться , не понадобиться, не стать одержимыми в страсти ? Меня передёрнуло от этой кощунственной мысли, буквально перед провалом, когда уже рядом с ней проваливался в объятия Морфея…
В следующий раз мы встретились в среду, выполнили сначала культурную программу – сходили в недавно открытый кинотеатр рядом с общежитием кинотеатр, а потом наслаждались друг другом, уже доступные , уже познавшие свои тела, и с новой силой , в объятиях, открывали для себя этот привязчивый вкус сладостных и радостных телесных ощущений. В третий раз, в субботу, Влада пришла ко мне сама, отмечать отходное обратное «новоселье», принесла домашнюю, приготовлённую ею самою, снедь. Я сумел все таки достать хорошего марочного вина , разорился на дорогие бутылки, и мы весь полный вечер пили и ели, я играл на гитаре, привезённой из дома, старательно прижимал разученные недавно аккорды на струнах, пел про несчастную любовь, про бесшабашную студенческую жизнь. Потом мы опять упивались в постели, и всю подошедшую ,проходящую ночь , допивая остатки вина , взбадривая себя кофе. Разнообразили слияния количеством стоящих в комнате кроватей, каждый раз чего- то изобретая в позициях, теперь уже не таясь и не стыдясь… Да , на каждой койке ,за три года моего пребывания здесь , что-то бесстыдное совершалось, происходило… Валерка не один раз приводил по ночам очередную девку, «снятую» в ресторане, заставляя всех нас просыпаться , затаиваться в дыхании, зажиматься в завистливых позах. Шабров и Дынин как то на пару, вместе , загуляли прошлым летом ,в сессию, «попользовались» в очередь, одной студенточкой, землячкой, с верхнего этажа, с младшего ,первого курса. Сокурсник, недолго живший с нами, на месте Костина, приводил интересную стройную блондинку на вечер танцев, солистку танцевального ансамбля, только вот имел ли что-то с ней , не знаю.
На моей кровати ночевал Валеркин друг с девушкой, под памятный Новый год, первый в моем студенчестве… И вот только мне одному, не приходилось «отрываться» , по – настоящему, в этой надоевшей комнатухе старого рассыпавшегося здания, и за отошедшие три года я как бы «отыгрывался», за своё пуританство, устроил себе праздник. И эта была упоительная , с выцеженными из себя соками, измочаленными, пресытившимися нами, последняя ночь на старом месте. Так пролетела ,пронеслась эта неделя, - и завершилась, закрепилась этой , заключительной ,установившей тут наши отношения, третьей ночью. Началась и продолжалась дальше моя естественная ,обыденная , регулярная жизнь в соитии с женщиной, чем потрясён я был как то, когда то, со стороны , ещё на втором курсе. Да , в один незабываемый вечер банкета после нашего первого спектакля. Мы высыпали гурьбою, из института ,близко к ночи, на пустынный проспект, двинулись вместе вдоль улицы, перекрикивая и перебивая друг друга, вспоминая отгремевшую премьеру. Потом ввалились оторвавшейся группой в общагу стоматологов, долго ещё сидели в комнате одного из исполнителей, главного героя, допивали взятое с собой и все потом как то разбрелись, а я ещё оставался , задержался в той уютной, семейной обстановке. Герой тот был уже женатым, и жена его , статная, широкобедрая, грудастая, крупноносая, толстогубая, с небрежной ,под «мальчика» , светлой причёской, явно мною недовольная, рьяно вдруг стала стелить супружеское ложе, - разглаживала простыню, взбивала подушки, посматривала выжидающе на меня, а я , кажется , был ошеломлён и потрясён такой вот простой истиной , - лечь спать с женщиной, обыденно , постоянно, в с е г д а, для этих самых, постельных утех, которые мне доставались изредка , наспех и это я увидел как бы воочию и осознал впервые, и конечно , сразу же , быстро ушёл, но потом долго вспоминал ту семейную идиллию, содрогаясь при этом в воспоминании, завидуя искренне своему студийцу – приятелю…
В последнее воскресенье сентября, с помощью Влады ,и двух ездок в трамвае, я перевёз весь свой нехитрый, небогатый скарб , - в новое , серо-кирпичное здание общежития , на Невельской…
- 7 -
« Всякое начало трудно – эта истина справедлива для каждой науки». Лозунг над портретом учёного в одной из лекционных аудиторий иногда навязывался, закупоривался в мозгу. Что-то я уже преодолел, познал , в искусстве, спорте, и теперь нужно было отшлифовывать, оттачивать наработанное, до мастерства. А тут ещё наваливалась учёба. Разворот нешуточный. Но , теперь, хорошо, было не до забот на «любовном фронте», этой «линии окопов» для меня как бы не существовало. Влада казалась прочным ,надёжным тылом. И хлопоты последнего года, обеспечения «дальнейшего роста» , надо было оправдывать. Тренировка теперь начиналась с той же набережной, но немного ближней ,чем от главного учебного корпуса. Не изменился и маршрут , но он стал длиннее и запутанней. Приходилось забегать в горку, на большой железнодорожный мост, расстоянием почти в километр, отбивать по его металлическому покрытию «пешеходки» ступни, скатываться вниз, « выключив газ», -отдыхая ,перебирая механически ногами,- бежать дальше, на отворотку, тоже асфальтовую, но с меньшим движением, и ,отметившись у верстового столба, поворачивать обратно. Ноги деревенели ,не слушались, дыхание «запиралось», подводило, ветер свежестью и холодом крепчал, но к дистанци в 20 километров, этому «гроссмейстерскому» рубежу, я постепенно, медленно ,но верно , - приближался. Наконец и его, к декабрю, «взял» ,преодолел, осваивал дальше. Нужно было нарабатывать , заставлять себя «пахать»,приспосабливать организм к таким , околозапредельным, экстенсивным, нагрузкам , чтобы с вершин наработанного функционального состояния штурмовать новые высоты. Всё будет полегче.
После обязательного и горячего душа в общежитии, отдыха на кровати и похода в буфет, я занимался, -сидел здесь же ,на первом этаже, в читальном зале. Я почти перестал посещать областную и городскую библиотеки. Книги в основном требовались специальные, там их недоставало,, а в небольшом хранилище общежития, институтском филиале, всё необходимое, для учёбы,- имелось. Жизнь поворачивалась совсем удобной, принципиально иной, цивилизованной стороной. В комнате на троих приобрели вскладчину даже телевизор, прокатный, и теперь можно было смотреть что-то развлекательное, хоть это удавалось редко, все такие передачи давались в основном в самое горячее время ,подготовки к зачётам и семинарам, заниматься стало необходимостью ; подспудное неощущаемое чувство ответственности заставляло постигать программы учебных циклов этого непростого полуврачебного четвёртого курса. Каждую неделю , а то и две, осваивали какую то одну науку, специальность, чтобы потом, сдавши , «сваливши» её, двигаться по безбрежному океану медицинских знаний дальше. Учёба въедалась в меня.
А «голубой экран» удавалось поглядеть по выходным, На работу я так и не устроился , Мишка меня ,объясняя сложностью ,в напарники не брал, но зато у меня была возможность именно здесь , в общежитии, по воскресеньям, уединяться с Владой. Комната часто бывала пуста, - один из жильцов дежурил в такие дни на «скорой» , другой уезжал домой , за четыре часа на поезде. Я ,посвоему обыкновению , привыкший выслушивать старушек, приобрел расположение вахтёрш , и те пропускали « сотрудницу клиники»,как я Владу называл , и подчас даже не записывая её в посетительский журнал. Так я однажды лежал, в субботу вечером , после пробежки, в ожидании Влады, лениво поглядывал на экран, и вдруг на нём, быстро вслед за международными новостями , без заставок, возникло в крупном плане лицо английского стайера Дэвида Бэдфорда, просто так , коротенький сюжет, отчёт, о забеге в Италии. Манера бега англичанина , точность и экономность его движений импонировали мне, я много узнавал об этом спортсмене из журнала, по легкой атлетике ,который выписывал уже с год. Именно он бегал каждый день по двадцать километров, дежурную , проверенную, отлаженную, - ни больше и не меньше – дистанцию ; именно поедал картошку жареную с мясом, научно обоснованный, подобранный рацион бегуна дальности, именно он быстрее всех набирал форму, и становился фаворитом всех международных состязаниях последних лет, ставил рекорд за рекордом. И я ориентировался на него и тоже обожал такую диету, с крахмалом и белками и тоже надеялся, достичь уровня бегуна- спортсмена, хотя бы областного масштаба. Оптимизм мой, однако, отравлялся существенной деталью. Сколько я не пытался себя обмануть, как не отгонял мысль о своём здоровье, она всё же угнетала меня. Перебои в сердце оставались! Несмотря на длительные курсы лекарств, на диетическое питание, которого я придерживался уже самостоятельно, привыкал к пресной пище, вопреки калечащей операции , которой я себя подвёрг. Знал ведь,, что защитный пироговский барьер, так называемое кольцо в горле, -тоже не безразлично терять, лишаться. Чтобы повысить сопротивляемость, приходилось закалять себя каждодневной процедурой – полосканием холодной водой. Но никаких , сколько-нибудь заметных изменений в себе я не ощущал и вот , уже что-то вычитав в учебниках по факультетской терапии, я подумал о надуманности своих тревог и в один прекрасный момент решил на свои « немощи – наплевать. Уже к Новому году я даже сдерживался, чтоб не гнать себя дальше двух десятков вёрст, но погода, и- выпадавший ,будто по заказу , снег, к концу декабря всё чаще и больше, будто торопящийся не опоздать к январским праздникам, мои стремления сбивал ,интенсивность и дальность пробежек , - останавливал. Набережная ещё худо – бедно очищалась, а вот ровного безостановочного бега за городом, особенно по трассе-боковушке, - не получалось . Да и подступал естественный спад тренировок , вызванный очередной , зимней сессией, предстоящим отъездом домой ,каникулами.
В следующем , в сезоне, спектакле театра – студии, по пьесе Жуховицкого, Турцевич, будто выдав уже аванс, в виде ходатайства на жильё, ведущих ролей мне не давал. Было что то маленькое ,микроскопическое, идиотское , всего на несколько слов, участие, - в общих сценах, на проходных эпизодах. Так что реального роста моего , актёрского , или учёбы театральной , - не происходило. Зато постепенно ,исподволь, я занимался, и довольно успешно и серьёзно, - прожекторами, рампой ,подсветкой , « пистолетами» - пучками, и стал , почти официально , штатным осветителем. Так и пропечатывался в программках, вместе с Денисом Смаковым, новым , недавно пришедшим студийцем, с младшего курса стомата, взятым в основном за своё умение, - прошлую работу электриком. Именно у него я ходил в подручных: тянул провода, бинтовал контакты, настраивал фокусы. И смотрел , как ребята помладше, или сверстники, бубнили слова , которые вполне, в таком же тоне или выкрике, мог произносить и я. Но даже знаковую роль,- Поэта, пришедшего в редакцию, - играл первокурсник, отобранный, правда, по конкурсу. «Остановиться-оглянуться, внезапно, вдруг , на вираже / На том случайном этаже / Где нам доводиться проснуться…» - ароновские строки, безыдейные и с «чёрным» пессимизмом, не вписывающие в официальные идеологические оковы, «проходили» ещё на провинциальной, студенческой сцене . Турцевич шёл по линии около пропасти. Но он уже состоял в партии и ,может, -ему дозволялось. Смешно рассказывал, как туда его принимали, делали глубокомысленное лицо , и кивали головой, - когда он называл тему своей диссертации, по физиологии.
Влады как бы не существовало и в то же время она постоянно находилась рядом, незримо присутствовала. Мы даже с ней оказывались близко – клиника, где она работала , была около общежития , через улочку. Я встречал её иногда там, по выходным , когда она работала, - в холле того огромного, основного здания, с высокими широкими лестницами, спускающимися в общий, с раздевалками , подсобками, буфетом, аптекой, киосками , - вестибюль. В ней что то скрывалось загадочное, она выглядела действительно эффектно, - в яркой , по моде , курточке, без головного убора , но в лёгкой оригинальной перетяжке , обвивающей её короткие волосы; всегда приветливая, раскованная, без тени смущения, или угловатости, как могла бы чувствовать себя девушка ниже по статусу. Разницы не ощущалось , хоть она была санитаркой, а я – студентом-медиком , старшекурсником. Она многое знала , умела, особенно по уходу больных, с навыками, приёмами , -постановок банок ,или налаживанием клизмы. Мы же ,полуврачи , эрзац-доктора, подчас об этом не имели даже представления. Нет, в самом деле, во Владе что-то присутствовало основательное, и то определение , мною даваемое, когда я её приводил в общежитие, -
«сотрудница клиники» - действительно соответствовало, подходило ей. Да и она была меня старше на полтора года, а в том возрасте , где мы находились, это было существенно. Она ещё и училась, заочно, только не по медицинской, будущей специальности, а на бухгалтера ,экономиста, кем была и её мама , служащая в банке. О прошлой своей жизни Влада не заговаривала. Я как то позднее , уже после разрыва с ней , выяснил, что она фактически побывала замужем, за моряком, он её и обеспечивал шмотками , заграничными, - привозил из рейсов, - в чём она и щеголяла. Была от него беременна, но сделала аборт… Сексу она предавалась с упоением, «заводила» меня этим, входила в раж ,исступление «конца», была обольстительна, притягательна в ласках, легка на повтор. И меня она привлекала, что-то даже трогательное, что присутствовало в ней, -меня притягивало . Ноги , которые она прятала в многочисленные брюки, были лишь слегка худоватые, ну в самую малость, что в общей пропорции фигуры не замечалось. Всё её воздушное, как бы невесомое тело удивительно пристраивалось к самым обольстительным, откровенным позициям. Я ,не показывая того , невольно обучался тому филигранному искусству физической любви, где она чувствовала себя «рыбой в воде», русалкой, - раскованной ,раскрепощенной. И я знал ,почему так. Третий год работы в хирургии, трудоёмком , клиническом, с тяжёлыми больными, отделении, а потом и в реанимации, в этом отношении что-то значили. И я уже … пресыщался. С каждой новой встречей томился всё больше , после каждой с ней «связи» ощущал. отчуждение ,отдалялся , - по стремлениям, интересам , развитию, - от неё. И это меня угнетало. Я не любил её. Да, она была обаятельна, обворожительна, но большего я к ней не чувствовал, - душевного подъёма, волнения, замирания в груди , беспрерывных мыслей о ней – не было. И чем сильнее затягивался узел естества наших отношений, тем сложнее и труднее было выпутываться из этих силков. Уже познакомила она меня со своей мамой ( жили они одни , без отца), уже оставался я у неё дома на ночь, в просторной, богато убранной двухкомнатной квартире, уже мы вместе встретили Новый год, в моём месте проживания. И такая ровная и тихая, жизнь ,регулярность, вкупе с растратой физической энергии в беге, так стабилизировали ,успокоили меня, умерили мой пыл, что отказаться ,отринуться от такого существования становилось невозможным . Хотя в начале недели ,после выходных, в понедельник или вторник я клялся, пытаясь себе доказать , что Влада мне не нужна, приходил к тому, что нужно искать подругу, близкую по духу и положению… Но в среду я в этом уже сомневался, в четверг убеждался , что ничего страшного в связи с Владой нет и пусть всё идёт как есть. В пятницу я уже распалялся и в субботу с большим трудом дожидался до воскресенья, мучался нетерпением, чтобы снова соединиться, расслабиться в усладе привычного слияния. И как только мы оказывались наедине , вместе, в маленькой комнатке общаги, затемнённой шторами, закрытой на ключ, рефлекс мой тот час же срабатывал и мы снова притягивались, привязывались друг к другу и никак нельзя было от этого отказаться… Но со следующей недели всё начиналось сызнова, все мои терзания и шараханья возобновлялись, изводили мою душу и тело. Поэтому как особенно я встрепенулся, когда в один из теплых дней марта, уже в весенний семестр ,я получил письмо от Любы. Она жаловалась на судьбу, забросившую её в периферийную, хоть и не так далекую, за десять часов на «железке», школу ; плакалась о надоевшей работе учителя. Вспоминала несносного директора, призывающего её воспитывать «будущих строителей коммунизма» и в конце письма сообщала точные часы движения поездов, попуток, подробно расписав весь путь ,как к ней добраться и призвала последней строчкой – «приезжай!» Послание получил я в среду, весь следующий день размышлял и вот ,в пятницу, ринулся вечером на вокзал, к самому отходу состава, про который она и писала. Я никак не ожидал, что мне не повезёт. Народу в тот предвыходной оказалось столько много, что о билетах даже не было и речи, вся толпа кинулась прямо на платформу, занимать пространства вагонов напрямую, с боем ,договариваться с проводниками на месте, в пути, и я тоже бросился с ними, примеряясь , куда бы ловчее прыгнуть, влезть и уже почти втиснулся в тамбур, но дальше уже не пускали , а сзади напирали, теснили другие
и один мужик, с полными сетками пива, зацепился за поручень ударился об неё своей поклажей и стекла бутылок разбиваясь ,летели под набиравшийся ход вниз, и пена забрызгала всех стоявших, цеплявшихся ,державшихся рядом…« Что ж ты делаешь, ма –а- ть!!» - кричал пострадавший пассажир, и проводница ,не пускавшая безбилетников ,теперь сокрушалась сама, ведь это пиво, эти бутылки были самым дорогим , самым дефицитным в дороге товаром, и тоже доставались ,добывались с трудом, что хоть плачь , хоть режься !.. Я так и не сел на тот отходящий поезд, успел выпрыгнуть. Не уехал сломя голову, бог знает куда, за каким то призрачным счастьем. О своём порыве, естественно ,никому не говорил, ни с кем не делился и продолжал ввергаться в тот бессмысленный, затягивающий в омут круговорот выходных : соотношение графика дежурств Влады и расписание рабочих смен соседа-жильца… А когда случился ещё один вираж- ещё более пошлый и низкий, на одном голом желании и бесстыдстве, от скуки и безделья , на зимние каникулы, в родном городе, я и тогда не всколыхнулся и не задумался, как же опускаюсь ,неотвратимо и неумолимо , - на нравственное дно. А связь была самая ординарная и логичная в своей завершённости , рассматриваемая бы мною раньше в романтическом свете, в некоей серьёзности. После ресторанного вечера я был затащен одной женщиной, явно уставшей от одиночества, в постель, и до того потрясающе страстной, что я забыл все подобные ,даже приближённые искусы с Владой. Потянулся в тот дом, в тихом месте ,недалеко от центра, где она жила, в коммунальном подселении, в комнатке хрущевской малогабаритки, снова , через день или два, перед отлётом на учёбу, а она уж меня не пустила, дала «от ворот – поворот». Установку и внушение мне сделала ,несмышлёнышу, что утеха «была да сплыла», пора понимать и знать, что происшедшее – эпизод, а вся остальная ,другая жизнь – непростая и обыденная, повседневная, в заботах о детях и будущем их. Она одна воспитывала сына - подростка, и, конечно, впустить меня во второй раз , тем более вечером , не могла. Так я и уехал ,не сообразив, что только так ,моментами, можно забываться и самоутешаться, а так нужно тянуть ту лямку, которая тебе уготована судьбой… И всё же, после того каникулярного случая и особенно от неудачи поездки к Любе я надеялся ,что будущее принесёт мне избавление – и от надоевшей, приевшейся, пустой и ничего не дающей сердцу связи с Владой и преподнесёт чистую и светлую любовь, озарение души , исцеление плоти…
Город во время войны не брался немцами. Он был даже не прифронтовым. Но далёкое его тыловое расположение, а тем более на море сделало его портом госпиталей, а тем более , что здесь с тридцатых годов образовался наш, медицинский институт, с сильным профессорско-преподавательским составом, из столиц, задержавшихся , не успевших уехать от большевистских перемен. Поэтому с утра Девятого мая горожане повысыпали на улицу, ветераны надели ордена, из динамиков звучали песни военных лет. Я не без труда добрался до площади ,откуда начиналось одно из главных мероприятий праздника – легкоатлетический пробег, в 7 километров 125 метров, - с 14 часов. Я был уверен, что меня поставят в многочисленный ряд старта и сорвусь по привычной трассе, официально, в первый раз ,понесусь, «держа дыхалку» и растягивая мышцы ,к цели своей жизни – спортивному мастерству. Но меня не допустили. Без врачебной справки не дали номера. Оказалось всё просто - бумажка за этот, набитый трафаретом, лоскуток плакаточной ткани. Я «пролетел» ,просадился. Я понадеялся, что смогу определиться в участники и так. И некому было помочь, подтвердить моё умение и решимость, никого из нашего вуза, никто в том соревновании не участвовал. А ведь какая досада ! Я по причине неоправданной нагрузки отказался от эстафеты 2 мая, там уж меня наверняка бы взяли , там была наша команда. А теперь не сумел бежать здесь. Но всё же «кусочек счастья» отхватил. Подфартило , или подсмеялась – судьба. Я устроился в автобус , где переодевались спортсмены и который покатил впереди забега .Никто оттуда не выгнал. Я и ещё несколько организаторов прильнули к заднему стеклу салона, заворожено смотрели. Но вот щелчок старта , - не слышно из –за шума мотора, - и толпа кинулась на нас. Сначала всей шеренгой, в несколько рядов, в общем дружном темпе и потом ,по мере движения, отрывались нетерпеливые и способные на борьбу, на лидерство, и за ними - растянулись другие ,- послабее , похитрее , участники, или просто, -берегущие силы для рывка. И хоть вот такое «участие» зрителем, сгладили мои обиду и горечь от неудачи ,я сильно не переживал и уж точно надеялся и знал, что в будущем году побегу , обязательно. Ничего просто не давалось – надо было это сознавать.
Время катилось к сессии. И уже охватывал раж. Будущих перемен . И подводились какие то итоги, подгонялись результаты, оценивались вложения – сил и средств. И хоть скисли занятия в студии, не тянуло на пробежки , но я не скучал. Я был заворожен очередным и ,кажется, последним свои увлечением институтского времени. Почему ощущалось , что впереди ещё будут лучшие годы студенчества. Я пришёл в кружок ,научный ,исследовательский, где изучали, применяли на практике, пробовали для лечения – теории электрофизиологии. Ассистент Катков, под видом надобности, где хитростью , где ловкостью, а где прямыми поставками по снабжению, - для возглавляемого им курса физиотерапии на кафедре факультетской терапии, - сумел понабрать диагностическую ,измеряющую аппаратуру, с которой и работал, азартно , увлеченно ,завлекая этим , способных , умных и расторопных ребят, не равнодушных к технике. Работа в кружке кипела ,и сразу по нескольким направлениям. Впервые с Андреем Васильевичем Катковым я познакомился на его цикле, на лекции , в аудитории Морфологического корпуса. Я раньше уже слышал об интересном лекторе, но воочию был просто потрясён его выступлением. Его рассуждения ,оценки , выводы по физиотерапии ,подкреплённые ,обоснованные, глубокими знаниями и выводами электрофизиологии, перевернули все мои когда убогие представления о скучной науке. И когда пришёл в кружок познакомиться поближе, утолить себя интерес, дальше и потом уже не мыслил для себя более захватывающего дела , как работа с Катковым, под его руководством. А вопросов обсуждалось много, и не только чисто теоретических, - катаклизмы мировые , отношения полов, методы психотерапии ,аутотренинга, а то и проблемы риторики, влиянии литературы на общество. Конкретно и предметно занимались электропотенциалами, различных частей тела, по трём направлениям и группам – головного мозга, мышечной , вегетативной систем. Писчики , экраны , каналы записей, векторы дисплеев , электроды, датчики относились к первым двум предметам исследования, а вот вегетатику изучали на животных , в основном на кроликах. И не ведомо было пока мне , что этими клетками, с этими юркими и милыми «зайчиками» вплотную буду когда-нибудь заниматься я… Всего кружок посещали ребят тридцать – парней и девчат. У каждого были чётко распределены обязанности, - опытов ,наблюдений, экспериментов. Отлажено было расписание – общих, пленарных заседаний ,работ по секциям. Вместе собирались для отчётов, о ходе исследований, потом – оставались на чаепития, традиционные и постоянные ,в любое время. Помещений было достаточно – лаборатория в подвале Областной больницы, учебная аудитория в Морфкорпусе, студенческая комната курса физиотерапии в поликлинике факультетской клиники. Сам Катков – душевный, отзывчивый, весёлый и заводной, с шутками. Но и целеустремлённый. собранный, - когда надо,- разносторонний, способный на многое. Руководитель аппаратного лечения в институте, кандидат наук стоматологии, будущий доктор физиологии; блестящий педагог ,лектор, воспитатель от Бога. Его влияние на кружковцев, авторитет были безмерны.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
- 1 -
Нас задействовали. Теперь мы были сила. В прошлом семестре готовили театрализованную песню для телевидения. А сразу после зимних каникул нескольких нас из студии, среди которых был и я, позвали на встречу с молодыми актёрами драмтеатра. Собрались в маленьком зальчике, за балконом. Представили вначале только прибывших молодых, из театрального вуза, из Ленинграда. Дмитрий Мацапура, Светлана Измайлова, Нина Полуян, Баканова Наталья…Было ещё несколько человек, кажется ,из профкома, дама из лит.части, старый заслуженный артист, снимавшийся в кино. Угаров, директор, начал пространную и витиеватую речь. О театральном искусстве вообще, о связи с народом, о движении самодеятельных масс, повышении культуры творчества. Я не совсем понимал, зачем нас сюда пригласили. Очередное скучное мероприятие, - для «галочки» Турцевичу. Прим и любимчиков почти не было , - ну Есаулов ,герой-любовник , да ещё Крюков может быть , подручный Турцевича ,помреж. Тот вообще вхож на все подобные «приёмы»,особенно ,где нужна деятельность, организация, призыв , участие. Угаров уже дошёл до образности выражений, различий театральных, житейских диалогов, о нагрузки на слов как такового. И вдруг – «творчество самодеятельного и профессионального театров сливаются в единый процесс…» Ах, вот оно как!? Мы будем играть в спектакле, даваемом театром Драмы. Революционная пьеса, нас одевают ,прямо сейчас ,в матросы и мы изображаем толпу, бушующую гневом. Нас ведут на сцену… Появляется генерал, с алыми отворотами, вензелем императорских погон. « Что говорить ,когда нечего говорить… – бубним мы с Крюковым и «Есаулом». И вдруг вперед выходит Баканова ,она играет интеллигентку, кричит лозунг против большевиков, за Учредительное собрание. Я смотрю на эту девушку , и … во мне что-то происходит ,преломляется. И вот мы снова сидим, уже в зрительном зале, - режиссёр действа даёт указания, « поменьше толкотни», мы – организованная сплоченная народная масса, а не толпа обывателей. А я уже ловлю её движения. Вот она опять повернулась, заговорила о чём то с Измайловой, та кивает , чуть улыбается, а я запоминаю профиль Натальи, он мне нравится , - чуть вздёрнутый и слегка, немножечко, выдающийся носик, вовремя закругляющиеся кверху губки, будто они хотят что-то сказать… Спектакль будет через неделю - вот почему так быстро понадобились мы – студийцы, -не брать же с улицы статистов толпы… Со Славиком Скатовым я покидаю здание, мы спускаемся вниз на чистый ,в лучах невидимого солнца и ветра воздух,на дорожки из снега , вычищенные будто специально для нас.
Сугробы с боков выше роста. Служебный ,на задворках, - вход. Теперь нам тут появляться несколько раз. Кто то даже вякнул , что это участие оплатят. Конечно , это Крюков. Заводила нашего курса, подвижник студии. Эх, не сумел я решиться съездить с ним в Ленинград, на зимних каникулах! Говорит, было интересно, взахлёб рассказывал о посещении Александринки, БДТ и даже цирка. Фото с поездки красовалось на стенде в комнате студии, было пропечатано в институтской многотиражке. Меня тоже туда тянет, в прессу. Я уже сдал за этот учебный год две заметки – о шахматном турнире, и о старосте Трубкине, его наградили медалью, « За доблестный труд».
…Это оказался даже не спектакль, а сборное представление, отрывки сцен, к празднику 23 февраля. Мы отыграли , нас благодарили ,но денег не выдали.
…Уже заканчивалась календарная зима. Воздух звенел чем то неповторимым, настроем перемен, или жаждой обладаний. Так или иначе, но я три дня после отыгранного в драмтеатре ходил как очумелый. Даже не мог сообразить , что со мною происходит. Два раз за ночь мерил температуру. Она подходила к тридцати семи, и забиралась выше. Может, физическое перенапряжение проявилось таким необычным способом, или душевная неувязка сказывалась? Я будто бы сорвался с цепей. За первые две недели с начала учёбы накрутил уже сотню километров. Пробежки по субботам делал особенно интенсивными,- занятия кончались рано и я ухватывал дневной свет короткого зимнего дня и после отдыхал в тиши одиночества в комнате,- никуда не стремился, не торопился и вспоминал недавние подмостки в театре…
Владе ещё не звонил, к себе не приглашал. Считал это естественным ,после разрыва нашего ,в декабре… Нет, значит нет… Так и будет… Что будет… И почему то, уже в который раз, примеряюсь, как она стоит рядом со мною, в завывании из динамика метельной стужи, и грохота пальбы где то, дальних раскатов… Ведь она «взята мною в плен» ,дамочка с ридикюлем,
революционной матроснёй. И мне ,наконец то становится ясным , что происходит со мной. Это томление перед любовью. Внезапное озарение осеняет, охватывает меня и я уже примеряю свою судьбу к положению теперешнему у ней .По обрывкам фраз, услышанных от других и кое чего от неё, составляю её статус. Баканова Наталья Михайловна, 22 лет, приехавшая на работу по распределению из Питера, в захолустный наш город, живёт в гостинице ,снимаемого театром , временном обиталище, номере малосемейки ,отдельного корпуса, недалеко ,где стоит моя бывшая деревянная общажка, на улице Тимме. Да ,она уехала отсюда ещё школьницей и её помнит Крюков, по Дому пионеров. Росточка она подходящего, чуть пониже ,чем я, но заметна, стройна, и пропорционально сложена , с фигурой. Это подчеркивалось старинным платьем, в спектакле с нею, с рукавами ,заложенными в муфту. Но как её встретить, найти ? Пойти на другой спектакль ,где она участвует , -это можно узнать, - или пробраться прямо за кулисы? Но туда нужен пропуск, мы же ходили по временному списку, строем туда-сюда. Так ничего не решая , я снова окунаюсь в водовороты дел и забот.
Восьмого марта, в понедельник, в праздничный день, рядом со зданием института , в зале Филармонии, давался камерный инструментальный концерт с участием « молодых актёров театра Драмы». Меня прямо затрясло , когда я увидел это объявление, и лишь уговорив пойти со мною Кузьминова , и естественно , не сказав о затаённой своей цели, купив туда билет ,немного успокоился. Мы вошли в здание не поздним ещё вечером и очутившись в почти пустом зале, сели на свои места ,озадаченно озираясь. Но за синим бархатом занавеса слышались настраиваемые звуки инструментов, зрителей прибавлялось, раздался голос ,проверяющий счётом включенный микрофон. И ровно в назначенное время , будто спешили участники, занавес раскрылся и концерт начался. Отзвучали аккорды увертюры - популярной мелодии недавно вышедшего фильма о любви и на сцену ,перед оркестром , вышла Баканова. Простучала звонко каблучками блестящих туфель, вся в синем, чуть удлинённом ,приталенном платье , стала читать вступительные, подобающие , славящие женщину ,стихи… Я окаменел , никак не ожидая сразу увидеть то ,к чему приготовился , - у меня перехватило дыхание…А концерт продолжался. Наталья выходила ещё раз и тут я вспомнил, что перерыва не будет и вдруг будто кто-то толкнул меня. Я незаметно вышел из зала, скатился с площадки второго этажа по широкой лестнице вниз и бросился опрометью ,без пальто и шапки ,- на улицу. Уже заметно стемнело, но я мчался, дворами ,я знал здесь каждый уголок, привычно вдыхая через нос и выдыхая ртом воздух, как на тренировке, и выбежал прямо перед фасадом кинотеатра, где ещё с полчаса назад видел старушку с цветами и о, боже!- она была на месте… Преград не существовало. Счастье будто выплеснулось , выбрызнулось на меня и я , хватая его ,захлёбываясь, туманно представляя , что будет дальше, после аплодисментов ей, смело взобрался на сцену, она удивлённо улыбалась, увидев меня ,а я, - смело и уверенно шёл к ней навстречу, прямой в своих намерениях…
- Ты знаешь ?.. – спросил завороженный моим поступком Кузьминов и я радостно кивал и ничего не отвечал ,но давая понять, что нам опять не по пути… За кулисами была Измайлова, крутился Мацапура, но я , не обращая на окружающих её внимания ,заявил решительно и даже обыденно , что само собою подразумевалось. Я её – провожаю.
Мы пошли пешком… То , что нравилось ей, было интересно и мне. О чём когда то мечтал я, то в своё время касалось её. Обо всем говорили мы. Только не о будущей нашей жизни, совместной. Я почему уже иного не представлял. Но почему так старается уходить от темы она ? Да , вот ,неопределённо ,всё таки проскочило, - сожаление о работе в периферийном в общем-то театре, о том ,что в северной столице она играла в «Комиссаржевке», пусть и учебный спектакль, но всё же, всё же… Конечно ,там и друзья , знакомые. Да ,она отсюда, уехала в ранней юности, да, Крюков, смешной мальчик, его запомнила толстеньким , юрким. Это сейчас он степенен, с гордой осанкой, даже величавый, без налёта безобразности своего тела, а в какой то могущественности довольства, щегольства даже. Он играл у них барственных, самодовольных сановников ,Фамусова в отрывках…И я вспоминаю , как Турцевич доверил ему знаковую роль секретаря обкома, не боясь за сатирическое освещение образа , чего , впрочем, Крюков и не показывал. Я вёл Наталью проулками, местами , которые хорошо изучил в первые свои студенческие годы, мы выходили напрямик на её малосемейный корпус. Она шла покорно ,не пытаясь возражать. Наверное ,ей необычно было общаться со мною, перескакивающим то на темы спорта, или науки, а то вдруг опускающимся до объяснений физиологических процессов ,сам этого не замечая. Но медицина , наверное , въедалась в меня серьёзно и основательно и я сам удивлялся, - выводам своим и формулировкам. Она понимающе кивала головкой ,в шапочке своей аккуратной , под беретик. И мы уже выходили на кафе « Дружба», оттуда до улицы Тимме оставался совсем коротенький переходик , тропинкой , вдоль забора, - я повел её впереди , держась за неё сзади, за руку. И вдруг обернулся, она воскликнула, сообразив: « Так это метод физических действий !? Станиславский ?» - и смотрела на меня полутвердительно- вопросительно, не сомневаясь ни на мгновенье , что я это знаю. Мне стало стыдно, я попытался невинно, как бы тему замять, причём внушительно ,достойно, типа «мы этим занимаемся» и перевёл разговор на только оставленное мимо кафе. Там я впервые, пять лет назад , услышал песню о штрафных батальонах, её исполнял певец, точно подражающий автору, с хрипотцой и надрывом… Я не стал признаваться в том , в чём сам искренне сомневался и об этом сожалел. Этот «Станиславский» ,про которого я только слышал ,но ничего из его учения не ведал, - из уст Турцевича лишь выходили банальные, общеизвестные фразы , - меня доконал. Какой то метод, реформа, по всему миру и везде применяется,- а я всего этого точно не знал. Наталья же, конечно, знает. Я же, в тьме несведущих . И вот недавно, наткнулся в научной монографии по физиологии на использование открытий Станиславского в рефлексной теории Павлова и даже замечание о том, что ученый и артист встречались…А мы безо всяких обучений и даже хотя бы советов, только таращили глаза на репетициях, наивно полагая , что это и есть искусство перевоплощения, о котором наш руководитель студии сам ,по-видимому, понятия не имел. И чем моё отчуждение от Турцевича всё больше углублялось, тем добродушное и ровное отношение Каткова к моим занятиям в студии сильнее переживалось. Тем не менее я продолжал заниматься и там и сям, - участвовал в репетициях и разводах , работал в лаборатории и виварии,- и этим раздвоением сильно тяготился. Пропустив два – три занятия, я с виноватым видом появлялся в кружке, внимал спокойному, снисходительному, доброжелательному Каткову, брался за любую черновую работу, самозабвенно тратил время, вечера и ночи, а после, не «въезжая» и не понимания очередных и бесконечных споров кружковцев , зажимался, корил себя за бесталанность, бестолковость, необразованность и меня опять тянуло к софитам, к рампе, к озарению, вспышкам удовольствий от удачных мизансцен, от полных таинства лихорадочных постановок, блеска аплодисментов. Я действительно пьянел, когда в нечастых эпизодах выползал на сцену, тарабанил давно зазубренные, набившие оскомину слова, поражался, как они по-разному произносились, в зависимости от настроения и момента, или окружающей тебя действительности, правильно и даже вдруг возникшей мысли ,что и называлось ,наверное – радостью творчества…Всё это промелькнуло в моём сознании вспышкой, и, наконец-то, я почувствовал внутри, в себе, - какой то элемент гармонии. Да, конечно же, Наталья мне потом , позднее ,расскажет, раскроет секреты этого учения мэтра, а я познакомлю, приведу её к Каткову и пусть он посмотрит на неё и пожалеет, как неправ он был в своём глубокомысленном молчании, и когда заводили речь об искусстве, а то и прямо о Турцевиче и его студии, - и как правильно и умело можно одновременно сочетать в себе убеждённость ученого и красоту постижения синтетического из искусств…
…Ну вот и всё. Я спохватываясь , заверяю, что телефон вахты в театре знаю, её вызовут всегда, она в активе театра уже. Они собирают концертную бригаду, по линии шефства, будут иметь дополнительный заработок , вот и этот концерт , на праздник, пробный. На крыльце я касаюсь её щеки, по - театральному, она легко и коротко отзывается на поцелуй, - так принято в богемном мире…
…После того памятного, концертного вечера я не встречался с Натальей долгие и суматошные две недели. Свободное время вроде появлялось, но я уставал от напряжения тренировок и хотелось отдохнуть, или отсыпался после очередного дежурства в садике,- я всё таки сумел устроиться уже сам , на полставки , и без «протекций» Гутузова . А то просто ,после очередного неудачного звонка в театр, скатывался в пропасть разврата, шарил руками по его пустоте, будто старался нащупать что- то тёплое и нежное , а натыкался на очередную девку ,- распластанное во сне тело, «снятое» по случаю, - ,ресторанную подругу. Звонил я в течение этих двух недель три раза, в каждом случае сжимаясь в предчувствии , что услышу журчащий любимый говорок, и буду невнятно лепетать, просить свидания, встречу , или хотя мимолетное ,на ходу , -общение. Например, - я стою перед её уборной, за кулисами, в толпе поклонников ,после спектакля…
…Почти ровно через две недели от восьмого , - двадцать первого марта, в воскресенье, я лежал на своей кровати в комнате, отдыхая после дневной пробежки , заведённой у меня по выходным, лениво строил план на будущий воскресный вечер, размышлял, пойти или не пойти на репетицию одного из составов студии, ветеранского, собиравшихся ставить водевиль… И вот , когда я уже решился собираться и , скосившись на будильник тумбочки, узрел начало третьего часа дня, и поднялся , бросил полотенце душевое сушиться на стул, стал надевать выходные штаны , в комнату неожиданно вошла , нет , влетела! … Люба!? Она так резко и властно постучала в дверь, и открыла её с наглостью пьяного соседа, и не смутившись моим полуодетым видом , так же стремительно уселась на стул, перед столом, скинула и бросила перед собой перчатки, сощурилась в своей всегдашней манере узить глаза и спросила, кинула, как мне показалось, с издёвкой и даже ехидцей, напрямик: « не ожидал?», что я долго ещё приходил в себя ,смущенный, ошарашенный , задетый её бесцеремонностью. И это неожиданное появление её, будто затмило ,ненадолго, мою неустроенность души, смятение всех отошедших тринадцати дней. Вот чего не ожидал, так это её… А она , не стесняясь моих приготовлений к выходу и уверенная, что это делается для неё, начала свой обычный и бесконечный трёп – упреки на поломанную свою судьбу, такой красотулечки ,брошенной ,покинутой ,несчастной…И действительно , не зная её пороков ,я бы, может, и соблазнился провести с ней этот полусвободный вечер, она , в самом деле , выглядела завлекательно, неотразимо, эффектно. Её закинутые нога на ногу , новая ,под мальчишку, причёска, длинные коготки отполированных наманикюренных ногтей, модная сумочка ,перекинутая через плечо , и курточка невообразимого фасона могли свести с ума любого из парней, или мужчин. Но не меня …
Мы вышли из общежития и двинулись по проспекту в сторону центра, она всё говорила и говорила, я поддакивал, или усмехался про себя , но в основном страдал от своей мягкотелости и нерешительности , невозможности избавиться ,- как-нибудь , всё таки, всё же , -от назойливой подруги. Она приехала на время начавшихся школьных каникул, из своей « дыры» , «ужасно» устала от такой ,в течение уже второго года, жизни ,теперь собирается как то поменять своё распределение, хотя бы изменив свой статус, гражданское состояние, способом через ЗАГС, хотя и осталось работать то всего чуть больше года, но это всё же «немало, немало…» Мы подходили к моему институту, с противоположной стороны проспекта. Наверное ,я бессознательно повернул и пошёл с нею именно так. Ба, да здесь же « Полярный» ! – всё ещё тот «новый», открывшийся два года тому назад, ресторан. Я , увидев толпу перед входом , и недвусмысленно вздохнув, повёл свою попутчицу дальше, задумывая свой порыв… И вот он ,мой , так потрясший , так ошеломивший её, с высокого старта, через дорогу, трамвайные пути, мимо визжащего автомобиля, которого я притормозил…Да, я просто сбежал от неё ,некрасиво и невежливо , без подробных объяснений, но всё же сумев проговорить слова о нарушении планов, об острейшей необходимости быть на репетиции, никто , кроме меня «не поставит свет», не начнут действие…Было же всё наоборот. Ветераны студии, «мастера» актёрского цеха, мои одногодки по приёму, ещё со второго курса, решили поставить водевильную пьеску Чехова. Они меня не звали ,но в известность поставили, наверное считали , что я должен выполнять у них свою извечную чёрную работу , светить, налаживать аудиоаппаратуру, а ,может и «повыше» -исполнять функции « помрежа» - «кто за кем». Турцевич давно уже ввёл такую должность, и ставил туда расторопных ,типа Крюкова ,ребят , печатал их в программках… Гулкое ,непривычно пустое помещение вестибюля ласково принимает меня в свои объятия. Знакомая вахтёрша, сидящая за барьером ,ласково улыбается мне, кивает, а, я , так и не окончив вроде своего бега, броска, бегу по лестнице вверх, заворачиваю в проём боковушки пристройки актового зала, иду уже шагом ,по крылечку, отдыхиваюсь, открываю тихонечко дверь, ступаю мягко пятками… Со стороны сцены слышатся голоса. Я останавливаюсь, окончательно выравниваю дыхание, перед входом в импровизированную гримёрную, комнатушке за кулисами, у просцениума, с высокими, без абажуров ,лампами на столе, зеркалом на стене … И вдруг мне почудилось … Нет , этого не может быть ?! Да, однако , явственно слушались голоса незнакомые ,но в то же время странно и удивительно приятные. Это же Светка ,Измайлова !, близкая и неразлучная подруга Натальи! Ноги мои одеревенели , что – то мешало мне войти ,нарушить протекавший там процесс. Что-то Измайлова настойчиво объясняла. А , это она говорила Есаулову о мотивации его приезда к « Поповой», - « он устал и взбешён , проехал десятки вёрст ,тащился сюда, к своему последнему кредитору, а его встречают «настроением» , ямочками на щеках!...» Я вдруг догадываюсь не мешать, выхожу и пробираюсь , в полутьме , на бэльэтаж. Я там незаметен, но оттуда хорошо просматривается всё пространство - сцены, партера. В глубине его, на пятом ряду, сидели Мацапура и Светка , она давала советы, а перед ними двигались, изображая героев, Есаулов и Сокольская, Скатов и Крюков высматривались сбоку, из – за кулис. Шефская помощь театра в действии – молодые профессиональные актеры учили студийцев-студентов. Натальи нигде не было видно , она однозначно бы сидела рядом с Измайловой. Так же тихонечко как я вошёл ,так и удалился, ни с кем не встретившись ,не поздоровавшись. Мило улыбнулся, попрощался с вахтершей, вышел на темнеющий уже, и заметно морозящийся воздух проспекта… Нужно было пообедать и я не стал менять привычный ритуала воскресного посещения «Полярного» ,там более что очередь перед входом его рассосалась , открытие заведения состоялось и я ,приветствуя знакомых швейцара и гардеробщика, сняв одежду , вошёл в банкетный зал.
На традиционные «полную» солянку, шашлыки бутылку пива я потратил три рубля, и даже хватило на «чай» - официанту. Он тоже был знакомым на лицо ,как и некоторые другие здесь, - вот режиссёр с телевидения с приятелем , обсуждавшим что-то эпохально-постановочное, вон Панков помахал мне рукой и ещё какая то тоже женщина, с очень памятным лицом, в окружении солидных мужчин, но никак не могу вспомнить кто такая и где встречались. Я сидел за столом с угрюмым посетителем, явно командировочным, заблудившим сюда поесть из – за выходных столовых, он мрачно, сосредоточено жевал, распарывая ножом курицу и явно не стремился к разговору. Подошёл всё таки Панков, спросил о делах, и я повторил ему обещание появиться у него в Доме офицеров. Панков уже работал врачом, на станции переливания, но занимался ,как и прежде ,творчеством – писал картины, участвовал в выставках, помогал Турцевичу в оформлении и организовал сам ,театральную студию в столь памятным и притягательным по вечерам танцев, собиравшим туда пеструю и разноликую молодёжь, офицерском клубе. Позвали и меня туда, играть в первом спектакле вновь созданной студии ,по пьесе американского автора ,армянского происхождения , Уильяма Сарояна. Постановка под названием « Эй, кто -нибудь !» обнажала пороки буржуазного общества – бесправие и незащищённость угнетаемых негров. Я опять играл незначительное – служаку тюрьмы, в которой убивают несчастного « цветного» и я оттаскиваю его с напарником из камеры… Обстановка и еда действовали благоприятным образом и я смог, наконец то, обдумать и разобраться в происшедших сегодня событиях. Люба , конечно ,в отчаянии , кидается на меня, надеясь вызвать отклик мой для её, как она говорит, «измотавшейся души» Она и пришла то в общежитие впервые, разыскать сумела, - чего ,впрочем , сделать было нетрудно. Всего лишь четыре здания по городу ,где живут студенты-медики. Но что означает присутствие Измайловой и Мацапуры без Натальи ? Ах, можно ведь было спросить, так ,невзначай, вроде случайно оказавшись. Только сейчас , за ресторанным столом ,об этом сожалел. Ведь с Измайловой с Бакановой неразлучницы и Мацапура приударяет за последней. Может ,Наталья не хочет видеть меня ? Точно ,наверное , не захотела больше встреч, заметив моё внимание. Чтобы разорвать этот легковесный, ненужный ,лишний роман для неё ? Я уже ухватывался за это спасительное и не очень приятное для себя объяснение, как вдруг споткнулся о вопрос Натальи , который она мне задавала, в тот первый и последний наш вечер, - о студенческом билете. «Да, есть» - удивлялся я тогда , - « А что ?» « Так – ничё…» Этот неопредёлённый её ответ проявлялись сейчас в моём воспоминании понятной исчерпывающей картиной. И такие же странные ответы дежурной в театре по телефону, - « её нет…», да не один ,инее два ,а целых три раза подряд ! Или у неё был дневной воскресный спектакль ? Но нет , конечно , нет – я знаю весь их репертуар и где она занята, сегодня она не играет. Она или заболела, или – я не хотел об этом догадываться – уехала… Сегодня я работал ,но вначале прошелся обратно до общежития, почитал перед завтрашним зачётом учебник, после неторопливо, уже поздними вечерними улицами , предвкушая оставленный там ужин , из булочек с изюмом, завёрнутых, в холодильнике, молока , в банке , специально оставленной накануне. И когда я ,появившись во дворе садика , и оглядев по-хозяйски территорию , - «не убрать ли?» - открыл дверь и вошёл в тёплый ,пахнущий детьми и игрушками коридор , как меня осенило и я вспомнил, - ту самую женщину ,сидевшую в ресторане. Ну , конечно ,это была сестра Инны, Косаревой. И как я мог забыть её ? Ведь она работает в театре и меня знакомили с ней, после концерта Окуджавы Два года назад…Даже больше. Какое же это немалое расстояние во времени ,будто спрессованное оно ,как на войне…Я дотронулся до крышки, открыл, прикоснулся к чёрно-белым клавишам. Сегодня не занимался. А ведь на каждый день дал себе зарок,- тренировать пальцы. С прошлого марта уже терзаю фортепьянный самоучитель. Сначала в новом ,только что открывшимся, Доме быта, услуга там такая – плата за упражнения. Теперь вот тут – в детском саду. Здесь рядом стоит полированный столик и на нём телефон, я могу хоть сейчас позвонить сестре Инны. Я даже вспомнил её имя – Нина ,помню что –то созвучное. Значит – Нина Михайловна… Надо же , как и Баканову. Только теперь улавливаю, как схожи вместе, - Косарева и Баканова. Но в общем верно ,-нравится один тип женщин, что то чёрно- загадочное в лицах. Нет, звонить прямо сейчас нельзя . Поздно…
… Я представился, назвался и стал путано, сбивчиво объяснять причину звонка, как слушавшая на том конце мягко меня остановила, назвав просто , кратким именем, и предложила встретиться завтра , 25-го, впять часов внизу, в театре, устроит ? «Да» - только и сумел произнести я и положить трубку.
Завтрашний день пришлось перекраивать , тренировку переносить на поздний час, а по учебе не заниматься вовсе, как-нибудь потом…
- Это со мной , - Нина Михайловна в клетчатой ,веером юбке ,в строгой тёмной водолазке с блестящим кулоном, бросает на ходу вахтерше , а мне протягивает руку для приветствия и я не знаю, как поступить – прикладываться галантно или просто пожать , я поступаю неопределённо , делаю реверанс, - будто хочу поднести её кисть к губам, чуть вверх приподнимая и часто-часто, словно поддакивая , «болванчиком», киваю. Она проводит меня в фойе, мы устраиваемся под портретами актёров , на одном из диванчиков. Нина Михайловна щелкнула зажигалкой и увидев мой удивлённый взгляд , успокоила :
- Ничего, сейчас можно… Ну что тебе сказать, -она задумалась ,выпустила струйку белесовато-синеватого дыма. Потом снова, мельком , будто оценивая, посмотрела на меня, кратко вздохнула, - Инна много рассказывала… о тебе. Ты увлекаешься. В тебе нет устойчивости , что ли , стержня… Инна даже сокрушалась об этом. Трудолюбивый, отзывчивый парень, спортсмен, но … - она не договорила , что значит « но».
Что то подступило к моему горлу, мешало говорить, я только и смог, что прошипеть :
- А что ,Наталья Михайловна?... Совсем уехала ? – спросил , уверенный , что не ошибаюсь, напрямик и понял , что не ошибаюсь.
- Кто тебе это сказал ? А впрочем , не знаю. Пока что в отпуске ,- отец у неё заболел. Но когда вернётся , - не знаю. Не ищи её ,не добивайся. Она… У неё – другие планы. Я понимаю, она вскинулась головой и посмотрела на меня в упор, - Легко советы давать, может , что у тебя и серьёзное. Но она всё равно уедет.
Во мне внутри всё оборвалось и только стучало , стучало назойливо – « серьезное? Ещё как серьёзное… Я сумел ,все таки учтиво раскланяться , вежливо попрощаться.
Когда то в детстве ,наверное, в классе восьмом, смотрел фильм « Лекарство от любви», то ли венгерский, то ли болгарский. Там доказывалось , что снадобьем от душевных страданий может стать только свежее и сильное , -новое увлечение. В кружке Каткова были интересные девушки , симпатичные и даже красивые. Мне приглянулась Лора. С крупными, непривычными чертами лица, с умными выразительными глазами из под больших , на треть лица , очков. Я готовил доклад, реферативный, для ежегодной апрельской конференции научного студенческого общества , - Лора мне помогала. Мы с ней состояли в одной группе , вегетативной нервной системы, лидером которой был Витя Заплатин. В докладе была и экспериментальная часть – результаты наблюдений за кроликами вивария. Вечерами , уже тёплыми , ясными, мы возвращались из кружка, весело переговаривались, крушили авторитеты. Уже тогда, в некоторых ,переводных изданиях, которые нам подсовывал Катков, пересматривалась теория Павлова о рефлексах, а Дарвин просто опровергался – человек не мог произойти от обезьяны…Катков в очередной раз потрясал, теперь уже чисто человеческими решениями. Развелся с женой ,ассистентом фармакологии, имеющей от него сына , и женился на давно любимой им девушке , бывшей когда у него студенткой .
Тогда же ,в апреле определяли нас ,пятикурсников, в какую либо специальность. Я попал, написав заявление, - в акушеры. Меня взял в оборот заведующий кафедрой ,доцент, предложил работать ,помогать в исследованиях, ему, не без рекомендации, естественно ,Каткова. Просматривалось моё будущее. Хотя сильно я не обольщался , -как поступивший вне конкурса , от автономной республики, я должен был возвращаться туда, отрабатывать как минимум три года обязательного распределения…
Всё таки общение с Лорой не выходило за рамки дружеских. Я томился от дефицита мужских отправлений. И уже подумывал ,вполне серьёзно , возвратить себе Владу. Телефона у неё не было, но всегда можно было узнать её рабочий, - общехирургической клиники. Естественно, туда можно было даже заявиться, в халате, через студенческую раздевалку. Но что то удерживало меня. Вроде я ещё чего то ждал ,надеялся на какое то чудо. Ведь говорила сестра Инны, что Наталья оформила только отпуск и должна вернуться, к концу сезона, хотя бы за вещами. Она жила с Измайловой в одной секции «гостинки» на двоих, по комнаткам, с общими санузлом и кухней…
По избитому, навязшему в зубах, крылатому выражению и рецепту Турцевича - «кровь из носу», - мой реферат был аккурат готов к 25 апрелю, дню конференции. Уже 23 –го , я отрепетировав в зале Морфкорпуса 10- минутное сообщение и даже с вопросами, , стал полностью свободен и отозвался на приглашение Крюкова помочь в монтаже их спектакля. Формально я, таким образом , участвовал, в выпускном представлении студийцев, обучающихся три года. Для этого«дипломного спектакля» Турцевич приготовил удостоверения, впервые в практике факультета общественных профессий, - « руководителей самодеятельных театральных коллективов» ,и я тоже , - уже в мае, - получил заветную, тёмно-синего цвета , с тиснением, корочку.
Выступление моё на конференции удалось. Сказались ,конечно , привычка к публичности , и упражнения с Катковым по дикции . Лора подбежала в перерыве ,поцеловала в щечку, я приобнял её благодарно , дружески, поздравил с успехом и за поддержку, - её безукоризненная машинопись тоже сыграла роль. Но.. после мы расстались. Договариваться о чём – то большем не получалось ,не выходило, тем более , было бы даже смешно. Ведь никаких разговоров ,о симпатиях , взаимностях, - мы не заводили…
В тот же день студком общежития организовал вечер по итогам работы научного общества и после торжественной части, с награждением победителей , объявили танцы. После первых минут , неуловимого общего замешательства, когда ещё только раздвигали ряд стульев по стенам, настраивали трансляцию для музыки, уже смелые первые смелые пары кружились в вальсе, и в телевизионную комнату отдыха нижнего этажа, где проходили такие общие мероприятия, всё уверенней, все чаще входили, всё чаще, и народу стало много. И вдруг оттуда меня вытащил земляк, живущий по соседству. В стороне от вахтёрской загородки, на диване за столом с подшивками газет, явно томились две симпатичные девушки. Этот прямоватый и хамоватый земеля , отслуживший в армии, иногда врывающийся ко мне по ночам опохмелиться, так же бесцеремонно потащил этих девиц в мою комнату. Нашлось вино, и немудреная закуска и … очнулся я уже на следующий день, ранним воскресным утром, полураздетый, на своей кровати . От присутствия этих раскованных девиц, от сброса общего морального груза, из-за переживаний утерянной любви я и провалился в этот нечаянный ,непрошенный ,неожиданный , но и закономерный загул. Я не помнил, как напивался, как ругался непотребными словами, как изливался вонючей и неодолимой рвотой, прямо на одежды гостей, как меня потом, тот же приятель-сосед, раздевал , укладывал спать… Мне почему хотелось бежать к Владе, в её маленький уютный дом ,на улице недалеко от центра, в проходные комнатки , где она проживала с матерью, показаться ,положить свою голову на её тонкие коленки длинных ног, которые часто переплетались за моей спиной и сжимались ,давили в усладе ощущений… Она ведь всегда могла быть моей, телесная привязанность к ней была такой привязчивой, потребной, что я ни на секунды не сомневался , что если бы захотел, давно бы жил в её маленькой тихой квартирке. Но я же стремился к другой, непонятно , отчего ,- мучался , не забывал , замирал при мыслях о ней, ворошился услужливой, немилосердной памятью в тех немногих, нескольких коротких эпизодах встреч с нею, и не отмечал ,не находил ни отзвука в её неприступной душе, ни ответа в её холодном сердце…
- 2 -
Утром 29 апреля я летел в Ленинград. Обрывалось и падало куда то вниз, вместе с воздушными ямами, моё нутро, таяла во рту взлётная конфетка, а в голове стучало назойливо и победно : « Найду! Сумею! Вырву оттуда! Она будет ,должна быть моей …Или иначе мне не существовать самому в этой непереносимой жизни…»
А за день до этого, двадцать седьмого, собрались ветераны студии на совет, когда же им ставить и выпускать давно готовый спектакль. Имелась возможность , в связи с праздниками, « вклиниться» только шестого мая. Это , перед сессией , - последний окончательный срок. Я не мог не помочь ребятам в подготовке и эта открытость моя, бескорыстие , были вознаграждены. Славик Скатов, поехал на экскурсию в Ленинград , и попутно с собой пригласил и меня, и заручился поддержкой Турцевича, по месту проживания. Надо было запомнить и записать : Балтийский вокзал, Ораниенбаумское направление, Старый Петергоф, автобус № 201,остановка «Питомник».Там было старое здание общежития студентов журналистского факультета, и нужно было обращаться к коменданту. Самым трудным было запомнить это самое направление и я заучивал ,повторял это необычное слово, растягивая губы и прижимая к нёбу язык. Я даже не догадывался, что эта немецкая фонема означает «апельсиновый город», место оранжевых плодов, вотчина когда то , в старые времена , чуть ли не земляка, Ломоносова, приют первого петровского фаворита Меньшикова. Прилетели днём, в старый ещё аэропорт « Пулково», и Славик, взяв с меня обязательство обязательно появиться у него завтра днём, и подробно описав место встречи, расстался со мною в метро, укатил к старому другу по армии.Я же под землёй покатился дальше, до «Технологического», - там , я знал,мне нужно было пересаживаться до «Балтийской»…
В общежитие я устроился, у друга Славика побывал, даже погулял около Зимнего и по Невскому, но вот Наталью не встретил ,не нашёл. Телефон ,которым меня снабдил Крюков, оказался совсем не тот ; адреса её я не знал, а в тех местах, где она гипотетически могла встретиться, - институт на Моховой, или театр Комиссаржевской на Итальянской, - она не появлялась…
Вечером второго мы возвращались . Старый и маленький аэропорт
«Ржевка» отправлял и принимал самолёты внутренних авиалиний. Дул резкий ветер, небо иногда проливалось холодным секущим дождём и мы со Славиком топтались в тесном здании ожидания, жадно ловя каждое объявление трансляции. Рейс задерживался. Должны были вылететь в шесть, перенесли на восемь и только в половине девятого ,в темноте и под ветром, мы шли, пригибаясь, за дежурной , к трапу «Яка» - сорокового. Замёрзли ,наголодались ,намучались и хотели поскорее устроиться, уместиться у удобные кресла ,забыться на полтора часа… Места со Славиком были разные, он предлагал поменяться, чтоб сидеть вместе, я не отказывался ,но и честно , не хотел в полётное время общаться , и даже как то мне всё было «до лампочки» Славик остановился в середине салона, я прошёл в дальний его конец, заметил , что моё местечко у окошка, сел, примеривая привязные ремни и вдруг прислушался , замер. Впереди , а это было явственно слышно, ошибиться я не мог, раздавался голос Натальи. Я бы мог его узнать среди тысяч модуляций, тембров и переливов. Я встал ,меня понесло вперёд, пробираясь навстречу двигающимся людям, извинялся, и всё таки добрался до того заветного , к чему стремился. Да – это была она ! Но как же я не смог ей заметить, ведь мы ожидали больше трёх часов ? Как она сумела, успела появиться здесь, прямо сейчас , перед самым отлётом ? Меня такие вопросы уже не волновали, главное, что я видел её, она была здесь и первым делом нужно было договориться сидеть с ней, рядом…
Это был самый потрясающий, но и самый странный,, фантастический полёт во всей моей жизни. Все полтора часа ,девяносто минут, пять тысяч четыреста секунд я признавался ей в любви. Сначала робко и несмело ,полунамёками, с нелепыми версиями о причинах этого вояжа в Ленинград, - о научной поездке в институт им. Павлова, со Славиком за декорациями ( и она вертела головой : « где?» ),на соревнования по шахматам, и наконец признался ,на финале всех тирад, почти прошептал, беззвучно ,главные свои слова, и она поняла, по моим глазами губам и сжала как бы в ответ, в признательность ,мою руку на подлокотнике, и я уже еле помнил и ощущал себя и этот жест пожатия возвернул меня к реальности , к действительности, к постоянному присутствия теперь навсегда , её ,рядом и здесь и вот тут я испугался своего признания, почувствовал свою ответственность ,ощутил как заколотилось мо1ё сердце ,привыкшее к перегрузкам и это был эквивалент тренировок ,потому я не бегал у же с неделю, узнал всё и про неё. Она уезжала из за болезни отца , он в плохом состоянии , он, вообще ,после смерти её мамы, три года назад чувствует себя неважно. Она училась уже в Ленинграде и отец перебрался жить к с ней, в снимаемую комнату, У него ,оказывается , была другая, давняя любовь, к давно знакомой когда женщине и та имеет даже от него ребёнка, взрослого теперь сына ,так что нежданно-негаданно Наталья обрела единокровного брата… А отеу занимается рекламой ,световой в Питере это дело перспективное ,хоть близко и его пенсия,ностарается работать. «А ты… не собираешься уезжать из нашего города насовсем ?» – вырвалось у меня. « Кто это тебе сказал ?»,- она пристально посмотрела на меня ,я признался, - « Она тебе наплетёт…» - резюмировала.
Последующие дни понеслись будто в калейдоскопе, удивительные ,упоительные. Вся загруженность моя была сладчайшей ,потому что быстро проходило время и я мог видеться с Натой. Я так ,про себя , её называл. Мы виделись по 2-3 раза в неделю, а то и чаще. В первый раз она сидела на том же самом месте ,где я когда то, наблюдал первые репетиции « Медведя». А теперь она давала оценку заключительной ,генеральной репетиции «принимавшему» спектакль Турцевичу, замечания её были колкие, и аспирант потерянно как то, ей пытался возражать, искательно своей всегдашней гримасой улыбался, чувствуя ,наверное ,сам - неудачность постановки – без стержня , цели ,общественных задач... Но всё же, по трафарету новизны и признания заслуг в прошлом ,премьера прошла на «ура», где впервые , пожалуй , со второго курса не участвовал в ней исполнителем. Через год только, в юбилей Победы, , состоится мой триумф, в спектакле о войне, - в формальной постановке Скатова ,а фактически нашей вместе. Но пока я упивался ,наслаждался своей распахнутостью с Натой, и предполагал , что дальше будет ещё лучше. О своих чувствах ко мне она не говорила, но вечера со мною проводила, на свидания появлялась. Мы много и страстно целовались, но не сближались, и я даже этого не хотел, мне было и так хорошо. Мне нужно было одолеть последнюю штатную сессию ,а потом уже впереди оставались только «госы», зимой экзаменов на выпускном курсе не сдавали. А потом была перспектива – путь юного врача, служение людям… Мне вдруг стало ясным, что пройдена эта тернистая дорога – студента – медика, и теперь нужно не сплоховать ,добиться достойного места работы, где бы я мог расти ,развиваться,- как врач , как доктор. Я даже чуть не забыл о своих спортивных амбициях и заметался , когда пришлось выходить на старт, со справкой от спортивного врача кафедры. Наработанный за сезон потенциал надо было воплощать, реализовывать. Впервые я бежал серьёзную дистанцию, с именитыми бегунами , в честь великого праздника, - победителей… Хорошо , что Ната не видела моего финиша. Я приплёлся в последних, хоть и обогнал совсем ещё немощных, сосунков, еле -еле потом добрался до раздевалки, пешком, на своих двоих, сразу обмягших в коленных суставах ,ногах. Успел переодеться, вышел и увидел Нату, у института , - в яркой новой курточке, в беретике и шарфике, в модных, обтянутых на плотно сбитых ногах, сапожках… Мы снова гуляли ,пришли на праздник к её родственнику, родному дяде по матери, ветерану ,там пили и ели, поздравляли хозяина, чем и утвердили себя окончательно качестве помолвленных, хотя речи об этом я не заводил, но строя планы будущих перемен ,-подразумевал, надеялся.
17 мая мы гуляли в кружке ,отмечали его пятилетие. Собрались за городом , почти в дачном месте, в домике одного из лидеров группы, Куроптева. Природа уже проснулась ,расцвела жёлтыми листочками, распустилась сочной и будто прозрачной, наполненной влагою листвой. Мы опоздали на трамвай, пытались ловить такси , но пока шли , и не расстраивались, т потому тепло нагретой за солнечный день земли отдавало мягкостью, и свет только что зашедшего солнца струился розоватыми лучами и топоток каблучков, в лёгких ногах Натальи, отдавался во мне многообещающим ритмовым гимном… Катков , смотря пол его взгляду, выбор мой одобрял и приглашал Нату заходить почаще , чтобы ещё и провериться по тесту. Тесты наши через несколько дней, когда я затащил Наталью на кружок , - совпали ! и ещё через неделю, в последний день календарной весны , я сделал Наталье Михайловне Бакановой, 22 лет, - брачное предложение. Это было в субботу,утром; я надел свою единственную белую рубашку и лучший ,из трёх своих , галстуков, и отвыкший от него ,заарканенный, приехал на Тимме трамвае , прошёл наверх, на второй её этаж, распахнул секцию, в коридор ,открытый на две двери и толкнул знакомую...
В комнатку на одну койку и маленький диванчик втискивался ещё стол , два стула и высокий, с тумбами сверху, шкаф. Наталья спала. В халатике, мягком и шуршащем , из атласа, с причёсанными на голове волосами, в надетых прозрачных, из под полы видных колготках, она лежала безмятежно, подогнувшись , подложив ладошку под щеку. В комнате чувствовался холодок ,по всей видимости , уже не топили. Ната ,наверное , вставала , может , вместе с Измайловой, но утомившись и не выспавшись, прилегла снова и задремала ,у неё был вчерашний вечерний спектакль, я это знал. Я смотрел на её чуть округленное, сосредоточенное лицо, на мягкие и такие чуткие, порою нетерпеливые губы, на длинные ресницы закрытых глаз и мне вдруг стало особенно жалко отчего то… себя. Её вид заставил меня вспомнить утверждение, что если смотришь на спящего, то можешь разгадать его сны…
- 3 -
- На Кувеньгу ? – Хорошенькая билетёрша морщила носик, - Нет , не ходят… Но вы можете –поездом три часа, до Куманска, а там автобус есть.
Да , хорошо что «есть». Есть это время поспеть , подоспеть., - как раз к тому сроку, когда они будут , в Кувеньге. Этот маршрут движения я выписал себе в блокнотик, затвердил, прикидывал, примерял. Они вышли двадцать первого , -я ещё был на сборах,- шесть населённых пунктов , - три райцентра, два больших села, один рабочий посёлок, - остановки в каждой точке, по два дня, да подниматься им по реке, вверх, еще пляс четыре- пять дней и дальше , - до поездной станции, прямым ходом , без декораций, - обратно. Вот та станция и находилась всех ближе до нашей дислокации, и сроку стройотряда , с первого числа ,- заканчивалась неделя . Формулу себе затвердил ,геройскую ,- «раз я студент, должен быть бойцом». Та неудача ,после второго курса, не забывалась. Время стройотрядовское после третьего курса заканчивалось, дальше были летние практики, и успеть, «влезть» ,в стройотряды своего института не получалось, не выходило. Но я лазейку нашёл. Стройотряды лесотехнического, стройфакультета, первого курса, имея свою практику геодезии в июле , начинали работать с августа, и была у них разнарядка, - брать фельдшеров. Странны эта была «штатная» единица ,перепоручалась какой то больнице, та указание не выполняла, ставка в денежном выражении куда то испарялась . Так я попал ,в первый раз , в «неувязку».Так выразился главврач, одной из ведомственных больниц, у которого я добивался денег –выбирался на приём, в далекую окраину города, разговаривал , внимал с учтивостью, но « бабок не выколачивал». Как мне объясняла одна шустрая фельдшерица военной части ,где я служил на сборах,- так всегда делается, денежки то всё равно кто –то получил ,раз числилась ставка, на бумаге. Глотала пайковый офицерский кофе , взахлеб, дымила сигаретами, хохотала ,разглядывая меня, с прищуром ,»молодого доктора», присланного ей на замену на время отпуска ,в дивизион… Теперь , выбираясь «фельдшером» в ССО второй раз, я уже не искушался дополнительным заработком, и шёл рядовым бойцом , хотя мне также впихнули аптеку с порошками- таблетками, йодом и бинтами, и даже выделили целую ,отдельную комнатку ,под лазарет, где я и спал , на предназначенной для больных кровати. Условия были идеальные , лучше , чем обжежитские. Теперь для меня начинался второй сезон стройотряда, факультета ПГС –промышленного и гражданского строительства. Прибыл в расположение слегка запоздавшим , на три дня, к вечеру второго августа…
Сборы те оказались настоящим измождением души и тела, в течении более чем трёх недель. По кафедре, подготавливающей офицеров, практика была военно-морская , - врачами дивизионов, полков ,бригад ,кораблей, госпиталей. В составе большой группы «партизан-ополченцев» меня гнали строем, маршевой ротой, от вокзала приполярного города, до причала самоходной баржи, тащившей дальше нас, сотню человек, по тихому, будто зеркальному заливу начала июля, в прохладным , ещё с утра, тумане, в течении шести часов. А потом был бросок , уставших ,новоиспечённых полуголодных моряков, и стихийный натиск , как взятие опорного пункта, палаточного городка, куда мы всё таки добрались. Разместились в этих приготовленных брезентовых домиках, и я принял взаправду дела у той востроносой фельдщерицы, обрадованной возможностью отдохнуть в середине лета, в давно обещанный ей отпуск. Она действительно меня поначалу приняла за штатного, хоть и в небрежной , не по уставу совсем ,форме. Укатила через день , сбросив свои форменные черные юбку и куртку, будто ящерица кожу, и в развесёлом платье сев в единственный дивизионный пикап. Я, переночевав один раз в палатке, устроился жить потом в медпункте штабного корпуса, соединённого переходом с казармой. на жестком топчане. Оторванность от цивилизации, перловая каша с тушёнкой в разгаре лета, идиоты –офицеры с вечным неистребимым запахом перегара, хитрые и наглые прапорщики с гроздьями ключей на боку , словно обвешанные гранатами-лимонками, энтузиазма в постижении воинской науки не добавляли. Даже телевизор, единственный на всю часть ,в красном уголке, включали только на программу «Время», и лишь только после отбоя, снова включали его , кнопкой из дежурной рубки, для избранных – сверхсрочника –завхоза, каптерщика - «деда»,вахтенного офицера , куда благосклонно допускали и меня. Посмотрели несколько матчей с чемпионата мира… Может , они только и отвлекали от тягостных мыслей последних проведённых дней с Натальей, перед расставанием с ней…
С того памятного дня, «предложения» руки сердца, я проводил с ней всё свободное, кроме ночей , время. Её маленькое вначале потрясение, лёгкий шок от моего шага, будущий разворот её жизни , если она останется или расстанется со мной, всё таки влиял, действовал на неё. Отказа я не получил, но и согласия , - безоговорочного, полного , - тоже. Она благодарила за чувство, просила дать время подумать, и решительный ответ, - чёткий, ясный, определённый, - не давала. 3 июля, после окончания последнего спектакля сезона, у них , в одной из уборных, собрались на банкетик, - экспромптный, импровизированный.На улице моросило, , здесь , в прохладном квадратном помещении, где горел единственный включенный на стене бра, блестели вытертые от грима лица, ещё разгоряченные овациями, ещё от следов снятых париков ( игралась классика), создавалась особая ,неповторимая , уютная атмосфера. Смеялась Измайлова, каламбурил Мацапура, гудел своим низким регистром новый, недавно приехавший актёр Борзов , приехавший из Питера, снимавшийся в кино, и улыбалась , смущенно отводя глаза от моего влюблённого взгляда, - Наталья… Разливалось дешевое красное вино, за которым я оббегал половину города, и присутствовал на том маленьком празднике , допущенный, , снисходительно, гонцом…Потом была ночь , в тишине которой стучали её каблучки, мой порыв, неосознанный, стремительный, безоглядный,- отлюбви к ней,, ко всему окружающему миру вокруг. Я целовал её страстно,, жадно , быстро, неисчислимо. Она задохнулась от моих объятий и что-то шептала мне , что сумеет, сможет дождаться меня и мы будем вместе – навсегда. Мы стояли у порога ее комнаты, сказаны были дежурные слова прощания, перед разлукой, но на сколько и на когда , никто из нас не знал. Я наутро уезжал на службу, она после гастролей речных, июля - августа ,должны была быть в Ленинграде, и я чувствовал, что теряю её, что так запросто, влихую , туда мне не выбраться, и в этот , гипотетический второй раз её не вырвать. В двух шагах, за дверью , стояла её кровать, мы бы могли и оказались бы на ней, я понимал, что смог бы её «взять». Но эти неуловимые ,но ясные её движения, отстранения, освобождения от меня, будто ,она , не сопротивляясь вовсе, в то же время будто выпутывается от навязшей паутины, стряхивает досадливо липкие нити…И я не захотел, я надеялся , я верил, что будет когда то наше соединение обоюдным , желанным, с обеих сторон… Всё же договорились : в сентябре подаём заявление и поздней осенью , около ноябрьских , через два месяца , играем свадьбу. Я вырвал у неё на это заверение. И эта клятва немного успокоила, отрезвила меня. Условились ещё, что она мне будет писать ,на общежитский адрес, когда уже будет точнее знать ,определённей, будет ли возвращаться обратно, в мой ещё город, в театр. И вот ,после службы, я осматривал этот ящик , никаких писем не было , я, наученный горьким опытом, обшарил все ячейки и даже спрашивал у вахтёрши, она вытаскивала пачку писем , присланных выписанным из общежития, выпускникам, может случайно , но и там , вожделенного для меня конвертов или хотя бы конверта , - не было. Я кинулся в театр, в знакомый до боли вестибюль служебного входа, узнавать расписание гастролей, Там , прямо на доске объявлений, висел листок, где было указано, « где и когда», - останавливается их теплоход. Я вышел ,заряжённый сведениями, повторяя про себя пункты и даты, как разведчик Белов-Вайс, и записав, всё же, для верности, эти данные, забежав на центральную почту, на бланке телеграммы… Стояла несносная июльская жара. Город, улицы, общежитие будто вымерли. Толпы происходили только у вокзала, поезда прибывали и убывали, привозили этих распаренных, загорелых людей, в ярких летних одеждах, прозрачных девичьих платьях. И среди них мелькали стройотрядовские куртки, расписанные , разнообразных названиям дислокаций. Одно из мест назначений было и моё – место памятное, то самое , где мы когда высаживались, первокурсным десантом, в давнее уже время , пять лет назад, тряслись по ухабистой лесной дороге в кузове, под моросящим непрерывным дождём, сгружались у центральной базы совхоза, распределялись по деревням. Теперь я проезжал райцентр, ,большое село, от конца до конца, за околицу, где располагался мой стройотряд, ограждавший выпасы для скота, - культурные пастбища. Я попал в группу копателей. Самая трудная физическая работа, будто специально туда позвали – согласился. Привычка к испытаниям, преодолению их, потянула меня к тем сильным мускулистым парням, которые и составляли основную, ударную силу отряда. В первые дни едва вставал, с трудом отрывал одеревеневшие ноги от постели, почти скулил
От нудящей ,пронизывающей всё тело боли, разламывающей ,заставляющей страдать, но через три – четыре дня все успокаивалось ,а потом , через неделю, не ощущалось вовсе. Происходил переход на новое функциональное состояние, организм приспосабливался к новым условиям существования. Чего не происходило в душевной сфере. Переживания, сомнения, довлели надо мной каждый день, иногда перехлёстывали через выкрики, через взрывы эмоций, с куревом и сквернословием в неумеренном количестве, не редкой выпивкой после трудового напряженного дня. В первый же выходной случился запой самый натуральный запой, с прорабом отряда. Он имел влияние на командиршу, рассказывал о притирках с ней, замешанных на производстве, и тут же лепил свою смешную историю с женитьбой. Проснувшись после очередного загула ,рядом с девицей случайной, вспоминал вдруг, что сегодня у него намечена свадьба и бежал туда, смерглав , опаздывая, к месту регистрации, где его ожидали ,недоумевая, будущие тесть и теща , зареванная невеста. Правда . через три месяца он уже разводился, не утерпев благ семейной жизни, не справившись с искушениями бегать «налево». Я заручился его поддержкой и выпросил у командирши три дня ,на « личные дела». В дороге в поезде , в который я вошел в два часа ночи а вышел в пять утра , после провожания с возлиянием с тем же прорабом , я как то просветлялся, мысли шли ясные, сознание работало четко, а ожидание будущей встречи с любимой наполняло душу каким особыми ,не испытываемым ранее чувствами : обожанием, желанием обладания, страхом за будущую неопредёлённость, гордостью и тщеславием , за пойманную птицу счастья в виде красивой артистки , - будущей примы ,или даже кинозвезды … Да, но почему моя мысль споткнулась о кино ? Да , да, она говорила , были у ней две пробы, на « Ленфильме», в эту весну, и знакомство с актёром ,тем самым громогласным, на банкетике в гримерной. Автобус был первым со станции, подгаданный под расписание поезда , через двадцать минут. Я забрался в прохладный ещё после ночной стоянки салон, купил билет у водителя и мы покатились, - сначала вдоль железной дороги,, за ушедшим поездом, потом свернули вправо, сквозь чащобу , с редкими перелесками , свежескошенным разнотравьем, от чего тянулся невообразимо приятный, домашний ,умиротворяющий, деревенский запах , -успокоение от всего , чего бы не произошло, что бы ни случилось…
Светка Измайлова, играющая мальчиков, в легком просвечивающем халатике, прыткая, юркая ,маленькая, так двигалась по каютке, что и здесь ей было не тесно. Она пыталась говорить о гастролях, смешных эпизодах спектаклей, о представлении даже на полевом стане, а я в который раз снова и снова подводил её к одному, к тому упадшему настроению горечи и сожалений, - за потерянное время, потраченные деньги , и пропавшие надежды. Они здесь на теплоходе стояли уже с неделю, ремонтировались, Светка так и сказала - « какой –то вал». Чтобы не « пропадать» ( тоже её слова) , показали еще три , вместо одного шефского разового, спектакля, и даже один сборный концерт… «А что? Она даже не вспоминала?» – снова я гнул свою линию, и бессвязно уже бормотал : - « Ведь мы же… Как же так ? как же?..» Тело ,оцепеневшее в дороге, всё ещё не понимало, не воспринимало, что уже всё произошло, в любви моей с Натальей, и ничего уж не будет , никогда. Я будто погружался в какую то тьму, трясину «Ты можешь остаться, я попрошу…» - голос Измайловой звенел где-то вдалеке, из вышины ,но я сумел вернуться из небытия и сказал, будто затвердил, - « Я сегодня, к вечернему…» Наталья уехала передо мною буквально раньше на один день, вчера. Мы разминулись. Уехала с тем громогласным актером, что гудел на последнем вечере. В Ленинград… Я ,собственно, и предчувствовал, что так обернется – я её не застану…
На обратном пути , в поезде, мне попался Дерябин. Он был мне знакомым с прошлого стройотряда , мы дружили, а теперь разъезжал комиссаром, инспектором штаба, всех отрядов лесотеха. И эта встреча, и выпивка за неё,- перемешанные водка с местным изжогным пивом, - и неудержимое , безоглядное гулянье, привело меня в полуобморочное ,но спасительное состояние, где я смог хоть немного забыться немного, от свалившегося на меня несчастья и привести свои мысли потом, в «отходняке»,в нормальный , стройный порядок. Дерябин как раз направлялся в мой стройотряд, потому ,наверное , его стойкость и выдержка к алкоголю,- я это знал ,- позволили расслабиться мне и не беспокоиться за себя. Приехали на место мы поздно, ночью, разбудили ребят, кое как устроились вдвоём, в моём изоляторе. Возбужденные ,долго ещё не могли уснуть, вспоминали нашу совместную , год назад, работу. Тоже не лёгкую, на растворном узле, с лопатами песка, -мокрого, тяжелого, с камешками, летящего в большой котел (?) для бетона, с гулом замесной машины над головой. Я увлекался в том стройотряде, то одной, то другой, третьей... Сначала местной библиотекаршей, у которой выпросил дореволюционные издания Толстого Потом развлекался с убиравшей в моём кабинете студенткой. И под конец , чуть не спрыгнул с попутчицей, с истфака, в желтых вельветовых штанах, на одном из полустанков, уже на пути к дому… Всё так пронеслось в голове ,пока я рассказывал комиссару о своих злоключениях, а он не слушал ,и лишь задал один, наверное , мучивший его вопрос «не вреден ли онанизм», чем привел меня в замешательство, и я буркнув, что «нет»,провалился через минуты в спасительный оздоровляющий сон.
Дерябин уехал, работа осталась – стройотряд последнего лета продолжался. Случаем удалось узнать , что в следующее воскресенье проводится спортивный праздник с выступлениями легкоатлетов и в программе – бег на 800 метров ! Я решил испытать ,попробовать себя, представить студенческий спорт для «колхозников». Без тренировок, но где то читал, что любые мускульные напряжения сохраняют наработанную, накачанную когда то спортивную форму. За три оставшихся дня «прикидывался» по вечерам, разминался на дороге и даже замерял время по секундной стрелке на часах.
Народа на спартакиаде районного масштаба не ожидал, но оказалось людей довольно много, - спортсменов местного сельхозтехникума, льнозавода, птицефабрики. Также приехали с дальнего ,лесохимического комбината, десяток крепышей - парней и заразительно звонких девчат. Они, - по видимому и составляли основную ударную силу соперников. Поразило, что один спортсмен был без руки, - вместо левого локтя висел короткий обрубок и почему то казалось , что это основной претендент на победу в «средних». Так и получилось. В тактической борьбе на дорожке очень важно тонко чувствовать соперника, его мощность, скорость, выносливость, психологию. На половине дистанции уже станет ясно, кто сможет завершить на заданном темпе бег… Вот и наш старт. Все выстраиваются в ряд, короткий хлопок пистолета и справа и слева, в ушах , через секунды – хриплые дыхания партнёров, перетопы ног, будто стараются на тебя наступить, мелкие камешки гравия бьются об икры. Но через треть минуты сутолока улеглась, я вырываюсь вперёд, ноги , будто в автомате, накатывают по дорожке, дыхание отлаживается и я чувствую только одно -надсад настигающего сбоку, но не выбегающего, из –за меня. Я хочу оглянуться , но нет сил заставить растрачивать себя на это маленькое усилие и в голове бьется только одна ,единственная мысль , не упустить , не прозевать рывок бегущего за мной по пятам. Я усилием воли преодолеваю это тягучее, такое длинное пространство пути, сверхнапряжением держу заданный ногам темп, вдохи –выдохи учащаются , кажется, уже не хватает воздуха вообще!.. Я поворачиваю на последний поворот и краем глаза вижу набегающего на меня спортсмена и что-то необычное в облике его , вроде как он убрал куда то свою левую руку…Ах , боже! Это же тот самый ,инвалид ! это он разминался неподалёку от меня , маленькими спуртовыми отрезками. И чувств уже никаких не испытывая, а разумом только постигая, бессознательным, своим уже наработанным, милосердным, полуврачебным мышлением что-то такое вдруг включилось во мне и я чуть-чуть слегка, приостанавливаюсь , буквально на миг, на доли секунды и меня будто ветром едва не сносит этот пробегающий мимо однорукий. Какой то стремительной мощью дохнуло, повеяло от него, я все таки упустил его, он оторвался и я всей своей ослабевающей силой заставил себя догнать его, ухватить убегающую птицу счастья, но лишь на финише уткнулся в его спину и ,обессиленный , зашатался, пригнулся ,присел на кромку стадиона, а потом медленно ,как сноп, повалился на спину, зажмурился от пота и солнца. И хоть я пришёл вторым , я чувствовал себя победителем. Те же звонкие девчата подбежали , обсыпали букетами полевых цветов, а однорукого окружили , понесли на руках и он махал своей единственной правой с теми же желтыми и голубыми , сорванными недавно стебельками. СМУ заняло на средних второе место, и в общем зачете первыми оказались легкоатлеты комбината. Моя вечная вторая роль…
- 4 –
Распластанный кролик оттянут ногами на распорки, зафиксирован в стереотаксическом аппарате. В голову его утыканы стержни, металлические , по ушам, дан венный теопенталовый наркоз, кожа разрезана на черепке, отсепарированы ткани. Я вживляю электрод. Крови почти нет, зона без сосудов. Движения уже почти отточенные, выверенные. Легко и просто. Кажется, это пятый, да пятый острый эксперимент. Сначала делали час десять минут, теперь управляемся за двадцать Всего кроликов надо «нарезать» двадцать и со всех снимать энцэлэшку, потенциалы мозга. Группы – опытная и контрольная.
Ещё с мая в кружке заговаривали о создании направления « эксперимента на животных». Из старших самым «оперирующим» оказался я, субординатор акушер-гинеколог.. Катков знал, что делал. Несмотря на мои отлынивания, шараханья, невнятное постижение электрофизиологии, он всё таки назначил меня руководителем – «лидером» , как их называли, вновь созданной группы, с применением острого опыта – операций на животных. В истории кружка лет на двадцать вперёд я так и остался первым лидером таких исследований, висящим на фотографии кафедры факультетской терапии. А тогда ,в мае, это прозвучало на последнем пленарном заседании невнятно , вскользь. Катков лишь обронил , «нужно создать» и повернулся ,но ничего не сказал – мне, и продолжал дальше , - о планах на следующий учебный год. И в этот начавшийся сентябрь. Он . подарив мне книгу на день рождения.. уже точно и определённо предложил возглавить создаваемую группу. Я откликнулся на доверие искренне, безоглядно, страстно. Завёл связи с операционными медсестрами ,доставал от них списанные лекарства ,инструменты, шёлк и кетгут. Хорошо , что не требовалось стерильности, кролики были выносливы, раны у них заживали легко и быстро. Приходил иногда на операции Катков, робко так ,бочком ,прилаживался смотреть. Меня это заводило ,я даже покрикивал на помощников, подражая плохим привычкам своих учителей ,операторов на кафедре. Так я своим , вымученным путём, шёл в хирургию, так и не оставшись после в ней , не сделав карьеры. На третьем и четвёртом курсах ничего и не мыслил, как жизнь со скальпелем в руках.. Впечатление производили рассказы Валерки о Байдалове, ассистенте с кафедры «оперативки» мужа моей мучительницы по анатомии, который обливал кровью собачек одежды студентов, производил обряд крещения…
К середине декабря все кролики были прооперированы, выхожены. Начали снимать показания, но работа естественно прервалась предновогодними зачётами , предстоящими экзаменами в январе. Анестезиологи группы , трое первокурсников, парень и девушки, - запросили отдыха. Смешная была одна из них – Эля. Развеселая хохотушка, исполнительная умничка, всезнайка, играющая на фортепьяно ; с моей родной стороны, недалеко от города, где я родился. Моё смущение перед ней она принимала за серьёзность, а предложение вместе отметить праздник Ноября, как дополнительную обязанность… по кружку. И ,конечно,онане годилась для амурных дел , ни в коем случае. В последние те месяцы годы, в гонке экспериментов, в запарке выпускного курса, после разлуки с любимой, настроение всё таки выплёскивалось необычным способом - немалой повседневной нагрузкой.
То особо длинными и напряженными пробежками, то бдением над мудрёной монографией по электроэнцефалографии, а то помощью Турцевичу в приёме очередных участников студии, в лекциях потом для них , по световому и техническому обеспечению спектаклей, вымучивал свой доморощенный опыт, пытался что-то внушать молодым. Странно удивительно ,но я стал тем ,перед которыми когда сам, первокурсником, благоговел. Выпускники казались небожителями, от них пахло лекарствами ,больницей и ещё чем то неведомым, запредельным величием, коего я не чувствовал теперь. Разомлевшую от двух глотков шампанского Элю пришлось тащить из своей комнаты к соседской землячке, потом переживать и поздно совсем, за полночь провожать до старенького общежития, заводиться от её озорства, остренького , наблюдательного языка. Эльвира Михайловна стала уважаемым доктором, главным врачом большой больницы города того комбината, возле которого я был в стройотряде. Паренёк –анестезиолог закончил аспирантуру, стал работать с Катковым, в созданном им, новом НИИ Физиологии.
В последние полгода института я остался без стипендии, мне её не назначили. Время января подступало, работу прошлого года я потерял и всё больше тревожился о своём обеспечении на остаток зимы и весну. И тут снова выручил Гутузов, старые и проверенные наши связи открывались , давали возможность заработать. Гутузов работал в садике около пединститута, близко от памятной крутильной остановки, где заворачивали два трамвайных кольца и где я «просадился» с часами… Вот и сейчас она появилась опять передо мной, в этом детском саду, но уже не Любушка ,а повзрослевшая ,искушенная женщина , Любовь Филипповна, изысканная дама, строгий педагог. Но это впригляд, а так – бедная и несчастная, побитая судьбой. Столько ухищрений, извивов и обольщений тела она мне продемонстрировала, что я даже оторопел. Это было уже не наивная девочка, зажатая ,закрепощенная, а зрелая сладострастная львица. Она даже ухватила губами, впервые для меня, мой отработавший « «инструмент» и снова его «завела», возбудила и опять стонала от удовольствия, урчала от оргазма. Мы лежали на сдвоенных узких детских кроватках , которые я всегда мостил для сна, в сменах, заполошным ночным временем. Завывал за окном январский ветер, празднично мистическим мерцающим светом отражался фонарь на стене и я выслушивал её рассказы, потрясавшие меня прежде и не трогающие ничуть теперь. Мы , каждый ,по отдельности, испытывали большие всеохватывающие чувства, мы вместе потом отходили от потрясений потерь и вот сейчас память юности, когда то трепетная и хрупкая, соединила ненадолго нас, и после этой близости опять оставляла равнодушными, холодными ,ровными. Она говорила о планах ,- приехать уже в июне, устроиться в одну из школ города, «а ты?» -поднимала на меня глаза. Я молчал ,потому что в действительности не знал, что меня ожидает в ближайшем полугодовом будущем. Учёба в родном городе , по первичной врачебной специализации ; аспирантура у благоговеющего к тебе уже профессора по той же гинекологии, или всё таки, авантюрное устройство в Питере, по распределению военной кафедры, с «прицелом» на Баканову ? Самое последнее, впрочем, было сплошной фантастикой и полнейшей белебердой, Наталью бы ни на что не уговорил.. Я пересматривал своё отношение к первой своей и настоящей любви, и ,кажется ,навсегда её вытеснил из своего сердца. Предшествовали тому признания Крюкова, рассказавшего о нескладностях характера Натальи, потрясшие его откровения об участии её в театре Дома пионеров. Она слыла сварливой, необязательной, могла подвести, подставить коллектив, сказаться больной и не придти на репетицию, а её потом видели на катке, с очередным ухажёром. Она легкомысленно увлекалась то удачливым спортсменом, то юным гениальным поэтом, а то заморочивала голову ребячьей половине класса. Её даже хотели проучить на выпускном, « разобраться» с ней, затащив в грубую мужскую компанию, всех тех, кого она обманывала она,смеялась им в лицо. Она и здесь выпуталась, привлекла своих сторонников, которые стояли за красавицу горой, произошла большая потасовка, с кровью и скорой помощью… Но ей, королеве, всё и прощалось. Она была талантлива ,ослепительна, игрива и сумела поступить в театральный в Ленинград, да не без протекции… « Кого ?» - вырвалось у меня, но Крюков загадочно улыбнулся и перевёл разговор на другую тему. Мы сидели в маленькой квартирке, оставленной ему родителями, полупустой, скромной по обстановке, но всё равно уютной ,потому что отдельной, со всеми удобствами, возле самого нашего института, через дорогу. За окном было сумеречное утро 30 декабря , мела поземка ,но улица выглядела празднично , носились люди, с покупками , видны были несущими некоторыми ёлки, раскачивались гирлянды над трамвайными проводами… Только что отгремела свадьба Панков и Светы Ащеуловой, одной из прим студии. Мы произносили тосты, громко кричали « горько» и раскрасневшаяся, чуть располневшая невеста, пригубливавшая бокал , лишь только касалась счастливого лица Панкова, иногда вдруг ,на мгновение ,грустнеющего и это замечал только я один, потому что мне знакома была его гримаса, когда что-то не ладилось в наших работах по оформлению, совместных трудах с Витей, - не получалось деталь ,или не прорисовывался задник… Крюков уже тоже был окольцован, - широкий золотник охватывал его , похожий на щупалец, короткий , с волосиками , безымянный палец, - но он ничего не рассказывал о своей жене. Знали только , что она аспирантка лесотеха, и я слышал как –то , когда заходил по делам студии, её стук на печатной машинке в дальней колмнате, но и заметил крюковское смущение и даже видимое благоговение, поклонение ,раболепие даже перед супругой, учёной дамой. А находились мы тогда ,перед Новым годом и после свадьбы, в его квартирке втроём, со Скатовым. И все они знали , ведали о моих страданиях по Бакановой, сочувствовали молча , без слов , и мне было оттого приятно и легко с ними.
А потом был тусклый, угрюмый даже Новый год, без интереса , без веселости, в острой тоске и душевном опустошении от потери прошедшего года. Дальше наступили скучные каникулы, я уже чувствовал оторванность ,отчуждение своих бывших одноклассников, их перемены в жизни, - они стали работать ,обзавелись семьями, я же все ещё был студент. Озарялось иногда сознание лишь временами , когда мать, противившаяся моему браку, вдруг дотошно и настырно даже – расспрашивала про Наталью, интересовалась нашими дальнейшими планами ,отношениями. Было обидно и горько её слышать такое, - ведь на моё письмо , о намерении жениться , мать ответила грубовато и прямо, о моём « соплячестве», полной неготовности к семейной жизни, - « сначала выучись ,а потом…» и так далее и тому прочее. А здесь такая перемена, участие .и даже фотокарточка за стеклом, которую я присылал с письмом. Именно она заставила меня вздрогнуть в первый день, задержать дыхание от неожиданности, присесть от вдруг ослабевших ног , как после самой долгой и упорной тренировки… Я уже настраивался , не отказываясь, но и не давая обещаний, - оставаться , развивать отношения с Любой. Она меня вновь как бы заворожила, заговорила, заверила, что только «теперь она поняла», - мою безоглядную юношескую привязанность к ней, клятвенные заверения в любви, предложения пожениться, вспоминала наши романтические вечера и ночи, провожания в них, услады первые любви… И вот этот снова ,поворот в настроении матери ,действовал на меня душераздирающе, в тот конец января – начало февраля, когда снова нужно было собираться и уезжать в свой последний студенческий семестр, в те бурные и стремительные весну и начало лета когда всё должно определиться и решиться, до конца…
- 5 -
Я был прямо начинён решимостью ,жаждою перемен, чтобы забыться окончательно, от тех привязчивых мыслей о прошлогодних марте и апреле, о сумасшедших днях с Натальей, и это ,кажется , удалось. Сначала это была встреча с Владой, неожиданная , нелепая ,потрясшая меня своей обыденностью,и в то же время – громадностью, монолитом, глубиной увиденного. Она была с коляской, детской, возле магазина женской одежды, где был отдел и для малышей, и она там выбирала –ползунки и я отчего сразу сообразил, что это она для своего ребёнка, который тут же ,рядом , у входа. А может там спит моя плоть , или бодрствует и не ведает своего кровного отца ?! Меня аж, пораженного собственной догадкой, заколотило ,я вкопано остановился около неё у прилавка, а она, коротко, едва заметно, кивнув на приветствие и ,не сказав не ни слова, вышла и пошёл следом, наблюдая за ней и видя, как она поправила что-то в коляске, положила на нижнюю решетку свою сумку и покатила вперед, даже не обернувшись, не оглянувшись, не попрощавшись, не махнув мне рукой. Весь тот и следующий день , и даже в ночи ,я думал ,прикидывал , сопоставлял, примерял, кого же там увозила Влада и так не пришел ни к одной спасительной для себя мысли. Почему все таки были видны её смущение и зачем так быстро она от меня все же унеслась, отчего не поговорила со мной хоть пару слов, зачем эти утайки, если то дитя не моё? Вот они , с вопросы схоластики , которыми также увлекались в кружке, - утверждения методами отрицания. Я расстался с нею в ноябре, год и четыре месяца назад, чтобы родиться ребенку, нужны девять, - это от 16-ти отнять, получается семь… Неужели ?.. Зная гордость и скрытность натуры Влады , вполне можно предположить сокрытие ею рождения моего ребенка… И всё же здесь что-то не то, ребенку можно было дать и три и четыре месяца и даже полгодика – все колясочники. Что тогда ? Не моё ?.. Я срочно полез в справочники , пособия , открывал главы по сравнительной педиатрии и даже советовался об этом с врачом-интерном кафедры детских болезней, которую как то видел там чуть менее года назад , она как раз приехала из какого то города на первичную специализацию, помогала на экзаменах. Спрашивал, конечно , у ней отстранённо, будто бы « случайно, она , наморщив лобик, отвечала обстоятельно и пространно. Она стояла возле столика с книгами, охраняя их , на совместной конференции педиатров и акушеров, пару раз до этого я ее видел в роддоме, приветствовал ,мы даже посидели раз за одним столом в буфете подвала там, - я подошел к выставке с монографиями, мы поздоровались , как давние знакомые. Тут «естественно» выплыл и мой вопрос, ответ на который меня , собственно не успокоил, - интернша уверяла, что колясочный период может продолжаться и до годовалового возраста и даже больше, во всяком случае до того ,как ребёнок начинает самостоятельно устойчиво ходить. Да ,успокоений от её заверений я не получил. Зато услужливое словоохотливость Марины Борисовны,( так её звали ) говорили о том , что я вполне мог бы заполучить её телефон, чтобы встретиться со мною вновь , продолжить консультации по
педиатрии. И я ляпнул, поддавшись развитому внутреннему чувству разврата на её уловку , взял тут же написанный номер на бланке листочка возврата книги, ими можно было пользоваться сотрудникам клиник и студентам, на время . Телефон был вахтёрский, но собеседница уверяла, что её обязательно вызовут ,- она часто пользуется междугородней связью, ей звонят из Ленинграда. Я сунул бумажку в карман, вовсе не собираясь ей звонить, симпатичного в ней было мало, немного полноватая, с глазами чуть навыкате, с рыжевато-каштановыми, нелепо закрученными волосами, не в моём вкусе и не теряя времени более , конференция зачитывалась в занятие, с
неё ушёл. Но в мозгах где то стучало, стучало , - назойливое : « Из Ленинграда, из Ленинграда…» Но я забыл тот рефрен и поспешил . на первую, прикидочную репетицию , в конце марта, завершающего сезон спектакля в театре-студии, где мне доверили , в первый и последний раз ,-одну из главных ролей. Впереди оставались практически полтора месяца института и я должен был успевать, догонять, мчаться , - к финишу своей студенческой жизни…
«Зайчики» прыгали на стене. Весеннее солнце теплого апрельского воскресного утра властно проникало сквозь неплотно зашторенные окна душной комнатки старого общежития моряков, где Марина жила. Мы лежали, распластанные, ошалевшие, обалдевшие, умиротворённые, потрясённые лёгкостью ,с которою сошлись, оглушённые совпадениями наших жизненных планов, взросших на ниве госустройства здравоохранения... Ей нужно ехать в отдалённый район далекой республики, моей родины, набираться опыта педиатрии, мне необходимо учиться дальше на гинеколога в Республиканской столичной больнице. Но в общем друг от друга недалеко, - два часа автобусом и ещё четыре поездом. Так встречаться можно, приемлемо, надо только определиться ,решиться … быть дальше вместе… Стремительность развития отношений с Мариной прямо таки не осознавалась ,и не успевала подвергнуться сколь нибудь придирчивому анализу, оценке, объяснению столь быстрого и неожиданного непредсказуемого спурта. Мне хотелось забыть всех – и Баканову,и Викуи Любу с её притязаниям, захотелось зарыться с этой полукровкой ленинградского замеса, ставящую только на результат, на прочность и добротность бытия, вперемешку в кофе растворимым, которого у меня не было никогда в рационе, с сервелатом, рядами палок ,лежавший у ней в холодильнике, сыром финским ,в красивых баночках, оригинального вкуса, и даже икрой чёрной, припасённой для торжественных , особых случаев…Я позвонил ей в субботу, около четырёх, она пришла из клиники, принимала душ, сообщала услужливая вахтёрша, я накручивал диск телефона снова… Она примчалась к дверям модного ,нового ,недавно открытого ресторана, с популярным оркестром джаза, на перекрёстке дорог, аэровокзала и пристани. Для поддержки я позвал Гутузова, чего то опасаясь, чего то предчувствуя, но всё прошло великолепно, и даже гуляющая рядом профессорская братия с её кафедры не мешала. Я провожал потом её ,уже в темени, до самого порога, она потащила меня внутрь сама ,приложив палец к губам, сняв туфельки и мягко ступая необутая по деревянному настилу коридора. Оказавшись в гостях , нечаянно касаясь , в полутемной , с включённой настольной лампой, комнатке, её плеча уже через какие десять минут мы оказались в постели , и полные ночь и утро , и наступивший день, бессонные, мы снова и снова отдавались друг другу и меня , уже одеревеневшего без постоянства услады, опять тянуло к тем потрясающим журналам, отданных Марине на время, под большим секретом, глянцевая подборка, бесстыдная- сладострастная, с позами и телами, - сокровище знакомого моряка. Мы смотрели на эти картинки и меняли, приспосабливались, упивались свободой , раскрепощённостью… Так и мы и жили потом ,дальше , в моем городе ,в течении года, притирались характерами , проверяя чувства. А после , уже зарегистрированный, выписанный в ее паспорт , с ленинградской бронированной пропиской, я казалось , только что и ждал , чтобы еще через пару лет окончательно прибиться к этому вожделенному городу , пробежаться, задыхаясь от волнения ,по тем же улицам, где она ходила, около того института ,где училась и возле театра , в котором играла - искал своё потерянное счастье. Но Бакановой в Питере не было, она уехала со вторым мужем далеко ,в Сибирь . Предыдущий супруг, тот самый , «громогласный» актёр ,её бросил и мелькал иногда в эпизодах ленфильмовских лент .
Но я встретил Баканову, уже давно уехавший из этого города ,но прибывший на недолгую учёбу. Странно удивительно мы сошлись, в общажке для врачей на Заневском, через … 27 лет с того последнего вечера после спектакля, в парящем июне окончания пятого курса… Потом были редкие, восстановленные все же мною связи по звонкам, по разу в год, с письмами такой же частоты ,- через «востребования» , или знакомых, и вот этот закуток, на кровати с матрацной сеткой, скрипучей, предательски выдававшей наш неровный сбивающийся ритм, и в первый раз в этой жуткой и единственной моей любви , - на все времена и до конца дней, озарившей наши скороспелые браки, жён и мужей, случайных партнёров, пустые ,неоправданные надежды. Об этом всём мы говорили, говорили, не могли насладиться чистотой ,открытостью, - наших планов, помыслов, которые сбылись ,наконец-то . и мы соединились, теперь уже надолго , навсегда : овдовевшая пожилая актриса и дважды разведенный, истасканный ,побитый судьбой врач-пенсионер…
События спрессованы в тугой комок и все – в какие –то пару недель. Конференция конца апреля, мой доклад, с непонятным волнением вплоть до заикания, Ктков не учёл психологии, когда говорил о методике выступления. Это был, в отличие от прошлогоднего сообщения, мой дебют в науке, может , будут меня куда то рекомендовать, продолжить работы исследовательские после , по окончанию учёбы… Но того не случилось. Спектакли , конечно . дальше ставил. Навыки были наработаны – актерские, постановочные, гримёрские даже. Намазанные краски на лице текли немилосердно под жарким огнём софитов, грязный пот заползал за воротник. Роль была специфичная - я играл обожженного заключённого концлагеря. Фразы диалогов, монологи , движения ,проходы ,- всё слилось в один отрезок парения, отстранённого ,отрешённого, в том времени ,в чувствах и поступках героя, его воспоминаниях, - прошлых встреч, незаконченной, преванной войною любви и в финале – отданной своей жизнью за счастье существования на Земле других. Премьеру посвятили юбилею Победы. Вместе с Турцевичем, главные исполнители ещё – Скатов и Крюков.
И бег … Этот образ жизни, выработанный годами, эта привычка, превратившаяся в потребность, выплеснула меня , вместе с другими участниками, на асфальт, нагретый послеобеденным солнцем, в день великого праздника , на маршрут ,от одной площади , до другой, традиционный, памятный. Я прибежал в серёдке, за мной ещё и ещё накатывались бегуны, а я , уже , раздасованный своим последним и удачным, по возможностям, выступлением, уныло поплёлся сразу домой ,в общагу.. Марина уехала ненадолго домой и не с кем было проводить вдруг открывшееся свободное время. Спортом заниматься не хотелось , занятия в кружке прекратились, в студии не собирались. Впереди были только экзамены, «госы»,с конца мая, пугающие своей ответственностью, внутренним каким то беспокойством ,но и в то же время н6е страшные , как раньше. Не сдать их было невозможно , - это был лишь завершающий торжественный и формальны акт, аккорд трубы, зовущей в дальнейшую тернистую дорогу, - к звёздам или к рутине…
Марина приехала двадцатого, обещание своё исполнила , - привезла записи своих лекций по темам всех предстоящих экзаменов, которые она сама сдавала год назад. Это было кстати. Удачно ещё и то, что она позвала лекции читать у себя . Вечерами, и по ночам, и в полные выходные дни я перечитывал эти пачки листков, перевязанных в стопки, - вперемешку с искусами упражнений, высмотренных из глянцевых журналов. Марина к семейной жизни готовилась основательно, придирчиво и одним из пунктов её программы была физическая гармония…
Дипломы вручали в переполненном актовом зале. Сколько же здесь было всего ! Теперь вот – эти синие корочки, с печатью , со штампами присяги. В рядах кресел – мои друзья, молодые врачи. Неволин , слегка потускневший, после недавнего ,осенью развода, с той профессорской дочкой , которая бегала за мной. Серьёзный Ульянов, уже имеющий маленькую дочурку. Медалист Трубкин, почему то распределившийся сексологом , но в престижную санчасть предприятия, монтирующее атомные субмарины… Профессор, вручавшая диплом, спросила о своём предмете патофизиологии, что получал. Отвечаю -«отлично», немного рисуясь и смущаясь, она довольная расплылась. Махнул со сцены Марине,- она на гостевых местах в амфитеатре… Я уже не студент.
1993 – 2007 г.г.
Атлантика, траулер «Невьянск»-
- Лиепая , Латвия .